Пернатая ведунья, в который раз отвечала на все тот же вопрос очередного путника: «Сколько мне лет осталось?» Накуковала ему шесть, на большее не было сил, да и стоило ли обнадеживать человека? Пусть лучше торопится жить, а не тратит время впустую. Но услышав ее ответ, путник лишь усмехнулся, и неожиданно задал следующий: «Кукушка, кукушка, а сколько тебе лет осталось?» Она растерялась и захлопала крыльями. 

Куковала до позднего вечера. Только к полуночи, накуковав себе срок не в одно столетие, охрипшая и обессиленная, она потеряла равновесие и упала в траву, где, накинув уже севшим голосом еще один год, наперекор судьбе, всё же околела. 

Глава 2. 

Встречал меня как обычно Джон. По дороге домой доложил обстановку. В твердых руках миссис Бетси все пребывало в полном порядке. Мать Нел приболела, и Бетси определила ее в частную клинику. Вроде поправляется. Мы с детьми навестили ее. Старость. Ей уже пошел девятый десяток. 

Джона и Кена утром отвозили в школу и в детский сад Джон или Фил. Я за неимением серьезных дел отправлялся с утра в библиотеку университета, пытаясь глубже разобраться в нашей пещерной находке. Беседовал со специалистами. Постепенно все прояснялось, и мне захотелось написать еще одну статью по этому вопросу, чем я и занялся. Так прошла неделя. Как-то вечером я снял с автоответчика послание секретарши некого мистера Неда Броунинга – «друга семьи Гленервиль», который был бы очень признателен, если я позвоню ему вечером в удобное для меня время. Бог его знает, кто такой мистер Броунинг, но позвонил. Оказалось, что это мой бывший партнер по покеру. Вспомнили Элизабет. Поинтересовался моими делами. В итоге я был приглашен в следующую субботу на все тот же покер, и в том же составе. На субботний вечер у меня ничего не намечалось, и я согласился. Впрочем, поразмыслив, решил, что если бы что и намечалось, то следовало хорошо подумать прежде, чем отказываться от такого предложения. В памяти у меня был последний разговор с этими парнями о социализме. Хорошо помню, что эрудиция и широта взглядов моих партнеров произвели на меня сильное впечатление. Но на этот раз после карт главным рассказчиком был я. Нед поинтересовался моими планами на будущее. Выслушав, обратился к одному из партнеров. 

− Джек, у тебя, кажется, дела с их правительством. Замолвил бы словечко за мистера Бенингсена! 

− Зовите меня просто Фред. 

− Фред, я действительно могу оказать вам содействие, но может быть и впрямь не стоит туда соваться? Ситуация в интересующем вас районе существенно изменилась. Там, знаете, не очень то понятно, где кончаются интересы наркобаронов, и начинаются леваков. Да и сами эти левые мне не очень понятны. Нам в связи с бизнесом приходиться заниматься их внутриполитическими проблемами. Поверьте, я вполне терпимо отношусь к этим носителям светлых идеалов и борцам за свободу, хотя, на мой взгляд, они идут не тем путем. Их надежд на скорое светлое будущее я не разделяю. Кроме того, их ряды очень засорены обыкновенными авантюристами и даже просто уголовниками. Впрочем, властные структуры тоже засорены личностями с весьма сомнительными репутациями. Завтра же наведу справки, и если вы решитесь, думаю, смогу убедить их не тянуть с разрешением. 

Через день мне позвонила секретарша Джека. Передала привет от своего шефа и сказала, что я могу отправляться в экспедицию. Договоренность с министерством внутренних дел по этому вопросу уже достигнута. В тот же вечер позвонил Боб. В голосе у него появились какие-то новые нотки. 

− Фред, на кого это ты там надавил, что они тут так забегали?  

Поскольку я и сам не знал, на кого я надавил, то ответил нарочито туманно. 

− Боб, ты же знаешь, в наше время связи много значат. 

− Фред, при случае, если я, ненароком, облажаюсь, замолвишь за меня словечко?  

Я засмеялся. 

− Постараюсь завтра вылететь. Ты сообщил Розенцвейгу? 

− Как прикажете, мистер Бенингсен. Могу сообщить. Персональный привет миссис Анна-Марие передавать? 

− Пожалуй, не стоит. 

− Слушаюсь, мистер Фред. Выпивка за вами. 

На следующий день мы с Филом отбыли из Нью Йорка. Перелет на сей раз новых знакомств мне не доставил, но на одну мысль, впрочем, меня не украшавшую, навел. Лопес в свое время говорил мне, что Хуан одинок и, стало быть, ни жены, ни детей у него не было. Два взрослых брата жили со своими семьями совершенно отдельно. Но, возможно, есть родители! Конечно, нужно бы поинтересоваться. 

Никто нас не встречал. Прямо с аэродрома позвонил Диасу. Трубку взяла Анна-Мария. Да, пропуск уже получен и ждут только меня. Лирическая составляющая в разговоре отсутствовала, против чего я не возражал. Уже из дома позвонил Бобу. Спросил, в частности, совета как найти родителей Хуана. Обещал подумать и позвонить. Днем встретился с Диасом и Лопесом. Оказывается, у них тоже возникла мысль, что тема, связанная с нашими находками, «выдоена» нами не до конца, и они тоже кое-что наработали. Мы сложились вместе и решили передать все для завершения профессору, а подписать всем. Фила Диас назначил заведовать материальным обеспечением экспедиции, и он погрузился в эти самые материальные проблемы. На мой взгляд, выбор был не очень удачный, поскольку по-испански Фил изъяснялся с трудом, но спорить не стал. Тем более, что Фил ничуть не возражал. 

Дома меня ждал ящик с оружием, который я перед отъездом сдал Бобу на хранение, и бумажка с адресом матери Хуана. Она живет с одним из сыновей. В ящике я нашел еще одну записку с рекомендацией поменьше уповать на оружие, так как появление партизан в нашем районе – это совершеннейшая реальность. Их командир, Альфредо Вильянос, окончил университет два года назад. Идейный левый. Военный комендант района – майор де Вендоза. Поддерживает связи и с партизанами, и с мафией. Никаких серьезных действий против тех и других не предпринимает без прямого приказа начальства. Соответственно и партизаны ведут себя в его районе вполне прилично, а воюют в других анклавах. Просьба всю эту информацию тут же уничтожить, что я и исполнил. На автоответчике тоже была записана полезная информация. В городке Сан-Антонио 2600 жителей, хотя когда-то в период расцвета их количество превышало 15000 человек. Убыль населения объясняется закрытием истощившихся серебряных рудников. Основное занятие населения – сельское хозяйство. Из восьми церквей действует только две, и один женский монастырь. Настоятельница – мать Хуанита. Двенадцать монахинь, сторож и водовоз. При монастыре функционирует начальная школа. В городке много пустующих зданий. По воскресеньям большой базар. 

Боб явно старался отработать полученные доллары, подозревая меня к тому же в обширных связях во властных структурах правительства Соединенных Штатов. 

______ 

Вечером отправился с Филом к матери Хуана. 

Обшарпанный пятиэтажный дом. Грязная, вонючая лестница с множеством малопристойных надписей на стенах. Разбитые ступеньки. Зато много музыки и разных оттенков воплей. Из-за искомой двери на четвертом этаже тоже раздавались женские крики с мужским сопровождением. Все понять было трудно, но суть спора можно было уловить. Пожалуй, мы явились удивительно вовремя. 

Женский голос:  

− Из-за твоей старухи… − далее не разборчиво. 

Мужской баритон:  

− Ну что ты орешь! Что я могу с ней сделать? Она же моя мать! Сама в старости такой будешь!» − и т.д. в таком же духе.  

Стоять, выслушивая все это, мне надоело, и я позвонил. Звонок, как и следовало ожидать, не работал. Пришлось стучать. Стучал я довольно энергично. Сразу стало тихо. Через некоторое время дверь распахнулась, и в проеме предстал всклокоченный мужчина лет пятидесяти в состоянии явного перевозбуждения. Я молчал, полагая, что даю ему время на успокоение. Наконец он довольно резко спросил:  

− Чего надо? 

Одет я был предельно скромно. При росте порядка шести футов и довольно плотной комплекции сомнений в том, что если я дам по зубам, то будет больно, обычно ни у кого не возникало. Про Фила и говорить нечего. В свете столь очевидных фактов агрессивность хозяина была не совсем понятна.  

− Нам нужно повидать мать Хуана сеньору Марию Дуальто. Я обещал моему другу Хуану навестить его мать и позаботиться о ней. 

Лицо его выразило крайнее удивление. Он провел рукой по волосам, потом отступил в сторону и пробормотал. 

− Заходите, сеньоры.  

Видно, семья только что кончила не то обед, не то ужин, и к обычному беспорядку добавился стол с неубранной грязной посудой. На меня уставилось трое детей в возрасте от восьми до двенадцати и сильно потрепанная женщина лет сорока. Мужчина – брат Хуана, как я понимал, прошел в другую комнату, бросив по дороге: «Это друзья Хуана». Я не стал ожидать приглашения и уселся в некое подобие кресла. Фил стал за моей спиной. 

Опираясь на руку сына, вошла очень пожилая женщина. Совершенно седая, с воспаленными глазами. Я встал. 

− Сеньора, вы мать Хуана? 

− Да. За что его убили?  

Сын усадил ее на стул напротив меня. 

− Мы были в экспедиции на севере, и напоролись на очень скверных людей. Их было много. Мы еле унесли ноги. Хуан погиб в перестрелке, прикрывая наш отход. Сеньора, вы воспитали достойного человека! Примите благодарность от его друзей.  

Она молчала, а сын, стоявший за ее спиной, сказал: 

− Спасибо на добром слове, сеньоры. Профессор передал нам его вещи. 

− Я обещал Хуану позаботиться о его матери. Что я могу для вас сделать?  

Тут вмешалась женщина. 

− Когда Хуан работал, он давал нам по сто песо в месяц на ее содержание. У нас нет денег кормить ее! Он, − она кивнула на мужа, − работает в гараже помощником механика. Нам самим еле на еду хватает!  

Все молчали. 

− Сеньора, − обратился я к матери. Я могу поместить вас в дом престарелых. У вас будет отдельная комната и своя прислуга. Там доктора. Если заболеете – подлечат. И скучно не будет – вокруг люди вашего возраста. Там большой сад. А по воскресеньям вас смогут навещать близкие. 

Все продолжали молчать, переваривая услышанное. 

− А сколько это будет стоить? – спросил мужчина.  

− Вас это не должно заботить. В память о моем друге и достойном человеке платить за все буду я.  

Я уже выяснил, что жизнь в этом раю стоит 500 песо в месяц. Они продолжали молчать, но, видимо, поняли, что при таком раскладе им то не достанется ничего. А я продолжал. 

− Вам материально сразу станет легче – избавитесь от расходов на содержание матери. Хуан говорил, что у него еще один брат есть! 

− Он живет в другом городе и, мы о нем ничего не знаем. 

− Хотите, машина стоит внизу. Можем подъехать с вами. Посмотрите сами, где будете жить. Понравится – пожалуйста. Если нет, то вернетесь домой, и мы подумаем о чем-нибудь другом. За вами уход нужен. Я обещал Хуану, что его мать ни в чем нуждаться не будет. 

Они молчали, не в состоянии на что-либо решиться. 

− Извините, но мы завтра уезжаем с профессором в новую экспедицию, так что решайте быстрее. Или отложим разговор до нашего возвращения. 

Они засуетились. 

− Не понятно это что-то. Вы кто такой? 

− Я помощник профессора Диаса Фред Бенингсен. Предлагаю помощь матери моего погибшего друга Хуана. Я никому ничего не должен. Делаю это в память о Хуане. 

Они снова застыли. 

− Ладно, вы не очень быстро соображаете. Вернусь – зайду еще раз. Вот реклама пансионата, куда я собираюсь поместить вашу мать. Можете навести справки. Сеньора, я буду отсутствовать пару недель. Вот возьмите немного денег. Когда я приеду в следующий раз, сеньора должна быть одета не в такие отрепья. И лучше пусть никто не вздумает ее обижать. Надеюсь на вас. – Кивнул ее сыну. 

Вынул из бумажника заготовленные три сотни и положил перед старушкой. 

– Прощайте, сеньора. Ваш сын был достойным человеком! 

В машине Фил заметил: 

− Ну, ты даешь! А, в общем, все правильно. Хуан и впрямь был отличным парнем. Хорошо, когда при деньгах человек! А насчет пансионата, так они просто не понимают, что это такое. 

Пока мы ехали, я размышлял, какая прямо таки космическая бездна разделяет таких людей, к примеру, от Джека или Неда. Да и от меня! Можно понять партизан, и вообще революционеров. Очень хочется устроить что-то вроде социализма. Причем поскорей, а не ждать сколько-то столетий. Да еще дождешься ли! У власти здесь ворье и прохвосты. Их демократия в виде парламента и выборов – чистейшая декорация. Правителям на народ глубоко наплевать. А если к чему и стремятся, так это набить карманы. Причем в средствах не стесняются совершенно. Все это я высказал Филу. Он как-то странно посмотрел на меня.  

− И ты всерьез думаешь, что у нас иначе?  

Тут я задумался. С одной стороны – доллар у нас царь и бог, но все же действуют законы. Худо-бедно, но действуют, что заставляет красть очень осторожно. А то и вовсе делает такой способ обогащения не выгодным. Наверное, в данной ситуации большее недостижимо. И все же, с местной разнузданностью чиновного ворья наша ситуация несопоставима. 

______ 

Железной дороги к городку Сан-Антонио не было. Добраться можно было только машинами по довольно скверным дорогам или самолетом. Стоило это не дешево. Но я же состоятельный человек! Грузы под началом Фила отправили машинами, а я, Лопес и профессор полетели самолетом. Рейсовых не было. Пришлось организовать чартер. Без содействия Боба не обошлось. В результате пилот был американец, а машина в приличном состоянии. 

Как ни странно, но на летном поле нас встречало несколько человек. Как оказалось, это были мер с помощником и комендант района с адьютантом. Чья это работа, я так и не понял. Возможно Боба, но, может быть, все шло от Джека. Нас дружески приветствовали и отвезли в постоянную резиденцию – дворец бывшего губернатора. Внушительная постройка колониальных времен с колонами и огромным количеством комнат, из которых мы заняли восемь. Военные выделили нам джип с водителем пока не придут наши машины. Чувствовал, что за все это придется расплачиваться. Мэр объяснил свою заинтересованность тем, что в городке безработица, и он надеется, что мы дадим работу хоть какому-то количеству людей. Пока что по его рекомендации Диас нанял некого Брусальо, обладавшего бесценными достоинствами. Он немного говорил по-английски и на языке местных индейцев. Кроме того, он, по уверениям мера, знал всех в радиусе, по крайней мере, десяти миль. 

После обеда все отправились к нашему храму. Со времени наших прошлых раскопок мало что изменилось. Разве что все снова изрядно заросло. Составили примерный план работ. Оставалось ждать прибытия наших машин с кое-каким оборудованием. Чтобы время зря не уходило, поручили Брусальо набрать первую группу рабочих, начать расчистку подходов и прочие подготовительные работы. Электричество здесь выключали в одиннадцать часов, так что пока не прибыл наш генератор, приходилось подчиняться местному распорядку. 

Утром Лопес с профессором занялись делом, а я отправился в монастырь знакомиться с матерью Хуаной. 

Монастырь был стар, но великолепен. Построенный в семнадцатом веке на деньги местных хозяев серебряных рудников, он был памятником минувшего богатства и колониального стиля ушедшей эпохи. Монастырь был пуст и немного оживлялся только утром с приходом детей на занятия и снова погружался в оцепенение с их уходом. Немногочисленные монашки неслышными полутенями скользили по его многочисленным переходам, различным помещениям и галереям. В основном же они пребывали в саду, часть которого была расчищена под огородные делянки, где выращивали овощи, чем монашки в основном и питались. Имелось так же немногочисленное стадо коров местной породы, которое монастырский пастух выгонял ежедневно пастись за пределы городка. Монастырь располагался на краю Сан-Антонио, и джунгли подступали к самым его стенам. 

В школе монашки учили детей индейцев грамоте, основам истории, географии, арифметике. Мать Хуанита, которая рассказывала мне все это, жаловалась, что дети голодные, и порой получают утром дома вместо завтрака пару глотков разбавленной местной водки, заглушающей голод. 

Мы сидели в великолепном кабинете с протекающим потолком, наполненном старинной мебелью, старинными, книгами, серебряной утварью – дарами былых прихожан, которую приходилось постепенно распродавать, латая дыры их более чем скудного бюджета. В городке была еще одна, муниципальная школа. Там, по словам настоятельницы, работали две американки из корпуса мира и учились дети более состоятельных родителей. 

− У нас тоже есть одна учительница, присланная лично Монсеньором епископом. Она воспитывалась в иезуитской школе, но последний год за нее перестали платить. Ее отец разорился и покончил с собой. После окончания школы за ней никто из родственников не приехал, и епископ направил ее к нам. Пойдемте, я вас познакомлю. 

Мы шли по крытой галерее с бесчисленным количеством колонн. Мать Хуанита, несомненно, красивая в прошлом женщина, сохранившая стройную фигуру, снабжала меня, выражаясь современным языком, обильной информацией о моей предстоящей знакомой. Чувствовалась некая заинтересованность в стремлении обязательно свести меня с этой учительницей. 

− Она скромная, воспитанная и образованная девушка. У нас уже третий год. Конечно, ей скучно с нами, но и деваться ей некуда. Могла бы выйти замуж, но здесь для нее нет подходящей партии. Да и мы так бедны, что не можем даже ее прилично одеть. Бедняжка донашивает тряпки, которые остались с лучших времен. Последнее время у нее появились очень опасные знакомства. Боюсь, что мне придется просить сеньора Франческо срочно перевести ее отсюда.  

Я мало что понимал, но во мне все отчетливей нарастал протест против этого знакомства. Наверное, это естественная реакция, когда тебе что-то навязывают. И все же было любопытно. А уж что за опасные знакомства можно завести в Сан-Антонио, я вообще не мог себе тогда представить. 

Мы продолжали идти по каким-то коридорам, комнатам, переходам. Всё было невероятно запущено. Слоями отваливалась и лежала на полу штукатурка, в большинстве окон не было стекол. Но все это, по-видимому, настолько примелькалось, что не вызывало у настоятельницы никаких эмоций. В течение всего перехода мы не встретили ни живой души. Всё было пустынно, заброшено. 

Внезапно распахнулись какие-то двери, и высыпала целая ватага детишек разных возрастов. Пробегая мимо нас, они не забывали почтительно здороваться с настоятельницей. Мы зашли в помещение. Совсем молоденькая девушка с учительской строгостью в лице, в черном закрытом платье и высокой прической черных волос. Лицо…. С лицом было сложней. Слегка удлиненное, красивое, немного надменное. Про такое говорят – породистое. Матово-белая кожа. Большие черные глаза. Очень тонкая талия. Подошел к ней и, наклонив голову, почтительно представился. Молча подала мне руку. Что-то дрогнуло в ней, но ни улыбки, ни насмешливости не появилось. 

− Если не ошибаюсь, передо мной Исабель-Инес-де Асбахе-и-Рамирес де Сантильяна, двенадцатая герцогиня… − но тут меня заколдобило, и она звонко рассмеялась. Исчезла то ли строгая учительница, то ли двенадцатая герцогиня, а появилась милая и немного кокетливая девушка лет восемнадцати, излучавшая мощный поток красоты и обаяния. 

− Как это вы запомнили? Я слышала о вашей экспедиции. Вы опять будете раскапывать этот старый индейский храм? – Она сложила в черную, отделанную кружевами сумку тетради, и мы направились к выходу. 

− Да, мы попытаемся сделать больше, чем в прошлый раз.  

− В прошлый раз вы даже не почтили нас своим визитом. 

− Приношу свои запоздалые извинения. Если бы я знал!.. Среди множества причин, помешавших мне посетить ваш монастырь, кроме крайней увлеченности работой, существенно и то, что у меня несколько натянутые отношения с Господом. 

− А что изменилось за прошедшее время? Отношения наладились? Вы примирились с Богом? – Она повернула ко мне свое насмешливое личико. 

− Нет. Но весьма сведущие люди настойчиво рекомендовали посетить мать Хуану и полюбоваться архитектурой вашего монастыря. 

− И что, действительно впечатляет? 

− О, да. Я ведь профессионально занимаюсь искусством.  

Она оглядела меня с явным сомнением на лице. Вообще-то мне хотелось сказать, что все шедевры архитектуры меркнут в сиянии ее красоты, или еще что-нибудь в этом роде, но не рискнул. Мне вдруг показалось, что в руках у нее черный веер, из-за которого она кокетливо мне улыбается, говоря: 

− Что-то не очень вы похожи на искусствоведа. – И продолжила по-английски. – Может быть вам будет легче говорить на родном языке? – Мне был продемонстрирован безукоризненный английский. 

− Спасибо. Кажется, что с испанским я вполне освоился, хотя читать Сервантеса в оригинале еще не пытался. 

− Вы сами выучили испанский? 

− Да. Методом погружения. На это с перерывами ушло больше года. 

− Во что еще вы погружались?  

Мы медленно шли по узкому коридору, который мог скоро кончиться. 

− Во французский. Но тут был другой источник. Моя бабка – француженка, и французскому меня учила мама.  

Она спросила по-французски: 

– И с кем же вы говорите по-французски?  

Не плохо обучали в этом иезуитском колледже! 

− Да, это действительно проблема. Теперь у меня вся надежда на вас.  

Она кокетливо улыбнулась, продемонстрировав очаровательные ямочки на щеках. Девушка, которой все дано! Разве что временный дефицит личного счастья. Но местные донжуаны, на что они смотрят? Пожалуй, в этом вопросе я смогу ей помочь. Но что это за опасные знакомства? Не знаю, как господь бог, но мать Хуана мне наверное тоже поможет. Мы подошли к концу коридора. Она остановилась и повернулась ко мне. 

− Вы не откажетесь пообедать с нами? Обильным он не будет. Мы здесь очень бедны. 

− Спасибо. Как-нибудь в другой раз. Меня ждут друзья и работа. Как мне называть вас? 

− Обычно друзья зовут меня Исабель. Я разрешаю и вам называть меня так. 

То, что я сказал потом, я же сам с интересом и выслушал. 

− Исабель, помимо желания видеть вас, я хотел бы кое-что изменить в вашем монастыре. − Очень удивленный взгляд. − Я хочу, что бы дети, приходя в школу, получали горячий завтрак. Хочу, что бы у них была форма. Чтобы не нуждались в учебниках и тетрадях. И чтобы крыша в монастыре не текла. Стекла тоже хорошо бы вставить.  

Она смотрела на меня с изумлением. Переходя на испанский, спросила: 

− Ведь это должно стоить кучу денег. Кто оплатит? 

− Пусть это вас не беспокоит. Доведите все, что я сказал, до сведения вашей настоятельницы. Составьте смету. И сделайте все достаточно быстро. Я не знаю, сколько мы тут пробудем на этот раз. 

− Американская деловитость? 

− Я очень хотел бы встречаться с вами. Это возможно? 

− Ну, если вы не будете снова так уж сильно заняты… Матушка Хуанита это, пожалуй, одобрит. – Она почему-то рассмеялась.  

− Не знаю ее мотивов, но в благодарность готов позолотить крест над вашей обителью.  

Она подала мне руку, и я поцеловал ее. Снова в руке появился веер и прикрыл сдержанную улыбку. 

– С вашего разрешения, я зайду к вам послезавтра, часов в семь вечера.  

Она ничего не ответила и исчезла за дверью,  

сдержанно улыбаясь. 

Впечатление она на меня произвела сильное. Близкое к ошеломляющему. Вот уж действительно не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Тут я переключился на другие проблемы, поскольку увидел на площади наши машины: грузовичок и джип. Путешествие прошло благополучно. Фила я хотел оставить отдыхать, но он сел со мной на мотоцикл, и мы покатили на раскопки. 

Со следующего дня работы пошли полным ходом. Пока проблем, как и новых открытий не возникало. Зато я кое-что узнал и оценил встревоженность матери Хуаниты. Мы совсем забыли о местных партизанах! Каким-то образом Исабель познакомилась с партизанским командиром. Нанятая нами повариха Хосефа утверждала, что Исабель с ним даже встречается. Информации этой тощей ведьмы, работавшей у нас уже второй сезон, можно было, как я убедился, доверять. Под вечер сторож монастыря доставил мне записку от Исабель. «Мать Хуанита просит пожаловать для беседы в удобное для вас время. Желательно после шести вечера. Присоединяюсь к ее просьбе. Исабель де Сантильяна». 

Понятно. Вечером сел за руль джипа и покатил в монастырь. У входа меня уже ждали. Не Исабель, к сожалению. Провели в знакомый кабинет. Матушка настоятельница пригласила садиться, а монашку послала за Исабель. Некоторое время сидели молча. Она перебирала какие-то бумаги на своем столе. 

− Исабель передала мне ваши предложения. Надеюсь, они достаточно серьезны. Господь воздаст вам за вашу доброту. 

− Вы составили смету? 

Она подала мне листок бумаги, из которого я узнал, что количество учеников колеблется от двадцати до тридцати. Тут же приводился рацион, который показался мне вполне разумным. 

− Что до формы, то мне не совсем понятно, что вы имеете в виду?  

Вошла Исабель. Я встал и поздоровался. Широкая черная юбка, широкий черный пояс и белая блузка, отделанная кружевами. Волосы подняты и собраны узлом на затылке. 

− Я не специалист по части школьных форм, но, учитывая местную специфику и уровень достатка родителей, полагаю, что в теплое время шорты и рубашка. В холодное время длинные брюки и теплая рубашка. Какие-нибудь курточки. Для холодного времени − куртку с капюшоном. – Настоятельница записывала за мной. − Но детали на ваше усмотрение. Где смета ремонта крыш?  

Она подала мне еще один листочек. Что ж, по моим нынешним возможностям вполне приемлемо. 

− Во многих кельях нет стекол. – Это подала голос Исабель. 

− Включите в смету. Что еще из неотложных нужд? 

Настоятельница вздохнула и грустно посмотрела на меня. 

− У нас все разуты и раздеты. 

− Купите всем самое необходимое. Ведь вас всего пятнадцать человек! 

− Четырнадцать. 

− Исабель получает зарплату?  

Исабель усмехнулась. 

− Нет. Какая уж тут зарплата при наших доходах! 

− Но ведь молодой девушке нужно что-то тратить на себя!  

Они молчали. Исабель встала и вышла из кабинета. Я почувствовал себя неловко. 

− Простите, что я так бесцеремонно. Почините крышу везде, где она течет. Вставьте стекла везде, а не только в кельях. 

Матушка старательно записывала. Я встал. 

− У нас кажется все? Завтра на ваше имя будет открыт счет в банке. Можете приступать незамедлительно. Где мне найти Исабель?  

Она позвонила в колокольчик. Зашла молоденькая монашка. 

− Найди сеньориту Исабель и приведи ее ко мне. 

Я встретил ее в коридоре. 

− Это я просил вас позвать. Если чем-то обидел, приношу свои извинения. Мне просто хочется побыть с вами, если, конечно, вы не возражаете. 

− Пойдемте в сад.  

Мы молча шли по аллее. 

− Почему вы сказали, что матушка Хуанита это одобрит. Она хочет помочь вам устроить свою жизнь или тут еще что-то? 

− Думаю, что и еще что-то, но говорить об этом не хочу. А вот девушки – ваши соотечественницы, обижены вашим невниманием. 

− Это верно. – Я перешел на французский. – Но когда у меня есть время, я предпочитаю ваше общество. 

− Спасибо. Мне это лестно, но вежливость нужно соблюдать. А что до меня, то вы же меня совсем не знаете! 

− Немного от интуиции. К тому же красота – могучая сила. 

К моему комплименту она отнеслась совершенно спокойно. 

− Порой изрядно затрудняет жизнь. Липнет множество мужчин, а они тебе совершенно не нужны. Впрочем, они-то убеждены в обратном! 

− Но она же расширяет возможности выбора! 

− Это у нас-то? – Усмехнулась. – Лучше расскажите про ваши успехи. 

В ее тоне, в содержании ее слов чувствовалась какая-то умудренность, не очень-то соответствующая ее возрасту, да и внешнему виду. 

− Никаких особых успехов. Это вообще бывает редко. Очищаем развалины храма. Пока не понятно даже чей он, из какой эпохи? 

− Завидую вам. Вы любите свое дело? 

− Я не уверен, что это действительно мое дело, но очень интересно.  

- Мужчинам легче в определенном смысле.  

В Штатах все иначе? 

− В Штатах все несколько иначе, но и там жизнь у многих не легка. Особенно у женщин.  

Некоторое время мы шли молча. Я глянул на нее. Тонкая, стройная, с немного надменным выражением лица. Оживший портрет из какой-нибудь галереи испанского искусства. Мне вдруг захотелось взять ее на руки. Это была настолько неуместная мысль, что я даже испугался, что она может ее почувствовать. Внезапно она спросила нечто такое, чего я меньше всего ожидал услышать. 

− Партизаны вам не мешают? – 

Фонтаном вбросило мне в мозг поток мыслей. Вспомнил и доклад Хосефы. Но надо было отвечать. Кажется, это главное препятствие. Как она с ним встречается? Кто он? Каков он? 

− Пока нет. Военные тоже. 

− Погодите, еще возможны неприятности и с теми и другими. Особенно теперь, когда пошел слух, что вы богаты. Кстати, детей начнут кормить уже завтра. 

− А деньги?  

− Слово матушки настоятельницы – достаточная гарантия. А она вам поверила. Я тоже. – Она повернула ко мне голову и улыбнулась. Это так необычно! − Боюсь, что количество учеников сразу увеличится. Вы не разоритесь? 

− Нет. Скажите, у вас есть связь с партизанами? 

− Это очень рискованная тема для светского разговора.  

Теперь мне стало понятно, о каких опасных связях говорила мать Хуанита. Именно теперь, а не после болтовни Хосефы. 

− Что они за люди? Действительно борцы за народ или нечто другое. В этой стране много несправедливости и можно понять людей, выступающих против этого даже с оружием в руках. 

− Люди там разные, но их руководитель, как мне кажется, вполне достойный человек.  

Я ощутил в себе приступ ревности. 

− Мне бы хотелось поговорить с ним. Чисто теоретическая дискуссия. 

− Это опасно. – И снова вопрос из совсем другой области. – Если не секрет, откуда у вас столько денег. 

− Много – это по вашим меркам. Получил наследство.  

− Экспедицию вы тоже финансируете? 

− Исабель, Этого никто не знает. Не проговоритесь и вы. 

− Что вам до голодных детей в этой нищей стране?  

Я напрягся. Что ей нужно?  

− Вы видите более рациональное применение деньгам? Роскошные туалеты, фешенебельные курорты?  

Она взяла меня под руку. 

− Пожалуйста, не сердитесь на меня. Просто ваши поступки необычны. Они благородны, и вызывают у всех удивление. Разве это не понятно? Мои благородные родственники пожалели денег, чтобы вытащить меня отсюда, а вы не жалеете денег для совершенно чужих детей. Не сердитесь на меня? 

− Вы сплошное очарование. Как я могу на вас сердиться?  

Я взял ее руку в свои, поцеловал и стремительно удалился. 

_____ 

Дни шли за днями. Работы наши продвигались, но ничего сенсационного мы не обнаружили. Храму, как определил профессор, порядка восьмисот лет. Самое интересное состояло в том, что он был построен на фундаменте гораздо более древнего сооружения. После работы отправлялся в монастырь. Мы уже привыкли друг к другу, и перешли на ты. Она вела себя сдержанно и даже, я бы сказал, несколько чопорно. Обнимать и целовать себя уже позволяла, но не более того. Должен признаться, что я не очень-то и добивался близости. В ее присутствии я чувствовал себя хорошо. Что-то в ней было, несмотря на юный возраст, горделивое, строгое и в то же время, притягательное. Ее суждения были вполне логичны и последовательны, а когда она рассказывала о своих родственниках, в голосе звучало такое презрение, а порой и ненависть, что не приведи бог ей быть настоящей, властной герцогиней, а им ее поданным. Что ж, ее вполне можно было понять. Я как-то сказал: 

− Когда закончится наша работа, мы с тобой переедем в столицу, и у тебя будут, я надеюсь, возможности высказать своей родне все, что ты о них думаешь. – Несколько шагов мы прошли молча. Потом я добавил. – Надеюсь, это доставит тебе удовольствие. 

− Это ты таким образом делаешь мне предложение?  

Тут меня слегка накрыло. Я поднял ее на руки и закружил с ней по аллее. Потом нежно поцеловал и бережно поставил на землю. 

− Герцогиня, я люблю вас и прошу стать моей женой.  

