|
|
Кузнечик в платьице нарядном
По полю шёл.
И вдруг увидел: что-то рядом
Нехорошо.
Сжималось, билось что-то рядом
В траве большой,
И посмотрело диким взглядом,
И – хорошо!
И хорошо и страшно как-то
В большой траве:
По телу павшего солдата
Шёл муравей.
В глазах усталого солдата
(Не умирай!)
Светилось, помнилось: когда-то
Был первый май.
И был ребенок, и по полю
Без майки шёл.
Чего ж расстраиваться, коли
Так хорошо?
Так хорошо, а коли, коли,
Закончив жизнь –
Кузнечика увидишь в поле –
Ты улыбнись.
В печи кружевной выпекается хлеб,
Прозрачная рыба лежит на столе.
И призрачен день, и блаженен тот час,
Когда приглашают на трапезу нас.
Когда умываем мы руки свои
В воде (а как будто в прозрачной крови) –
То падает свет, и себя не узнать,
И в комнату входит мать.
И каждого (каждого!) просит к столу
И прядку зачёсывает: «я ждала».
И белый ангел, что рядом уснул,
Садится за край стола.
I
Никогда я не сумею
написать про Виолетту,
что гуляет на морозе
с пол-второго до пяти,
потому что сатанею
я от приступов мигрени,
потому что я ревную
Виолетту ежедневно
и гуляю где-то рядом
(с пол-второго до пяти),
чтоб увидеть как скучает,
как тоскует Виолетта,
как замёрзший кончик носа
Виолетты – побелел,..
Но опять она вздыхает,
на часы взглянула – хватит.
И, в надежде озираясь,
двадцать раз остановившись,
нарочито тихим шагом
огорчённая бредёт,
по нехоженому снегу
будто просто так петляя,
самой длинною дорогой
возвращается домой.
И сегодня (как во вторник)
я иду за нею следом,
точно так же незаметен
как в пустыне – саксаул;
в двадцати шагах за нею...
в двадцати моих шагах,..
в двадцати шагах, которых
я не сделал в понедельник,
погибая от мороза,
стоя от неё на север
в двадцати её шагах...
На которые конечно
у неё не хватит силы:
ветер – с севера, и вьюга
заметает ног следы,..
те следы,
следы по снегу,
что я должен сделать к югу,
проложение которых
я оставил
до среды...
II
Никогда я не сумею
Написать про Виолетту.
Виолетта – это город
На слиянье трёх дорог.
Чтоб влюбиться в этот город,
В Виолетту едут летом,
Чтоб никто от зимней стужи
В Виолетте не продрог.
Очень трудно человеку
Говорить про Виолетту.
Виолетта – это рыба
Трёх исчезнувших морей.
Это вымершая рыба,
Чьи изящные скелеты
Мы находим при раскопках
Вавилонов и Помпей.
Виолетта – это остров
С неизведанной лагуной,..
Виолетта это месяц
Лунных трёх календарей,..
Виолетта это имя
Беспощадного тайфуна,..
Это – Бог Большой Удачи
Африканских дикарей...
Разве можно в полной мере
Рассказать про Виолетту?..
Виолетта – это море,
И впадают три реки,
Три реки впадают в море,
Наливая море это
Серым цветом глаз любимой
И теплом её руки.
Виолетта – это море...
Высыхающее море...
И стоит на море город
У слиянья трёх дорог...
В этом городе влюблённых
Высыхают слёзы горя...
Написать про Виолетту
Я, увы, опять не смог.
Дрожат снежинки мишурою
в морозном воздухе качаясь,
кружат над темной головою
и улыбаются прощаясь.
Несутся образы прохожих
к подъезду сонному причалив,
тот справа на тебя похожий,
так взгляд печален.
И кажется, начнется снова
хороший день, возможно, завтра
вдруг будет чудом околдован
декабрьский завтрак.
Так может быть, совсем случайно
на улице (как будто ближе)
в какой кофейне или чайной
тебя увижу.
***
Ты боишься любви,
Ненавидишь дружбу,
Презираешь жестокость,
Осуждаешь предательство.
Ненавидишь унылые обстоятельства,
Тяготишься цепями обязанностей
Избегаешь давать обещания,
Не желая малейшей связанности.
Ты поверишь в любовь,
Оценишь дружбу,
Примиришься с жестокостью
Переживешь ты предательство.
