В четверг Иван Петрович неожиданно, как-то вдруг, умер. Как водится, все понимали, что он уже немолод и не совсем здоров, но смерти всё равно никто не ожидал.  

Ольга несколько раз про себя произнесла: «Дед умер», но ничего не ощутила, кроме вины за это отсутствие чувств. Потом прибавилась досада, что в субботу вместо того, чтоб, как хотелось, предаться сладкому ничегонеделанью после сумасшедшей недели, придётся ехать на похороны. Ивана Петровича она не видела чуть ли не год, да и до этого уже много лет встречались редко. Кирпичный домик с десятью сотками яблоневого сада в дальнем Подмосковье, в детстве казавшийся самым важным и прекрасным местом на Земле в её нынешней жизни был неуместен, как белый конь на скоростной автостраде. Два часа в электричках с пересадками из увлекательного приключения превратились в тяжкую родственную повинность; уйма интереснейших вещей на чердаке стала просто старым хламом; товарищи по детским играм выросли в совершенно чужих людей; а дедушка Ваня сжался до короткого «дед», обозначающего скорее не его лично, а некую абстрактную фигуру в очках и с пышными седыми усами. Ольга вздохнула.  

На следующей выходить. Самый длинный перегон за всю дорогу. Как всегда, когда электричка проезжала мимо бывшего колхозного поля, застроенного теперь кирпичными коттеджами, какая-то старушка вздохнула: «Разворовали Россию, сволочи», на стене гаража привычно белела неподвластная времени надпись «Шурик сволочь», которую Ольга помнила столько же, сколько помнила себя, а ограда платформы была выкрашена всё в тот же неброский зелёный цвет.  

На кухне, в детстве огромной, а теперь самой обыкновенной, но по-прежнему залитой светом, суетились, кроша непременный на всех семейных сборищах салат, тётя Ира с тётей Марусей. У их ног, как обычно, тёрся Барсик (У деда коты подолгу не задерживались, все через год-два куда-то девались, но всех их непременно звали Барсиками). Всё точно так же, как было в прошлый приезд, только стоящий в летней терраске гроб отличал похороны от юбилея. А в большой комнате, к гадалке не ходи, дядя Юра с дядей Лёней беседуют про машины.  

Ольгу отправили в магазин, и по пути выяснилось, что на месте оврага, в котором совсем маленькими играли в индейцев, став постарше, секретничали, а самые смелые даже целовались, автостоянка, а продавщицы теперь совсем другие — ну, правильно, сколько лет прошло, Ирина, которая всегда просила передать привет дедушке, уже должна быть на пенсии… На обратном пути, сделав крюк, подошла к дому с другой стороны. Там, под теперь уже засохшим ясенем, была могила любимой собаки. В десять лет смерть Грозного казалась вселенской трагедией, Она потом ещё долго приносила под ясень две свежих ромашки — сначала каждый день, потом — как приедет… Посторонних людей Грозный не любил, на прохожих гавкал так, что дед ругался: «У тебя разрыв сердца случится!», зато домашним позволял делать с собой всё, что угодно. Ольга в детстве на нём верхом каталась, как на пони. Хороший был пёс. Если Барсики менялись чуть не каждое лето, то новую собаку после Грозного дед так и не завёл. Ольга вспомнила, как они с дедом его хоронили. Был ноябрь, уже ударил первый мороз, лопата звенела об каменистую землю, деду было тяжело копать с больной спиной, но "хорошую собаку надо похоронить по-человечески"… Ольга вдруг осознала, что дед, который умер и лежит в гробу посреди терраски, и дедушка Ваня — один и тот же человек, и этого человека больше нет. То есть, она и раньше это знала, но почувствовала только теперь. Двенадцать лет, прошедшие с последних проведённых здесь летних каникул, резко опустились ей на плечи и заставили ссутулиться. Она вздохнула и пошла в дом: тётки ждут.  

