|
|
Маленький ключ на столе.
Смотри, ты плывёшь и мерцаешь.
Я зажигаю свечу.
Ты дверь отопрёшь.
Ты таешь в медовой смоле,
Ты в пламени рук пропадаешь.
Ты скоро совсем пропадешь.
Шагни в мою руку скорей.
Пальцы немеют от яда.
Тонкой змеёю ужаль,
Но только веди.
Сколько ты видел дверей,
Открывающихся от взгляда?
Мне их бесконечно жаль.
Медленное число
Крутится, замирает.
Брезжит холодный свет
Скважины золотой.
Это добро или зло
Синим огнём играет?
Я сейчас, ангел мой.
Ложечкой ключ глядит,
Ложкой простой, железной:
Страшен змеиный укус
Золота твоего.
Свеча на столе горит,
И плавится ключ над бездной...
Какой у железа вкус?
Наши сороколетья во времени не заблудились.
Лишь в пути разминулись, – их абрис прочерчен уже,
Взяв с собою в дорогу немного наивных идиллий,
Где стихи, как живая роса пересохшей душе.
Между слов, между строф не слагаются гнев и покорность.
Я ищу междометья и стихосложенью учусь.
Но мешают порой суета и никчемная гордость,
Вырывая беспечно страницы из библии чувств.
Где-то сотни таких же, как мы, нерастраченных судеб
В черном небе ночном, млечный путь охраняя, не спят.
Нас до Судного Дня кроме Б-га, никто не осудит,
Мы в плену друг у друга, но я отпускаю тебя.
Отпускаю тебя. Может, я совершаю ошибку,
Может, завтра умру, лишь входная захлопнется дверь.
А сейчас, как в бреду, прячу слезы за глупой улыбкой
И шепчу:"Отпускаю тебя, отпускаю..."
Только ты мне не верь...
Из ре-минорных бакалей
Просыпан сахар на пластинку,
Вино достойно королей,
Не растворить лишь только льдинки
До первозданной чистоты.
И льётся шорох под сурдинку
На себастьяновы мосты.
Иглой израненный винил,
В падеж винительный стекая,
Мешает звуков чёрный ил
И, мглой заполнив реки рая,
Поднимет прошлого суда,
И сносит ледяные сваи
Освобождённая вода.
Секундной стрелкой на часах
Сбегает время от расплаты,
И по-немецки точен Бах,
Деля на фуги и токкаты
И жизнь, и смерть, и нотный стан.
Так лист бумаги желтоватой
Вмещает целый океан...
Меж клавиш и органных струй
Из иоганновых регистров
Ты как-нибудь перезимуй
Эпоху проданных министров.
Пусть сумасбродит голова,
Вдвоём со слепнущим магистром
Найди для вечности слова.
И на скале бумажной выступ...
2007-02-19 16:41Мясо / Кудинов Илья Михайлович ( ikudin)
...в последний раз наденем эту мы рубаху
разделочные доски соберём
и застучим восторженно ножами
порежем мясо в мелкие куски
сочащиеся сукровицей бледной
и накромсаем благородный лук
лохмотьями слезоточивыми он ляжет
на сковородку в масла круговерть
и зашипит забрызгает из масла
мельчайшими осколками огня
а мы расхохотавшись громогласно
от неожиданных горячих этих брызг
швырнём коровы влажные куски
в пучину масла и уже златого лука
и будем жарить мясо хохоча
и обливаясь горькими слезами
вегетарьянства оскорблённого...
* * *
Так, наверное, надо,
свой у каждого срок –
за железной оградой
только несколько строк.
Водяной пистолетик,
земляной бугорок:
на твоё шестилетье
вот он – Бог, вот – порог.
У судьбы не убудет –
для помина души
пьют солидные люди,
будто бы алкаши.
Будто прежде не знали,
что такое беда –
в кружках белой эмали
водка, словно вода.
Человечье наречье!
Неуклюжи слова...
Здесь и проще, и легче
отрастает трава.
И утешится нечем,
вот он – я, вот он – ты,
да от встречи до встречи
покупные цветы…
Уфа 07.2000.
В причёсках у сестёр не дремлют змеи,
но дремлют флегматичные часы.
Такое промежуточное время,
несчастная срединность полосы.
Омоем раскалённою слезою
бестрепетность обугленных камней,
чтоб кончились всеядность мезозоя
и жертвенность последующих дней.
Пусть отдыхают гордые авгуры,
наш инструмент страшнее топора,
и клацанье зубов клавиатуры
не тихий скрип гусиного пера.
В гранёных рифмах плещется цикута.
Проснулся смерч в размеренности слов.
С базуками родятся Робин Гуды.
В часах почти закончился песок.
