|
От ландышей до хризантем,
от хризантем до ландышей,
мы замки строим, а затем
вздыхаем на пожарищах,-
ты где, любимая? А там,
где под часами следующий,
вздыхая, топчется Адам,
выглядывая Евищу.
Среди предательств и измен
храни нас, бес лукавящий,
- от ландышей до хризантем,
от хризантем до ландышей.
За окном темнота без просвета. Воет ветер в забытой глуши. И ему, моя милая, где-то, отказали в спасеньи души.
На душе маята, до удушья. Впору мне сумасшедшим прослыть. Задушу свою вечную душу. И бездушным попробую жить.
Я к тебе – позабуду дорогу. Разорву заколдованный круг, чтоб не видеть тебя недотрогу. Твой испуг – нецелованных губ.
Будут письма твои – как молитвы. Все напрасно – меня не вернуть. Я по жизни пройду, как по бритве. В никуда – где кончается – путь.
За окном темнота без просвета. Воет ветер в забытой глуши. И ему, моя милая, где-то, отказали в спасеньи души.
Мы пойдем с ним в обнимку по свету. В неприкаянной, шалой гульбе, распевая утробные песни, на печной – угорелой трубе.
* * *
Богам прислуживают суки, Таская лучшие куски, Когда в объятьях томной скуки Те изнывают от тоски.
Как мы безбожно им приелись, И наша плоть, и прыть, и стать, И толковищ азартных ересь… Но вечность надо коротать.
Впросак тасуются народы, Ложатся судьбы наугад, Пород диковинных уроды В отбой идут, как на парад.
Не в масть – так в пасть слепого рока, Кудрявясь в петлях кутерьмы, В тискáх неведомого срока, В замкáх невидимой тюрьмы.
В сиюминутной карусели, В пустопорожней чехарде От сущепьяного веселья К похмельно злой белиберде.
В дерьме младенческой коляски, Не прозревая прочих мер, В бляпохотливой свистопляске, Где балом правит блудный Herr,
В котле с наваристой похлебкой, Что густо солят и перчáт, На раскаленной сковородке На попечении чертят,
Которым тошно и обрыдло Из века в век одно и то ж, Ведь сучий потрох – не повидло, И под аджику хрен сожрешь.
А нам молиться лишь пристало И уповать на зодиак. Богам тоска. А сукам мало, Для них вселенная – кабак.
Не всё ль равно – когда, при ком и где плоть Времени себя тобой насытит? Когтями смерти вырвет из когтей давно уже заявленных событий?
Заплачет кто-то, кто-то отойдёт в испуге, выпьют все за упокой, но котомку дней твоих подымет тот, которому уже давно не больно
всех провожать, по кругу жизнь меся, воссоздавая замысел привычно, не поделив на «можно» и «нельзя», толпу на час и раз в столетье личность.
Так что ж, Господь, зовёшь ты за собой? Какого хера рыщут за тобою пустыней кто, а кто по столбовой к бессмертию галдящею толпою?
Под клёкот слов политик и стихов, уже умерших и ещё живущих, не обогнать ни наглых, ни тихонь, не переждать стоящих и бегущих.
Судьба на всех в свой срок опустит ночь, чтоб нам уже вовеки не увидеть, последнюю написанную строч... и цепь потом бессмысленных событий.
На кухне, на табурете,
В прихожей, в пыли, на люстре
У меня поселились эти,
Мне было без них так пусто.
Мне было без них так страшно,
Я был постоянно болен.
Теперь на мне шлем бумажный,
Я весел, безалкоголен.
И, сидя на табурете,
Прислушиваюсь в темноте:
Ведь вы не уйдёте, эти…
Как те.
Рыбка, говорю, оживи.
Я не демон, я не старик ночной.
В нашей с тобою крови
Капли не хватает одной.
Ветер волосы мои теребит.
Что не материк – океан.
Ах, какой с маяка чудный вид:
На пять тысяч километров – обман.
Ты поднимешься со свечою в руке,
Ты загасишь мой фонарь плавником.
Видел я, вглубине, вдалеке
Чешуёй блеснёт потерянный дом.
Поднимается с глубины батискаф,
И восходит с ним немыслимый свет.
То ли это, что я вечно искал,
То ли это, что меня больше нет?
Капля одна,
Океан один.
С каких мы упали с тобой вершин?
Каких мы достигли с тобой глубин?
Океана дна...
Капля – динь...
Воздух после дождя – как волшебная линза ,
поредевшей листвы краски ярче, сочней...