Предисловие к первому изданию ПСС 

Мы уверены, что творческое наследие И. Самонахера будет будоражить сердца и умы не одного поколения. Широкий круг читателей по достоинству оценит самобытность и контекстную многослойность самонахерской прозы. А для ученых, литературоведов и лингвистов, она послужит благодатным поприщем для исследований, и они, несомненно, причислят писателя к когорте классиков. 

Писатель оставил нам совсем немного, и тем дороже каждая строка, вышедшая из-под его пера. Три крупных произведения, «Крысы», «Колеса» и «Кентавры», несколько эссе и рассказов, а также дневник, уместившийся в пяти школьных тетрадях в клеточку. При жизни Самонахер ни разу не печатался. Друзья распространяли его труды в самиздате, и он был, что называется, «широко известен в узких кругах». Творчество писателя пришлось на годы жесточайшей цензуры и не вписывалось не только в рамки официальной советской литературы, но и в диссидентских кулуарах стояло особняком. Почему и не попало на страницы журналов русского зарубежья. Впрочем, как раз этот факт сыграл на руку Самонахеру, и жизнь его не была отягощена происками спецслужб. 

Несколько слов о биографии писателя. Она вряд ли дает ключи к пониманию ассоциативных истоков его творчества. Родившийся в семье учителей в провинциальном городке, он прошел все этапы стандартного советского оболванивания. Но на третьем курсе историко-архивного института неожиданно бросил учебу и угодил в армию. Потом Самонахер около десяти лет отработал техником в полевых геологических партиях. Последние годы он служил церковным сторожем. Умер писатель на тридцать восьмом году жизни, не сумев выйти из безобидного, на первый взгляд, дежурного запоя. 

Трудно сказать, что могло в этой вполне заурядной биографии явиться толчком к созданию тех же «Крыс». Сложно определить и жанр произведения. Повесть? Роман? Философская притча? История болезни? «Крысы», как нам представляется, находятся вне сложившихся литературных канонов. Это, по сути, ретроспективное погружение в историю формирования психики современного человека. Автор поставил перед собой сверхзадачу осознания, из какой почвы выросли комплексы, во многом составляющие субъективный мир и тем определяющие реалии сегодняшних дней. Самонахер уверен, что основным фактором, приведшим к появлению человека, было осознание страха. Наш предок стал первым трусом на планете, уяснившим свою смертность, одиночество и бессмысленность бытия. В течение времени с увеличением комфортности среды обитания страх был почти полностью загнан в темницу подсознания. Джин в бутылке – да здравствует джин! Самонахер не открывает Америк. Фрейд, Юнг и другие показали влияние подсознания на поведение человека. Отличие взгляда писателя в том, что у него именно ужас является костяком психики. Остальные ее проявления развивались на фоне этого ужаса и автономными не являются. Недоноски с атрофированным чувством опасности быстро отбраковываются эволюцией. Герои долго не живут. Они мостят собой дорогу, по которой выступает трусливая конформистская масса с развитым, но надежно скрытым чувством ужаса перед существованием. Самонахер вычленяет разницу между тривиальным инстинктом самосохранения, свойственным и дятлу, и механизмом компромисса между совестью и стремлением к персональному выживанию, присущим только высокоорганизованной психике ссучившегося индивидуума. 

Композиционно «Крысы» решены в стиле «матрешки», то есть истории в истории. Главный персонаж, просыпаясь от кошмаров, в котором его преследует и настигает роковая кошка, каждый раз обнаруживает, что очутился в ином мире. Но не будем лишать читателя удовольствия, заранее раскрывая интригу этой повести. Основным достоинством произведения является, все же, не фабула, а неподражаемый самонахерский стиль. 

«Колеса», по сути, – это естественное продолжение «Крыс». Каким образом удается удерживать ужасного джина в бутылке? Почему, несмотря на абсурдность, мир не раскалывается на мелкие кусочки? В поисках ответов Самонахер доводит проблему до крайности. Для него это вообще характерный прием – обозначить полюса, чтобы затем попытаться приблизиться к золотой середине. 

