|
Ах, осень! Как вселенская печаль взъерошенный воробушек комочком,
тоскою завороженная даль и стая птиц в далеком небе точкой.
И слезы, те, что рвутся изнутри, дождем бессонным листья омывая…
Скамейки в парке мокнут - посмотри, без пар влюбленных грустно остывая.
Ах, осень, непременный нам урок расцвета буйного природы в угасаньи,
не потому ли, иль предвидя срок ждем тишины твоей для созерцанья?
Записка утренняя:
Надевая правый бот, не забудь про левый бот. Как наденешь оба бота сразу топай на работу.
В обед:
В миску выложи котлету. да не ту, а ту, под эту. И не ешь котлету ту, что на поле – то коту.
Записка вечерняя:
Стой и вытри каждый бот! Коврик сзади, слева кот. Если снова без получки - не котлет тебе, а взбучки.
Когда приходит ночь без сна, И ты ко мне войдёшь, Лампадою озарена – Меня охватит дрожь. Как под ноги растение Бросает семена - В полёте и падении Восходят имена.
И я, теряя, узнаю Всё то, что не вернуть. Простую истину твою, Твою святую суть. И мой огонь умеренный Взлетает на краю. Как школьник, неуверенно: «Останься» – говорю.
И всё случается опять. И снова ты со мной. И снова я беру тетрадь, И почерк там иной. И звёзды бесконечные, Чужая речь опять. И делать больше нечего, И слов не разобрать.
Не дави мне, природа, на жалость. Не клади свою морду к ногам. Что от осени тихой осталось? Опереточный синий туман.
Я и в слякоти скрипок не слышу, Не хватаю опрелый листок. Променял я на тёплую крышу Листопада простуженный ток.
И в уюте спокойного страха Жду подробностей лучшей судьбы. На подушку ложусь, как на плаху, И во сне собираю грибы.
У меня ирония в крови, Покажи мне выпь – и сразу выпью. Накануне ветреной любви Небо зарастает мокрой сыпью. Носят воду птицы в решете, Натирая воздухом закрылки, И земля в осенней наготе Превращает прошлое в обмылки. Знаковое слово – перелёт, Это птицы, души и снаряды. Пусть осколком смерти не кольнёт Осень, что укрылась листопадом. Там, на юг – дымятся тополя И в тетрадях рваные отметки, Там побило градом до нуля Кровные насиженные ветки. Помолчи, пернатый караван, Нет ни слов, ни песен и не время... Проводи в закатный океан Тени тех, чьё выгорело стремя. Наточи на бреющем крыла, Взрежь собой со свистом дымный парус, Чтобы наземь туча протекла, Дай поплакать вволю тротуару. Тянет к югу медленный конвой Перелётной осенью по-птичьи, Завершая день сороковой, Горький, обжигающий обычай.
Она смотрела, сидя в кресле, Как он укладывает спать Дитя. И думала: «Что, если Я начинаю исчезать?..»
Смотрела, стиснув подлокотник Рукой в прожилках серебра, Как он целует дочь в животик, Встаёт с колен и гасит бра.
В неё вливалась не усталость, Не безразличие, не лень. И на мгновенье показалось – Погас не свет, прошёл не день.
И тени мужа и ребёнка Иное время создают. Но страх невидим был в потёмках, И обезболивал уют.
И шёпот дочери серьёзный, Что снится ей Балу-медведь, Что велик – четырёхколёсный, А двухколёсный лучше ведь...
И в полусонном мглистом иле Вдоль неизвестности скользя, Вдруг поняла – они такие... Что исчезать никак нельзя.
Я посвящаю стихи серым кошкам И тёмно-серому лунному пеплу. Если недели нанизать на жилу - Вот ожерелие для каннибала.
Он босиком по ступеням неспешно Будет идти, как по знойному пеклу, Станет звонить к Вам с терпением силы... Вы же скользите по глади канала
Там, далеко, где мы все благодарны Солнцу закатному за превращенье В розовый белого каменных арок, За позолоту деревьев священных.
Только не слушать советов пространных Тех, кому Митра не дал бы прощенья. Серою кошкой скользнуть в бледный странный Круг царства отдыха и очищенья.
.
* * *
«...Дым... березки... берег узкий...» – что за бред? Я не помню, кто я – русский, или нет. «...Птицы звонче, небо ближе там...» – вранье! – Точно так кричит в Париже воронье. И тоски («родные пни... закат-рассвет...») – Нету, брат мой. Не было и нет.
(1994)
В дорожном кафе у вокзала, В прозрачном свечении дня Ты буднично просто и внятно сказала, Что больше не любишь меня. Ушла – и исчезла. И профиль Во мне отпечатался твой. За столиком пахло цветами и кофе, И только немного – тобой. И я, задыхаясь от скуки, Ещё один раз увидал Твой стёршийся профиль, любимые руки, Пустой чёрно-белый вокзал.
Можно тысячу раз говорить на дню – Я люблю. Можно сотни стихов написать в твою честь – Не прочесть. Можно даже поверить, что я - Для тебя. Только нужно ли все это мне. И тебе.
А осеннее солнце все меньше с тобой. И со мной. Длинный вечер зажег, посмотри – Фонари. Шелестят под ногами твоими слова. Листва. Только шепот все тише. Едва. Едва.
Чудо улыбки и Чудо Любви. Чудо прикосновения. Чудо – когда босиком по траве – Как откровение.
Чудо – принять. И Чудо – дарить. Без доли сомнения. Если тебе повезло полюбить – Чудо прозрения.
