|
|
Ничего не скажешь, слезой не вымолишь.
А в моих глазах появилась старость.
С голубого кружка и силой не вымоешь
глубину мазка и с ресниц усталость.
Сколько мы с тобой, сколько не виделись?
Сколько ты крестов потерял-повыронил,
сколько юных жен привелось-повывелось,
столько мне мужей ямы рыли-вырыли.
Ничего, дружок, нас Господь простит:
под ногами скрипнет карельский пол,
знаю, свидимся, знаю, засвистит
из взаимных уст выпорхнув, глагол.
Раскрой свои глаза:
Ты видишь это небо,
Ты видишь стрекозу
И облако в реке.
А я стою внизу,
Выкрикивая небо…
И облако в реке.
И стрекоза в руке.
Ты видишь: муравей
Почтенного размера
Снял шляпу и глядит:
Как небо высоко.
Поди его найди
Такого–то размера –
Ведь он так высоко,
А мы так далеко.
Но с наших двух орбит
Так ясно и так слышно,
Как что–то там, вдали,
Благословляет нас.
Утешит, утолит,
И свет сойдет неслышно
И на притихших нас,
И на притихших вас...
Вы говорите, что всё кончится,
а мне не хочется, не хочется,
а вы твердите, – всё кончается...
Но вас забыть, – не получается.
Вы говорите, как попутчица,
что вместе выйти не получится,
то упрекнёте, как сообщница,
что это всё добром не кончится…
Вы меня дразните насмешливо,
как будто яблочком – на, съешь его!
то так сурово брови хмурите, –
не объегорите, не обмишурите…
И я, в котором похоронены
надежды столькие, что вроде бы
сам должен стать – помойкой, кладбищем,
в душе опять небесный лад ищу.
Вы сомневайтесь, сомневаются,
те, кто себя понять стараются,
а тем, во всем самоуверенным,
на это просто нету времени.
Вы говорите, говорите же,
глазами неба града-Китежа,
неутолёнными озёрами,
вдруг, потемневшими, ознобными.
Мне так в другое верить хочется,
чем в то, что это скоро кончится,
ведь даже в то, что жизнь кончается,
поверить мне не получается…
Между цветком и небом
Шмель стоит и не дышит.
Ноги шмеля – в нектаре,
В облаке голова.
Дай золотую руку:
Шёлком цветок твой вышит.
Спой про чудесные дали,
Мысли мои – трава.
Я в золотую руку
Не насмотрюсь, пусти же,
Я подхожу к трамваю,
Вскакиваю в вагон.
Там, в том конце вагона…
Пробраться бы мне поближе –
Птиц говорливых стая,
Галок или ворон.
Кто–то толкает сумкой,
Кто–то сует билетик,
Кто–то кого–то – «сукой»…
Шмель у окна дрожит.
В давке трамвайной нету
Ни тех, ни, конечно, этих,
Что просто протянут руку,
Спасут от вороньей лжи.
У неё на коленях сумка:
Шёлком цветок там вышит.
Она смотрит в окно куда–то,
Подперев щёку рукой.
Моя остановка. Что ж ты
Стоишь и совсем не дышишь?
Шмель гудит полосатый.
Успокой меня, успокой.
А она, так светло и прямо:
«Не дышите вы слишком громко»,
Улыбается: "тише, тише,
Вы мешаете спать малышу",
И протягивает с золотою,
С золотою рукой ребёнка…
Плачет шмель и стоит, не дышит.
И я плачу, и не дышу.
Так и так и так.
Музыка где-то рядом.
Это было невозможно.
Я пошёл гулять.
Так и так и так.
Итак, итак, итак…
Синяя взлетела птица.
Мальчик машет рукой.
Сердце бьётся в такт.
С чем? С этим невозможным.
С рюшечкой на стене,
С господи помоги.
Остановиться мне.
Я подымаюсь на гору.
Ветер в долине смолк.
Белая лошадь смеётся.
Рядом стоит старик.
У старика кувшин.
Не лёгок он, не тяжёл.
Дождик, смотри, пошёл.
Так и так и так.
Верить во что угодно.
Белый волчок вертеть.
Музыка где-то рядом.
Остановись, скажи,
Лёгок кувшин иль тяжёл?
Лёгок или тяжёл?
Музыка настигает…
Мальчик, ты был старик?
Помнишь ты эту песню?
«Ты про-во-жа-ла...
И обещала…»
Кому ты махал рукой?
Так и так и так.
Перевернуть страницу.
Музыка входит в дверь.
«Лёгок. Тебе. Не помню».
Под землёй тишина, благодать,
Ни цветка, ни луны не видать.
Ни цветка, ни луны, ни войны.
Тишиною карманы полны.
Ты зачем на колени упал?
Гимнастёрку свою замарал?
Ты лежишь уже тысячу лет,
А в глазах – ослепительный свет.
Дотянусь до тебя я рукой.
Белый свет разольётся рекой.
Чёрный ворон над полем кружит,
И река голубая бежит.
Это будет всегда и теперь:
Золотой улыбается зверь,
Золотая восходит луна,
И тебя вспоминает она.
Я обожал ее безумно,
и поступал не так разумно,
как должен поступать мужик,
но я втянулся и привык:
ходил вокруг, вертелся близко,
таскал цветы, водил на диско,
и из последних самых сил
я на руках ее носил.
Произведения искусства
ей посвящал в порыве чувства –
и ведь писал такие песни,
которых не было чудесней,
и под окном их пел публично,
а также просто неприлично
настолько часто ей звонил,
что этим папу разозлил.
Он вышел вниз, забрал гитару –
сказав, что любит лишь Ротару –
и поломал о корни пня.
Спасибо, что не об меня.
Знакомые удивлены:
готовлю борщи, блины,
несу на одежде чад
туда, где скрипки звучат,
где рифмой блажит стило
возвышенно и светло...
Да разве меня найдёшь
патлатой и в джинсах-клёш,
чтоб все заготовки впрок
уже растоптал хард-рок,
чтоб мой вышивал "Харлей"
цветочки вокруг «Жигулей»...
На твёрдом небесном дне,
в таком неприступном сне
достанешь меня, вернёшь...
Но это не я, а ложь.
Ночь близка,
на ветвях сгустилась тень.
Стал лиловым
летний тающий день.
Стал он призраком,
вечерним ветром стал,
проплыл вглубь аллеи
и там пропал.
С листьев лип
на траву стекает лень,
и к ладоням
льнет стволов их шагрень.
Растворяется
в небе день как каприз,
плывет легкой дрожью
вечерний бриз.
Будет дождь,
теплым медом пахнет пыль,
на аллеях
нежных сумерек штиль.
В старом парке сон,
исчезает время здесь,
вернется ли снова
оно?.. Бог весть.
не издаются этих лет святые ниши
а где твой чёрный пистолет а где мой рыжий
крапивой поймана в трусы вся наша зелень
потом лишь капельки росы за взгляд олений
и если нас переиздать в переиздате
другою жизнью жить опять их виноватя
то где твой чёрный пистолет и где мой красный
перестрелялось столько лет и всё напрасно
август 2006
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...740... ...750... ...760... ...770... ...780... 781 782 783 784 785 786 787 788 789 790 791 ...800... ...810... ...820... ...830... ...850...
|