Скворцы 

или некоторые размышления по поводу. 

История о скворцах началась ранней весной. В апреле я переехал на дачу. За прошедший сезон мы с супругой изыскали резервы и наняли бригаду молодых парней, которые взяли обязательство за определённое количество денег обшить стены дома пятидесятимиллиметровым пенопластом, зашпатлевать их и покрасить. Колер краски для стен дома выбирала жена. Она превратила это в процесс, долго мучила парней, истомив их своими раздумьями, но всё-таки выбрала. Парни вздохнули с облегчением и ударными темпами закончили работу. У них появилось много заказчиков на их работу. Дом получился светло-серого цвета с голубизной, стал красив и наряден, как домики у немцев. Не хватало, только, герани на окнах. Но моя супруга высадила прекрасный розарий на фасадной стороне дома, разбила клумбу напротив западной стенки и посадила на ней разнообразные цветы. Так что герань, с успехом, заменили красные, бордовые, розовые и жёлтые розы. У неё, даже, росло два куста сине-фиолетовых роз, которые своей синевой соревновались с «граммофонами» растущего рядом «Гибискуса». 

Пока мы занимались любимыми делами, жена цветами и растениями, я модернизацией дома, изготовлением лавочек и прочими инженерными делами, четыре пары скворцов, прилетевших откуда-то с юга, где зима мягче и теплее чем у нас, без согласования с нами, поделили крышу нашего дома на четыре части. Там под каждым углом кровли между шифером и балками обрешётки, к которой крепиться шифер, было расстояние достаточное для строительства гнезда. Так казалось скворцам, и они приступили к делу. Они развили такую бурную деятельность, что работа по строительству гнёзд продвигалась с необыкновенной скоростью. Но без скандала, всё-таки, не обошлось. Одна пара скворцов подготовила кучку строительного материала, положив его не в гнездо, а около его, а вторая пара, быстренько, этот пучок соломы и травы утащила для себя. 

Разборка была быстрой и жёсткой, перья летели в разные стороны, причём сражались наравне с самцами и их самки. 

В итоге, нахалов наказали, материал строительный забрали, справедливость восторжествовала, и воцарился мир. 

Вот тут у меня и мелькнула мысль о том, что справедливости без боя не бывает. 

За неё нужно сражаться. 

Через несколько дней гнёзда были готовы, яйца снесены, и скворчихи уселись на них высиживать птенцов. Чтобы не скучать, они беззлобно переругивались друг с другом, причем самки сидевшие на яйцах на южной стороне дома дружили против самок сидевших на яйцах на северной стороне. Мы с женой даже шутили по этому поводу, что у них как в США идет война между Севером и Югом. 

Но, даже, эта превентивная словесная война не могла нарушить идиллию, царящую на нашем участке. Скворчихи высиживали птенцов, скворцы мотались по окружающим просторам и таскали скворчихам еду, жена возилась с цветами и растениями, я мастерил что-нибудь по хозяйству. Погода была прекрасная, сад зеленел, настроение и у меня, и у жены чудесное. Сидя на лавочке, я вспоминал пионерское детство. Тогдашняя пропаганда учителей, пионервожатых была направлена на то, чтобы нам, детям привить любовь к скворцам. Они де, самые полезные птички и являются авангардом на фронте борьбы с вредителями садов и виноградников. Мимо их клюва ни одна гусеница, безнаказанно, не проползёт. Я вспоминал, как мы, мальчишки, делали для них скворечники и укрепляли их на деревьях в городе. И я тешил себя мыслью, что эти четыре скворцовых семейства не дадут проползти по листу ни одной гусенице, все вредные жучки, червячки будут уничтожены. Я, даже, прикинул, приблизительно, количество бойцов с вредителями моего сада. Если в каждом гнезде по четыре яйца, а это минимум, у них бывает и побольше, то совместно с их родителями должно быть двадцать четыре клюва способных уничтожать вредителей. Это же целый боеспособный взвод. 

Мы с женой как верные апологеты той пропаганды, тут же, зачислили скворцов в друзья, а хорька, который, время от времени, шлялся по нашему чердаку, во враги.  

По требованию моей любимой жены, и в соответствии со своим желанием, я заложил хранящимися там досками все возможные пути проникновения хорька на чердак. Если он попадет туда, то, тут же, пообедает и скворцами и их птенцами, когда они вылупятся из яиц. 

У нас на даче появились и живут последние лет пять, шесть хорёк Кеша и полоз Гоша. Мы к ним и они к нам привыкли, и мы сосуществуем в мире и согласии. Мы их не притесняем и они нам не мешают. Зато в доме нет ни мышей, ни крыс. Это заслуга Гоши, хранящиеся на чердаке фанера, доски и прочие стройматериалы не загаживают залетающие туда птицы. Это, полностью, заслуга Кеши. Ко всем их достоинствам следует добавить их скромность. Они стараются не встречаться с хозяевами. И если, случайно, такая встреча и состоялась, то Гоша, с чувством собственного достоинства, уступит вам дорогу и отползёт в сторонку, а Кеша рванёт так, что и сообразить не успеешь, куда он делся. 

Кстати, в связи с последующими событиями со скворцами я, уже, не так конкретен в вопросе кто друг, а кто враг. Мне вспоминается одна притча связанная с этими понятиями. 

В один морозный, зимний день, летевший по своим делам воробей замерз и упал как льдинка на дорогу, по которой гнали стадо коров. Воробей, уже, был готов отдать богу свою воробьиную душу, но в это время проходившая над замёрзшей птичкой корова 

ляпнула на него тёплую лепёшку навоза. Воробей отогрелся в тёплом навозе, жизнь показалась ему опять прекрасной, он высунул голову из навоза и зачирикал от радости. В этот момент рядом проходил голодный кот. Он услышал чириканье воробья и, вытащив его из навоза, тут же его съел. Мораль этой притчи в том, что не всякий тот враг, кто на тебя нагадил, и не всякий тот друг, кто тебя из дерьма вытащил. Но уж если попал в дерьмо, то сиди тихо и не чирикай. 

Прошло ещё немного времени и, судя по непрекращающемуся гомону и скоростными полётами обоих родителей с утра до ночи за кузнечиками, червячками, гусеницами, жучками и прочей живностью из меню птенцов, они вылупились. Аппетит у них оказался отменный, причём во всех четырёх семьях. Соответственно количество поглощаемой ими пищи давало определённое количество отходов от неё из них. Если взрослые птицы это делали в поле или в лесу куда они летали за добычей то желторотые птенцы, жившие инстинктами, которые диктовали им, что гадить в гнезде нельзя. Поэтому они, просто, выставляли заднюю часть за гнездо и стреляли помётом на светло-серые, с голубизной, стены нашего, бывшего красивым, дома. 

Через две недели стены нашего дома выглядели как стены курятника, в котором у курей понос. В глазах любимой жены появилась и не исчезала тоска. Причём, птичий помет обладал одной особенностью. Его консистенция была такова, что под ним выгорала краска. Наши попытки помыть стены шваброй, ясно, показали нам это. Помет смывался, но под ним были пятна грязно-ржавого цвета. День за днём взрослые птицы, родители этой, вечно, голодной малышни, мотались как челнок ткацкого станка, таская орущим птенцам всё, что только могли добыть. Каждый раз подлетали к гнезду с какой-нибудь козявкой. И очень было обидно, что они, совсем, не обращали внимания на наши деревья на которых гусеницы гуляли по листьям, как по бульвару, одновременно, пожирая их, листовёртки так закручивали листву, что она опадала Пришлось разводить специальное средство и брызгать деревья всякой химией, что мне очень не нравилось. То есть, мои надежды на боевой взвод в двадцать четыре клюва чистящий мой сад от вредителей оказались эфемерными. Зато, количество помёта на стенах увеличивалось в геометрической прогрессии. Кроме стен, четыре кучки помёта к концу дня вырастали на отмостке под каждым гнездом. 

Короче, наступил момент, когда мы превратились в обслуживающий персонал четырёх многодетных скворцовых семей. Теперь ни я, ни моя жена не могли поспать утром. Мы не могли отдохнуть и днём после обеда. Мы не могли заниматься своими любимыми делами. Птенцы орали голодными, дурными голосами целый день начиная с момента появления солнца над горизонтом и заканчивая моментом захода солнца.  

