|
|
Ты не прав, я та же, что была,
Черноглазая серьёзная девчонка,
Что, молясь, ночами не спала,
И старела в образе ребёнка...
Ты мне кто? Я помню только боль,
Небо тёмное и пламени багрянец,
И упрямство борющихся воль,
Детский шёпот и тяжёлый ранец.
Помню мрак, окутавший мой дом,
Бездну снов, с ума меня сводящих,
И твердила я себе с трудом:
Не знакомы, ты не настоящий!...
Ты не прав, я та же, что была...
Ты мне кто? Тебя отвергла память!
Или жизнь мне крупно солгала,
Или ты вернулся, чтобы ранить...
Пишется, как дышится.
День метелью движется,
и закат в печаль мою одет.
Кажется иль слышится,
как душа колышется
на ветру нечаяных надежд.
Верится, не верится,
что туман развеется
и сойдет, похрустывая, лед.
И весенней зорькою
глянет небо зоркое,
в зимней грусти солнце разольет!
Робот выпил банку масла,
Робот радио включил,
Робот пел и улыбался,
Робот делал куличи.
А в одном куличе запечёная гайка:
Кто гайку нашёл – езжай на Ямайку.
А в другом куличе запёченый винтик:
Кто винтик нашёл – езжай на Таити.
Робот ждёт гостей сегодня:
Юных гостий и гостей,
Симпатичных и голодных.
Среди них – девчонка Мэй.
Белокурая Мэй, как люблю тебя, Мэй,
Приезжай поскорей, Мэй, Мэй, Мэй.
Стол накрыт, сгорели свечи.
Робот милый, не ворчи.
Тишина нечеловечья,
На тарелке – куличи.
А в одном куличе запечёная гайка:
Кто гайку нашёл – езжай на Ямайку.
А в другом куличе запечёный винтик:
Кто винтик нашёл – езжай на Таити.
Робот ждёт ещё неделю:
Нет ни гостий, ни гостей.
Как давно ему не пела
Замечательная Мэй...
Как плывёт-поплывёт на кораблике Мэй.
Ты возьми куличей, Мэй, Мэй, Мэй.
Робот, что ты, в самом деле,
Позабудь свои дела!
Крошка Мэй в своей постели
Двадцать лет как умерла.
А в одном куличе запечёная гайка:
Кто гайку нашёл – езжай на Ямайку.
А в другом куличе запечёный винтик:
Кто винтик нашёл – езжай на Таити...
Как только чувствую весну,
И руки землю ждать устали,
Я свой пакетик разверну,
Где семена всю зиму спали.
От лихорадки посевной
Весь дом в коробочках, рассаде.
А я мечтаю: цвет какой
Мне сделать главным в палисаде?
Пестро от ярких георгин,
А рядом – милая виола,
Красавец розовый люпин
Соседом будет водосбора.
Местечко бархатцам найду,
Ромашкам, примуле и мальве.
Устрою рай в своем саду,
Цветочный гимн о летней славе.
Уходят старики… Им остаётся сменой
Шальная молодёжь, что топчет образа.
У времени реки по курсу – перемены:
За ними не пойдёшь – так выплачешь глаза.
Теряют мощь отцы, а в детях нет порядка,
Лишь жажда прожигать безудержные дни.
Но эти молодцы, сгубив родные грядки,
В холодных жемчугах останутся одни
Возможно, им потом захочется науки,
Да света нет нигде от собственной судьбы,
Когда уже о том расспрашивают внуки,
Каков их старый дед и кем по жизни был…
.
* * *
«Что нужно Лондону – то рано для Москвы.»
А.С.П.
…И он зовет тебя. Он – добрый, крокодил.
С таким в разведку б я, и в баню бы ходил.
…И как обычно – как всегда – как много лет –
Ты отвечаешь односложно: «Да» и «Нет».
Сначала – честно: про соборы да мосты…
И вдруг срываюсь: «…тут лететь-то до Москвы!..
Я буду в воздухе буквально через час!..»
Ты обрываешь: «Еще рано… Не сейчас…»
Твой голос сдержанный над Лондоном плывет…
А рядом девушка, Коломба – кофе пьет…
Я говорю тебе про Темзу, про дожди,
Ты отвечаешь: «Еще рано, подожди…»
И продолжаешь: «…В этом, может, есть зерно…»
А я кричу: «…Тебя однажды, все равно,
Подбросит мысль в ночи, будильником звеня,
Что жизнь прошла твоя бездарно – без меня!…
Я – подожду и год, и двадцать – не беда, –
Поэт и в семьдесят – мужчина хоть куда,
Твоя судьба – как ни крутись – предрешена!.. –
Но не затягивай, все ж, слишком…» –
тишина…
…Твое дыхание над Лондоном парит…
«Ай нид ю, дарлинг», – мне Коломба говорит…
…Висят холодные над городом мосты…
…Что нужно Лондону – то рано для Москвы.
