|
|
pedro lowest.mp3
На ранчо хромого Педро
Работал Хулио, Хулио, Хулио.
Он работал на совесть,
Но получал всего три песо в год.
На том же ранчо
Трудилась красавица Хуанита.
Она получала в три раза больше,
Трудно сказать почему.
А хромой мерзавец Педро
Хотел красавицу Хуаниту.
Он положил на нее
Свой мутный стеклянный глаз.
Но Хуанита любила
Настоящего мачо Хулио,
Только без денег падре Гомес
Их никак не мог поженить.
Однажды пошел на рыбалку
Красавчик Хулио, Хулио, Хулио.
И на черном зловонном болоте
Его укусил крокодил.
Он нанес несчастному парню
Ужасную рану,
Которую мог вылечить только
Народный целитель Хуан.
Но напрасно Хуанита
Ждала своего возлюбленного,
Напрасно молилась своим
Индейско-цыганским богам.
Ее мужественный герой
Так и не вернулся с рыбалки,
Потому что без денег доктор Хуан
Его отказался лечить.
Вот так очень плохо кончил
Бедняга Хулио, Хулио, Хулио.
А гнусный мерзавец Педро
В конце концов победил.
И стала его женою
Красавица Хуанита,
Потому что за деньги падре Гомес
С удовольствием их поженил.
Это песня о том,
Что любовь никогда не права,
И без денег счастливым
Не стать никому,
Там где деньги – успех.
И без денег счастливым
Не стать никому, никогда.
Много в жизни печальных историй,
А эта – печальнее всех.
На заборе написано: гуттен таг.
Мальчик спотыкается на ходу.
То, что для вас – пустяк, для него – говорящий знак.
Мальчик чувствует трепещущую беду.
Дедушка дома, в медалях, рукою трясёт
И приговаривает (в сотый раз): гитлер капут.
С мамой чужой отец, он красив как чёрт,
Они на вечерний сеанс сегодня идут.
Эта трофейная, победоносная речь
Вспыхнет и вздрогнет у мальчика на языке,
Когда, вернувшись, увидит то, что не словами облечь,
Не затянуть, не спрятать в крошечном узелке.
Чужой отец берёт за руку, суёт конфету: жуй.
Топот ног. Глаза матери. Что-то накрывается простынёй.
“Слушай, ты был в планетарии? Я тебе покажу.”
Всем капут. Господи, что делаешь ты со мной?
2006-11-02 00:01от / Тинус Наталья ( tinus)
Отмыться от судьбы водою из-под крана,
по капельке мочалкой тело хмуро драя,
отмыться, чтоб под кожу, мышцы,
чтобы, как будто бы святой водицей.
Отмыться поутру, когда петух хохочет,
когда за шторкой солнце раму точит
лучом осенним, словно, зубочисткой.
Отмыться бы, отмыться бы, отмыться.
Отмыться бы мне, Боже, грязи столько
прилипло – не отстанет, разве только
по плоти мои мощи – это ль площадь?
когда печаль внутри меня полощет.
Очарованность линий
и страстный азарт ремесла.
Филигранность скульптур –
достояние вечного Рима...
Той же силой любви,
что когда-то его вознесла,
фресок смешаны краски
божественно-неповторимо...
Что с того, что художник
при жизни уже знаменит?
Всё богатство –
каррарского мрамора глыба,
и только...
Но рождённый из муки и радости
гордый Давид –
вот прекрасный итог,
остальное...
лишь пыль и осколки.
До последней черты –
гениальная точность резца.
До глубоких седин –
гениальная искренность чувства.
Вдохновенный и каторжный труд.
Одержимость творца.
День и ночь,
жизнь и смерть –
на алтарь мирового искусства.
Здесь у озера
Пляж, как печь.
Вяжет отсветы
Птичья речь.
Тих простынный
Простор воды...
Так пустынно:
Лишь я да ты.
Ты лучишься
И я учусь.
День мальчишеств,
Свечений, чувств
Переполнен.
И нет забот.
Нет и боли,
Лишь свет, любовь.
Солнце-чаша
Не обойдет
Губы наши,
Что в свой черед
Эхом синим
Окликнут день,
Чтоб и в инее
Не скудел.
Что меж нами
Не спрятать в горсть
Обнимает,
Внимает вскользь
Чистым водам
(Весь век плескать),
Птичьим сводам,
Ничьим пескам...
2006-11-01 17:44Кремль / Valentin
В полночном суеверьи
Стоит. И звезд в нем – тьма!