Ну что произошло? Да ничего,
декабрьский ветер сдул с ладони осень,
и снег занёс холодное чело
Земли, как её не было бы вовсе.
Ну что случилось? Полно горевать,
Она с тобой... Вернее, не с тобою...
Да нет, – с тобой, кому дано прогнать
свою судьбу другой своей судьбою?
Ну, нет её, так что же из того?
Нельзя к ней подойти, обнять, – и только,
целуй былого чувственный огонь,
и втискивайся в глубь холодной койки.
Молись, – могло б и этого не быть,
порадуйся, что то, что сплыло – было,
что изо всех, кого б ты мог любить,
любил ты ту, что и тебя любила.
Теперь она святее всех святых,
теперь она, верна себе и мужу,
украдкою мнёт случайный нежный стих,
такой хороший и такой ненужный.
Что из того, что всё вот так, как есть,
что мир вот так, не очень ладно скроен,
что и любви кружащаяся взвесь
саму себя собою и укроет?..
Любовь – побег от будущей тоски.
Тоскуешь? Значит к новой путь проложен.
Не мучайся, забудь её, усни,
Наверное, она уснула тоже.
Конечно же, она устала ждать,
надеяться с тобой,смеяться, плакать.
Подкинет случай нищему деньжат,
но где сухое сыщешь в эту слякоть?
Скажи былому – милое, прости,
вернись в себя, спаси себя, опомнись,
последние – А может? - отпусти,
и не впускай украдкою – А помнишь?
Что из того, что ты не там, а здесь,
где нет её, и нет исходу желчи?
Она была, – вот истинная весть
в аду мужчин из рая женщин...
Как воздушный змей, отданный на волю,
По ветру весеннему, притяженья без,
Задыхаешься в большом невозможном слове.
По миру, как посуху. Под ногами – лес.
Мать моя пречистая, это ли не счастье.
Машет кто-то лапою, песенку поёт.
Чай ты наливаешь мне, ласковое “здравствуй”.
Из-за печки, важничая, выдвинется кот…
Я не знаю, правильно или нет на свете.
Сверху всё немыслимо, снизу – как во сне.
Глаз твоих мелодия, звуки чая эти
Говорят: “всё правильно, всё напрасно” мне.
2007-02-18 14:32Темно / Гаркавая Людмила Валентиновна ( Uchilka)
С тобою мы, ночь, пока не знакомы,
но ты по-хозяйски входишь в дома,
в моих ненавистных, безумных хоромах
посудой гремишь, листаешь тома...
Потом темнота нальётся до крыши,
и станет весь мир колодезным дном:
небесная ветошь подальше, повыше
сияние спрячет за полотном...
Причудливый зов верёвкою с неба –
ладони ль в крови, на шее ль петля –
и то, и другое, конечно, нелепо,
однако проснусь не здесь и не я.
На рубеже – тысячелетий,
в пурпурно-золотом плаще,
сиял октябрь осенне-летний,
над – сущей мелочью – вещей.
Мешая краски – свет и тени,
очарование даря, он,
шел по дням как по ступеням,
осеннего – календаря.
И был таким, каких не знали,
всё видевшие небеса.
В библейской, жертвенной печали,
стояли рощи и леса.
Являя суть земной природы,
светились – парки и сады.
Качали огненные воды,
листвой, зажжённые пруды.
Деревья трепетно как свечи,
сгорали – медленным огнём.
Бездомно – было и не вечно,
в этом пространстве золотом.
Но – было и легко – и странно,
стране великих октябрей,
жить, в октябре фата-морганы,
без вероломных мятежей.
Ни красных не было, ни белых,
под небосводом синим-синим.
И — в третее тысячелетье,
казалось, верила Россия.
—
Когда-нибудь потомок спросит,
о главном, в нашей тыще лет.
И вечность даст ему ответ.
Была — неслыханная,
осень – 1999 года.
На безлюдном – просёлке,
с бесприютной тоскою,
я стою под дождём,
и уйти – не могу.
Рядом прячется степь,
за густой пеленою.
А я вижу тебя,
через годы,
и мглу.
По щекам бьют дождинки,
а мне, вспомнилось лето.
Ветер пахнет полынью,
чабрецом – и землёй.
Как, в замедленном кадре,
ты мне машешь букетом,
из таврических маков,
и — травы полевой.
Уходил, от тебя.
Навсегда и далече.
Жизнь ушла в никуда.
Как — вода — в решето.
Тает лето – как дым,
и сутулятся плечи.
Рвёт — как пёс,
мокрый ветер,
городское,
пальто.
Закончит мальчик полукруг
На влажной глади
И, обернувшись, скажет вдруг:
«Садитесь, дядя!»
Как колокольчик, голосок,
И мир качнется,
И запульсирует висок,
И вздох прервется.
