|
|
«…Светало. Арифмометр приснился,
Застрявший на тринадцатом слоне.»
«Что наша жизнь!» Абсент
...Мне снился дребезжащий перфоратор.
Уже темнело, вечерело, стыло.
Вопрос о бытие болтался так постыло
Меж «да» и «нет», меж «не было» и «было».
Затейливые дырочки дырявя
На ленте Мёбиуса, с Арлекином
Под слёзы сладкозвучного «Amore»
Судьба порхала. Брошена Мальвина.
Меж тем на море корабли тонули,
И чайки надрывались в громком плаче.
Да, этот хаос выглядел угрюмо.
Чужие слёзы ничего не значат.
Что жизнь моя? Да просто ловля ветра!
Твой Воланд улыбался: А – пустое!
Чу! Слышишь смех? Уж подана карета!
Но рекрутов манит теперь иное!
Нащупывая признаки бессмертья,
Вдоль по спине скользили две ладони.
Всё рушилось! И падал мир под плетью!
И застывал в предчувствии агоний.
Кошмаром ночь металась по Вселенной.
В ней билось сердце и рвалось на части.
Оно терзалось – в чем найти замену
Иссохшей жизни? Где дорога к счастью?
А здесь с ухмылкой рыжий Мефистофель
Протягивал сигару Берлиозу:
Лови мгновенье, им и наслаждайся!
К чему рыдать под вечные вопросы!
С рассветной хмарью сон сменился явью.
Вновь пасмурно и серо, скучновато…
Вопрос исчерпан. Гамлета сюда бы…
Но ржа изъела старый перфоратор…
Она разозлила его добела,
А потом, хлопнув дверью, ушла.
Каков Сальвадор, такова и Гала,
Такие вот, брат, дела...
У гитары – шесть струн, у него – две руки
Да бескрайнее поле тоски;
Ветер в поле колышет колосья-стихи,
А пальцы на струнах легки.
И случилась песня длиннее, чем ночь,
Печальней, чем смертный плач.
Говорят, искусство – искусный врач...
Нет, оно – жестокий палач...
На унылые звуки явились из тьмы
Белоглазые зрители снов,
Безоружные стражи вселенской тюрьмы,
И стада тонконогих слонов.
Трижды падал на землю стремительный дождь,
И четырежды – огненный снег,
Голоса шелестели: «...напрасно ты ждёшь...».
Неотчетливо, словно во сне,
Проступали на стенах янтарной росой
Слёзы брошенных и больных,
Звездопад хлестал наугад, по косой,
Застывая в сгустках стальных.
И спустился с небес, и влетел в окно
Восхитительно странный предмет.
Он подумал: «Ну вот, наконец и оно,
Нет, не зря я ждал столько лет...»
В этот миг она вдруг вернулась домой,
Как ни в чем ни бывало, вот так,
Со словами: «Ах боже мой, ну какой
Ты опять устроил бардак!»
И смахнула на пол рукой со стола
Серебро, янтарь и золу,
Равнодушно взглянув на осколки стекла,
Что как звёзды сверкали в углу.
Какова Гала, таков и Дали...
Он сидел в прошлогодней пыли,
А таинственный вестник небесной земли
Безвозвратно таял вдали...
:)
Не молод я и для своих детей…
Природа, ты к отцам несправедлива!
Не распознал своих я юных дней,
а вот уж дочь румяниться стыдливо,
а вот и сын – ершится и дерзит
и смотрит в даль, невидимую мною.
О, время, твой неведомый транзит,
уже проложен сквозь моё былое!
А дальше – больше... Больше, но того,
что будет мне ...всё меньше, меньше, меньше,-
любимых книг..., вина..., любимых женщин...
Мы все – тире меж ВСЁ и ...НИЧЕГО...
