|
|
...На белом песке у воды
Оставила лошадь следы,
И кто-то, уверен и молод,
Шёл следом за ней, бросив повод.
Я видела их на лугу,
Они провожали Луну,
Закутавшись в бархатный ветер,
Вдвоём на вишнёвом рассвете.
Мальчишка кудрявый, босой
Святой упивался росой,
И в волны мерцающей гривы
Лицо окунал он, счастливый...
Глаза налились жутью,
Он на асфальтовом ложе.
На теле струпья, будто
Он сбрасывает кожу.
Взгляните на страдальца!
Лицо атакуют мошки,
А он ласкает пальцы
Своей больной гармошки.
Мотив пропитан болью,
Сам придумал, наверно.
Мотив как рана с солью,
Как бритвою по нервам.
Мужик хватает жирный
Коленки недотроги...
У нищего в прошлой жизни
Тоже были ноги.
А птицы целуются с небом,
Бабье приветствуют лето.
Вокруг так много хлеба
И ультрафиолета.
И смех как колокольца,
И видела лишь кошка
Как умерли под солнцем
Калека и гармошка.
.* * *(Из драматической поэмы)Комната Дон Кихота.Д о н К и х о т стоит у окна, всматриваясь во что-то, невидимое нам.Входит Х о з я и н, с торчащим из-за пояса большим кухонным ножом. Дон Кихот стоит все так же, не двигаясь, всматриваясь во что-то за окном. Хозяин останавливается в нерешительности. Пауза. Д о н К и х о т (глядя в окно) : ...Ах, Испания! — больно глазу:Твои реки, леса, поля!.. (Луис Скафати (Luis Scafati), ….-…., Argentina, ок. 1960) Х о з я и н (растерянно) : ...Все, согласно, сеньор, указуБарселонского короля... Пауза. (Решившись)...Вот, сейчас бы... на досуге...Не пора ль... за все услуги...Дон Кихот медленно поворачивается, поднимает на Хозяина тяжелый взгляд. Хозяин начинает пятиться к двери Д о н К и х о т (очень просто, по-человечески) : Везли ль, хоть раз, тебя из боя,В крови, в повозке маркитантской?.. (постепенно повышая тон)...А смерть плясала ль над тобоюС кривою саблей мавританской?!. Х о з я и н (продолжая пятиться, перепуганно) :...Так я ведь... Так это... Да что же я, Боже?.. (выскакивает за дверь.) Д о н К и х о т (гремя ему вслед) :...И твой ятаган тебе не поможет!.. Оставшись один. Дон Кихот вновь поворачивается к окну. Однако, в дверях снова слышен какой-то шум; Дон Кихот в гневе оборачивается — в дверях стоит А л ь д о н с а. Она смотрит, не отрываясь на Дон Кихота, тот тоже вглядывается в ее лицо, как бы стараясь что-то вспомнить... Д о н К и х о т (вглядываясь) : ...Где я видел эти глаза?..Черты лица эти?.. (как бы отмахиваясь от наваждения) ...Бред и вздор!.. А л ь д о н с а :...Ровно двенадцать лет назадМне было четырнадцать лет, сеньор!..«...Как тебя звать?..» — вы спросили меня... Д о н К и х о т : «...Альдонса...» — ответила ты, краснея... А л ь д о н с а : «...Знай, — вы сказали, — с этого дня...» Д о н К и х о т :«...Имя твое — навсегда — Дульсинея!..»...Девочке с мельницы благодаряВдруг я обрел и свободу, и крылья, —Я ей сказал: «Королева моя!..» —Помнишь ли ты ч т о тебе говорил я?.. А л ь д о н с а :Вы говорили сеньор умно,Только, просеивая зерно,Думаешь больше о боли в плечах,Чем о других, извините, вещах... ( Рене де Пов (René de Pauw), 1887-1946, Бельгия, 1944 ) Она поворачивается, чтобы уйти. Дон Кихот делает движение — задержать ее. Она останавливается....Хоть нечем мне гордиться,Хоть устаю изрядно,Но было, знатный рыцарь,Все в жизни мне понятно...Жила себе п р и в ы ч н о,И вдруг — стихи, молитвы —Разбил чтоб паралич вас! —Портреты, клятвы, битвы!..... И стыдно как!.. Известно —«Инфанта у лохани»!..... «Невинная невеста» —Ведь это я — в романе?.....И всякие вдруг мысли,Мол, как теперь мне жить...И хочется от жизни —От этой — мне завыть!.....Пойду я: вроде, звали...Белье мне надо выжать......Ох, если бы вы знали,Как я вас ненавижу!.. Дон Кихот смотрит ей вслед, затем — долго смотрит на портрет Дульсинеи. Затемнение.В темноте слышен шум, как будто кто-то упал; звон — что-то разбилось. Г о л о с С а н ч о (кричит) : ...За лекарем пошлите, ваша милость! —Вновь рана старая в груди его открылась... (Марсель Норт (Marcel North), 1909-1990, Швейцария, ок. 1940 ).