Она молча поправляла прическу. Справившись с этим делом, довольно строго посмотрела на меня, и сказал не без некоторой надменности в голосе.  

− Я, конечно, не привычная тебе современная девушка. В моем представлении предложения делают не в такой иносказательной и легкомысленной форме. 

Повернулась и медленно пошла по аллее. Брать ее под руку я уже не осмелился и молча шел рядом. «Ты не в Штатах, Фред. Тише на поворотах!» − заметил я себе. 

− Если вы по-прежнему хотите встретиться с командиром партизан, то он выражает свое согласие. О более точном месте и времени будет передано. Излишне напоминать, что все это должно оставаться строго между нами. Проводи меня домой. 

Было над чем подумать! Я как-то совершенно выпустил из вида наличие соперника. Странно. Мне казалось, что, несмотря на отсутствие каких-то слов, в наших отношениях и без них все понятно.  

А работы по расчистке храма продолжались своим чередом. Нужно было нанимать еще рабочих, поскольку процесс переноски выкапываемой земли был очень трудоемким. Как-то вечером к нам пожаловал сам комендант района майор Вендоза. Долго благодарил за заботу о детях, а потом перешел к главному. По сведениям его разведки партизаны якобы собираются на нас напасть, и тогда мы можем попасть в заложники, чего он Федерико де Вендоза допустить никак не может. Выкуп может нам стоить очень дорого, а поэтому он пришлет своих солдат для охраны. Он слышал, что мы собираемся нанимать еще рабочих. Так вот он предлагает в качестве рабочих своих солдат. Часть будет в охранении, а часть работать. Мы платим рабочим по пять песо в день, а солдатам можно платить по три песо. Оставшиеся два мы будем выплачивать лично ему. Было бы хорошо, если бы мы кормили солдат один раз обедом.  

− Поверьте, это значительно выгодней, чем иметь дело с партизанами. 

Диас немного ошалел от такой бесцеремонности, хотя как абориген мог бы уже и привыкнуть к местным нравам. Я же напротив. Эмоции свои держал под контролем и понимал, что нужно соглашаться. Сориться с начальством – может обойтись гораздо дороже. Кроме того, я понял, что пора готовиться к завершению работ. Вряд ли процесс вымогательства на этом закончится. Работы начинали и так «влетать» мне в приличную сумму. Конечно, по существующему курсу деньги были не такими уж большими, и ущерб скорее моральный, чем материальный. Я никак не мог привыкнуть к мысли, что для состоятельного человека еще пара тысяч долларов малозначимы. Профессор заметил, что дополнительные расходы не предусмотрены нашей сметой. На это майор находчиво возразил, что ремонт монастыря вряд ли предусмотрен сметой. Я сделал вид, что этот аргумент меня убедил 

На следующий день на двух грузовиках прибыло полсотни солдат. 

Половина приступила к работе, а вторая половина оцепила район раскопок. Фил с Браульо отправились в город за продовольствием. Работы заметно ускорились, но Диас впервые заговорил о том, что в этом сезоне нам раскопки не завершить и велел Лопесу сосредоточиться на замерах и фотографировании. 

При всей моей загруженности делами и личными проблемами, следовало нанести визит девицам из корпуса мира. Чтобы не возникло каких-то неловкостей, послал им записочку с уведомлением. На редкость нелитературное слово. Как нынче говорят – канцелярит. 

Девицы жили при своей школе, и нашел я их без труда. Типичные американские девочки, хотя, что это такое, смог сформулировать с трудом. Обе рослые, светловолосые. Далеко не хорошенькие, но молоды, энергичны и полны чувства ответственности за свою работу, т.е. нести свет просвещения в дебри джунглей. О партизанах слышали, но практически с ними не сталкивались, и воспринимают их как некую экзотическую абстракцию. Вино, которое я принес, выпили с удовольствием. Обещали нанести ответный визит. Каких либо сексуальных проявлений не было и в помине, что показалось мне несколько странным. Ну, как-то устроились девочки и отлично. Уже перед самым уходом пришли еще двое американцев. Вот это было совершенно неожиданно. Что-то Боб не доработал в своей информации. По всему было видно, что они тут свои люди. Оба − инженеры, присланные какой-то американской компанией для обследования местных заброшенных некогда рудников на предмет их использования с учетом новейших технологий. Как такое до меня не дошло? Они оправдывались тем, что никак не предполагали, что в составе экспедиции может быть американец. Врали, конечно. Вероятней всего им велели по возможности не «светиться» из-за партизан. Эти вполне могли выплеснуть на них свой антиамериканизм. Впрочем, возможно и по этому вопросу у партизан была договоренность с майором. 

Не проехал я и сотни футов, как меня остановил Фил. Да еще и с автоматом. 

− Что-нибудь случилось? 

− Да нет, вроде все нормально, но мало ли что! Мог бы меня предупредить. Эти партизаны – не сказки. Сегодня в лавке случайно обнаружил один из каналов их снабжения. Среди товаров, доставленных утром, много сигарет, зажигалок и кроссовок. Это явно не для местных. Интересно, кто за это платит? 

____ 

Записку от Исабель опять принес монастырский сторож. Она приглашала меня прийти сегодня вечером «для беседы» в десять часов. Собственно нужды в записке не было, поскольку я приходил каждый вечер и гораздо раньше. Может быть, она хотела застраховаться от случайности! Или подготовить меня! Мелькнула мысль о ловушке, пленении, выкупе, но что я мог предпринять? Неужели Исабель этого не понимала? Предать меня она не могла. Мыслила она тоже достаточно трезво. Что ж, сам напросился. Придется рискнуть. Фил прихватил автомат и отправился часов в восемь. Я – минут через тридцать после него. Подъехав к воротам, вызвал Фила по рации. Пока все чисто. 

Исабель прогуливалась по нашей аллее. Крепко взяла меня под руку. Ходили мы довольно долго. Я описал ей ситуацию. Сказал, что, по-видимому, нам придется скоро уехать, и предложил зайти завтра к мэру – оформить наши отношения. Посмотрела на меня удивленно. Я понял и заверил, что венчаться мы будем в столице. Хоть с колокольным звоном, если она того пожелает. А сейчас ситуация напряженная. Промолчала. Когда совсем стемнело, повела меня в полуразрушенную беседку в глубине сада. Зажгла керосиновую лампу и повесила ее на стене. 

Ждали мы очень недолго. Рослый, молодой, с приятным открытым лицом. Положил автомат на стол и повернулся к нам. Исабель представила нас. Сели на ветхие скамейки напротив друг друга. Симпатичный парень. Мужественная внешность. Романтический герой. Он тоже рассматривал меня. 

− Майор Вендоза сказал, что вы собираетесь напасть на нас. 

− Это ложь. − Приятный баритон. − Он просто хочет выколотить из вас побольше денег.  

Помолчали. 

− Вы позволите задать вам несколько вопросов?  

Усмехнулся. 

− Это смотря каких. Если, как Исабель говорила, чисто теоретических, то, пожалуйста. У меня к вам тоже будут вопросы. 

− Я слышал, что вы марксисты! Но сегодня уже совершенно ясно, что Маркс – великий ученый своего времени, допустил ряд ошибок в своих предсказаниях дальнейшего хода развития истории. Вы с этим согласны? Советы − ваш главный союзник и опора, развалились. На что вы теперь опираетесь в вашей борьбе за социальную справедливость? 

− Значит, наличие вопиющей социальной несправедливости вы все же признаете? 

− Ну, это же очевидно! 

− Вы придерживаетесь левых убеждений? 

− Я хотел бы, чтобы левизна или правизна не затемняли мне, по возможности, видение реальной картины мира. К сожалению, она сегодня остается столь же неприглядной, как и в прошлом. Разве что несколько больше приглажена. Суть для меня в том, насколько это естественно, и что можно практически сделать для увеличения социальной справедливости?  

Он достал пачку сигарет и предложил мне. Закурили. 

− Это ваш человек в кустах? 

− Если негр, то мой.  

Он достал из кармана рацию и коротко распорядился:  

− Вилья! Негра не трогать! 

− Итак, вопиющая социальная несправедливость как в мире вообще, так и в этой стране в особенности. Это реальность. Так в чем же ошибся, по-вашему, Маркс? 

− Если коротко, то в двух вещах. Первое. Недоучел возможностей прогресса, научно-технической революции, и связанного с ней роста производительности труда. Как следствие – несостоятельность закона непрерывного обнищания рабочего класса; значительное уменьшение его численности и влияния на ход исторического процесса. А это, по сути, отмена неизбежности пролетарских революций. Второе. Недооценка частно-собственнических инстинктов, записанных, по-видимому, на генном уровне. Отсюда отношение к общественной собственности и стремление к стяжательству. Отсюда и гибель Советов. Есть еще и другие, но эти, пожалуй, главные. Ну, недоучел способности буржуазии к самообучению и способности к радикальным перестройкам экономических условий, роли профсоюзов, громоздкости бюрократической системы управления при социализме и т.д.  

Он со вкусом курил, молча переваривая услышанное. 

− Ну и что в результате? Попустительствовать своему чиновному ворью, оставить народ на съедение этим кровавым шакалам? Мир сдать американским и прочим транснациональным компаниям, и пусть все идет своим эволюционным путем? А здесь дети голодают, как вы успели заметить. И хоть это и благородно, но ведь вы смешны со своими завтраками! Что до нашей вооруженной борьбы, то у Спартака, по сути, тоже не было шансов против Рима, но восстания, в конечном счете, Рим прикончили. Че Гевара тоже отдал свою жизнь не напрасно. В конце концов, историю делают люди. Почему нужно из комплекса исторических процессов изъять вооруженную борьбу? Уверяю вас, наша правящая сволочь понимает только такой язык. − Он похлопал рукой по автомату.− Может быть, в других местах дело обстоит иначе, но у нас вот так. И если бы не американская поддержка, мы бы давно смели их в мусорную корзину истории. Но это особый вопрос. Пусть мы не победим сегодня, но завтра – обязательно. 

Видимо он волновался. Прикурил от одной сигареты следующую. Теперь я переваривал его мысли. 

− Но если вы даже победите, что вы построите? Новый Советский Союз? Но тогда его ждет та же участь. Вам не приходило в голову, что Черчиль был прав, когда говорил: «Капитализм конечно дерьмо, но все остальное еще дерьмовее». Нынешний капитализм развитых стран тоже дерьмо, но уже получше. Главное преимущество капитализма перед социализмом, который мы узнали на практике, это его естественность, его соответствие биопсихической сущности человека. Я согласен – вы с вашей вооруженной борьбой нужны истории, но не дай бог вам победить до срока! Захватив власть, вы ничего принципиально нового не создадите. Новое – не вашими желаниями определяется, а, как учил Маркс, уровнем развития производительных сил.  

Он засмеялся. 

− Приятно слышать ссылки на Маркса из ваших уст. 

− Маркс, как я уже говорил, великий ученый девятнадцатого столетия. Но сейчас уже на пороге двадцать первый век! Кое-что в мире изменилось.  

Исабель, которая до сих пор стояла, села со мной рядом. Он засмеялся. 

− Вот на этом поле я, кажется, проиграл вчистую. Тихонько запела его рация. Он выслушал и резко сказал:  

− Уходим немедленно. Извините, кажется, непредвиденные осложнения. До встречи.  

Подхватив автомат, выскочил в темноту. Почти одновременно началась стрельба. Я схватил Исабель за руку и потащил в темноту сада. Стрельба нарастала. Кто-то кинулся нам наперерез. Я выхватил пистолет и прикрыл собой Исабель. Раздался голос Фила. 

− Фред, это я. Надо делать ноги. Кто-то нас заложил. 

Заскочили в какие-то монастырские приделы. 

− Фред, монастырь они могут обыскать. Надо домой. Вызывай самолет, и будем сматываться. 

− Погоди, я сейчас.  

Он отошел на несколько шагов. 

− Исабель, иди к себе и ложись. Когда все утихомирится, готовься к отбытию. Если не получится с нами, я пришлю за тобой самолет. Но лучше бы вместе. Тряпки с собой не бери. Все купим. Возьми на всякий случай. – Я сунул ей пачку песо. − Пока.  

Обнялись и поцеловались. 

Площадь, на которую мы выбрались из монастыря, была освещена фарами двух грузовиков. Солдат почему-то не было. Стрельба тоже затихла. Мы уже собрались обходить площадь стороной, как вдруг из темноты на свет вышла группа военных. Они окружали четырех солдат, которые несли что-то на плащ-палатке. Кто-то громко спросил:  

− Живой? 

− Мертвее не бывает.  

Тело забросили в кузов армейского грузовика. Тот же голос сказал. 

− Большая удача. Самого Альфа «завалили»! 

− Погоди. Они этого так не оставят. 

Лопес с Диасом еще не спали, растревоженные стрельбой. Я рассказал про инцидент. Выслушав меня, Диас заметил, что если партизаны увидят в происшедшем нашу вину, то работы придется прекратить и, по возможности, быстро улепетывать. 

По рации вызвали Боба. Я был уверен, что в это время он бродит по кабакам, но ошибся. Коротко изложил суть дела. Боб задал пару вопросов, после чего согласился, что надо уходить. Обещал организовать вертолет. Сказал, что ребятам нужно будет заплатить. Я не возражал. 

− Фред, я использую служебный ресурс. В случае чего тебе придется прикрыть мою задницу. 

− Сделаю все возможное. 

Договорились, что машина будет наготове, а если от меня специального сигнала не поступит, то она прибудет послезавтра утром. 

Утром по дороге на работу заехал в монастырь к Исабель. Пока она вышла, наблюдал как кормят учеников. Подошла мать Хуанита и распорядилась принести мне одну порцию для пробы. Все было хорошо. О вечерних событиях никто не вспоминал. Образ Ральфа и то, как его тело забрасывали в машину, преследовали меня неотступно. Показалась Исабель. Я извинился перед настоятельницей и пошел ей навстречу. 

− Исабель, кто нас предал? − Ее лицо было бледным до неузнаваемости. Она молча опустила голову. − Альфред убит, и я хотел бы знать, чья это работа. Мне очень понравился этот парень, и у меня есть понятия о чести и справедливости. 

− Ты должен понять – люди не всегда ведают, что творят. Иногда совершают ужасное, выполняя приказы и думая, что действуют во имя Господа. Ведь и Че Гевару выдали те самые крестьяне, за которых он сражался. Простые люди порой не ведают, что творят, – повторила она. − Ведь ты не стал бы мстить тем крестьянам? 

− Но ты знаешь, чья это работа? 

− Догадываюсь. 

− Исабель, я не сентиментален. Особенно в таких вопросах. Подлость есть подлость, и кому-то придется за нее ответить. Уж я об этом позабочусь. 

− А что это изменит? 

− Исабель, в тебе кровь испанских грандов! Ты должна понимать, что такое честь! Ты скажешь мне, чья это работа. 

− Только, если поклянешься ничего не делать этому человеку. Впрочем, если ты тот, за кого я тебя принимаю, то и сам не подымешь на него руку. Извини. Я спешу на урок. Приходи вечером. Я буду ждать тебя у входа в восемь часов. 

− Я люблю тебя, Исабель.  

Она улыбнулась и подала мне руку. 

______ 

Когда мы с Филом приехали, работа кипела. Всю дорогу Фил вертел головой и не выпускал из рук автомат. Я заметил, что армейских машин было уже три. Ко мне подошел молоденький лейтенант и, отдав честь, доложил. 

− Поскольку увеличилась опасность нападения, майор приказал усилить охранение. 

− Передайте майору мою благодарность. 

Фил отправился разыскивать Браулью, чтобы он учел возросшее количество едоков. 

По характеру работ я понял, что Диас сворачивает нашу деятельность. Основная масса людей была занята зачисткой уже раскопанного. Лопес фотографировал. Диас что-то писал прямо на ступеньках храма. Фил неотступно следовал за мной. 

Стрельба началась после обеда. Чувствовалось, что нападавшие стремились больше нас напугать, хотя два солдата были ранены. Когда все закончилось, лейтенант подошел ко мне. 

− Теперь у них командует Вилья. Очень жестокий человек. 

− Но в рабочих они не стреляли. 

− Это сегодня. На вашем месте я бы немедленно уезжал. 

Он был прав. Работать под пулями, конечно, не дело. К концу рабочего дня лагерь полностью свернули и рассчитались с рабочими. Деньги для майора Фил как всегда передал через сержанта. 

Дома Лопес с Диасом начали паковаться. А мы с Филом поехали к монастырю. Я сказал Диасу, что, возможно, сейчас я выясню, кто нас предал. По версии, представленной мной, я должен был встретиться с Альфом в связи с заявлением майора о предстоящем нападении партизан, дабы урегулировать проблему.  

Филу наша поездка очень не нравилась. После недолгих обсуждений, он высадил меня вблизи мерии, а сам поехал за Исабель в монастырь. 

Прибыли они очень скоро. Исабель была молчалива. Когда Фил отошел на несколько шагов, заговорила. 

− Матушка отпустила меня до десяти часов. Сегодня все работают – шьют детям форму. Пригласили даже нескольких женщин в помощь. Вообще-то она очень экономна, но теперь решила дать людям хоть что-то заработать. Все здесь так бедны! Вы уезжаете, и в городе прямо траур. Сегодня начали ремонт крыши. Работы столько, что матушка боится не уложиться в смету. Кроме того, она получила письмо из канцелярии епископа. Они требуют, что бы часть денег была передана им. Матушку это очень огорчило. 

− Передай пусть ответит, что спонсор запретил ей использовать деньги на какие-нибудь другие цели под угрозой прекращения финансирования. 

− Разве ты не зайдешь попрощаться? 

− Возможно, у нас не будет на это времени. Вертолет прибудет завтра утром. – 

Я взял ее за руки. 

− Ты не передумала? 

− Все так стремительно. 

− Таковы обстоятельства. 

− Фред, я хочу быть с тобой, но я не могу все так сразу бросить. Дай мне немного времени. 

− Матушка отпустит тебя. Здесь становится опасно. 

− Я знаю. Она мечтает выдать меня замуж за тебя. Она благословила меня. В монастыре все за тебя молятся. Ты для них как добрый ангел. Ты действительно такой добрый? 

− Не знаю. У тебя будет время во мне разобраться. Я уже рассказывал тебе о себе, но сейчас у нас другие проблемы. Кто нас предал, Исабель? 

− Выслушай меня спокойно. Я познакомилась с Альфом с месяц назад. Гуляла в саду, а он просто вышел из-за деревьев. Мы встречались. Конечно, матушке донесли, и она ужасно переполошилась. Даже написала письмо его преосвященству. Ответ пришел позавчера. А вчера утром у нас побывал майор Вендоза. Вечером Альфа убили. Я спросила Панчо, зачем он передал мою записку тебе матушке? Он сказал, что она так велела. Теперь ты все понимаешь? Они использовали меня как приманку. Его смерть на мне. С этим мне придется теперь жить.  

Лицо ее было неподвижно, но глаза полны слез. 

− Так. Значит Альфа предала матушка Хуанита. Собственно не столько она, сколько церковь ее руками. Вот чем страшна религия! Подонки. Но лететь тебе нужно немедленно. Они могут убить тебя. Я не могу тебя оставить. Фил, подгони машину. 

Через минуту мы тронулись. Фил вывернул на дорогу. 

− Не нравится мне тут что-то. Возьми автомат, а Исабель пусть ляжет на сидение. 

Я почти насильно уложил Исабель, а сам стал на колени, держа автомат в руках. Как будто этого и ждали – сразу затрещали выстрелы. Я дал очередь и резко пригнулся. Посыпались стекла. Машина резко вильнула в сторону, и меня швырнуло на пол. Следующая очередь только задела кузов. Мне стрелять было бессмысленно, так как я никого не видел. Да и удержаться на ногах при бросках машины с автоматом в руках было невозможно.  

− Куда ты едешь? 

− В казармы. Дома нам не продержаться. Лопес с Диасом и все вещи уже там.  

Переднего стекла не было. Фары выхватили из темноты человека с карабином. Я дал очередь, и он согнулся пополам. Фил снова бросил машину в сторону, а меня снова швырнуло на пол. Стрелять из автомата в таких условиях было невозможно. Я вытащил пистолет и одной рукой вцепился в спинку сидения. Подумал, что если эти парни перекрыли дорогу, то дела наши плохи. Но все обошлось. Правда, ни Лопеса, ни Диаса с имуществом не было. До утра мы пробыли в казарме. Утром они появились в сопровождении солдат. Под их охраной мы отправились на аэродром, а Фил со всем имуществом отбыл еще раньше на машинах. Вертолет прибыл вовремя, и уже через пару часов мы были в столице. 

Военный аэродром. Нас встречал лично Боб и его парни из посольства. Разгрузка вертолета и размещение по машинам произвели необычайно оперативно. Две машины с Диасом, Лопесом и имуществом отбыли. Отозвав меня в сторонку, Боб сказал. 

− Извини за спешку, но…. − И он сунул мне листок бумаги. Счет. Я достал чековую книжку.  

− Выпиши два чека. – И он назвал мне суммы. Я молча исполнил. Сума была приличная, но при моих нынешних возможностях…. Добавил еще две тысячи долларов отдельным чеком, вспомнив, от какой опасности я избавился. И кого спасал! 

Боб взял чеки и мельком их просмотрел. 

− Ты меня балуешь. 

− А чего такая спешка? 

− Обстоятельства. Еще раз извини. Погодите минутку. – Подошел к вертолету и отдал один чек. Вернулся в машину, и мы, наконец, поехали. За нами шла машина сопровождения с ребятами Боба. Мы с Исабель сидели сзади, а Боб рядом с водителем. Обернувшись к нам, он сказал: 

− Мне нужен срочно отчет о происшедшем. Можно устный. Возможно, это избавит тебя от неприятностей, связанных с гибелью Альфа и переведет их активность на других лиц. 

− Мне почему-то их совсем не жаль. 

− Верно, пусть заботятся о своей безопасности сами.  

В руках у Исабель я увидел знакомую черную сумку. 

− Как она к тебе попала? 

− Настоятельница утром прислала. И кое-какие вещи. – Открыла сумку и начала в ней что-то искать. – Здесь все мои документы. Не сердись на нее. Она всего лишь послушное орудие в руках своего начальства. Вот. – С этими словами она подала мне какую-то бумагу. Я внимательно прочел ее. Это было письмо самого епископа с указаниями настоятельнице относительно Ральфа. – Я хотела снять копию, но не успела. – 

Попросту говоря, она стащила письмо у матушки Хуаны с ее письменного стола. Убийственный документ. Я подал бумагу Бобу. Это, пожалуй, резко упростит проблему. Повернувшись к Исабель, он сказал: 

− Молодец, девочка! Это может спасти Вам жизнь.  

На лице у моей милой ничего не дрогнуло. Бумагу Боб отдал мне нехотя. 

− Ладно, сейчас приедем и во всем разберемся. 

Некоторое время ехали молча. 

− Я ужасно рассердилась вчера на тебя. Ты так грубо кинул меня на сидение! – Она прижалась ко мне. – Но когда я утром рассмотрела машину, то увидела, что пули прошли как раз там, где я сидела. Ты спас мне жизнь. – Она обняла меня и поцеловала. – Я буду считать, что вышла за тебя замуж вчера вечером. 

− Надеюсь, ты никогда об этом не пожалеешь. 

Боб привез нас на территорию посольства. Оставив Исабель в какой-то комнате, потащил меня в свой кабинет. Усадил в кресло. Дал в руки диктофон и попросил рассказать обо всем подробно. Изредка задавал наводящие вопросы. Минут за двадцать мы с этим управились. Вызвав секретаря, распорядился снять копию с письма епископа. Когда копию принесли, вызвал кого-то по селектору. Зашел молодой парень.  

− Элвис, снимешь копию с кассеты, а потом отвезешь кассету, бумагу и мою записку по этому адресу. Только лично в руки. 

Когда парень вышел, Боб сказал. 

− Думаю, все в ближайшее время благополучно разрешится, но пока оставайтесь здесь. А я пойду доложить послу об удачной операции по спасению влиятельного соотечественника. Советую отоспаться. – И, подмигнув, добавил. – Если вам это удастся. 

Когда мы вышли, шепнул мне на ухо.  

− Признаю, твоя герцогиня классная девчонка. На таких женятся. 

− Именно это я и собираюсь сделать. 

− Желаю счастья. Как говорится, любовь вам и совет.  

Пожал мне руку и направился докладывать. 

Часа через три раздался осторожный стук в дверь. Я оделся и вышел. У порога стоял Боб с букетом цветов. Улыбка во весь рот. 

− Все улажено. Можете отправляться к себе на квартиру, по магазинам. В общем, куда хотите. Но в ближайшие пару дней я бы советовал все же лететь домой. Ваша машина стоит у ворот. 

− Черт возьми, где ты взял ключи? – Боб засмеялся. 

− Заодно я навел немного порядок и в квартире. Надеюсь, претензий не будет. Негоже вводить молодую женщину в этот вертеп! 

Откровенно говоря, я был не очень рад такой доступности своего хозяйства, но что уж тут поделаешь? Человек старался как лучше. 

Дома все действительно блестело. Я позвонил профессору, потом Лопесу, но оба спали. Исабель приняла ванну, и мы снова улеглись в постель. Теперь уже до утра. 

На следующий день у нас было намечено множество дел, но позвонил Боб. Поневоле создавалось впечатление, что он не слишком занят на своей основной работе, если мог столько времени уделять моим проблемам. Впрочем, возможны были и другие как более, так и менее благородные варианты. От его первого же вопроса я несколько опешил. 

− Ты собираешься на ней жениться?  

Придержав свой естественный эмоциональный выброс, ответил утвердительно. 

− Советую сделать это сегодня же. Желательно с утра. Речь идет об оформлении документов на ее въезд в Штаты. Мой совет осуществить эту акцию в самые ближайшие дни остается в силе. 

− А что, есть новая информация? 

− Есть. Не так, чтобы уж очень большая опасность, но все-таки! Ты же видишь, в этой стране убивают запросто! Когда-нибудь расскажу подробнее. Через пол часика подъедет мой человек и отвезет вас в ближайшую мэрию. Если там очередь, то ты знаешь, что нужно делать. Документы для заполнения передам с этим же парнем. 

Я нарочно засек время. Через один час двадцать минут мы были зарегистрированы и стали мужем и женой. 

Я видел, что Исабель несколько расстроена. Обещал ей, что все будет повторено в лучшем католическом храме Нью-Йорка. 

Далее сеньор и сеньора Бенингсен или супруги Бенингсен направились в магазины женской одежды, несколько пополнив долларовые запасы этой небогатой страны. Приобретя достойный по ее мнению вид, Исабель направила наш путь в некий захудалый приют для выброшенных из жизни пожилых людей. Встреча была трогательной, но мне показалось, что ее мать не вполне адекватно воспринимала окружающий ее мир. Главный врач, он же хозяин заведения, доложил мне, что за сеньору не плачено уже два месяца, и он просто в отчаянии. После краткой беседы сеньора была переведена в лучшие апартаменты. У нее появилась личная прислуга. В общем, все лучшее, что можно было здесь получить. В машине Исабель плакала. Я заверил ее, что как только мы основательно обоснуемся, то, разумеется, заберем мать к себе. 

Следующий визит был к профессору. Там же мы застали и Лопеса. К необходимости моего отъезда они отнеслись с полным пониманием. Объем работ был распределен довольно быстро. Обоих я пригласил в гости в Нью-Йорк, после того, как мы там обоснуемся. Приняли поздравления в связи бракосочетанием, которое по понятным для всех причинам носило полуподпольный характер. Анна-Мария внесла поднос с вином и фруктами. Выпили и отправились дальше. Уже в машине Исабель подала мне бумажку, на которой были записаны адреса и фамилии трех человек. Это были семьи погибших друзей, которым просил помочь Альфред. Теперь к этому списку добавлялась еще и его собственная семья. С нее мы и решили начать. 

Улица утопала в ухоженной зелени и была застроена двух и трехэтажными виллами. Трудно было себе представить, что обитатели этих особняков нуждались в средствах. Мы представились по домофону. Нам ответили, что в связи с трауром, сеньор и сеньора никого не принимают. Мы не настаивали. Я только просил передать, что это друзья Альфреда, которые были с ним до последних минут жизни. Но это не дало никакого эффекта. Нам просто не ответили. 

Следующий адрес привел нас уже не в столь фешенебельный район. Привратник сообщил, что сеньора с детьми переехала к родителям в их поместье. Адреса не оставила. Не очень бедные люди делали в этой стране революцию. По следующему адресу мы обнаружили группу молодых мужчин и женщин, которые за накрытым столом, обильно уставленным бутылками, вели оживленный диспут на тему…. «Марксизм и современность». Все они были уже изрядно выпившими. Нас даже не спросили, кто мы! Хозяйка, правда, сообщила, что ее муж погиб три месяца назад, сражаясь с «наемниками эксплуататоров». Его портрет висел на стене в траурной рамке. 

В самый разгар дискуссии Исабель сжала мою руку и указала глазами на вдову, сидевшую в обнимку с каким-то молодым мужчиной весьма респектабельной наружности. При первой же возможности мы тихонько исчезли.  

Третий адрес привел нас в какие-то трущобы. Дверь открыла совсем молоденькая мулатка. Она была невероятно худа и то, что было, по-видимому, платьем висело на ней самым безобразным образом. В почти пустой комнате на груде тряпья спал мальчик лет трех. Обьяснения, которые мы получили, были исчерпывающе просты и понятны. 

− Моего брата убили, а его мать оставила моим родителям. Но у них самих есть нечего. А я ничего не могу заработать, хотя мне уже пятнадцать лет. Меня даже в проститутки на берут, худая очень. 

Слушать все это бесхитростное повествование было тяжело. Мальчик проснулся и смотрел на нас не то с испугом, не то с удивлением. Потом заплакал. Я взял его на руки. 

− Он голодный. 

− Как тебя зовут? 

− Мончита. – Исабель достала деньги и подала девушке. 

− Пойди и купи чего-нибудь поесть. 

Я взял мальчика на руки. Боже, какой он был легкий! 

− Сейчас Мончитта принесет тебе что-нибудь вкусненького. Не плачь. А как тебя зовут? 

− Че. 

− Это имя у тебя такое или прозвище?  

Он молчал, непонимающе глядя на меня. 

− Фред, – моя жена была предельно серьезна, – ты сказал, что мы состоятельные люди. Могу я иметь горничную? 

− Конечно, дорогая. И мальчика мы тоже заберем с собой.  

Что-то дрогнуло в ее лице. 

− Я поняла, что ты не сочувствуешь их борьбе, но дети ведь ни в чем не виноваты! 

− Нет, Исабель. Я очень сочувствую им, но считаю, что они идут не тем путем. Впрочем, иногда другого пути просто нет. На их месте я поступал бы, наверняка, точно так же. Что до мальчика, то таких детей миллионы. 

− Значит − это скверный мир и его надо переделать.  

Моя герцогиня прямо на глазах превращалась в революционерку.  

− Ты права, дорогая, только никто толком не знает, как это сделать. Даже в нашей очень богатой стране полным-полно несправедливостей и несчастных. А что до их борьбы, то предлагаемая ими новая организация общества и экономики нежизнеспособны. Если быть оптимистом, то надо верить, что их время еще придет. Пессимисты думают, что оно не придет никогда, и до него так же далеко, как до царства Божия. 

− Фред, я не очень все это понимаю, но посмотри на его ребрышки! Такого не должно быть! У сытых кусок в горле должен застревать, пока есть такие дети. 

− Хорошо бы! 

В это время прибежала Мончита, и Че вцепился в лепешку. У моей жены глаза были полны слез. 

− Мончита, ты хочешь получить работу? 

− Да, сеньор. 

− Твой брат просил меня позаботиться о его семье. Ты хочешь поехать с нами в Штаты? 

− Да, сеньор. Очень хочу. А Че? 

− И Че мы возьмем с собой. Сейчас вы с Че и сеньорой подъедите к родителям и уладите с ними все проблемы. А я поговорю с домохозяйкой 

_____ 

. 

Под вечер следующего дня у нас визит к родственникам Исабель. 

Пока отдыхали, я просмотрел газеты. В правительственной нашел статью о нашей экспедиции. Один абзац посвящен лично мне и моей благотворительной деятельности в Сан-Антонио. Аж затошнило. «Подлые бандиты, которым наплевать на историческое прошлое нашей родины, вынудили прекратить раскопки, но получили достойный отпор. Правительственные силы уничтожили главаря банды и рассеяли его сообщников». Не эту ли статью имел в виду Боб? Интересно, чья это работа? 

Визит к родне сложен для Исабель. За ее внутренней борьбой наблюдаю с интересом. Христианское воспитание приходит в противоречие с естественным человеческим позывом к справедливости. Быть справедливым здесь – это значит отомстить. За то, что бросили в нищете и унижении. А могли помочь. Не богаты, но достаточно состоятельны. Могли помочь, но почему-то не захотели. Просто бросили на произвол судьбы. Странно. Странно не отсутствие человеколюбия или родственных чувств. Удивляет пренебрежение общественным мнением, мнением своего круга общения. 