Что в теле ломота отвагою стучится в утро, когда избитые слова ложатся в тень жарой извечной
Как неестественный родник, наполнит утренним туманом, и смесь из зерен на устах, как грань истории прошедшей,
осколок будущего сна…
Как покоривший ил наносный, и старый и густой камыш сквозь монолог проросший…
и холодок растопленного дна… и диалог размокший…
Синий туман за крыльцом и, наверное,
В ста километрах, и дальше – туман.
Что ты задумалась, милая, скверная,
Не различающая обман?
Что ты задумала, вера несчастная?
Глянешь в окошко – а там – пустота:
Улица, небо, звезда безучастная.
Всё незначительная красота.
Что бы сказать? Половины не пройдено,
И, обернувшись, я вижу ещё
Мать молодую, качели и родину,
Птицу, садящуюся на плечо.
Знаю я всё ж, равнодушная, пылкая,
Сквозь расстояния и года
В теплой кровати, в подъезде с бутылкою –
Ты не обманывала никогда.
И никогда не уйдёт, не отступится
И не предаст (не предать, чего нет) –
Синий туман, безымянная улица,
Тихой звезды немигающий свет.
Опять штормит за окнами весна.
Давление меняется. Ночами
Приподнимается дневная пелена
И перед просветленными очами
Проходят женщины. Прозрачное, как спирт,
Струится время вспять, и постепенно
Они проходят, гордо и степенно,
И их приемлет трепетный эфир.
Одна из них – пришелица со звёзд.
Её глаза обращены в пространства
Неведомые. Струи светлых кос
И дивное нездешнее убранство
Блистательны и странны. Никогда
Не прикоснется к ней рука мужчины,
И в этом нет таинственной причины:
Для рук недосягаема звезда.
Другая взбалмошна, но дьявольски умна.
Красива? Нет, пожалуй, но смазлива
И ветренна, как быстрая волна
Речушки в дни весеннего разлива.
Но не проста. Мудрёною игрой
Увлечена превыше всех желаний,
И оттого-то во сто крат желанней
Тому, кто вовсе не её герой.
О третьей можно многое сказать.
Она и мать, и мудрая подруга,
Она могла бы быть женою друга
Или сестрой. Безмолвно ускользать
И прятаться за тягостной стеною
Законов совести, морали и судьбы,
Быть рядом и нигде, такой земною
И недоступной быть, увы, увы...
Четвертая капризна, как дитя,
И как дитя порою невозможна.
То движется наощупь осторожно,
То голову внезапно очертя
Бросается во тьму глухих раздоров,
То горько плачет, усмирив свой норов,
Но все напрасно. В этом вся беда.
Она проходит мимо навсегда.
Вот пятая идет сквозь чёрный мрак
Земного одиночества, в одеждах
Скрываюших лицо. Она – надежда
И безнадежность, истина и страх
Пред истиной, предчувствие беды
И жажда неизбежному свершиться.
Она себя как будто бы страшится.
Прошла, и ветер смел её следы.
Шестая предначертана судьбой,
Как крылья вдохновения – поэту,
Как невозможность быть зимою – лету,
И как влюбленным право на любовь.
Привычная, как воздух и вода,
И как вода и воздух неизбежна,
Она идет проста и безмятежна
И да пребудет в мире навсегда.
Седьмая...
За окном уже серо
И сыро. Дальний возглас электрички,
И ночь уже заключена в кавычки,
И выпадает лёгкое перо
Из рук. Будильник за стеною
Зовёт на труд неведомых жильцов...
В прозрачной тьме забрезжило лицо
И скрылось за дневною пеленою...
.
* * *
(Из драматической поэмы)
...Д о н К и х о т с трудом встает с постели, опускается на колени перед горящей в углу свечкой.
Входит А л ь д о н с а.
Д о н К и х о т (не замечая ее)
...Отпусти меня в лес, дай мне выйти еще к океану,
И не дай умереть мне в постели — дай рухнуть в ковыль
На бескрайних лугах, окаймляющих Гуадиану,
Иль — с коня на скаку меня сбрось в андалузскую пыль...
