|
|
Сама себе я не принадлежу,
Душа моя поделена на части,
В зеленый лес на исповедь хожу,
И по крупинкам собираю счастье.
Звездою нежной светишь ты во мне,
А рядом сын, сестра и моя мама.
Я греюсь в теплом ласковом огне,
Но мне для жизни этого так мало.
И я впускаю в сердце дождь и гром,
И ликованье первых птиц рассвета,
Целую цвет сирени под окном
И восторгаюсь музыкой сонета,
Ловлю как редкость драгоценный миг
Тех откровений, что прольются даром,
И тот прощальный журавлиный крик,
И листопад, сверкающий пожаром.
Нет, одиночество не для меня,
Для пустоты нет места и минуты.
Поет душа, от радости звеня,
Какое счастье, что нужна кому-то.
На перекрестке двух времен
Мы затоптались в настоящем,
Меняя цвет своих знамен,
Не видя света в предстоящем.
Под постоянной трескотней
Боевиков, речей и клипов
Мы душу спрятали броней,
Чтобы не слышать ее всхлипов.
Привыкли боязно молчать,
Хранить тоску в оцепененьи,
Не спрашивать, не отвечать,
Не позволять себе сомненья.
И вот стоим на всех ветрах,
Теряя прежние одежды.
Былая слава, словно прах
Для нас придуманной надежды.
А рядом кружит воронье
И хочет снова поживиться,
Как ненасытное ворье,
С которым велено ужиться.
Но мы хотим еще мечтать
И верить в счастье и свободу,
Неповторимой былью стать,
Кропя на путь святую воду.
«Все кошмары приводят к морю…»
Леон Фелипе «Дознание».
Вы знаете зимнее море?
Двести пятьдесят шесть оттенков серого.
Волны – псы в охотничьей своре
Загрызут и утопят первого,
Вышедшего на пляж
В непростительном одиночестве.
От него не останется даже
Имени (не говоря об отчестве).
Мы будем только знать, что его горе
Имело ровно двести пятьдесят шесть градаций.
Ведь это оно притащило беднягу на взморье,
Чтобы с другой безудержной стихией
Разнообразием оттенков
Посчитаться
На полке тикают часы.
Секунды падают и бьются.
Мой маленький усталый сын
Глазами синими прольётся
И скажет мне: "Я очень стар.
Во мне механика угасла.
Но погляди: душа чиста.
Я еду в правильное царство."
А я, неправильный, стою
И косточку в руке сжимаю
Вишнёвую. Ведь в том краю
Вишнёвого не слышно рая.
Возьми её, мой крошка сын,
Постой, пока часы не вышли.
И пусть глядят мои часы
В большое небо цвета вишни.
Маленький мальчик
По лесу идёт.
Облако, значит,
По небу плывёт.
Я беспокоюсь:
Дойдёт – не дойдёт?
Волк у колодца
Его стережёт.
У мальчика Пети
Большие глаза.
У волка, пожалуй,
Красивей глаза.
У волка засохшая
Слёзка-слеза.
Вытереть, может.
Сказать – не сказать?
Но вот повернул
Петя за поворот,
И вот уже облако
Тропкой идет,
А Петя по небу
К колодцу плывет:
Ему очень нравится
Наоборот.
Заплакал тут волк,
Голову обхватил.
Неужто он Петю
Совсем упустил?
Неужто он Петю
Совсем упустил?
Заплакал наш волк,
Голову обхватил.
А Петя уже
От колодца идёт:
Он вовсе не облако –
Наоборот.
И было ли облако?
Облако было.
Но вовсе на землю
Оно не сходило.
А вовсе мерцал
Светло-розовый свет…
Ты больше не плачешь?
(Улыбается): – Нет…
Мокрая осень нынче –
носом простуда в борьбе –
я заболел – я простужен –
время – размером с тире.
Хочется теплые плечи…
в ухо щекочущих строчек…
хочется просто лечь и…
здесь – многоточие точек…
И почему ты в неволе?
И почему ты заплакал?
Что наши рифмы скрывали?
Всё – в вопросительных знаках.
