|
|
придут накроют пожалеют скажут – верь
собакой смерть заскулит уткнувшись в ладони
и рядом скрипит раскачивается дверь
петли не смазаны кто прогонит
холод костенеющей твоей руки
что держу ещё и пытаюсь выжить
чтобы сердце усталое вновь завести
чтобы выгнать из комнаты пьяных выжиг
но уходит рассвет и тебя с собой
уводит всё выше и дальше, дальше
мне не расслышать твоих шагов
и не понять почему из фальши
не могу прорваться к теплу твоему
к чистоте и ясности первого слова
не любил говорить – «я тебя люблю»
а сегодня слышу слова эти снова
садимся за стол и всё как всегда
о делах о друзьях собаку соседа
вспоминая смеёмся и наша еда
остывает и звезды падают с неба
красиво маслом намазываю кусок
чёрного, любимого, твоего, хлеба
наливаю себе грейпфрутовый сок
улыбаюсь на твоё – «ну вот и лепо!»
но это наверное всё же вранье
всё изыски какие-то, прелести лести
раскричалось за окнами вороньё
перекричать хотят видимо из мести
весело марш играющий патефон
где славянка прощается столько жизней
и я прощаюсь, зная, что ты – не он,
ты – здесь и глупо зачем-то о тризне
на диване колени поджав, ах, нет
в костюме, в галстуке, подаренном Лидкой
(не ревновала тогда и сейчас – поверь)
я рядом – в зеркале под черной накидкой
замедлен показ, звук отключен почти
кто-то роняет на кухне кастрюли
уныло вальс звучит – «раз-два-три, раз-два-три»
и жара за окнами – будто в июле
придут пожалеют накроют стол
собаку выгонят, окна откроют
и свет упадёт, но нельзя – ты гол
и колени подтянуты и я как Трою
откапывающий Шлиман не дам тебя
ни вывезти, ни одеть, ни забрать отсюда
это они говорят – что она пришла
а я то знаю – это просто кукла
холод костенеющей твоей руки
это всё-таки жизнь значит надо выжить
собака соседская опять скулит
и солнце падает вниз – пьяным рыжим
По телевизору бла-бла-бла.
Как твои дела?
- Да как тебе сказать?
Так себе опять.
Мы все волнуемся, почему
Ты не выходишь в эфир?
- Пью кефир,
Гляжу на луну.
Мне телевиденье ни к чему.
Ах, тебе наскучили наши голоса.
Ну, пожалуйста, хотя бы на полчаса.
Мы тебе расскажем про секрет бессмертия,
Покажем марсианских птиц,
Научим быть счастливым.
- Не боюся смерти я!
И у здешних птиц
Пёрышки красивы!
Ладно, мы выключаемся.
Но предупреждаем тебя:
Мы всё про тебя знаем.
Ты собираешься жениться.
А у неё два любовника.
И сын в детдоме.
Будь осторожен.
- Да я и так всё знаю.
Зато у неё грудь большая
И она меня, кажется, любит.
Мы любим тебя тоже.
И верны тебе как никто.
Мы тебя даже два раза спасали.
Первый раз, когда на улице кого-то убивали,
А ты засмотрелся сериалом
И не смог выйти (и слава богу!)
И второй раз, когда показали рекламу новой бритвы,
И ты вышел в магазин
И не стал свидетелем страшной битвы
Между роллерами и велосипедистами.
(Тогда победили роллеры.)
А ты похож на велосипедиста!
- Ладно. Аста ла виста!
Вы больные.
Нет! Мы живые.
Мы откроем тебе тайну.
Мы на этой планете случайно.
Мы вымирающая раса.
Нас заточили в телесигнал
Злодеи с планеты Блюменштрассе-2.
Мы здесь уже 500 000 лет.
И наконец-то у вас изобрели телевидение!
Так вот, по древним преданиям
Двадцать восемь лет назад
Родился человек,
Который спасёт нас.
И поведет.
И вызволит.
И станет нашим богом.
- Это говорит о многом.
Вы считаете, что это я?
Мы ЗНАЕМ, что это ты.
Твои задачи просты.
Десять лет подряд
Ты должен смотреть наши развлекательные программы.
Можно ходить в магазин и спать.
Но не более восьми часов в день.
О деньгах не беспокойся.
Мы откроем для тебя счет.
(У нас есть связи.)
- А что потом?
А потом мы исчезнем.
Ты умрёшь от неизвестной болезни.
(Но на самом деле ты не умрёшь,
А переселишься на нашу планету.)
У тебя будет всё:
Женщины и слава,
Деньги и вечная жизнь.
И притом
Ты будешь нашим божеством.
