|
|
 Гремело питерское небо серебром Висела пыль над каменным ковром Сухим и неколышимым шатром... Жарою город изможденный изнывал Вонзая шпили в высь – негодовал И снова ждал... Пылали набережной щёки охмелев Шипел от солнца скрыться не сумев Плененный в неподвижном камне лев Кипела и вздыхала тяжко сталь Под чёрной кепкой плавился фонарь Копил янтарь... И помнишь? – Босиком по лужам шли... Бумажные тонули корабли...
В пересказе всё намного проще.
Негодяй, что Машу полюбил
И гулял по липовой по роще,
Запонку златую обронил.
И когда они её искали,
С высоты не видно было, кто
Негодяй, кто добрый. И едва ли
Угадать возможно. Но зато
Как войдёшь в ту самую в ту рощу
Отыскать ту запонку в траве
И увидишь всё сложней и проще,
И увидишь: вспыхнул муравей,
Нет, росинка, нет, кольцо с брильянтом,
Нет, какая-то неведомая мне
Вещь, какой-то неразменный атом,
Словно дом, возникший в тишине.
И войдёшь в него. И чай поставишь
И программу включишь новостей.
Маша, Маша. Знаю я, ты та лишь
Что линейку держит: «ты злодей».
Господи. Какое же злодейство,
Доброту какую видишь ты?
Пусть виновен – но ищи, надейся.
(Пересказы слишком уж просты.)
Филигранное золото фраз
Над алмазною россыпью чувств.
Зазвеневшая радуга страз.
На панбархате кружева хруст.
Нервных пальцев смущённая речь.
Поворот головы невпопад.
Ах! – паденье мехов с нежных плеч.
И волос рыжий всплеск-водопад.
Всё – в одной! Всё – мечта! Всё – весна!
Совершенство и пламя! Призыв!
Но тяжёлая занавесь сна
Словно шум от серебряных ив.
Шорох, шёпот, мельканье лучей.
Вечность тени на мраморе лба.
И в безлунности ночи над ней –
Злая ведьма. Проклятье. Судьба.
1
При торжестве поверхностного глянца
мерцает недоверчивое дно,
и зреет незамеченным пятно
сметающего всё протуберанца.
Усыпаны цветами померанца
мечты густые, словно полотно,
открыто самодельное вино –
в краю черёмух должно набираться,
глотая климатическую грусть...
Магнолии мы помним наизусть,
как ставен бесконечное стенанье.
Пройдя несуществующей тропой,
мы получаем каверзные знанья,
без глубины на высоте любой.
2
Без глубины на высоте любой
лишь трын-трава растёт сквозь пепелище,
да лжековчег плывёт с дырявым днищем,
желаний мелочь сыплется крупой...
Отвязанный планидою скупой,
планидою злопамятной и нищей,
на прошлое собачится ветрище,
с песком в глазах, от ярости слепой.
И где она, неведомая призма,
чтоб одолеть ползучесть эмпиризма?
Где благости живительный прибой?
Идея оптимизма бездыханна:
коль не пройти до вражеского стана,
вести беседу тихо сам с собой.
3
Вести беседу тихо сам с собой,
холодный пламень в сердце наливая:
отступится, не вывезет кривая,
не вступятся горбатый и рябой,
и вытер окровавленный подбой
ладони чисто вымытого мая,
и лунный мост сгнивающие сваи
обрушивает прямо под тобой.
Отчаянья безбрежные просторы –
желанные при жизни море, горы,
но только антиглубь и антивысь.
Осталось лишь спасительного агнца
помиловать презрительным «пасись!»
и ничему уже не удивляться.
4
И ничему уже не удивляться...
Неподлинность явлений бытия
предсказана, как строфика моя,
Джульетте никогда не будет двадцать.
Отчаянью нетрудно предаваться:
аффекта исступлённая струя
другие осчастливила края,
здесь – кофе через край переливаться,
гореть забытым пламенем супам
(хозяйка перечитывает спам),
не отрастить как у Шопена пальцы
и не занять у Сенеки ума...