Досье на дядю (тоже какой-то маркиз) Боб мне обеспечил. Совладелец чахлой экспортной фирмы. Живет не по средствам. Надеется на вывоз крупной партии леса и очередной кредит в банке. При необходимости ему вполне можно «перекрыть кислород». Ну, поглядим. 

Моя жена переоделась. На мой взгляд, вполне достойный кандидат на «миссис Южная Америка». Чувствую, что взволнована и обуреваема противоречивыми намерениями. Впрочем, жажда мести явно доминирует. Что ж, ее можно понять.  

Села за руль. Этому иезуиты тоже научили. Остановились около симпатичного трехэтажного особняка, окруженного запущенной зеленью и неухоженными цветниками. Ничего не понимаю, пока не услышал: «Это наш дом. Здесь я родилась. Мы можем его купить?» 

− Думаю, да. Если он продается.  

Подумал, что, кажется, покупаю абсолютно мне не нужную недвижимость. Сработал менталитет бедняка-американца внезапно разбогатевшего волею обстоятельств. 

− Давай зайдем, спросим.  

Никто нас не остановил и не встретил. Наконец откуда-то из глубины дома вышла неприбранная дама лет сорока. 

− Мы насчет продажи дома. 

− Вас прислал маклер? 

− Нет. Просто проезжали мимо. 

− Пожалуйста, можете осмотреть. Дом изрядно запущен, но если отремонтировать, то жить вполне можно. 

− Сколько Вы за него хотите?  

Женщина замялась и назвала цену просто мизерную. Я даже переспросил. Но она поняла это наоборот, и принялась товар расхваливать. Позвонил Бобу и попросил содействия в оформлении с учетом того, что скорость оплачивается. 

− На кой черт тебе дом в этой дыре? 

− Это фамильный особняк семьи Исабель. 

− Будет исполнено, сэр.  

Я назвал адрес и все прочее. 

− Оформить на имя Исабель. 

− Ну-ну.  

Боб – моя палочка-выручалочка. Проникся ко мне особой почтительностью после столь эффективного вмешательства Джека Коллинза в мои дела. 

На особняк семейства Сантильяно приятно было смотреть. Великолепный цветник с фонтанами, кокетливо раскрашенный фасад. На обширной террасе две кузины Исабель, какие-то молодые дамы и сама сеньора Сантильяно. Слуга проводил нас и представил. Прямо-таки как в лучших аристократических домах! 

На лицах искреннейшее радушие. Женщины расцеловались с Исабель. Я поцеловал у сеньоры ручку, что уже отдает лицемерием в свете того, что я предполагаю сделать. Пошли расспросы, поздравления с бракосочетанием (почему не сообщили?). Появляется сам хозяин – сеньор Энрико де Сантильяно. Еще одно извержение родственных чувств, комплименты Исабель. Она и впрямь хороша, но видно, что волнуется. Внешне сеньор Энрико все еще интересный мужчина, хотя животик мог бы выпирать и не столь явственно. Держится настороженно. 

Сеньор Энрико весьма малоприятная личность. Сведения о нем или, как говорят нынче, досье изобилует многочисленными весьма дурнопахнущими поступками, очень сомнительными сделками, скандалами с многочисленными любовницами. Ничего выдающегося по сравнению с некоторыми другими представителями этого общества бывших аристократов более или менее успешно переключившихся на бизнес, но отличия, тем не менее, есть. Все это было мне не очень-то интересно. Меня интересовали, по преимуществу, причины столь негативного отношения к Исабель. Среди людей его круга такие поступки не одобрялись. А пренебречь общественным мнением было бы с его стороны глупо и даже опасно. Особенно если учесть, что он любил, когда вспоминали про его титул и называли маркизом. В чем же дело? При всей напряженности его финансов ему не особенно трудно было высылать Исабель хоть пару сот песо на мелкие расходы. А как видно было из досье, своей последней любовнице он кроме подарков выдавал ежемесячно по 500 песо. Сейчас, правда, времена для него наступили трудные, но выкручивался он и из более тяжелых ситуаций. Он и сейчас мало сомневается, что как-то выкрутится. При его весьма обширных связях – это было совершенно реально. Женщины пошли прогуляться по саду. Сеньора вышла распорядиться по хозяйству, и мы с ним остались наедине. 

− Сеньор Энрико, я стою перед необходимостью принять важное решение, которое целиком касается вашей семьи и вас. Из досье, предоставленного в мое распоряжение, я узнал о вас очень много. Можно сказать, все. От того, сколько вы платите в месяц Пепите, до финансового положения вашей фирмы. Мне, в сущности, нужен ответ только на один вопрос. 

В этот момент вошла сеньора. 

− Пройдемте в мой кабинет, и я отвечу на все ваши вопросы, хотя и не очень понимаю, кто дал вам право мне их задавать! – Чувствуя приближающиеся неприятности, он несколько хорохорился. 

− Сеньора не помешает. Более того, ей будет тоже очень интересно, и она может узнать для себя много нового. – Он слегка побледнел, а сеньора уселась в кресло, явно приготовившись выслушать нечто интересное. – Я спрашиваю Вашего супруга, что заставило его поступить столь жестоко с Исабель? Оставить ее без всяких средств к мало-мальски достойному существованию, то есть, по сути, бросить девочку на произвол судьбы. А ее мать поместить в столь убогое заведение и тоже на нищенских условиях. Мы посетили ее вчера и были крайне удивлены той нищете, в которой она живет. 

Тут сеньора прямо таки ринулась на защиту своего мужа. 

− У нас не так много денег, но Энрико ежемесячно высылал Исабель по 200 песо. Он добился для нее у епископа места учительницы в Сан-Антонио. Мы приглашали ее пожить с нами в нашем загородном имении на время летних каникул, но она даже не ответила на приглашение. Что еще вы хотите, что бы он для нее сделал? За пансион ее матери тоже он платит!  

Сзади ко мне почти неслышно подошла Исабель. Остальные женщины расположились в креслах и с любопытством ждали продолжения. Сеньор Энрико встал и хотел что-то сказать, но я его опередил. 

− Позвольте заверить Вас, что ни единого песо за эти два года он не прислал, хотя, что такое 200 песо для человека, который больше тысячи тратит ежемесячно только на свою любовницу Пепиту, а три месяца назад еще больше на Сильвию и так далее. Работа, которую Исабель предоставил епископ, неоплачиваемая. Ни единого песо она не получила. Никаких приглашений Исабель тоже не получала. Все это ложь, доказать которую будет очень легко, если вы только этого пожелаете.  

Тут вступила Исабель:  

− Что до оплаты пансиона, то моя мать сумела утаить от кредиторов свои фамильные драгоценности, которые передала дяде на хранение.  

− Но ты же сказал, что купил их на распродаже!  

Сеньор Энрике сжал кулаки и посмотрел на меня столь уничтожающе, что в пору было испугаться. 

− Из досье следует, что три брилиантовых ожерелья носите вы, сеньора, и ваши дочери. Они краденые, если это вас не смущает. Остальные ценности он продал и вложил в дело, которое благодаря его бездарному управлению скоро обанкротится. Кредитов больше не будет. Я об этом позабочусь. Кроме того, я почти за бесценок скупил ваши долговые расписки. Люди уступили мне их задешево, полагая, что получить с вас долги при ваших связях, дело безнадежное. Но заверяю вас, мистер Энрико, что мне вы заплатите все до последнего песо.  

Он почувствовал серьезную опасность. Лицо побагровело, и я испугался, что сейчас его хватит удар, что в мои планы не входило. 

− Все это ложь! – Кричал он громко. 

Сейчас должно было последовать: «Вон из моего дома!» 

− Зря кипятитесь, мистер Энрико. У меня все документы и показания свидетелей. У Вас же документов о покупке якобы на аукционе драгоценностей семьи Исабель нет. Вряд ли после того как все это станет достоянием общества, вас пустят хоть в один приличный дом. Статья о ваших «подвигах» будет опубликована завтра.  

Я встал. 

− Да, и не забудьте вернуть драгоценности завтра же. Иначе мне придется подать на вас в суд. А там выплывет такая грязь, что… Ну, вы сами понимаете. От нее вам не отмыться до конца дней своих. Я обещал своей жене, что лжец, вор, и негодяй будет наказан, и я выполню свое обещание. На этом позвольте откланяться.  

И мы с достоинством удалились. 

Уже в машине я спросил. 

− Все было нормально? Дюма-отец был бы доволен? 

− Я тебе еще не все рассказала про него. Если кого можно пожалеть в этой истории, так это его дочерей. Но он как-то выкрутится. Уверяю тебя. 

− Если он предложит какой-то компромис, мы его примем? Или ты хочешь его уничтожить. 

− Не знаю, что он может предложить. Посмотрим. Если завтра мы оформим покупку дома, я хочу начать ремонт. 

− Дорогая, пожалуйста, но Боб говорит, что нам нужно поскорей уехать. Опасность велика. Особенно для тебя. Боюсь, что многие нам Альфа не простят. 

− Но Боб же сказал, что все улажено! 

− Не все в его силах. Есть группы, отдельные люди, которые не слушаются никого. Пока все не успокоится, лучше уехать. Умирать в наши годы вообще обидно, а погибнуть, по сути, ни за что – и вовсе скверно. 

− Хорошо. – В голосе ее звучало неподдельное разочарование. − Хорошо. Я только договорюсь о ремонте. Боб присмотрит? 

− Я попрошу. 

− Он у тебя на службе? 

− Нет, он на службе у правительства Соединенных Штатов, но помогает по-дружески и мне. А я ему. – Когда я помогал Бобу, вспомнить было трудно. Разве что немного денег… 

− Во что это тебе обходится? 

Я уже давно говорил себе, что эта молоденькая девушка, а нынче моя жена, не по возрасту логична и деловита. Как-то это в ней сочеталось. Говоря откровенно, мне такая компонента в ее характере не очень нравилась. Деловых очаровашек хватало и в Штатах. Но что уж тут поделаешь! Я ее любил. Боюсь, что необходимость уехать совсем не соответствовала ее планам. 

Через день мы в сопровождении Фила, Мончитты и Че отбыли в Штаты.  

– Никогда бы не подумала! 

Я вздрагиваю от неожиданности, чуть не выронив очередную футболку, примеряемую с новыми джинсами. Моя мама разговаривает с компьютером. Вообще-то мамулик у нас девушка продвинутая, компьютерщица с допотопным стажем. С детства возила нас с братцем к себе на работу «кнопочки понажимать» на компьютере. А с недавних пор она частенько зависает в «Одноклассниках»… 

Ну что, эта футболка, пожалуй, тоже подойдет! Клевые все-таки штаны мне купили! 

– Что у тебя там? – спрашиваю, – опять кого-то нашла?  

– Никогда бы не подумала! – повторяет она, как автомат, вместо ответа. 

– Да что у тебя там, мамуль? 

Наконец она оборачивается, и я невольно замолкаю и почему-то подхожу ближе. С экрана на меня смотрит дядька с бабочкой вместо галстука, не иначе – артист какой-то.  

– Кто это? – спрашиваю, – опять какой-нибудь твой одноклассник-однокурсник?  

Как выясняется, многие из маминых соучеников «выбились в люди» – кто артист, кто профессор, кто удачливый предприниматель. Вот и еще один какой-то «непростой» типчик выискался. Лицо у мамы серьезное и какое-то ошарашенное.  

– Мам, ну что такое? Что еще за дядьку ты откопала? 

– Может быть, помнишь? Я тебе, кажется, рассказывала. Тот мальчик… 

Она стремительно поднимается (молодец моя мамулька – легонькая, как девочка!), и вот уже у нее в руках старая черно-белая фотография. Ну да, конечно помню! На сцене – два ряда нарядных детей разных возрастов. Цветы в корзинах. В центре второго ряда – пожилая преподавательница. А в серединке первого ряда – худенькая девочка с длинными косами и бантом и такого же роста худенький мальчик. Оба ужасно симпатичные. Девочка на фото – моя мама десяти лет от роду. А мальчик, с которым мама играла в четыре руки в каком-то там младшем классе… неужели это тот хмырь с экрана компьютера?! Что-то в нем есть, пожалуй!  

– Это он?  

– Он, – говорит она тихо и почему-то грустно.  

– А чего бы ты никогда не подумала? – продолжаю допрос. 

– Понимаешь, когда-то он увлекался физикой, как и я. И папа у него был вроде бы физик. И вдруг оказалось, что он стал профессиональным певцом. Странно, что я его за всю жизнь ни разу не слышала. Хотя, судя по всему, он много гастролирует…  

– А это точно он? 

– Думаю, что да. Все совпадает. 

– Так напиши ему и спроси, почему ты его не слышала, может, пригласит послушать! 

– Нет, – говорит она серьезно, – этому человеку я писать не буду.  

– Почему? – мне становится интересно. – Чем он лучше или хуже других твоих одноклассников и одноклассниц, с которыми ты спокойненько переписываешься и даже встречаешься? 

– Видишь ли, – она вздыхает и, кажется, подыскивает слова, – он слишком много значил для меня когда-то. Поэтому… Поэтому мне было бы больно, если бы оказалось, что он меня вообще не помнит. А с другими это не важно. Не помнит – и не надо. Помнит – отлично, даже приятно. Понимаешь? 

А вот это уже что-то новенькое! Я бросаю футболку, которую до сих пор зачем-то держала в руках. Что может значить какой-то чужой дядька для моей мамы?  

– Мамуль, расскажи, а?  

– Да нечего рассказывать, – отмахивается мама. – Да и неинтересно это никому, кроме меня. 

– Мне интересно! Ну, мам, ну, пожалуйста! Как вы познакомились, где, когда? Ну, я же не отстану, ты знаешь! 

– Ладно, – говорит мама, – так и быть, расскажу. Мы познакомились в первом классе. В музыкальной школе мы учились у одного педагога, иногда вместе шли домой после занятий. Я жила ближе, поэтому мы шли до той автобусной остановки, что была около моего дома, там он садился на автобус и ехал к себе. Классе во втором или третьем мы играли в четыре руки вальс из «Ивана Сусанина», с синкопами, которые ему поначалу не давались.  

– С чем – с чем? – спрашиваю. 

– Неважно, ты все равно не поймешь. Ему досталась первая партия – красивая мелодия – а мне вторая партия, совсем неинтересная – одни аккорды.  

Когда мы закончили третий класс, наша учительница ушла на пенсию, и нас раскидали по разным преподавателям. Классе в пятом мы опять оказались вместе – играли в 4 руки. И опять ему досталась первая партия, а мне вторая, трудная и скучная. Вообще, аккомпанировать кому-то труднее, чем вести основную тему, нужно уметь подстраиваться и не выпячиваться, а это не всем по силам. Хотя мне частенько «по жизни» доставались «вторые партии» – при мужчинах-лидерах. 

– Вот-вот, – встреваю я, – Катькина мама тоже говорит: «Мужики все по верхам, по верхам, а мы, бабы, отдуваемся!» 

– Да ну тебя! – сердится мама,– не буду больше ничего рассказывать. Тебе про Фому, а ты про Ерему. 

– Мам, ну мам, ну, я больше не буду! – канючу. (Хотя, что я такого сказала, подумаешь!), – Вы и потом дружили? 

– Дружили? Да нет, наверно. Виделись мы редко, встречаясь, болтали по-дружески, кажется, даже какие-то книжки обсуждали. А когда не виделись, скорей всего, и не думали друг о друге. И тем бы наверно все и кончилось, если бы нас не оставили на второй год.  

– На второй год? Как это? Ты же вроде бы хорошо училась?! 

– Понимаешь, моя учительница музыки считала, что мне нужно учиться дальше, поступать в музыкальное училище. Но поступали туда после восьмого класса, а в музыкальной школе было всего 7 классов. И вот, чтобы способные дети не теряли год между окончанием музыкальной школы и поступлением (между 7-мым и 9-мым классом), у нас в музыкалке таких учеников оставляли «на второй год». При этом каждый продолжал заниматься по специальности (то есть играть на своем основном инструменте) со своим педагогом плюс все группой занимались сольфеджио и теорией музыки. Вместе со мной таких оказалось человек восемь – девять. И вот когда мы пришли на первый урок по сольфеджио в восьмом классе, это и случилось… 

Она замолкает, задумавшись, как всегда, на самом интересном! 

– Мам! – я не выдерживаю, – Ма-а-а-м!!! Ты где? 

– Представляешь, стою я на лестнице… То есть ты, конечно, не представляешь и не можешь этого представить!!!  

Она вдруг начинает говорить громко и даже немного торжественно. 

– Дело в том, что наша музыкалка – одна из старейших в Ленинграде – размещалась (да и сейчас, кажется, там же!) в трехэтажном особняке девятнадцатого века, с высоченными потолками, роскошными люстрами, золочеными плафонами, с «домашним» органом в актовом зале и с нарядной беломраморной парадной лестницей. И вот стоим мы на площадке ЭТОЙ лестницы, небольшая группка девочек, ждем начала урока. И тут внизу появляется тоненький русоволосый мальчик, знакомый и незнакомый, повзрослевший с нашей последней встречи… я не знаю, как тебе объяснить… в общем, появляется Он, видит меня, узнает, улыбается и через ступеньку несется вверх, ко мне, а я… я не могу этого ни понять, ни объяснить…как писали в старых романах, это был удар молнии, или стрела Амура, или не знаю что там еще. Не знаю… но ЭТО БЫЛО СЧАСТЬЕ!!!...  

Она замолкает, потом спрашивает тихо:  

– Тебе смешно, да? 

Я молчу, мне совсем не смешно. Спрашиваю только: «А потом? Что было потом?» 

– Потом – суп с котом, – говорит мама устало. 

– Мама! – воплю я возмущенно, – Это не честно! Уж начала, так рассказывай! Что было потом? 

– Да ничего не было. То есть было, но только со мной, ВО МНЕ. Понимаешь, в его присутствии я совершенно теряла голову. Именно так! То есть я переставала соображать, переставала управлять своими словами и поступками. Я становилась совершенно неадекватна. При этом я как бы смотрела на себя со стороны, удивляясь, пугаясь, возмущаясь, но не в силах вмешаться. Не понимаешь? Ну конечно не понимаешь! Вот тебе пример. Представь, пришли мы как-то на занятия, а он забыл нотную тетрадь («Ну, артист! – говорила о нем наша преподавательница, – то опоздывает, то забывает все на свете!» А ведь как в воду глядела – и вправду стал артистом!). А у меня была с собой запасная чистая тетрадка, которая лежала на столе. Сидели мы с ним, как всегда, рядом. Но когда он спросил, не найдется ли у меня листочка, я сказала : «Нет». Хотя тут же поняла, что сказала глупость. Ерунда, вроде бы. Подумаешь! «Ой, извини! Есть, вот, возьми, пожалуйста!» – и все! Но я не могла ничего сказать, и при этом сгорала со стыда. Мне до сих пор стыдно. А что мог подумать нормальный человек? Что я почему-то очень плохо к нему отношусь, что я почему-то не хочу с ним общаться, и бог весть что еще… Да и вообще я не могла с ним говорить, не могла смотреть на него, хотя мне все время хотелось его видеть и с ним говорить. И петь я в его присутствии не могла! Ну, то есть пела, конечно, когда меня учительница вызывала, но голосишко-то дрожал, вспомнить страшно!  

Она грустно улыбается. 

– Еще помню дурацкий случай. Я подходила к музыкалке, а он в это время вышел из автобуса на другой стороне улицы, увидел меня и замахал рукой – мол, подожди, пойдем вместе! А я повернулась и пошлепала одна, хотя больше всего на свете мне хотелось оказаться с ним рядом… вот так бывает с некоторыми глупыми девочками… 

Она опять замолкает.  

– Мам! И ты никому не рассказывала, какая фигня с тобой творится? Ну, подружкам там, посоветоваться, то – се? 

– Ты что! – удивляется она – Да ни за что! Никому!!! Я только по ночам в подушку рыдала и воображала, как было бы здорово, если бы он был моим братом, как бы мы с ним дружили! Вот дуреха-то, господи! А то, что никому не говорила, это правильно, наверно. Вряд ли меня бы кто-то понял. Обсмеяли бы или сбросили с небес на землю. Да и не смогла бы я толком ничего объяснить… 

А потом он перестал ходить на сольфеджио. А я ждала. Садилась обязательно лицом к двери и вздрагивала от каждого шороха и скрипа в коридоре (а у него еще была эта дурная привычка опаздывать!).  

– А почему он перестал ходить на занятия? Из-за тебя? 

– Не думаю. Хотя… Нет, не знаю… Видела я его еще только один раз, мельком, когда нам вручали документы об окончании музыкальной школы. Была куча народу, начальство, родители, гости, выпускники. Праздничная церемония в актовом зале – в толпе мелькнул мальчик в белой рубашке. И все… А придя домой с этого «праздника жизни», я вдруг отчаянно разревелась, на удивление счастливым родителям, чья дочь только что получила документ о музыкальном образовании… 

Она опять замолкает.  

– А потом? – канючу я. К моему удивлению, она отзывается сразу. 

– Потом года два я бродила по Большому проспекту Петроградской стороны мимо его дома. 

– Ну да! – я потрясена, – два года? Честно? Честно-честно? 

– Честно-честно, – грустно улыбается мама. – В надежде хоть одним глазком увидеть Его, своего Принца На Белом Коне. Хотя шансов у меня не было – я ведь слепая курица, вдаль ничего не вижу, а ходить в очках стеснялась отчаянно… А еще я сочиняла красивые и ужасно грустные мелодии. Играла их потом своим подружкам, им нравилось, между прочим. А по ночам продолжала скулить в подушку и сочинять сказочные истории про то, как при каких-то необыкновенных обстоятельствах мы встречаемся, кто-то из нас, уж не помню кто, кого-то от чего-то спасает и т.д. и т.п., в лучших традициях эпохи романтизма. Конечно, вы бы сейчас сказали: «Телке пятнадцатый год, гормон играет, а в голове – детский сад, средняя группа».  

(Угадала, примерно так я и подумала!) 

– Ну что ты, мам! Ну, я же понимаю! Я же не совсем деревянная! 

– Ничего ты не понимаешь! – говорит она резко. – А я понимала и того меньше. Это вы теперь грамотные, все видели, везде побывали, с пеленок такого насмотрелись, что нам и сейчас не снится. Вам моя тогдашняя наивность просто смешна… 

(Тут она права, есть немножко, хотя и трогательно, бедная моя неграмотная мамулька!) 

– Да ладно, мамуль! Ты же не виновата, что у вас с сексуальным просвещением было напряженно. Хотя и в твое время, наверно, не все такие как ты были, правда ведь? 

– Это верно. Люди всегда разные. Но если бы тогда мне кто-то сказал, что это любовь, я бы, наверно, обиделась. Со словом «любовь» у меня ассоциировалось что-то взрослое, может быть, запретное, чуть ли не стыдное, а главное – всем известное, затасканное что ли какое-то! А то, что происходило со мной, было такое необыкновенное, чистое и светлое, что оно должно было – просто обязано было! – называться как-то совсем иначе. Самое смешное, что только много позже я решилась назвать вещи своими именами. Я поняла, что со мной приключилась банальнейшая первая любовь – с кем не бывает! А Принц На Белом Коне мог быть и другой, хотя этот уж больно подходил на роль Принца – славный был мальчик. Вот так-то. «Все это было бы смешно, когда бы ни было так больно».  

Она опять замолкает. 

– А через два года? – вспоминаю я. 

– Через два года я закончила школу, десятый класс. Поступила в институт. Началась другая жизнь. 

– И ты его забыла? – спрашиваю я, и сразу понимаю, что ляпнула глупость, если она помнит его до сих пор. 

– Видишь ли, когда-то я дала себе слово, можно сказать, торжественное обещание, что, когда я вырасту, я никогда – НИКОГДА, понимаешь? – не буду смеяться над этими своими переживаниями. Даже если они покажутся мне глупыми детскими пустяками… А еще… 

Она опять замолкает… Я не дышу, мне кажется, сейчас я узнаю что-то сокровенное. Она отворачивается, долго смотрит в окно…  

– Мам! – я легонько касаюсь ее руки,- а еще? 

– Еще? Да, еще я дала себе слово, что, если у меня когда-нибудь будет сын, я назову его… 

– Но ведь ты это сделала! – перебиваю. Я почти кричу! 

– Да, – говорит она просто, – но это уже совсем другая история. 

Так! Значит, мой старший брат, гордость семьи, мамин любимчик, назван в честь какого-то мальчика-одуванчика из маминого детства! Я молчу, я перевариваю услышанное. Что-то сдвинулось в моем мире, что-то давно «разложенное по полочкам» рассыпалось и перепуталось, и от этого ужасно неуютно. И это надо срочно исправить! 

Дядька на экране компьютера мне решительно не нравится, точно он покушается на что-то прежде незыблемое и очень важное для меня. Хотя я понимаю, что он, в общем-то, ни при чем, ни сном ни духом он даже не представляет, какие бури вызвал когда-то в душе другого человека.  

Наконец я говорю:  

– Мамочка, посмотри, в кого превратился твой «прынц». Его же ни в жисть не узнать! А ты почти не изменилась – даже на этой детской фотке видно, что это ты! 

Она хитренько так улыбается:  

– Ты хочешь сказать, что, если на эту фотку прилепить меня сегодняшнюю, с морщинами и кругами под глазами, никто не заметит подмены? 

– Ну, мам… Ну, нет, конечно, ну ты же понимаешь, о чем я? И вообще! У тебя есть наш папа и мы! Ты ведь за папу замуж выходила по любви, сама говорила? 

– Конечно, заинька. В вашего папу я влюбилась «по уши». Но ведь это было намного позднее. Я уже была совсем другая, хотя и дура еще порядочная! 

– Да ладно! – возмущаюсь я, – Ты к тому времени окончила институт, работала программистом, и вообще ты у нас дурой никогда не была! 

Она улыбается:  

– Но и папочку я вам нашла неплохого – он у нас человек интересный и неординарный, согласись! 

– Да согласна я, согласна, но ведь и ты интересная и неординарная, это еще посмотреть – кто – кого! – мне становится почему-то обидно за мою маму. 

– Ладно, – она почти смеется, – не кипятись, детеныш, родители у тебя оба ничего! 

И вообще, заболтались мы с тобой. Взяла отгул, и ничего толком сделать не успела. 

– Как это – ничего не успела? А мои новые джинсы с футболкой – это ничего? 

– Подойди к телефону, небось, твой Витек звонит – соскучился! 

И я бегу к телефону. 

……………………………………………………………………………………………………. 

Когда я возвращаюсь, в комнате очень тихо, слышно только урчание компьютера, хотя экран давно погас.  

Мама стоит у окна, спиной ко мне, я вижу в полумраке ее хрупкую фигурку. Классная у меня все-таки мамулька! С такой не стыдно и «в народ» выйти!  

– Мам! 

Она не оборачивается, она даже не шевелится. Я подхожу ближе, заглядываю ей в лицо… Ее руки прижаты к щекам, глаза широко открыты, и из них текут слезы! Она не всхлипывает, даже, кажется, не дышит, она очень тихо и очень горько плачет!  

– Мама! Мамочка!  

Я давно уже переросла свою маму, я давно уже сильнее. Я легко поворачиваю ее к себе, я глажу ее волосы, целую мокрые глаза, я пытаюсь успокоить ее, пробиться к ней. Она не сопротивляется, она как мокрая ватная кукла, а слезы все текут и текут. 

– Мамочка! Ну нельзя же так убиваться из-за какого-то старого чувака! Мама! 

Она шмыгает носом и вдруг говорит хрипловато и устало:  

– Глупенькая! Я не из-за него, я из-за себя!  

Это что еще за хрень такая!  

– Мам, что с тобой случилось? Ты заболела? 

– Со мной ничего не случилось, я просто старею, и это ужасно. – Она говорит тихо и почти спокойно. – Понимаешь, в моей жизни все БЫЛО и ничего – или почти ничего – уже НЕ БУДЕТ.  

– Неправда! Не только БЫЛО, но и ЕСТЬ! Есть мы, и мы тебя любим, есть твоя любимая работа. Есть друзья, родные, увлечения и мало ли что еще! А может, когда-нибудь мы с братцем тебе внуков нарожаем – ты ведь говорила, что хочешь внуков, помнишь? 

– Конечно, хочу, как любая старуха. Но внуки – это будет событие вашей жизни, я буду им радоваться, я буду их нянчить, но их появление не будет зависеть от меня. Со временем человек превращается из «делателя», из «участника спектакля» в зрителя, причем зрителя подслеповатого, глуховатого, а то и вовсе придурковатого. Если не в паралитика. Вот такая перспективка. Как-то невесело, когда впереди – старость и болячки, без вариантов, кроме, разве что, одного – помереть от чего-нибудь раньше, чем наступит эта самая старость. 

– Мам! Ты что! Что за депрессняк такой! 

Она впервые говорит со мной ТАК. И мне становится страшно. Я вдруг ПОНИМАЮ то, что, казалось бы, давно ЗНАЛА: что моя мама, моя добрая, умная, все умеющая, такая надежная мама НЕ ВЕЧНА! И это исправить нельзя, НИКАК!!! 

– Мама! Мамочка!!! 

– Детка, ты что? Ну что ты, маленькая, ну не плачь! Я тут, балда, наговорила всяких глупостей, прости меня, зайка! Ну, перестань, дочуля, все хорошо! 

……………………………………………………………………………………………………..  

Мы сидим, обнявшись, две большие девочки, утирая слезы и сопли моей новой футболкой.  

Мы сидим, крепко обнявшись, пытаясь заслонить друг друга от правды и боли этого мира… 

Валентин БОГУН 

Счастливчик 

Повесть. 

Ростов-на-Дону 

2002 г. 

Глава 1. 

Отойдя сторону, я полюбовался своей работой. Теперь увидеть машину с шоссе было невозможно. Разве что, подойдя к ней чуть ли не вплотную. Пора в дорогу. Термометр показывал минус десять по Цельсию. Шел мелкий снежок. Это избавляло от необходимости так уж тщательно заметать следы, которые шли сюда от хайвея. 

Перебросив лямку через плечо, я двинулся по чахлому лесу, волоча за собой нарты с имуществом. Идти большого труда не составляло, хотя толщина снежного покрова была незначительна, и сани порой цеплялись за голую землю. Примерно через час лесок кончился. Передо мной расстилалась почти идеально плоская покрытая снегом равнина. Отсюда до побережья миль пятьдесят. Что ж, хотел приключений или хотя бы чего-то необычного – пожалуйста! Надел лыжи. Теперь вперед! 

Идти было по-прежнему не трудно, мысли успокоились, и я занялся анализом событий последнего полугодия. 

Из армии меня выставили. Я особо и не противился. Почти два года в спецкоманде были очень нелегкими, а перспективы довольно унылыми. Не для меня все это. Очень хотелось снова в университет, копаться в книжках, ходить на лекции. Но после второго курса материальная поддержка семьи прекратилась, и пришлось уйти. Болезнь отца поглотила все семейные сбережения. Главное, что ничего не помогло, как эскулапы и предсказывали. 

Мой отец работал помощником бухгалтера в весьма солидной фирме, и он поставил перед собой в жизни две задачи: купить приличный дом и дать детям образование. Дом купил, а вот с образованием не получилось. Собственно, с моим образованием. Сестра после школы сразу вышла замуж и уехала с мужем на Запад. Я не придумал ничего лучшего, как податься в армию. 

Скромный тихий человек, мой отец и из жизни уходил так же незаметно, стараясь никого не обеспокоить. Незадолго до смерти он говорил мне. 

− И зачем я жил? Кроме тебя ничего путного не нажил. Неужели и ты вот так ... 

Недоуменно пожимал плечами. В лице растерянность. Мне было бесконечно жаль его, но что я мог ему ответить? 

− А другие? Иначе живут? Это только в кино приключения. 

− Верно, но все-таки…. 

Сестра на похороны не приехала. Учебу, как я уже сказал, мне пришлось бросить. Иногда я думаю, что зря пошел в армию. Тупое дело. Да и перспектив для такого как я по сути никаких. Конечно, стрелять и драться меня научили хорошо, но что бы так всю жизнь?! 

В университете с Дени мы учились в одной группе. У него были другие проблемы. Папа – крупная шишка в Голливуде плюс интересы в нефтяном бизнесе на Аляске. С деньгами у Дени проблем не было. Несмотря на имущественное неравенство, мы были друзьями. В эти годы превалируют другие ценности: успехи в спорте, у девушек, в учебе. Тут я был выше. Не на столько, чтобы вызывать зависть, но все же. В общем, я не задавался. При расставании Дени был искренне опечален. «Если что, приходи. У папаши большие возможности. Можешь на меня всегда положиться». 