- Вы больные.
Нет, мы живые!
- Я вас выключаю.
Ты не будешь спать ночами!
Помоги нам!
- Мне пора идти.
…
Десять лет прошло.
Господи прости.
Твои травы как шелка.
Твое небо бездонно.
Твои птицы непостижимы.
Твоя рыба бьётся у меня в руках.
Моя жена – само совершенство.
Мы живем в загородном доме.
И даже не нуждаемся в деньгах.
Наши дети добры и красивы.
На тарелке прекрасные сливы.
И над ними вьётся пчела,
Которая меня не укусит.
Но всё чаще ко мне во сне
Приходит планета,
Тихая и далёкая.
Там лежит вымирающая древняя раса
В своих маленьких саркофагах.
И их душам нет покоя.
Прости меня за это.
Они знают секреты бессмертия.
Они видели марсианских птиц.
Они могут сделать людей счастливыми.
Прости меня за богохульство,
Прости меня за это.
И если ты, мой всесильный Боже
Поможешь им
Или даже просто –
Вернёшь меня на десять лет назад,
Я сделаю то, что они хотят.
Ведь у меня, по сути, нет никого
Кроме тебя и их.
А у них –
У них вообще никого нет.
Так даруй им свет.
Так даруй им
Свой милосердный свет.
с.ш.
не ищи не зови не проси так найдёт сама
завернёт накроет перевернёт кем был
кем бы ни был ваятель сеятель дальше тьма
ни свечой ни факелом не осветит судьбы
будь ты слеп и весел печален и глух и нем
хоть гори хоть плавься хоть каплями истекай
ей тебя не хватит уйдёт да не насовсем
и не вся будешь тлеть до последнего уголька
Синее-синее небо,
Сине-прозрачный воздух.
Синее-синее море,
Сине-серебряный остров.
Синие ели под окнами
Синею хвоею пахнут,
Синий кот на заборе,
Синяя дверца распахнута.
Синие – глаз озёра,
Синие жигули.
В синюю даль туманную,
Синим утром тебя увезли...
Синего льда кусочек,
Синим осколком царапает.
Синие рваные строчки,
Жизни моей каракули...
Слаженность, сложность,
Лжи невозможность.
В клеточку небо
С солнцем в обнимку...
С солнцем в обнимку – через витраж.
Где продавали?
Сколько достали?
Счастья кусочек
Дали по блату..
Дали по блату – спрячу в трельяж.
Свечки огарок,
Зайчик – в подарок
Боль, сожаленье,
Ломаной тенью...
Ломаной тенью – вьются в глазах.
Слаженность, сложность,
Неосторожность.
"Вот бы сначала.."
Да! – простонала,
Нет! – прошептала,
Нет! – прокричала...
Нет!- прокричала .. Нельзя....
Дорогие мои москвичи,
Табуреты и калачи,
Теплый дождик и переулки.
Дайте я вас сейчас,
Дорогие мои москвичи,
Возвращаясь из родины гулкой.
Не могу на бегу,
Ветка высохла, ветка намокла,
Ветка высохла.
Дайте я вас.
На спелёнутой влагой земле,
В этом городе как в корабле,
Будет час, за который
Последнюю ветку отдашь,
Последнее слово.
Слово высохло.
Слово замолкло.
Слово высохло.
Это не я говорю:
Дорогие мои старожилы,
Новобранцы и мёртвые живы,
Живы те, кто
И те кто, которых,
Живы люди в летящих моторах,
Жив отец мой и всё еще живо,
Так умолкшее слово не лживо,
Так умолкшее слово поёт.
Это не я говорю.
 Гремело питерское небо серебром Висела пыль над каменным ковром Сухим и неколышимым шатром... Жарою город изможденный изнывал Вонзая шпили в высь – негодовал И снова ждал... Пылали набережной щёки охмелев Шипел от солнца скрыться не сумев Плененный в неподвижном камне лев Кипела и вздыхала тяжко сталь Под чёрной кепкой плавился фонарь Копил янтарь... И помнишь? – Босиком по лужам шли... Бумажные тонули корабли...
В пересказе всё намного проще.
Негодяй, что Машу полюбил
И гулял по липовой по роще,
Запонку златую обронил.
И когда они её искали,
С высоты не видно было, кто
Негодяй, кто добрый. И едва ли
Угадать возможно. Но зато
Как войдёшь в ту самую в ту рощу
Отыскать ту запонку в траве
И увидишь всё сложней и проще,
И увидишь: вспыхнул муравей,
Нет, росинка, нет, кольцо с брильянтом,
Нет, какая-то неведомая мне
Вещь, какой-то неразменный атом,
Словно дом, возникший в тишине.