А что ты хочешь сотворить сама
теперь, послушав Рихтера и Каца?
5
Теперь, послушав Рихтера и Каца,
закроешь все мажоры поскорей,
поскольку птицы нет тебя серей,
и ни стиха в тебе, ни музыки, ни танца,
пора судом за пошлость привлекаться.
Пусть юг Сибири не Гиперборей,
тут жизнь течёт чем хуже, тем быстрей,
отчаянья не нужно домогаться,
навылет пулей каждый обиняк
перенесёт арктический сквозняк
от полюса до самого Тибета.
Частушку бесталанную пропой –
не постыдится жёлтая газета
сравнить сие с божественной трубой.
6
Сравнить сие с божественной трубой –
в осаде ли, в засаде ли загадкой:
кто подменяет инструмент украдкой
на ветра омерзительный гобой?
Несчастный карлик жёлто-голубой,
повисший там, в лохмотьях туч, заплаткой!
Погладь же землю скрюченною лапкой,
ещё раз назови своей рабой!
Несчастье – жить и не увидеть жизни
в бездарности, ненастье, дешевизне,
во всём, что называется судьбой...
Невзрачна вещь, но оказалась ноской...
Жаль, не дано трубы иерихонской –
обрушить стены и закончить бой.
7
Обрушить стены и закончить бой,
и никогда не начинать сначала!
Реальность никуда не пропадала:
ковчег дымится пьяною гульбой,
из трюма крысы движутся гурьбой
и прячутся под свежие завалы,
оставив нам и самогон, и сало,
и предпоследний сердца перебой.
Какой-то рыцарь из кафешантана
с ужимками актёра Челентано
склоняет умирающий народ:
«Пора пришла любить друг друга, братцы!»
И в этот час блефуешь ты, урод!
Пора прошла, и поздно собираться.
8
Пора прошла, и поздно собираться,
и поздно паковать добро и зло.
В душе дождит родное ремесло,
которому я хуже самозванца.
Крошится время наподобье сланца,
а вживе и летело, и ползло...
Не утонуть бы в камне... Где весло,
подарок языкатого албанца?
Раскину карты всех небесных звёзд,
морских путей и требований ГОСТ...
Созвучия смешны и ядовиты,
а пальцы рук, как щупальца медуз,
пароли ищут дебета-кредита...
Казённый дом. Но разве выпал туз?
9
Казённый дом... Но разве выпал туз?..
Я не по праву!.. Слева, у окошка...
Там на карниз насыпанная крошка,
и прилетает муза... или муз...
Судить об остальном я не возьмусь.
Куда ведёт садовая дорожка?
А санитарка сердится немножко
за этот суп... и чавкает вантуз...
Я не живу желудку на потребу!
Мне нужно только солнце, только небо!
Вы, карты, говорите... я не трус,
во мне неимоверно много воли,
я, может быть, пра-правнучка Ассоли...
Шестёрка пик?.. И полон сухогруз?..
10
Шестёрка пик, и полон сухогруз,
но ветер – стих, и не был ветер – проза,
он был vivace вкупе с maestoso,
такой любил, наверно, Лаперуз.
Я вообще сегодня не борюсь:
корма, шезлонг, расслабленная поза,
и к чайке ни единого вопроса,
сижу себе, закутавшись в бурнус.
Не нахожу знакомых очертаний
в морских просторах, средь портовых зданий,
в графичности огромных кораблей...
Мелькнуло платье с вышивкой цветною...
А то, что станет в будущем милей,
где память собрала, подобно Ною?
11
Где память собрала, подобно Ною,
осколки отражений наготы –
незащищённость сердца от беды, –
там вихрь прошёл ослепшею стеною:
явлений пыль и пепел пеленою,
потоки разобиженной воды,
закономерный мизер чистоты, –
всё это он оставил за спиною.