Поднимается с колен, берет кисть, смотрит на портрет.
...И скажу я своей Дульсинее, представ перед нею,
Что мой дух оставался бесстрашен и несокрушим —
Под дождем проливным ли в холодных лесах Пиренеев,
Или в снежных завалах крутых апеннинских вершин...
Слышится всхлипывание... Дон Кихот оборачивается, видит Альдонсу.
А л ь д о н с а :
...Стою тут, носом хлюпаю,
Смотрю, как вы хвораете...
(бросается к нему в ноги, плача)
...Простите меня глупую,
Сеньор, — не умирайте!..
Д о н К и х о т :
...Я не отверзну уст своих, сеньора,
И вас не стану слушать до тех пор,
Пока не встанете, не отведете взора
От — пылью всех дорог покрытых — шпор...
Альдонса в замешательстве смотрит на его босые ноги.
А л ь д о н с а :
...И поначалу если
Вас стукнуть и хотела,
Так потому, что влезли,
Все ж, не в свое вы дело...
...Но вот сейчас не спится —
И поняла, как есть:
Сеньор хотел вступиться
За эту... мою... честь...
...Вы — первый... мне попался...
Ведь в жизни моей... да...
За это не вступался
Никто и никогда...
...И, голову ломая,
Брожу вдоль частокола:
Что сделать бы могла я,
Сеньор, для вас, такого?..
...Могла б побыть у вас
До первого луча я?..
(смотрит выжидающе на Дон Кихота, затем, как бы предупреждая его ответ)
...Конечно, не сейчас —
Как только получшает...
...Не думайте, я — просто, —
Я так себя казню! —
С сеньора — нет вопроса! —
Я денег не возьму!..
Д о н К и х о т :
...Вы так открыты, так хороши...
И как, должно быть, я нелеп и страшен...
Я тронут до глубины души
Великодушием, сеньора, вашим...
К сожалению...
А л ь д о н с а :
...Я понимаю, сеньор, — с деревенщиной...
Д о н К и х о т :
...Дал обет я...
А л ь д о н с а :
...Со мною — неброской...
Д о н К и х о т :
...И не могу быть близок ни с одной другой женщиной,
Кроме Дульсинеи Тобосской...
Смотрит на портрет...
.
Мне приснилась река золотая:
Мягкий свет, достигающий дна,
На нехоженый берег, пылая,
За волной набегала волна.
Где пьют воду пугливые лани,
Где купает ежиха ежат –
В мелководье, снесенный на камни,
Мертвый рыцарь в доспехах лежал.
И с неясным тревожным томленьем
(Словно мягкий над бездной полет)
На пробитом причудливом шлеме
Робко имя прочел я свое.
На щите странный герб я увидел
И запомнил в деталях его.
Мне казалось, что я – мертвый рыцарь,
Что оттуда пол-шага всего...
Я проснулся с немой ностальгией.
По геральдике книги листал...
Но все были места то чужие,
Я же только свой город искал…
Иногда, из окошка трамвая
Вдруг блеснет, никому не видна,
В мутной дали река золотая,
Пламенеющая страна.
Дельфин
- Взирая на все человека изъяны,
Согласен, что предки его- обезьяны.
А если бы предками были дельфины,
То стали бы люди умны и едины.
Болотная черепаха
- Не имей кривые ноги
И морщинистую шею,
Я была бы, видят Боги,
На болоте топь-моделью.
Нехудо
- О, привет, дружище, ну,
Как живёшь?- Нехудо.
Потихонечку тяну.
- Молодец. Откуда?
Телевизор
- То весёлый я, то строгий.
Вся семья всегда мне рада.
Я- как друг четвероногий,
А выгуливать- не надо.
Сердит давно...
Бог на людей сердит давно,
А потому и строг:
Ведь слышит он от них одно:
« Дай, Бог! Дай, Бог! Дай. Бог! «
А сирень под окном,
как земля под огнём -
на дыбы, словно взрывом подъята..