И войдёшь в него. И чай поставишь
И программу включишь новостей.
Маша, Маша. Знаю я, ты та лишь
Что линейку держит: «ты злодей».
Господи. Какое же злодейство,
Доброту какую видишь ты?
Пусть виновен – но ищи, надейся.
(Пересказы слишком уж просты.)
Филигранное золото фраз
Над алмазною россыпью чувств.
Зазвеневшая радуга страз.
На панбархате кружева хруст.
Нервных пальцев смущённая речь.
Поворот головы невпопад.
Ах! – паденье мехов с нежных плеч.
И волос рыжий всплеск-водопад.
Всё – в одной! Всё – мечта! Всё – весна!
Совершенство и пламя! Призыв!
Но тяжёлая занавесь сна
Словно шум от серебряных ив.
Шорох, шёпот, мельканье лучей.
Вечность тени на мраморе лба.
И в безлунности ночи над ней –
Злая ведьма. Проклятье. Судьба.
1
При торжестве поверхностного глянца
мерцает недоверчивое дно,
и зреет незамеченным пятно
сметающего всё протуберанца.
Усыпаны цветами померанца
мечты густые, словно полотно,
открыто самодельное вино –
в краю черёмух должно набираться,
глотая климатическую грусть...
Магнолии мы помним наизусть,
как ставен бесконечное стенанье.
Пройдя несуществующей тропой,
мы получаем каверзные знанья,
без глубины на высоте любой.
2
Без глубины на высоте любой
лишь трын-трава растёт сквозь пепелище,
да лжековчег плывёт с дырявым днищем,
желаний мелочь сыплется крупой...
Отвязанный планидою скупой,
планидою злопамятной и нищей,
на прошлое собачится ветрище,
с песком в глазах, от ярости слепой.
И где она, неведомая призма,
чтоб одолеть ползучесть эмпиризма?
Где благости живительный прибой?
Идея оптимизма бездыханна:
коль не пройти до вражеского стана,
вести беседу тихо сам с собой.
3
Вести беседу тихо сам с собой,
холодный пламень в сердце наливая:
отступится, не вывезет кривая,
не вступятся горбатый и рябой,
и вытер окровавленный подбой
ладони чисто вымытого мая,
и лунный мост сгнивающие сваи
обрушивает прямо под тобой.
Отчаянья безбрежные просторы –
желанные при жизни море, горы,
но только антиглубь и антивысь.
Осталось лишь спасительного агнца
помиловать презрительным «пасись!»
и ничему уже не удивляться.
4
И ничему уже не удивляться...
Неподлинность явлений бытия
предсказана, как строфика моя,
Джульетте никогда не будет двадцать.
Отчаянью нетрудно предаваться:
аффекта исступлённая струя
другие осчастливила края,
здесь – кофе через край переливаться,
гореть забытым пламенем супам
(хозяйка перечитывает спам),
не отрастить как у Шопена пальцы
и не занять у Сенеки ума...
А что ты хочешь сотворить сама
теперь, послушав Рихтера и Каца?
5
Теперь, послушав Рихтера и Каца,
закроешь все мажоры поскорей,
поскольку птицы нет тебя серей,
и ни стиха в тебе, ни музыки, ни танца,
пора судом за пошлость привлекаться.
Пусть юг Сибири не Гиперборей,
тут жизнь течёт чем хуже, тем быстрей,
отчаянья не нужно домогаться,
навылет пулей каждый обиняк
перенесёт арктический сквозняк
от полюса до самого Тибета.
Частушку бесталанную пропой –
не постыдится жёлтая газета
сравнить сие с божественной трубой.
6
Сравнить сие с божественной трубой –
в осаде ли, в засаде ли загадкой:
кто подменяет инструмент украдкой
на ветра омерзительный гобой?
Несчастный карлик жёлто-голубой,
повисший там, в лохмотьях туч, заплаткой!
Погладь же землю скрюченною лапкой,
ещё раз назови своей рабой!
Несчастье – жить и не увидеть жизни
в бездарности, ненастье, дешевизне,
во всём, что называется судьбой...
Невзрачна вещь, но оказалась ноской...
Жаль, не дано трубы иерихонской –
обрушить стены и закончить бой.
7
Обрушить стены и закончить бой,
и никогда не начинать сначала!
Реальность никуда не пропадала:
ковчег дымится пьяною гульбой,
из трюма крысы движутся гурьбой
и прячутся под свежие завалы,
оставив нам и самогон, и сало,
и предпоследний сердца перебой.