Мой бог, мой дядя или чёрт,
Мой самый странный, самый главный.
Как за калитку кровь течёт
Из редкостной, широкой раны,
Как я, в зелёном пальтеце,
С медведем плюшевым в обнимку,
И не кровинки на лице,
И кажется, что фотоснимку
По крайней мере – сотня лет.
И ты – старик. Чего бояться.
Гляди, как проникает свет
Сквозь желтизну прозрачных пальцев,
И дядя смотрит на тебя
Так одобрительно сурово,
Твоя великая судьба
Не стоит брошенного слова.
И слово, вот оно, смотри,
Всё исчезая, не исчезнет,
Оно покоится внутри
Твоей спасительной болезни.
А дядя был. А дядя пил.
И крякал после каждой стопки.
А после дядя говорил:
"Твои шаги не так уж робки.
И ты пойдешь, как я – до дна.
А там – пусть кто-нибудь рассудит…"
Бабахнет фототишина
Из ослепительных орудий,
И вздрогнет время. Голос твой:
"Снимаю, приготовься, снято!"
И белый свет встает стеной,
И жизнь свечением объята.
(А дядя был.) И был ещё
В коробке, маленькой и плоской –
Барахтающийся горячо
Жучок в продольную полоску…
Возвращаясь с дружеской вечеринки и
сочиняя по обыкновению на ходу стихи,
поэт угодил в ужасную автокатастрофу
и обрёл неожиданный конец.
* * * Пыхтел во тьме каток дорожный, Имея тепленький асфальт, И счастье было так возможно, Но из асфальта не достать. А так мечталось, так хотелось, И что в итоге? – Бестолочь! И, обретя навзрыд двухмерность, Поэт из тела вышел прочь. . . . Один оплыл прогорклым жиром, Другой пропел, как свиристель, Нас упакуют по ранжиру -Кого-то в дуб, кого-то в ель.
Я отпиваю из стакана
И вижу, вижу таракана.
Глядит он на меня в упор,
Как я гляжу на всякий вздор:
Как член СП – на эпигона,
Как великан – на Бибигона.
Глядит и говорит он мне:
«А помнишь, раньше, на коне
Ты всех копытами топтал?
И меткой пулей ты стрелял?
Как неприступную брал крепость
И проверял у спирта крепость?
Ну а сейчас: ну кем ты стал?
Я ночью твой протез украл,
А ты портвейн как воду хлещешь.
Черты твои не человечьи!
Подумай: кто из нас хозяин
И высшей благости достоин?»
Ты бредишь, юный таракан.
Я свой протез кладу в стакан.
Стакан стоит на верхней полке.
Его там охраняют волки.
И дед фарфоровый с ружьем.
А мы с тобой мед пиво пьем,
А не портвейн. Дурак усатый!
Ступал бы лучше ты в солдаты.
Ты на себя глядел при свете?...
Взгляни!
Ну а меня же нет на свете.
И нет, и не было ни разу.
Я вымысел. Пустая фраза.
Есть таракан, и есть поэт.
А человека в мире нет.
