|
|
Липа цветет. Боже мой! Как же липа цветет
в русской глубинке: в Тарусе, Ельце и Короче…
В летние ночи, безлунные душные ночи
липовый запах из липовых пазух течет.
Липа цветет. Летний воздух – что липовый мед:
та же густая, янтарная, терпкая масса.
Ложку бери – и на булку намазывай с маслом
или тяни потихонечку прямо из сот.
Липа цветет. Этот праздник – от Божьих щедрот.
Скоро сентябрь раскаленные ночи остудит.
Много еще в жизни всякого разного будет…
Это потом… А сегодня – так липа цветет!
никто никому не нужен. от этого вряд ли хуже.
кривая зеркальность в лужах, как постмодернисткий шик
разлита нелепым жестом очередного протеста.
под звуки скрипки с оркестром капает за воротник.
пружинит ознобом тело, осколки плетутся к цели
воскреснуть единым целым – беспочвенный наивизм:
желание переродиться присуще всем самоубийцам
на короткометражки дробится ещё одна долгая жизнь.
найти, возможно, несложно повод сказать «я хороший»,
но это останется ложью. доверия не оправдав,
опять ухожу в дождь и вечер. bye, до нескорой встречи,
да, понимаю, конечно – это я снова не прав.
С балкона я плевал на козырек,
Бросал окурки и ругался матом...
Потом лежал в прихожей, поперек,
Давясь непереваренным салатом,
И хохотал в трясущийся овал
С испуганными синими глазами,
И голос, что над ухом причитал,
С небесными сливался голосами.
Когда еще мне было так легко?
Меня несли и даже, вроде, били…
Но там, в своем уютном далеко,
Я был свободен от насущной гнили,
И в голове, пустой как барабан,
Не бушевал теперь привычный молот…
Когда еще я был так славно пьян?
Когда еще я был так дивно молод?
Вот я, а вот стакан.
В стакане 200 грамм.
А вот стакан при мне,
И 200 грамм во мне.
Второй я день не ем:
Рассказываю всем,
Что больше стал на 200!
Не верите, так взвесьте.
А вот стакан молчит –
Он молча так кричит.
Кричит он всем, что будто
Все это было брутто.
Все это ерунда.
Налейте, господа!
Закончилась недавно ссылка для Солнца.
Улетело в дали,радостно трубя.
А мы остались щуриться на зайчиков,
В постели,робко,на ощупь,находить себя.
Все стали лихорадочно скупать пятаки.
Если их начистить,будет слабое подобие света.
Вчера,на Невском,была приватизирована
И разобрана на куски последняя комета.
Нашли в Индии маленького мальчика,человека-звезду,
Распяли на небе с разрешения родителей.
Повисел,покорчился минут пять,
И вдруг воскрес – только его и видели.
А ветер,проказник,хватал прохожих за голые места.
Но какое голое место может быть у тени?
В поисках ответов я Библию листал.
На каждой странице – по привидению.
По радио объявили,что это конец света.
Уместно ли это назвать каламбуром?
Местные умельцы собрали всех светлячков
И подвергли унизительным процедурам.
Запалили Москву,чтобы согреться.
Дня через два она,шипя,угасала.
Выйдя на улицу,я вырвал свое сердце,
Но светло почему-то не стало...
Рвутся нити связывающие,
Плотным коконом опоясывающие,
Резкий вдох – захлёбываюсь,
Позвоночником раскалываюсь…
В щёку бьёт… Оборот земли ли? –
Притяжением Оси прибили,
Растоптали свободой ветрА…
Распласталась…
… вставать пора!
Пора… Ждут дела обязывающие,
Ангелы ждут нашёптывающие,
Под ногами вязь – подтапливаюсь,
Да с верху висками разламываюсь…
За спасением ли вы пришли?!
Нет! Опять записать в рабы!
В щёку бьёт прикладом вода –
Распласталась!
- Вставать пора!