Акварельных небес распахнулась кулиса,
светят капли в траве тёплым блеском свечей.
Как на шёлке, расписаны белые астры –
тонкий батик пейзажа дрожит на ветру,
и купается клан воробьишек вихрастых,
в синих глянцевых лужах затеяв игру.
По алееям проносится вихрь золотистый,
вьётся шлейфом ветров листопада печаль.
На промокшей скамейке опавшие листья,
словно кем-то забытая пёстрая шаль...
Греют спины коты, веки сонные смежив.
Солнце капает с веток , осколки граня.
И такая глубокая, терпкая свежесть
разливается в жилах осеннего дня...
* * *
Не звенеть ручьём, Веткой не дрожать, Не держать плечом Небосвода стать.
Но зато горазд Я домысливать, Парой кратких фраз Наводить мосты Между звёздами, Слово за слово…
Что не познано, То не сказка ли?
На холодном, на сыром ветру
Дом стоит,
В нём ясно солнышко лежит.
Ты умрёшь?
Конечно же я умру.
Только дом стоит.
Только лебедь летит.
На каких-то чёрных, на чужих костях,
Задом наперёд,
Да в нехороший омут головой.
Были эти лебеди
У меня в гостях.
Что со мной?
Да было ли что со мной?
Ясно солнышко, ты было со мной всегда.
Нежной была,
Кофе со мной пила.
Утекает сквозь пальцы
Розовая вода.
Как дела, милая?
- Я сына тебе родила.
Не здесь, так там – скажу я вам – В конце концов возьмут за горло, Мир затрещит по ветхим швам, И Майский саван будет сорван.
И явь расплавлено стечет В бездонье судного оскала, Заговорит немой Тарот, И медь взревет в руках Ваала…
По мне – так лучше, чтоб уж здесь Меня лупило и мотало, Драло за дурь, секло за спесь, И чтобы не казалось мало.
Ничего не скажешь, слезой не вымолишь.
А в моих глазах появилась старость.
С голубого кружка и силой не вымоешь
глубину мазка и с ресниц усталость.
Сколько мы с тобой, сколько не виделись?
Сколько ты крестов потерял-повыронил,
сколько юных жен привелось-повывелось,
столько мне мужей ямы рыли-вырыли.
Ничего, дружок, нас Господь простит:
под ногами скрипнет карельский пол,
знаю, свидимся, знаю, засвистит
из взаимных уст выпорхнув, глагол.
Раскрой свои глаза:
Ты видишь это небо,
Ты видишь стрекозу
И облако в реке.
А я стою внизу,
Выкрикивая небо…
И облако в реке.
И стрекоза в руке.
Ты видишь: муравей
Почтенного размера
Снял шляпу и глядит:
Как небо высоко.
Поди его найди
Такого–то размера – Ведь он так высоко,
А мы так далеко.
Но с наших двух орбит
Так ясно и так слышно,
Как что–то там, вдали,
Благословляет нас.
Утешит, утолит,
И свет сойдет неслышно
И на притихших нас,
И на притихших вас...
Вы говорите, что всё кончится,
а мне не хочется, не хочется,
а вы твердите, – всё кончается...
Но вас забыть, – не получается.
Вы говорите, как попутчица,
что вместе выйти не получится,
то упрекнёте, как сообщница,
что это всё добром не кончится…
Вы меня дразните насмешливо,
как будто яблочком – на, съешь его!
то так сурово брови хмурите, – не объегорите, не обмишурите…
И я, в котором похоронены
надежды столькие, что вроде бы
сам должен стать – помойкой, кладбищем,
в душе опять небесный лад ищу.
Вы сомневайтесь, сомневаются,
те, кто себя понять стараются,
а тем, во всем самоуверенным,
на это просто нету времени.
Вы говорите, говорите же,
глазами неба града-Китежа,
неутолёнными озёрами,
вдруг, потемневшими, ознобными.
Мне так в другое верить хочется,
чем в то, что это скоро кончится,
ведь даже в то, что жизнь кончается,
поверить мне не получается…
Между цветком и небом
Шмель стоит и не дышит.
Ноги шмеля – в нектаре,
В облаке голова.
Дай золотую руку:
Шёлком цветок твой вышит.
Спой про чудесные дали,
Мысли мои – трава.
Я в золотую руку
Не насмотрюсь, пусти же,
Я подхожу к трамваю,
Вскакиваю в вагон.
Там, в том конце вагона…
Пробраться бы мне поближе – Птиц говорливых стая,
Галок или ворон.
Кто–то толкает сумкой,
Кто–то сует билетик,
Кто–то кого–то – «сукой»…
Шмель у окна дрожит.
