|
|
21. 09. 2007
Сонет 1206
Передохни, дружок, и снова – в бой
С заветной антикварной аркебузой**…
Забудь, что почитал её обузой –
Ты неспроста таскал её с собой
Сакральный смысл нашёптанного Музой
Прозреть способен вовсе не любой,
И катится, толкаемый судьбой
Простак,
...как шар – к нежданной встрече с лузой
Ты неспроста уверен, что Сонет
Способен дать провидческий ответ,
Открыв каналы внутреннего слуха
И пусть пока – не пόнят и смешон,
Ты – вечно прав, поскольку искушён, –
На бой со злом восставший воин духа
** аркебуза – старинное фитильное ружьё, заряжавшееся с дула
гололед -
не зацепиться;
на обочинах снег обгоревшей страницей;
шарики черного перца
пригоршней – птицы
ночь напролет…
пустота -
не опереться.
береста -
разлинованный нотный стан.
что там? скерцо…
просто так,
хоть до ста
двадцати, хоть до тыщи считай -
слишком горек бергамотовый чай.
22. 08. 2007
Сонет 1188
Я – отражение Вселенной,
Её пытливая душа…
Пусть за душою – ни гроша, –
Себя не ощущаю пленной
Строку, рождённую нетленной
В утробе Звёздного Ковша,
Ловлю, карандашом шурша,
Не прекословя вожделенной
Каков итог? Не мне судить…
Но страшно словом навредить,
Вмешавшись в чьё-то становленье
Одна надежда – на чутьё:
Тут не желание моё,
А Неба волеизъявленье
12. 04. 2007
Сонет 1144
- Бери бразды! Моя тебе порука:
Ты выдюжишь – Пегас надёжный конь!
Но только право править – узаконь:
Хитра юриспруденции наука
Не понимаешь? В том-то вся и штука!
Ты – д′ Артаньян, да это – не Гасконь:
Ажур словесный примут за посконь*,
И этикет блюсти в России – мука
Я согласилась и взялась за гуж…
Крылатый конь занёс в такую глушь,
Какой, порой казалось, – не приемлю
Но спáла скорбь с отяжелевших век,
Едва мой зычный крик: «Я – ЧЕЛОВЕК!»
Усемерённый эхом пал на землю
* посконь – домотканый холст из волокна конопли
Волчонок мой, ты от испуга сер.
Ты мелко пьёшь неласковую воду.
Давай играть. В загадки, например.
Что слаще сахара и мёда?
Задумался. Зазолотился взгляд.
Ты думаешь о сладком и высоком.
Что представляешь ты? Июльский жаркий сад?
Хурму, сочащуюся соком?
Мечтатель, ты уже во власти грёз.
Сладки твои испуги и обиды.
Но погоди. Ещё один вопрос:
Что твёрже, чем кладбищенские плиты?
Что холодней колодезного дна?
Что непроглядней семечка в подвале?
И вот печаль в твоих глазах видна.
Глаза твои такого не видали.
Ты сжался, ты почти окаменел.
Я твоего уже не вижу взгляда.
И голос твой, издалека, извне:
«Не надо».
Зачем Париж и Вена,
Когда, надрезав вену,
Уже пора подумать о душе.
Когда почти мгновенно,
Вдруг осознав измену,
Судьба для лжи устроила фуршет.
На Соловки с поклоном,
Да с колокольным звоном,
Покаяться успеть и всех простить.
Но вместо бога с клоном
Чуть пошлым и зловонным
Моя душа застряла не на мыть.
О мытарство, гусарство,
Безумное фиглярство,
Закон толпы и в каждой фразе – «мать..»!
Какое государство!
Из лапотников барство!
Как хочется всё это мне послать!
Зачем Париж и Вена?
Скажу вам откровенно,
Что не нужны мне даже Соловки.
Нужна подруга Лена,
Напиться, как полено,
И посылать на потолок плевки.
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой...
А.С.Пушкин
Мы не будем много спорить –
Не поймут!
Нам идти пешком до моря
Пять минут.
Погляди, как распростёрто,
А вдали
Чётко выстроились к порту
Корабли.
Это море голубое –
Просто жуть!
Нам уже пришлось с тобою
В нём тонуть.
Только видно, утонуть нам
Не судьба.
Мы с тобою неподсудны –
Голытьба!
Как причудливы ракушки,
И песок!
Словно их забросил Пушкин
В наш мирок.
Махровая даль спит и видит волшебные сны,
Косым голубиным дождём невесомо укрыта,
Там вьётся река из далёкой-далёкой страны,
Такой же далёкой, как детство, такой же забытой.
Там замки, как мудрые старцы, с особой душой.
Недремлющий страж с золотыми глазами дракона...
И в росплесках звёзд небосвод голубой-голубой,
И так непривычно от их неумолчного звона!..
Рыбацкий причал – обветшалый, разрушенный мост,
И ласковый воздух пропитан цветущей сиренью,
Дул ветер с востока и сказку волшебную нёс,
Колдуя на стенах отброшенной городом тенью...
Превозмогая гору за горой,
Оставив за спиной орлиный клекот,
Ты проходил. А мне хотелось плакать,
По-бабьи выть, схватить тебя за локоть,
Пойти с тобой, и умереть с тобой.
