|
|
Снова с миром в разладе душа,
снова беглой ей быть или пленной,
снова мечется, скрыться спеша
где-нибудь на задворках вселенной.
Кто там мимо? Не сам ли Господь?
Время вспомнить Иону во чреве, -
вдруг решит он меня прополоть,
отделяя пшеницу от плевел?
И придавит меня благодать,
и уста запечатают старцы,
ни о чем не смогу рассказать,
не успею ни в чем оправдаться.
Может быть, там у них наверху
что-нибудь вроде центра селекций;
паруса я чиню на бегу,
и латаю пробоину в сердце.
А в присяжных колдует судьба,
от ее вероломства немея,
неумело касаюсь я лба,
но креста сотворить – не умею.
И в тени, как слепой мотылек,
прячу крылья, истертые ветром...
Ангел слушать устал и прилег,
ну, а я похожу еще в смертных.
Ночной дозор. Проклятье бездорожья.
Под шорох крыльев страх вползает в кровь.
Растерянность кивает осторожно
И шепчет нежно – Мне не прекословь!
Ночной дозор замедленным наплывом.
Сознанье мимо – вдоль и вдаль. И вновь
С безудержным бессмысленным надрывом
Сквозь пропасть страха в ту – ничью – любовь!
В поисках потерянного рая,
Где когда-то были мы вдвоем,
Души в кровь о страхи обдирая,
По пустыне порознь идём.
И томит пугающей истомой
Ночь, лелея хрупкие мечты.
Где же ты, далекий, но знакомый?
Где же ты? И есть ли в мире ты?
В поисках того, что не бывает,
Вряд ли звезды нам укажут путь.
И тоской наполнены до края
Дни и годы – расставанья суть…
Лунною тропою
Тихо, как слепая,
Лошадь к водопою
Медленно ступает.
Видно еле-еле – Сзади колесница.
Может, в самом деле.
Может, только снится.
Ветер не проснётся.
Ветка не качнётся.
Лист не шелохнётся.
Диск луны стоит
Над речною кручей,
Над крапивой жгучей
Свет звезды падучей
Небо раскроит.
Ночкою хмельною
Вдаль, как в омут, гляну.
Этой тишиною
Надышусь допьяну.
Выпью штоф со тьмою – Вовсе пьяный стану:
Может, птицей взмою.
Может, камнем кану.
Что там, в этой чаще?
Крик совы летящей?
Стон души пропащей?
Хохот лешака?
Это зов неясный
В край, где ты угаснешь,
Это двери настежь
В бездну в час быка.
Гладь воды измялась.
Звёзды просияли.
Вон одна сорвалась – То не жизнь моя ли?
Побреду в покое,
Чтобы заблудиться,
Лунною тропою
Вслед за колесницей.
Поднимаясь по лесенке приставной,
Делаю шаг, а потом – другой:
Оборвалось что-то над головой.
Смерть ли ты моя, я тебя ласкал,
В сеновал печенье тебе таскал,
И ни разу, падая, не упал.
Мотылёк на лампочку норовит.
Странно и неровно звезда горит.
Пламя обрёченное вниз летит.
Упадёшь на корточки, Боже ж мой.
Мотылёк сгорает, идёт домой.
Небо расправляется над головой.
А давай без слова «люблю»?!
Все поймут, даже если не знают.
Сказку новую тороплю.
Сказку прежнюю отпускаю.
Серпантином клубится дым.
В твоей комнате пахнет пылью.
Волос прядками стал седым:
Кому снегом, а мне – ванилью.
Одиночество? – Решено!
Парафиновой свечкой таю.
Я к тебе не стремлюсь давно,
Но из сердца не отпускаю.
.
* * *
(Из романа "* * *")
...О том, как я впервые приехал в Грузию...
Меня приютила у себя восьмидесятилетняя грузинка –
вдова генерала ещё царской армии.
Я спал у нее на террасе и просыпался от того,
что по дворам начинали ходить торговцы всяческими
местными хитростями: "Мацони!.. Мацони!..",
"Марожини!.. Марожини!.. Накини!.. Накини!.."
..."Зэлэн!.. Зэлэн!.." "Тачу нажи-ножницы!.."
Потом на террасе появлялась Бэбо и кричала:
"Иурико, швило, адэке, генацвале, цади, ра,
шени чириме, боржоми моитане!.."
Я никогда не дарил ей цветов. И однажды,
вернувшись откуда-то с гастролей, я купил букет и
побежал к ней, но – не успел...
...Улицей темною, сонною,
Тихая, издали слышная,
Песня плыла невесомая
И поднималась над крышами.
Желтый клубок ночных бабочек
Заполночь в улицу вырвался...
К лучшей из царственных бабушек
Я, запоздалый гость, выбрался...
(...улицы Старого Города...
...ноты на старом рояле...