Интенсивность этого ора увеличивалась, как только кто-то из родителей подлетал к гнезду с какой-нибудь козявкой в клюве. 

На военном совете с женой мы констатировали, что скворцы – хозяева положения. 

Убрать их невозможно пока птенцы не встанут на крыло и не улетят сами. Либо нам нужно собираться и переехать на городскую квартиру, оставив дачу на милость скворцов. Но тогда, точно, нужно будет перешпатлёвывать и перекрашивать стены. Сейчас жена ежедневно моет стены и краска не успевает сгорать под помётом, но это не может продолжаться бесконечно. 

Последним ударом нанесшим поражение моей вере о полезности скворцов послужил тот факт, что проснувшись от ора птенцов, спустя несколько дней после нашего военного совета, и выйдя на крыльцо, я обнаружил, что, очень, редкая черешня элитного сорта, которую я посадил четыре года назад и давшая в этом году первый урожай ярко-красных, мясистых, ароматных ягод, вдруг преобразилась. В первый момент я не сообразил, что же с ней произошло. Но когда я увидел, всего, одну ягоду, сиротливо висевшую среди веток и листьев, у меня появилось желание заорать: «Караул! Ограбили!!!» Я собирался, на днях, собрать ягоды и меня кто-то опередил. Я, машинально, сорвал последнюю ягоду и сунул её в рот.  

– «Да, действительно, – подумал я, – меня не обманули. Черешня просто шикарная. Кто же такой хитрый, что забрался в сад и обобрал черешню, когда мы спали. Неужели деревенские мальчишки ? Но, когда в суточном кургане из помёта на отмостке я увидел косточки черешни, я понял все. Восемь клювов, так называемых, защитников от вредителей, в течение двух утренних часов, обобрали черешню и скормили ягоды своим, вечно голодным, птенцам. 

Я, конечно, приветствую их поступок, как родителей, но когда тебя грабят, даже, во имя самых светлых побуждений, это всегда вызывает нехороший осадок. 

Короче говоря, эти «полезные птички» довели меня до нервного срыва, жена ходила бледная с тоской в глазах и вздрагивала от звука орущих, дурными голосами, птенцов. Момент, когда эти птички встанут на крыло и улетят, казался несбыточным и недостижимым. Каждый день начинался с того, что мы убирали помётные курганы и длинной шваброй пытались отмыть стены. Больше делать мы ничего не могли. 

Как-то сидя на лавочке, которая была сбита мной на скорую руку во время строительства дома, я решил сделать новую лавочку и установить её капитально в тени ореха. Я забрался на чердак и отобрал две подходящие доски и несколько брусьев и принялся за работу. Провозился с изготовлением лавочки почти весь день, затем покрасил ее и, оставив сушиться под солнышком. После ужина я прилёг перед телевизором, ожидая обещанный бокс с Виталием Кличко. Началась трансляция поздно, визави Виталия продержался до седьмого раунда, затем рефери прекратил бой в виду явного преимущества Виталия. В итоге, уснули мы около двух часов ночи. Засыпая, я с ужасом подумал, что из-за утреннего ора птенцов выспаться не удастся. 

К большому моему удивлению проснулся я раньше жены, около девяти часов утра.  

Птенцов не было слышно, царила благодатная тишина. Солнце было высоко и, наступившая тишина настораживала. Я, с удовольствием подумал, что птенцы встали на крыло и улетели. Вернувшись в дом, я поделился своей радостью с женой. Не веря мне, она выбежала во двор и обошла по периметру весь дом. Было невероятно тихо, хотя четыре небольшие кучки помёта под гнёздами были. Мы, как обычно, убрали эти кучки, помыли шваброй стены. 

Время шло, день клонился к вечеру, но было удивительно тихо. Жена от радости ходила в припрыжку и начала что-то напевать. В её глазах исчезла тоска.  

Я, в свою очередь, решил поставить металлические пластинки на ножки новой лавочки. Кусочек оцинкованного листового железа хранился на чердаке, и я отправился за этим кусочком. Когда я вошёл на чердак, то кучи перьев в четырёх углах чердака прояснили для меня причину наступившей тишины. Хорёк Кеша разделался этой ночью и с взрослыми скворцами и с их птенцами. Я, когда выбирал доски для лавочки, случайно передвинул доску, которая перекрывала доступ Кеше на чердак. 

Вы себе, даже, не представляете, какую благодарность, в этот момент, я почувствовал к Кеше. Мне, тут же, на ум пришёл один анекдот, в котором человек, которого спросили, как он относиться к ГАИшникам ответил, что после того как его жизнь свела с таможенниками, он просто обожает ГАИшников. Я, опять, перевёл хорька в разряд хоть и не друзей, так приятелей. 

Единственное, что меня мучило – был вопрос: « Как объяснить жене проникновение Кеши на чердак?» После мучительных раздумий я принял решение не говорить жене о случившемся, чтобы не расстраивать её чувствительную натуру. На чердак она ходит редко. 

Я взял веник и тщательно убрал следы Кешкиного ночного разбоя, и при разговоре с кем ни будь, всегда, поддакивал жене, когда она говорила, что у нас под крышей выросли птенцы скворцов и улетели самостоятельно. У природы свои законы и они нерушимы, изменить ничего уже нельзя. Что случилось, то случилось. А невинная ложь во благо любимого человека никогда и никем не преследуется. 

Мы же, наученные горьким опытом общения со скворцами, приняли решение не давать возможности скворцам строить гнёзда под крышей своего дома. Лучше строить им скворечники и развешивать их в садах, парках и других местах, где естественный ход их жизнедеятельности никому из людей не будет мешать. 

Конец. 

– Сок? – спрашивает меня официантка, расплываясь в чарующей улыбке. 

– Ананасовый... – отвечаю я, и в голову приходит мысль, что тем самым укореняю привычку, навеянную стихотворными экспериментами юности: «...со мною сигарета, дождь и ананасовый сок». 

Занимаю столик перед входом; отсюда глазам открывается уютная панорама старой крепости XVI века и вид на переливающийся оттенками парк. Мне срочно надо проанализировать ряд событий, происходящих в моей жизни, для чего я подобрал эту безмятежную обстановку. 

С веранды по округе разносится голос нестареющего Челентано: 

E intanto il tempo se ne va  

e non ti senti piu' bambina  

si cresce in fretta alla tua eta'  

non me ne sono accorto prima.  

E intanto il tempo se ne va  

tra i sogni e le preoccupazioni  

le colze a rete han preso gia'  

il posto dei calzettoni. 

( А время-времечко бежит,  

Назад, увы, не возвратится!  

Напрасно ты торопишь жизнь,  

Она и так летит, как птица.  

А время-времечко несет:  

Кому мечты, кому – тревоги.  

И между тем не устает  

За нас подводить итоги.) 

Осень дышит теплым ароматом и с каждым выдохом легионы опавших листьев взмывают ввысь, словно хотят вернуть себе былое могущество и очарование. Все это столь прелестно, столь гармонично, что я почти парю от наслаждения мгновением. Несколько листьев скользят по моему лицу, а один и вовсе застревает в нагрудном кармане рубашки. 

Кафе почти пустует; поодаль от входа, за оранжевым столиком, сидит пара подростков, поглощенных таинством общения. В парке на скамейках расположилось несколько человек, которые ничем не привлекают мое любопытство. 

Присаживаясь, достаю блокнот и начинаю набрасывать альтернативы развития положения дел – худшие, средние и лучшие. 

Почти разом осушаю сок. Чтобы прийти к глубоко осмысленной картине мира, к эффективному плану действий, силюсь найти зацепку во всей этой куче неурядиц. Несколько раз беру в руки сотовый, затем нервно разбираю его, снова кладу на столик и направляю взгляд в сторону крепости. 

Посередине парка, под сенью крепостных стен, стоит молодая брюнетка, среднего роста, одетая в пестрое платье. Ненадолго мое внимание сосредотачивается на этой особе, однако вскоре я опять возвращаюсь к своим думам. 

«Надо бы еще взять сок!» 

Но что-то удерживает меня в статичном размышлении. Позарез нужна сильнодействующая мысль, эвристическая находка, хоть что-нибудь, а я, тем временем, не продвинулся еще ни на йоту в этом направлении. 