Полыхают кусты,
в них соцветий кресты
в четырёх лепестках режут пятый.
Что в анфас, что с торца
жжёт по воле творца –
белый, красный, сиреневый. Цветом
бьёт в упор наповал,
с тишиной пополам,
не беря за погибель ни цента.
Запах резок и густ,
словно радость и грусть
всеми порами впитаны разом
и сиреневый дым
холодит, как экстрим,
как чужой и таинственный праздник.
Ты такая ж, любовь,
над соцветьем голов
ты плывёшь одуряющим дымом,
перед тем, как отцвесть,
пятиредкостный крест,
даришь любящим,но не любимым.
Все твои миражи
в обаянии лжи,
растворясь, появляются снова,
а сирени пожар,
этот сладкий кошмар,
одурманит, пожалуй, любого.
Ну так что же, – цвети!
За тоску впереди, –
одурмань, охмури, разрыдайся!
И завянь, отплясав
по полям, по лесам
и на будущий год повторяйся...
При торжестве поверхностного глянца,
без глубины на высоте любой,
теперь вести беседу сам с собой
и ничему уже не удивляться.
Теперь, послушав Рихтера иль Каца,
сравнить сие с божественной трубой,
обрушить стены и окончить бой
пора прошла, и поздно собираться.
Крестовый дом... Но разве выпал туз?
Шестёрка пик, и полон сухогруз,
где память собрала подобно Ною
потерянное в лабиринтах зла
приданое, что муза мне дала,
серебряное всё и кружевное.
.
* * *
(Из драматической поэмы)
Дон Кихот лежит, недвижим, в постели. Рядом, на маленьком столике — груда пустых склянок, пузырьков
и бутылей, на другом столе, стоящем в углу комнаты, стоит чей-то портрет. Если внимательно приглядеться,
то можно догадаться, что это — портрет какой-то женщины. Также можно догадаться — по разбросанным на столе
тюбикам с красками, и по единственному изображенному на лице женщины глазу — что портрет не окончен.
Входит Санчо.
С а н ч о (бодро) :
...Вот, принес из лесу травку,
Уплатите за доставку!..
(Видит пустую «посуду» на столе. Удивленно)
...А где ж чебрец с кукушником?..
Отвары тмина, липы ли?..
Вы что же — все их скушали?..
(с ужасом)
Все сразу, что ли, выпили?..
Д о н К и х о т (оставаясь недвижим, слабым голосом) :
Выпил всё. Съел все коренья, —
Выл и бился я, как зверь;
В лоно вечного забвенья
Проводи меня теперь...
С а н ч о (пытаясь поднять настроение Дон Кихота) :
Сразу не померли — будете жить!..
(роется в мешке, который принес с собой)
...Гнидной травы пожевать для затравки,
Волчьего корня в ноздрю заложить —
Тут-то оно и пойдет на поправку!..
Д о н К и х о т :
...Уж твоя мне стряпня!..
С а н ч о
...В ухо — «божьей смолы»...
Д о н К и х о т :
...Похоронишь, сообщник и друг,
В чистом поле меня, у подножья скалы,
Где растет над источником дуб...
С а н ч о :
...Что же — в поле, значит в поле...
...Вот он, здесь, помет соколий...
Д о н К и х о т :
Горький он очень...
С а н ч о (с нежностью) :
...Да, он уж таков!..
(глядя на поморщившегося Дон Кихота)
Здорово, все ж, она вас черпанула! —
Мало вам старых своих синяков —
Бросились вдруг на Погонщика мулов!..
Д о н К и х о т :
...На небесах, мой сын, поверь мне,
Зачтут нам подвиг сей...
С а н ч о :
...Но т у т
Нам за него, сеньор, в таверне
Полкварты пива не дадут...
