|
|
…тень сосновой иглы
передвинулась на дюйм вправо
песок годится для любой игры
даже для самой кровавой
игры королевских песочниц
в войну по-переписке
по переписке букв из заглавных в строчные
этим срочно занялись археологи и архиепископы
которым кажется архиважным
переписать хотя бы одно стихотворение архилоха
переводя знаменитого поэта из устной формы – в бумажную
что уже само по себе не плохо а архи-плохо
как тень патефонной иглы
которая касаясь тени патефонной пластинки
извлекает из неё лишь тень фортепьянной игры
чтобы передвинуть на дюйм вправо открывая для себя картинки
с выставки бульдозерного авангарда
сносящего все песочницы с песком пропитавшимся кровью
если песок питается кровью с жадностью леопарда
то человек питает жадность к душевному нездоровью
эта сверхъестественная жадность
выходит человеку богом
а бог – проявляет к человеку жалость
только если фамилия у человека набоков
если лолита это всего лишь песочный кулич
красивый но несъедобный
что ж вы молчите владимир владимирович
маяково-набоко-подобный
шаг из песочницы и мы уже посреди пустыни
и нашему королю вечный иранский шах
чтобы стихи писались словами как карандаш простыми
первое из этих слов
первый нах…
Я не знаю, где я останусь,
И какое будет число.
В дом чужой войду, не представлюсь
И не вытру ноги назло.
Запотевший стакан схвачу я,
Жадно выпью, не закусив.
И скажу, что я здесь ночую,
И сорву в унитазе слив.
И, снимая одежду, в кармане,
В боковом, своего пиджака
Ком земли обнаружу и камни,
И с зелёным отливом жучка...
Всё то, что было, выпито давно.
Погребено хорошее вино
В сырой бескрайней плоти.
Любимая, любила ли меня,
Изящным пальцем за черту маня?
И что теперь? Ещё мы живы, вроде.
Толкаемся в похмельной тесноте:
Слова не те, движения не те,
По-голубиному киваем головами.
Но света зёрнышко – и мы как будто те,
Очнулись на великой высоте.
Летим, летим… Куда – не знаем сами.
Ты явно был чем-то взбешён.
Не я ли являюсь причиной?
И пламенем заворожён,
Ты сам догораешь лучиной.
Очнёшься, придумаешь ложь,
И в пламя швыряя проклятья,
С меня одичало сорвёшь
Хлопчатобумажное платье.
Ликуя, бессонно греша,
Не зная иного дуэта,
Я буду тебя утешать
Весь день и всю жизнь, до рассвета.
Под моим балконом,
от тоски да холода,
тает клён влюблённый,
опрокинув голову.
Сокрушенно клён мой,
головой качает.
И резные листья,
на асфальт роняет.
На асфальт роняет.
Под чужие ноги.
И несёт их ветер,
по пустой дороге.
Мы с тобой, приятель,
из одной породы.
Опадают листья.
Пропадают годы.
Мы живём на свете,
опрокинув головы.
Обжигает – холод,
наши души голые.
.
* * *
О, укрой меня в травах и в кронах
На твоих зеленеющих склонах,
Дай мне силы, и дай мне покоя.
Дай – на солнце я снегом растаю, -
Слышишь? – ветры сбиваются в стаю –
Не догнать им меня – далеко я...
Бесконечный апрель – за плечами,
Я измучен шальными ночами
И тбилисским тягучим туманом;
Полной грудью пить воздух готов я
Твоего колдовского безмолвья -
Жизнь такие минуты дала нам!..
Но – о, Боже! – как тяжко я болен -
Вновь душа, наполняясь мольбою,
Отступает пред гибельной страстью:
Что скрываться, что проку – таиться,
Коль в рассветах твоих, Кутаиси,
Я ищу отзвук бури, ненастья?!
Рок меня от рожденья отметил,
И в душе моей – холод и пепел,
Поселились в ней Скорбь и Утрата.
Снова ожили смутные тени...
Не спасут меня древние стены
И развалины храма Баграта...