Будут новые обстоятельства,
И желанные обязательства
Будут в верности обещания,
И настанет иное время –
Время неземной окрыляющей сладости.
Если бы я был женщиной
С глазами ультрамариновыми,
Полюбил бы я деревенщину
И сбежал бы в края соловьиные.
Нарожал бы детей до небушка
И кормил бы их грудью, маленьких,
И ходил бы зимой за хлебушком
К автолавке, в дырявых валенках.
По утрам бы вставал до солнышка,
Умывался б слезами горькими
И доил бы свою Буренушку,
И встречал бы с улыбкой зорьку я.
Но горит в штанах правда-матушка,
Необузданная формация.
Что ж мне делать, скажите, ребятушки?
Не решиться ли на операцию?
(написано как отклик на http://zhurnal.lib.ru/g/gushina_d_s/u78.shtml Мотивы осени [Лаки])
Шелест дождя растворит на твоем полустанке
Шорох шагов по пустынным тропинкам души,
Где замолчавшее имя упрямым подранком
Просит свободы. Потерей оплачена ширь?!
Капли твердят: пережито... простить невозможно...
Дробью в песок оправданий извечный мотив.
Сколько же жить зачарованым стаей безбожной
Темных ночей – отточить расставания стиль.
Листья шуршат. Посеревшие ветви – знамёна.
Лето ушло, дверь в зелёную пору на ключ...
Больше 'ничьи' – лабиринт приглашает бездомных
Зиму кружить, проверяя надеждой 'люблю'.
24.11.2004
/из цикла 'Созвучие'/
Простите меня...шшш... простите,
я знаю, что Вы...шшш... не спите,
всю долгую ночь Вы не спите
и курите, глядя в окно.
Рукой обхватив...шшш... предплечье,
Вы тот вспоминаете вечер –
ко мне Вы спешили на встречу
и зонт свой
за-
бы-
ли
в ав-
то.
Ломаю в отчаяньи руки,
...шшш...сколько обиды и муки,
совсем не заслуженной муки,
Вы дарите...шшш... просто так!..
Вам сладко мое униженье,
как медленны Ваши движенья,
как холодны Ваши движенья,
и мне не
со-
греть-
ся
ни-
как!..
Прошу Вас... не все безнадежно,
и что-то поправить...шшш... можно,
но только...шшш... если возможно, –
давайте утра подождем!...
Вы курите горько и молча,
и мне тоже жаль, что испорчен,
совсем безнадежно испорчен
Ваш галстук
вче-
раш-
ним
до-
ждем.
...ш-ш-ш...ш-ш-ш...ш-ш-ш...ш-ш-ш...ш...
Откроется не вдруг и не однажды –
А постиженьем – заново и снова,-
что мы в любви – два узника, где каждый
страж одиночества другого.
Два разных «я», два мира, две вселенных,
в какой-то день так странно и случайно
движением едино-вдохновенным
переплелись спиралями печали.
Томило одиночество как жажда,
и взгляд искал убежища и крова;
но мы в любви слепцы и мерит каждый
свои надежды мерками другого.
Не проходить седьмого круга дважды,
как дважды не пройти пути земного, –
и мы в любви два странника, где каждый
ждет возвращения другого.
***
... Сняв с окружающего пенку,
к чужим побегам припадать,
чтоб над разбитою коленкой,
как над своею, зарыдать.
Чужую колыбель традиций
баючить кукольной тоской,
плеща водой из роговицы
любви соломине сухой.
Из брючин выпростав колени,
в царенье трав упасть ничком,
в мир насекомых и растений
войдя расширенным зрачком.
И наблюдать несовпаденье
движенья соков, посреди
хитина тёмных средостений
и одуванчиков седин.
Затем, забытый как постскриптум,
в злосчастных злаках ждать – небось,
земля поворотит со скрипом
сосны заржавленную ось,
и я протиснусь между кресел
в мир, где не креп, а крепдешин…
поверх скальпированных чресел –
изнанок содранной души.
08.00. Өфө
* * *
С мороза водки выпить хорошо
И съесть борща глубокую тарелку
Со шкварками, сметаной, чесноком,
Потом жаркое – толстый шмат свинины,
Чтоб истекал янтарным он жирком,
И под ножом чтоб корочка хрустела,
И жареной картошки на гарнир,
И квашеной капусты с острой клюквой,
Не забывая и про водочку при том...