«НАТУФИЙЦЫ»
Луна шептала над Землей в объятьях тысячи сверкающих ночей,
На Плодородном Месяце взошли ряды дубов Евфратовых полей.
Заколосился стебель ячменя под солнцем жарким,
Серп с ручкой костяной мелькнул мгновеньем ярким.
Пшеница дикая в народе возвестила храм,
Вкус миндаля, фисташки и инжир к столам любимых дам.
И скромный эммер прорастал в тиши песочной,
Лачуги на камнях ветвились изгородью прочной.
Следы газели, шерсть овцы и молоко козы чуть дикой
Кормящим матерям от той реки великой.
Иерихон под звук был заклеймен стеной поющей,
Под ней лежали черепа без тел – могилы красочных глазниц, несущей…
Все новые заботы на полях, рождение детей и песни на углях.
Вот хлебный бог растет из под земли наверх,
Невеста изо льна целует тело,
Горящая земля размазана поверх сосудов тех,
Что приготовлены для праздника небес умело.
Припасена соленая свинина, и медный змей струится меж барханов,
Стеклом армянских гор засыпана равнина, на западе – поход турецких караванов.
«ЧАТАЛ-ХЮЮК»
Анатолийское счастье из глинобитки стать дворцом,
Водой из рек затоплено ненастье в рисунках стен, от зеркала лицом.
Канал божественных озер рисует конуры скульптур,
Из храма выгнан фантазер, принесший ласковый пурпур.
Ткачи лучом природным свяжут, корзинщик мягко пригласит,
Когда кузнец-литейщик скажет, что медь дорогу отворит…
«ХАССУН-ХАЛАФ-САМАРР-УБЕЙД»
В печи хассунской горшки обжигают, теплый очаг и ветреный зной,
Охотник-халаф на зерно обменяет шкуру животного, бывшего мной.
Двуречье самаррское кормит селенья, медленный воздух, крепкий остов,
Разбойник далекий, путник волшебный, озеро-дух и цветы из песков.
Рыба Убейда взрастила шумера, скромный алтарь и внутренний брат,
Запись на глине запела, взлетела, строя ступеньку на век, в зиккурат.
«ШУМЕРЫ»
Богатство посоха искрится по долинам
Прекрасным ожерельем из пера
Все эны правящие повсеместно
Собрали в житницу народ, позвали гончара
И объявили пивоварам, хлебопекам местным,
Всем каменщикам, также кузнецам
Решение великого Энлиля –
Премудрого и сильного Отца.
О судьбоносности им избранных земель
О том, что знаки будут клинописны,
Что праведности новая модель на пыль времен
Не будут жителям его неинтересны.
Ниппур гремит дождем в ладье небесной
Тростник шуршит, ребенка пряча в тишине,
Когда-то времена урукские запечатлят в гончарном круге
В песочной, огненной и яркой вышине.
Лугаль ведет тому записки
Жрецы поют о днях земли
Урукагина в Лагаше стремится законы милосердия внести…
Тому вторая чаша вылилась во тьму веков –
К воинственному Эа из иных миров.
Зерно в подвал, детей в ковчег,
Небесный водный человек
Потоп персидский, свят Дильмун
Великий Тигр опекун – теперь пристанище загорного Элама,
Кассита, гутия, иного храма.
Кошачий глаз от запада искрит,
Египет-медник златый, из династий,
В столице святости орла заговорит.
Раскаты колесниц подземного героя
Сестра богов в одеждах легкого покроя
Душа ее растянет сеть над вольником пустынь
В сердцах пророков мать Аккада,
Из плодоносящих райских твердынь
Грядет вне времени воспетая награда.
И поднял царь кирпич в корзине,
Избитый Киш возобновить
В гробницу предков он направился, ликуя,
Свечу из воска там установить.
Но тьма от Марса вновь метнула
В Загрос лохматую и черную стрелу измены,
Когда правитель Уммы на Ефрате поделил богатства
И искал сынам земли замены.