Я опять обращаю свой взгляд к строению древних; к волнообразным перекатам крепостных стен, к автомобилям, припаркованным под архитектурным ансамблем, к деревьям, к разноцветному прикосновению осени, к мамам, сгрудившимся у здания Дома Культуры – скоро с уроков танцев должны выйти их чада. Женщины, Не теряя времени, занимаются тем, что я называю перекрестным опылением информацией! 

После всего этого я рассматриваю незнакомку, которая приподнявшись на носки, расправив плечи, нервно расхаживает взад и вперед. В застывшем положении эта дама не представляет собой особо впечатляющего зрелища. Но в движении она словно накачана магической энергией и преобразуется в живой символ той особой прослойки современной женщины, которая, скажем так, сочувствует сентиментальному феминизму. Пара минут пристального наблюдения дает мне возможность обнаружить много любопытного (вот почему дамы называют мужчин бессердечными и равнодушными!). 

Женщина одета явно не со вкусом. Коричневого цвета туфли на высоких каблуках никак не подходят к короткому белому платью с черными крапинками. На носу дамы сидят (а может, лучше сказать, лежат!) очки, которые дико контрастируют с ее прической, очертаниями и формами лица. Не то «Ленноны», не то «Рейбаны»; даже с расстояния в пятьдесят метров эти очки сигнализируют о недосягаемой толщине оправ. 

...С каждым днем планета Земля наполняется женщинами, которые все жалуются, что перевелись настоящие мужчины, как доисторические археоптериксы, что утеряно джентльменство и благородный порыв. И такие женщины страстно переживают, что мужчины хотят все одно и то же (между прочим, что это за «одно и то же» женщины в точности не знают и с оным понятием им периодически приходится импровизировать). В общей же сложности, вследствие обилия таких неадекватных установок, эти женщины обречены сначала на озлобление, а дальше на одиночество... 

Именно благодаря одиозному характеру, который еще издали прорывается в телодвижения нашей героини, я решаю, что эта женщина принадлежит к описываемой мною категории, которая, увы, все рыщет в поисках принца и повторюсь, увы, даже не удостаивается незначительного внимания от ничтожества. 

Дама ступает, теряя ритм, засунув руки в карманы, проваливаясь в какую-то согбенную позу. Вскоре выясняется причина ее напряженного поведения. Она устремляет взгляд вперед, лицо проясняется, и дама начинает передвигаться в этом направлении. 

К ней, семеня, направляется крупный мужчина средних лет. В этом субъекте с самого начала пробиваются на свет возрастающие с геометрической прогрессией рассеянность и неуверенность в себе. И хотя оба персонажа этой захватывающей драмы заражены неврастеническими симптомами, женщина все-таки действует смелее. Она активно перемещает голову и плечи, словно старается сбросить с гнезда, затаившееся там ядовитое напряжение. Мужчина шагает вкось и зигзагами, чтобы как-нибудь отсрочить момент приветствия. Даже без фотографических изысков, этот человек оставляет впечатление серого и непримечательного обывателя. Его неподстриженная седая шевелюра вместе с лоснящимися черными штанами свидетельствуют об общей, внешней и внутренней, посредственности. Белая рубашка в полоску, возможно, лучшая в его гардеробе, не говорит ничего хорошего о владельце. Образ его летней обуви сшибается с его жалким видом. Мужчина двигает головой вверх и вниз одновременно и как-то самоуничижительно улыбается. При всем этом его лицо передает избыток «доброты». На это непревзойденный Лоуэнн мог бы заявить, что у данного индивида блокирована энергетика спинного меридиана... 

Тут мне приходит в голову интригующая мысль, что эта должно быть пара, познакомившаяся на «одноклассниках», «Facebook»-е, на каком-нибудь сайте знакомств или очередная чета телефонного общения. Предприветственные манеры этих людей убеждают меня в том, что до нынешней минуты, в реальности друг друга они не встречали. Именно на моих глазах, после определенных текстовых или аудио диалогов, они встречаются впервые. 

Женщина проявляет завидную инициативу, что, кажется, дело для неё житейское. И когда расстояние между ними составляет не более трех метров, она в императивном стиле протягивает мужчине руку. Мужчина что-то лепечет в ответ; видно, что он несет величайшую за свою жизнь банальность. Кажется, он говорит что-то наподобие «я тот и тот...». Ему самому неудобно от своих слов. Женщина иронично улыбается и кивает головой. Она раздосадована, и весь ее облик выражает чисто женский возглас к небесам: «За что, Господи!» 

Дальше опять же дама строгим жестом указывает, что им следует пройтись по парку и присесть где-нибудь. И если до сих пор вся сцена разворачивается прямо передо мной, после знакомства эта странная пара перемещается на девяносто градусов левее. Мужчина никак не проявляет уместную смелость, а женщина, ощущая его робость, все время умело контролирует расстояние. Дистанция между ними такая большая, словно это не романтическое свидание, а некое уголовное разбирательство. 

И все же невзначай атмосфера беседы вроде бы слегка смягчается, мужчина свыкается с обстановкой и вроде бы удерживает внимание женщины. 

Но, это всего лишь минутная слабость дамы. Неожиданно она вскакивает с места и для начала истерично жестикулирует, да так, что несколько зевак подозрительно озираются. Она играет на грани фола и скандала. В мгновение ока сознание этой пары полностью затуманивается процессом коммуникации. Эти мужчина и женщина, становятся похожи на жучка, попавшегося в сеть крупного паука и отчаянными взмахами крыла, норовящего выбраться из смертельной западни. Все его способности и единицы сознания, сконцентрированы на выживании, он забывает о том, что существует, ради чего борется; для него просто остается одна единственная цель – вырваться. 

Осознав, что являюсь свидетелем весьма редкого драматургического действа, я схватываю сотовый и в разделе «сообщения» набираю описание происходящих событий. Я уверен, что талантливый режиссер смог бы скомпоновать эти сцены в гениальный шедевр-короткометражку. 

Женщина продолжает что-то буйно утверждать. Она настолько взволнована и возбуждена, что окружающее пространство с трудом отражает натиск ее чувств. Как мне известно, такое происходит, когда человек самозабвенно что-то отрицает. Казалось бы, для того, чтобы подтвердить мое предположение, к ее речи добавляется покачивание головы. Ее правая рука упирается в бедро и действует, как рычаг равновесия. Становится ясно, что женщина от глухой обороны переходит в ярое наступление. Она злорадствует от того, что сломила мужчину, нашла в нем брешь, откуда вскоре можно будет проникнуть в хоромы его третьесортной психологии и испепелить там все дотла. 

Мужчина опускает голову. Коротко и резко вздрагивая, он склоняется к женщине, и снова отстраняется от нее. Женщина ставит ногу на бордюр и манерно продолжает жестикулировать. Кульминация ее речи наступает тогда, когда она выпрямляет руки во всех суставах и хлещет ими по воздуху вдоль и поперек. Одновременно наша дама успевает выплеснуть ураган эмоций, пожеманиться, обрисовать плечами с полдесятка восьмерок и снова отправляет руки в космос и вечность. Вот это уже знак полной и безоговорочной власти! 

Наконец, она отправляется к выходу из парка. Подавленный и сплющенный от пресса непомерной силы, мужчина взывает к ней, движением кисти. Женщина останавливается, делает глубокий вздох и, вся, зажатая от высокомерия и опустошенности, с неподдельным негативным чувством покачивает головой. 

Мужчина приближается к ней, еле волоча ноги. Он словно заново желает поднять вопрос, на который получил жесткий отпор еще там, у скамейки. Женщина простирает руки к небу. Ее самовыражение ярко образно и пластично, кажется, что с ее ладоней через миг взлетят голуби, а тело станет одним большим «НЕТ!». 

Мужчина ощущает прилив сил, но это всего лишь энергия реванша отвергнутого человека. По лицам этих людей бродит жгучее разочарование. Женщина стоит, вся разбитая и видна не впервой, осознанием отсутствия на земле родной ей души: «Настоящие мужчины и, вправду, повымерли. И с кем это я связалась, о, Боже мой!». Мужчину же беспокоит то, что он умудрился все провалить и как всегда, нарваться на замаскированную женщину-вамп. 