(продолжая вынимать из своего мешка «чудодейственные травы», пузырьки и бутыли)
...Чтоб дыханье не угасло —
«Апарисиево масло»...
... И болеутоляющие воды
Купил у кинтанарских скотоводов...
... К ранам, знамо дело,
Приложить осоки,
Выжать чтоб из тела
Все дурные соки...
...Корень щавеля конского, смешанный с грязью,
Да немножечко корпии с белою мазью...
Дон Кихот с ужасом смотрит на всю эту аптеку и на приготовления Санчо.
...Днем — полынь, чеснок — в ночи,
Поутру — глоток мочи!..
Дон Кихот отбрасывает одеяло, вскакивает в негодовании на постели. Санчо, напуганный такой реакцией
сеньора, на всякий случай, отходит чуть подальше от него.
(показывая на все свои препараты)
...Так — бабка моя, вроде...
Здоровье же зато...
Да знают все в народе...
Д о н К и х о т (с трудом сдерживая негодование) :
...Я — рыцарь или кто?!.
Уж трижды на том свете
Сегодня...
С а н ч о :
...Д’вот вам крест!..
Д о н К и х о т :
...Я был, и все — от этих
Твоих народных средств!..
Но рыцарь должен — сказано в «Анналах» —
И это — т а к, тому примеров — масса! —
Чтобы напасть любая миновала —
Отпить глоток «Бальзама Фьерабраса»!..
Упоминание этого «бальзама» приводит Санчо в неописуемый ужас.
С а н ч о :
...О нет, сеньор!.. Неужто вы забыли,
Как капля «животоворного» бальзама
Свалила с ног огромного цыгана —
Неделю его в чувство приводили!..
Уж эта смесь попортила мне крови!..
При вашем-то теперешнем здоровье —
Ой, выбросьте, сеньор, из головы —
Достаточно пригубить лишь, не боле,
Чтоб я отнес вас в ваше «чисто поле,
К источнику, к подножию скалы»!..
Дон Кихот неумолим. Он развязывает болтающийся на тесемке, обвязанной вокруг его шеи, маленький
мешочек, наливает в чашку воды из кувшина, отсыпает туда из мешочка немного какого-то порошка: клуб
дыма вырывается из чашки и заволакивает всю комнату, какое-то мгновение ничего не видно, только слышно
шипенье и бульканье в чашке, затем дым рассеивается — Дон Кихот стоит на кровати с чашкой в руках.
То, что он начинает петь — это что-то нечто среднее между ритуалом и средством придать самому себе
мужества, необходимого для того, чтобы отхлебнуть этого зелья.
Д о н К и х о т (поет) :
...Когда не держит меч рука,
Когда в крови твоя кираса,
Тогда достань из тайника
Рецепт с Бальзамом Фьерабраса!..
«...Смерть входит тихая, как мышь...» —
Сказал поэт Торквато Тассо...
Но встречу с ней ты отдалишь
Глотком Бальзама Фьерабраса!..
...Когда ж окончится твой путь
Во мгле теряющейся трассой,
То на прощанье не забудь
Глотнуть Бальзама Фьерабраса!..
Он выпивает содержимое чашки, по телу его проходит крупная дрожь; выронив чашку из руки, он падает,
как подкошенный на кровать, какая-то сила подбрасывает его несколько раз вверх, он вцепляется в кровать,
изгибаясь в судорогах и, наконец, вытягивается, недвижим.
Санчо, забившись в угол, наблюдает за ним.
Видя, что Дон Кихот не двигается, он начинает выть.//
С а н ч о (воя и всхлипывая) :
...Не послушали вот Санчу...
Что же я скажу Ламанче-е-е?..
(плачет)
Д о н К и х о т (сдавленным голосом) :
...Вот так страдал дон Фелистир,
Когда его взял в плен Ги Скон:
Ему поставили клистир
Из ледяной воды с песком...
