|
|
Тишина глуха и незнакома,
Блюдце замерло, окаменел пиджак.
Мама говорит по телефону…
Всё не так, ты знаешь, всё не так.
Ты ведь знаешь, что бы не случилось,
Будут тикать тихие часы.
Мама, ты зачем остановилась
У багровой тонкой полосы?
Не крича, не поднимая руки,
Только взгляд, усталый и родной.
Сколько в нём любви, любви и муки,
Сколько в нём неузнанного мной.
Пора взойти из угольного дома
И на себя взглянуть со стороны:
Твои черты так трепетно знакомы
И оттиску мгновенному равны.
Себя я опознаю по узору,
По сочетанью кукольных примет.
Мне два крыла – и буду чёрный ворон,
Но чёрный глаз – и буду пистолет.
Не выходи из дому без перчаток,
Твоё окно в себя обращено.
Храни свой безымянный отпечаток
И пей глазами чёрное вино.
Простите, что так холодно, мой милый,
держусь за Вас не греющей рукой,
литой чугун, последние перила,
фонарный блик, тревожимый рекой.
Простите, что так холодно сегодня,
вчерашним днем слетела вся листва,
волной свинцовой плещется о сходни
тяжелая холодная Нева.
Готовы к перелету как две птицы,
но мы, увы! – теперь из разных стай.
И на на свое замерзшее "простите"
я слышу Ваше – дальнее – «прощай».
Мне не надо прозрачного сада.
Мне не надо водицы в горсти.
Мне не надо любимого взгляда.
Я прошу: ничего мне не надо.
В этой тихой и сложной траве,
В песне птицы, что не начиналась,
Но всегда была. Был и ответ.
Был высокий негаснущий свет.
Пусть ни разу, ни разу Твой взгляд
Не коснулся меня – мне не надо.
Птицы неразличимо летят.
Повторяй еле слышно: «Тот сад
Был всегда во мне».
Как будто ничего не начиналось.
Фонарик плыл. Как лодочка. И вот
В тридцатом веке, скажем, кто-то встал
Из-за стола. И раскрывает книгу.
Как будто ничего не начиналось.
Но строчки проясняются. И вот.
Подходит кто-то к берегу. И смотрит.
И видит: по реке плывёт фонарик.
И в этот миг я в комнате стою
И говорю: Увидь меня, увидь меня.
Перед тобою, Господи, стою
В неясном свете нынешнего дня.
Который никогда не начинался.
Который, словно веточка, качался
На дереве, растущем из огня.
И тёмная сейчас, и белая потом
и сам я между них, как между звёзд нежнейших, –
созвездие Любви, – не танго вам втроём,
созвездие Беды, – союз мужчин и женщин.
И белая во сне, и тёмная в бреду
и я меж бредом, сном – не жив, не умираю,
от первой до второй расхристанный иду,
перед какой себя отчаянно играя?
Да, – быть или не быть, да, – пить или не пить,
да, – жить или не жить? Ни тёмною, ни белой
себя не объяснить, и хочется завыть,
и хочется забыть всё то, что я наделал.
И тёмная сейчас, и белая потом,
войдя в меня, назад отчаяньем вернутся,
и каждая воздаст всё то, что поделом
я заслужил в чаду любовных революций.
И тёмная моя, и белая моя,
и я меж них, как тень, их оттенивший нежность,
любимая моя и нелюбимая –
мы, как там ни крути, наверно, неизбежность.
И тёмная прошла, и белая пройдёт,
за то, что жизнь одна, за то, что больше нету.
Где тёмная вода, – там белый пароход
торит меж тьмой и тьмой свою полоску света.
Падает чашка с края стола.
Смотрит кот из угла.
Стой. Загадай – пока чашка летит:
Что тебя ждёт в пути?
Ещё ты успеешь сказать: прости.
Мне тебя не спасти.
В окно погляди и раскрой окно:
Небо огнями полно.
А чашка летит, а тебе сто лет.
Хочешь, я дам совет?
Не дожидайся и выйди вон –
Ты не услышишь звон.
2006-12-04 01:291 / Тинус Наталья ( tinus)
И этот Петербург, и тарахтенье ставен
мне снятся, и тревога мне навеки,
и что в сравненье с тем, что ты оставил,
когда здесь замерзают даже реки.
И эта жизнь – лошадка без пробега,
и сколько я таких напроживаю,
и сердце быстро устает от бега,
гудит, как пароходик уплывая.
И этот миг, взамен других не будет,
я под копирку сохраню едва ли,
и только руки нежность не забудут,
хоть их иные быстро забывали.
Так знай, медлительный мессия,
Мертворождённая любовь:
Течёт всё так же к морю Обь,
Всё с той же скоростью и силой,
Не собираясь развернуться
И – вспять! И – с Волгой! И – с Днепром!
И только тучи в клочья рвутся,
Живьём картины Гейнсборо.
На катере – матрос в берете,
Он курит едкую махру,
Флажок – тебе письмо в конверте,
Гудок прощальный на ветру...
Насколько злее стала квинта!
В Оби не водится медуз,
Кисель воды прозрачно-пуст,
Бесстрастно-нежен... Меццо-тинто.
И мимо город – мирно, мерно.
Укрылись маревом дома,
Кому – очаг, кому – тюрьма,
И не уплыть, что характерно,
И не уплыть... На то бесовский
Расклад: морока, маета...
И тут бессилен Айвазовский –
Свинцовость. Ветер и вода.
Нащупав пальцами ключи,
Три шага до обитой двери.
И дверь открой, и свет включи,
И сядь на стул, себе не веря.
Глядишь в оконное стекло
И видишь – снег… В июне, в мае.
Всё тополями замело.
Всё тополями.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...740... ...750... ...760... ...770... 779 780 781 782 783 784 785 786 787 788 789 ...790... ...800... ...810... ...820... ...830... ...850...
|