Дама еще раз сурово отказывает, перебрасывает сумочку за плечо и быстрыми шагами идет прочь. Под первым же деревом резким движением он срывает листочек и пожевывает по пути. Ступая бодро, к моему удивлению, где-то в пятидесяти метрах она присаживается к каким-то странным людям. Одна из них, облаченная полностью в черное, женщина то ли мужчина (действительно пара минут уходит на то, чтобы определиться с полом), то ли в шляпе, то ли в котелке, а другой – молодой человек со старомодной бородкой, очень напыщенный и глубокомысленный. Это эзотерическое трио затевает, несомненно, высокопарный диалог. Наша дама нежится, расслабляется. Ее взор упирается в одну точку, а остальные двое поглощены беседой; легкой, мягкой и добродетельной... 

Мужчина некоторое время стоит, не удаляясь от места разлуки. Наверное, ему не хочется сдаваться, он обдумывает мысль о том, как кинуться вослед и привести в свое оправдание недосказанные аргументы. И тут же он осознает, что все пути к примирению отрезаны. За пару минут неподвижности его лицо предлагает миру бесплатный курс по мимике уныния. Мужчина не знает, куда деть руки, тело и самого себя. Он посматривает то на женщину, то стучит по земле носком и пяткой, то опять вглядывается украдкой в другой конец парка. 

Затем с тяжелым сердцем он подходит к ближайшей скамейке. Он достает из кармана особый предмет развлечения человека XXI века – сотовый телефон. Через несколько секунд он кому-то звонит и нарочито развязно болтает. 

Для него жизненно необходимо выговориться и разрядить буйство и рев эмоций. 

Через пару минут из парка уходит женщина. 

У меня возникает желание догнать ее и восстановить картину событий от начала до конца. Но меня сдерживает мысль о том, что, как правило, реальность во многом непригляднее наших фантазий. 

Писк – благодарное дело. 

Не всё то болото, что блестит. 

Свои рубанки ближе к делу. 

Близок лапоть да не укусишь. 

Было бы золото, а черти найдутся. 

Всяк кулак своё золото хвалит. 

Чем дальше в лес, тем больше даров. 

Большому кораблю большие плавни. 

Не погладев в святцы, да и бух в большой колодец. 

Старый конь бороды не испортит. 

09.09.10 

Добрый Слава лежит, а худой бежит. 

На пловца и зверь бежит. 

На безглыбье и глыба рак. 

Бережёный и бок бережёт. 

Корейко рубль бережёт. 

Не кричите с глиссера свиньям. 

Аппетит приходит во время беды. 

Чужую в бреду руками разведу. 

За одного бритого двух небритых дают. 

Не за то с волком пьют, что сер, а за то, что отца съел. 

09.09.10 

*** 

Одной девочке мама купила на рынке черные китайские колготки. А себе и папе купила китайскую большую тефлоновую сковородку и набор китайских ножиков. Вот пришла ночь, девочка легла спать, вдруг чувствует: что-то ползет ей по руке. Ползет, ползет, ползет…. И доползает до самой шеи. И начинает завязываться на шее. Девочка принюхалась и поняла, что это её черные колготки. Тогда девочка закричала на всю квартиру. Час кричит, второй – никто на помощь не приходит. Потом девочка смотрит, а на пороге стоит её мама с новой большой сковородкой из китайского тефлона. Девочка спрашивает: 

- Мама, зачем тебе новая большая сковородка из китайского тефлона? 

А мама отвечает: 

- Лежи, лежи. Это я пришла посмотреть, чего ты кричишь на всю квартиру…. 

Мама почесала сковородкой голову и ушла, а девочка стала кричать дальше. Потом девочка смотрит, а на пороге – папа с самым большим ножиком из китайского набора. Девочка спрашивает: 

- Папа, зачем тебе этот большой ножик из китайского набора? 

А папа отвечает: 

- Лежи, лежи. Это я пришел посмотреть, чего ты кричишь на всю квартиру…. 

Папа ножиком голову почесал и ушел, а девочка стала кричать дальше. 

Утром девочка встала, пошла на кухню попить чаю с бутербродом, а на кухне сидят её мама и папа и не дышат, а за шеи связаны черными колготками.  

… Потом сковородку из китайского тефлона и китайский набор ножиков девочка видела на рынке, когда пришла туда с бабушкой покупать китайский портфель для первого класса…. 

*** 

А один мальчик играл в песочнице в похороны китайской куклы, его мама обедать позвала, он ушел и куклу похороненной забыл. Вот пришла ночь, мальчик лег спать, вдруг слышит: кто-то в двери скребется. Мальчик спрашивает: 

- Кто там? 

А из-за двери никто не отвечает, только дальше скребется. Тогда мальчик закричал на всю квартиру. Час кричит, второй – никто на помощь не приходит, потому что мама сильно устала, пока еду готовила и порядок в квартире наводила. 

А все двери в доме были китайские. И начала у него дверь в комнату постепенно ломаться и образовываться щель. Мальчик смотрит, а из щели показывается куклина рука.  

Тут, на счастье, соседи в стенку начали от крика стучать и солнце взошло, потому что утро уже наступило…. 

*** 

И вообще в Китае и девочкам, и мальчикам страшно жить: все вокруг китайское, даже родители и соседи…. 

Беда никогда не доходит до дна. 

Друзья признаются в беде. 

Лиха была в начале. 

Маленькие Светки – маленькие бедки. 

Попитка – не пытка. 

Пошла бурда – отворяй ворота. 

Всем дед ходил в ответ. 

Бледность – не порок. 

На бедного Макара все излишки валятся. 

Одна голова не видна, и видна так одна. 

09.09.10 

Богами намеренно ад вымучен. 

В свой глаз – алмаз, а в чужой – стекло. 

Тупи казак, атаманом будешь. 

Как агукнется, так и отрыгнётся. 

Бобик в Возу – Кабаевой легче. 

Не знала баба Борю, так купила порося. 

Бабушка на е-два сходила. 

Вот тебе бабушка и хмурый день. 

Соловья баснями не портят. 

Не лезь вперёд Катьки в пекло 

09.09.10 

В субботу вечером, как обычно, пошли к бабушке в баню. Днем Вера бороздила канаву у дома и зачерпнула резиновым сапогом воды. Тайком от мамы они с отцом помыли сапог и поставили у батареи – сверху он высох, но ткань внутри все еще была влажной, так что Вера по дороге старалась опираться не на всю ступню, а только на пятку. На мамины вопросы, почему она хромает, Вера только морщилась. Скоро у них будет собственная баня, и она сможет хоть десять раз набирать воды в сапоги – идти все равно никуда не надо будет. 

Первыми шли мыться Вера и мама, с красными пластмассовыми тазиками в руках и пестрыми полотенцами через плечо. Баня уже протопилась, и Вера спасалась от горячего пара на полу, упорно отказываясь забираться на лавку. Она поглядывала в мамину сторону, в который раз удивляясь различиям между ее телом и своим. Мама плеснула в ее сторону ковш прохладной воды, Вера с визгом подпрыгнула. 

Они вытерлись, накинули халаты, куртки, и соорудив на головах чалмы из махровых полотенец, вышли из предбанника. На улице пахло густой весенней влагой с терпкой примесью надвигающихся заморозков. 

Отец ушел в баню следом, прихватив прошлогодний березовый веник и пахучее пихтовое масло. Мама легла на диван в комнате с телевизором – так, чтобы краем глаза просматривать кухню и прихожую. Вера осталась с бабушкой у плиты, скинула мокрое полотенце с головы, с трудом натянула колючие шерстяные носки на еще влажные ноги. По оконному стеклу зашелестела снежная крупа. 

- Бабуль, видела нашу новую баню? 

- Видела, видела. Построите – совсем меня забудете, – вздохнула бабушка, вынимая из холодильника маринованные помидоры, квашеную капусту и трехлитровую банку березового сока. 

- Нет, бабуль, никогда не забудем! Ты же меня читать научила, – оторвалась Вера от разглядывания огуречной рассады, стоявшей на подоконнике. – И ещё в дурака играть. 

- Тише ты, – шикнула бабушка через плечо, и продолжила, постепенно повышая голос. – Еще как забудете! Останется у меня только Галка одна. Да и та замуж выйдет и тоже ходить перестанет! 

- Ага, выйдет она! – крикнула мама из соседней комнаты, убавив громкость телевизора. – За тридцать лет ещё ни разу не вышла – так до пенсии в старых девах и прокукует. 