Весь сказочен, как терем,
Реален, как тюрьма.
Себя дробя на вышки,
Отводит взгляд в рекУ.
Он нем, но чутко слышит,
Чем дышат, что рекут.
Уже не озаряют
Ни думы, ни пожар.
Все холодней взирает
На то, что сам пожал:
На дурдома, темницы –
На своды страшных снов.
На донорские лица
Красно глядит, красно.
Ему не скажешь слова
Напротив. Что слова!
Ведь даже безголовый –
Всему он голова.
И встречного не стерпит,
Загонит в гроб живьем.
И каменное сердце
Стучит, не глохнет в нем.
Сняла парчу и … проще коромысла
В исподнем императорском своём.
Захлюпала, зашлёпала, раскисла,
Расплакалась, прощаясь с Октябрём…
Ревмя ревёт, чтоб всякий смертный слышал,
Раз тошно ей – чтоб каждый в петлю лез!..
Из полночи уже последний вышел
Её наместник, старый мракобес…
Он наведёт порядок свой известный!
Ему б с ветрами только пировать…
Под вечер грязь развЕсть и луж наплЕскать,
А по утру – ледком полировать…
Уж он утешит бледную хозяйку!
Прибрав остатки золотой парчи,
Одной рукой нацедит валерьянку,
Другой – Зиме без боя сдаст ключи…
В оконном стекле – как в желе –
позапрошлогодняя муха
кого-то браня, бормочет...
дребезжащий остаток ночи
на подоконнике до полудня
куском залежалого студня
лежит в меж-оконном пространстве
свидетельствуя о постоянстве галлюцинаций слуха,
а значит – ума;
створкой уха
в зыбком жужжании линий
вспоминаешь хотя бы имя, связь удерживая с миром,
продолжаешь себя пунктиром в год прошлый, а может и поза-...
и далее... и лишь угроза
не вернуться оттуда вовсе –
делит нехотя «до» и "после";
oкончаний незавершенность
означает леность и пространственную отрешенность
в поисках места где ты – дома, но суета глагола
тревожит поверхность лагуны закрытого на ночь окна,
где уже еле видна
кошачья улыбка фортуны
Мальчик в подзорную смотрит трубу,
Резкость наводит он.
Видит, за пастбищем, на пруду
Маленький чей-то дом.
Видит лебедя на пруду,
Крылья его черны.
Кто-то целится на беду
В лебедя с той стороны.
Мальчик наводит трубу опять.
(Это не надо знать!)
Помнишь, учила когда-то мать
Смысла ни в чем не искать?
Выстрел. А лебедя нет как нет.
Старуха полощет бельё.
Рядом лежит заржавевший мушкет
И башмаки её.
По башмаку муравей ползёт
И завершает круг.
Мир начинался сейчас, вот-вот,
Но закончился вдруг.
Мальчик складывает трубу –
В мастерскую зовет отец.
(Домик рушится на пруду,
Лебедь мёртв наконец.)
* * *
Слова не бисер – мне ль не понимать?
В речах к обидам поводы гнездятся.
Нас примирит затейница-кровать
Быстрей и проще, стоит только взяться.
А коль опять начнётся перебор
Твоих достоинств и моих ошибок,
Упрёмся лбами в каменный забор,
И станет нам тогда не до улыбок.
Ты мне твердишь упрёки, словно роль,
Перечисляешь все мои промашки,
Что женщины ушами... нет, уволь!
Ушами прутся только чебурашки.
Поговорим, любимая, потом,
Иначе мы рискуем кончить бранью,
Под одеялом мы верней придём
К взаимному до дрожи пониманью.
. . .
Поэты на страницах хороши,
А в жизни – одиночки-пилигримы.
Боренья поэтической души
С повадкою земной не совместимы.
* * *
Ваяю памятник. Топорно, неумело...
Работе нет конца.
По дури взялся за такое дело,
в жизни не брав резца.
То ль каторжник, то ль жертва стыдной страсти –
как пьяница иль мот,
кромсаю мрамор, над собой не властен:
в глазах – солёный пот,
пальцы – в крови; кровь с пОтом размягчает
ту глыбу, что рублю...
И всё никак надежда не растает, –
всё по резцу долблю.
(18.05.2006)
Переступая через тень свою,
Я ухожу из комнаты и дальше.
То место, где я до сих пор стою –
Я обернусь – не смотрит и не машет,
А занято собой. И нет меня.
А есть лишь то, что жизнью мне казалось:
Комарики-сударики, фигня.