«Семён проснулся по будильнику и, лежа в темноте, нашарил на столике приготовленный с вечера шприц с тончайшей платиновой иглой. Такие иглы стоили баснословных денег, но они того стоили! "Просыпаться утром с ощущением счастья – вот самое большое достижение в жизни" – распечатка с этими словами Ричарда Олдингтона висела над его кушеткой. После укола тело зазвенело и просило движения. День, как всегда, начинался чудесно». 

Это не апология наркомании, а простая экстраполяция в наше будущее. По Самонахеру психоделики служат препонами, не выпускающими ужас из подсознания, и тем удерживающие наш мир на краю пропасти. И они сопровождают человеческую цивилизацию от самой колыбели. С женщиной природа поступила более гуманно, чем с мужчиной. Постоянный гормональный дисбаланс позволяет ей спасаться от адекватности на протяжении практически всей жизни. Мужчины же, сравнительно рано лишающиеся естественного гормонального фона, справлялись с ужасом бытия при помощи трав, грибов, табака, алкоголя, мака и, впоследствии, синтетических наркотиков. Писатель изображает окончательную победу прогрессивного человечества. Наркобароны уничтожены, употребление психоделиков повсеместно карается, от социальной обструкции до пожизненного заключения, а их распространение – «уколом вечного забвения». И цивилизация начинает трещать по швам. Первобытный ужас, вырвавшись из темницы подсознания, пожирает тонкую нежную корочку человеческой психики, давая раздолье звериной самости. «Колеса» заканчиваются фразой приговоренного к смертной казни Семена: 

"Ваш мир не стоит и затяжки хорошей дури!" 

Будет уместным вспомнить слова И. Бродского: 

"Проснуться утром и не закурить – так стоило ли просыпаться?" 

Самонахер ненавязчиво подводит к мысли, что психоделики – не костыли и протезы человечества, а колеса, на которых оно прикатило из прошлого и, наверное, сможет ехать дальше. Цивилизация с рождения страдает хроническими психическими заболеваниями и вынуждена заниматься самолечением. У писателя нет готового рецепта, как добиться, чтобы колеса не становились причиной массовых аварий и катастроф, как, впрочем, нет его сегодня ни у кого. 

Последнее, незаконченное произведение И. Самонахера – «Кентавры». Если бы ему удалось довести «Кентавров» до завершения, если бы их бег не был остановлен на полном скаку его внезапной кончиной, мировая литература получила бы шедевр уровня «Божественной комедии» А. Данте и «Гамлета» В. Шекспира. В этом произведении гениальность И. Самонахера не вызывает сомнения даже у противников его творчества. 

О дуализме человеческой природы написано предостаточно, но писатель умудряется высветить новые грани проблемы. Где проходит граница между человеком и лошадью, и есть ли она? Что творится в пограничной зоне психики? Герои Самонахера работают на скотобойне и воспаряют от музыки Моцарта, зачитываются Петраркой и служат охранниками в зоне строгого режима, могут убить обидчика и, не задумываясь, пожертвовать собой, спасая жизнь незнакомому ребенку. Человек замешивался круто, но оказался на поверку не пропеченным. По Самонахеру мы по природе полистичны и склонны к шизофрении. 

«Кентавры мчались за Хароном по альпийскому лугу навстречу закату. С высоты птичьего полета их упоительная скачка представлялась багряным потоком, срывающимся с обрыва в скептический оскал бездонной пропасти». 

Проза И. Самонахера внятно фокусирует сознание на вечных вопросах бытия, и отчетливо начинают видеться не подозреваемые до сих пор глубины. 

Искренне поздравляем читающих эти строки: вы вступаете в новый период жизни. 

Постскриптум. 

Помещение редакции, готовившей издание ПСС И. Самонахера, выгорело дотла по вине пьяного сторожа, заснувшего с прикуренной сигаретой. Его, по счастью, удалось спасти. Все остальное, к сожалению, нет. Исследователям предстоит большая работа по восстановлению творческого наследия И. Самонахера по самиздатовским выпускам и автографам, разбросанным ныне по всему свету. 