- Не за тридцать, а за двадцать девять! – бабушка будто восприняла вопрос о Галкином возрасте на свой счет. 

- До тридцати-то немного осталось. Хорошо хоть квартиру получила! Хоть бы без мужа уже, для себя бы родила. 

Родители никак не дарили Вере ни брата, ни сестры, и она давно уже мечтала о собственном ребенке. Вера знала, что для этого сначала надо выйти замуж, но вряд ли кто-то возьмет ее в жены, пока она не выпустится из детского сада. Если только Иванов из младшей группы, но он ходит в колготках – Вере всегда было немного неловко за него. 

- Мам! А как без мужа родить? 

- Не подслушивай, тебя это не касается. Только попробуй мне в подоле принести, когда вырастешь, я тебя сразу предупреждаю! А Галке уже скоро поздно будет. 

Вера пожала плечами. Она не совсем поняла, чего ей не полагается носить в подоле, и почему Галке можно без мужа родить, а ее это не касается. 

- Совести у тебя нет, такое про родную сестру говорить, – бабушка разметала по столу тарелки и заглянула в соседнюю комнату. – Лучше познакомила бы ее с кем-нибудь! Вон у вас на работе завхоз развелся, мне Маруся-уборщица сказала. 

- Нужен он Галке – черта с два. Родила бы давно уже сама и воспитывала бы. 

Входная дверь распахнулась с чавканьем. Галка, появившаяся из-за нее, отерла капли с лица, встряхнула и повесила на крючок у двери куртку. 

Бабушка кивнула в ее сторону и принялась с усердием нарезать хлеб, мама прибавила звук телевизора. Галка нахмурилась и огляделась с вызовом. 

- Галочка, – подошла к ней Вера. – Галочка моя. Роди мне ребеночка маленького! Ну пожалуйста! Хоть без мужа... 

- Слышь ты, чучело, – Галка зыркнула из-под челки в сторону Веры. – Еще раз рот откроешь, по зубам получишь, ясно? 

Из глаз Веры хлынули слезы, она со всех ног бросилась к матери. 

- Мам, а че Гала меня чучелом называет! 

- Галка! Не смей ребенка обижать! 

- А чего вы тут обсуждаете опять? Поговорить больше не о чем?! 

- Галка, остынь! – заволновалась бабушка. – Нагреешься в бане еще. 

- Смотрите, какая цаца нашлась! – завелась мама. – И родила бы, кто тебя за это осудит... Воспитали бы! 

- Давай, советуй, много ты воспитала – свою, вон, от матери не забираешь. Возьми и роди второго, если одной мало! 

Вера зажмурилась, открыла рот в три раза шире и дальнейшая перепалка доносилась до нее, как сквозь толстую стену. 

Красный после бани отец возник в дверях, впустив в комнату прохладную весеннюю свежесть, и, покачиваясь, направился к дивану. Все на секунду притихли и тут же закричали, перебивая друг друга: 

- С легким паром! 

Через неделю бани не было – отец повез маму с бабушкой на рабочем уазике в Камышино на поминки. Детский сад в субботу не работал, так что Веру с утра отвели к Галке, в ее квартиру, мыться и ночевать. 

У Галки Вера сразу залезла на диван и принялась ковырять цветочек на покрывале. Галка занималась субботней уборкой, гремела на кухне тарелками, стульями, дверцами шкафов. Когда дел больше не осталось, она пришла в комнату, постояла с минуту, глядя в окно, и опустилась в кресло напротив. Потом подняла глаза на Веру: 

- И чего молчим? 

Вера не ответила, продолжая теребить покрывало. 

- Обиделась, что ли? 

Та молча помотала в ответ головой. 

- Выходить тут не за кого, понимаешь? И родить не от кого. Одни идиоты кругом. 

- Не одни! Мама с папой мои поженились, вон. 

- И че хорошего? Баню уже второй год построить не могут. 

На тумбочке запиликал телефон, Галка подошла – звонила ее подружка Лосева. Вера сразу ее узнала, она болтала без умолку, громко, так что ей было всё слышно даже с дивана. Галка морщилась и отставляла трубку от уха – Лосева звала их в гости, но она не хотела, говорила, что Вера у нее. 

- Галка, бросай ломаться, так и просидишь все выходные. Приходи, давай! И девчонку бери с собой, игрушки ей найдем. 

Галка, наконец, согласилась и положила трубку. 

- Собирайся. Лосева сегодня замуж вышла, отмечать пойдем. 

Вера обрадовалась – ей очень хотелось попасть на настоящую свадьбу. Правда, Лосева была толстая, и она никак не могла представить ее в пышном белом платье – таком, какие носят только невесты и принцессы. Сейчас Вера боялась пропустить что-то важное и торопливо натянула красную шапку с большим помпоном. Галка помогла ей залезть в рукава куртки, обхватила шарфом ее воротник и завязала узлом на шее сзади. 

Телефон зазвонил еще раз: Лосева просила по дороге зайти в магазин за хлебом. 

На улице смеркалось. Единственный фонарь на здании сельсовета был виден издалека – Вера и Галка шли на его свет. 

- Галка, а у Лосевой фата длинная? 

- Чегооо? 

- Ну это... фата. 

Галка приостановилась на секунду, расхохоталась так, что закашлялась и еле смогла говорить: 

- Ну ты как скажешь! Ты что, думаешь, свадьба у них была? Так она второй раз замуж выходит, расписались – и все. 

Вера ничего не поняла, но повторила вслед за Галкой: «Расписались – и все». 

- Она же сначала замужем за Лосевым своим была, ребенка ему родила – Вовку. Потом Лосев у кого-то лошадь угнал, его посадили, и она на развод подала. А потом Калаш из Сургута приехал, да тоже не подарок – наркоман, болтается вечно где-то на севере. Тут уж не до фаты. 

- А кто такой «наркоман»? 

- «Терминатора» смотрела вчера по телеку? 

- Только немножко с начала, потом мне папка сказал спать идти. Там мужик одежду отбирал у всех. 

- Вот и наркоманы тоже отбирают. И продают потом. 

Вера несколько раз повторила новое слово, пробуя его на вкус и пытаясь примерить к кому-нибудь из знакомых. Слово ни к кому не шло. 

Они приближались к центру села. Со стороны клуба доносились удары музыки, в окнах мелькали огни, мимо прохаживались девушки в коротких юбках и тонких колготках. Вере было их жалко, они наверняка мерзли. 

Галка замедлила шаг, когда они поравнялись с клубом, и стала всматриваться в силуэты куривших на крыльце парней. 

- А ты, Галка, почему на танцы не ходишь? – спросила Вера. 

- Че позориться-то. Старая уже. Засмеют, – буркнула она, но сама продолжала вытягивать шею, глядя на темное крыльцо. 

В магазине собралась небольшая очередь, в числе первых в ней стояла бабушкина соседка Тихоновна с фиолетовыми волосами свежей покраски. Она спросила у Галки, когда вернется с поминок родня, поинтересовалась, куда они идут, хмыкнула и взялась за нерасторопную продавщицу. Вера присела на корточки у прилавка, Галка посматривала на настенные часы, хмурилась, но в разгоравшийся между Тихоновной и продавщицей скандал не вмешивалась. 

В дверях появился нетрезвый вихрастый парень в распахнутой куртке, из под которой виднелась полосатая майка-тельняшка, на груди торчали редкие волосы. 

- Привет, красавицы! – крикнул он всей очереди. 

- У-у, зальют бельма сначала, а потом им все красавицы, – переключилась на него с продавщицы Тихоновна. 

- Имею право! – он картинно притопнул ногой. – Братишка мой женился сегодня. Слыхали про такого – Калаш? На Ленке Лосевой. Оба-на! 

- Ага, женился, а сам в тот же день на север укатил! Вон, и гости свадьбу отмечать идут – без жениха, – Тихоновна показала на Галку и Веру и засмеялась. – Бабьим коллективом! 

- Вы чьих будете, такие красивые? – обратился он к Галке, расплывшись в улыбке, и потрепал по голове Веру. – Дочка, наверно? 

Галка, цокнув, посмотрела на него тяжелым взглядом. 

- Евсеева она, – откликнулась Вера. – Галочкой зовут. А я ей племянница, Вера. 