Какой-то рыцарь из кафешантана
с ужимками актёра Челентано
склоняет умирающий народ:
«Пора пришла любить друг друга, братцы!»
И в этот час блефуешь ты, урод!
Пора прошла, и поздно собираться.
8
Пора прошла, и поздно собираться,
и поздно паковать добро и зло.
В душе дождит родное ремесло,
которому я хуже самозванца.
Крошится время наподобье сланца,
а вживе и летело, и ползло...
Не утонуть бы в камне... Где весло,
подарок языкатого албанца?
Раскину карты всех небесных звёзд,
морских путей и требований ГОСТ...
Созвучия смешны и ядовиты,
а пальцы рук, как щупальца медуз,
пароли ищут дебета-кредита...
Казённый дом. Но разве выпал туз?
9
Казённый дом... Но разве выпал туз?..
Я не по праву!.. Слева, у окошка...
Там на карниз насыпанная крошка,
и прилетает муза... или муз...
Судить об остальном я не возьмусь.
Куда ведёт садовая дорожка?
А санитарка сердится немножко
за этот суп... и чавкает вантуз...
Я не живу желудку на потребу!
Мне нужно только солнце, только небо!
Вы, карты, говорите... я не трус,
во мне неимоверно много воли,
я, может быть, пра-правнучка Ассоли...
Шестёрка пик?.. И полон сухогруз?..
10
Шестёрка пик, и полон сухогруз,
но ветер – стих, и не был ветер – проза,
он был vivace вкупе с maestoso,
такой любил, наверно, Лаперуз.
Я вообще сегодня не борюсь:
корма, шезлонг, расслабленная поза,
и к чайке ни единого вопроса,
сижу себе, закутавшись в бурнус.
Не нахожу знакомых очертаний
в морских просторах, средь портовых зданий,
в графичности огромных кораблей...
Мелькнуло платье с вышивкой цветною...
А то, что станет в будущем милей,
где память собрала, подобно Ною?
11
Где память собрала, подобно Ною,
осколки отражений наготы –
незащищённость сердца от беды, –
там вихрь прошёл ослепшею стеною:
явлений пыль и пепел пеленою,
потоки разобиженной воды,
закономерный мизер чистоты, –
всё это он оставил за спиною.
Навозный шарик всяческих скорбей
катала долго память-скарабей,
да организм не приспособлен к мести,
тем паче, с привлеченьем ремесла...
Так не ищи приданое невесте,
потерянное в лабиринтах зла.
12
Потерянное в лабиринтах зла
тебе, осведомитель озарённый,
не опытом, а зреньем одарённый,
обычная наивность принесла.
Не трогай сокровенного узла!
Багаж кровавой мыслью обагрённый,
победой вряд ли удовлетворённый –
нечестной контрибуция была.
Ведь только подлецы и, может, дети
не знают отвращения к победе,
а подлецам и детям несть числа...
И столь же многострунна эта лира,
сей бич многострадального эфира,
приданое, что муза мне дала.
13
Приданое, что муза мне дала, –
горящая меж строчек саламандра,
пожизненный припев, такая мантра:
не покидай рабочего стола...
И не было спокойного угла,
пока в ларце резного палисандра
не смолкла горькозвучная кассандра
(на принтере тихонько умерла).
Тут, выйдя в мир, я мира не узнала,
как будто зал наутро после бала,
как будто сад в начале ноября.
Где ж я была, и что тому виною?
Кто износил мой свадебный наряд –
серебряное всё и кружевное?
14
Серебряное всё и кружевное
в глубоком сне на ящике золы,
и заблудились царские послы
уж навсегда, вот это – основное,
хотя вполне реально быть женою,
стелить постель и накрывать столы,
и посещать какие-то балы,
но вовсе нереально быть живою.
Завить волос сияющую медь
и хрусталём на туфельках звенеть,
произносить с улыбкой иностранца
набор приветливо-дежурных фраз...
И – кладбище под оболочкой глаз
при торжестве поверхностного глянца.
15
При торжестве поверхностного глянца,
без глубины на высоте любой
вести беседу тихо сам с собой
и ничему уже не удивляться.
Теперь, послушав Рихтера и Каца,
сравнить сие с божественной трубой,
обрушить стены и окончить бой
пора прошла, и поздно собираться.
Казённый дом... Но разве выпал туз?
Шестёрка пик, и полон сухогруз,
где память собрала, подобно Ною,
потерянное в лабиринтах зла
приданое, что муза мне дала,
серебряное всё и кружевное.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...640... ...650... ...660... ...670... 676 677 678 679 680 681 682 683 684 685 686 ...690... ...700... ...710... ...720... ...730... ...750... ...800... ...850...
|