Окажется, что там в груди –
Совсем не птица,
И эта боль, того гляди,
Освободится.
А мальчик линию сотрет,
Не понимая,
Зачем у дяди скошен рот
Во тьму трамвая.
Почините мне год,
Почините мне миг,
Боль, сковавшую бровь
И в рапиде мой лик.
Почините мне руки
В изломе обид,
Сердце сжатое стоном
И замерший крик…
Почините мне век,
Что живу, не таясь,
И изломы судьбы,
Что рисунком звалась…
Перелистнём зимы страницы,
Повесим новый календарь.
Весна, побеги, почки, птицы –
Как год назад, как было встарь.
Опять потоками прорвутся
Сквозь город реки и ветра.
Прольются, словно чай на блюдце
Дожди до самого утра.
Как год назад, как век – по кругу,
Но лишь по новому витку
Пробороздишь всё тем же плугом
Всё ту же землю и тоску.
Но по касательной едва ли
Сорвётся борозда. Слаба!
Виток, ещё один, спиралью
Мне представляется судьба.
По этой лестнице спиральной
Бредут стада, летят орлы,
И ты бредёшь тропой опальной,
Срезая острые углы.
По градусам деля окружность,
Ты начинаешь новый круг,
И вот к тебе приходит мудрость
Освобождением от мук.
Ты остановишься в печали...
И может быть, тебя тогда
Пружина сжатая спирали
Из круга вытолкнет.
Куда?
Николай оделся и вышел вон
И увидел женщину на горе.
Она сказала спутнику: это он.
Ударила молния. Он сгорел.
Но это не он. Такие дела.
И женщина, перстень оплавленный взяв,
Задумавшись, будто бы всё поняла.
(Но ей показывать чувства нельзя.)
И чёрный, стремительный лимузин
Пропал средь других машин.
А Николай оделся и вышел вон.
И увидел её на горе.
Она стояла, плечики обхватив.
И ветер ей дул в лицо.
Она сказала: жду тебя целый день.
И он ей сказал: прости.
И обнял её, к себе прижал:
Я думал всегда о тебе.
2007-02-17 09:13след / Вячеслав Моргачёв ( Lit)
след в песке от каблука …
холодна твоя рука …
на пустынном пляже …
ветер, дождь лил… я же
яд утраты пил сполна …
смыла лист сухой волна …
осень осознали …
чувств … пуста казна ли?
Я бегу по зелёному склону
вниз привычно с вершины горы,
красный плющ обвивает колонну,
тайну слов сохраню до поры …
упоён в опале я
сна … закрыта палея…
аллилуйя … алия …
поцелуя … Алле … я …
полечу по небесному склону
вверх к истокам священной горы,
тайну слов не доверю я клону,
дар храню до рассветной поры …
по ступеням столетий, алея,
сна масличная вьётся аллея,
умолять алию как посмел он,
к Аллие мчать алу на … allelon …
я к тебе по любимому склону,
вниз с вершины Масличной Горы …
...
легкий след твой растаял
тайно в лунном тумане,
но тогда это был
просто путь к Гефсимане …
----------------------------------------------------------
седьмого года первого дня весеннего месяца нисcана
С утра духота...
Прединсультно бессилье,
Природа застыла как тать на погосте.
Светило отмерило 8 промилле
И тонет навеки в рассветном компосте.
Мигрень просыпается раньше хозяев
И вата к ногам беззастенчиво липнет.
И, как завещал нам философ Бердяев,
Ищу утешенье в настое из липы.
Резиновый день...
Молодые старухи забили на флирт,
Кавалеры в пролёте...
А небо уснуло и давит на ухо
И ждём кавалерию в помощь пехоте.
Барометр-даун, он плющит затылок
И преют умы как соленье под камнем.
И можно коллекцию кислых ухмылок
Собрать и нанизать, как бусы на память,
На все корабельные снасти и цепи,
На шпиль Петропавловки, Адмиралтейство...
Мы эти улыбки на морды прилепим
Всем тучам в награду за их лицедейство.
Кингстоны трещат... Приготовлена брага.
Не выдержал силы давления клапан...
На город Петра проливается влага
И моет мозги просвещённым арапам.
Шероховатым, тёмным мхом
Покрыты камни,
В плюще утоп старинный дом
И перед нами
В своём величьи вековом
Вздыхает кротко...
Усыплена вода прудом,
Качая лодку...
Кружевцев ржавых на воде
Пайетки дремлют,
И тишина вросла везде
Корнями в землю.
А небо плачет в высоте
От умиленья
Над монументом красоте
В её стареньи.
*Саби (яп.) – ржавчина. Архаическая естественность, прелесть, рождённая временем.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...330... ...340... ...350... ...360... 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 ...390... ...400... ...410... ...420...
|