- Галочка, значит... Как птичка, – он замаслился, зарозовел, а через секунду грохнулся на колени, схватил Галку за руку и закричал: – Красавица, выходи за меня замуж, а? Меня Анатолий зовут, можно Толик. Калаш – братишка мой. Из Сургута мы. 

Галка процедила сквозь зубы: «Что ж за уроды-то кругом?», шумно выдохнула и уставилась в потолок. 

- Ну почему сразу уроды? – обиделся Анатолий. – Может, у меня любовь к тебе. 

Тихоновна, расплатившись с продавщицей, включилась в разговор с двойной энергией: 

- За таких, как ты, только и выходить! Брат твой, вон, Ленку Лосеву отлупил на прошлой неделе так, что руку ей сломал – пришлось в больнице гипс накладывать. Она сказала всем, что упала, но синяк-то под глазом не скроешь! Еще и расписалась с наркоманом этим. Слава Богу, он сразу на север уехал – Ленкины синяки хоть успеют зажить. Хороша невеста! 

- Так, всё! – встрепенулась Галка. – Вы, Наталья Тихоновна, купили, что хотели? Вот и нам дайте купить. 

Тихоновна неодобрительно покачала головой, проверила еще раз содержимое сумки и вышла. 

Анатолий оперся на прилавок и придвинулся к Галке поближе. 

- Галочка, ты не слушай всяких. Калаш – он, может, и правда отлупить не дурак. А я не такой. У меня собака старая жила, шестнадцать лет ей было, ходить под себя начала. Так я не смог ее убить, отвел к Калашу – тот ее и повесил. 

- Добрый какой! – Галка расплатилась с продавщицей и положила хлеб в пакет. 

Продавщица распорола пакет с семечками и начала щелкать, с интересом поглядывая на Анатолия. 

- И на жену я бы руки не поднял – ни-ни. Не такой я. Клянусь. 

- Дядя Толик! – Вера дернула его за край куртки. – Галка за тебя все равно не пойдет, женись на мне лучше! Мама мне ни брата, ни сестричку родить не хочет, а так у меня свой маленький будет. 

- Я для тебя староват, подруга. Давай лучше я на тетке твоей женюсь, а ты к нам нянчиться приходи. 

- Всё, хватит болтать, пошли уже, – Галка взяла Веру за руку и потащила к двери. 

- Пока, девчоночки! – крикнул им вслед Анатолий. 

У Лосевой с порога пахло вкусной едой. Сама она в длинном розовом халате, действительно чем-то напоминающем платье невесты, выплыла встречать их в сени, пряча забинтованную руку в шелковых складках. Вера приглядывалась то к одному ее глазу, то ко второму, но при слабом свете прихожей следов синяка было не различить. Вера с разочарованием вздохнула. 

- Вы чего так долго? 

- Да привязался в магазине пьяный хмырь какой-то. Сказал, что он брат твоего Калаша, – Галка повесила куртку слишком резко, сорвала петельку и рассердилась еще больше. 

- Толик, наверно? Он сегодня у нас был. Ему тут понравилось, хочет за братом переехать. 

Вера вбежала в комнату – в ее центре стоял раздвижной полированный стол, покрытый цветной клеенкой и заставленный едой, между салатницами виднелась бутылка водки. На угловом диване угрюмо сидел толстый мальчик лет семи – сын Лосевой Вовка. 

- Мы одни, что ли, тут будем? – поинтересовалась Галка, покопавшись рукой в тарелке и вытащив ломтик помидора. – А где жених? 

- А че нам жених? Мы и сами прекрасно отметим. Садитесь, гости дорогие! – Лосева взяла бутылку, налила себе и Галке по стопке. – А ты, Верка, морсу попей. Вовка, иди сюда тоже! 

Вовка встал и, громко топая, ушел в другую комнату. 

- Ну и хрен с ним, – сказала Лосева, опрокинула рюмку и отправила следом соленый огурец. 

- Ленка, а правда у тебя муж – Терминатор? – спросила Вера. – Мне Галка сказала. 

Лосева искоса посмотрела на Галку и заколыхалась от смеха: 

- Ну, может не совсем... но что-то в нем есть такое, мужественное... Ой, у меня же там фаршированные перцы еще, – вспомнила она и побежала на кухню. 

- Не Терминатор, а наркоман, – вполголоса заметила Галка, обратившись к Вере. – Только Лосевой об этом не говори. О таких вещах не говорят. 

Вера кивнула – она не хотела выглядеть перед взрослыми глупой, поэтому ей часто приходилось соглашаться с тем, чего она не могла понять. 

Лосева вернулась, держа в руках кастрюльку с фаршированными перцами. Им с Галкой захотелось поболтать наедине и Веру отправили в комнату к Вовке. 

Игрушки у Вовки были старые – несколько машинок, по большей части сломанных, конструктор, в котором не хватало деталей, да мятые паззлы. Сам Вовка все время молчал. 

Вера покрутила в руках колесо от грузовика, без интереса покопалась в паззлах и предложила Вовке пожениться. Он не был ее идеалом – молчалив и толстоват, но за неимением лучшего выбирать не приходилось. 

- А что мне за это будет? – Вовка не хотел сдаваться без боя. 

Из ценных вещей у Веры дома был только игрушечный телефон, который не только проигрывал мелодии при нажатии на разные кнопки, но и мог записывать и воспроизводить голос. Этим телефоном Вера дорожила, но мысль о собственном ребенке была куда более заманчивой, поэтому после недолгих сомнений ее лучшая игрушка оказалась на кону. Вовка долго не хотел верить на слово, что она отдаст ему телефон, но в итоге сдался. 

Вера попросила его принести ручку и бумагу, а сама сорвала с подушки тюлевую накидку и прицепила ее к заколке на голове. Вовка вернулся с вырванным из тетради листочком в клеточку и коробкой фломастеров. 

- Надо расписаться теперь, – сказала Вера и вывела на листке большими красными буквами: «ВЕРА». 

Вовка еще раз напомнил про телефон и нарисовал под Вериной подписью петельку. Вера выхватила у него из рук листок и закружилась с ним, крича и смеясь: «Ура, у меня будет ребенок!» Ей захотелось поделиться этой новостью с Галкой. 

В комнате все еще стоял накрытый стол, но за ним не было ни Галки, ни Лосевой. Вера, поддерживая накидушку рукой, побежала по коридору на кухню – оттуда доносились всхлипывания, тянуло табаком. Лосева курила на подоконнике у открытой форточки, зажав сигарету свободными пальцами загипсованной руки, дым задувало обратно в комнату. Халат ее распахнулся, обнажив полные ноги с узелками вен, по щекам размазалась тушь, под глазом проступил синяк. Галка сидела рядом, подперев подбородок. 

- Галка, а я замуж вышла – вперед тебя! За Вовку, – Вера показала листок с подписями. – Я ему телефон пообещала, чтобы он на мне женился. Теперь жду ребенка. 

- Никто тебе не разрешит телефон отдать – он, знаешь, сколько стоит? – мрачно заметила Галка. – Иди и разведись, пока проблем не заработала. 

Лосева перестала всхлипывать, затушила окурок о чашку и сказала: 

- Прежде чем советы давать, надо самой хоть раз попробовать. А то у некоторых ни счастья, ни несчастья нет. 

Галка фыркнула, поднялась с табуретки и велела Вере собираться.  

На улице совсем стемнело. Вера высоко поднимала ноги и осторожно ступала, стараясь не залезть в грязь. 

- Галка, а почему Лосева ревела? 

- Да наркомана ее повязали сегодня, героин продавал. При мне звонили из города, сообщили. Посадят теперь, сто процентов. 

Утром отец привез маму и бабушку с поминок. Вера, придя домой, взялась за ревизию чемодана с игрушками. Прослушала все мелодии на своем телефоне, записала куплет песни про тонкую рябину, которую они выучили с бабушкой, несколько раз сняла и положила трубку. Еще раз изучила корявые подписи на бумаге в клеточку, оглянулась на лежащего в игрушечной коляске пупса, одетого в ее старые ползунки, и нерешительно разорвала листок. 

В следующую субботу Галка в баню не пришла. Мама с бабушкой накинулись на Веру с вопросами, знакомилась ли Галка с кем-нибудь и что вообще говорила. Вера смогла вспомнить только «брата Терминатора», но в это знакомство никто не поверил – подумали, что сочиняет. 

