|
|
Ты снишься – на убой,
ты снишься – наповал,
встаю, а ты ещё мне снишься...
Я столько лет с тобою кайфовал,
уже бы вырос наш сынишка.
Теперь ты далеко,
подальше только смерть,
и между – сны, в тумане островами,
в котором
нас уже не разглядеть,
в который
превратимся сами…
На горе виноград,
Слаще ягоды нет.
На горе целый день
Птица песню поёт.
Песня льётся с горы
И сладка словно мёд,
Но и всё ж виноград
Слаще сахарных пчёл.
Виноград под горой,
Горче нету его.
Под горой не слышна
Песня птицы и пчёл.
Тишина так горька
И глотать горячо.
Горечь ягоды всё ж
Горячей и горчей.
На горе, под горой
Виноград,
Виноград.
Птица, в горло ужаль,
Песню спой мне, пчела.
Будет сладко – я рад,
Горько будет – я рад.
Ведь всю музыку, всю –
Тишина родила.
Мы воруем минуты, секунды, мгновенья,
у работы, семьи, суеты...
Преступивший закон есть преступник, по общему мненью,
но за кражу любви вы еще не создали статьи!
Нас украли давно друг у друга до встречи друг с другом,
только в этом вся наша вина, в общем, и состоит.
Жизнь летит по прямой. Это прошлое ходит по кругу,
то подталкивает, а то сзади запретно свистит.
Ну а мы, ну а мы заворожено за руки взявшись,
к сердцу сердце прижав, погружаясь в сладчайшую дрожь,
замираем от нежности в полусвершившемся настоящем,
где лишь мы и любовь, а что было и будет, все ложь.
Прокуроры семьи всех собак на меня понавесят.
Адвокаты любви отработают честно свой хлеб,никого не любя.
Кандалами звеня, – я и ими спою тебе Песнь,
я, во мрак уходя, и оттуда увижу тебя ...
* * *
Мне любовь – галерные заботы,
Воз долгов бессрочных ночь и день,
Долгий рабский труд отбил охоту…
Больше не хочу страстей-страстишек,
Коли сносит крышу набекрень,
Хватит, нахлебался, даже слишком…
Женских тайн манящая истома,
Совершенство, зыбкое, как тень,
Обратились режущей оскомой…
На юру курганом-горемером
Я застыл, обуглен, как кремень,
Никому не значащим примером…
Тишина глуха и незнакома,
Блюдце замерло, окаменел пиджак.
Мама говорит по телефону…
Всё не так, ты знаешь, всё не так.
Ты ведь знаешь, что бы не случилось,
Будут тикать тихие часы.
Мама, ты зачем остановилась
У багровой тонкой полосы?
Не крича, не поднимая руки,
Только взгляд, усталый и родной.
Сколько в нём любви, любви и муки,
Сколько в нём неузнанного мной.
Пора взойти из угольного дома
И на себя взглянуть со стороны:
Твои черты так трепетно знакомы
И оттиску мгновенному равны.
Себя я опознаю по узору,
По сочетанью кукольных примет.
Мне два крыла – и буду чёрный ворон,
Но чёрный глаз – и буду пистолет.
Не выходи из дому без перчаток,
Твоё окно в себя обращено.
Храни свой безымянный отпечаток
И пей глазами чёрное вино.
Простите, что так холодно, мой милый,
держусь за Вас не греющей рукой,
литой чугун, последние перила,
фонарный блик, тревожимый рекой.
Простите, что так холодно сегодня,
вчерашним днем слетела вся листва,
волной свинцовой плещется о сходни
тяжелая холодная Нева.
Готовы к перелету как две птицы,
но мы, увы! – теперь из разных стай.
И на на свое замерзшее "простите"
я слышу Ваше – дальнее – «прощай».
Мне не надо прозрачного сада.
Мне не надо водицы в горсти.
Мне не надо любимого взгляда.
Я прошу: ничего мне не надо.
В этой тихой и сложной траве,
В песне птицы, что не начиналась,
Но всегда была. Был и ответ.
Был высокий негаснущий свет.
Пусть ни разу, ни разу Твой взгляд
Не коснулся меня – мне не надо.
Птицы неразличимо летят.
Повторяй еле слышно: «Тот сад
Был всегда во мне».
Как будто ничего не начиналось.
Фонарик плыл. Как лодочка. И вот
В тридцатом веке, скажем, кто-то встал
Из-за стола. И раскрывает книгу.
Как будто ничего не начиналось.
Но строчки проясняются. И вот.
Подходит кто-то к берегу. И смотрит.
И видит: по реке плывёт фонарик.
И в этот миг я в комнате стою
И говорю: Увидь меня, увидь меня.
Перед тобою, Господи, стою
В неясном свете нынешнего дня.
Который никогда не начинался.
Который, словно веточка, качался
На дереве, растущем из огня.
И тёмная сейчас, и белая потом
и сам я между них, как между звёзд нежнейших, –
созвездие Любви, – не танго вам втроём,
созвездие Беды, – союз мужчин и женщин.
И белая во сне, и тёмная в бреду
и я меж бредом, сном – не жив, не умираю,
от первой до второй расхристанный иду,
перед какой себя отчаянно играя?
Да, – быть или не быть, да, – пить или не пить,
да, – жить или не жить? Ни тёмною, ни белой
себя не объяснить, и хочется завыть,
и хочется забыть всё то, что я наделал.
И тёмная сейчас, и белая потом,
войдя в меня, назад отчаяньем вернутся,
и каждая воздаст всё то, что поделом
я заслужил в чаду любовных революций.
И тёмная моя, и белая моя,
и я меж них, как тень, их оттенивший нежность,
любимая моя и нелюбимая –
мы, как там ни крути, наверно, неизбежность.
И тёмная прошла, и белая пройдёт,
за то, что жизнь одна, за то, что больше нету.
Где тёмная вода, – там белый пароход
торит меж тьмой и тьмой свою полоску света.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...740... ...750... ...760... ...770... 779 780 781 782 783 784 785 786 787 788 789 ...790... ...800... ...810... ...820... ...830... ...850...
|