2004
.
Люблю грозу в начале мая,
Весь мир голодных и рабов,
Как бы резвяся и играя,
Их в смертный бой вести готов.
Никто не даст нам избавленья,
Не это поднимает ввысь,
Добьёмся мы освобожденья
Над рукописями трястись.
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Когда весенний первый гром.
Кипит наш разум возмущённый,
Грохочет в небе голубом.
Белеет парус одинокий –
Не бог, не царь и не герой.
Что ищет он в стране далёкой
Своею собственной рукой?
- Люблю ли я грозу в начале мая?
Со мной была история такая:
Шёл ливень. Весь промок. Зашёл к соседке.
Смотрю- жена. Так оказался в «клетке».
А далее- отвратные моменты:
Скандал, развод, большие алименты...
Сей эпизод печальный вспоминая,
Любить ли мне грозу в начале мая?!
Человек из бумаги и ниток
По дорожке тихонько идёт.
Обойдёт, молоко где пролито
И где кофе пролит, обойдёт.
Не боится он хищного зверя,
Не пугает его бурелом.
Открывает он волчии двери,
Бурелом раздвигает крылом.
Человечек, ты легок и тонок,
Не оставишь ты след на снегу.
Ты какого пространства ребенок?
Что ты видел на белом веку?
Мы ослепли от атомной пыли,
Но полощется море в груди.
Как детей нас в пространстве забыли.
По какому идешь ты пути?
Ближе всё невесомая поступь:
Совместилось почти и теперь.
И во мне ты так страшно и просто
Открываешь последнюю дверь.
Знай, любимая, скоро приду я! Ногами. Двумя.
Ниц паду пред тобой! Всеми рёбрами. На пол. Плашмя.
Ну, а ты, может быть, улыбнёшься зубами в ответ
И, наверное, скажешь мне ртом: «Где ты был столько лет?».
Как же буду я счастлив увидеть глазами тебя!
И подумаю мозгом: «Ну как можно жить, не любя?!»...
Будет лунная ночь. Я задую губами свечу...
И любить тебя буду... А чем – уточнять не хочу.
* * *
Фрагмент записи с выступления в Brooklyn Homecrest Library – 27 ноября 2006 г.
* * *
.
* * *
Кивнешь на прощанье мне,
В замке прозвенят ключи,
Свет вспыхнет в твоем окне
И снег захрустит в ночи.
На темные сопки вдруг
Прольется волшебный свет…
По снегу – за кругом круг –
Прокладывать буду след.
Всю ночь колобродить мне
Влюбленным хмельным птенцом…
…Луч света в твоем окне…
…Фонарь над твоим крыльцом…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но сходят на нет во сне
Калитка… окно… порог… –
Я в теплой своей зиме –
Как в детстве – насквозь продрог.
И в пятнах парижских луж
Душа ли отражена? –
Другой я женщине муж,
И ты – другому жена…
Так что ж, словно пьяный в ноль,
Как в глупых пятнадцать лет,
Я плачу от счастья вновь
И вижу на сопках свет.
И сон твой всю ночь стерегу,
Пою тебе сотни осанн…
Взгляни в окно – на снегу
Стоит влюбленный пацан.
.
В энергии притихшего движения
Колеблется и реет притяжение,
И юная фривольность в недрах взгляда –
Иных чудес художнику не надо!
Неброская, стыдливая улыбка,
В щёк ямочках изогнутая гибко,
Лукаво светит глаз бездонный омут,
Где корабли в невинных чарах тонут.
Да мудрая и кроткая, с душою,
Меня заворожившей простотою –
Живое колдовское обаяние
Трепещет горностаевым дыханием.
С неба луч золотой
размывает звенящее лето.
Я иду за водой,
и ведро наполняется светом.
Выхожу со двора,
а колодец смеется прохладой.
Замирает жара
у его деревянной ограды.
Ключевая вода
затаилась в объятиях неба.
Позабыты года.
Закружиться под облаком мне бы!
До краев зачерпну
я земли материнские соки.
И к ведерку прильну,
жемчуга рассыпая под ноги.
Велика благодать –
пить прохладу большими глотками
и в воде наблюдать,
как расходиться синь с облаками,
и колодец души
мне дополнить любовью к истокам,
а потом поспешить
в путь обратный к родному порогу.
Негаданно
увидеть довелось:
две радуги
земную держат ось.
Встречаю я
слезам своим в ответ
отчаяный
сквозь тьму летящий свет.
И падают,
как крылья, с высоты
две радуги,
две песни: я и ты.
Но видно им
сойтись не суждено.
Обидно мне,
открою я окно.