В конце же крепкий чай да разные варенья,
Обкуренный чубук с отборным табаком
И долгий крепкий сон
Без снов и сожаленья.
* * *
I.
здравствуй девочка Арахна
ты плетешь свои узоры
даже не подозревая
что кому-нибудь однажды
кружева твои и петли
их изысканная слабость
их живая шелковистость
их обманчивая зримость
может показаться сетью
может сетью оказаться
может сетью стать однажды
и невидимою сетью
будет липнуть не пуская
будет сковывать движенья
будет сдавливать дыханье
разрешая только выдох
позволяя задохнуться
в ласковом переплетенье
невесомых нежных нитей
что плетёшь ты бесконечно
повинуясь сердца зову
повинуясь плотоядной
жадной прихоти богини
II.
здравствуй девочка Арахна
ты плетёшь свои узоры
подчиняясь зову сердца
не предвидя тех последствий
хищных гибельных последствий
что настанут неизбежно
с окончанием работы
ты не знаешь что другая
хитроумная ткачиха
превзойдёт твоё уменье
заплетенья тонких линий
в изощрённые узоры
и таинственные сети
что обманут осторожных
и заманят хитроумных
так легко и так умело
заморочат приласкают
приголубят и нашепчут
сонмы сказочных историй
что они легко поверят
что и в самом деле было
было всё на самом деле
как шептала Пенелопа…
Давно играю цифрами: измена – их природа.
Неужто тридцать лет прошло? Не может быть. Полгода.
Автобус. Ты меж спин –
На запах, на жасмин.
И мне, такой улыбчивой, задачка: или-или.
За что меня, разумную, так боги невзлюбили?
За радугу в глазах?
За цветик в волосах?
Где мы когда-то плавали, намыло гору ила.
Ну, вот я и подумала. Ну, вот я и решила.
С ответом не сошлось.
А как тебе жилось?..
За меня не бойся: я – не сумасшедший:
Просто околдованный согнан от костра,
В полночь разбудил меня кающийся леший
И увел на исповедь в дебри до утра.
По задумке искренней дятла-отщепенца
На полянке лунной с лысою горой
Простучало сердце нервные коленца,
Обездолил избранность вороватый вой.
И когда заблудшего в сложном не осталось,
Только чистый ветер за душой сыграл,
Звездочка на небе ясном показалась,
Отпустил залетного прошлого оскал...
Та звезда – на метлах бешенная свита.
Главная у них – принцесса Маргарита...
Как заядлый атеист
И, конечно, оптимист
Суевериям народным
Не поверю я ни в жисть.
Что мне дракулы-вампиры –
Это всё, скажу, брехня,
Вот пойду, напившись пива,
Пусть полопают меня.
Есть у нас за огородом
Кладбище на тыщу мест;
Если вы хотите, скоро
Я испробую сей тест.
Только б мне жену скорее
Убаюкать до утра
И тогда без промедленья
Я последую туда.
Так, фонарь возьму и свечку,
Дрын дубовый (мало ль что),
Не забыть бутыль за печкой –
Положу в карман пальто.
Перебравшись чрез ограду
Я бреду среди крестов:
Вот покой братку Ивану,
Что оставил девять ртов.
Перейдя на ту аллею,
Где лежит отец Понтих,
Я увидел по за елью
Полюбовников двоих.
Чем они там занимались,
Рассказать мне не с руки:
Ведь нас слушают и дамы,
Так что ты меня прости.
Но подстриженный затылок
Я признал – то был Демьян.
Ах как тот был страсто пылок!
Кто ж она?.. Мешал бурьян.
Не раздумывая долго
Запустил я в них бутыль:
Охнул женский голос только,
Поднялась над ними пыль.
Испугался не на шутку
От такого куража:
Не убил ли я подружку
Дорогого куманька?
Обежал вокруг погоста,
Шасть домой – жена всё спит,
Глянул как бы ненароком,
А на лбу... синяк горит!
И с тех пор (хотите – верьте)
Я из дому ни ногой,
Хоть колом по лбу мне тресни,
Сплю с любимою женой.
* * *
А мы всё живы, донна Анна,
а Вас уж нет... К добру, похоже:
терзанья совести нам странны.
Да ведь и Вам спокойней тоже
без нас, в земном безумьи нашем...
И нам без Вас спокойней спится:
да сколько ж можно всё о страшном, –
на то она и кровь, чтоб литься!