После армии я сменил множество работ, но зарабатывал мало. Собственно на жизнь хватало, но мне нужно было собрать на учебу, а это получалось плохо. И тут я вспомнил про Дени и возможности его папаши. 

Вечерок посидели в заведении, куда я по своим финансовым возможностям не смел и носа сунуть. Дени держался солидно и несколько отчужденно, но что-то дружеское между нами все же осталось. Мне даже показалось, что я ему зачем-то нужен. Мои проблемы были ему понятны. Да и что там можно было не понять?  

Сказал, что кое-что у него для меня на примете есть, но нужно посоветоваться с отцом. Договорились − о делах утром. Ночевать он потащил меня к себе. Чего-чего, а свободных комнат в их доме хватало. 

Утром за завтраком познакомился с его отцом. Энергичный торопящийся мужчина. Очевидно, разговор обо мне уже состоялся, и решение было принято. Попрощавшись, напомнил сыну: «Дени, в двенадцать тридцать у меня, и не опаздывать!». Мне до этого времени была предоставлена полная свобода, и я использовал ее для ознакомления с городом. 

Разговор с отцом занял секунд сорок. Суть сводилась к тому, что я, как друг Дени, должен был оказать семье некую услугу. Подробности мой приятель излагал мне в своем кабинете и уже без всякой спешки. 

Странная и не совсем понятная история. После окончания университета Дени с еще одним богатеньким приятелем отправились «проветриться», как он выразился, с девицами на яхте вдоль западного побережья. Крушение они потерпели уже на севере, у побережья Аляски. Крупнотоннажную яхту выбросило на берег, но обошлось почти без жертв. Вертолеты береговой охраны сняли их с какого-то островка вблизи побережья, в который они врезались, а яхту пришлось бросить, поскольку она была основательно изуродована. Дальше все было еще туманней. Следовало пробраться на яхту и….сжечь ее, покопавшись предварительно в каких-то потаенных местах. Искать следовало наркотики. Кто этим занимался – Дени не знал. При аварии погиб помощник капитана, а вся информация исходила от самого капитана, который ныне пребывал в госпитале, шансов выбраться из которого у него практически не было. 

Я не мог себе представить, чтобы наркотиками занимался Дени. Зачем? Наркота – это деньги, а в деньгах он по моим представлениям не нуждался. Впрочем…..Газетный шум в случае чего, и ущерб репутации делали такие операции для людей из круга Дени совершенно нерентабельными. 

Мне следовало пробраться на яхту по возможности незамеченным и уничтожить все следы. Следы чего? И какие еще следы, если яхту сжечь! На мой естественный вопрос, почему бы ни воспользоваться вертолетом, последовал ответ: «Это было бы не желательно, поскольку, несомненно, привлекло бы внимание. Вертолет – это на самый крайний случай». Туманно что-то, но уж бог с ним. 

Вся экипировка, включая машину, за счет нанимателей. Соответственно и дорожные расходы. А так же соответствующие документы, определяющие мой статус, как сторожа частного имущества. Но лучше с полицией не встречаться. 

Если я найду что-нибудь ценное (кроме наркотиков), то могу взять себе. Наркоту я обязан уничтожить без следа. 10000 долларов получаю авансом и еще 15000 по завершении операции. 

Предстояла прогулка по тундре миль пятьдесят, и мили две по льду пролива до островка. Потом тем же путем обратно. Связь по рации яхты лишь в крайнем случае. Она вроде бы цела. Но лучше без шума даже в эфире. Связь в согласованное время по спутниковому телефону. На мой вопрос, не будет ли конкурентов, неопределенно пожал плечами. «Вроде бы не должно быть». Но если спасатели растрепались, то яхту могли и обчистить. Вряд ли, однако, найдут наркотики. Для этого нужно знать, что они там есть. Пока все тихо. Хитрил, конечно. Меня, по всей видимости, и посылали-то затем, чтобы предотвратить неприятности от тех, кто мог меня опередить. Так что всякие ситуации были вполне возможны.  

Выложил передо мной ключи от сейфа, каюты капитана и прочие. Впрочем, утверждал, что все впопыхах брошено открытым. 

Я молчал, пытаясь соотнести объем работы и степень риска с предлагаемой оплатой. Мне она казалась недостаточной, хотя и при такой я отказываться не собирался. Деньги были мне нужны. Видно Дени тоже что-то такое почувствовал. Затянувшееся молчание он прервал таким заявлением: «Если все проходит успешно, то в порядке премии мы оплачиваем тебе обучение на третьем курсе». 

Что ж, это уже лучше. Задача сразу показалась проще. Собственно у меня уже был некоторый опыт в таких делах. Испытывая новое снаряжение и питание, я проделал в одиночку по тундре 100 миль. Кончилось, правда, моим увольнением из армии, но это уже совсем другая история. 

Дени еще долго распространялся о доверии, которое мне оказывает семья и прочее, но все это я уже слушал в пол уха. 

Быстро темнело. Ветер усиливался, и явно холодало. Пора было устраиваться на ночлег. Поставил свою мини палатку, поел и залез в спальный мешок. Заснул почти мгновенно. 

Проснулся в точности, когда и приказал себе. За ночь немного подвалило снега. Термометр показывал  

-15С. Поел и двинулся дальше. Появились небольшие возвышенности с очень пологими склонами, но большого разнообразия в ландшафт это не вносило. Все тот же порывистый ветер, стремительно несущиеся облака, бескрайняя заснеженная равнина.  

До побережья добрался к середине следующего дня. Поверхность замерзшего моря даже не напоминала тундровую гладь. Делать нечего. Остров уже был виден. Надо идти, хотя ощущение, что под тобой не твердь суши, а холодная вода, было не из приятных. На термометре около – 20С. 

Лыжи приходилось то снимать, то снова надевать. Сани опрокидывались. Да и свежий лед порой угрожающе потрескивал. На берег выбрался уже почти в темноте, и изрядно выбившись из сил. Уж очень не хотелось ночевать на льду. Что ж, пока все шло без проблем. 

Ночью немного замерз. Вот только простудиться мне не хватало! К тому же с пушечным грохотом начал ломаться лед в проливе. Не зря я так спешил выбраться на берег! Теперь осталось взобраться по не очень крутому склону, но с санями это было не легко. 

На вершине сильнейший ветер. Островок маленький, и весь просматривался, но снежная пелена существенно ухудшала видимость. Судя по описанию Дени, яхта застряла межу скалами у самого берега. Такое место было на побережье только одно. К нему я и начал спускаться, хотя никакой яхты там не видел.  

Ветер крепчал. Поднялась вьюга, и мысль об очередной ночевке угнетала. К тому же термометр показывал уже – 26С. Яхта стояла практически на берегу. Видимо ее выдавило льдами. Правым бортом она была прижата к скале, которая возвышалась над рубкой футов на двадцать. Невысокие скалы по левому борту почти доходили до фальшборта. Судно было выкрашено белой краской и почти все завалено снегом. Наверное, поэтому я и не смог разглядеть его в бинокль. С носа свисал штормтрап. Привязав к нему на всякий случай нарты, я полез на борт. Палуба завалена снегом. С трудом добрался до лестницы, ведущей в рубку. Полузамерзшими пальцами еле вставил ключ и открыл дверь. В рубку я не столько вошел, сколько ввалился. С трудом закрыл за собой дверь и упал в какое-то кресло. Переход был разительный. Снаружи надрывный вой и свист ветра. Снеговая круговерть, а здесь недвижимый воздух и, как мне показалось, даже тепло. Впрочем. Когда я взглянул на градусник, иллюзии тепла быстро рассеялись. В рубке было всего на пару градусов выше, чем снаружи. От усталости меня начало клонить ко сну, что при -23С было смертельно опасно. Добавил еще феномина и подошел к панели управления. Никакого штурвала. Множество приборов, кнопок, лампочек. Ни одна из них, естественно, не светилась. Справа экран компьютера. Слева повыше − экран радара. Вполне современная посудина, стоившая, наверняка, кучу денег. Темнело. Следовало как-то устраиваться на ночлег. Через заднюю дверь спустился в большое помещение. Столовая и она же кают-компания. Планировку я изучил основательно, а потому уверенно двинулся влево. В коридоре абсолютная темень. Зажег фонарик, что моим негнущимся пальцам было не легко. Повернул по коридору еще раз налево и уперся в металлические двери. Куда они ведут, я уже знал. Снова соответствующие ключи и я в прихожей. Незапертая дверь направо, и я …. в прекрасно обставленной гостиной. Мягкая мебель. Никакого беспорядка. Вспоминаю планировку. Слева должна быть спальня, а справа кухня-столовая. Так. Все на месте. Даже санузел. Немного посидел в мягком кресле, снова вышел в коридор и пошел в обратную сторону. Первые открытые двери – каюта помощника, который погиб. Дальше еще несколько открытых кают, и в конце коридора дверь в машинное отделение. 

С верхней площадки видны страшные разрушения. Впечатление такое, что они двигались кормой вперед и на полном ходу врезались в скалы. Но, по-видимому, это результат в основном давления льда Корма была смята, все помещение залито водой, давно, впрочем, замерзшей. Главный дизель сорван с основания и почти весь вмерз в лед. Вал погнут. Слева у самого борта еще два дизеля. Один над другим. Нижний почти весь под водой. До верхнего вода не добралась на каких ни будь пару дюймов. На него теперь вся надежда. Но в моторах я немного разбирался, а с этим специально знакомился перед отъездом. В основном баке горючего чуть меньше половины. Запасной почти полон. Зачем-то переключил горючее на резервный бак. Через пол часа все заработало. Повезло! Включил питание левого борта и без сил опустился на ступеньки лесенки. Почувствовал, что действие феномина кончается, и от усталости могу свалиться и заснуть прямо здесь. Испугался и поплелся обратно в свои апартаменты. Шел по уже освещенному коридору. В гостиной тоже горел свет. На стенах обнаружил два электронагревателя. Включил. Еле слышный шелест вентиляторов. Постепенно поток воздуха делался все теплее. Начали розоветь спирали. Термометры, закрепленные на переборке, показывали: за бортом -31.В каюте -18.Надо бы сходить за своим имуществом, но это я уже из упрямства. Высовываться в это завывающее и обжигающее холодом пространство ужасно не хотелось. Походил по своим апартаментам и обнаружил еще три нагревателя. В спальне, на кухне и в прихожей. Включил. Потом отправился в рубку. В полутьме на панели управления светились какие-то лампочки. Заставил себя выйти и в два приема поднял содержимое нарт на борт. Вся эта снежная кутерьма, и режущий лицо ветер воспринимаются совсем иначе, если знаешь, что в любой момент можешь уйти в закрытое и теплое помещение. Достал спальный мешок и в полубессознательном состоянии вернулся в уют своей гостиной. Уже в прихожей почувствовал тепло. Снял унты, кухлянку, шапку, расстелил спальник и кое-как влез в него. Ах, какая благодать! 

Проснулся весь мокрый. Жарко. Вызвав недавние ощущения пронизывающего холода, попытался получить от этой жары удовольствие. Пришлось все же выбраться из спальника и раздеться. В темноте розовели спирали нагревателей. Снаружи было все те же -31, а у меня уже + 12! Проспал больше пяти часов. Снова полез в спальник досыпать.  

Утром проснулся почти в полной тишине. Тихо шелестел водух в электронагревателях. Сквозь иллюминаторы, полу закрытые скалой, все же было видно, что снаружи солнечный день. Очень хотелось есть. Голод погнал на кухню. Обнаружил двухкомфорную электропечь и большой шкаф с разными деликатесами. Особо размышлять не стал. Открыл банку с беконом и залил болтушкой из яичного порошка. На десерт кофе с печеньем и ананас. К моему удивлению из крана горячей воды действительно шла горячая вода, так что я еще и посуду помыл. 

Пора было приступать к решению главной задачи. Собственно, одно решение было простейшим: все сжечь. Именно оно было мне рекомендовано. Но сначала я хотел обследовать все, что обследованию доступно. Начал с каюты капитана, которая располагалась по левому борту. Пока шел, пытался рассуждать. 

Что-то тут произошло. Погиб старший помощник (собственно, другого на яхте и не было). В отчете сказано, что его смыло за борт непосредственно перед тем, как капитану удалось выбросить судно на берег. Все, конечно, бывает, но зачем ему было торчать на палубе в такой момент? Ладно. Вот и каюта капитана. Здесь полный раскирдаш. Удивляться этому, учитывая обстоятельства, не приходится. Сейф открыт. Бумаги на столе бросовые. Одно отделение сейфа заперто, но ключи у меня есть. Открыл. Новенький Кольт и коробка патронов. Не очень интересно, но изъял. Особо ковыряться в каюте не стал. Капитан вроде бы вне подозрений. 

Следующим у меня был помощник. Каюта много скромней и тоже в беспорядке. На койке рюкзак. В нем какие-то вещи, пару книг, сувениры из кости и дерева, одежда. Обшарил все тщательнейшим образом с простукиванием стен и потолка. В секретере книги. В основном детективы. Интереса не представляющие бумаги. По делу ничего. 

Перерыв. Сходил на корму проверить движок. Работает себе, не к чему придраться. Не мешало бы вырубить изо льда второй и попробовать его запустить. Для надежности. Тут довольно комфортабельно и можно бы задержаться на пару дней. Кстати, сегодня я должен выйти на связь. Радиостанцию нашел в рубке. Обычную и спутниковую. Вроде бы все в исправности. Но это вечером. Пообедал, оделся и вышел на палубу. Снег полуметровым слоем. Не разгуляешься. Довольно быстро нашел лопату и принялся за работу. Убрал снег от рубки до кормы. Проделал себе дорожку для променада. Из убранного снега соорудил вдоль левого борта стенку. Теперь могу гулять, но увидеть меня можно будет разве что с нависающей над правым бортом скалы. В снежной стенке проделал нечто вроде амбразур, и получил возможность обзора прилегающего пространства. 

Изрядно устал и спустился к себе в тепло и уют. Разыскал бутылку роскошного бренди, уселся в кресло и принялся рассуждать. Странная все же история. Помощник падает за борт, но к эвакуации уже приготовился, о чем свидетельствует набитый вещами рюкзак и отсутствие вне его хоть чего-то ценного. Обыскать судно как положено мне не удастся, однако размыслим трезво. Если кто-то вез наркотики, (если это, конечно, не плоды воображения), то куда их везли? С юга в Штаты. У них же по плану предстоял заход еще только в один северный ближайший городок. Логично предположить, что товар «сбрасывали» по дороге, а не повезут сначала туда, а потом обратно. Значить товара или вообще уже нет, или осталась самая малость. Но тогда что же искать? Скорей уж деньги. Впрочем, деньги тоже можно «сбрасывать» по дороге. Вскочил и, забыв про холод, бросился в каюту помощника. Даже матрац я уже исследовал. Рюкзак. Начал выкладывать его содержимое. Холодина зверская. Но вот и то, что я искал. На дне рядами уложены пачки долларов. Как же я сразу не догадался? Между деньгами пакет с белым порошком. Вряд ли зубным. Вконец закоченев, перенес полупустой рюкзак в свои обогреваемые хоромы. Вот и все. Задача решена. Подробности меня просто не интересуют. Пересчитал деньги. 316 тысяч. Приличная сумма, докладывать о которой нет никакой необходимости. Согласно договоренности – это мои трофеи. Теперь нужно смываться. 

До оговоренного времени связи осталось три часа. Оделся и вышел на вечерний променад. Взял с собой приемник и настроил его на местную станцию. Меня очень интересовал прогноз погоды на ближайшие дни. Стоять на месте было трудно. Мороз около 20 градусов. Прохаживаюсь по палубе и размышляю о свалившемся на меня богатстве. Теперь только благополучно выбраться. Если такая погода удержится – завтра же отправлюсь. Стало темнеть. Музыка прервалась, и диктор занялся погодой. Ничего для меня утешительного. Завтра к концу дня сильный ветер, пурга. Температура до – 30. На последующие дни без существенных изменений. Атмосферное давление меня не интересовало. 

Вернулся в каюту. В блаженное тепло и уют мягких кресел. До связи полтора часа. 

В шкафу с одеждой висела симпатичная кожаная куртка, и я решил ее примерить. Между шкафом и переборкой обнаружил узкий металлический ящик. Ящик оказался запертым, но ключа от него у меня не было. Отправился на корму за инструментом и вскрыл его без особых проблем. В ящике находилось оружие. Два охотничьих ружья и одно боевое. Я еще такого не встречал. Нечто ультра современное. С оптикой, лазерным наведением, ночным прицелом и глушителем. Представляю, сколько оно стоит! Кроме того, небольшой автомат вроде Узи, и патроны ко всему этому хозяйству. Почему не взяли с собой? Мне тут же захотелось пострелять. Оделся, прихватил ружье и вышел на палубу. В носовой части моей стенки не было и можно было обозревать окрестности совершенно свободно. Стемнело, и разобрать что-нибудь было уже совершенно невозможно. Включил ночной прицел и начал просматривать все, что доступно обозрению. Совершенно однотонная картина. Уже хотел выключить, как вдруг обнаружил светлое пятно над левой оконечностью острова. Пятно колебалось и меняло яркость. Костер. С той стороны холма, невидимой отсюда, кто-то жег костер. Стрелять мне сразу расхотелось. Свет на палубе включать тоже. Вряд ли кто-то придет ночью, но штормтрап я все же поднял, чего раньше никогда не делал. Настроение у меня сразу испортилось. 

Спутниковая аппаратура работала безукоризненно, и мой разговор с Дени по качеству ни чем не отличался от обычного, хотя между нами было много тысяч миль. Мое сообщение его очень обрадовало. Я сказал, что, по-видимому, задержусь из-за погоды. Он потребовал, чтобы наркоту я уничтожил немедленно. Принял к исполнению. О деньгах я говорить не стал. В общем, разговор носил довольно будничный характер. Когда я сказал, что товар обнаружил в каюте помощника, не выразил никакого удивления. Непонятно. Если знал или подозревал, то почему сам туда не заглянул? Спросил, что делать с оружием? Зачем спросил – сам не знаю. Велел утопить. 

После сеанса связи снова вышел на палубу, но светлого пятна уже не было. Несколько встревоженный, поужинал и отправился спать. 

Долго ворочался. Если там кто-то есть, то наверняка завтра объявится, и возможен конфликт со стрельбой. Мне он совершенно не нужен. Мне бы убраться отсюда поскорей! Не повезло. 

Проснулся затемно. Есть не хотелось. Выпил кофе и отправился в рубку. Здесь было сравнительно тепло и все видно. 

Они появились примерно через час. Как только рассвело. Четверо. У всех ружья. Я запросто мог бы их перестрелять, но как-то рука не поворачивалась. Подпустил футов на 200 и уже в последний момент, глядя в бинокль из одной своих амбразур, увидел на холме пятого. Он тоже наблюдал в бинокль за происходящим, но было уже не до него. 

Эффект моего появления был для них полнейшей неожиданностью, и явно в их планы не входил. В мегафон сообщил, что являюсь сторожем этой посудины, и им лучше повернуть обратно. Мегафон я отложил в сторону и взялся за ружье, надеясь, что за фальшбортом они ружья не видят. 

Долго стоять неподвижно ни они, ни я не могли – мороз был уже за 30. Собравшись в кучку, они о чем-то совещались. Вцепившись в ружье, я напряженно ждал дальнейшего развития событий. Руки в тонких перчатках начинали коченеть. Внезапно один из них, сложив ладони рупором, прокричал: «Пусти обогреться!» Я энергично покачал головой. Тогда произошло то, чего я и ожидал. 

Все они дружно сорвали со спины ружья и защелкали затворами. Всё. Игры кончились. Мой выстрел прозвучал первым. В тот же миг я бросился на палубу, чем спасся от больших неприятностей. Ни одна пуля не ударилась в борт. Все пролетели через проем, в котором я только что стоял. Выглянув из следующей амбразуры, я успел заметить, что трое охватывают яхту полукольцом, а один сидит на снегу. Отойдя назад и не высовывая ствол, я выстрелил в того единственного, который оказался в поле моего зрения. В ответ прозвучало два выстрела, но я уже лежал на палубе, уткнувшись носом в снег. На что они могли надеяться? Не я, так мороз их доконает. Сунул правую руку за пазуху отогреваться и, пригнувшись, побежал вдоль борта. 

Ошибка. Кто-то из них выстрелил на звук. Пуля рванула одежду и слегка зацепила бок. Дальше я уже пробирался ползком. У последней амбразуры вытащил кольт и сбоку глянул наружу. Все точно. Один полз по скале на борт. Второй видимо его прикрывал. Как я понял, ружья у них были не автоматические, что давало мне шанс. Нужно было спровоцировать его на выстрел и успеть выстрелить потом. Желательно не промахнуться. Выбросил руку вправо и выстрелил примерно в нужном направлении. Он ответил моментально. Хорошо, что я там не стоял. Раздался звук передергиваемого затвора, но я уже был у амбразуры. Он вскинул ружье, когда я открыл огонь. Полезно в некоторых ситуациях уметь хорошо стрелять. Я попал с первого же раза и этим сбил ему прицел. Его пуля ушла далеко в сторону. После следующих четырех выстрелов он уже не отвечал. 

Глянув налево, я увидел, что не опасный до той поры четвертый оставил надежду успеть взобраться на борт, и скатился вниз. Остаток обоймы достался ему. Все. Я победил! Бок болел, но не очень. По дороге к рубке выглянул. Трое лежали. Четвертый видимо пробрался под самый борт и был для меня недоступен. Мороз его прикончит. Пятого видно не было. Забрался в рубку хоть чуточку обогреться. Немного меня трясло, но, в общем, я был в порядке. 

Немного согревшись, вышел снова. Услышал стон и голос того, кто сидел под самым бортом. 

− Эй, я сдаюсь! Кто там есть? Помоги мне! 

Это могла быть ловушка. Не высовываясь, крикнул: 

− А какого черта вы стреляли в меня? Теперь не жалуйся. 

− Помоги мне. Ты мне плечо прострелил. Я кровью изойду. Помоги! Будь человеком! 

Я на мгновение выглянул. Он сидел, прислонившись к борту. Оружия при нем вроде не было. Его карабин валялся шагах в десяти. Поднял голову. Лицо искажено болью. Взглянул на остальных троих. Все были неподвижны и вроде бы опасности не представляли. Ну и что было делать? Оказывать помощь человеку, который только что пытался тебя убить? И не сделал этого вовсе не по своей воле. Бросить его и пусть подыхает? Заслужил, конечно, но…. Я снова высунулся. 

− Выбрось пистолет. – Это я сказал наугад. 

Он чуть пошевелился. 

− Мне его не достать. Рука закоченела. 

Была не была. Сбросил шторм трап и полез вниз. Даже ружье не взял, но кольт за пазухой. Подошел к нему. Что теперь делать? Раздеть его на таком холоде или втащить наверх? Но как? Расстегнул мех и попытался добраться до раны. Кровь снаружи замерзла, и все залипло. Ухватил за плечи и подтащил к трапу. Кажется, он потерял сознание. Я стоял и не знал, что предпринять. Поднять его лебедкой? 

Но работает ли она? Оставил его и полез на борт. Лебедка работала. Кое-как установил ее нужным образом и опустил крюк. Снова полез вниз и попытался просунуть крюк под телом. Присмотревшись, понял, что он мертв. Остальные тоже не подавали признаков жизни. Я убил четырех человек! Конечно, они пытались убить меня, и я защищался. 

Конечно…. Я убил четырех человек. 

Снова поднялся по трапу на палубу. Оглянувшись, увидел пятого. Он шел по направлению к яхте, держа в руках лыжную палку, на конце которой трепыхался какой-то белый лоскут. Оружия у него не было. Что-то странное было в его походке и даже в фигуре, хотя меховая доха скрывала подробности. Но вот он поднял лицо, и я все понял – женщина. 

Она подошла совсем близко и остановилась. Мы стояли и молча смотрели друг на друга. Наконец она спросила:  

− Ты меня тоже убьешь? 

− А ты не будешь пытаться убить меня как эти? Это кто? Твои друзья – бандиты? Пришли грабить? Стреляли в меня Ты такая же?  

Она не ответила. 

− У тебя есть оружие? 

− Нет. 

− Кто-то еще остался? 

− Нет. 

− Зачем ты пришла? 

− Я не могу одна вернуться. Я замерзну.  

Помолчали. 

− Это твои друзья?  

Она молчала. Что было делать? Стоять на таком морозе долго было невозможно. У меня уже закоченели ноги. 

− Что же с тобой поделаешь? Подымайся наверх. 

Немного постояв, пошла к штормтрапу. Подал руку и помог ей взобраться на борт. 

− Пошли. 

В прихожей помог ей раздеться. Она тоже изрядно замерзла. Теплая каюта с мягкой мебелью ее видимо поразила. Усадил в кресло и сел напротив. Красивое чуть смугловатое лицо. Слегка приподнятые скулы говорили о примеси, очевидно, индейской крови. Испугана. 

− Как вы сюда попали? 

− На машине. По льду можно проехать. 

Я был в легком шоке. Оказывается, не нужно было совершать героических переходов, а можно было просто подъехать на машине! Ну и идиот! 

− Что вам здесь нужно было? – Она немного помолчала, а потом, опустив голову, тихо сказала. 

− Ребята думали чем-нибудь поживиться. Один из них работал раньше в береговой охране и знал про судно. 

− А меня они хотели убить так, мимоходом. Кто они? 

− Местные. Не то, чтобы бандиты, но убить могли. У них у всех нелады с законом. Двое сидели в тюрьме. 

− У тебя тоже проблемы с полицией? 

− Нет. Я выступаю в баре. Стриптиз. – Она подняла голову и, криво ухмыльнувшись, добавила. − Деньги нужно зарабатывать. У меня сын трех лет и мать старуха. 

− А что тебя связывает с этими уголовниками? 

− С Билом я жила. А остальные – его дружки. Они сказали, что едем в город, но обманули. В город они и не собирались 

− Где машина? 

− Мы не доехали с пол мили. Пришлось бросить. Торосы пошли. 

− Почему же ты не уехала? 

− Я плохо ориентируюсь и могу не найти машину. Да и вожу плохо. 

− Эти сволочи хотели меня убить. Что я должен думать о тебе? 

− Они и в правду дерьмовые парни, но я ведь не сделала тебе ничего плохого! – Она взглянула на меня и вдруг улыбнулась. − Я боялась, что ты меня убьешь. Знаешь, как свидетелей убирают. Теперь поняла – ты не убийца. 

− А ты не убийца?  

Ответила очень серьезно. 

− Они не мои друзья. Это приятели Била. Отказать Билу я не могла. У нас тут с законом не очень… − Она запнулась, подбирая слова. − За меня в случае чего заступиться некому. Если бы я разругалась с Билом, могла бы и работу потерять. И куда бы я тогда делась с ребенком и матерью? А ты не убийца. Это я вижу. Переживаешь? 

− А как по твоему? 

− Не переживай. Они скверные парни. Никто не знает, что они сюда поехали. Их не скоро хватятся. А если что, так я за тебя. Была самооборона. Я ведь все своими глазами видела. Погода наладится и уезжай. Ты можешь уехать? 

Я молча смотрел на нее. Чему верить? 

− И я бы уехала, так у меня ни денег, ни профессии. 

− Если хочешь, я возьму тебя с собой. – Мое заявление удивило, прежде всего, меня самого. С чего бы это я расчувствовался? 

Поужинали мы уже в совершенно спокойной, я бы сказал, в домашней обстановке. Словно снаружи не лежало четыре трупа. 

Позвонил при ней Дени. Без деталей рассказал о нападении. Он посоветовал немедленно убираться. 

Она с восторгом приняла душ. Спали мы вместе. За бортом буря и -35. Через два дня мы уехали. В первом же крупном городишке распродали имущество, причем Нел торговалась и, собственно, взяла на себя все хозяйственные функции. Отправили 500 баксов и письмо ее маме. Долго думали, что написать. В итоге коротко сообщала, что летит с Билом в Чикаго. В гостинице я тоже записался под его именем. Еще через день мы были в Нью-Йорке. 

В самолете я заснул, и мне приснилась сцена нашего ухода с яхты. Столб пламени и дыма. Мы с Нел молча стоим и смотрим на это. 

− Тебе не жалко? 

− Жалко. Но таково распоряжение хозяев. 

− Сколько они тебе заплатили? – Наверное, следовало возмутиться ее бесцеремонностью и сказать что-нибудь вроде: «Не твое дело», но вместо этого я рассказал ей все с подробностями. Я вообще почувствовал, что нас двое. Сколько дурней вляпалось таким способом в самые большие неприятности? Но эта женщина почему-то стала мне дорога. И это всего после трех дней знакомства! Да еще при таких необычных обстоятельствах! 

Когда я проснулся, ее голова лежала на моем плече, а я держал ее за руку. Обьявили посадку. Нел спросила. 

− Чем собираешься заняться? – В ее голосе чувствовалось некоторое напряжение. Следовало определиться. 

− Чем бы я ни занялся, но я хочу, чтобы мы были вместе.  

Она молчала. Поднес ее руку к губам и поцеловал. Через два часа мы были дома. 

_____ 

Мать похоронили две недели назад. Если не считать сестры, которая уже давно перестала подавать о себе вести, я остался совсем один. В наследство я получил дом и пять тысяч долларов. Я любил мать, и на душе у меня было скверно. 

− Здесь нам предстоит жить, если ты не возражаешь. 

− Фред, я совсем не против. Я тоже хочу, чтобы мы были вместе, но как ты это себе представляешь? У меня сын. Я же не могу его бросить! 

− Привези его с матерью сюда. Места всем хватит. Я не хотел бы иметь жену, способную бросить на произвол судьбы своего ребенка или мать. Деньги у нас на ближайшие пару лет есть. 

Медленно подошла и взяла меня за плечи. Она была не намного ниже меня, а во мне чуть меньше шести футов. 

− Спасибо. Подождем немного, как у нас сложиться. Я буду искать работу. 

− Какую работу? Запомни, никаких стриптизов. Для начала пойдешь на курсы водителей. Я завтра поеду в университет. Может быть, удастся догнать? С начала занятий прошло всего полтора месяца. 

На автобусе поехали в город. Зашли в банк, и я положил на ее счет пять тысяч долларов. «Это чтобы ты не зависела от меня по мелочам». Заодно обзавелись кредитными карточками. Потом посетили магазин женской одежды, что обошлось нам примерно еще в шесть тысяч. После посещения автомагазина, наш счет уменьшился еще на 25 кусков. Но без машины в Нью-Йорке нельзя, а дома оставалась только старенькая родительская «Тойота». 

Дальше жизнь потекла внешне довольно однообразно. С утра мы разъезжались Я в университет. Нел на бухгалтерские курсы. Появились какие-то знакомые. На уик-энд ходили куда-то в гости или в театры. Нел забеременела, и мы поженились. К нам переехала ее мать с Джони. Славный парнишка трех с половиной лет. Я считал, что очень удачно женился. Нел как-то сказала, что встреча со мной – это самая большая удача в ее жизни. 

Я решил специализироваться по искусству доколумбовой Америки, и с удовольствием работал в этом направлении. В общем, все у нас было хорошо, пока из покинутых нами мест не сообщили, что начались розыски парней, чьи тела давно уже лежали на дне океана. Искали Нел и, конечно, скоро найдут. Оставив мать с Джони, мы срочно отбыли сначала в Мексику, а потом еще дальше.  

_____  

Сон заканчивался. Как почти всегда у меня красочный и с приключениями. Испарения джунглей и жара давили на сердце, но просыпаться все равно не хотелось. Еще не придя окончательно в себя, я уже отлично понимал, что давление снова подскочило, и с сердцем тоже ставшие уже привычными нелады. Наконец, проснулся окончательно и измерил давление. Не так уж и много, хотя, учитывая принятое на ночь, могло бы быть и меньше. Заглотнул, что надо и полежал еще с четверть часика. Внуки еще спали. Перебрал все свои милые мордашки. Фред – сын Джона, самый старший. Ему уже восемь. Боевой парень. Мики – сын нашего с Нел сына Кена, младше на пару лет. Единственный цветной в этой компании – Чекильо или попросту Че. Его мы подобрали в далекой стране и растили как своего. Самый младший – Пол. Это сынишка нашей дочери. Ему всего четыре года. Бабушкин любимец, как и все малышки. Веселая компашка! Мончита справляется с ними с помощью двух служанок. Кроме того, у нас есть еще вполне универсальный Джек, который одновременно садовник, шофер и еще бог знает кто. Когда-то всем этим занимался покойный Джон. 

Но надо вставать. Резких движений делать не рекомендуется, хотя иногда они мне и сходят с рук. Я однажды даже побежал. Доктор Робинсон, правда, заметил, что в следующий раз могу после таких «подвигов» там и остаться. Вдохновляющая реплика. 