...сказки далекого Гофмана...
...войны... черные шали...)
Но отчего не согнать
Слёз, подступивших внезапно?
И почему из окна
Бьёт стеариновый запах?..
В доме осиротелом
Горе бездонное вызрело...
Краешком жизни задела –
И навсегда меня вызарила...
(...Боже, всё сделала так ли я?..
Счастья дай Кире с Ираклием...)
"Чемо цицинатела, –
Песня над Курой плыла, –
Гапринди нэла-нэла"...
Бабушка жила-была...
( 1978 )
.
Новая Иллюстрированная Педагогическая Поэма (Дидактические эпистолы)    плакат к/ф «Не тронь мою дочь!» . . . . . . . . . . . . . . 
Я – камень, оживающий веками.
Во мне лежит мерцание и звук.
Я – пыль под неживыми каблуками.
Я выпадаю галькою из рук.
Во мне щебечет крохотное слово.
Меня бросает в пену и прибой.
Ребёнок, в ожидании улова,
Стоит по пояс в бездне голубой.
.
Амирану Шаликашвили,
основатею и художественному руководителю
Грузинского Государственного театра пантомимы
Разбивай свой шатер и в тени
Старой крепости, осенью желтой,
Расстели половик, натяни, –
Одари чудом притчи недолгой.
Зуре, юноше с грустной улыбкой,
Дай корону из жести упругой,
Русудан, неспокойной и гибкой,
Повели стать царевой супругой.
Разложи в наших душах костры,
Сам же – стань в этот вечер Орестом,
Сыном воина и Клитемнестры,
Братом осиротевшей сестры.
Дай же счастья микенскому пахарю,
А затем – обесчесть соучастьем:
В бедной хижине стены заплакали –
Дети мать разрывают на части.
Пусть покроются головы гор
Тенью трижды печального трона –
Долго будет взывать к небу хор
У холодных камней пантеона...
Разбивай же шатер в дождь и ветер,
Заполняй же сердец наших пустошь,
Землю родины, небо Колхети
Озари своим древним искусством!
...Приходи, половик натяни...
(1977-78)
.
Вот такая из окна картина:
на дереве Синяя сидит Птица,
и каждый подойдет, и удивится,
и дальше идет – у него дел рутина.
У одного забастовка на его заводе,
у другого – не достроена дача,
и только ребенок оглядывается плача,
но он мал, и его от Птицы уводят.
А вечером вместо сказки на ночь
он попросит рассказать о Птице,
но папа нахмурится и удивится,
он сам забыл уже о ней напрочь.
В природе синих птиц не бывает,
добавит мама, сев тоже рядом,
послушай лучше про курочку Рябу,
а завтра поедем в зоопарк на трамвае.
Там будут мохнатые и полосатые звери,
и в большом количестве всякие птицы:
журавли, попугаи, и орлы, и синицы,
но синих – нет, ты должен нам верить!
А бабушка заохает и засуетится,
ребенок, кажется, температурит!
А папа встанет у окна и закурит,
и увидит, как улетает Птица.
Новая Иллюстрированная Педагогическая Поэма (Дидактические эпистолы)  …Видишь высохшие мудрые глаза? – Никогда из них не скатится слеза… И корой сухой покрылся папин нос, Папа мхом уже от древности зарос, Папе много в жизни видеть довелось, И тебя он видит, девочка, насквозь; Никогда – хоть трижды хитрой будь – Не пытайся папу обмануть! 23.10.94 PAPA  __________* «…Не удивляйся, что конверты иногда такие пестрые – он их сам часто делал. И марки на конвертах тоже иногда самодельные, как их на почте пропускают, не знаю. Я попробовала один раз, написала ему письмо и марку самодельную приклеила, но моя марка не прошла, а он то Ван Дама из журнала вырежет, то Эдди Мэрфи, а то вообще свою фотографию наклеит – всё проходит. Я думаю, они, на почте, давно его раскусили, но им самим нравится, вот они его письма и пропускают…» (из письма Тани своей двоюродной сестре Марине).
Я боюсь тебя, белый лист.
Вдруг, после ночи долгой
ты останешься чист,
как Волга...
Я боюсь, что словам моим
не доверишься ты беспечно.
Ты похож на квадратный дым,
улетающий в вечность.
Я боюсь в эту ночь, в этот дождь
пером твою плоть корябать.
Если ты океан, ну что ж,
значит, я твой корабль!
Значит, вместе мы смысл поймём
нашего фрахта,
в стихотворенье собьём
коктейль фантазий и факта.
Но ты тоже, бойся меня!
Вдруг всё, что во мне вообще есть,
вырвется брандспойтом огня
и ахнет общественность...
И..., удаляясь, с пеплом моим,
ты скажешь, словам не поверив, –
я просто, просто, просто дым,
а был листом белым...
96 г.