Семь городов сложили злобу на котле иллюзий
Пусть варится венец кровавых дум,
В дыму пожаров слышен ропот козий и
Богу ярости не чужд их терпкий и мятежный знойный шум.
«АККАД»
Царевич рос, подброшенный судьбой к дверям святого храма,
Саргоном назван был гроза разбойников прекрасного Элама,
В оазисе песков, прожаренного мяса, свежей рыбы, берега реки,
Семиступенчатая ряса, солнце вод узоры распускает на мече, Энлилю вопреки.
Саргон встряхнув три капли на лице, готовится к походу,
Лугальзагисси там воздвиг могучие холмы и камни башен, обуздав природу.
Кровавая Луна молочно-алым блеском пишет в календарь явление,
Восточным криком будит войско царь, бессонной ночью опознав видение.
А сон его принес в сиянии болезненную весть, спустившись в ад на три ступени, он услышал лесть,
Копье блестело, кровь текла внизу, плясала месть.
Один заход и раненых не счесть, вторая битва – колотилось войска сердце,
Но третий клин сломил изменчивую честь – наградой станет божья сила на границе.
Теперь за кубком златым иль бочонком пива рассказывают дети воинов старых в круге,
Что непокорный ветер, колесо-мерило, охвачен был великим дедом из его округи.
И внук Саргона – Нарамсин теперь сокровища двуречья охраняет,
К нему с пытливых склонов гор коварнейший чужак грозит и разрушения причиняет.
Сломили старые враги династию царей долинных, не слышно уж десятки лет их звуков,
Заполонила землю туча огненных дождей, сменили лиры свист разящих стрел из луков.
Лохматый гутий сел на трон Евфрата, погибла ткань родов последнего шумера,
Аккадская плеяда их святого брата спустилась на восток как роковая птица-полусфера.
Ур, Урук, Ниппур, Эриду – стройка веры, свет эпохи,
Царь Ур-Намму стан возводит, столько лет копились вздохи.
В южном крае, где шумеры раскрывали миражи,
Башни взвились, горцев гнали, диких праведников лжи.
Век открылся новых мыслей, любо стало посмотреть,
На израненной, подвижной, глади рек, пшена полей,
Божья вена кормит стаю, в храм под дождь, вином залей.
Сестрица Керха и пустыня границам ткут мечты дозор, не спит красавица-святыня, таит в себе лихой зазор…
«АМОРЕИ»
Жар и воды оплелись в диск изменницы-судьбы, сахар зноя, песнь песка,
Одинокая колючка расцветает из борьбы, страх изгоя, пар виска.
Бедуин восстал на землю, что раскинулась средь гор,
Тихий омут выпускает из-под вод своих злой взор.
Наступая с саблей острой, дождь как милость, кровь-песок,
Аморейская беглость, тучность войска, боль-висок.
Из Сирийской пучины мечет ядом как икру, на урукские наряды, на смиренную игру.
Но удар нанес бог горный, эламитской бородой
Стер династию Ур-Намму как песочный замок мой.
Аморей же расселился на ковре истлевших дум,
На Евфрате и на Тигре зазвучит их новый шум.
«АССИРИЯ»
Бледнели храмы при Загмуке, когда отряд вошел как вор под купола,
С кинжалом медным при смертельном звуке расправа страшная в том городе была.
Ашшур тот град, на Тигре плыл красивой тишиной,
Шамшиадад, бессмертный аморей, пришел с уродливой женой своей – войной.
Торговый городок мой, навеки оседлав волну времен, гнездом богатства стал
Столичным центром и страстей чудной
Эпохи новой и семян решений волевых, Эшнунна от Аккада и старый бородатый черт, все тот же горный эламит
Трясут покои и запасы золота Ашшура, и умер сам Шамшиадад, а город пал, эпитафически танцуя.
И под стопами северной Ассирии рожден был Хаммурапи в тростнике, что водоносом Акки на ноги поставлен,
Теперь его рука-владычица во храме ищет власти в тайнике, и Вавилон провозглашен, и новый перстень вплавлен.
Мой друг овал
Убит наповал.
Сражён некто круг.
Он был мне не друг.