Выпил безкофеинового кофе и съел пару тостов, заев этим все свои утренние таблетки. Теперь променад. На выбор: направо – к побережью. Там яхта и бескрайний простор. Налево – можно дойти до озера. Лучше всего на машине за пределы поселка, а там уже пешком хоть в лес, хоть к озеру. Погода прелесть. Едем налево, хотя океан – это тоже хорошо. В кармане у меня устройство с красной кнопкой. Нажмешь – и дома переполох. Пока еще не пользовался. В другом кармане набор лекарств. И даже парочка шприцов. Трость больше для вида. Ноги пока еще держат. Пистолет с глушителем вовсе не для самозащиты. 

Просто люблю по старой памяти пострелять, хотя делаю это все реже и реже. Не знаю как у других, но у меня старость сопровождается все уменьшающимся количеством желаний и интересов. По-моему, это вполне естественно. На то и старость, черт бы ее побрал. Но жаловаться нечего. Жизнь прожил на мой вкус вполне удачную. Во всяком случае, закончить ее гораздо раньше у меня было множество возможностей. Мне не редко говорили, что я счастливчик. 

Люблю свой городок, а, точнее, пригородный поселок, зажатый между океаном и лесистыми холмами. Много зелени. Все знакомо и глаз ничего не раздражает. Вот только необходимость вскорости покинуть сей мир несколько угнетает. Но тут уж ничего не поделаешь. Большинство людей, которых я знал, уже сделали это. 

Слева показалось кладбище. Одно из неудобств пользования автомобилями состоит в том, что они выдают ваше присутствие где-то поблизости. Поэтому я проехал дальше и, свернув с дороги, заехал в лес. 

Мавсол со своей сестрой-женой может быть спокоен. На величие Тадж Махала я тоже не посягал. Напротив. Свой склеп я пытался сделать снаружи не бросающимся в глаза. Минимум украшений. Узкие застекленные проемы, железная дверь и очень скромные барельефы. Внутри было комфортно. Большая фотография Нел и еще десяток в специальном ящике. Скромные вазы с прахом моих любимых. Думаю, что жене все это не очень нравилось, но она молчала. Мне кажется, что я был образцовым мужем, искренне к ней привязанным. Тем более что свои посещения кладбища не афишировал. Почти скрывал. Но все это часть моей жизни. Забыть это не возможно. 

Обычно, поставив желаемую фотографию, я усаживался в кресло напротив и «прокручивал» какие-нибудь эпизоды из нашей совместной жизни. 

___ 

В тот день Нел вышла с Кеном прогуляться к морю. Кен мирно спал в своей коляске. Пьяный мерзавец на бешенной скорости только задел ее своим «Линкольном». Свидетели говорят, что он сделал это нарочно. Видимо, хотел напугать, но не рассчитал. Кен вылетел из коляски, но не пострадал ни чуть. Нел была убита на месте. 

Примерно через неделю после похорон я понял, что полиция мне не поможет. Деньги у меня еще были, и я занялся этим сам. Краденый Линкольн полиция обнаружила в тот же день. Но дальше дело не шло. Частному агентству понадобилось шесть дней. Меня привели в бар и просто показали его. На этом их работа заканчивалась.  

Я сидел за столиком и размышлял, что мне с ним делать? Тип был мерзкий. Мощный подбородок, очень темная кожа, курчавая копна волос. Лет тридцать, я думаю. Отсидел за вооруженный грабеж, но доказать его участие в убийстве не удалось. Особенно задерживаться в баре не стоило – преобладали чернокожие. Из белых только я один. Но в тот момент, когда я уже созрел для ухода, какой-то здоровенный негр бесцеремонно уселся за мой столик и нахально уставился мне в лицо. Пока я узнал своего сержанта Фила, прошло несколько неприятных секунд. Но Фил – это совсем другое дело. С Филом мы были добрыми друзьями. Даже не помню, что это нас так сблизило. Была, помниться, одна драка, в которой мы стояли рядом. Филу слегка разбили голову кастетом, и я с трудом доволок его. Были еще ситуации, где мы выручали друг друга. Но главное – итог. Мы обнялись, и это как-то оправдало мое присутствие в заведении. Набрались мы прилично, и проснулся я на мате в каком-то облезлом спортивном зале. 

После душа и кофе, когда жизнь снова стала сносной, поведал Филу свои проблемы. Моя посуду, он сказал. 

− Не стоит тебе влезать в это дело, Фред. 

− Простить? 

− Да нет. Но если ты не пожалеешь кусков десять, то безопасней все поручить профессионалам. Не приведи бог, засветишься! А стоит ли из-за такого подонка садиться? На тебе же двое парней! 

Он, конечно, был прав, но…Я должен был это сделать сам. И желательно обьяснить ему под занавес за что. Глупо, конечно. 

− Фил, десять кусков я для такого дела найду, но неужели ты не понимаешь?.. 

− Ладно, понимаю. У меня тут в подвальчике небольшой тир. Приходи потренироваться. 

С той поры после университета пару раз в неделю я навещал Фила. Денег он с меня не брал, но разрешил поставить новые стекла в витрину. Заодно я заказал ему неоновую рекламу. 

Район был негритянский, и в спортзале тренировались только цветные. Видимо Фил провел определенную работу, и осложнений на расовой почве у меня не возникало. Вообще, я заметил, что авторитет Фила был высок. При нем была небольшая команда – парни, сложением напоминавшие самого Фила. И хотя с финансами у него почти всегда трудности, но, по его уверениям, в уголовщину они не ввязывались. Как-то после тренировки Фил сказал: 

− Я знаю парней, которые очень сердиты на твоего Джейка. Ты мог бы их использовать. Поговори с ними. Можно по телефону. А я сделаю так, что к тебе отнесутся с доверием. Выслушай их предложения. Ну и лишнего, понятное дело, ничего не говори. 

На следующий вечер я позвонил из автомата. План у них был простой. Раз в неделю Джейк еще с двумя парнями навещал трех девиц. С одной из них был налажен контакт. За три тысячи баксов она обещала оставить входную дверь открытой. Если я заплачу эти деньги, то остальное они берут на себя. Получалось совсем дешево, хотя для меня это было не так уж важно. Три дня на размышления. 

Что-то во всем этом было нехорошее. Да и что могло быть вообще хорошего в организации убийства? Пусть даже и подонка. Но, с другой стороны, Фил был, конечно, прав. Не следовало недооценивать Нью-йоркскую полицию. Согласился. Единственное, на чем я настоял, это присутствие на его похоронах. Фил и тут был против, но я настоял. Я должен был убедиться, увидеть этого подонка в гробу. Что ж, увидел. Нел это, конечно, не воскресило, но мне принесло хоть какое-то удовлетворение. 

После завершения операции в спорт зале Фила был произведен основательный ремонт, и я поставил ему и его ребятам выпивку. Кроме того, купил ему пару тренажеров. За такие деньги можно было убрать еще пару подонков, но это в мои планы уже не входило. 

______ 

В университете Южной Америки я проучился два года, после чего мы вернулись в Штаты, поскольку вроде бы дело о пропавших парнях заглохло. В Нью-Йорке я поступил на последний курс университета. 

Миссис Элизабет Гленервиль вела у нас курс современной Западной литературы. Мне она необычайно нравилась. Лет слегка за тридцать, высокая шатенка с божественными ногами и далеко не отталкивающей внешностью. Хотя я усердно и не безуспешно карабкался по крутым ступеням культуры, но люди ее уровня по-прежнему казались мне недосягаемыми. Тонкости ее суждений, когда шел разбор того или иного произведения, я мог только почтительно восхищаться. 

Прочитав мой реферат по Томасу Манну, она попросила меня остаться после занятий и устроила мне небольшой разнос. Я разозлился и защищался, как мне показалось, довольно успешно. Сошлись на том, что мой взгляд все же заслуживает внимания. Я мог считать, что весьма преуспел. Складывая бумаги в портфель, она вдруг сказала. 

− Мистер Бенингсен, я хотела Вам заметить кроме всего прочего, что Вы до неприличия пялитесь на мои ноги. Я, конечно, польщена безмерно вашим вниманием, но давайте все же соблюдать приличия. Надеюсь, Вы не обиделись?  

Тут на меня что-то накатило, и я «выдал»: 

− Миссис Гленервиль, у Вас действительно такие красивые ноги, что даже только созерцание их доставляет огромное наслаждение. Просто счастье, что Вы необычайно интересно излагаете материал. Это позволяет не только созерцать прекрасное, но и улавливать смысл произносимого вами. Я надеюсь, Вы не обидитесь на меня за откровенность? 

Она очень мило улыбнулась (а могла бы и рассердиться), и не без иронии спросила: 

− У вас есть еще какие-либо соображения относительно создавшейся ситуации? 

− Я был бы счастлив, если бы вы согласились как ни будь поужинать со мной. Со всей почтительностью прошу вас отнестись к моему предложению по-возможности серьезно. 

Она надела очки и принялась меня внимательно разглядывать. Сейчас выдаст! – подумал я. И есть за что. Ей 34 года, не замужем. Дочке одиннадцать лет. Очень элегантна и почему-то всегда одна. Я стоял, почтительно склонив голову, а она продолжала меня разглядывать. Наконец я услышал: 

− Для бывшего капрала спецназа морской пехоты вы изъясняетесь уж очень изысканно, но все же несколько по-солдатски прямолинейно. Уж простите, но я не могу по понятным причинам принять ваше любезное приглашение, хотя и благодарю вас. – Тут она усмехнулась и продолжила. − Я думаю, что если бы Вы обратились с подобным предложением к мисс Шервуд, то это было бы и уместней и успешней.  

Мисс Шервуд, Лина Шервуд была, несомненно, самой красивой девушкой в группе. Закончив собирать бумаги, она насмешливо кивнула мне и направилась к выходу. 

− Миссис Гленервиль, меня никто кроме вас не интересует, и дело тут не в красивых ногах. 

Уже в дверях она обернулась, слегка наклонила голову и, мило улыбнувшись, сказала: 

− Обещаю подумать над вашими словами. 

С чего это меня понесло? Она, конечно, мне нравилась, но что бы вот так «переть» без всякой подготовки! Да, насчет капрала. Это что же, она в мое досье заглядывала? Интересно. Со дня смерти Нел прошло уже около года. Время делало свое дело. Я не то, чтобы забыл ее. Просто она перешла в моем сознании в иное качество. Место в моей душе для другой женщины или даже жены она освободила, став как бы частью меня, моего сознания.  

Жизнь моя протекала ровно, даже монотонно. Исключение было летом в период каникул, во время которых я принял участие в археологических раскопках под руководством моего бывшего преподавателя профессора Диаса Розенцвейга, считавшегося специалистом по доколумбовой культуре индейцев южной Америки. Познакомились мы с профессором во времена моего пребывания в южноамериканском университете. Он пригласил меня в экспедицию. И хотя Нэл была не в восторге, я согласился. Это было ничем не выдающееся предприятие в богом забытом и полупустом городке, оживлявшимся только на время воскресных ярмарок. Мы раскапывали какой-то древний храм, который до нашего вмешательства выглядел как обычный заросший зеленью холм. Работа продвигалась медленно, и к концу дня мы выматывались до такой степени, что валились порой даже без ужина. Конечно, больше денег, и все было бы иначе, но вот как раз денег нам выделили очень мало. Когда они кончились, мы уехали. Статья в университетском сборнике, где моя фамилия стояла на четвертом месте, была перепечатана (не без моего финансового содействия) в виде дайджеста в одном солидном американском археологическом журнале. Там моя фамилия переместилась уже на третье место. Остальную часть лета я провел с ребятами дома. Мы с Джоном ремонтировали отцовский катер и даже выходили пару раз в море. Джон был очень горд своим участием в мужской работе. Кен ему завидовал, но не так уж давно он только ходить научился. 

После гибели Нэл нас осталось четверо. С ее матерью мы жили дружно, так что дома никаких проблем не возникало. Деньги, правда, таяли, но еще на пару лет вполне безбедного существования должно было хватить. А, окончив университет, я надеялся начать работать и что-то зарабатывать. 

Два раза в неделю я ходил к Филу на тренировки. Уик Энд старался проводить с детьми. Поездки каждый день в университет были связаны с большой потерей времени, поэтому я снял вблизи университета небольшую квартирку, где оставался ночевать, и занимался вечерами. Я много занимался и сверх программы. Порой ловил себя на том, что занимаюсь явно не тем, чем нужно, но уж очень интересно. Немного спасала отличная память. Познакомился с соседкой по этажу, милой девушкой, студенткой филологом, так что еще кое-какие проблемы были решены. Практически в чисто деловом стиле. Нас обоих это вполне устраивало. И вот эта история с миссис Элизабет. Что-то в этой истории было иррациональное. При том обилии очень милых представительниц женского пола, при моей вполне благополучной внешности, при наличии денег, в конце концов, приставать к своей преподавательнице, которая к тому же еще и старше меня на семь лет! Нет, логики здесь не было никакой. Но чувства и логика! Да они испокон веков плохо стыковались. Классическая литература тому свидетель. Нет, взывать к логике смысла не имело. Тут действовали другие законы, и ничего нового в этом не было. 

Через четыре дня я дождался ее в вестибюле и предложил съездить на выставку современного искусства в музей Гугенхаймера. Она ненадолго задумалась, и у меня успела проскочить мысль, что вот сейчас все и решается. Решилось вполне для меня благополучно. 

− Вы поклонник современного искусства? 

− Скорей наоборот. Впрочем, что под этим и вообще под искусством понимать? Но даже, чтобы сказать нет, нужно сначала увидеть своими глазами. 

Все шло отлично. Сегодня она неважно себя чувствует, но вот завтра, если ничего не помешает… Я пробормотал что-то маловразумительное о том, как рад и тут же помчался в музей, где проторчал часа два. За это время успел обойти всю экспозицию дважды, из них один раз в сопровождении экскурсовода. 

Впечатление от увиденного было, выражаясь деликатно, несколько обескураживающим. Древние утверждали, что человека, прочитавшего только одну книгу следует опасаться. Я, положим, прочел несколько больше. Даже, можно сказать, не прочел, а проштудировал, но понятие красоты, прекрасного, что, на мой взгляд, было неотделимо от произведения искусства, оставались у меня довольно смутными. Я больше полагался на интуицию. Вечер я потратил на попытки восстановить прочитанное в памяти, что, впрочем, ясности в проблему прекрасного не внесло. 

На следующий день мы отправились в музей, хотя я предпочел бы совсем другое место. 

Осмотр происходил в режиме почти абсолютного молчания. Самое сильное впечатление я испытал в тот момент, когда она взяла меня под руку. Потом я пригласил ее перекусить, и мы отправились в ресторанчик, который был мной присмотрен заранее. Уже в машине она спросила. 

− Ну, и как Ваши впечатления?  

Умничать мне расхотелось начисто. Я довольно откровенно высказался, что в основном все это неправомерно претенциозная чепуха. На большинство зрителей действует магия музея, печатные утверждения, что это действительно искусство, а сложность восприятия корениться в его авангардизме. Другими словами, в неспособности зрителя понять. Вряд ли обнаружив большинство экспонатов в других условиях, они причислили бы их вообще к произведениям искусства. Все это представляет интерес больше в плане историко-социологическом, для характеристики нашего времени. Каких нибудь эстетических чувств все эти конструкции у меня не вызывают. Хотя есть и исключения.  

− Для меня самым приятным было ваше присутствие.  

Она засмеялась. 

− Знаете, я обдумала ваше предложение и решила его принять. 

Примерно месяц спустя за завтраком я сказал. 

− Эли, я сниму большую квартиру и хочу, чтобы мы жили вместе. Хочу, чтобы присутствовали твоя дочка и мои парни. Я отношусь к тебе очень серьезно. Ты нужна мне не только для постели, уж поверь. 

Я совсем не был уверен в успехе своего предложения, хотя чувствовал, что вместе нам хорошо. Она долго молчала. Времени у нас было в обрез. Встав из-за стола, пошла одеваться, обронив по дороге: 

− Я совсем не возражаю, Фред. Только нанимать новую квартиру не нужно. У меня свой дом в….. − она назвала район города, который Ньюйоркцу говорил о многом. Район был ультра престижным, и соответственно проживали там весьма состоятельные люди. Я что-то такое давно подозревал. Ее туалеты, ее машина, подарки, которые она иногда мне делала – все говорило, что живет она не на свою зарплату. Но меня это как-то не очень интересовало. Уже в машине она добавила. 

− Приглашаю тебя сегодня в гости. Часов в шесть тебя устроит? Будь дома. За тобой заедут. 

Заедут? Кто заедет? Но я молчал. Так в молчании мы доехали до университета. Выходя из машины, она легко поцеловала меня и напомнила:  

− Так я тебя сегодня жду. 

Пожал плечами. Что-то не совсем понятно, но разберемся. 

Дома я был уже где-то к трем часам. Как обычно погрузился в свои книги. В шесть раздался телефонный звонок. Звонил охранник из вестибюля. 

− Мистер Бенингсен, простите сэр. Вас ожидает шофер миссис Гленервиль. 

− Спасибо. Спускаюсь. 

В вестибюле на встречу мне встал внушительного вида негр в форменной фуражке. 

− Мистер Бенингсен? 

− Да. 

− Миссис Гленервиль просила заехать за вами, сэр. 

Улица состояла из роскошных особняков, обрамленных ухоженными насаждениями и лужайками. Ворота открылись автоматически, и мы подъехали к трехэтажному особняку. На пороге появилась Элизабет. Поцеловала меня, словно мы не виделись бог знает сколько времени. Зайдя в дом, я, признаться, был несколько ошарашен. Подобную роскошь видел только в кино. Когда из огромного холла мы поднялись на второй этаж, нас встретила нарядно одетая девочка и чинно со мной поздоровалась. Я подал ей руку. 

− Тебя, кажется, зовут Ненси? 

− Да. А вас мистер Фред Бенингсен. Рада вас видеть, сэр. Мама была права. Она рассказывала мне о вас. 

В чем была мамина правота, я выяснить не успел. Эли увлекла меня в гостиную. 

− Как видишь, покупать квартиру нет никакой необходимости. 

− Черт подери, я не предполагал, что ты такая богатая! 

− Надеюсь, это не испортит наших отношений? В конце концов, я ни в чем не виновата. Все это получено мной в наследство. Наша семья владеет значительными средствами, вложенными в промышленность, и еще бог знает во что. Тебя это не смущает? 

− Что ж, ради тебя я готов это терпеть, хотя… 

− Предпочел бы, что бы все было наоборот? 

Я ухмыльнулся и покачал головой. 

− Уж очень вы проницательны, миссис, для такого простого парня как я. 

Она подошла и уселась мне на колени. 

− Я тоже несколько ошибалась в вас, мистер Бенингсен. Оказалось, что, не смотря на спортивную выправку и солдатское прошлое, вы довольно тонкая штучка. 

− Не слишком дураковат? 

− Прости, мой милый. Ты ведь молчун! Я начала кое-что понимать, выслушав твою защиту реферата по Томасу Манну. Это, скажу откровенно, была очень приятная неожиданность.  

Я молчал, прижимая ее к себе. 

− Пригласи меня в гости. Я хотела бы познакомиться с твоими сыновьями. 

Освободившись из моих объятий, она села в кресло напротив и, немного помолчав, спросила: 

− Это правда, что ты один уложил четырех бандитов? Ты уж извини, но собираясь связать свою жизнь с твоей, я навела о тебе кое-какие справки. Ты действительно прикончил убийцу твоей жены? Мне сказали, что там, на прииске ты не только перестрелял всех мужчин, но застрелил и женщину! И в то же время твои суждения о литературе, живописи, твой образ жизни говорят о культуре, порядочности и тонкости восприятия. Обычно это несовместимые качества. Что ты за человек? Даже супермены в кино не столь разносторонни. 

− Эли, ты поднимаешь очень серьезные вопросы. Человеческие чувства – вещь хрупкая. Или в отношении меня ты руководствуешься персональной презумпцией невиновности? 

− Да, примерно так. Я вижу, что ты не убийца. Ты мог убить, только защищаясь, или в порядке наказания преступника. Хотя с точки зрения закона и это недопустимо. 

− Что ж, спасибо. Но воспоминания о моих «подвигах» не доставляют мне удовольствия. Впрочем, повторись все с начала – действовал бы так же. Я действительно убивал, защищаясь, спасая свою жизнь. Полагаю, это право каждого человека. О преступниках я не говорю. Если на мою долю выпало такое, то это просто случайность или судьба. Полагаю, что раз уж мы собираемся быть вместе, то я просто обязан тебе рассказать, как оно было на самом деле. 

На прииске случилось вот что. Неделю я должен был совершать переход по тундре при весьма низкой температуре, испытывая новейшее снаряжение. Прииск был моим конечным пунктом. Зимой там работы не ведутся. По договоренности с компанией я должен был прожить там еще десять дней, питаясь специальным рационом. После этого за мной должен был прилететь вертолет. Но на прииске оказались люди! К сожалению, не все они были головорезами. Некоторые работали там летом и сумели что-то припрятать. Другие видимо решили их грабануть. Это, как я понимаю, они намеревались сделать в конце, а пока все дружно жгли костры и пытались намывать золото. Я просто свалился им на голову и представлял для них изрядную угрозу. Разобравшись, они поняли, что просто так убрать меня они не могут. Стоило мне один раз не выйти на связь, как сейчас же начались бы розыски и нагрянули бы армейские спасатели. Там было пять мужчин и одна девушка – сестра главного мерзавца и дочка второго. Четвертый член банды был ее не то женихом, не то любовником. Впрочем, может быть, он совмещал обе роли. И еще двое работяг, летом работавших там легально. Мне, в общем-то, было не до таких нюансов. Я понимал, что живым они меня постараются не выпустить. Ружье и рацию у меня сразу отобрали. Передачи мои строго контролировали. 

Так я прожил у них неделю. Положение для них (да и для меня) складывалось какое-то патовое. Отправив меня как-то за дровами, они устроили собрание, где, как я понимал, решали мою судьбу. Мне удалось подсунуть свой диктофон. 

Хотя качество записи оставляло желать лучшего, общий смысл можно было понять. Решено было накачать меня виски и выставить на мороз. Самим же исчезнуть. В процессе прений никто не возражал. Спорили лишь о деталях. Что я мог сделать? Бежать, но за мной следили. Да и имущество мое заперли. Пытаться все же что-то передать – получил бы пулю тут же. Я размышлял, а время уходило. Покончить со мной они должны были до истечения срока моего пребывания. Подходя к зданию прииска, я догадался спрятать в снегу свой пистолет. Оставалось достать его и пустить в ход. 

В тот день расклад был такой. Отец с сыном – основная сила банды, остались чистить оружие. Доли с женихом сидели в котельной. Работяги ушли работать. Мне поручили чистить печки и приносить со склада топливо. Пистолет я достал без труда, идя на склад. Дальше все было просто. Даже слишком просто. Увидев у меня в руках оружие, отец с сыном схватились за винтовки. Оба получили по пуле в голову. Я хорошо стреляю. Потом я пошел за третьим, сказав, что его зовут…. 

Увидев меня, работяги рассвирепели. Видимо место, где они работали, мне знать не следовало. Я применил старый прием, и сказал, что старик их зовет, но на этот раз номер не прошел. Дальнейшее чуть не стоило мне жизни. Вылезя из своей ямы, они оба схватились за ружья. Испытывать судьбу я не стал… 

Вернувшись, обнаружил Доли, стоявшую возле запертой двери котельной, и смотревшую на меня ничего не понимающими глазами. Посадил ее на табуретку, а сам сел напротив. Она молчала, ожидая объяснений, а я молчал, не зная с чего начать. Наконец выдавил из себя: 

− Сегодня вы собирались меня убить – так вы решили. Ты тоже не возражала. – Она молча ждала продолжения. Тут я не выдержал и заорал: 

− Я убил их всех! Понимаешь? Убил. У меня не было выхода: или я их, или они меня. 

В ответ она засмеялась каким-то странным смешком. 

− Ну да! Ты один убил всех. 

− Мне ничего другого не оставалось. Возможно, ты бы предпочла, что бы убили меня, но я, понимаешь ли, против. 

Она продолжала с усмешкой смотреть на меня. Что мне оставалось? Я сказал: «Пойдем» 

Все трое лежали там, где я их оставил. Она оцепенела. Покорно дала увести себя в котельную. 

− Ты посиди, а я пойду − приберу там.  

Она не ответила. 

Стащил все трупы в одно место и накрыл одеялом. Собрал все оружие и закопал в снегу. В поисках еще какого-нибудь оружия, обыскал их личные вещи. Нашел у нее небольшой револьверчик калибра 6,5. Разрядил его. Вытащил пули, высыпал порох, и начал вставлять патроны на место. Успел разрядить только три патрона, как раздался сильный стук в дверь котельной и крики. Положил револьвер на место и спустился вниз. У нее была истерика.  

А потом она как-то совершенно успокоилась. Перед сном мы поужинали и основательно выпили. Она даже легла со мной. Все произошло на следующее утро. Когда она достала свой револьверчик, я не заметил. Убирая посуду со стола услышал характерный щелчек спущенного курка. Отскочил от стола, доставая свой пистолет. Одновременно услышал еще два щелчка. Она стояла в двух шагах и держала меня на мушке. Спасла ее растерянность. Перед тем, как нажать четвертый раз, она замешкалась. Лицо ее выражало крайнее недоумение. У меня не было выбора….И вот всё это я должен был вывернуть на Эли? Вариант, который я ей выдал, был правдив, но изрядно укорочен. В завершение я сказал. 

– Меня судили, оправдали, однако из армии выставили, чему я был рад, понимая, что попал в скверную историю. Наверное, я правильно действовал, но… не так просто убивать людей, даже если спасаешь свою жизнь. Особенно женщин. – Чуть наклонив голову, она внимательно меня слушала. 

− Военный суд меня оправдал, но для меня очень важен мой внутренний суд. 

− И что он говорит? 

− Мнения расходятся. Вроде бы я не мог поступить иначе. Спасая свою жизнь, я вынужден был их перестрелять. Они, как ты понимаешь, меня бы не пощадили. С другой стороны, я перепугался. Может быть, стоило действовать как-то иначе. Во всяком случае, не всех убивать. Уж очень дорого я заплатил за свою жизнь! В общем, не знаю. Стараюсь не думать об этом и очень надеюсь, что не попаду больше в такие передряги. Вот, пожалуй, все, что я могу тебе сказать. 

Мы молчали довольно долго. Наконец она сказала. 

− Зная тебя, я верю, что ты не мог в той ситуации поступить иначе. Я прочитала и речь обвинителя, и речь защитника. 

Это меня очень удивило. Документы военного суда не подлежали разглашению без специального разрешения. 

− Как тебе это удалось? 

− Связи, мой дорогой. У моей семьи большие связи. 

Снова наступило молчание. Кажется, в таких ситуациях пишут, что молчание повисло а воздухе. У меня такого ощущения не было, но напряженность спала. 

− Я должна тебе сказать, что серьезно больна. 

− Если только я могу помочь, располагай мной. Ты все делаешь, что нужно? 

− Думаю, что все. 

− Я не покину тебя.  

Через месяц мы поженились. 

______ 

В доме проживала еще и ее тетка – миссис Беатриче Гленервиль, мисс Бетси как ее называла прислуга. В сущности, она заправляла домом и воспитанием Ненси. У нее была своя горничная и свои апартаменты. Кроме того, в доме были еще одна горничная, кухарка с «кухонной девочкой» и универсальный негр Джон. С ним я познакомился, когда он в качестве шофера привез меня в дом первый раз. Раз в неделю приходил садовник с помощником, и раз в неделю приходила бригада негров для основательной уборки помещения. Довольно скоро я привык ко всему. Отлично ладил с миссис Бетси и Ненси. Перевез своих ребят с бабушкой. Бабушку Ло великолепие дома сначала несколько подавляло, но тоже привыкла. Как-то миссис Бетси мне сказала:  

− Этому дому как раз и не хватало хозяина и еще пары ребятишек. 

Экзамены я сдал вполне успешно и получил долгожданный диплом. Мы с Элизабет собирались в Южную Америку. Мне нужно было встретиться с профессором и обсудить предстоящую экспедицию. Иногда мы ходили в гости. Люди, с которыми я знакомился, принадлежали, если можно бы так выразиться, к высшей финансовой знати. С ними у меня в прошлом не могло быть ничего общего. Его, собственно, не было и сейчас. Для них я был мужем Элизабет, и не более того. У большинства мужчин за плечами Гарвард, или нечто равноценное. Все были более чем просто состоятельны, и далеко не в первом поколении. Скоро я обнаружил у большинства из них изрядные знания по довольно широкому кругу вопросов. С ними было интересно, и я не всегда дотягивал до их уровня. К тому же подавляющее большинство мужчин было старше меня. Сегодня в мужской компании почти весь вечер разговор шел о социализме. Очень интересно. Даже придя домой, я мысленно продолжал дискуссию. Конечно, сторонников социализма среди них не было. Спор шел о том, социализм ли то, что мы видели в России! И что такое вообще, с учетом исторического опыта, социализм? Кто-то процитировал: «Социализм – это общество социальной справедливости». С этим не спорили, но что есть эта самая социальная справедливость? И как зависит содержание этого определения от конкретных исторических и экономических обстоятельств? Поразило меня представление о социализме, высказанное кем-то из присутствующих и поддержанное большинством: «В идеале – это благородная попытка очеловечить мироустройство, закончившаяся, впрочем, весьма плачевно». Почему? И последуют ли очередные попытки, учитывая опыт прошлого. Или дело изначально утопично в принципе? Сошлись на последнем.  

Да, не думал, что «киты» бизнеса способны столь беспристрастно смотреть на вещи! Впрочем, это, по-видимому, элита. 

Эли, пообщавшись предварительно с приятельницами, сообщила мне, что я произвел очень хорошее впечатление. Чувствовалось, что она довольна. Она даже обронила такую фразу: «Меньше будет дурацких разговоров». Можно было догадаться, что за разговоры шли по поводу ее замужества. Охотников за богатыми наследницами было предостаточно. 

На следующий день мы вдруг обнаружили, что делать особенно нечего. Поскольку никаких конкретных планов у нас не было, решили посетить выставку сюрреалистов. Эли пошла готовиться к выходу в свет. Я проводил детей с миссис Бетси, которых Джон повез в зоопарк и бродил по дому, собирая воедино свои скудные познания в области этого самого сюрреализма. Поскольку Эли долго не появлялась, я зашел ее поторопить. Она лежала на тахте, успев, видимо, смыть с лица макияж. Вид у нее был жуткий. Меня она не видела. Глаза полузакрыты. Лицо невероятно бледное с оттенком неживого. Что-то нужно было делать! Я окликнул ее, но она не среагировала. 

Бросился к телефону и вызвал ее постоянного врача Эдварда Робинса. Он взял трубку и молча выслушал меня.  

− Постойте около нее. Если она придет в себя, то знает что делать. Сама или с вашей помощью. Если ничего не изменится, позвоните мне снова через десять минут. А вообще-то дела ее неважные. Полагаю, она вам об этом говорила. 

− Очень туманно. Не могли бы мы с вами встретиться?  

− В принципе это возможно, но сейчас взгляните как ее дела. 

На прежнем месте Эли не было. Дверь в ее комнату была заперта. Я постучал и окликнул ее. Она ответила довольно спокойно. Просила подождать минут пять-десять. 

Появилась, как ни в чем не бывало. Звонить доктору она мне не позволила – позвонила сама. В машине, криво улыбнувшись, сказала. 

− Извини. Бывает иногда. Я тебе говорила. 

− Хотелось бы побеседовать с Робинсом. 

Она ничего не ответила. Немного погодя, спросила. 

− Ты помнишь прошлую выставку? 

Откровенно говоря, темы искусства казались мне после только что увиденного какими-то малозначащими. Перед глазами стояла жутковатая картина. Лежащая на диване Эли с омертвелым лицом…. Но надо было отвечать. 

− Помню. По мне, так к искусству почти все там относилось только в том смысле, что было искусственно. Ничего из сферы прекрасного я там не заметил. Сплошной декаданс. 

− Сюрреализм – это совсем другое дело. Что до определения всего искусства двадцатого века упадочным, то это весьма сомнительное утверждение. 

− А кто это сказал? Но декаданс явно превалирует. Во всяком случае, создается такое впечатление. Или создают. 

− Ты у меня просто универсал. Не слишком ли продолжительно для декаданса? И когда, по-твоему, намечается ренессанс? 

Насмешливость в ее голосе начинала меня раздражать. 

− Я придерживаюсь того, по-видимому, в твоих глазах ретроградного убеждения, что прекрасное – неотъемлемая составляющая произведения искусства. Не эпатаж, не стремление к новизне ради самой новизны, не выбросы болезненного подсознания, а, прежде всего, красота, элементы прекрасного. А кроссворды и прочие загадки персональных кодов я предпочитаю в журналах. 