В августе праздновали Галкину свадьбу. Жениха, который уже на выкупе слегка не вписывался в двери, поддерживали под локти Верин отец и свидетельница невесты Лосева. Галка смеялась и вся светилась от счастья. На ней было пышное белое платье – из тех, что носят только невесты и принцессы, а голову окутывала воздушная фата. 

Сегодня холодный день. Осень. Вернее, ещё лето, но через два дня – сентябрь. Что такое два дня? 

Два дня болеет жена, сегодня уже третий. Два дня до осени. Два дня можно ничего не делать – это будут выходные. А можно вкалывать и приходить домой и даже не ужинать от усталости. И такое бывает. 

Почему-то захотелось в школу. Моя школа далеко. Это четырехэтажное здание со столовой и спортзалом. Другой город, другая погода. Белый кирпич, зелёная крыша. И всё же – холод, осень, кирпич, серый от дождя. Всё то же. 

Лет до десяти слабо себя помню. Помню, что было неплохо, но как неплохо – это вопрос. И всё же – какой-то страх, какие-то детские молитвы, какое-то цепляние. Теперь страха нет. Осень, затем зима, накопить денег на тёплую куртку – всё понятно. Вылечить зуб. 

Сижу, жую сникерс. Входит покупатель. Рассматривает игрушки. «Можно поближе?» «Можно». «Говорит?» Нажимаю чебурашке на брюхо, он начинает петь песню. «Понятно». Китайский динамик, дрянь. Покупатель разочарован, уходит. Чебурашка продолжает петь. Самое гнусное в таких игрушках, что их сразу не выключить, нужно слушать куплет до конца. «…И кажда-я дворняааажка…» Не каждая. 

А почему не каждая? Это ведь можно себе представить: сидит специальный поэт, пишет детскую песню. И всё у него в таком прямом, цельном свете: «никто в магазине не подойдёт, каждая дворняжка протянет…» И вот он заканчивает песню, наливает себе полную кружку чаю и медленно выпивает её – до дна. 

Абзацем раньше написал: «самое гнусное», а сейчас смешно. Действительно, есть ли сейчас что-нибудь «самое гнусное»? Ну, кризис. Ну, деградация в телевизоре. Ну, президент неприятный. А, скажем, самое-самое заветное желание? А самый-самый любимый человек? Мама? Или всё-таки жена? Желание, не заветное, но крепкое – чтобы все были здоровы. 

Рабочий день закончился. Иду домой. Холодно. Ясно, через запятую, проплывают: ржавая жигули, глодающая какую-то кость кошка, клёны, полная женщина с зонтом, зелёный свет светофора, табачный ларёк, скамейка. Дом.  

И вот что в лифте подумалось. Эти два дня, осень – бог с ними. За два дня и вправду ничего не успеть. А за месяц? А за год? А за жизнь – можно. 

- Заряжай! – скомандовал Черномор. 

Богатыри зашуршали шомполами, прочищая стволы, засыпали в дырки огненного зелья (строго по мерке, чтобы оружие не разворотило, но и пули у ног не падали), забили пули и пыжи (Куда следовало, естественно! И нечего скалиться!), подсыпали того же зелья на полки и замерли на позициях. С севера задувало. Поставленные мишенями пугала шевелили пустыми рукавами старых, битых молью кафтанов, и со стороны казалось, что две рати стоят друг против друга в ожидании скорой битвы. 

- Пли! 

Богатыри защелкали кремнями по кресалам, старательно выбивая искры и пытаясь хоть одной, да попасть на фитили. Кое-кто уже умудрился бабахнуть в белый свет, как в копеечку, большая же часть славного черноморского воинства тихо материлась на новое сверхоружие, доморощенных конструкторов «от сохи» («сохатых») и на «не иначе – китайскую сборку». Наконец выстрелила и последняя пищаль.  

- Ну как, братцы? – крикнул Черномор, – Мощь ощущаете? 

Ряды стрелков переминались с ноги на ногу и … да известно, чего они молчали. С начальством спорить – себе дороже стоит.  

Не удержался только рыжебородый молодец с цифрой тридцать три на малиновом плаще: 

- Батяня, я из лука добрую дюжину стрел за это время пущу, за сто шагов из дубовой колоды щепы на растопку наколю. Видано ль дело – пяток выстрелов в час? Куды ж мы катимся, батяня, ежели богатырский меч на пукалку меняем? Ну, ишшо арбалет – ну, куды ни шло, но пуля – глянь, она ж дура, батяня! 

- Ванюша,- проникновенно процедил сквозь зубы Черномор, – Ванюша, ты противу фузей ихних шо, с палицей полезешь? На тебе бронь от оружия холодного, а кирас гишпанцы не придумали ишшо! Вспомни, французишка про ихние мушкетоны когда говаривал? Конечно, оно: и простая фузея пищаль переборет, но ты бы ишшо афтамат сразу захотел! А молодечество где?! Один раз пальнули и щупальца опустили? А ну-ка, заряжай! 

Учились до темок. Первую полудюжину пугал расколошматили вдрабадан: каждый норовил в крайнего левого пальнуть, потому что какой-никакой порядок по мишеням забыли определить. Зато уже и по семь, и по восемь даже выстрелов в час выходило. 

Д`Артаньян ехал на модном, зеленоватого с переливом цвета жеребце (расцветка «хамелеон», эксклюзив невероятный!), насвистывая под нос «Калинку-малинку». Припев, правда, у «калинки» был вполне молодецкий и французский: «Шантрапе… шантрапе… это – игра со смертью…» В седельной сумке уютно побулькивала и позванивала не одна порция «а это – на дорожку», за пазухой грели душу дорожные грамоты, пропуска, визы и «Акт о списании с Государевой службы за выслугою лет по случаю смены места жительства». 

Так под песню и доехал витязь до шлагбаума, означавшего край столицы и начало многочисленных кольцевых дорог. Тут, в последней столичной корчме, по богатырским правилам положено было принять подорожную чарку. Положено-то положено, да до чарки этой еще пробиться нужно было, потому что, начиная от самых воротин и до входной двери вихрился, крякал и ухал клубок человеческих тел. Время от времени от клубка отрывались тело – другое, шмякались в пыль и расползались под защиту заборов. Д`Артаньян покачал головой на эту русскую забаву и начал пробиваться поближе к подорожной чарке. И вдруг он понял, что вся эта куча-мала, все – против одного молодца. Молодец, правда, был хорош: в плечах широк, чуть ли не с Черномора, рослый, повыше Вани, пожалуй, а уж бил – только юшка кровавая из носов летела. Не мог наш благородный рыцарь безучастным остаться. Через пять минут двор был усеян постанывающими мужиками, а два добрых молодца ждали за столом по чарке да перекусить чего. 

Еще через час Д`Артаньян, подумав, что возвращаться – не к добру, сопровождал-таки нового друга обратно в стольный город, на Черноморово подворье, а еще через час, в аккурат к обеду, получив надлежащую справку от единственно необходимого для зачисления в богатырскую дружину лекаря – дринколога, новый богатырь Мишка получал на складе «меч – покладенец» да «ежовые рукавицы». 

За столом Мишка ел за троих, а наевшись – расправил плечи и крайний на лавке богатырь слетел на пол.  

- Ну, теперь рассказывай, как и чего! – потребовал Черномор. 

- Так я что? Я – ничего. Архангельский я. С обозом вот рыбным в столицу напросился. А обозникам плата моя мала показалась. А с чего мала, когда всю дорогу возы им ворочать помогал, плоты через реки вязал, по хозяйству хлопотал?! Чего ж кулаками-то в морду совать? Я и ответил, как мог! 

- Славно ответил, – встрял Д`Артаньян, – немало носов набок свернул! 

- Значит и быть тебе Мишкой – Ломоносом, – подвел итог Черномор, на этом обед и закончился. 

В этот день Д`Артаньян так и не уехал. Собрались вечером у Вани, пили медовуху, пели песни: вопили в три глотки, чего уж тут, да еще Горыныч подрыкивал. Зверь поначалу сунулся было пошутковать с новеньким, пугнуть его мало-мало, но получил от новенького щелчок по носу и сильно зауважал Мишку. Засиделись допоздна. Д`Артаньян ностальгически вспоминал своих бывших друзей Атоса, Портоса и Арамиса, Ваня пытался для проверки степени опьянения выговорить слово «безписспиртивный», а Мишка рассказывал Горынычу уморительные северные сказки про хрен – самотык да скатерть – самобранку, смешно бранился, изображая ее, и Горыныч просто заобожал нового друга. 