Новая Иллюстрированная Педагогическая Поэма (Дидактические эпистолы)  Плечо к плечу и в лапе лапа Идут по жизни дочь и папа - Вслед смотрит каждая собака: "Похожи как они, однако!.." 30.10.94 PALERME .
Я ль жертвой бедствиям на алтаре старенья
паду безропотно?.. Гори, огонь, гори!
В слезах и жалобах бессильное смиренье
огнеубийцею рождается внутри.
Земля, ты мачеха! Но в памяти замри
тоской – пронзительней потерянного зренья,
как детство пенкою июльского варенья
и запылавшие на белом снегири.
Пусть медь и золото куёт коринфский молот,
пусть обжигающий охватит сердце холод,
любовь и ненависть – на разных полюсах.
Жена отмстившая несёт себя Гекате:
смотри, как стелется гостеприимно скатерть –
Медеей вышитый узор на небесах.
Царство небесное – тем – кто в заоблачном плёсе.
Вечный покой, мир – благодать и райский уют.
Там нет криминала, на хлеб Христа ради не просят.
Смиренные львы рядом с овнами травы жуют.
Царство земное для тех, кто ещё на планете
в горе и счастье, в любви и великих грехах,
тем, кто без света живёт в этом суетном свете,
верит и нет во спасение на небесах.
Смотрят прощённые души на землю, вздыхая,
красивую землю, зелёную на голубом.
Нет ада страшнее, но нет и прекраснее рая,
в добром и злобном, и яростном царстве земном.
Было бы здорово, если бы волей живущих
царство земное в небесное преобразить,
чтоб и у нас были райские души и кущи,
чтоб на Земле без сумы и конвоя прожить.
Боли не будет. Не будет вины и страданий.
Мир станет мудрым, счастливым и молодым.
Давайте, земляне, сотрём эти чёрные грани
меж царством небесным и ветреным царством земным.
На семь километров кругом: вода, вода.
Глубокие города,
Башни из льда,
Башни из льда.
Я на лодке утлой по белой воде плыву,
Думая: это ли наяву?
Здесь когда-то была, возвышалась моя страна,
Процветала во все времена.
Звуком полна
И моими друзьями полна.
Я гулял по высокой траве, и тут и там
Слышался звон и гам.
Отчего лодка моя уходит в густой туман?
Отчего всё то, что мне никогда не забыть,
Опустилось на дно?
Отчего, когда я буду с ним говорить –
Промолчит оно?
Это тонкая нить,
Это первая в небе звезда,
Это святая вода.
Это башни из льда,
Это башни из чистого льда.
Новая Иллюстрированная Педагогическая Поэма (Дидактические эпистолы) * * *  .
.
* * *
( Продолжение истории, нач. см.
текст и коммент. на стр. http://arifis.ru/owork.php?action=view&id=7311 )
А. Бугаеву,
или точнее – его фотографии,
вклеенной в заиндевевшее вагонное окно
Прости, оставили любя,
наш бард,
наш братик,
Но заменяет нам тебя
фотоквадратик.
Ты брови судорожно свёл,
ты зол,
растерян:
В густой сети столиц и сёл
наш след потерян.
И ты торчишь из бороды -
но нет, не Бог ты –
Мы заметаем все следы,
когда рвем когти.
Да, был ты глыбою, столпом,
вписали в маги,
А нынче – что ты? – рвань, облом,
кусок бумаги...
Ты третьим лишним влип в окно, -
мозоль глаза нам,
Смотри за так porno-кино,
рычи Тарзаном.
...Пьем лимонад мы. Лимонад –
паршивей нет, -
И ты злорадствуешь, ты рад:
«Пей дрянь, поэт!..»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Но проводница, к нам входя,
как ведьма, злая,
Стоит, наткнувшись на тебя
и мат глотает...
И рот захлопнувши рукой,
смутилась, плачет...
Да, – были грубы мы с тобой,
лобастый мальчик.
И ты вдруг шире стал в плечах,
взорлил в проеме,
И пьем не лимонад, а чай
уже втроем мы.
И освещает нам купе
твой ясный облик,
И прижимаем мы к губе
любимый лобик.
( Поезд «Владивосток-Москва»,
новогодние ночь и утро 1 января 1978 )
.
Как Христофор Колумб, пускаясь за море,
как Саваоф над нашим праотцом,
как Донателло перед глыбой мрамора –
так женщина перед своим лицом.
В глазах – борьба усердия и нежности.
Она корпит, колдует, ворожит…
И целая система принадлежностей
на туалетном столике лежит.
Дышу спокойно – притворяюсь спящим,
а сам любуюсь через щелку век.
Осмысленнее что и настоящей
придумал в этом мире человек?
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...260... ...270... ...280... ...290... 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 ...310... ...320... ...330... ...340... ...350... ...400...
|