Навозный шарик всяческих скорбей
катала долго память-скарабей,
да организм не приспособлен к мести,
тем паче, с привлеченьем ремесла...
Так не ищи приданое невесте,
потерянное в лабиринтах зла.
12
Потерянное в лабиринтах зла
тебе, осведомитель озарённый,
не опытом, а зреньем одарённый,
обычная наивность принесла.
Не трогай сокровенного узла!
Багаж кровавой мыслью обагрённый,
победой вряд ли удовлетворённый –
нечестной контрибуция была.
Ведь только подлецы и, может, дети
не знают отвращения к победе,
а подлецам и детям несть числа...
И столь же многострунна эта лира,
сей бич многострадального эфира,
приданое, что муза мне дала.
13
Приданое, что муза мне дала, –
горящая меж строчек саламандра,
пожизненный припев, такая мантра:
не покидай рабочего стола...
И не было спокойного угла,
пока в ларце резного палисандра
не смолкла горькозвучная кассандра
(на принтере тихонько умерла).
Тут, выйдя в мир, я мира не узнала,
как будто зал наутро после бала,
как будто сад в начале ноября.
Где ж я была, и что тому виною?
Кто износил мой свадебный наряд –
серебряное всё и кружевное?
14
Серебряное всё и кружевное
в глубоком сне на ящике золы,
и заблудились царские послы
уж навсегда, вот это – основное,
хотя вполне реально быть женою,
стелить постель и накрывать столы,
и посещать какие-то балы,
но вовсе нереально быть живою.
Завить волос сияющую медь
и хрусталём на туфельках звенеть,
произносить с улыбкой иностранца
набор приветливо-дежурных фраз...
И – кладбище под оболочкой глаз
при торжестве поверхностного глянца.
15
При торжестве поверхностного глянца,
без глубины на высоте любой
вести беседу тихо сам с собой
и ничему уже не удивляться.
Теперь, послушав Рихтера и Каца,
сравнить сие с божественной трубой,
обрушить стены и окончить бой
пора прошла, и поздно собираться.
Казённый дом... Но разве выпал туз?
Шестёрка пик, и полон сухогруз,
где память собрала, подобно Ною,
потерянное в лабиринтах зла
приданое, что муза мне дала,
серебряное всё и кружевное.
.
* * *
(Из драматической поэмы)
Вновь, как в первом действии, сцена погружена в темноту. Слышится обычный трактирный шум, г о л о с а. Посреди этого шума, в центре сцены, луч высвечивает задумавшуюся, улыбающуюся чему-то, А л ь д о н с у.
Г о л о с а :
«...И за вином — уж ранехонько-рано —
Архиепископ послал капеллана...»
«...В прошлую – помнишь? – субботу
Злая, как Левиафан была —
А я-то и выпил всего-то,
На Михаила Архангела...»
«...Проводил все свои ночи, ох, не с теми я!..
Разменял я серебро — на горы меди!..»
«...И за смерть его, кончину и успение —
Два реала, восемнадцать мараведи!..»
«...Родоночальник Дома Оттоманов
Разбойничьей был шайки атаманом...»
«...Но от смерти ведь не улизнут,
И тогда — тело ль нищего, или
Папы Римского тело — в могиле
Место равное – оба – займут...»
«...Еще Изабелла жива и здорова —
Третья жена Филиппа Второго...»
Г о л о с Х о з я й к и :
...Опять вина для этого Капрала!..
Свет возвращается.
Х о з я й к а (кричит) :
...Альдонса!.. Да куда же ты пропала?!.
Х о з я и н (показывая на Альдонсу, Графу и Графине, жалуясь) :
...Если б она мужа нашла б, —
С незамужнею, с ней,
То-то мы намаячились!..
А л ь д о н с а (Хозяину, нежно) :
...Чтоб ты съел дюжину жаб,
Две дюжины змей,
Три дюжины ящериц!..