Вновь разревелись ночью
нежные слезоточия:
между тобою и мною
узкое двоеточие.
Запаковала разлука
каждого в тень поминаний,
только выводят руки –
Ты – знак моих восклицаний!
Мне уже давно не тридцать три,
А тебе – еще не восемнадцать.
Так что, сопли, милая, утри,
Рано нам с тобою целоваться.
---------------------------------------------------
Иван Бахтиярович Зильберштерн
(Zilberstern)
* * *
Мне ещё не пятьдесят уже,
Ты пока под стол пешком проходишь,
Бесподобная в бесстыдном неглиже,
Да – обмыл тебя с горшка я и всего лишь.
Ты же размечталась, разошлась,
Лезешь на колени, просишь каши,
Чупа-чупса просишь – выкусь-накось!
Жди, когда наступит время наше.
Лет пятнадцать пролетит едва,
Постучись в мою палату рано,
Чтобы не проснулись доктора,
И не замела тебя охрана.
Если буду не спеленат я,
То тебе немедленно открою,
И туда, где алая заря,
Из окошка мы шагнём с тобою.
И в полёте этом неземном,
Осенённом утренней звездою,
Мы друг к другу навсегда прильнём,
И навек останусь я с тобою.
«Я поцелуями покрою…»
Мне уже давно не тридцать три,
А тебе – еще не восемнадцать.
Так что, сопли, милая, утри,
Рано нам с тобою целоваться.
Через годик, лучше – через два
Тихо постучись в мою лачугу.
Я проснусь, и добрые слова
О тебе услышит вся округа.
А потом, я выйду на крыльцо,
Осененный утренней звездою,
И твое прыщавое лицо
Страстными лобзаньями покрою.
И музыка слышна,
И тени за окном,
И это только снится.
Начать сначала всё
И синюю тетрадь
Страница за страницей
Переписать.
И в синем ноябре,
И в снеге за окном,
И в меркнущей природе:
Шуршание страниц
И вечное письмо.
(Без этого ты, вроде,
Не смог.)
(как продолжение форумного разговора с Ольгой Лапицкой, написавшей:
__Между нами – эпоха,
__Круговерть снегопадов.
__Что по сути – не плохо,
__И возможно – так надо...
...
__Между нами мужчины,
__Что меня не любили
__И совсем беспричинно
__Звали нежной и милой... )
Между нами беспечность
Слов услышанных разных.
Рассыпается вечность
Беспричинно и праздно.
Мир другими чертами
Разрисован и скомкан.
Обращенью устало
Отголоском осколки.
Находившие нежной,
Кто теперь в их объятьях?
Расставаясь небрежно,
Обрекать на заклятье?!
Находить в отраженьях
Для созвучия краски.
Нет меж нами сражений,
Рано сброшены маски...
Из того, что не будет,
Заполнять пропасть поздно.
Незавещанным будням
Кто долги наши роздал?
Кто сплетал между нами
Отголоски и лица?..
Полуспущено знамя
Шансом остановиться
В снегопадной эпохе
Вместе с теми, кто нужен.
Что меж нами – не плохо:
Не смело б это стужей...
21.11.2006
Рождаются строчки без лишних мучений,
Увы! И не мне успокоить их бег!
Корявые буквы в унылых значеньях
Разводами лягут на девственный снег.
Неправильной страсти скупое свеченье...
Неправильных мыслей ползёт таракан...
Неправильным пламенем злое влеченье
До края наполнит гранёный стакан.
Я выпью – подарок! К чертям эти «беды»!
Хмельное веселье откроет забег
Меж разумом, страстью, эмоцией, верой...
Под кровью расстает израненный снег?
Прости, я не плачу, далёкий и близкий.
Нежданные мысли... Вновь полон бокал.
Помянем... Любви дураки-обелиски
Погрыз озверевшей разлуки шакал...