Ночь приходит, и тучи нависли,
Дождь приносит привычные мысли...
Если зол на меня кто, в обиде ль -
Потерпите, осталось немного -
Ухожу я своею дорогой,
Впереди – непогода и гибель...
Что ж – и здесь не нашел я покоя.
Завтра буду уже далеко я,
Но твой взгляд меня всюду настигнет;
Ты прости за любовь молодую,
За печаль, что с собой уношу я,
Этот плач, Кутаиси, прости мне...
.
Времена и циклы нарушая,
Хорошеет в рост не по сезону
Тонкий стебель будущего мая,
Красота, противная закону.
Ветром не согнуть его, и снегом
Не укрыть, и не разграбить птице, -
Он взойдет весною человеком,
А не одуванчиком в петлице.
...И воздух, ставший твоей тенью,
и тень, что в нём растворена
перетекут в стихотворенье,
которое твоя рука
нащупает в моей, украдкой
от мира, от самой себя,
как воплощенье непорядка
во всем, что случай и судьба,
как невозможность, неизбежность,
предвосхищение, испуг,
тоску, отчаяние, нежность,
Голгофу сладких горьких мук,
как искорку любовной плазмы
переливающейся на
ладони, как случайный праздник,
но всё случайное – судьба!
И, сотворенные собою,
мы не оставим этот стих,
где между небом и землёю,
я отпускаю, – с богом их!
Мерцает всё: собаки и дома,
Кусты сирени, школьная ограда.
Мне в этих ощущениях дана
Такая жизнь… И ничего не надо.
Блестящий ветер трогает песок.
Листва шумит, и дерево мерцает.
Ребенок поднимает свой совок
Над головой. И время отлетает.
И всё вокруг стоит, отворено.
Входи в песок. Пей дерево любое.
Пусть это море высохло давно:
Оно всегда, навечно голубое.
- Жаром своим расплавило
Лето тоски мгновения.
И, уходя, оставило
Капельки вдохновения,
Дождиками пролитые
На закоулки памяти…
- Осень идёт со свитою
в пышных одеждах пламенных.
Вновь полетят-закружатся
на серебристых ниточках,
письма неся для суженых
серые кружевницы...
- Не удивится осени
только совсем бесчувственный.
Лягут туманы проседью,
эхо в иной акустике,
звоном наполнит мир,
музыкой серебристою...
- Творчества дивный миг
на ароматах выстоян...
Будут теплом целованы
бабьего лета стихи...
...Спой, прощаясь, соловушка,
песнь на запястье ольхи!
Непрерывно дожди -
чувствам в лад зарядили...
«Солнца скоро не жди» -
в небесах утвердили.
Пьёт земля, но уныл
тёрн за окнами красный...
Дождь мой пыл остудил,-
понимаю напрасность
всех мечтаний. В резон:
много нас, мотыльками
на огонь... – только он...
Нарисовано ж пламя!
Да и вовсе не наш
тот костёр на картине...
На душе – ералаш
от «инет-паутины».
...Выбирайтесь скорей,
сёстры мне по несчастью,
из коварных сетей
с нарисованной страстью!
У него в кармане зажигалка и коробок.
К бывшей жене он идёт, дядя в плаще.
Там угрюмый пацан, огрызающийся на «сынок».
Они пьют чай и не о чём вообще.
Ни о чём, как будто не было этих лет.
И такая же осень, облетающий клён в окне,
Тот же диван, тот же зелёный плед.
Та же кошка, но нет, показалось мне.
И она всё помнила: две ложечки сахара, пастила...
Спросила про Надю… «Настя», – поправил он.
И прежняя кошка (та, которая умерла)
К ногам приникла под ложечки тихий звон.
Когда осенние леса
пролижут до корней туманы.
Когда опавшая листва
утратит колер свой багряный.
Когда тоскливо откричат
летящие от стужи стаи,
и загрустит вдали твой взгляд:
без нежности моей устанешь...
Вернусь, по-прежнему любя, -
мой милый, мне ль забыть тебя?!
