|
|
Пешеходный фуршет в станционном буфете,
На плацкарту ни скидки, ни выпивки нет.
Разливай перегар под столом под котлету,
Перебъёт винный дух хлебный запах котлет.
На путях под вагоном живут километры,
Полосатые вёрсты ведут в города.
Лишь зайдя в закуток, можно выйти до ветру.
В подстаканных браслетах томится вода...
Карамельною нитью растянутый провод
Прилипает к опорам из дерева ню,
Близорукою пулей впивается овод
В запылённое око стальному коню.
Пересадка в полночной стране водокачек
Меж свистков теловозов и крашеных стен...
Проститутки жуют бесконечную жвачку,
И бомжи смотрят сон со слюной до колен.
Меж матрасом в купе и плацкартной юдолью,
Между взглядами янь и ответами инь,
Разделяя пространство на вехи и доли,
Мы глотаем сырьём привокзальную жизнь.
Передвижной-Кондратьев (сложный перелом,
Растяжка, койка супротив сестры)
Курил, презрев устав больницы.
Курил и, выдыхая, говорил: "А что!
Ну дыма чуть, и что?"
Однако заинтересованные лица
Кривили лица.
Всякое лицо считало долгом выглядеть особо:
Кто рот согнёт, кто приподнимет веко,
На переломанного глядя человека,
Курящего, презрев устав,
Дымящего пахучей сигаретой,
Палаты этой и больницы этой
Устав, короче говоря, поправ.
Ещё момент: уж пятый год пошёл,
Как стали внедрены, помимо уток,
Особые сосуды (кроме шуток)
Для малых дел.
И наш герой сначала волновался,
Переживал, и всячески робел,
Но вскоре
Освоился вполне.
И вот теперь он курит по-большому.
На койке лёжа.
Среди бела дне.
А в конверте – мальчишки признание
Да медовый сухой первоцвет.
Ах, какую любовь нежно-раннюю
Подарил мне раскосый Ташкент!..
В нашем классе улыбчивый новенький
Почему-то меня полюбил.
Он лопаток моих треугольники
С геометрией высшей сравнил.
Замечательно-юные, скромные,
Двадцать пять смуглых лет – пополам.
Нас ребята прозвали «воронами»
И гоняли по сельским дворам.
Он в глаза им глядел очень пристально
И вставал под песочный обстрел.
А потом мы прощались на пристани
И шептались, что этот апрель –
Навсегда. И краснея от нежности,
Умывались речною водой.
Мы одной были крови, конечно же,
И любви беззаветной одной…
И казалось мне, глупой, что больше так
Не смогу полюбить никого:
Ни братишку, ни маму, ни солнышко,
Ни ребёнка – потом – своего…
Освободились путы непреклонного допроса, я вышел на эфир святой,
когда глаза и сердце вняли, что черт был маленьким слугой…
Волнуясь новыми скитаньями, преграды гор не выше трав,
узрев, познав волну признания, святой допрос остался прав…
Был тенью, чашею, мечтаньем, горящий пламень жег дворец,
я сделал статую зеркальной – таков привычный им венец…
Свобода волною осталась, когда узревший – яд…
Стада молочные как ветры, неслись на воле белым тигром,
Гроза-охотница-весна на солнце выжженном притихла.
Раструбим вечную мечту, пусть корни ввысь, а кроны в землю,
И тяга к млечному Отцу бокал наполнит светлой тенью.
Неумолим Орфей, что провожает дикой пляской
смерть грустную свою на солнце-луч в любовном стоне,
Изранен бык без лавра и свирели, святой бальзам от сотни грез внесли в покои, царь сна пирует на пустом престоле.
Наполним амфору рисунком знания семитской паствы,
добавим личного крикливого божка
Дороги истины свернутся как ковры без яства,
и караваны совести уйдут в безликое всегда.
Так те стада дождями обратятся, тигровой краской пишется рассвет,
Трава-волшебница красивая такая, наградой будет пламенный привет.
Мечте не должно быть иллюзией полета, переверни часы, песку то все равно,
Коснись губами чаши с молоком и кровью – слепая ярость отслоилась, и давно.
Отмолчаться, до крови язык,
Откровенность – душевная рвота.
Я давно костенел и привык –
Лицемерие тоже работа.
А жизнь, как осенний день –
Солнечный и короткий,
А мы все спешим в тень,
Как-будто из-под плетки
А наши письма прорастают в нас,
На дно души к нам падая, как семя,
Лежат и дремлют. Их не слышен глас.
Но постепенно наступает время,
Когда слова, привыкнув к темноте
И тишине сердечного пространства,
Вдруг расцветают, те или не те,
И проверяют нас на постоянство.
Они растут, питаясь лишь росой
Из слёз надежд и призрачного счастья.
Мы, удивляясь новою красой,
Вдруг понимаем, мы – всего лишь часть их.
Мы части этих слов и этих букв,
И этих рифм, и звуков песнопений.
Они нас защишают, словно круг,
И солнце светит ласково сквозь тень их.
И мы уходим с ними, и средь них
Рождаемся, послушные лишь строкам.
Нас нет, мы – отзвуки и нежный блик
Горящих слов. И мы подвластны срокам,
Которые диктуют нам они,
Те письма, что написаны не нами.
Слова, как негасимые огни,
И мы сгораем в них, собой питая пламя.
Мосты – изогнутые в бровь
Дышали над Москвой-рекою,
Гранитной грустью берегов
И разношёрстою толпою.
Врезался в них литейный звон,
С церквей стариных колоколен.
Им небосвод был покорён,
(Но был, как прежде непокорен).
Под образАми облаков,
Заката разгорались свечи.
И на камения мостов
Вступил московский, летний вечер.
Желудёвый дождепад.
Осень рано наступила.
Кто-то рад, а кто – не рад.
Что-то было... Что-то было?
Было светом золотым,
Свежей утренней прохладой,
Чуть горчило, словно дым.
Но всё верилось – награда!
Было – чёрной ворожбой.
Было – магией надежды.
Плыло небом над тобой.
Пело песни – где ж ты, где ж ты?
Обещало сон-травой
Нашептать и убаюкать...
Но с насмешницей-судьбой
Только горюшко аукать...
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...610... ...620... ...630... ...640... 645 646 647 648 649 650 651 652 653 654 655 ...660... ...670... ...680... ...690... ...700... ...750... ...800... ...850...
|