Там чинно побрякушки держит старость.
А этот свет, зелёный, золотой,
Из всех щелей, пронзителен и тонок...
Мне жаль, что я сегодня не с тобой –
С тобою будет мой играть потомок.
И доиграется. До нитки и до дна,
До правды, нестеснительной и голой.
Где каждая прожилочка видна
И где синяк от брошенного слова.
Где я иду. В неправду, в забытьё.
А жизнь застыла и ломает пальцы,
И брошены все пустяки её –
Ведь ей со мной так трудно расставаться.
Вступая в этот сон лесной,
Что тишиной поит морозной,
Поляна светит белизной,
Неугасимой силой звездной.
Застыли жесты у дерев,
Кусты просвечивают небом.
У птиц окаменела речь,
А тишина вдруг зазвенела.
Нечаянная дрожь зимы,
Отчаянные искры эти,
Как слезы на глазах земли,
Что стынут в леденящем свете.
Так в наших северных лесах,
Какая ни случись кручина,
Лучится каждая слеза,
Слезится каждая лучина.
И в тишине не разобрать,
Когда вступаешь в сон морозный,
Где свет лучистый, благодать,
А где отчаянье и слезы...
Наскоро исписаны страницы,
и аккорд последний не остыл,
вечер на окраине столицы
раньше чем обычно наступил.
Окна настежь, треплет занавески
легкий молчаливый веторок,
словно камень, брошенный без всплеска,
в тишину упал прощальный слог.
Ломтик хлеба сверху на стакане,
метрономом капает вода,
ни к чему ушедшим восклицанья,
нам они оставят навсегда
все, что здесь так дорого им было,
или что казалось дорогим,
жизнь струной оборванной заныла,
звуком отчужденным и нагим.
Осень... Улетающие птицы...
Знаете, каким он парнем был...
Вечер на окраине столицы
раньше чем обычно наступил.
Окт.2006
Не вспугни эфемерность
За периметром блага,
Упакованность круга кляня.
В безлимитную мерность,
КрадУчась в три шага,
Опускайся, глупышка, в меня.
Я тебя обогрею
Душевной бездомностью,
Только зря ты простынку не мни.
Ну и пусть не горю, только тлею
Безбожностью
И шагов до меня только три...
Перестань, прекрати
Надо мною язвиться!
Я ж в позорном плену
У надежды влюбиться...
I. В окне напротив
В окне напротив красная герань,
Зелёный воздух, сон в тяжелой раме.
Пройдет момент и кто–то скажет: дрянь!
Порубит все большими топорами.
Но расцветает битое стекло
Геранью красной, воздухом зелёным,
И морде перекошенной назло
Меня хозяйка чествует поклоном.
И я хватаю праздничный пиджак,
Кричу соседу: Миша, буду поздно!
Пронзаю синий и тяжелый мрак
И на углу приобретаю розы!
II. В центре зала
«Я буду ждать тебя в центре зала», –
Красивая Маша вчера сказала.
И убежала. Она не знала,
Что ей не светит, красивой, зала.
И я не знал, и считал минуты
И по квартире ходил обутый.
Я ждал, как праздника, встречи нашей
И повторял себе: Маша, Маша…
А зал переехал в другое место,
И Маша уже не моя невеста,
И в зале кому-то кольцо надевает…
Но это не так. Так не бывает.
А будет всё так: в самом центре зала
Красивая Маша моя стояла
И книжку в руке, улыбаясь, держала,
Маша мне рукой в самом центре зала.
Лесная птица вольно пела,
Сквозь листья солнечно лилось.
И я касался неумело
Лучистой тьмы твоих волос.
Все пронеслось неумолимо,
Стал небосвод возвышен, пуст.
И мне остался от любимой
Лишь птичий голос, голый куст…
* * *
Гроза-полковник нам кричит:
«В атаку, банда! В штыки, к бою!»
Раскатом грома дробь гремит
И радостно волынки воют:
П р и п е в.
«Перетерпи, перетерпи!
Дойди во что бы то ни стало!
Дойди, дойди, дойди, дойди!
Сил у тебя ещё немало!
Перетерпи, перетерпи!
Дойди хоть с полными штанами!
Дойди, дойди, дойди, дойди!
Бог с нами, с нами, с нами, с нами!»
И солнце светит с высоты,
И жизнь прекрасней быть не может…
И все задачи так просты,
Что проще не бывает тоже:
П р и п е в.
И мы под ядрами идём
Не торопясь, как на параде.
Гуляет в наших жилах ром
И слышен вой в чугунном граде:
П р и п е в.