− Но в человеке наличествует иррациональное. Почему же отражение этого факта в искусстве не имеет права на существование? Что мы сделаем с Герникой? 

− Почему же не имеет? Безусловно, имеет, но оно не должно доминировать. Капричос Гойи и Босховские заморочки – первое, что приходит в голову. 

− И как у тебя с чувством прекрасного при созерцании Босха?  

Я засмеялся. 

− Или вспомни «Старуху» Родена. Выразительность необычайная, но где там прекрасное? 

− Однако эти идеологизированные выбросы были весьма незначительны в общей массе искусства. Сегодня, если судить по выставкам, этой массы почти нет. Остались одни выбросы. Усиленно пропагандируемые, кстати. 

− Но ведь человечество изменилось! 

− Конечно. Мне кажется, что рыночные отношения и тотальный либерализм в сочетании со СМИ скверно влияют на искусство. 

− Возможно, ты в чем-то и прав, но все же ты слишком консервативен. Жизнь, мироощущения меняются. Соответственно, и их отображения в сознании художника, в искусстве. Сюрреализм, кстати, является, чуть ли ни единственным направлением после обыкновенного реализма двадцатого века, которое в значительной степени традиционно, содержит в себе весомые элементы искусства прошлых веков, и как-то примиряет современность с прошлым. В нем много от Рафаэля, Леонардо, Караваджо. 

− Ты имеешь в виду, что если у отлично выписанного рояля, стоящего в пустыне на куриных ножках сидит пианистка, то лицо ее выписано в манере мадонн Рафаэля? Действительно. Преемственность налицо. Но все же в оценках психологов, наше нынешнее искусство отражает духовный кризис, который явно надвигается на мир. Сюрреализм действительно, по крайней мере, в лучших своих образцах, несет в себе элементы художественных традиций. Но все же нарочито выпячивается даже не столько иррациональное, но просто абракадабра. Как на твой вкус такое название картины: «Голова человека, следящего за полетом неэвклидовой мухи». 

Эли усмехнулась. На каком-то повороте ее прижало ко мне. Я обнял ее за плечи, и дальше мы так и ехали. 

Вечером у нас было весело. Парни мои расшалились, и Ненси от них не отставала. К тому же у них были гости – дети наших соседей. У Эли разболелась голова, и она рано легла спать. Воспользовавшись этим, позвонил доктору Робинсу. Я знал, что он крупный специалист в своей области, и имеет свою клинику. 

− Я слышал от Элизабет, что вы собираетесь в путешествие! 

Сейчас это не ко времени. Вы, если очень нужно, поезжайте, а она должна лечь ко мне в клинику. 

− Это серьезно? 

− Да. 

− Но она же вроде бы не плохо себя чувствует! – В голосе у меня звучала паника. − У нее плохие анализы? 

− Скверные. Она знает. Но если вы попросите, то поедет с вами. Повторяю, этого делать не нужно. 

В итоге я полетел один. 

_____ 

Остановился не в самой роскошной гостинице, хотя деньги для меня теперь существенной роли не играли. 

С профессором Диасом Розенцвейгом мы встретились в тот же вечер. На прощанье Эли сказала мне, что если нам как в прошлый раз не хватит денег, то мы с ней достаточно состоятельны, чтобы финансировать экспедицию самим. На следующий день, уже перед самым отъездом я обнаружил, что на моем счету появился миллион долларов! Размеры ее состояния были мне не ведомы. Как-то мы об этом не говорили. Но миллион – это впечатляло. Профессору я сказал, что добился финансовой поддержки от неких частных лиц. Поскольку экспедиция финансировалась теперь в значительной степени мной, то я как-то автоматически выдвигался в экспедиционной иерархии на второе после профессора место. Настроение у нас было приподнятое и планы обширными. Звонил Эли в больницу. Она сказала, что дела идут хорошо и скоро ее выпишут. Не исключено, что она к нам присоединится. Мне бы Робинсу позвонить! 

За день до отправления экспедиции я получил телеграмму за подписью профессора. « Элизабет умерла. Срочно приезжайте на похороны». 

___ 

Осознавать происшедшее я начал только в самолете. Если быть точным в определениях, то я не любил Элизабет, но был к ней искренне привязан. Сначала с приматом сексуальности, а потом преимущественно как к личности. Ее смерть была неожиданна, болезненна и неприятна, я бы сказал, с организационной стороны моей жизни. У меня был свой дом, семья, были (благодаря Эли) деньги… и все рухнуло. Деньги играли не самую главную роль. Тем более что она обо мне позаботилась. Да и вообще! Я молод, здоров, и на жизнь себе уж как-нибудь заработаю. Мне вдруг стало неловко оттого, что смерть Эли я оцениваю только с позиции своих личных проблем. Смерть Нел я переживал совсем иначе. 

Меня встретил Джон. На рукаве креп. Посидел около гроба и попытался прочувствовать смерть. Но мысль все время перескакивала на себя, на свои проблемы. Казалось, что они по сравнению с небытием? Интересно – это эгоизм или естественно? И я ведь умру. И около меня будет сидеть кто-то, задумываясь и грустя больше о своей смерти, чем о моей. Наверное, что-то существенное надо сделать для людей, что бы они искренне горевали о твоем уходе. 

На похоронах соболезнования принимали мы с Ненси. После церемонии один из новых знакомых спросил, ожидать ли меня как обычно в пятницу? (Карты и интеллектуальный треп.) Сказал, что буду. 

Двоюродный брат Элизабет спросил Ненси, не хочет ли она переехать жить к ним? «Хочу остаться с Фредом». Мне это было приятно слышать. 

На следующий день меня, Ненси, и еще нескольких родственников пригласили в адвокатскую контору для оглашения завещания. В небольшой комнате, обставленной строгой кожаной мебелью, кроме меня, Ненси, миссис Бетси и двоюродного брата Элизабет, Рольфа, не было никого. Несколько погодя зашел глава адвокатской фирмы, которая вела дела семьи. Состояние Элизабет оказалось весьма значительным. 100 миллионов было вложено в различные ценные бумаги, которые давали в среднем до семи процентов годовых! Весьма внушительная сумма даже после вычета всех налогов. 27 миллионов были размещены в нескольких банках, принадлежащих, как я понял, семье. Если не считать мелких дарений, то Эли завещала мне десять процентов ценных бумаг, половину банковских вкладов, и право пользования 30% доходов до достижения Ненси совершеннолетия, при условии, что я возьму на себя все заботы по воспитанию ребенка. Если же я не буду заниматься воспитанием Ненси, то эти 30% переходят к Рольфу, который станет опекать Ненси. Конечно, все это излагалось куда детальней и многословней, но суть была именно такова. Да, дом переходил в наше совместное с Ненси владение. 

После завершения процедуры оглашения завещания, Ненси официально спросили, с кем она хотела бы остаться жить? Со мной или с Рольфом. Держась за мою руку, она сказала, что со мной. После этого я подписал документ, уполномочивающий все ту же адвокатскую фирму вести все мои финансовые дела, и на этом процедура завершилась. На данный момент опротестовывать завещание никто не собирался. 

Рольф пригласил нас с Ненси на следующее воскресенье в гости. 

Джон вез нас домой, а я размышлял о своем новом статусе богатого человека. Мой годовой доход исчислялся теперь несколькими миллионами долларов, истратить которые лично на себя я был не в состоянии. Потребности мои, человека воспитанного отнюдь не в атмосфере материальной избыточности, весьма скромны, но зато открывались большие возможности финансировать раскопки…. Дальше мое воображение не шло, и это создавало в голове некоторую сумятицу. Ладно, нечего из этого делать проблему. Попробуй – выскажись о своих затруднениях вслух! Сочтут, что ты сумасшедший. Деньги – это же мечта всех людей! За них они готовы и на тяжкий труд, и на преступления. А тебе вот так попросту с неба свалилось. Не скажешь же, что ты их заслужил. Просто повезло. Спасибо тебе, Эли. 

Когда мы подъехали к дому, и Джон почтительно распахнул дверцу машины, я почувствовал, что теперь я хозяин этого дома, и судьба моего обслуживающего персонала тоже теперь зависит от меня. 

− Джон, передайте, что все остаются на своих местах. Миссис Бетси по-прежнему командует парадом и, в общем, все остается без изменений. 

− Спасибо, сэр. Сейчас же передам, а то все волнуются, сэр. 

Я разбирал бумаги Элизабет, когда ко мне зашла миссис Бетси.  

− Фред, вы теперь хозяин в доме. Я достаточно состоятельна, что бы жить, где пожелаю. Но в мои годы мне бы не хотелось менять свой образ жизни. 

− Миссис Бетси… 

− Зови меня просто Бетси. 

− Спасибо. Бетси, вы для меня главная опора в доме! Я с радостью воспринимаю вашу просьбу. Ваша роль в воспитании детей бесценна. Особенно в нашем нынешнем положении. Я хотел посоветоваться с вами по вопросам безопасности. Кроме новой сигнализации, мне хотелось бы, что бы в доме все время находился охранник. Когда Джон уезжает, в доме остаются только женщины и дети. У меня есть люди, которым я доверяю. 

− Что ж, это не помешает. Как Вы смотрите на то, что бы немного повысить персоналу зарплату. Скажем, на 10%? 

− Не возражаю. Джону на 15 

______.  

Вечером я отправился к Филу. Зал не был переполнен. Несколько человек «качались» на станках. Двое вели неспешный рукопашный бой. Витрина снова была разбита. Часа через два зал опустел. Я принял душ, и мы с Филом открыли по банке пива. 

− Как идут дела? – Фил неопределенно пожал плечами. 

− Кое-как перебиваюсь. Такому как я заработать прилично, не нарушая закон, довольно трудно. К бизнесу у меня никаких способностей. Идти в полицию у меня никакого желания. Вот мой китаец требует прибавки, а где я ему возьму? Он, действительно, стоит большего, но у меня нет возможности ему платить. Жаль, если уйдет. 

− Элизабет умерла. 

− Знаю. Переживаешь? 

− Как ты смотришь на то, что бы перейти ко мне на постоянную работу? С «пушкой» в кармане. 

− А на кого бросить зал? 

− Можешь вообще бросить. А можешь на брата. Будешь захаживать, если захочешь. Сем наверное не будет против. 

− А что Джон, уходит? 

− Да нет. Просто расширяю штаты. 

− И что ты мне хочешь платить? 

− Мне нужен дома свой человек, Фил. А за деньгами дело не станет. Мы ведь с тобой всегда отлично ладили! А о деньгах не беспокойся. У меня теперь куча баксов. Эли мне оставила весьма приличную сумму. Я мог бы нанять кого угодно, но твоя физиономия меня устраивает больше всего. Будешь командовать Джоном. А если понадобиться, наймем еще кого-нибудь. 

− Заеду к тебе завтра с утра. Посмотрю. 

Фил перебрался ко мне, и с тех пор мы всегда были вместе. 

______ 

В воскресенье мы с Ненси отправились в гости. Сначала нас видимо обозрели телекамеры. Потом дверь отворил дворецкий, но за ним уже стояли Рольф с женой и дочерью. Ненси убежала с женщинами, а мы с Рольфом уселись в гостиной за традиционным мартини. 

− Фред, вы теперь состоятельный человек! Какие, если не секрет, планы в отношении свободных денег? Вы уж простите мое вмешательство в ваши дела. Дело в том, что за всеми вложениями сестры наблюдал я. Если позволите, я продолжу в том же духе. Речь, прежде всего, идет о деньгах, лежащих мертвым грузом в банках. Я допускаю, что какой-то процент наличности вам может понадобиться для ваших экспедиций, но советую при первой возможности вложить деньги во что-нибудь более прибыльное. 

− Рольф, будем откровенны! Я весьма смутно разбираюсь в бизнесе, и буду вам очень признателен, если вы и впредь будете присматривать за моими финансами. 

− Кажется, вы опять собираетесь в экспедицию? 

− Да. Вы меня не одобряете? 

− Напротив. Надеюсь, вы не обидитесь, но когда я узнал от Эли, что она собирается за вас замуж, то ознакомился с вашей деятельностью весьма детально. Очень серьезные люди заверили меня, что вы с профессором занимаетесь нужным делом. Более того, я даже хочу предложить вам некоторую финансовую поддержку. О, я понимаю, что вы в ней, возможно, уже и не нуждаетесь. Но дело в том, что я собираюсь оставить бизнес и заняться политикой. Хочу выставить свою кандидатуру в конгресс. Для моей избирательной компании было бы полезным участие в финансировании такой экспедиции. 

− Разумеется! Никаких возражений! И если вы подскажете, мы с профессором упомянем об этом в нужных выражениях. 

− Благодарю вас. Чек пришлю по почте. 

− Скажите, ради чего вы идете в политику? Это нужно для вашего бизнеса, или попытка изменить что- либо в политике Соединенных Штатов? 

− Скорей второе. 

− У вас есть какие-то идеи? 

− Вот именно. Вы задумывались всерьез о будущем человеческой цивилизации? Назревает необходимость в больших переменах. 

− Вы имеете в виду, что масса глобальных проблем приближается к критической? Проблемы глобализации?  

Он с нескрываемым удивлением взглянул на меня. 

− Вот именно. Элизабет не зря восхищалась вашей разносторонностью. Беда в том, что капитализм даже в постиндустриальном обличии в развитых странах изжил себя, и проблем глобализации должным образом не решает. А пора бы. – В устах преуспевающего дельца с Уол Стрита все это звучало как-то необычно. 

− Вы полагаете, что история – это уже не стихийный процесс? 

− Она всегда была многоальтернативной. Полагаю, что теперь степень управляемости историческим процессом значительно возросла. Точнее сказать, возросли возможности управления, которые используются, на мой взгляд, недостаточно. Я, признаться, еще не в должной мере вник в проблему, но мои эксперты работают над этим. Кто-то из философов сказал, что задача состоит не в том, чтобы мир познать, но чтобы мир переделать.  

Я еле удержался от смеха. 

− Это сказал Карл Маркс. В одной стране вроде бы попытались это сделать, но кончилось, как известно, плачевно. И не без нашей помощи.  

Он несколько смутился и, разведя руками, выдал: 

− Но идея была первоклассная!  

Нет, он положительно сбивал меня с толку. 

− Вы сочувствовали Советам? 

− Ни в коем случае. Но я приветствовал саму идею управлять историей. А они там шли не тем путем и наделали глупостей. − Я что называется, развесил уши. Меньше всего, идя сюда, я ожидал беседы на тему о переустройстве мира. – А вы думаете иначе? 

Ему было хорошо за сорок. Мне только двадцать девять. Он со своими экспертами видимо всерьез взялся за эти проблемы. Мое знакомство с ними весьма поверхностно. 

− Я вижу, как мне кажется, проблемы, но очень смутно представляю себе пути их решения. Люди трагически эгоистичны и не дальновидны. Из истории мы знаем, что без основательного бития по головам они вряд ли пойдут на какие-либо серьезные политические изменения, а особенно, если они к тому же потребует каких-то весомых материальных жертв. Но в нынешних условиях, когда гром грянет – может оказаться уже поздно. 

− Вы совершенно правы. Но боюсь, что поступиться какой-то частью свобод и благосостояния в конечном счете все же придется. 

− Попробуйте сказать это своим избирателям.  

Он засмеялся. 

− Но когда кончится нефть или голодающие миллиарды Юга двинуться на сытый Север? Что тогда? Всемирное ядерное побоище?  

Вошли женщины, и мы перешли в столовую. За обедом Рольф спросил. 

− Вы не будете возражать, если на время вашего отсутствия Ненси поживет у нас? 

− Если Ненси захочет, то, пожалуйста. Ненси, ты как? 

− А нельзя поехать с тобой? 

− Милая, там довольно тяжелые условия. Я не хотел бы рисковать твоим здоровьем. 

− Я спрошу у тети Бетси. 

− Примите мое почтение, Фред. Дети очень привязаны к вам. У вас какой-то секрет в принципах воспитания? 

− Не думаю. Я их всех люблю. 

Через день я улетел. 

____ 

Сон был тягостен. Меня все-таки поймали и собирались повесить. Проснулся весь в поту. Ныло сердце и не хватало воздуха. Включил свет, измерил давление. Слава богу, новые аппараты позволяли это делать довольно быстро. Что ж, вопрос ясен. Сунул спасительную таблетку под язык и стал ждать. Минут через 15-20 должно полегчать. Тема размышлений на это время обычно одна, и проходит под девизом: «Если это неизбежно, то почему не сейчас?» Смерть – это выпадение человека из времени. Нечто, умершим не ощущаемое. Но существует еще процесс умирания. Очень противное состояние. Особенно, если длится долго. По-моему, я как раз в таком состоянии и нахожусь. Не так уж стар, но с сердцем серьезные нелады. В какой-то книге читал, что процесс этот психологически сложен, многоступенчат и т.д. Наверное. Одно могу сказать точно: он неприятен. Даже, если тебя и не гложут сомнения на счет разумности твоей жизни минувшей. Даже если ты веришь в воскресение Христово. Несогласным предлагаю попробовать. 

Стало легче. Не то, что бы прошло, но не сравнить! Кряхтя и чертыхаясь, оделся. Вывел машину и отправился выверенным маршрутом в сторону лесистых холмов. Буквально через считанные минуты уже сидел в своем кресле в склепе, и созерцал портрет Элизабет. Умница. Тонкий человек. Если бы не эта ее треклятая болезнь, мы жили бы с ней долго и счастливо. Эли очень много сделала для меня. Я имею в виду, прежде всего, деньги. Деньги, которые обеспечили мне свободу и независимость. Свободу поступков. Мне кажется, я не злоупотребил этими деньгами. 

С точки зрения расхожей морали я, несомненно, грешен, поскольку уже через неделю после ее смерти с кем-то был, но это всего лишь физиология. Изменил Эли, ее памяти я много позже. Но что поделаешь с жизнью? Она требует своего. Так уж получилось, что Эли нет, а я еще почему-то есть. И все у меня на месте. А женщины, ушедшие и пребывающие уже только в моей памяти, вовсе не требовали отречения от жизни. Они всегда желали мне только хорошего. Нынешней жене уже много лет, но если после моей смерти она захочет как-то устроить свою жизнь, замуж выйти (в чем я очень сомневаюсь), то разве я против? Пусть ей будет хорошо. 

______ 

Итак, я вернулся на юг, где, по словам профессора, только меня и не хватало для начала экспедиции. 

В самолете моим соседом оказался работник американского посольства. Рослый и веселый парень, с которым мы скоро перешли на «ты». Не знаю, чем он там, в посольстве конкретно занимался, но осведомленность о положении в стране проявлял завидную. Когда же узнал, куда конкретно мы собираемся направиться, изрядно посерьезнел. 

− Фред, я бы не советовал туда соваться. Напряженность в этих районах изрядно возросла. 

− В прошлом году там было абсолютно спокойно. 

− Да. Но, знаешь ли, все действительно течет, и, порой, довольно быстро меняется. Сейчас там партизанская зона крайних леваков. Можете запросто угодить к ним в заложники. 

− Ты считаешь, что они так уж не правы в своих требованиях? 

− Пожалуй, нет. Уж я-то знаю степень коррумпированности тамошних чиновников, нищету в провинции и моральный облик их военных. По части критики левые правы. Вот по части способов лечения своих социальных недугов у нас с ними большие расхождения. Социализм, который они хотят установить, как показал опыт, разрушает экономику, и по существу ничего не меняет. Разве что на первых порах. Кроме того, я не вижу на практике четкой грани между наркодельцами и левыми. У левых – это тоже важнейший источник доходов. В общем, мешанина страшная. Мы поддерживаем правительство только потому, что из всех местных зол – оно наименьшее, и не враждебно Соединенным Штатам. Но какое все это имеет отношение к вашим частным проблемам? 

− Боб, но почему я об этом раньше ничего не знал? Почему ничего не знает профессор Розенцвейг? Руководство университета? 

− В общих чертах знают. Можешь удивляться, но вполне возможно, что они уже договорились. 

− Кто с кем? 

− Университетское начальство с левыми. Или, даже, с наркобаронами. Не исключено, что ваша экспедиция повезет что-то для партизан. Медикаменты, например. 

− Но неужели я бы об этом не знал? 

− Если очень захочешь, то возможно и узнаешь. А если откажешься – сорвешь экспедицию. 

− Ты советуешь закрыть на все это глаза? 

− Затрудняюсь тебе советовать, но предупреждаю о риске. Официального запрета на поездку американских граждан в страну нет, но опасность уже есть.  

Я довольно долго «переваривал» услышанное. 

− Спасибо, Боб. Приму к сведению все, что ты сказал. 

− Буду признателен, если при возвращении из экспедиции расскажешь о ситуации в тех местах. Я даже дам тебе список вопросов, которые меня интересуют в первую очередь. У нас хорошие отношения с церковными властями. Настоятельница монастыря там преподобная Хуана – очень интересная дама. Начальник местного гарнизона – майор Вильянос, − изрядная сволочь и взяточник, скажу тебе. Есть подозрения, что наркомафия держит его в руках. Собственно поэтому его и перевели в этот район, где наркотиками пока никто не занимается. Что вы там собираетесь раскапывать? 

− В прошлый раз мы обнаружили остатки древнего храма. Поковыряемся. Может, найдем еще, что-нибудь интересное. Пока мы даже не знаем, что это за храм, какой эпохи? 

− Как у тебя с испанским? 

− Кое-как объясняюсь. 

− Тебе нужно пожить в испанской семье, или завести местную девочку. Могу даже порекомендовать. 

− Но мы же уже отправляемся!  

Он усмехнулся. 

− Не думаю, что это произойдет так уж скоро. 

Я вновь обратился к задремавшему Бобу, когда мы уже шли на посадку. 

− Дружище, признавайся, ты, наверное, в посольстве главный разведчик.  

Он ухмыльнулся. 

− Тебе скажи. 

− Небось, сегодня же затребуешь все материалы на меня. Но это не доставляет мне особого беспокойства. Вот если бы ты мог оказать мне одну услугу, то при случае, я, со своей стороны, постарался бы что-нибудь сделать и для тебя. Из досье, которое тебе пришлют, ты узнаешь, что кое-какие возможности у меня есть.  

Он снова ухмыльнулся. 

− А что надо? 

− Чтобы не досматривали мой багаж слишком внимательно. 

− А что там? 

− Личное оружие. Знаешь, в джунглях может пригодиться. Особенно в связи с твоей информацией. 

− Оно тебе не поможет. Скорей наоборот. 

− Не скажи. Все же два года в морском спецназе меня кое-чему научили. К тому же я намерен выписать своего учителя-сержанта на должность охранника. А вдвоем, поверь, мы уже кое-что. Но на рожон, конечно, переть не будем. Только самооборона, и в самом крайнем случае. 

− Стоило тащить сюда из Штатов оружие. Да я тебе тут хоть танк организую. За бабки, разумеется. 

− Ну, кто же знал, что мы с тобой встретимся! Но у меня там тоже не рухлядь. – Перечислил свой арсенал, чем вызвал у Боба уважительную мину на физиономии. 

− Ладно. Выпивка с тебя. Давай квитанцию. 

− Естественно! Это как минимум! 

И действительно. С багажом никаких проблем не возникло, что еще больше убедило меня, что Боб в посольстве не клерком работает. 

Боб оказался прав. Министерство внутренних дел задержало экспедицию на неопределенное время. 

Встречала меня на вокзале жена профессора Анна-Мария, которую я для краткости звал Ан. Бывшая студентка профессора. Младше его лет на двадцать. Стройная брюнетка. В лице что-то индейское. Поведала мне все нас касающиеся новости. Профессор в связи с задержкой переключился на другую работу – пишет книгу. Приглашает меня сегодня вечером в гости. Мне Ан нашла квартиру вблизи от университета, куда и везла сейчас. Разговаривали мы с ней на несколько странном испано-английском. Я к ней обращался по-испански, а она мне отвечала по-английски. Со стороны, наверное, выглядело забавно. 

Квартира была очень удобна и состояла из двух приятно меблированных комнат и балкона. Расположившись, не дожидаясь вечера, позвонил профессору. Ответила Ан, которая уже успела добраться до дома. У профессора затянувшаяся сиеста, так что все равно придется подождать. Потом позвонил Бобу на службу. Почему-то я был уверен, что неженатый Боб сначала пойдет на работу. Действительно. Договорились вечерком встретиться. Мне предстояло ставить выпивку! 

Нужна машина, и, было уже, собрался за ней отправиться, но вспомнил, что теперь я человек состоятельный и могу себе кое-что позволить. Позвонил в салон и попросил прислать ВМW. В ответ недоуменное молчание. Наконец к телефону подошел сам хозяин и сказал, что у них так не принято. «Приезжайте и выбирайте сами». Возможно, в этом был свой резон. Тогда я попросил прислать за мной машину. Снова замешательство. Нет, торговать они еще не научились. 

− На американский взгляд странно вы ведете коммерцию. Придется обратиться в другую фирму. – Это возымело. 

Хозяин торопливо заявил, что никуда обращаться не нужно и машина за мной сейчас выедет. Прождал больше часа, но никакой машины не дождался. Опять позвонил Бобу и поплакался ему на местный сервис. Боб почему-то обрадовался, и направил меня к одному парню из посольства, который возвращался в Штаты и просто мечтал продать кому-нибудь пару машин с гаражом. Заполучив машины вкупе с сердечной благодарностью соотечественника (одна из них как раз ВМW), позвонил домой в Штаты. Дома Фила не было, но в клубе я его застал. Согласился без лишних слов. По-моему даже с радостью. Потом договорился с профессором о встрече, и после обеда поехал к Диасу. 

Он был очень расстроен. Говорил, что не все еще потеряно и, возможно, кому-то придется «дать». Как я на это смотрю?  

Я сказал, что все зависит от суммы и согласия спонсоров. Выдумав мифических спонсоров, я уже вынужден был о них не забывать. Выступать в качестве мецената-миллионера мне почему-то не хотелось по многим соображениям. Потом подъехал Боб и был представлен. Побеседовав о разном, мы уже собирались отбыть, когда вошла Анна-Мария при полном параде. 

– Диас, ты не будешь возражать, если я присоединюсь к молодым людям, и мы посидим вечерок в каком- нибудь модном кабаке?» Мы с Бобом немножко растерялись, но Диас согласился раньше, чем мы успели прореагировать. Изобразили радость и отбыли. 

Ресторан, куда нас затащила Ан, назывался «Парадиз». Примерно через часок Боб откланялся, и мы с Ан остались наедине. Если бы эта молодая и привлекательная особа не была женой Диаса, так почему бы и нет! Я попытался перевести беседу в сферу наших с Диасом научных интересов, но это не нашло никакой поддержки. Тогда я попросту выдал текст, что супруг уже, по всей видимости, заждался и пора домой. В ответ Ан рассмеялась.  

− Знаешь, если я и вовсе не приду, он не очень огорчится. Только бы не было разговоров, порочащих его честь. − Взглянув на свои часики, добавила. − Если только в этом проблема, то поехали к тебе. Во всяком случае, еще пару часов у нас есть. 

Деваться было некуда. Мораль в данном случае тривиальна: не женись на красотке, которая младше тебя на двадцать лет. Со временем природа отомстит. 

На следующее утро Диас позвонил мне, но вопреки предчувствиям, по совсем другому поводу. Профессор предлагал не ждать разрешения министерства, а отправиться совсем в другое место. Правда, без него. Побывавшая там студенческая экспедиция утверждала, что обнаружила в некой пещере следы пребывания древнего человека. В свете дискуссии о заселении Американского континента в сравнительно позднее время, это открытие представляло бы огромный интерес. Лопес, его помощник, согласен ехать. Он отличный специалист. Еще с одним неизменным спутником профессора − Хуаном, следовало переговорить. Но тут, по-видимому, проблем не будет. Хуан во всех экспедициях профессора выполнял охранно-хозяйственные функции. Впрочем, если было нужно – брался и за лопату. Я был с ним в прошлой экспедиции, и мне расписывать его достоинства не нужно было. Главная проблема по профессору – это деньги. Если я добуду их у своих спонсоров (сверх предназначенного для основной экспедиции), то все остальные проблемы он берет на себя. Я ответил, что сегодня же позвоню в Нью-Йорк и незамедлительно извещу его о результатах переговоров. Действительно, незамедлительно запросил себя и решил, что требуемая сумма, в сущности, для меня незначительна, а посему спонсоры выразили свое согласие. Сидеть в городе и ждать разрешения бог знает сколько времени не интересно, даже если при этом развлекаться с Анной-Марией. Вечером прилетел Фил, а еще через два дня мы отправились поездом по назначению. 

____ 

Небольшой унылый городок в предгорье, который казался пустым, встретил нас жарой и пылью. Перемещаться дальше следовало на лошадях. Через пару часов Хуан эту проблему решил и, переночевав в каком-то сарае, поскольку никаких гостиниц или чего-то подобного в городке не было, мы на рассвете тронулись в путь.  

Проводник, которого Хуан нанял, готов был довести нас только до самого селения. Дальше мы должны были добираться сами, порасспросив местных жителей, которые, как я понял, любезностью не отличались. 

Пустынный ландшафт, изредка нарушаемый зарослями кустарников и одиночными деревьями. Почва серо-бурая. Дороги как таковой нет. 

Заночевали в какой-то лощине. После ужина сидели у костра и толковали о разном. Проводник сказал, что пещеры, в которые мы стремимся попасть, проклятое место. Там во времена войны с испанцами расстреливали людей, и их неприкаянные души до сих пор бродят по ночам. Мы с Лопесом переглянулись. Не их ли останки студенты приняли за нечто доисторическое? 

− Лучше бы не ходили туда. Уж сколько людей пробовало, но добром это никогда не кончалось. 

− Они поумирали, что ли? – Фил спросил по-английски, а я перевел. 

− Не они, так другие. Но всегда что-нибудь с ними нехорошее случалось. 

− В прошлом году была там группа наших студентов. Вроде бы все в добром здравии.  

Немного помолчав, проводник сказал: 

− Они выпустили оттуда зло. – Еще через некоторое время добавил. − На правом берегу реки деревня, но вместо старосты всем заправляет какой-то монах. Вроде христианин, но не такой, как все. Он там главная власть. А на левом берегу живут несогласные. Всего одна семья. Большая семья. Живут все вместе. Дом большой построили. Тоже христиане. Хорошие люди. Они как отделились – мирно стало. А с прошлого года все вроде озверели. С ружьями ходят. Сюда полиция приезжала – предупреждала ихнего попа. 

− И вы связываете это с посещением пещеры студентами? – подал голос Лопес.  

Проводник пожал плечами. 

− Сами посудите. Это завсегда так. Что-нибудь нехорошее случается непременно. 

Фил завернулся в одеяло и улегся спать. Хуан спал уже давно. На всякий случай решили по очереди дежурить. Мне выпало первому. Лопес продолжал сидеть, уставившись в огонь. 

− Лопес, я вижу, эти рассказы на вас подействовали! Вы верите в бога, в мистику? 

− Как вам сказать? В бога, пожалуй, не верю, но в нечто, стоящее над нами и как-то организующее мир верю. 

− Разве это, по сути, не то же самое? Просто вы как бы отвергли ритуальную компоненту. Но для таких как вы, она может быть и не нужна. Странно, однако. Вы ведь человек весьма просвещенный! 

− Просвещение само по себе не решает ни нравственных проблем, не вносит достаточной ясности в миропонимание вообще. Не очень-то добавляет миру ни доброты, ни ответственности. 

− Но все же содействует. Однако причем здесь пещерные суеверия? Это незнание порождает мистику, оккультизм. 

− Нельзя же с такой легкостью всегда отрицать некоторые многократно зафиксированные вещи! Отрицание непонятного, хотя и наблюдаемого – это всего лишь защитная реакция психики. 

− В отношении твердо установленных фактов я с вами согласен. Но их ведь не так уж много! К тому же со временем многое разъясняется на вполне научной основе. 

Вера в нечто мистическое – это не объяснение, а просто уход от решения. Это тоже психическая защита. 

Долго молчали. Наконец Лопес встал и начал устраиваться на ночлег. Уже лежа, пробормотал. 

− Разум всегда должен допускать наличие чего-то нового, неизведанного. А если он с ним встречается, то следует его изучать, а не «заметать под ковер». 

− С этим не поспоришь. Вот у нас есть шанс одно такое суеверие, одно неизведанное проверить.  

Он не ответил. 

Утром двинулись дальше. Кроме нас пятерых, с нами еще две лошади, навьюченные имуществом. Кроме Лопеса все вооружены. Я со своей супер-винтовкой. Пистолет тоже при мне. Ружья для Фила и Хуана достал Боб. С отдачей. У проводника что-то древнее времен второй мировой войны. 