Враг для того и существует,
чтобы мочить его в сортире!..
А впрочем, я не то толкую:
ведь Вас – в подъезде... Что же, в мире
не так уж всё с моралью худо,
раз джентльмен галантен с дамой!
...Вас столько раз спасало чудо –
вело по брёвнышку над ямой!
Вы жили безоглядно, жадно,
и совершили – не по силе!
Что ж, отдыхайте, донна Анна:
Вы заслужили.
(15.11.2006)
“Есть стихов инструмент известный -
У поэта в руке – перо…
Про себя же скажу Вам честно-
Я «строгаю» их топором…
У меня он всегда под сердцем,
Да, опасно! Куда девать?
Только на ночь… хотите – верьте…
Я кладу его под кровать.
У меня он всегда наточен –
Я за лезвием чувств слежу…
Рукоятка – легка и прочна,
А в руке – я Вам доложу!...”
Александр Красный. “Пером? – Топором! (С творческого верстака)”
http://zhurnal.lib.ru/k/krasnyj_a/manif.shtml
Как-то, сидя в своей кaморке,
Где всегда – покати шаром,
Папа Карло, курнув мaхорки,
“Сострогал” меня топором.
Днём меня выгонял он в школу,
На ночь – клал меня под кровать.
Но заметил, что я, бесполый,
Начал генами созревать.
Он зажёг мне надежды лучик –
Перед тем, кaк уйти в зaпой,
Взял свой ржавый торцовый ключик – Врезал болт мне с левой резьбой.
Этот болт – самый лучший в мире!
А головка – я вам скажу!
Шестигранник – двадцать четыре!
Эх, друзьям пойду покажу!..
…Aртемон восхищённо зaмер,
A Пьеро не допел сонет,
A Мaльвинa, блестя глaзaми,
Подaрилa мне пять монет!
Ими я в потaйную дверку
Доступ свой оплaтил уже,
И спешу теперь нa примерку
К знaменитому Фaберже.
* * *
Проявлен фонарями город , так ярко-огненно на синем,
нависшем небе в низких тучах – похоже, снова будет дождь.
Такси плывёт в потоке улиц, и ветер реет парусиной,
и меркнет, отражаясь в лужах, рекламного сиянья дрожь.
Призывно светятся витрины, мигают метки светофоров.
Сменяет день дождливый вечер, и по домам спешит народ...
За окнами – сплошная сырость,
здесь – эхо тихих разговоров,
в колонках джазовый оркестрик сплетает сеть из тонких нот.
Блюз – ностальжи...
О чём-то давнем, о чём-то светлом скрипка плачет.
Грустить так сладко, так волшебно – её простое ремесло...
Мы снова рядом, мой хороший, но это ничего не значит,
всё в прошлом ,
и гораздо проще нам обойтись без лишних слов.
Выходишь в тесноту проспекта, где радуга зонтов намокла,
твой силуэт бесследно тает в расписанной неоном мгле.
Цветными огоньками капель дождь осыпается на окна,
и ветер пальчиком рисует полоски света на стекле...
Деревенька на отшибе,
Соловьиный, летний рай,
Речки вольные изгибы
Да собак надрывный лай.
На окраине в колодце
Стынет сладкая вода,
Тополиный пух коснётся
Тины старого пруда.
Время сторожем здесь бродит,
Охраняя наш покой,
Утро искрами мелодий
Разольётся над рекой.
Те же ставенки резные,
Что и триста лет назад,
Те же яблоньки родные
Позовут в осенний сад.
Чинно, важно ходят куры
И горланят петухи,
Бабки здесь не Анны – Нюры
Молят Бога за грехи,
Незнакомого приветят,
Словно с другом говорят.
Деревеньки есть на свете,
Что и триста лет назад.
Погода серой пеленой
Легла на мокнущие ветви,
С осенней вечною виной
Дожди проходят без ответа.
От лета зелени клочок –
Травы последней увяданье,
Синички тоненький смычок –
Лишь память летнего свиданья.
Стеклянный хруст замёрзших луж
Наутро в сумраке озябшем
Разбудит солнца первый луч,
Уснувший в облаке вчерашнем.
И вот снежинок кутерьма
Уже летит на смену листьям.
Примчалась юная зима
С лихим победным пересвистом.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...360... ...370... ...380... ...390... 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 ...410... ...420... ...430... ...440...
|