2006-11-23 12:32Листья / Вячеслав Моргачёв ( Lit)
Ветер закружил шальные листья,
блик слепит небесного пруда,
ты – палитра, но без краски кисть я …
осень … охлаждённая руда …
сердца … опустели переулки,
старый пёс лежит на мостовой,
отдаю ему остатки булки …
ветра краски, лик иконный твой,
тихо опадают листья вишни,
луч холодный рдеет на стекле,
чист прощальный взгляд, слова излишни,
лёгкий след теряется во мгле …
не пройти пути любви сначала,
том моих стихов уже закрыт,
листья дошуршат – о чём молчала,
брошен пёс у треснутых корыт,
я – на полке высохший гербарий,
ты – в снегу зелёная трава,
ноты прервались осенних арий,
юность бесконечная права,
осень … отшуршали жизни листья
осень … позабудешь ты шута ль?
осень … опускаю грустно кисть я …
на портрете каждая деталь.
------------------------------
октябрь-ноябрь, 2006
руда – старинное название крови
По итогам конкурса произведение отмечено «специальной редакторской премией» , как одно из лучших, ярких и нестандартных! Поздравляем автора!
Мяч резиновый ты потерял.
Тише, сынок, не плачь.
Смешон и заплакан лица овал,
Где–то резвится мяч.
В чьих– то летает сильных руках,
Послушен и невесом.
Послушай, ты знаешь, что в облаках
Ходит горбатый сом?
Если взобраться на гору гор
(Варежки не забыв),
Можно увидеть спины бугор
И плавника изгиб...
Мяч… Ах, какой был красивый мяч.
Я его так любил.
Помню, как ты его (ну, не плачь!)
Тонкой ногою бил.
Сильно ударишь – в небо летит,
Слабо – идет гулять.
Можно тихонько его катить,
Можно как пулей стрелять.
Надо бы дать соловьиный SOS,
Галочий AHTUNG дать.
Где ты? В какую ты льдину вмерз?
Под чью ты ушел кровать?
(А если уйти в самый черный лес,
То встретишь Боровика…)
Таких ты, мой мальчик, хотел чудес?
Таких ты небес искал?
Нет–нет, я искал мой любимый мяч,
Но только вот, плачь–не плачь,
Сказал мне одетый в черное грач,
Что утонул мой мяч...
2006-11-23 01:55Поэт / allafs
Такое странное пророчество:
Чем ближе небо – дальше мир!
Удел поэта – одиночество
В музее музыки и лир.
Оно как дар и наказание
Во искупление грехов,
Оно – небесное лобзание
В слезах из песен и стихов!
Такое странное смешение
Багровой крови с голубой!
И на людские отношения
Наложен рифмы крест судьбой.
Не расплатиться – не получится,
В миру вернуть изнанкой долг
Придется все ж, по воле случая,
Мне полегчает – людям толк...
Вернусь обратно в мир, но надолго ль?
Пурпурным золотом горя
Опять цветет на небе радуга
В святой сочельник января.
Девятицветьем разнебесится, –
Но полон мир земных утех,
И снова по небесной лестнице
Я вверх иду, смывая грех!
А жить в миру, порою, хочется!
Вороне белой – пары нет...
Удел поэта – одиночество,
Среди людей – изгой поэт!
Мы Времени рекой разлучены.
Мой берег пуст, тоской давно он выжжен.
Подробностей ландшафты лишены,
лишь пепел снов их осыпает… Ты же
сама себе – и берег, и река,
и Время у тебя на побегушках,
и слышишь ты сейчас, наверняка,
как звёзды плачут в лунную подушку,
как будущее в прошлое течёт,
минуя настоящее в испуге,
как бога вновь обыгрывает чёрт,
и мы себя пугаемся друг в друге,
как память жжёт, закрученная в рог,
и целится в сомнении бесцельно
туда, где время, смыслу поперёк,
лежит во тьме, собакою на сене,
как я скребу пером молчащий лист,
где буква букву, как в тумане ищет,
в котором ямбы хмуро собрались
и рифм щенки им щеки нервно лижут,
как всё, что есть, меняется на ноль, –
чтоб завтра обернуться блажью тысяч
свечей надежд в пространстве жизни, но
нам искру счастья из него не высечь.
«Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
– Чудовищны!- Вдруг смело и откровенно произнес Иван.