2006
Отлученный ныне от стихов,
я теперь в тайге под бухтой Ольга
свою душу чищу от грехов.
Но я ...в ней. Мне ...больно.
Пью ли мутный сок змеевика
или в даль плетусь, гоним норд-вестом,
я стихи забросил на пока...
Но я ...в них. Я весь ...там.
Десять дней, чтоб раны зализать,
чтобы сверить жизнь с девятым валом,
с амплитудой каверзных глиссад,
чтобы впредь сильней не поломало.
Что поддаётся пересказу,
поэзией не может быть.
Огонь увидите вы сразу –
не надо опыта копить.
И воздух очевиден также,
и мир несущая вода.
Вот так поэзии пейзажи –
коль есть они – видны всегда.
Расходясь с похорон,говорят
о таких пустяках,что нелепым
предстаёт погребальный обряд,
разорвавший житейские скрепы.
Или прячут тоску и испуг?
За спиною кресты остаются.
А учитель,товарищ и друг
не вернётся,как все не вернутся.
Приглушённо звучат голоса,
за оградой мелькают машины.
А сознанье страшат небеса
и пугают большие глубины.
Потому говорят о семье,
о делах,о грибах,о соседях.
Потому позволяют себе
раствориться в случайной беседе.
Ибо мучает плотский итог –
красный ящик и чёрная яма.
И ложится осенний листок
на ступеньку высокого храма.
Остынь. Твоя отрада –
Мой беззаботный рок.
Загадывать не надо.
Все выйдет точно в срок:
Косматые метели
Задуют мой огонь.
На год и три недели
Остынь и снов не тронь,
Пока я не воскресну
Из бытия потерь
Веселый, но не пресный
Вернусь к тебе, поверь.
Поохаю о прошлом,
Твоей печалью горд,
И заберу все ноши
И отмету тот год,
Тот год и три недели,
Что был в твоей судьбе
С косматыми метелями
В печалях обо мне…
Кто чем в действительности дышит –
у каждого свой личный сад:
поэты истинные пишут,
а бездари руководят.
Степан Иваныч, как же вы того...
Иголочка иголочку заденет.
Под ёлкой не осталось ничего...
Кто дедмороза пьяного разденет?
Кто спать уложит? Кто ему нальёт
Рассола огуречного на утро?
Ну типа здравствуй, жопа новый год.
Чего с утра ругаешься? Так худо?
Так выпей и иди на белый снег,
Повесь на ёлку бороду из ваты.
Сегодня ты обычный человек
И дети во дворе тебе не рады.
Иди, иди за белым сквозняком
Туда, куда уехали олени.
И к женщине, с которой незнаком,
Вдруг подойди и бухнись на колени.
ты ценила меня за чёткость и нетипичность примет,
я себя – за уменье сливаться с любой толпой
до неузнаваемости. полустёртая пляска черт
не залог того, что я – это я, а не кто-то другой.
и кому уже знать, разгадывать сфинксовы речи
времени, кто скажет, со скольки он списан страниц,
из скольки тысяч рек питались подкожные реки.
интровертная замкнутость линий, редких ресниц
обрамленье нелепое для глаз подслеповатых,
антиэффектность (в анфас, да и в профиль)носа и лба –
впрочем, не твой просчёт. история здесь виновата,
как память, как галерея лиц, бывших здесь до тебя.
1.
...и если искать в моём положеньи плюсы,
можно просто поднять взгляд и увидеть, что
здесь – как, впрочем, везде – первозданно пусто,
и, не удивившись, руки в карманы пальто
спрятать. ссутулившись, сесть на ступеньки у входа,
чтоб увидеть деревья – взглянуть за плечо
левое, и почуять в воздухе запах свободы
той, в которой ты сам – ничей, и всё – ничьё,
2.