Ощупываю свои углы:
Все целы ли?
. * * * (Из драматической поэмы)(Продолжение сцены «О литературе и о поэзии...» http://www.arifis.ru/owork.php?action=view&id=4654 ) Г р а ф и н я (Бакалавру) : Вы проиграли, с вашей Саламанкой!..(Дон Кихоту, заинтригованно)...Но что там за таинственный роман-то?..Ах, расскажите, рыцарь, нам скорее,О вашей несравненной Дульсинее!..Д о н К и х о т (после некоторого колебания, глядя куда-то в сторону) : ...Она... красива и величава,Целомудренна и приветлива...Да вот — ... (пытаясь извлечь что-то из-под кирасы) ...чтоб убедительней прозвучало —Я тут набросал утром портрет ее... (вынимая портрет Дульсинеи и протягивая его графине)...Ношу, вот, нá сердце сокровенно я... (Йоханн Тройер (Johannes Troyer), 1902-1969, Австрия/США, 1957) Все с живым интересом начинают разглядывать портрет. (вновь глядя в сторону, сосредотачиваясь на положительных качествах Дульсинеи)...Образована — латынь, древнегреческий ли...Она — светлая и несравненная,Предел благородства человеческого:Однажды свой — в дар! — палантинДала бездомному варягу;Так некогда святой МартинНакрыл своим плащом бродягу... (задумываясь)...Что ж еще?..С а н ч о (подсказывая) : ...Румяная, в меру упитанная,И коса — от пят — до затылка ея... Д о н К и х о т :... Родовитая... благовоспитанная...Велеречивая... В любви — пылкая!.. Г р а ф и н я (внимательно разглядывая портрет) : ...Так вот к о м у эти посвящения!.. ...Вот кому этот перстень!.. Вот кому вся эта нежность Воина, Зло Поражающего!..Д о н К и х о т :...Единственному утешению истерзанного моего сердца, Ее обожающего. Г р а ф и н я :...И часто ль видитесь вы с ней?.. Д о н К и х о т : Не часто...Г р а ф и н я :Но почему же?.. Кстати! — хоть сейчас-то:Тобосо — рядом, вон — за дальним плёсом, — (Тони Жоанно (Tony Johannot), 1803–1853, Франция, 1836)Что ж не дает... (игриво) ... нагрянуть вам в Тобосо?.. Д о н К и х о т (жестко) : Я — не из тех влюбленных сластолюбцев,Чьи вопли во всех рощах раздаются!.. (помолчав)...Нам, рыцарям, скитальцам полуночным,Положено надолго отлучаться...Любви смысл этой — чистой, непорочной —Совсем не в том, чтоб каждый день встречаться...Г р а ф :...Давно ль вы видели ее?..С а н ч о (обеспокоено глядя на Дон Кихота) :Вот же пристало, воронье!..Зря показали им портрет... Д о н К и х о т :... Тому назад двенадцать лет...С а н ч о :Ему б — все б откровенничать!..А им бы — все б настырничать!.. Д о н К и х о т (погружен в воспоминания): ...Стоит в воротах мельничных,Всего-то ей — четырнадцать... (Шарль Антуан Куапель (Charles-Antoine Coypel), 1694–1752, Франция, 1740) Наступает тишина. Затем Дон Кихот начинает вдруг петь. (негромко, скупо, по-мужски)...Рву в горах ли тумана волокна,Иль в лесах под дождями я мокну,Или бьюсь я с врагами моими —Все твержу дорогое мне имя: Дульсинея!..На лютне ли, на лире я —На тыщи голосов:О, полевая лилия,Услышь мой страстный зов!..Лежу ль в болотном иле я —Все думаю о том,Как, полевая лилия,Мы встретимся потом!.....Иль лежу до утра я в засаде,Иль враги обошли меня сзади,Или ранен смертельно я ими —Все твержу дорогое мне имя: Дульсинея!..Убьют меня — в могиле яТвердить опять готов:О, полевая лилия,Ты — роза без шипов!.....И если я в ковылияВдруг упаду с коня —О, полевая лилия, —Не забывай меня!..