Но я не умерла. Или воскресла?
Теперь я и сама уже не помню.
И мы давным-давно подобны камню,
И мир наш превращен в каменоломню,
И нет нам на земле другого места.
Солнце гладит плечи, грудь, бедро,
Поцелуем обжигает нос.
Мы вчера прогретое «Бордо»
Охлаждали россыпями рос.
Чёрная собака – мой ковёр.
Белым отливает утром плёс.
Этот август – подлый сутенёр –
Заглянул мне в душу. И всерьёз.
Лето сладко на закате дней
Нежит и катает на волнах.
Ты люби, мой сказочный Эней,
Как меня любили только в снах.
Мартин – столяр.
Он строгает доску, гладит рубанком
И вырезает тонкое кружево из
Столетнего дуба.
Смотрит в окно.
В окне прекрасная Ильзе плетет
Тонкое кружево, колет крючком
Указательный палец.
Краешком глаза
Мартин посмотрит и спрячет
Взгляд под густую
Тяжелую челку.
Ильзе плетет
И улыбается Мартину,
Эдварду, Густаву, Эрику
И четырем рабочим из Кельна.
В двери стучит
К Ильзе заезжий торговец.
Просит ночлега,
Дарит ей красное платье.
Мартин не спит,
Точит топор, так
Что волос на части
Неравные режет.
Вот он идет с топором,
Рубит и рубит
В щепки свои кружева –
Разлетаются махом.
Мартин уходит домой,
Воет и смотрит в окно.
Бросил топор на кровать,
Мартин не видит покоя.
Пускай сейчас нас окружает мрак,
Мир затворился, спрятался, застыл;
И в каждом слове затаился враг,
И в каждой фразе есть двуликий смысл.
И счёт открыт ошибок и обид,
Молчание слышней чем хруст костей,
Нет мелких черт, а только общий вид;
Нет новых встреч, нет свежих новостей.
Я напишу ещё тебе сонет;
Я буду чист, забуду боль и страх,
Сквозь сумрак дня я вновь увижу свет -
Улыбку, солнца луч в твоих глазах.
Всё что тебя сегодня не убьёт
Пусть завтра новым счастьем прорастёт.
Здесь было яблоко – остался лишь кувшин.
Но яблоко к присутствию стремится:
Сгустит пространство, тронет живописца,
Единое создаст из половин.
И вот вам – груша. Мрачная рука
Накладывает тени, полутени,
И резкое добавит освещенье,
Чтоб яблоко добить наверняка.
А ты вдруг вспомнишь маленький вокзал,
Весенний свет на мертвенном перроне,
Плывущее купе на две персоны
И женщины зелёные глаза.
Ты идёшь, похрустывая галькой.
Ты смеешься тихо и с ленцой.
Воду бьешь, размахивая палкой,
И хрипишь немного, будто Цой.
Мимо пиво носят с окунЯми.
Кукурузу, ягоды, хамсу.
Мимо проплывают и боками
Меня ловят словно на блесну
Корабли, белеющие в сини.
Ты прости я погрущу чуть-чуть.
Мимо всё. и ты уходишь ныне,
Дальше от меня торя свой путь.
Я не одна.
Два мотылька на лампу
Слетелись. Кто вперед сгорит?
Не надо.
Одна.
И ель колючей лапой
В окно мне тычет, говорит:
Не надо.
Я пальцы иглами колю.
Я в дереве, в окне, я в мотыльках
Горю и говорю.
Вот здесь я зеваю.
Здесь я ем.
А здесь мне шесть или семь.
Хорошие снимки.
Кто делал? Отец.
А вот мы вдвоём наконец.
Попали под дождь.
Где-то в Крыму.
Я одного не пойму:
Кто смотрит на нас
Сквозь объектив,
Расстояние сократив?
Когда я на фото,
Я будто бы рад
Вернуться туда, назад.
А он? Конечно, он был бы рад
Вернуться назад.
Закрою глаза и вижу лицо
Последнего из отцов.
Застыл он и смотрит
Сквозь объектив,
Дыхание затаив...
Иду домой и злость глотаю
я днём осенним.
Я думал, ты со мной такая,
а ты – со всеми.
Случайным звуком моё имя
в твоём концерте.
Я думал, ты – моя богиня,
а ты – как в церкви...
Другая мать меня поднимет.
Я в тёплое уткнусь плечо
И, забывая свое имя,
Тебе я прошепчу: «Ещё».
Другое небо и другое
Опознавание вещей:
Я снова пробую рукою
Прозрачный ледяной ручей.
И снова кажется, что это
Воспоминанье – не предел.
Я помню: в коридоре света
Пылинкою живой летел.
И ты смотрела сквозь и прямо,
Была прозрачна, как вода.
И звук слетел к подножью храма.
И я узнал тебя тогда.
За то, что была только полем,-
Следы твои запечатлела.
Запомнила битвы и речи,
И пеплы кострищ кочевых.
Я с легкостью нежное тело
Твое отпустила на волю.
Ко мне ты вернешься – навечно,
Как только покинешь живых.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...220... ...230... ...240... ...250... ...260... 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 ...280... ...290... ...300... ...310... ...350... ...400...
|