Санчо, обрадованный тем, что Дон Кихот еще жив, бросается к нему, но тот останавливает его жестом.
...Оставь меня, но прежде свет...
(кивает на оконную штору, загораживающую свет)
...Впусти, и кисти приготовь...
(обращаясь к портрету Дульсинеи)
...Нет! Не окончив твой портрет,
Я не уйду, моя любовь!..
.
Schizo ( греч.) – раскалываю
Phren ( греч.) – сердце, душа, ум, рассудок
Положи мя яко печать на сердце твоем,
яко печать на мышце твоей: зане крепка
яко смерть любовь, жестока яко смерть
ревность: стрелы её – стрелы огненные.
(Песнь Песней)
Я целую тебя – ты не знаешь об этом... Ты – не здесь...
Снег летит над усталой Землей... Шорох звезд... Шепот снов...
Лед прозрачных надежд и намеков на праздник...
Новый Год над планетой промчался хвостатой звездой,
Прихватив с собой счастье случайно... почти мимоходом...
Слов больных злые спазмы! И в горле – наждак!
Сердца ком как из ваты! Невозможное – где-то!
Но я разве об этом? Как странно! Смотри,
Расчерчу для тебя полотно – черный-черный квадрат,
Полный смысла и вялотекущей шизофрении.
Это – наша судьба, это – то, что прошло,
Это – то, что еще впереди, то ли скажется, сбудется ли?
Это то, что уже никогда не случится –
Да и к лучшему! Бог мой, прости!
У прозрачных домов застекленные крыши.
Видишь? – Вижу! Всё у всех – как всегда и везде!
Отражается всё – как в стоячей воде.
Почему не понять, не принять, рвать на части,
Тянуть, отодрать от себя эту душу? От чего же так душно
На морозе стоять? Застывая, душа поднимается к небу
Тонким слабым дымком... Забывает над прошлым победу...
Никогда не вернется сюда... никогда... никогда... никогда...
И – беда не беда! Просто выросла ТАМ лебеда...
Ну, а ЗДЕСЬ – лишь татарник колючий, отцветший давно...
Всё равно... Всё – равно!..
Суть вещей уравнялась линейкою жизни,
Но подранена смертью...
И опять – «положи ты меня, как печать,
На уста и на сердце свое...» Только в смерти лицо засверкало
Как мрамор – прожилками счастья... Разве этого мало?..
Нет дороги и нет тех заклятий, что откроют тяжелые двери в
тот рай...
Да и есть ли они – эти двери?.. «Никому не прийти назад...»
Не остаться в живых... И последний герой уходит походкой
усталой...
На плече карабин... Нет уже боевого запала... Взгляд застывших зрачков...
Всё сначала... с начала... с начала...
Но без нас, но без глаз, без улыбок и щебета детства...
Никуда от себя ведь не деться!.. И – горбатых могила не
правит!
Всё исправят надежды снега! Как озимое поле накроют они до
весны,
А под ними трава – молода, зелена и глупа! Всё надеется –
осень не будет!
И не сбудется злая судьба – то ли лечь под косой, то ли
просто отцвесть,
То ли просто отпеть, отгореть, словно роща златая...
Злая... злая... злая судьба...
И вдогонку – так страшно – слова:
Ум расколот... рассудок... душа... отлетела...
Тише, Цезарь, все в порядке!
Ты у нас – душа святая,
Ты – боец не за награду.
Что, пора уже, светает?
Заходи, мы будем рады.
Анатолий Крупнов
Тише, Цезарь! Всё проходит!
И любовные качели
Вечно юной Клеопатры
не единожды взлетели!
Всё у нас и так в порядке.
Чинно ходят все в сандалях!
И хитоны ладно сшиты.
По утрам все на зарядке.
Где ты, милый? Что ты? С кем ты?
Мы тебя не позабыли.
Мы тебя вспомянем просто,
наливая всем, кто милы.
Рубикон нам, как Акоста.
За него ещё не пили!