В давке трамвайной нету
Ни тех, ни, конечно, этих,
Что просто протянут руку,
Спасут от вороньей лжи.
У неё на коленях сумка:
Шёлком цветок там вышит.
Она смотрит в окно куда–то,
Подперев щёку рукой.
Моя остановка. Что ж ты
Стоишь и совсем не дышишь?
Шмель гудит полосатый.
Успокой меня, успокой.
А она, так светло и прямо:
«Не дышите вы слишком громко»,
Улыбается: "тише, тише,
Вы мешаете спать малышу",
И протягивает с золотою,
С золотою рукой ребёнка…
Плачет шмель и стоит, не дышит.
И я плачу, и не дышу.
Так и так и так.
Музыка где-то рядом.
Это было невозможно.
Я пошёл гулять.
Так и так и так.
Итак, итак, итак…
Синяя взлетела птица.
Мальчик машет рукой.
Сердце бьётся в такт.
С чем? С этим невозможным.
С рюшечкой на стене,
С господи помоги.
Остановиться мне.
Я подымаюсь на гору.
Ветер в долине смолк.
Белая лошадь смеётся.
Рядом стоит старик.
У старика кувшин.
Не лёгок он, не тяжёл.
Дождик, смотри, пошёл.
Так и так и так.
Верить во что угодно.
Белый волчок вертеть.
Музыка где-то рядом.
Остановись, скажи,
Лёгок кувшин иль тяжёл?
Лёгок или тяжёл?
Музыка настигает…
Мальчик, ты был старик?
Помнишь ты эту песню?
«Ты про-во-жа-ла...
И обещала…»
Кому ты махал рукой?
Так и так и так.
Перевернуть страницу.
Музыка входит в дверь.
«Лёгок. Тебе. Не помню».
Под землёй тишина, благодать,
Ни цветка, ни луны не видать.
Ни цветка, ни луны, ни войны.
Тишиною карманы полны.
Ты зачем на колени упал?
Гимнастёрку свою замарал?
Ты лежишь уже тысячу лет,
А в глазах – ослепительный свет.
Дотянусь до тебя я рукой.
Белый свет разольётся рекой.
Чёрный ворон над полем кружит,
И река голубая бежит.
Это будет всегда и теперь:
Золотой улыбается зверь,
Золотая восходит луна,
И тебя вспоминает она.
Я обожал ее безумно,
и поступал не так разумно,
как должен поступать мужик,
но я втянулся и привык:
ходил вокруг, вертелся близко,
таскал цветы, водил на диско,
и из последних самых сил
я на руках ее носил.
Произведения искусства
ей посвящал в порыве чувства –
и ведь писал такие песни,
которых не было чудесней,
и под окном их пел публично,
а также просто неприлично
настолько часто ей звонил,
что этим папу разозлил.
Он вышел вниз, забрал гитару –
сказав, что любит лишь Ротару –
и поломал о корни пня.
Спасибо, что не об меня.
Знакомые удивлены:
готовлю борщи, блины,
несу на одежде чад
туда, где скрипки звучат,
где рифмой блажит стило
возвышенно и светло...
Да разве меня найдёшь
патлатой и в джинсах-клёш,
чтоб все заготовки впрок
уже растоптал хард-рок,
чтоб мой вышивал "Харлей"
цветочки вокруг «Жигулей»...
На твёрдом небесном дне,
в таком неприступном сне
достанешь меня, вернёшь...
Но это не я, а ложь.
Ночь близка,
на ветвях сгустилась тень.
Стал лиловым
летний тающий день.
Стал он призраком,
вечерним ветром стал,
проплыл вглубь аллеи
и там пропал.
С листьев лип
на траву стекает лень,
и к ладоням
льнет стволов их шагрень.
Растворяется
в небе день как каприз,
плывет легкой дрожью
вечерний бриз.
Будет дождь,
теплым медом пахнет пыль,
на аллеях
нежных сумерек штиль.
В старом парке сон,
исчезает время здесь,
вернется ли снова
оно?.. Бог весть.
не издаются этих лет святые ниши
а где твой чёрный пистолет а где мой рыжий
крапивой поймана в трусы вся наша зелень
потом лишь капельки росы за взгляд олений
и если нас переиздать в переиздате
другою жизнью жить опять их виноватя
то где твой чёрный пистолет и где мой красный
перестрелялось столько лет и всё напрасно
август 2006
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...360... ...370... ...380... 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 ...400... ...410... ...420... ...430... ...440...
|