Летящий свет
отчаяной души
за счастем вслед
отправлю. Поспеши!
Там, в доме подлунном сиреневых вьюг,
Остался один очарованный друг.
Он белую маску стирает с лица,
Под маской, белее лица мертвеца,
Улыбка и щёки немого певца…
Он что-то бормочет. В безумных глазах
Мольба, сожаленье, отчаянье, страх…
Размокла гитара картонная… Снег,
Сковав ему ноги, готовит ночлег –
На снежной постели уснёшь ты на век…
А где же?.. Но где же?! О, где же ОНА?!
Кем каждая полночь полна и пьяна?!
Забыла, ушла вслед за красным плащом…
Но что же? О, что же?! Да что… и о чём?
Её не вернёшь ты картонным мечом!..
Сиреневой вьюгой баюкает ночь.
Все спят – белый сын и беспечная дочь,
Кулисы, партер, опустевший раёк…
А там, где стоял – обречён, одинок –
Бесформенной лужею – клюквенный сок…
/5.11.90/
Ему нет смысла торопиться,
он травит время по чуть-чуть.
Не обращается к врачу,
когда пытается не спиться.
Не улыбается врагу,
стирая след его из списка.
Забудет новую строку,
точа из спички зубочистку.
Обыкновенный, не плечистый,
он фору даст и моряку,
когда на южном берегу
прищуром глаз актера-жжиста
зацепит даму на бегу.
Но он устал от томных жестов
и проще с книжкой, на боку.
Жена за стенкой, дочь-невеста,
не потешать же публику.
Жизнь развалилась неуместно
головоломкой Рубика.
Интересует рубрика:
продажа-купля безболезных
душ.
.
* * *
«...Между Локрами и Вавилоном...»
...По морю, посуху, по лесу,
Вброд, par avion или поездом,
Тропами скользкими, мокрыми,
Меж Вавилоном и Локрами,
Между судьбой и иллюзией,
Меж Колымою и Грузией
С винным устойчивым запахом,
Между Востоком и Западом,
Между крестом и драконом,
Между холстом и законом,
Былями и – небылицами,
Между любимыми лицами –
Нежными, скорбными, мудрыми;
Между Москвой и Бермудами,
Ригой, «Святою Еленою»,
Между Парижем и Веною
Схваченный трижды полицией…
...Между Катрин и Патрицией.
.
Взгляни на кошки середину.
Взгляни на воздуха плотину.
И на периметр угла.
Взгляни на рыб печальных стайки
И отвечай мне без утайки:
Чему равна одна игла?
Зачем на выпасе стрекозы
Лелеют вычурные позы?
Зачем был съеден первомай?
Зачем меня ты полюбила?
Зачем меня ты позабыла?
В чем смысл жизни, отвечай.
Сижу, грызу ноготь:
Волнуюсь немного.
До корня съедаю руку.
Но не идет подруга.
Подруга с каким-то толстым
Да с ножиком острым
Сидят, меня обсуждают...
Добро все равно побеждает.
Скажи мне, что я проснусь
Не в пять утра.
Скажи что будет тепло,
Будет жара.
О.т.н.ю.д.ь.
Я проснулся в пять утра,
И огонь давно погас,
И тебя со мною нет,
Ты – это изморозь в окне.
«Выжить» – пищат в углу мыши.
«Выжить» – щебечет дохлое радио.
Это бред, потому что
Мыши не живут ниже нуля,
Это бред, потому что нет света.
Из нашей трубы давно не вьется дым,
Метелью занесло сортир.
На улице минус тридцать восемь попугаев,
Тридцать восемь запугаев,
Тридцать восемь перепугаев.
Я искал дрова в снегу,
Не нашел я их в снегу,
Вместо этого наткнулся
На фуфайку и на бутсы.
Я коллегу откопал –
Тело сторожа Митяя,
Что работал до меня.
«Выжить» – скрипит дверь,
Ее отрывает метель.
«Выжить» – скрипит Дед Мороз,
Застрявший в моей трубе.
Буран сдирает кожу.
Легкий буран.
Легкий буран вынимает душу
И кладет в пасть ночи.
Я пилю двери и лестницы,
Стулья и старые кости,
Подзорные трубы и трансцендентные эманации
Гитарными риффами электропилы.
Я затапливаю печь.
Этой ночью я буду печь
Чертов холод,
Пока мир не превратится в раскаленный ад.
«Выжить» – кричу в тревожном сне под шкурой убитых врагов.
«Выжить» – подхватывает Дед Мороз в печной трубе.
«Выжить» – бормочет сторож Митяй.
«Выжить» – выжигает льдом ураган на каменном лице ночи.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...310... ...320... ...330... ...340... ...350... 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 ...370... ...380... ...390... ...400...
|