Равненье держим! Шире шаг!
Те, кто дойдут, – в штыки ударят...
И впереди британский флаг
Ведёт нас в пламени и гари:
П р и п е в.
Шагаем мы через кишки
И с корнем вырванные ноги,
Нам прощены долги, грехи,
И все надежды наши – в Боге:
П р и п е в.
Вперёд, вперёд, вперёд, вперёд!
Не озираться! В ногу, в ногу!
Из ада в рай наш полк идёт,
Нам остаётся уж немного.
П р и п е в.
Девчонки, жёны, мать с отцом!
Увидимся мы непременно:
Не в этом мире, так в ином
Мы будем ждать друг друга верно.
П р и п е в.
Подходим! Ну, ещё чуть-чуть!
Три сотни ярдов до атаки:
Кончается тернистый путь,
Мы дОжили до доброй драки!
П р и п е в.
От живота – вперёд и вверх!
Готовьсь заранее к удару!
Сомкнуть шеренги без прорех!
Эй, там! Встречайте Божью кару!
П р и п е в.
Огонь, удар! И тишина.
Лежу в горячей липкой каше,
Мне хорошо. Но знаю я:
Господь вручил мне мою чашу.
П р и п е в.
Я эту чашу пью до дна.
О Господи, недолго б только!
Скорее прибери меня:
Вот-вот мне станет очень горько!
П р и п е в.
Мелькают ноги и штыки,
Никто не поднесёт мне рому...
Они дойдут, дошли, дошли!
А я иду к иному Дому.
П р и п е в.
«Перетерпи, перетерпи!
Дойди во что бы то ни стало!
Дойди, дойди, дойди, дойди!
Сил у тебя ещё немало!
Перетерпи, перетерпи!
Дойди хоть с полными штанами!
Дойди, дойди, дойди, дойди!
Бог с нами, с нами, с нами, с нами!»
(2002)
...девочкой Лерочкой, с которой я слишком долго медлил переходить к делу, так что в результате она перебежала к моему не столь медлительному приятелю.
* * *
Убрать бы с глаз тебя долой,
любви мертворождённой память!
Иль лучше заменить другой, –
в помойку чтоб тебя отправить?
Торжественно тебя казнить –
четвертовать, предать сожженью?..
Может, кому передарить,
тем даровав тебе спасенье?
И кто ж мне ненавистен так?..
Как мог измыслить я такое!
Уж если у меня есть враг –
готов я драться с ним рукою,
мечом, пером или умом, –
но не волшбою и не ядом!
Не брошу ни в кого дерьмом,
хоть по нужде не сяду рядом.
Стой, мысль, стой!.. Дерьмо... нужда...
О, эврика! О, миг прозренья!
Твоё служение сполна
продлится в новом примененьи.
В отхожем месте на гвозде
ты воцаришься горделиво, –
пусть всяк зашедший по нужде
узрит роскошнейшее диво:
вещь для богатого стола
(плетенье, роспись, лакировка!),
там, где бамбук – что здесь трава,
вручную сделанная ловко,
висит, красуясь, на стене
с бумагою для подтиранья!
И то да будет – честь тебе!
А мне – да будет назиданье.
(30.04.2006)
* * *
– Что есть блаженство?
– Тёплый дом,
бокал горячего кагора,
шуршанье вьюги за окном,
и чтобы знать: рассвет – не скоро...
Стихов любимых толстый том –
Ронсара, скажем, или Донна,
и пахельбёлевский «Канон»
тихонько из магнитофона.
– А что ещё?
– Свет притушить,
свечу зажечь, на стол поставить,
над скверной жизни воспарить,
смахнув с души всю грязь и наледь.
И чтобы рядом ты была,
и далеко – мерзавцев свора,
и чтобы плюнуть на дела –
рассвет и впрямь ещё не скоро!
С тобой неспешно говорить
о глупостях или о вечном,
и облик твой глазами пить
в восторге тихом и беспечном,
и музыке твоих речей
внимать, их смысл пропуская...
И знать: я – выше всех людей:
ведь снизошла ко мне такая!
Тепло. Покойно. Благодать!
Раскрытая постель под боком:
сидеть наскучит – ляжем спать...
(Я всё о том же, о высоком!)
Хочу, чтоб ты не уходила
и чтоб всё так всегда и было,
хочу...
– Но так не может быть.
(25 – 28.04.2006)
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...360... ...370... ...380... ...390... 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 ...410... ...420... ...430... ...440...
|