Все так же улыбаясь, медленно идет между столами, никого и ничего не замечая. Хозяин и Хозяйка, открыв рты, смотрят, с удивлением, ей вслед.
(Поет.)
«...Зимою — пусто в лесной чаще...
Зимою — грусть приходит чаще...
И ветры — с северо-востока...
Зимой бывает одиноко...
...Но в тайниках своей души
Листвой осенней шебурши,
И в глубине своего сердца
Жди друга и единоверца!..»
.
Бог внутри нас говорит гекзаметрами…
И мы стараемся этому соответствовать:
гордимся сданными когда-то экзаменами
по греческому языку, который испортил нам детство,
как потом проклятая латынь исковеркала нашу юность,
а английский – и вовсе всю жизнь изнахратил…
Сколько всего пришлось выучить наизусть,
чтобы всё-таки участвовать в аристократии…
духа, будь он сто-трижды неладен,
чести, которая дёшево стоит.
Если золотые мозги стали платиновыми,
то не разобрать, кто ты: бомж или стоик?
Или различия вдруг оказываются несущественными:
бочка одинаково смотрится и в Твери и в Давосе, известном своими саммитами
Да и как избавиться от привычек, оказавшихся наследственными:
например, вопреки всему, разыскивать Человека,
а если говорить, то только гекзаметрами…
Пишу тебе о чём попало:
О книжках, дождиках, реке,
О «клаве», что слегка устала
Печатать буковки тебе.
Пишу о завтрашней дорожке
Через весенний лес цветной,
И о бродячей, рыжей кошке
Которой хочется домой.
Пишу: про зонтики от солнца,
Про кофе, крепкий, что с утра,
Про сигареты, дым и кольца.
Пишу... совсем не те слова...
На перепутье двух дорог
Добро и зло.
Здесь равновесие основ
Завершено.
Упала стрелочка весов,
Сгорела нить.
В один бокал – добро и зло
Теперь не слить.
Вот, с важным видом мудреца,
Вчерашний шут
Зовёт народ на штурм дворца
За ним идут.
Дурманя – голову кружит,
Кровавый рой,
А шут – неистово визжит:
«Толпа- за мной !»
Лавиной серою – тела
На зов текут.
И хлёстко опускает мгла
На спины кнут.
По тонкой кромочке ножа
Вдвоём идут,
Добро и зло. К спине – спина.
Хохочет шут….
Вернутся и вернуть….
Сметая паутину,
На пару вновь раздуть
Уснувший жар камина
Оставить всё, что «ДО»
Забыв про всё – что «ПОСЛЕ»
И, платье , цвет бордо.
Растрёпанные косы
Счастливое : – «Встречай»
Распахнутые сени…
Тоскливое : – «Прощай»
Унылый дождь осенний
Солёный вкус слезы,
«Присядем на дорожку».
Застывшие следы,
Сирена неотложки…
Вернуться и вернуть…
К спине, стежками, крылья.
На зов из «До» – вспорхнуть,
И встретиться… чужими.
ФОБОлоги намедни приходили,
Две бабы и мужик, сама наивность.
Мы, Нефед, не таких ещё крутили,
сдавайся, сдай пародии на милость!
Но Нефед злобно ставил ударенья,
что делал с новоязом – мама мия!
Что делал он с дрожжами и вареньем,
водою доливая их умильно!
То притворялся мелким куплетистом,
а вслух читал то Юрченко, то Блока,
над ФОБО изголялся он садистом
и налива..., но стало ему плохо
и с ФОБО всю допивши самогонку,
и закусивши мухой-дрозофилой,
ушедшим он сказал потом вдогонку,
уж лучше вы бы просто были – ФИЛО!
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...640... ...650... ...660... ...670... 677 678 679 680 681 682 683 684 685 686 687 ...690... ...700... ...710... ...720... ...730... ...750... ...800... ...850...
|