– Не пишите больше!- Попросил пришедший умоляюще.
– Обещаю и клянусь!- Торжественно произнес Иван…»
Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита».
«Бездарен не тот, кто не умеет писать повестей, а тот, кто их пишет и не умеет скрыть этого.»
Антон Чехов «Ионыч».
…Конечно это – никакие не стихи.
Это – расшифровка кардиограммы,
это – безбожником отмоленные грехи,
равные по весу знаменитым
девяти граммам.
Конечно это не рифмы и даже не ритм,
а что-то вроде азбуки Морзе.
Как из ума, я давно выжил из рифм,
подобно простейшим, выживающим
в заполярном морозе.
И это не строфы, а обломки планет,
движущиеся по бесконечным орбитам.
И стихов в этом мусоре, разумеется, нет,
а есть словесный Орбит, где сахар
заменили ксилитом,
Вместо стихов здесь – отдельные звуки,
оркестра, настраивающегося на траурный марш Шопена,
это попытка разговаривать на языке Вуки,
предпринятая заикающимся
Питером Пенном,
даже не пытающимся научиться летать:
слишком уж безвоздушными ему кажутся небеса эти.
А всего-то и надо, что самим воздухом стать,
потому что стихи, как и воздух,
легко не заметить…
Мною неузнанная рука
Что-то отстукивает во тьме.
Как тишина за тобой высока.
Как я приблизился, как я посмел?
Тихо стою за плечом твоим.
Будет ли весело нам двоим?
Будет ли каждому свой черёд?
Вздрогнешь ли ты, обернёшься ли ты?
Серая птица крылами бьёт
Из оглушительной высоты.
Вздрогнет и вспыхнет огнями хрусталь.
Я не надеялся. Но я ждал.
Мир ниспадает с прозрачных плеч:
Вижу сквозь них я судьбу свою.
Музыка сверху. Нам нужно лечь.
Но ты стоишь. И я стою.
Ничто не связывает больше нас,
ни эта дверь, что наискось склонилась,
ни то окно, где сумма наших глаз,
глядящих на него, во тьме двоилась.
Ни нежный в полквадрата тюль,
укрывший нас когда-то от соседа
студента, и ни этот стул,
что был столом-подставкой для обеда.
И даже Север с краешком луны,
согнувшийся в снежинки и кристаллы,
летящий над домами той страны,
что мы с тобой любимой называли,
печалью полон (будто на развес),
в какой – десятый, сотый раз,
спустившись мне в ладонь с небес,
и то не связывает нас.
Под одеялом движется река...
"На краю", Андрей Гришаев * * * Под одеялом движется река.Над одеялом звёздочки мерцают,Постель моя безмерно велика,И нету у неё конца и краю.Вам не понять пророчеств простыней,Ползущих в неэвклидовых пространствах,Где по прямой, как правило, длинней,А шар кубичен, но распух от пьянства.Не дай вам рок – быть не любимым мной,Тем более – не мною быть любимым…Над одеялом – тучи пеленой,Под одеялом плот несётся мимо,Кружит его, ворочает, круша,А вдруг там по теченью водопады?В отчаянье заходится душа,Помилуй, Бог, и убери преградыПред теми, ктоБыл не любимым мной,А если и любимым, то не много,Не до конца,И русло им открой –Пускай плывут, и – скатертью дорога.
По руке едет поезд.
В поезде машинист.
Белый пар из трубы.
Пассажир, улыбнись.
Только вниз не смотри,
Машинист,
Не смотри, пожалуйста, вниз.
По реке едет поезд,
И дождь идет.
Пассажир, не плачь:
Тебе только год.
У тебя еще не прорезался зуб,
Ты еще не сделал свой первый шаг.
Машинист, погуди –
Пусть этот звук
Запляшет зайчиком в твоих ушах.
Поезд едет, едет,
И все вокруг
Повернулось клювом
На теплый юг.
Из руки сорвался
Пожелтевший лист.
Поменялись местами
Верх и низ.
Не смотри на меня, пожалуйста,
Машинист.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...360... ...370... ...380... 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 ...410... ...420... ...430... ...440...
|