Он пытается еще петь, но дыхание прерывается, видно, что это ему дается с трудом; последние слова он уже произносит почти шепотом....О, моя дорогая врагиня, —Все твое повторяю я имя!.....Плывет к тебе флотилияМоих неловких строф...Ты — полевая лилия,Ты — просто нету слов!.. Пауза. П о г о н щ и к м у л о в (радостно оглядывая всех) : ...Бил меня, за кадкой,А в душе — субтильный!.. Г р а ф (прочувствованно) : ...Полевая... как там? —Это — очень сильно.Альдонса все это время внимательно смотрит на Дон Кихота. Один из гостей, прилично подвыпивший, что-то шепчет ей на ухо. Альдонса отталкивает его.А л ь д о н с а (отмахиваясь от надоедливого гостя) : ...Я одному так поверилаПод апельсиновым деревом!.. Нетрезвый гость снова хватает Альдонсу за руку. Д о н К и х о т (гостю) : ...Эй, там!.. П о д в ы п и в ш и й г о с т ь (Дон Кихоту, с раздражением) : ...Да что за дело вам-то?.. Д о н К и х о т :Мне кажется — прекрасная инфанта... П о д в ы п и в ш и й г о с т ь (смеется) : ..."Прекрасная инфанта"?!. Вы сиротку,Боюсь я, с кем-то спутали, папаша!.. Д о н К и х о т (отчетливо, с холодным спокойствием) : ...Инфанта!.. Аравийских самородковПрелестней, драгоценнее и краше!.. (медленно обводя взглядом всех)...И возразить не смеет здесь никто нам —Я говорю спокойным, мягким тоном... С ы н – «п о э т» (восторженно) : ...Сказал, перчатку на руку надев,Святой Георгий, покровитель дев!.. (Уоррен Чаппелл (Warren Chappell), 1904-1991, США, 1939)П о д в ы п и в ш и й г о с т ь (пятясь, под взглядом Дон Кихота, к двери) : ...Да я... да мы... спросите друга...Да знают все... Да вся округа...Да коль платили — нет вопроса:С любым мужчиною Тобосо... С а н ч о (Гостю, сочувственно) : Не избежать, продлите коль визит вы,Заупокойной нынче вам молитвы... Гость выскакивает за дверь.Дон Кихот снова обводит взглядом гостей. Слышно какое-то движение: м у ж ч и н ы, сидящие около Альдонсы, отодвигаются от нее; вокруг Альдонсы возникает пустое пространство. Она, не замечая ничего, смотрит с удивлением на Дон Кихота. С ы н – «п о э т» :«...А ее, в то время, пока он лежал в яме,И тело его нагое, едва прикрывала листва,Венчали лаврами и пальмовыми ветвями,Венками победы и торжества...» Альдонса начинает негромко петь, всё также внимательно глядя на Дон Кихота. А л ь д о н с а :...Ах, Тобосо, — печальные свадьбы,Ах, заботы — где взять, где достать быТкани белой, на платье, полоску,Да на свечи два фунта воску... Колокола звонят в соборе, И дети возятся в песке... Рассыпешь соль — быть в доме ссоре, В окно посмотришь — быть тоске......Ах, провинция — взор твой потухший! —Где от нищенства — некуда деться,Где я в грубых веревочных туфляхОтходила все детство!.. ...Колокола звонят в соборе, И дети возятся в песке... Рассыпешь соль — быть в доме ссоре, В окно посмотришь — быть тоске...
«Королева» минус «ле» –
Получается «корова».
Человек навеселе
От привычного «здорово»
Оставляет только «Здор»
С ароматом то ли вздора
То ли сорта помидора,
Потерявшего задор.
Ну а плюсы? Плюсов нет…
Не пойдёт повстанец в танец,
Ведь корова, глядя вслед,
Королевою – не станет…
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...640... ...650... ...660... ...670... 680 681 682 683 684 685 686 687 688 689 690 ...700... ...710... ...720... ...730... ...750... ...800... ...850...
|