Часам к двум мы въехали в редкий лесок, который постепенно густел. Еще через пол часика показалась река. Футов триста не меньше. Проехали с милю вдоль по берегу, когда проводник остановился. 

− Если хотите в деревню, то здесь брод и переходите на правый берег. Если к несогласным, то они ниже по эту сторону. Пещеры там. – Он махнул рукой влево. 

− Зачем нам в деревню? 

− Может, рабочих нанять захотите. Эти навряд согласятся. У них своей работы хватает.  

Расплатившись с проводником, решили в деревню не заезжать, и направились вниз по течению к «несогласным». 

Заметили нас, очевидно, еще издали. Двухэтажный деревянный дом, огороженный высоким забором. Из ворот вышли двое с ружьями в руках. Еще один ствол я заметил в окне второго этажа. Злобно лаяли невидимые за забором собаки. 

В переговоры вступил Лопес. Оказывается, он запасся письмом от ребят из прежней экспедиции, и это сразу решило все проблемы. Я не был в восторге от того, что Лопес утаил это от меня, но решил не обращать внимания. 

Нас устроили в чистом сарае и пригласили к обеду. Обед прошел без особой чопорности, но и без даже намека на какую-то развязность. За столом были только взрослые. Не считая нас, пять мужчин и пять женщин.  

После обеда были улажены без проблем все материальные вопросы, и мы отправились в свой сарай разбирать вещи. Вечером молоденькая девушка лет пятнадцати принесла нам на ужин кувшин молока, сыр и лепешки. Ко мне она обратилась по-английски. Акцент был сильный, но понять ее можно было вполне. Она учиться в колледже иезуитов, и просила разговаривать с ней по-английски, для практики. Пока мы ели, я попутно рассказывал ей про нашу экспедицию, про университет. Выразил удивление, что именно ее отправили учиться. Засмеялась.  

− Я способная. У меня это хорошо получается. Летом приезжаю домой и помогаю в работе. 

Расспрашивал ее про прошлогоднюю экспедицию, про пещеру.  

− Вы католики? – Она слегка замялась. 

− Не совсем, но выбора не было. 

− А те, за рекой? 

− Они сектанты. Держитесь от них подальше. Они на все способны. – Она сразу посерьезнела. – Их бог жалости не знает. 

Чувствовалось, что разговор на английском дается ей не легко. Увидев, что мы поели, собрала посуду и ушла, не забыв пожелать нам доброй ночи и по-испански, и по-английски. 

Немного погодя, зашел хозяин. Финансовые вопросы вроде были все урегулированы! Но он зашел предупредить нас в отношении деревенских. В прошлый раз студентов сопровождали солдаты. А сейчас нас мало и они могут доставить неприятности. Говорил уклончиво. Уходя, еще раз заметил, что нас предупредил. 

Утром после завтрака мы выехали. Хозяин послал с нами одного из своих сыновей – парнишку лет двенадцати. С ружьем. Дорога шла с небольшим подъемом. Вдали синели горы. Лесок скоро кончился, и мы ехали по бурой и сравнительно ровной пустоши. Наконец, часа через полтора добрались до подножья невысокого, но протяженного холма. На высоте примерно десяти футов зияли два больших проема. К левому вела дорога явно искусственного происхождения. По ней, слегка пригнувшись, мы въехали в довольно обширную пещеру, в которой можно было разместиться вместе с лошадьми. Мальчонка ускакал, а мы стали располагаться. Пока Хуан с Филом раскладывали вещи, мы с Лопесом осмотрели пещеру. В левой части чернел вход в низкий и извилистый коридор, который вел куда-то в глубь холма. В правой части в известняке было вырублено нечто вроде тоннеля высотой примерно футов в десять. Мы двинулись по нему, но ярдов через пять уперлись в завал, так что пришлось возвращаться. 

Пошли по левому коридору. Он был гораздо уже и к тому же скоро начал еще больше сужаться. Потолок тоже опустился. Пришлось пригибаться. Пол был очень не ровный. 

− Где-то он разветвляется, – пробормотал Лопес.  

И действительно, скоро мы обнаружили ответвление влево. Поразмыслив, продолжили идти прямо. Минут через десять подошли к выходу, заросшему кустарником. Выбравшись на свет, оказались на противоположном склоне холма. Ничего интересного. Обратно шли, внимательно осматривая потолок и стены. Судя по всему, коридор был искусственного происхождения. В одном месте на стене вырезаны еле видимые и малопонятные символы. Нам, во всяком случае, они ни о чем не говорили. На полу изредка попадались кости всевозможных мелких животных. 

Левое ответвление было еще уже и ниже. Через сотню футов пришлось пригнуться. Футов через двадцать коридор оканчивался небольшой круглой камерой. По середине находился полусгнивший столб, и вокруг него еще можно было различить следы костра. Это было странно, так как при отсутствии вентиляции тут можно было попросту задохнуться. Да и для горящего костра кислорода вряд ли было достаточно. На стенах и потолке никаких знаков. Только у самого выхода дотошный Лопес обнаружил полустертые цифры, из которых различить можно было только первые 1 и 8. Получалось 18… Это была уже современность. От интересующего нас древнего мира довольно далеко. 

За четыре дня мы изрядно перекопали главную пещеру. Нашли множество человеческих костных останков, но по уверению Лопеса, это были сравнительно поздние захоронения. Можно даже сказать, современные. Нашли и несколько плоских кремней, но чтобы назвать их рубилами или какими-то другими орудиями труда древних, нужно было иметь уж слишком богатое воображение. Зато нашли две расплющенные пули от мушкетов или чего-то подобного. Удивляло отсутствие остатков одежды. 

Сидя у вечернего костра, мы с Лопесом решали, что делать дальше? Можно было продолжать углубляться в главной пещере, а можно было попытаться разобрать завал. Кто знает, что там за ним. С утра решили заняться завалом. 

Но утро приготовило нам другой сюрприз. На костре, разведенном снаружи, варился утренний кофе, когда к нам пожаловали два всадника. За спинами у них торчали ружья. Я находился в пещере и быстренько взял свое ружье. Не слезая с коней, один из прибывших, чуть ли не давя Лопеса лошадью, спросил далеко не мирным голосом, что мы тут делаем, кто мы такие и кто нам разрешил копать в пещере? Стоя в проеме, я в тонах по возможности мирных объяснил, что мы экспедиция столичного университета, и что у нас имеется разрешение на археологические раскопки, подписанное министром внутренних дел и военными властями. Разрешение военного коменданта района у нас тоже имеется. Немного покрутившись вокруг, они потребовали предъявить им эти бумаги. У меня были ксерокопии всех документов, и одну из них я им передал. Сделал я это, преодолевая сильное желание послать их куда подальше, но здравый смысл возобладал. Все же я спросил, кто они такие? Это их почему-то чрезвычайно разозлило. Они начали еще энергичней дергать своих лошадей за поводья. Один из них, по-видимому, старший, выругался и заявил, что без разрешения их старосты ничего здесь трогать нельзя, и что бы мы немедленно ехали с ними. Я возразил в том смысле, что юрисдикция старосты на столь отдаленные от деревни места вряд ли распространяется. Майор Рамирес не говорил мне, что кроме него здесь может командовать еще кто-то. Небрежно сунув наши бумаги за пазуху, он заявил:  

− Получите свои бумаги у старосты. А с этими заречными лучше не якшайтесь. Вам же хуже будет. 

Развернув лошадей, они стремительно унеслись прочь. Из глубины пещеры вышли Хуан с Филом. Оба с ружьями в руках. 

Мы поняли, что пора сворачивать работы. Власти были далеко, а эти отнюдь не мирные поселяне могут разделаться с нами очень быстро. Нравы в стране всем известны. Но и любопытство наше было велико. Поэтому, наскоро позавтракав, мы принялись за расчистку завала. К концу дня напряженной работы мой лом провалился в пустоту. Но мы валились с ног от усталости. Лопеса, от которого в этой тупой работе было минимум пользы, направили для приготовления ужина. Поели и завалились спать. Первым дежурил Фил. Но в течение ночи не произошло ничего угрожающего. Едва поев, мы тут же кинулись расширять отверстие. При свете фонаря было видно, что тоннель идет дальше и что стены его чем-то облицованы. Еще через час в отверстие уже можно было пролезть, что я и сделал. Действительно, стены были облицованы камнем. На высоте примерно пяти футов из белых прямоугольных плиток по обе стороны коридора шли полосы. Нечто вроде фриза, причем на каждой плитке было какое-то изображение красного цвета. Да, это была действительно находка, достойная внимания. Присмотревшись, мы с Лопесом поняли, что на белых плитках изображены жуткие сцены истязания людей. Вот некто с бородой перерезает своей жертве глотку. Вот два, по-видимому, воина удерживают на каком-то столе жертву, а над ней нависает бородатый и горбоносый тип с ножом и совершенно очевидными намерениями. А, что бы не было сомнений, на следующей плитке изображено расчленение тела. И все в таком же роде, причем некоторые сцены явно повторялись. 

Пройдя еще шагов двадцать, мы очутились в большом круглом помещении футов двадцать в диаметре с купольным сводом. 

По середине зияло чернотой круглое отверстие – колодец диаметром футов в пять. От глубины его кружилась голова. У стен помещения располагались две каменные как бы лежанки. Под впечатлением только что увиденных картинок, я живо представил себе, как на них-то и производят все эти жуткие экзекуции. Возможно, я был не так уж далек от истины. Но что-то подсказывало нам, что нужно спешить и уносить поскорее отсюда ноги. Фил с Хуаном начали сворачивать лагерь, а мы с Лопесом фотографировали и подбирали осколки нескольких выпавших плиток. Кое-как заделали проход и очень скоро двинулись к своим гостеприимным хозяевам, которых не видели уже почти неделю. Ехали в напряжении потому, что ожидали в любой момент уже не двух, а пару десятков «гостей» с отнюдь не добрыми намерениями. 

Не доехав до леса, Фил остановил лошадь и показал нам на столб дыма, поднимавшийся со стороны усадьбы. Доносились еле слышные на таком расстоянии выстрелы. Конечно, в местные усобицы лучше не встревать. Мы скучились на опушке, не зная, что предпринять. Через некоторое время услышали, что кто-то бежит по лесу в нашу сторону. На всякий случай рассредоточились и приготовили ружья. Из леса выбежала Лусия. Та самая, которая говорила со мной по-английски. Увидев нас, она зарыдала и опустилась на землю. Я спешился и подошел к ней. Сквозь слезы и всхлипывания она рассказала, что сегодня утром на них напали сектанты. Отец велел ей бежать к нам, но она спряталась в кустах и все видела. Убили всех. Даже детей. Забирают скот, инвентарь, домашнюю утварь. Уцелела она одна. 

Мы молча слушали, пораженные дикой жестокостью. Она как бы дополняла только что виденные нами картинки на фризах подземелья. Лопес предложил немедленно уезжать. Я возразил. Может быть, там кто-то уцелел и нуждается в помощи? Фил и Хуан поддержали меня, и через некоторое время мы уже подъезжали к остаткам догоравшей усадьбы. 

Из одного окна свисал обгоревший труп женщины. Из-за сильного жара близко подъехать было невозможно. Фил подозвал меня и показал нечто бесформенное и кровавое. Это было туловище мужчины. Обезглавленное и с обрубленными конечностями. На пороге лежало обгоревшее тельце ребенка с разможженой головкой. Все. Я дошел до точки кипения. 

− Лусия, их еще можно перехватить? – Она не отвечала, молча глядя на пожарище. Потом, словно очнувшись, заговорила. 

− Наверное, можно. Они со своими телегами едут очень медленно. К броду. Выше есть другой брод, но с телегами там не пройти, а на лошади можно. 

− Я никого не зову с собой, но я хочу их на переправе встретить. А вы подождете меня на левом берегу. 

До верхнего брода добрались быстро. Фил и Хуан молча присоединились ко мне. Лопес с Лусией должны были ждать нас здесь, на левом берегу. 

Правый берег был сравнительно высокий. На месте, где можно было переправляться с телегами, высокий берег снижался, и проходила дорога к броду. По заверению Лусии другого места для переправы с телегами в окрестностях не было. Бандиты, как я надеялся, еще не проходили. Видимо, награбленное имущество сильно тормозило их продвижение. Бандиты. Какие же это бандиты? Мирные поселяне. В Христа верующие. Ненависть захлестывала меня. Но следовало спешить. Они могли появиться в любую минуту. Привязав лошадей, разбились на две группы. Фил с Хуаном залегли слева, а я справа от дороги. Еле успели. Обоз, окруженный всадниками в круглых черных шляпах, показался буквально через несколько минут. «Кажется, все-таки их бог против них» − успел я подумать и занял позицию. 

Изрядно нагруженные возы медленно въезжали в реку. Всадники с двух сторон поддерживали их, пытаясь противостоять течению. Видимо, это требовало изрядных усилий. Как-то не верилось, что эти самые люди только что, в сущности, ни за что убивали других людей, проявляя просто-таки зверскую беспощадность. Какая религия, какой бог могли позволить такое? И тут я вспомнил кровавых жрецов на фризе в пещере. Что ж, достойные продолжатели традиции. Но погодите! 

Когда передний воз достиг примерно середины реки, я выстрелил. Выстрела никто не услышал. И не только потому, что ружье мое было почти бесшумным. Река тоже шумела изрядно. 

Лошадь рухнула в воду. Всадники, не понимая в чем дело, кинулись ее поднимать. Вся колона остановилась. До них не было и шестидесяти ярдов. Мишень они представляли собой отличную. Державший вожжи на первой телеге рослый старик с седой бородой и крючковатым носом показался мне ожившим жрецом с одной из картинок подземного фриза. 

Он получил вторую пулю. В тот же миг открыли огонь Фил с Хуаном. Это было побоище. Я методично снимал их одного за другим. В меня даже не стреляли. Когда обойма кончилась, я немного пришел в себя. Надо было уходить. Две лошади, потерявшие всадников, выбрались из воды и брели по дороге. Схватив одну из них под уздцы, я побежал к своим лошадям. На встречу мне выскочил Фил почему-то с двумя ружьями.  

«Хуан убит». Рассуждать было некогда. Мы вскочили на лошадей и понеслись к верхнему броду. 

Что ж, я сделал все, что мог. Погони не было. Перебравшись на левый берег, мы обнаружили кроме Лопеса и Лусии еще и ее брата Педрито. Того самого, который сопровождал нас к пещере в первый раз. Как ему удалось спастись, я не знаю, но выяснять это не было времени. Лусиия и Педрито сели на пригнанных нами лошадей, и мы отправились восвояси с предельно возможной скоростью. Нас не преследовали. 

В городке я, прежде всего, отправился к военному коменданту. Записали показания Лусии. Я тоже добавил. Все мы расписались в протоколе, и майор Родригес обещал наказать преступников. 

Вечером Фил подал мне бумажник Хуана. Лопес, глядя в окно, сказал: «Его смерть на вашей совести». Я перевел его слова. 

Фил стукнул кулаком по столу, выругался и вышел из комнаты. Воцарилось тягостное молчание. 

− Лопес, я никого не принуждал. Это было делом совести каждого. Ваша совесть подсказала вам умыть руки. А он хотел отомстить негодяям. Как и я. Если вы скажете, что наши действия незаконны – это другое дело. Но добро и справедливость никогда не победят в этом мире, если у них будут слабые кулаки. – Он молчал. – Обо мне можете говорить, что хотите, но порочить имя Хуана при мне настоятельно не советую 

− А у вас нет ощущения, что это просто расправа, вызванная приступом гнева? Праведного гнева, не спорю. Они нецивилизованные дикари, а вы опустились до их уровня. Они заслуживают сурового наказания, по суду, после тщательного расследования. Ведь вы, в сущности, разделались с исполнителями. Отвели душу.  

Все, сказанное им, было справедливо. Я бы сказал, абстрактно справедливо. 

− Вообще-то говоря, вы, пожалуй, правы. Но ведь условия специфические! По сути, никакое право на этой территории не действует. Если не сделать то, что мы сделали, то это было бы торжество безнаказанности. В таких ситуациях действует право гнева. Мы осуществили возмездие. Насилие по праву гнева. Оно несовершенно. Порой и несправедливо. Полагаю, что последнее в данном случае не таково. – Он с сомнением покачал головой. 

− Может быть, в данном конкретном случае вы и правы, но ощущение от вашего поступка тяжелое. Они дикари, но вы-то…И это право гнева….Что-то новое в юриспруденции. 

− Скорей архаичное. Я отлично понимаю, подаваться чувству гнева следует далеко не всегда, хотя чувство это вполне естественное. Более того, чувство это переходяще, а закон по идее должен быть холоден, бесстрастен и справедлив. Но, повторяю, ситуация была чрезвычайная. 

− Может быть. Может быть. Я понимаю, что и вы рисковали своей жизнью. 

Уже на перроне, перед расставанием он подал мне руку и сказал.  

− Извините. По всей видимости, в нашем споре я был не прав. Иногда нужно прислушиваться и к своим чувствам. Мне следовало тоже пойти с вами, но я не умею стрелять. 

Трудно было понять, он действительно согласился со мной, или попросту не хотел портить отношений с финансовым источником. 

_____ 

В столице никаких заметных изменений. Разрешения министерства все еще нет. Мы с Лопесом сделали подробный доклад профессору. Наши снимки очень его заинтересовали. Лопес засел за отчет, а я за статью в журнал. Подробный доклад представил и Бобу. Выслушал меня молча, выражая свои эмоции в отдельных местах лишь покачиванием головы. К концу моего повествования он только сказал: «Закажи еще бутылочку». Немного помолчав, добавил. «Значить, попер один против всей банды!» Я уточнил, что не один, но он только махнул рукой. «Счастливо ты отделался, вот что я тебе скажу». Обещал связать меня с монахами на предмет устройства судьбы Педро и Лусии. И действительно, связал. Я был принят помощником епископа, который распорядился при мне о зачислении их в иезуитский колледж на полном содержании. Я тут же оплатил за год вперед. Он же обещал воздействовать на армию с целью содействия в «искоренении ереси». Редкий случай! Интересы клерикалов и мои совпали. Вообще, знакомясь с историей и нравами доколумбовой Америки, я все больше убеждаюсь в том, что нравы, привнесенные католиками, неизмеримо либеральней кровавых порядков, царивших в этих местах до их прихода. Симпатии мои к церкви не возросли. Но я стараюсь быть объективным. 

Уже на следующий день, экипировав ребят, я отвел их в колледж. 

Статья была готова через три дня. Моя фамилия по настоянию Лопеса стояла первой. Профессор написал обширное введение. В общем, все были вроде бы довольны. 

В последний вечер перед моим отбытием в Штаты Лопес зашел попрощаться. Впрочем, как только разрешение будет получено (если!), мы с Филом тут же вернемся. Боб обещал похлопотать, а это было весомо. Собственно, можно было ожидать и здесь, но я соскучился по своим детишкам. 

Сидели в креслах и потягивали очень недурное местное вино. 

Резко меняя тему разговора, Лопес спросил: 

− Так что, приходиться признать, что в легендах прошлого больше правды, чем способен признать современный рациональный разум! Зайдя в пещеру, мы таки выпустили какую-то порцию зла. Этого, я полагаю, вы отрицать не будете? 

− Но, как ученый, вы прекрасно знаете, что одного такого факта все же не достаточно, чтобы уверовать в нечто мистическое.  

Он помолчал, а потом заметил. 

− Мы уже говорили, что рассудок должен допускать возможность чего-то принципиально нового, неизведанного. 

− Но не обязательно все это неизведанное считать мистическим! 

− Конечно, не обязательно, но происшествие с нами все же говорит в пользу последнего. Вам не кажется, что наше миропонимание отнюдь не окончательно, и не обязательно отражает реальную картину мира? Ведь, возможно, существуют более глубокие причины явлений, не явные для ординарного разума. И если их найти и суметь ими управлять, то появится возможность влиять на происходящее, на мир явлений сегодняшних иным, более эффективным способом. 

Переход был слишком резок, и некоторое недоумение, по-видимому, отразилось на моем лице. 

− Я хочу сказать, − продолжал Лопес, − что всякая причина дает соответствующие следствия. Должен существовать определенный механизм взаимодействия этих причинно-следственных связей. Если этот механизм познать, то можно попытаться изменить причины и этим изменением воздействовать на цепочку последующих следствий. 

− Лопес, вы это серьезно? 

− В порядке гипотезы, которая многое объясняет. 

− Но, ведь, сразу возникает ряд сложнейших вопросов! И если на них не ответить, то вся ваша гипотеза не более чем игры разума. Во-первых, время. Причины были когда-то, а следствия, быть может, через тысячи и даже более лет. Сегодня их уже нет, этих причин, так на что же воздействовать? Но, предположим, они запечатлелись на каком-то неведомом нынешней науке носителе информации. Вечном носителе. Что это такое? Но, предположим, есть такой носитель. Гипотезы такого рода мне известны. Некое Вселенское информационное поле. Но, откуда следует, что эта зафиксированная информация о прошлых событиях-причинах способна сегодня подвергаться воздействию и, в свою очередь, воздействовать на эти, давно уже не существующие, причины? Тут, простите, без чуда не обойтись. 

− Но, может статься, что представляющееся сегодня чудом есть лишь мера нашего незнания, или просто невежества. Существуют люди, которые, в силу определенных способностей мозга, умеют отыскивать эти причины. Они обладают особым тонким чувствованием, неким внутренним озарением. 

− Дорогой мой, но это уже не наука, а шаманство. Убедительных доказательств таких предположений, таких фактов я не знаю. А будь они – мир науки перевернулся бы. 

− Что ж, может быть, когда ни будь и перевернется.  

Он засмеялся, и мы выпили еще по рюмке отличного вина 

− У вас, коллега, нет ощущения, что уж слишком вы консервативны? – Лопес вежливо улыбался.  

– Вам предсказали событие. Оно совершилось в точном соответствии с предсказанным, но, в угоду своим убеждениям, вы замечать это не хотите. 

− Нет, вы не правы. Я не просто заметил совпадение! В моей памяти оно сохранится навсегда. Но одно совпадение – это не статистика. И вы это знаете не хуже меня. А что до консерватизма, то он просто необходим и в жизни вообще, и в науке особенно. Это защита от потока малоубедительных, но очень, порой, ярких идей и концепций. 

Так мы интеллектуально развлекались, пока вино не кончилось. Он откланялся, а я принялся укладываться. Но тут позвонил Боб. 

− Фред, надо бы срочно встретиться. Давай через пол часа в Парадизе.  

Время было уже не раннее, но к Бобу я привык относиться серьезно, а потому не задумываясь ответил:  

− Слушаюсь, сэр! Прибуду незамедлительно.  

Когда я пришел, он уже ждал меня, прихлебывая нечто из рюмки. 

− Что случилось?  

Он спокойно допил свою рюмку, поставил ее на столик и развернулся всем корпусом ко мне. Я понял, что принял он уже прилично. 

− Майор Рамирес прислал бумагу, в которой обвиняет тебя и твоих людей в нападении на мирных жителей и массовом истреблении местного населения. Оказывается убийство «заречных» тоже твоих рук дело. 

− Вот сволочь! Не съездить ли и пристрелить этого подонка! 

Боб рассмеялся. 

− Вот тебе еще одно доказательство злонамеренности подлых янки. Я вижу, что ты вошел во вкус разделываться с негодяями! Но почему только с Рамиресом? Большинство остальных не лучше. Большинство людей вообще – изрядные сволочи. Или ты этого еще не заметил? Короче. Если ты хочешь в будущем благополучно пребывать в этой стране, то дело нужно замять, а для этого следует кое-кому дать. Здесь – это обычное дело. Твоя проблема в том, что они почуяли у тебя доллары. Я могу обеспечить твою безопасность до отлета самолета завтра утром. И то при условии, что ночевать ты будешь в посольстве. 

− Кому и сколько? 

− Кому – это тебе придется положиться на меня. А сколько? – он ненадолго задумался. 

− Думаю, трех «кусков» хватит. 

Я молча достал свою чековую книжку и выписал 5000. Передавая чек, заметил, что вовсе не настаиваю, чтобы отдавать им все. Он внимательно прочел, сложил его пополам и порвал. 

− Извини. Следов оставлять не нужно. Утром ты вполне успеешь в банк, а я, так уж и быть, приду тебя провожать. 

Он снова наполнил свою рюмку. Потягивал вино и разглядывал меня. 

− Не подумай Боб, что я люблю разбрасывать деньги. Но почему не сделать другу приятное, если это в моих возможностях? И сейчас, и впредь.  

Он усмехнулся. 

− Что ж, спасибо. Учту на будущее. Знаешь, а ведь действительно жуткая история! Не уверен, что на твоем месте я поступил бы так же. Ты преподал этим подонкам урок. Показал, что такое американский спецназ и американское оружие. Но ты здорово рисковал! – Наклонил голову и, не спуская с меня глаз, добавил. – Приятно отметить, что не все еще прогнило в нашем государстве, и благородные мстители есть не только на экранах. Кстати, не плохой сюжет для сценария очередного боевика. И что поразительно, все будет правдой. 

Уже в машине сказал: 

− В этом деле с Рамиресом у тебя есть мощный союзник. 

− Это кто же? 

− Глава местных католиков, епископ. С его помощью Рамирес получит хорошую нахлобучку. 

Одна из главных проблем начинающего автора – выбор имени для публикации текстов. Тут есть две крайности: либо не брать никакого псевдонима, либо после долгих мук придумать что-то совсем этакое. У обоих подходов есть свои плюсы и минусы. 

Под настоящим именем хорошо публиковать полное собрание сочинений с золотым корешком. Если же вы пока не волшебник, а только учитесь, лучше всё же придумать себе виртуального персонажа и публиковаться под его именем, потому что в интернете особенно хорошо ощущается, что написанное пером не вырубишь топором. Ничем, кроме закона подлости, это не объясняется, но факт. Если один из сотни опубликованных вами текстов вам вдруг разонравится один, обнаружится, что уничтожить его без следа невозможно. Именно его «увидели в сети и решили утащить к себе» три сотни блоггеров, двести пятьдесят посетителей сайтов знакомств и несколько десятков активных участников каких-то форумов, о существовании которых вы даже не догадывались, и все эти люди неожиданно окажутся ярыми блюстителями авторских прав и сошлются на вас по всем правилам. Лично я до сих пор вздрагиваю, обнаруживая где-то один свой текст, написанный в цветущем возрасте лет этак восемнадцати и недоумеваю, почему никто никогда не пытался утащить к себе те тексты, за которые мне не стыдно. 

Что касается псевдонимов, то тут правила два: «Друг Аркадий, не говори красиво!» и «Будь проще, и люди к тебе потянутся». Можно сколько угодно верить или не верить во влияние имени на судьбу, но на восприятие вас окружающими оно точно влияет. Прежде чем вбить выбранное красивое слово в графу «имя», посмотрите, что оно обозначает, в словаре. Русский язык очень обманчив, и красивое слово может значить совершенно не то, что вам хотелось бы. Например, за мелодичным словом «сапропель» скрываются «илистые отложения пресных водоёмов, содержащие большое количество органических веществ (лигнино-гумусовый комплекс, углеводы, битумы и др.; см. Сапропелиты) в коллоидальном состоянии». Вам точно хватит самоиронии? Не говоря уж о том, что намёки все понимают по-разному, и не факт, что выбранный для демонстрации тонкой душевной организации звучный псевдоним «Фрустрация» не будет расшифрован читателем как склонность к параноидальным настроениям и, так сказать, плюрализм головы (некоторые циничные читатели вообще все красивые псевдонимы трактуют именно так). 

Если же брать чужое имя, то и тут свои подводные камни. Во-первых, если персонаж более или менее общеизвестный, вы наверняка будете даже не в первой сотне желающих им называться. Например, томные поэтические барышни с филологическим образованием очень любят называться Черубинами де Габриак, просто Черубинами, Ч. де Габриак и так далее; на третьем десятке черубин уже мучительно хочется увидеть хоть одну Елизавету Дмитриеву, но их, как правило, не находится: не так красиво звучит, знаете ли. Во-вторых, работает то же правило, что и с красивыми словами: уточните, чем именно известен герой. Обладательница звучного имени Медея, например, по перечню совершённых преступлений оставила бы далеко позади многих современных маньяков.  

Они ждали гостей. Раиса Семеновна волновалась. Долгими часами не могла уснуть, ворочалась, смотрела в облупившийся потолок. А как тут уснешь, если со дня на день должен приехать жених дочери? Не из Ростова-на-Дону, не из Питера, и даже не из Москвы. Он ехал из самого Нью-Йорка! 

В прошлом месяце оттуда вернулась дочь Ника. Ездила изучать язык, работать. Ее идея. Видно захотелось хоть на время оторваться от родительской опеки. Родители поначалу противились. Пусть дочь и росла самостоятельной, но отпускать так далеко было страшно. Поехала с подругой. И вот вернулась. Счастливая, окрыленная. Даже внешне в ней что-то изменилось. Здесь же в аэропорту призналась, что встретила в Америке парня, и он сделал ей предложение. Родители поспешили успокоить ее, мол, торопиться не надо. Тут к местному, который через дорогу живет, долго присматриваешься, да и пожив два-три года не всегда можешь с уверенностью сказать, что за человек, иногда такое выкинет, — а это иностранец, из далекого США. «Без сватовства никак, — разом затараторили родители». Обещала, что он приедет. 

И вот этот день настал. Раиса Семеновна, как ни был против ее муж Валентин Петрович, считавший, что все должно выглядеть так, как есть, не только убралась в квартире и переклеила обои, но и привела в божеский вид весь подъезд. Побелила, покрасила. Засадила цветами клумбы. Даже бабе Глаше, пенсионерке со стажем, сутки просиживающей на лавочке у подъезда, и ставшей уже давно частью фасада, прикупила новый халат. 

Все было распланировано. После приезда он ужинает, отдыхает, осваивается. На следующий день они всей семьей едут на дачу где до сих пор, пригибая к газонной траве ветви, висит нетронутая, перезревающая вишня. Срок ее вышел, но дабы удивить красотой и плодородностью земли русской милого сердцу дочери иностранца, пощадили.  

Из аэропорта позвонил Валентин Петрович. Он и Ника благополучно встретили американца и едут домой. Рэндал, так его звали, прилетел почему-то не один, вместе со своим другом. Как потом сам объяснил, это не просто друг, а еще и будущий шафер. 

Раиса Семеновна сидела, как на еже, и при каждом звуке вскакивала. Стол уже был накрыт, закуски разложены. Шампанское «Абрау-Дюрсо» стыло в холодильнике. В духовке доходила курочка, сочно шкварча, и распространяя аромат далеко за пределы квартиры. 

Наконец, при очередном взгляде в окошко, она увидела знакомую машину. Во двор въехал бордовый форд, служебное авто сослуживца и хорошего приятеля Валентина Семеновича. Их же не молодая, по автомобильным меркам, и невзрачный, по тем же, «Лада 99» отсиживалась в гараже. Раиса Семеновна сбежала по лестнице, остановилась у самого входа, чтобы перевести дыхание и уже не спеша вышла из подъезда. Улыбка была подтянута, но так, что бы ни казалась излишне широкой, и в то же время не особо сдержанной; что-то среднее между: «приятно познакомиться», и «как я рада вас видеть».  

Американцев она видела только в кино, а сами фильмы смотрела довольно редко, предпочитая им российские сериалы. Правда, один раз приходил к Светлане, коллеге по работе, молодой человек, по ее словам долгое время проживший в США. Но это не считается. 

Дочерин принц оказался на вид не совсем обычным, и совсем не привлекательным. С толстоватым перебитым у самого кончика носом. Большим ртом. Глаза же его заползли под самые брови и смотрели оттуда с недобрым задором. Одежда: туфли, будто бы казаки, черные штаны, и темно-синего цвета футболка с непонятной надписью «Gorillaz — rulezzz!» «Такого раздолбая можно было и здесь найти, — подумала Раиса Семеновна, — не обязательно было ехать за океан». Второй был посимпатичней, но уж больно субтильный. Узкие плечики, худощавый. И что-то трогательное в образе. Темные, почти круглые задумчивые глаза. Всклоченные волосы. Футболка зеленая, без надписи, но с замысловатым сочетанием знаков: большая х, дефис и закрывающаяся скобка.  

— Здрауствуйте, — заплетающимся языком, проговорил хрипловатым голосом американец и протянул руку. — Ай эм Рэндал. — Он приветливо пожал руку и кивнул в сторону выходящего из машины приятеля. — Энд хиз неймз Ту-ди. — Засмеялся. Раиса Семеновна, нисколько не изменившись в лице, также продолжала удерживать рассеянную улыбку, слегка выпучив удивленные глаза. — Но, но. Джоук.  

— А, — обрадовалась она, выйдя из оцепенения, — очень приятно Джоук. Меня зовут Раиса Семеновна. 