А Акоста, словно пламя.
Здесь ведь нет его могилы.
О бессмертии он спорил!
Отвергал догматы церкви.
И покончил с жизнью косной.
И ушел во Внеземелье.
И не ждать теперь ни яда,
ни меча от друга в спину!
Не печалуйся, не надо,
не зови бедой кручину!
Всё проходит, друг мой Цезарь!
Всё пройдет, как ни печально!
Будь ты даже принадлежен
к высшей касте так брутально.
Не печаль свои ты брови,
посмотри на Клеопатру.
Далеко ещё до крови.
Время вспять течет – не рад ты?
Вечно юные качели
вечно пламенной богини
И иной любви метели
ищут нас по свету ныне.
Цезарь, Марк, Брут, Клеопатра –
только имя, только звуки.
Наступает наше завтра –
и протягивает руки.
Замирая от печали,
от бессмысленности жизни,
на качелях мы качаем
наши слёзы, наши мысли…
Там ярче солнце и мокрей вода.
Нас ждут всегда и нам открыты двери.
Мы приезжаем в эти города,
Заходим в дом и веря, и не веря.
Переступив знакомый так порог,
Вдруг видим все вокруг совсем иное.
И то, что нам никто сказать не смог
Внезапно хлещет нас больнее втрое.
Ошметки прежней жизни по углам,
И запах тонкий старческого тела...
Не прячь глаза! Гляди, гляди! Ведь там
Ты сам – потом... Боишься? Эко дело!
Не трусь, дружок! Смотри, запоминай.
Здесь сходятся что «было» и что «будет».
Толпятся тени, спутав ад и рай,
Взяв за основу фальшь обычных буден.
Да ты бежишь? Ну что, кишка тонка?
Ты, безусловно, честный добрый малый.
Закрой страницу эту, ведь пока
Тебе здесь оставаться не пристало!
2007-05-11 11:57*** / Татьяна Пухначева ( Puh)
Печаль моя тонка,
Так тают облака,
Так слабо пахнет воздух на границе.
Закрой глаза пока
Тебя несет река...
Во сне опять увижу ваши лица.
Легка моя печаль,
В ней умолкает даль,
И еле слышен посвист крыльев птицы.
В ней чист и нежен снег,
Сквозь занавеси век
Во сне опять увижу ваши лица.
Нет ничего верней,
Чем позабыть о ней,
И делать вид, что все идет как надо.
Пока течет река,
Пока издалека
Еще не видно пасмурного сада.
Внезапно мысль:
да ведь она – старуха!
Движенья мелкие, согнутая спина.
И левое, неслышащее ухо
Платком прикрыто.
Кожи желтизна
Уже не кажется желаемым загаром.
Прощальный слабый взмах худой руки,
Такой знакомой, маминой...
Ударом
в груди вдруг дрогнуло,
и сжало как тиски.
Не едать воробьиной гадости,
Не видать соловьиной сладости,
Не держать мне перо морское.
Это жизнь, это что такое?
Это словно на солнце пятнышко,
Это лампу поставить рядышком
И руки своей отраженьем
Чашке с чаем придать движенье.
Так сидеть и нести бессмыслицу.
Кошку старую звать Кирилицей.
Приласкать, отпустить и снова –
Не спасти ожившего слова.
Смотри: линолеум городской
Пылью взят и тоской.
Он предо мною лежит доской,
И я иду по доске.
Шаг – и небо летит строкой,
Шаг – и шар голубой
Вьется и кружится над строкой,
А я иду по тоске.
Смотри: мне плохо, но я иду,
Не спотыкнусь, не упаду.
Как по доске, по тоске иду,
Думая на ходу:
Пусть вполовину мой шарик сдут,
То, что не там – непременно тут.
И я это, Господи, здесь найду.
Думаю, что найду.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...310... ...320... ...330... ...340... 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 ...360... ...370... ...380... ...390... ...400...
|