Чудо – услышать. И Чудо – сказать. Ты задержи дыхание. То, что тебе предстоит услыхать – Чудо признания.
Какие еще могут быть чудеса? Что для тебя чудеснее? Из Паутины и вверх. В небеса. Лестница.
Жил на свете я хорошем, В честной музыке простой. Улыбался я прохожим, Делал жёлудь я похожим На китайца с бородой.
После школы, вечерами Книжки разные читал. Не ходил гулять дворами. Я себя, как зайчик в храме, Цепенея, ощущал.
И над жалкой головою, Над зачаточной душой - Небо ярко-золотое, И с протянутой рукою Ангел реял небольшой.
И иначе ведь не скажешь: Что ты делал – жил когда? В воздух выстрелишь – промажешь, Не туда совсем укажешь И уедешь в никуда.
Богатая дама пьяна, кустистые брови осыпались и, шаркая от угла победной походкою двигаясь Где старый привратник как бог, задумчиво чай разливает, С улыбкою, с запахом роз, и ложечкой он помешает Мешает, а дама ползет, от статуи мимо иконы, где дверь, А за нею мороз – святые знакомые звоны…
Когда-то запоют цикады волшебным свистом, манящим детей, Сирены острова похитят сказки сладость, и вспомним мы о святости цепей. Каскады грез в морских скитаниях растреплют синеву, играющей в тенях усопших душ И мастер соберет на детский праздник, бурлящий пеной как церковный пряный пунш. Ковчега дверь как камень для писаний, уставший телом, с ядом в рукаве Все позы и движения заменит на страдания, и подписью признается себе – Что сбор целебных трав уже закончен, на севере сияние отошло, Рождение детей и почерк знания навеки устарело и ушло. Теперь его алмазы светят, Соль больше не разбавит дневной сон, и пляшущие звезды не заметят Как растворится времени сезон.
Костяной ногой буравя по поверхности земли В уходящем эхе стая, пролетая, жжет мосты. Стук костяшки, птичьи песни, отголоски той судьбы, Когда целостность и мошки одинаково сильны. В заповедник ностальгии кличет леший, он больной, Костяной ногой играя, он играет с хромотой.
Умысел, добрый задел, чайник кипит и волнуется, Тонкости яркий предел, линии краской тушуются. Нить простоты и узор, кошка, солома и горы, Сложности пряжи и взор, лисы и снежные воры.
Белая, четкая сталь, грани из мрамора, вехи, А на границах души – грузные сильные мехи. Дунет заоблачный вихрь, умысел в мехи вдохни И закипит в тебе совесть, время и дни, что долги.
Умысел, выпей и знай, ноги в воде – и красуются - Крылья и тонкая грань, краской уже не тушуются…
Она уехала не с тем, а я не с той остался. Она гадала – насовсем? А я ей ухмылялся.
Она уехала… Не дюж, ломайся треугольник. Его не любит, но он муж, я слаще, но – любовник.
Все наши явки и места, пароли лжи и истин, у пограничного поста пусты лежат, как гильзы.
Навоевались… Нам отбой труба судьбы пропела. Кто победил? Пожалуй, боль, и боли нет предела.
Но, словно дёрнули за шарф и на себя рванули,- из тела ринулась душа к тебе, со свистом пули.
За ней и сам, летел и полз, и аэро -, и авто - А надо было б, – не вопрос, проник бы космонавтом,
а надо было б, и кротом прогрыз бы эту Землю, чтоб, как вчера, – сейчас, потом - со щукой был Емеля,
с Адамом Ева, с сыром мышь, Америка с Колумбом, и я с тобою, мой малыш, но не таким бы глупым,
чтоб ты уехала не с тем, а я не с той остался. Теперь мы поняли, зачем тогда я ухмылялся.
Прошу прощения у тех, Кому я вольно иль невольно, Когда-то сделал очень больно – На мне, как цепи, этот грех.
Снимите тяжкий этот груз. Пусть прозвучат слова прощенья. Не только в это воскресенье… И не услышать их – боюсь.
Прошу прощенья у того, Кого обидел дерзким словом. Его как эхо, слышу снова. И жжет и дразнится оно.
Прошу прощения у той, Такой далекой и любимой. А время так неотвратимо Промчалось вихрем надо мной.
Прошу прощения у всех.
Самолет плывет, как рыбка В небе бледно-голубом.
Необдуманно и зыбко Снизу вверх построен дом.
Математик уравненье Крутит-вертит – не решить.
Дом поставлен под сомненье. Здесь приказано не жить.
Сяду в быстрый самолётик, Выпью за свое бытьё.
За бессмертное, хорошее, Веселое житьё.
Выпью за дома и горы, За животных и детей.
За надежные моторы За испуганных людей.
Небо цвета чайной розы, душный вечер вставлен в раму, и в оправе тёмной бронзы застывает амальгама... Отражённым светом тает в море марево заката. Облака лебяжьей стаей наугад плывут куда-то. Может быть, из лета в осень... День уходит августейший – шлейфом свет золотоносный по воде... и опустевший пляж, как маленькая сцена под ротондой кипарисов... Артистично и бесцельно чайки кружатся над пирсом. По остывшей гальке к морю выйдем... и монетку бросим, чтобы в счастье или в горе вместе быть нам... Завтра – осень...
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...190... ...200... ...210... ...220... 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 ...240... ...250... ...260... ...270... ...280... ...300... ...350... ...400...
|