Теперь они смеялись оба. Рэндал тыкал пальцем в своего приятеля и выкрикивал: «Джоук! Джоук!» Она смущенно смотрела и ничего не понимала. 

— Май неймз Терри, — отозвался приятель.  

— Джок, в переводе с английского, шутка, — шепнула дочь. 

Мать ей также шепотом:  

— Тут разве поймешь? Такие они чудаковатые. — И уже громко, даже излишне, обращаясь к гостям: — Ну, пойдемте в дом! Милости просим. 

Американцы ели с охотой. Особенно им понравилось оливье. Рэндал с набитым ртом пробубнил (Ника переводила): «Ух-ты, не знал, что все это можно смешивать!» Терри налегал на курицу. Намучившись с ножом, он отложил его, наконец, в сторону, и уже рукой, без лишних церемоний, стал откручивать жареную ногу; она неохотно ломалась, прыскала соком. Шампанское осталось нетронутым. Пили привезенное виски. Валентин Петрович разлил по бокалам, и уж было поднес ко рту, как Рэндал его остановил: «Ноу! Айс!» Оказалось, что пить его надо разбавленным, и желательно со льдом. Заготовленного льда не оказалось. Но из положения вышли: накололи с морозилки.  

Рэндал быстро пьянел, и когда бутылка виски опустела, запросил русской водки. Откинув правую руку в сторону и щелкнув пальцами, он сказал: «Ай виш ту энджой рашен водка!» Его поддержал Терри. Минуту спустя они уже вместе выкрикивали: «Водка, водка!» Валентин Петрович достал из холодильника чуть отпитую бутылку и поставил на стол.  

О свадьбе почти не говорили. Когда первый раз Валентин Петрович порывался начать разговор, Раиса Семеновна его остановила словами: «Давай не сейчас. Они с дороги, голодные». Во второй раз: «Это серьезный разговор, а они уже выпившие». На самом деле она боялась. Боялась услышать о желании уехать из России. Это было вполне возможно. Ника, после приезда, с таким восхищением отзывалась об Америке. 

Застолье кончилось поздним вечером. Раиса Семеновна засуетилась, принялась уже было стелить постели, но Ника объяснила, что ночевать они будут в гостинице. Номер забронирован. Сейчас, только такси вызовут. И не смотря на все возражения отца и матери, молодежь все же уехала. 

Оба родителя не спали всю ночь, ворочались. Отец думал о том, что вот, хотя дочь уже и взрослая, но в одном номере с парнем… Они же еще не женаты, до брака… Неприлично. Хотя в целомудренности дочери он никогда не сомневался. А в порядочности американца… будем надеяться, что парень нормальный. 

Мать переживала за их будущее. «Уедут, — думала она, — обязательно уедут. И кто знает, почему они так торопятся со свадьбой? А может, Ника уже беременна? Ведь большинство нынешней молодежи чаще заключает браки именно по этой причине. А так, они бы жили и жили в гражданском браке. Вот так уедет, родит в Америке. Может поначалу будет часто приезжать, привозить внучка, или внучку к бабушке с дедушкой. А потом и забудут. Да и не так ведь просто оттуда ездить. Самолетом через океан. Да и заграница все-таки! А вдруг у них не сложиться и они решат развестись? Останется Никочка там одна с ребенком на руках! Знакомых, родственников нет! Что тогда? А еще хуже, если эти американцы отберут ребенка! Вон сколько передач, в новостях говорят, что они всегда на стороне отца, да и тем более своего гражданина. И не увижу я ни Нику, ни внучка своего!» Она заплакала. Валентин Петрович толкнул ее локтем: 

— Ты чего не спишь? 

Она отозвалась не сразу. 

— Да ничего, сон страшный приснился. 

— А, мне тоже всякое в голову лезет.  

Утром молодежь пришлось ждать. Когда родители подъехали к гостинице, те еще спали. Спустились. Дочь плелась, потирая глаз тыльной стороной ладони. Отец взглянул на нее исподлобья. «Потасканная. Наверно, всю ночь не спала. Кувыркалась». «Ну, что же она даже немного не привела себя в порядок?» — задавала себе вопрос мать. Рэндал был так же слегка помят. Один Терри выглядел опрятным. 

До самой дачи почти не разговаривали, только Терри всю дорогу, что-то бормотал, а иногда, кажется, даже скулил: «Кул, кул, кул», и все не отворачивал лица от окна. 

Чистый дачный воздух взбодрил. Американские парни разбрелись осматривать округу. Загущенное краснотой ягод черешневое дерево на них впечатления не произвело, прошли мимо. Но обнаружив у забора старый велосипед, замахали руками. Метнулись к нему, пихая друг друга локтями. Рэндал оказался первым. Он вцепился в него и спешно выкатил за двор. Уселся, заскрипел педалями, а когда тронулся, Терри наскоком плюхнулся на заднее сиденье. Виляя передним колесом и катясь по проселочной дорожке, они при этом громко смеялись, и напевали песню, слов которой Раиса Семеновна не могла различить. 

— Ужас, как малые дети, — закачала она головой. 

Ника остановилась со стопкой тарелок и посмотрела в сторону велосипедистов. 

— Ага, но это клево. Они могут быть как детьми, так и взрослыми. И знают где уместно одно, а где другое. 

— Я не уверена. Им же уже по тридцатнику.  

Мать все еще смотрела в их сторону, и окрикнула дочь, когда та была уже у стола. 

— Вон смотри, шлепнулись! 

— Да, ерунда, — не обернувшись, произнесла дочь. — Поднимутся и дальше поедут. Пусть мальчики пошалят. С них не убудет. 

Парни вернулись с одышкой, в саже, и с травяным мусором в волосах. Раиса Семеновна повздыхала, и отправила их мыть руки. Все это время Валентин Петрович копался в сарае. Он уже развел костер в мангале, и в сарае искал шампура для шашлыка. Сзади послышался шорох. Он обернулся: в проеме торчали две головы, измазанные на манер индейцев команчи. Широко улыбнувшись, они протянули: «Хай». Сдерживая некоторую раздражительность с растерянностью, он попытался тоже улыбнуться, но вышло криво. Они чего-то забалоболили на своем языке. 

— Ника! — крикнул отец. — Чего они хотят? 

— Не знаю, — отозвалась дочь, — спроси у них. 

«Очень смешно, — подумал Валентин Петрович. — Может по-немецки поймут? Что я там со школы помню? Ай, цвай, драй. Алярм. Ханде хох. И как там еще? Я это любил говорить девушкам, а они только хихикали. Их мехте дих. М-да». 

Не найдя ничего путного что сказать, он развел руками и произнес: 

— Битте, вот, мой сарай. 

— М-м-м, — понимающе замычали американцы, а Рэндал спросил, хитро на него косясь: 

— Ё литл Сараево? 

«Поняли меня», — обрадовался Валентин Петрович и закивал. 

— Да, да, сараево. 

— Хорошо, что Сараево, — проговорила, подошедшая дочь. — Если б назвал Косово, они бы вмиг его разнесли. 

— Чего? 

— Шутка, папа, шутка.  

— Вотс виз? — спросил Терри, вертя в руках шампур. 

— О, нашлись! 

Рэндал выхватил из связки еще один, и они принялись фехтовать на них, как на шпагах. Терри больше защищался. Рэндал же напирал, умело орудуя плоской заостренной железкой, высунув при этом чуть ли не до самого корня такой же острый язык. 

— Ну хватит, — вступилась Ника. — Стап! Хей гайз, вис гейм вери дэнжероуз. 

Они какое-то время продолжали дурачиться, и только после следующего предупреждения остановились, пожали плечами и сдали оружие главе семейства. 

Пока жарился шашлык, ребята вели себя спокойно. Бродили по территории, посмаливая сигаретки, подходили к мангалу, и долго смотрели на тлеющие угли, жарившееся мясо. Мясо румянилось, а на срезе становилось белее. Жировые капли срывались на угли, отчего те возмущенно скворчали, и порывались снова вспыхнуть. Валентин Петрович вспрыскивал их пивом, объясняя это тем, что так мясо получится вкуснее. Наконец, все было готово, и они сели ужинать. Ели с аппетитом. Терри все удивлялся, отчего в России такое больше значение придается пище. Какой-то культ еды. На что Валентин Петрович, пережевывая мясо, обильно залитое кетчупом, толкнул речь: «Это Кубань, — край богатый и щедрый, лишенный суеты северных городов. Здесь принято есть много и не спеша. Здесь слились в одну множество культур: русская, украинская, кавказская». Американцы слушали его внимательно. Пили красное вино.  

— Вы гурман, — Ника перевела слова Рэндала, обращенные к Валентину Петровичу.  

На что тот без тени смущения ответил: 

— Не без этого.  

— Как же вы поведете машину, если пьете? — обратился к нему Терри. 

— Ничего страшного, я могу водить и не в таком состоянии.  

— А полиция? 

— Хм, ерунда. У меня есть удостоверение внештатного сотрудника милиции. Приобрел по знакомству. Покажешь гаишнику, и проблем никаких. Еще и подвести предложит. 

Снова удивление на заокеанских лицах. 

Наконец, разговор перешел к свадьбе. Выяснилось, все опасения матери были не напрасными, молодые хотят жить в Америке. Вариант остаться Рэндал даже не рассматривал. «Дикая страна, — пояснил он с надменностью. — Даже Москва диковата». Свадьбу также хотят устроить в Америке. Рэндал собирался вернуться, все устроить: с визами, приглашением. Всю организацию церемонии, также брал на себя. Валентину Петровичу понравилась его решительность и самостоятельность. А Раиса Семеновна расстроилась, и весь оставшийся ужин сидела поникшая. 

— Мам, не переживай. — Дочь обняла ее за плечи. — Я часто буду приезжать. А может, если согласитесь, и вас туда заберем. Что тут делать? Действительно, почему бы и нет? Там вам будет даже легче. 

Забота дочери ее тронула. На лице заиграла улыбка, а в уголках глаз блеснули слезы. Она прижалась к дочери и погладила ее по спине.  

Возвращались навеселе. Американцы сидели на заднем сиденье и громко пели. Ника подхватывала. Валентин Петрович тоже подпевал. Пел, естественно, по-русски, что-то из более-менее современного репертуара российской поп эстрады, но мелодии совпадали. На высокой скорости, пронзительно сигналя, их обогнла синяя… 

— Вот же шь маздА! — возмутился Валентин Петрович, и посигналил ему вслед. 

— Фак мен! — тоже возмутились американцы. 

— Сейчас я ему покажу, — проговорил он, вдавливая глубже педаль газа. 

— Вау! — заголосили американцы. — Гоу, гоу! Шоу ту виз бастард ху из кул!*  

Машина заскребла асфальт и, прорычав, понеслась с еще большей скоростью. 

— Валентин, успокойся. — Жена его не на шутку заволновалась.  

Но ее волнение никто не поддержал. Ника прикрикнула: 

— Давай пап, сделай его!  

Форд несся по узкой дороге, мимо мелькали тополя со срезанными верхушками. На поворотах мазда исчезала из поля видимости, и казалось, что ее уже не догнать, но после десятиминутной погони, они с ней поравнялись.  

Поглядывая на водителя мазды, Валентин Петрович посигналил. Тот, — лысоватый мужичок в белой льняной рубахе, очках, — нахмурился, а затем, переведя взгляд чуть в сторону, раскрыл рот. Гогоча, и расталкивая друг друга, американцы выставляли в раскрытое окошко свои белые задницы. «Хей, кис май эс, люзэр!» — выкрикивали они и покачивали бедрами. 

Водитель мазды, покрутив рукой у виска, дал газу и унесся вперед. Американцы еще долго смеялись, обсуждая что-то, вероятнее всего свою выходку. Ника только растерянно улыбалась, а Раиса Семеновна, с долго не сходившей краснотой на лице, и Валентин Петрович всю оставшуюся дорогу молчали. 

Американцы на следующий день улетели, и семейство их больше никогда не видело. Рэндал какое-то время присылал электронные письма, оправдываясь и извиняясь за долгую задержку с визами и приглашениями, а потом прекратил. 

Раиса Семеновна успокоилась. Сон вернулся к норме. Она продолжала переживать за дочь, но уже не так. Она понимала: перебеситься, забудет и успокоится. Так и вышло. Ника рыдала, даже собиралась разыскивать его в штатах, но спустя три месяца познакомилась с парнем из Санкт-Петербурга и уехала с ним. Там она и живет по сей день, лишь иногда вспоминая американского жениха, и совсем немного жалея, что за окном не Гудзон, а Нева. 

_________ 

* Покажи этому ублюдку, кто здесь крутой! 

Дочь: Нет, мама, нет! К нему у меня никакой благодарности нет! Я его ненавижу! Не-на-ви-жу! Теперь вся моя жизнь одно мучительно-вязкое чувство вины. И вот за это мне говорить ему спасибо? Да? 

Надя сидит на краю смятой кровати и, уткнувшись лицом в дрожащие ладони, рыдает. По сгорбленной спине монотонно гуляет напряженная материнская рука, собирая и разглаживая складки девичьей блузки. 

Мать: Наденька (сглатывая подступивший к горлу ком), ну, зачем ты так? Он же тебе жизнь спас, закрыл своей грудью. Это же героизм, ценой своей жизни! 

Дочь: Герой?! Герой?! Этот герой уже неделю в земной утробе как зАмерший плод. А небесные акушеры склонились в размышлении: то ли кесарево делать, то ли сама разродится. А может и в аду уже, с чертями беседы ведет. Уверена, что они посмеиваются глядя на него, и про себя думают вот идиот! 

Мать: Доча, что за фантазии?! Как ты такое можешь говорить? Если тот свет и существует, то Леша в раю. Иначе и быть не может! 

Дочь: В раю? За что? Думаешь, за такое медали дают? Человек ценит чужую жизнь больше своей, что же тут похвального?  

Мать встает и возбужденно начинает ходить по комнате. 

Мать: Нет, ты невыносима! Что ты говоришь?! Что ты говоришь?! Я понимаю... стресс, трагедия, но такие вещи... говорить такое. Уму непостижимо. Я не могу больше слушать. 

Мать направляется к двери. Дочь отрывает ладони от лица, но голову не поднимает. 

Дочь (почти шепотом): Иди, иди. А я к нему прогуляюсь. Чтоб ему не было там одиноко... и мне здесь... 

Мать замирает на месте и кривит лицо. 

Мать: Что? Что ты сказала? 

Дочь (громче): Ничего. 

Мать: А ну говори! Что ты сделаешь?  

Надя выхватывает из-под подушки ножницы и заносит их над нервно пульсирующей шейной веной. Голова запрокинута, глаза расширены, на лице открытая улыбка.  

Дочь: Я убью себя! и никто мне не помешает. Не быть тебе Лешенька героем.  

Она смеется и отводит руку, чтобы нанести удар, но мать бросается и, перехватив запястье дочери, валит ее на кровать. 

Мать: Нет! Ты не сделаешь этого!  

Дочь: Сделаю! 

Мать и дочь катаются по мягкому матрацу. Одна старается вырвать ножницы из рук другой, но та не отпускает, вцепившись в скользкий металл обеими руками. Так продолжается некоторое время. Наконец, обессилив, и стараясь сбавить дыхание, мать расслабляет мышцы. На это тут же реагируют руки дочери: как оттянутый и резко отпущенный резиновый жгут они устремляются вместе с ножницами к материнской груди. Глухой вздох, пауза. Хрип. Мать вскакивает на ноги и ошарашенная смотрит на дочь. Затем переводит взгляд на свою грудь. По бледно голубой кофточке медленно расползается красное пятно. Дочь роняет окровавленные ножницы. Лицо матери быстро бледнеет, глаза закатываются и она падает на пол. 

Занавес. 

Не спеша, еле волоча свои длинные нескладные ноги, он подошел к высоченным, уходящим в небо воротам. Превозмогая усталость, протянул руки и вцепился в кованные металлические изгибы. Потянул на себя. Ворота хладнокровно сопротивлялись, но все же сдвинулись с места. Он вошел. Тут же, как будто его поджидая, налетел прохладный ветерок, зашелестел пожелтевшими листьями, скупо валявшимися под ногами, а затем подскочив вплотную начал трепать его и без того редкие волосы. 

Приводя в порядок сбитую челку, он приподнял голову. Солнце искрилось ребяческой улыбкой. Он зажмурился и отвернул голову в сторону. Огляделся. Это был «Неверленд» — город детства и исполнения желаний. Его детище. Здесь, как и прежде, всё напоминало ему о детях. Об этих невинных малышах, с чистой непорочной душой, ещё не познавших похоти. «Вот здесь, среди этих деревьев, мы играли в прятки с Энди. А там, мы с Аланом, потешались над глупым клоуном». Но, все же особой грусти, от нахлынувших воспоминаний, он не испытывал. Он знал, что сегодня его день. День, когда он сможет осуществить все задуманные планы. Когда его любое желание незамедлительно будет исполнено. И от этого ему становилось очень горячо на душе. Когда он подошел к двери особняка, она распахнулась. Перед ним стоял мужчина в черном костюме, с пышной шевелюрой. 

— Доброе утро мистер Джексон. 

Мистер Джексон, с радостным, воодушевленным лицом, бросился к мужчине в костюме и накинул на него объятья, упругим кольцом хилых рук. 

— Алекс! Как я рад тебя видеть! Ты даже не представляешь! Ну, рассказывай, что, как!? Не медли! 

— Всё уже готово мистер Джексон. Машина уже запущена. 

После ответа, мистер Джексон мгновенно от него отпрянул. На лице вспыхнуло невообразимое удивление. 

— Как??? Уже готово? Неужели? Это же просто невероятно! Как же долго я этого ждал! Ну же, пошли скорей, покажешь, как она работает. Давай, давай! 

Мистер Джексон подхватил его под руку и потащил к небольшому сарае подобному зданию. Чем ближе они к нему приближались, тем ощутимее слышались странные звуки, невидимой пятерней когтей, царапающие тишину. 

— Громко работает! – заключил мистер Джексон.  

— Это из-за механических деталей, — пояснил Алекс. 

— Ну да ладно, что мне до звука! 

Мистер Джексон открыл дверь сарая и увидел огромную, занимавшую почти все пространство помещения, махину. Вокруг этого аппарата суетились люди в спецовках. 

— Невероятно! Так вот как эта штукенция выглядит! А можно потрогать? 

— Да конечно. 

Мистер Джексон припал к теплому металлу вибрирующего аппарата, и стал нежно поглаживать по его странному рельефу, испещренному различными змеевидными углублениями, из которых торчали трубки и лампочки. 

— А он работает исправно? Уже что-то получилось?  

— Вот как раз сейчас, должен появиться первый продукт. 

— Ой, здорово! Я уже не могу удержаться! 

Затем он замечает конвейерную ленту, ползущую из аппарата. Он подбегает к ней, и становится неподвижно, лишь судорожно потирая ладони. 

— Ну, ну, давай! Не мучь меня! Выходи! 

Аппарат издает странные звуки, выпускает отрыжку пара и замолкает. Из проема в аппарате, что-то появляется и движется по конвейерной ленте. Оно всё ближе и ближе. И вот становится вполне различимо, что это голый ребенок лет шести, мальчик. 

Из мистера Джексона вырывается сдержанный крик: 

— Свершилось! Моё счастье теперь осязаемо!  

Двое рабочих снимают ребенка с конвейера и ставят на ноги, слегка его поддерживая. Мистер Джексон обращается к ребенку, кладя руки на его плечики: 

— Куку, бейби! Мы умеем разговаривать? 

Вдруг, ребенок оживает. Его розоватые веки разлипаются, голова начинает покачиваться, и уже через пару секунд на мир смотрит пара голубых глаз. Тут же начинает шевелиться рот: 

— Здравствуйте мистер Джексон. Рад вас видеть. 

Мистер Джексон в восторге. 

— О, это просто чудо! И говорит сразу, и даже знает, как меня зовут. 

Алекс, невозмутимо отвечает: 

— Последние разработки шеф, только для вас. 

— Это просто невероятно! Только, дорогой называй меня не мистер Джексон, а просто Майки. Хорошо? 

— Хорошо Майки. 

Ребенок улыбаться, и прижимается к ногам мистера Джексона. Тот в ответ нежно поглаживать его по лысой головке. На щеке уже поблескивает слеза.  

— Ты моё солнышко. Мой бейби. Я буду тебя звать Мак, от имени Макалей. Так звали моего хорошего друга. 

Мак обращает взор на мистера Джексона: 

— Я Мак, и я люблю Майки! 

От этих слов новоиспеченный папочка приходит в еще больший восторг. Он наклоняется и целует Мака в лоб. 

— Какой же ты у меня славный. А хочешь, мы поднимемся в мою комнату и я тебе покажу мультики, а потом мы чего-нибудь выпьем? 

— С радостью! 

Мистер Джексон треплет Мака за плечо, затем берет его за руку и они почти вприпрыжку выбегают из сарая. Алекс видит, как от него отдаляются две фигуры: одна, худого, долговязого мужчины, с редкими, кучерявыми и крашеными волосами, одетого во всё черное; и другую, мальчика, со сверкающей глянцевой задницей. От мистера Джексона доносится: 

— Алекс, меня не беспокоить часа три. Если кто спросит — меня нет. И еще раз, проверь территорию.  

В голову ничего не приходит. Безжизненно пустой экран мозолит глаза. Ну же, хоть одна строчка! Одна единственная, за которую можно будет вытащить весь текст. Но ничего. Рука самовольно тянется к спасительной сигарете. Жадные губы обхватывают фильтр, вспыхивает огонь зажигалки и все тело напрягается, готовясь принять живительный яд. Делаешь вдох. Дым по-хозяйски, с шахтерским присвистом, спускается в самую глубь тела и разбредается по ветвистым катакомбам легких. Затем кровь, как радушный хозяин, принимает долгожданного гостя. Никотин Никотиныч не спешит. Он медленно входит в распростертые двери организма. 

Тянутся минуты. Ничего. Затем, будто огоньки фар в черной тишине автострады, вспыхивают и разгораются мысли. В пальцах появляется легкость. И вот они уже порхают над клавиатурой, склевывая красные зернышки букв. 

Все начиналось с таинства, ритуала. Но распространение и популяризация привели к тому, что курение перешло в простую привычку. А привычка — это образ действий, который от постоянного повторения становится обычным. Вся наша жизнь — это набор таких вот образов. Все доведено до автоматизма и сведено к механистичному повторению. Механистично, без души, согласно правилам и потребностям. Но курение — это не просто привычка. Это генератор вибраций, которые приводят в движение вязкое пространство времени, остановленное на отметке «праздность». Иначе говоря, когда тебе нечего делать, ты закуриваешь, тем самым пытаясь обмануть порядок вещей. Убиваешь время. Нам всегда кажется, что время — это карманные деньги, выданные родителями на мелкие расходы. И мы их тратим на всякую чепуху. Пока в кармане ничего не остается. 

В компании курение выполняет еще одну функцию. Функцию объединения. Дым обволакивает нас и сближает. Я курю, он курит, мы курим. И все заняты общим делом. Наши интересы сходятся, может только в любви к аромату тлеющего табачного листа, но это уже кое-что. 

Но курение обретает совсем иное значение, когда садишься перед пустым экраном монитора и, не решаясь нарушить чистоту и самодостаточность плоскости неуклюжими закорючками надуманных знаков, закуриваешь. В такие моменты чувствуешь себя творцом, мистиком, и обычный до этого механистичный акт одухотворяется и снова приближается к ритуалу. Но ты чувствуешь силу, овладевшую тобой и решаешься разрушить гармонию пустоты, чтобы создать новую, лишенную совершенства, но имеющую больший смысл, значимый не только для тебя, но и для тех, кто решится прочитать твое творение. 

Влияет ли курение на сам творческий процесс? Может, капля никотина не убивает, а только подстегивает ленивого Пегаса? Да, хоть и с небольшим сомнением, заявляют ученые. Никотин стимулирует выработку ряда веществ, которые улучшают мозговую деятельность, а именно: повышают работоспособность, помогают сосредоточиться, снимают эмоциональное напряжение. Но, хмуря бровь и вспоминая наставления строгого Минздрава, добавляют, что алкалоид табака, и об этом не следует забывать, высокотоксичен и как-никак является ядом.  

Ну и что? Вся наша жизнь пропитана ядами. Когда пьян до беспамятства, дополнительная рюмка водки уже ничего не изменит. Для нас отравление – это процесс, неотделимый от жизни. Мы упиваемся и объедаемся токсинами. И в наш прогрессивный и бездушный век есть большая вероятность отравиться не заплесневелым сырком, а глотком чистого воздуха. 

В общем, сигарета создает все условия для творчества. От нее становится тепло и уютно. Дым стелется, как одеяло. Внутренняя нервозность уходит. Покой перемешивается с расслабленностью. Голова проясняется. 

Но не все так гладко. Никотин хитер и коварен. И ты попадаешь в очередную ловушку. Тебе хорошо, пока в крови его достаточно. Если его уровень падает, возникают совершенно противоположные ощущения. И чтобы вернуть то былое состояние релакса, снова нужна сигарета. 

Возникает зависимость. Дополнение к силе собственного притяжения. Мы привязываем себя к жизни, и кажется, что от этого сложнее потерять равновесие. Мы строим вокруг себя стены. Отгораживаемся от мира. И нам уютно в собственном маленьком мирке, пусть и построенном из картона. А тот, большой мир — нам чужд. Мы боимся его. Боимся, как собственной собаки.  

Медленно и методично выкуриваем из себя жизнь. Травим ее, как загнанного зверя. Все знают, что это вредно, что от этого умирают, но продолжают сознательно ускорять бег времени и приближать старость и смерть. В чем причина? Равнодушное отношение к здоровью? К будущему? Восприятие смерти, как чего-то мифического и призрачного, а жизни как данности, как четко обозначенного срока, менять которой по силам только Богу. 

Но курить приятно. Особенно если это дорогие хорошие сигареты и обстановка уюта, благодушия. В такие минуты не думаешь ни о зависимости, ни о хроническом бронхите, ни о раке легких, и уж, конечно, не о смерти. Все растворяется в ароматном дыму сигареты. И тут же вспоминается строчка из песни группы «Кино»: «И если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день...» 

— Уже как третий день у нас в России гостит молодой, но уже снискавший, как в Польше, так и у нас немалую известность, писатель Псцижек Попович. 

— Здравствуйте. 

— Псцижек, в первую очередь хочется спросить, что мы сейчас делаем? Стоим у кухонного стола и лепим из текста… фигурки? 

— Да, точно. 

— Это будет какое-нибудь кулинароное блюдо. 

— Именно. Но блюдо будет не простым. В данный момент мы лепим героев моего нового рассказа. Это один из этапов сочинительства. 

— Неужели? Расскажите, пожалуйста подробней. 

— Конечно. Никаких серкетов. Вероятнее всего, история может получиться не особо оригинальной, но все же попробуем. Тут все зависит в большей степени от того, насколько вы откровенны с самим собой и сколько усилий приложите. 

— Так что я должен? Слепить человечка? И какого захочу? 

— Да, лепите фигурку по своему, как говорится, образу и подобию. Но главное не внешняя схожесть, а, как я уже говорил, постарайтесь вложить в нее максимум себя. 

— Хорошо. А пока хотелось бы спросить, когда вы начинали писать?  

— О, за бумагу я взялся совсем недавно, по писательским меркам. Три года. Всего три года. Но сочинять в голове я начал с самого рождения. Моими героями становились все люди, все те, кто попадал в поле зрения. Они спонтанно оживали в моей голове уже в отрыве от реальности и жили своей жизнью. Чтобы хоть как-то освобождаться от них потом, мне приходилось их убивать. Нет, нет, это, конечно, тоже фантазии. 

— А потом вы стали записывать эти истории? 

— Да, я записывал эти истории, но это быстро наскучило. 

— Отчего же? 

— Это все же были фантазии. Придуманная жизнь, оторванная от реального персонажа. Не просто опосредованная, а лживая. И я забросил этот способ. 

— Ясно. 

— Я вижу, вы уже слепили. 

— Да, мне кажется, что готово. Правда, я никогда раньше ничего из муки не лепил, ни пелеменей, ни вареников. Даже из пластилина в детстве, так что… не взыщите, получилось не совсем то… 

— Ничего. Сойдет. Именно то, что мне нужно. Как назовем этого парня? 

— Это принципиально? 

— Безусловно. Для моего метода создания невыдуманной истории, это просто необходимо. Ведь, как и в любой истории, имя главного персонажа имеет первостепенное значение. 

— Интересно. А что дальше? 

— Не спешите. Давайте все же сначала дадим ему имя. 

— Допустим, Виктор. 

— О, Викто́р! Так, берем нашего Викто́ра и опускаем в кипящую подсоленную воду. 

— Вода должна быть обязательно подсолена? 

— Конечно, — смеется, — нам пресные истории не нужны. Я иногда их жарю на подсолнечном масле, но, в нашем случае, пусть это будет кипяток. Так. Теперь ждем, пока он пройдет этап доготовки. 

— Пока он варится, можете рассказать о вашей последней книге? 

— Да, — водит деревянной ложкой в кастрюле. — Это сборник рассказов «Пережеванные жизни». Очень личная книга, полная откровений. Но не моих собственных, а героев. 

— То есть как? Выдуманных героев? 

— Нет, нет. Настоящих. Но откровения, рассказанные не ими самими, в приватной беседе, а… Вот уже и готово. Вынимаем. 

— Что дальше? Сервируем стол? Зелень, или что еще к этому блюду подается? 

— Ничего больше не надо, кроме… Нескольких листов А4 и ручки. 

— Вы меня интригуете. Вот, пожалуйста. 

— Так. Я вам уже говорил, что это мой новый метод написания историй? 

— Да, вы сказали. 

— Так вот. Мы подошли к кульминации. Сейчас я раскрою вам секрет, только теперь без вопросов. Пока лучше молчать, ничего не говорить. Первая минута самая важная, так как главное уловить эту историю, ухватить конец тонкой невидимой нити, чтобы потом за нее вытянуть весь клубок. Нить Ариадны. Понимаете? 

— Пока нет, но замолкаю. 

И тут Псцижек достает из кастрюли сваренную фигурку, усиленно на нее дует, быстро перебирая пальцами, чтобы не обжечься, и убедившись, что она уже как следует остыла, посылает в рот. Задумчиво и, как бы прислушиваясь к чему-то, медленно жует. Потом, будто что-то нащупав, раскусив что-то интересное, — широко улыбается, бросается за шариковую ручку и быстро начинает писать. Чем быстрее он пишет, тем усиленней и энергичней работают челюсти. Журналист стоит в нерешительности, боясь вторгнуться в творческий акт. Исписав три листа, Псцижек останавливается, затем после паузы делает еще пару движений челюстями, и издает громкую отрыжку. 

— Вот. История готова. Осталось немного отредактировать. Адаптировать для читателя и все. 

— Но как? Я не совсем понимаю. Фигурка из теста была необходима? 

— Безусловно. Без нее рассказ бы не состоялся. Ибо история, которую я записал, была мне рассказана именно ей. 

— Как? Кем это ей? 

— Ей, фигуркой, которую я съел. 

— Удивительно. Но как такое может быть? 

— Все просто. Когда вы ее лепили, вы вкладывали в нее свои мысли, чувства. На ней остался отпечаток вашей души, вашей сущности. Она впитала вашу историю и стала носителем. Вот, как флешка или карта памяти. А когда я начал ее жевать, то тем самым стал разматывать эту историю. Постепенно, постепенно… Я слушал ее и тут же записывал. 

— Именно таким вот методом и была написана последняя ваша книга? 

— Совершенно верно. И я считаю ее не просто шедевром, а уникальным творением. Таких откровенных книг, которые бы вскрывали сущность человека, не только ее поверхностный слой, но и самый глубокий, полный подавленных страхов и вытесненных желаний, таких книг еще не бывало. 

— Я в восторге! Это просто немыслимо. И когда же увидит свет новая книга? Войдет ли в нее моя история? 

— Думаю да. И совсем скоро. Но, скорее всего, эта книга будет последней. 

— Как так? 

— Последней, написанной таким вот способом. Он себя уже исчерпал. Но я не стою на месте, иду вперед, придумывая все новое и новое. 

— У вас есть в планах новые методы? 

— Есть, и один из них дорабатывается. Вот как раз в последнее время я работаю над ним. Но в этот раз я хочу не довольствоваться посредничеством, а получать историю, как говорится, из первых уст, непосредственно от тела человека. Но больше никаких секретов. Всё.  

— О, как интересно. Но не будем вам больше мешать. Итак, это было увлекательное интервью с польским писателем Псцижеком Поповичем. До новых встреч! Увидимся через неделю на телеканале «Циркуль». 

— А вас я бы попросил остаться. Вы мне понадобитесь для испытания нового метода. 

— Я об этом и не мечтал…