Утром головы побаливали маленько, но подорожная Д`Артаньяна действовала всего три дня. 

- Пора честь знать, – сказал он, – можете до шлагбаума проводить, если делать нечего! 

… А по щеке вдруг скатилась нежданная слезина. 

Тут Мишка спросил: 

- Братцы, а чего это вокруг столицы столько дорог наверчено? 

- Хороший вопрос, потому что у меня уже есть на него ответ! – сказал Ваня. – Я тоже долго думал. Имхо, это такая стратегическая тактика. Прикиньте: подходит к столице враг…. А мы ложные указатели устанавливаем, и марширует он вокруг города до полной потери боеспособности!  

- Врешь, как наша сказочница Филипповна, – вздохнул Мишка. – Поехали, заодно зверя твоего до ветру сводим. 

Поехали отпрашиваться у Черномора. Горыныч так к Мишке прикипел, что Ваня и поводок отдал: веди, мол! Мимо дворца ехали, вдруг слышат: 

- Ах! 

Царевну, видишь ли, Мишка сильно впечатлил. 

- Откуда ты, добрый молодец? Чьих батюшки с матушкой будешь? 

А сама Мишкиным голосом упивается до затемнения рассудка, только и уловила, что «Михаил Архангельский». Быстренько живописца, мазилу придворного с красками – во двор, тот за три минуты на широкой доске три персоны набросал ей на память, всех подписал, они по кресту на ту же добрую память поставили под физиомордиями своими, да и – дальше. А царевна доску об колено – тресь! – отломила Мишку и мазюну своему велела по эскизу точный портрет нарисовать и в спальню себе повесить. Тот и нарисовал к вечеру, да только поводок Горынычев на копьё похож получился, а от подписи «Михаил Архангельский» для пущей точности отломившиеся пять буквиц не дописал. Говорят, через многие лета портрет этот найдут, от грязи очистят, да и решат, …и ошибутся! Но это – еще когда будет! 

Черномор богатырей с радостью на побывку отпустил, только сказал в напутствие, чтобы заодно хулиганство там пресекли: 

- Оперативная сводка поступила, что шалит на той дороге сладкая парочка, типа Бонни и Клайда, помните, я вам рассказывал? 

Вышли на Большую Парижскую. В последнем городском кабаке по чарке зелена вина на грудь приняли, расцеловались по-русскому обычаю в нос да в обе щеки, да и отправили, наконец, своего боевого товарища. А сами продолжили! Мишка виноват-то! 

- А поехали, – говорит, – на Буховец! 

Так и «ехали» они, чарка за чаркой, пока не прибежал Ванин золотарь знакомый, растрепанный весь да покоцанный. 

- Ратуйте, люди добрые, – закричал с порога, – бочки поломаты, кони разогнаты, сейчас, нечисти, служилого обирают! Забьют до смерти! 

Тут с Вани хмель мигом слетел, ведь служилые, кроме них – в гарнизоне все, только французишка, дружок закадычный…. 

- Живо на конь! Слышь, Мишка? Тебе сказал! 

А тот уж и на коне, и Горыныч рядом. И поскакали они скоком богатырским, только пыль столбом да ворота запоздало рухнули. 

…А драка была! И знатная была бы драка! Да только сыграла свою роль дурная французская кровь: подкатилась к добру молодцу красна девка, а тот и разомлел…. И то сказать: вчерашний алкоголь, свобода долгожданная, а на девке еще пуд белил да румян оказался…. Поначалу-то она красавицей писаной и глянулась, под локоток Д`Артаньяну притиснулась. Витязь очумел малость: 

- Не узнал: кто ты, прекрасная пери? 

- Да я – сама Примадонна! 

- Вон оно как! 

А тут его сзади кистеньком пригрели – и поплыла земля перед глазами. Молодец – шпагу из ножен, двух-трех успел нанизать, с коня оседая, да где уж…. Единственно, пока вязали – кусался не хуже бешеного пса. 

- Ну что, богатырь, не совладал? – насмехаясь спросил его, веревками всего опутанного, старший среди разбойников. 

- Я разве богатырь? Вот слышал я, живет под Муромом Сидень Карачаровский, так его даже Мать-сыра-земля не держит. Гвозди в столешницу пальцами вдавливает, подковы ломает. Отец с матушкой придут ввечеру – вся столешница гвоздями утыкана и ни одной целой подковы в дому. А я и списан уже напрочь со службы. У вас тут до пенсии дожить – уже подвиг, а ежели царский счетовод лет пяток накинет до выслуги, то и ровно полтора. А у нас… Эх-ма! Что тут говорить-то, душу бередить? 

И начал разбойник пленника выспрашивать: с какого конца в город лучше тайно проникнуть, где казна царская хранится да много ли при ней караула, …ну и прочую всякую дребедень разбойничью. Молчит пленник, ответить как следовает не может: сознание покинуло. 

А разбойник изгаляется пуще прежнего: 

- Героем посмертным стать хошь? Аль инвалидным? И чтоб была тебе награда – бюст на Родине? …Из говна. Своими руками. 

Тут пыль на дороге заклубилась, а как осела – нарисовались из пыльного облака Мишка, да Ванька, да Горыныч. Постояли малость для огляда, чтобы в засаду не вляпаться. Мишка молвил: 

- Ну что же, как говаривали товарищ Шмаргунец и товарищ Тютенин, «Калонизаторам – смерть!» 

- Перекрестись, хлопче, да и ехай отседова! – сдерзил главный разбойник, – Не видишь? Я – сам Идолище Поганое, Одихмантьевич. 

- Щас я тебя перекрещу – и иди, …если сможешь! Должен же хоть кто-то вас остановить! Почему не мы? Должны же мы хоть кого-то остановить! Почему не вас? 

- Да ты кто таков? – не унимался разбойник. 

- Бонус! – ответил коротко Мишка, и начался бой. 

Хоть было всего двое богатырей, ежели Горыныча не считать, а разбойников – дюжина дюжин, летели вражины в разные стороны, валились под копыта коней богатырских, рассеченные на ровные половинки кто – поперек, а кто и вдоль. Только и слышались хеканья да айканья, свист булата да шмяканье посеченных. Иногда, правда, еще Ваня, понахватавшийся от Д`Артаньяна заморских ругательств, взвякивал: 

- А вот уж шершеля вам! 

И росла, росла гора вражеских тел. 

И скользили, скользили копыта конские по крови. 

И…. Вот и кончилось все! Шайка кончилась. Только – «Какие-то меня противоречия раздирают…» – успел еще проговорить Одихмантьевич и сдох, перекушенный пополам Горынычем. 

… А тут и богатырское войско с пищалями подоспело – золотарь добежал, в набат стукнул. 

Д`Артаньяна откачали, конечно. Бражкой из его же припасов дорожных сбрызнули – и очнулся богатырь от этой живой воды. Только не узнал никого и вспомнить ничего не мог. Так и поехал в свои Парижи – Лондоны беспамятный. Говорят, его в Парижах писака один очень уж сильно выспрашивал: как да что…. Но и в мемуарах мушкетерских, и в историях тех писательских про Русь никто ни словца, ни намека не увидел. 

Мишке в богатырях не глянулось. На премию имени Черномора за уничтожение банды да за пленение разбойницы (Эх, и забывчивый же я! Девка ведь была еще! Её потом скоморохам отдали, для фиглярства площадного. Это – чтобы за государственный счет не кормить.) купил он избу – пятистенку да и сделал в ней Академию, чтобы учить юнцов, наукам гораздых. А кого же учить, коли не их? 

А Ваня…. Ваня как в гарнизон вернулся, тут же ему Черномор в руки эскизик фигни какой-то в трех проекциях с надписью «Не знамо што» и – в новый поход. Только по плечу похлопал да сказал: 

- Идти тебе, Ваня, за три моря, за три горы, на три …. Эскизик не потеряй. Да в корчмах-то языком поменьше мели: мало ли что! Пойми, ты надёжа наша, тридцать третий – и швец, и жнец, и всем трындец!