Спи и усни, как бабочка в запертой школе.
Ты закрываешь и вновь закрываешь глаза.
Там, где секунды стоят в тесноте и неволе,
Мы забываем и прячем свои голоса.
Волки ли мы, насекомые дети природы,
Медленно тянем осеннюю стылую нить,
Медленно спим в ожидании страшной свободы,
Что не поднять и надвое не разделить.
Воздух белеет, молитва стремится на север,
Терпкая ягода тает под языком.
Спички и снасти бережно ты проверил,
Рюкзак затянул кожаным ремешком.
 Быть может, все мы здесь – пюпитры, На нас пылятся груды нот, И Некто, принявший пол-литра, Терзает старенький фагот.
Хиромантка
Ожидание страшит,
Расставанья губят,
тут судьба путь завершит,
здесь тебя полюбят.
Сердца линия с умом
Разошлись в пространстве
Выпуклый Венерин холм
Ох, непостоянство.
Жизни линия – в узлах
и в обрывках строчек.
В скрытых веками глазах
грусти многоточья
Дай мне руку! Золоти
страстною любовью
и к ладони припади,
словно к изголовью.
линии подвластны мне
но одна – туманна,
бликом света на окне
исчезает странно.
не могу найти ответ
в следе судьбоносном.
Будешь рядом или нет
Где найти тот остров?
На просвет фонарный тусклый
Осень кажется негрустной,
Убранством роскошных кленов
Поражает изумлённых
Золотом своим прохожих
Как же ты на них похожа!
То неспешно – горделива,
То таинственно – красива.
29.09.08
Когда-нибудь всё схлынет, рассосется,
дороги бед покоем зарастут,
тоску Луны затмит надежда Солнца
и Чеховы заменят Заратустр
и, я пойму – что раньше я не понял,
необъяснимое спокойно объясню.
Прорезав завтра скомканным сегодня,
из сердца выну новую весну.
Я о тебя там душу не пораню,
тебя заслышав, нерв не зазвенит,
с любовью новой я тебя поздравлю,
в тебе оставшись старой знаменит.
Ведь я, кружась, то далеко, то возле,
всё знавший и не знавший ничего,
то рано приходил, то слишком поздно,
средь прочих всех и прочего всего
то и сумел лишь, что увлечь собою,
в даль поманив, но далью напугав,
тебя оставить прошлому без боя,
чтоб дальше жить… на ощупь, наугад.
Но ты, в которой я – и был, и не был,
поймёшь потом, что понял я сейчас, –
любви не надо хлеба, надо – неба.
А остальное… было бы у нас!
Потом, лет через 20, ты мне скажешь:
«Ты всё испортил, вдаль куда-то мчась…»
Заплачешь, – про любовь свою, про замуж.
Потом. Но не поверил я – сейчас.
Ты говоришь: «свет», а думаешь: «погаси».
А я не понимаю и отвечаю: «да».
И думаю, что мы вместе, что мы, наконец, вблизи.
И думаю, что это, может быть, навсегда.
И если погасишь свет, то мы исчезнем вдвоём,
И будто без вёсел в лодке медленно поплывём,
И плеск за бортом, и жизнь, как сон, и уплывающий дом,
И плачущий кто-то в доме том, но я позабыл о нём.
И ты говоришь: «погаси его», устало думая: «свет».
И я, наконец, понимаю то, что ты хотела сказать.
И если нас нет, то и смерти нет, и времени тоже нет.
И лодка без имени нас несёт. Как нам её назвать?
Кошки не любят,
когда за ними следят.
Они предпочитают оставаться
в изысканном одиночестве,
даже когда рожают
своих бесконечных котят,
главное у которых
полное неведение об отчестве.
Люди не любят
свободу и всех остальных людей.
Предпочитая, что бы кто-то другой
решал судьбу человечества.
Даже когда рожают
своих нежеланных детей,
главное для которых –
не помнить родства
и отечества.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...190... ...200... ...210... ...220... 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 ...240... ...250... ...260... ...270... ...280... ...300... ...350... ...400...
|