а точнее – Божье, то есть звёздное полотно
нас на этом пространстве совсем не случайно
накрывает безымянной ладонью, уберегая,
миллионы раскрытых глаз мыслящее как одно
бесконечное ночное январское небо,
до дна промёрзшее в своём величии,
в котором каждый, где бы он ни был,
предстанет именно в том обличии
в котором должен – каким был создан,
каким живёт, каким умрёт..
я на ступеньках считаю звёзды –
когда наступит мой черёд?
лимонной долькой в чае пахнет вечер,
и тусклостью притушенных огней
укрывшись, засыпает человечек,
смешной и незаметный для людей,
и неизвестный, и ненужный вовсе,
не крут, не свят, и, впрочем, не при чём
и если кто-то у кого-то что-то спросит,
то не его и точно – не о нём.
а он и рад – по грязному асфальту
шагает, как по тёплому песку,
влюблён в географические карты
он в небо смотрит, лёжа на снегу,
он ездит на трамвае без билета,
смеясь в ответ на лай бродячих псов,
он пьёт вино и курит сигареты,
и щурятся за стёклами очков
глаза на фонари и фары. вечер
придёт. поверивший ему,
с улыбкой засыпает человечек
без имени, не нужный никому.
И зачем ты ко мне привязался,
Нежный мальчик, верёвкою грубой?
Смотришь, смотришь, пугливее зайца,
Приоткрыв неумелые губы.
Называешь Еленой Прекрасной,
А себя дурачком называешь.
Целовала б тебя, да опасно –
И нетронутый, ты пропадаешь.
Провожаешь меня до вокзала,
А в руке с пирожками корзина.
Я сердца ещё не разбивала,
Я их просто с собой увозила.
И в вагоне на верхнюю полку
Заберусь с пирожками и книжкой.
Ну, давай поцелуемся с толком.
Ты теперь бессердечный, мальчишка!
Я тебе о важном рассказал –
ты мне не ответила, увы!
И, сбежав на Питерский вокзал,
я уехал в сторону Невы.
И бродил по невским берегам,
наглотавшись всякой чепухи,
и к твоим немыслимым ногам
мысленно бросал свои стихи.
А потом подумал: Боже мой!
Почему я здесь, а не в Москве?
И клубился сумрак голубой,
обнимая город на Неве,
были дали зыбки и чисты,
купола летели в высоту,
и стояли стройные мосты,
словно часовые на посту.
Целовались в осеннем лесу,
тесно-тесно прижавшись друг к другу.
Свечи кленов стояли по кругу.
И не помню, в котором часу
вдруг шуршащий послышался звук,
будто сдержанный выдох раздался –
это так листопад начинался,
в одночасье, негаданно, вдруг.
И пошли шелестящей стеной
листья липы, осины и клена,
непреклонно, медлительно, сонно,
как в замедленной съемке в кино.
Не скрывая восторженный взгляд,
мы стояли на дне листопада.
Нам была эта осень наградой,
самой ценною из наград.
Вдруг стало тихо на моем балконе.
Взглянул под козырек – гнездо пустое:
Семейку ласточек унес бродяга-ветер.
Я не заметил.
Осенний дождь по окнам барабанит,
Как будто стекла мелкой дробью ранит,
Давно сентябрь – пора забыть о лете.
Я не заметил.
И в доме тихо как-то необычно –
Ни смеха, ни возни такой привычной.
Да, выросли и разлетелись дети –
Я не заметил.
Летят года. Какой-нибудь весною
Придет косая со своей косою.
Вот так усну (еще на этом свете)
И не замечу…
И я иду. И ты идёшь навстречу.
И дождик моросит.
И синий зонт. И маленькие плечи.
И жёлтое такси.
И поцелуй у самого порога.
И сладкий аромат.
И простыня, и слабость без пролога.
И тоненький халат.
И абрикосов круглые касанья.
И голос твой, вблизи и вдалеке.
И возвращенье, но не расставанье.
И косточка в руке.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...260... ...270... ...280... ...290... 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 ...310... ...320... ...330... ...340... ...350... ...400...
|