Чебурашка, этот неумолимый хищник апельсиновых плантаций и телефонных будок, при первом знакомстве не поражает ни размерами, ни внешностью. Вполне безобидная зверюга. Вот разве что выдающиеся уши, позволяющие ему планировать с возвышенностей, настигая трепещущую в предчувствие конца жертву. А некоторые запросто выполняют фигуры высшего пилотажа. Среди чебурашководов особым спросом пользуются особи, умеющие входить в штопор. Натасканная чебурашка со ста метров на спор попадает в бутылочное горлышко.  

Но за кротким, вызывающим издевательский смех профанов, видом скрывается ушлый, неутомимый истребитель бумбарашей, в одиночку справляющийся с заматеревшим самцом. Да что там!  

Известны случаи, когда чебурашка первой нападала и обращала в бегство монстра асфальтовых джунглей шапокляка. А ведь тот чуть ли не втрое крупнее.  

Легкая на подъем, не страдающая маниакально-депрессивным психозом и аллергией на сигаретные бычки, чебурашка с недавних пор стала привлекать внимание ученых. Одно время даже вошло в моду защищать диссертации о ней:  

- Размножение чебурашек в полевых условиях;  

- Размножение чебурашек в неволе;  

- Рацион дикой чебурашки в осенний период 1861 года на Шпицбергене и т.п.  

Пытливые аналитики, обобщая результаты экспедиций и лабораторных исследований, начали приходить к неожиданным, парадоксальным и, более того, абсурдным выводам. Выяснилось, что по строению чебурашка, как никто другой в животном мире, близка к человеку. Руки и ноги у нее на месте, шерсть можно быстро вывести с помощью шампуня от перхоти, уши уменьшить с помощью пластической операции, выучить языку – и мало кто отличит чебурашку от тинэйджера. Основное отличие чебурашек от людей заключается в отсутствии зачатков здравого смысла. Опытная дрессура показала, что они практически не привыкают к чтению. Комиксы – их предел. Более серьезная литература или игнорируется, или пускается на самокрутки и пипифакс.  

- Может, сволочь, а не хочет, – констатировала в одном из отчетов ведущая чебурашковедка. При этом животные на глазах освоили шахматы, преферанс и очко. В вольере их даже наказывают за безобразное поведение, лишая партийки на сон грядущий.  

Чебурашки моментально отвыкли от сыроядения и с удовольствием перешли на консервы, колбасу и пиво с воблой. Слов они выучили немного, но двухсот-трехсот им вполне хватает для выражения своих примитивных запросов и потребностей:  

- Ну ты, сука драная, пиво тащи!  

- Что вылупился, баран? Может, в очко сразимся?  

- Вот умру я, умру… и т.п.  

Булгаковский Шариков, сшитый профессором Преображенским из дворняги и гипофиза алкоголика, всего-то и делов, что кошек ненавидел и пил запоем. А эти ушастики очень скоро достали сотрудников и обслуживающий персонал непотребными речами, всегдашним попрошайничеством и отвратительными манерами.  

Интересная интерпретация термина «чебурашка» опубликована в одном из последних номеров журнала «Последний лингвист». По версии этимологов под первой буквой имеется в виду человек, народ или нация, а «рашка» – англицизм, уничижительное наименование России. Таким образом, под термином «чебурашка» подразумевается некий русофобствующий субъект.  

В личной жизни чебурашки неразборчивы, и о лебединой верности говорить не приходится. Они перед спариванием зачастую не удосуживаются и поцеловаться. Без всяких экивоков спланирует с ветки такой мохеровый Дон-Жуан и давай колбасить. Самочка и оглянуться не успеет, кто ее отделал, а любовника и след простыл. Сидит в дальнем углу с индифферентной мордочкой и цинично закусывает, чем лаборант послал.  

В естественных условиях чебурашка непринужденно скрещивается с крокодилом. Если чебураш покрывает крокодилицу, то на свет появляется крочебур, а в обратном случае – чебукрок. Первый похож на маму, но развесистыми ушами, а второй – вылитая чебурашка, но с толстым мохнатым хвостом. Самостоятельной ниши в природе они не занимают, поскольку не способны к размножению. На фермах Амазонии их разводят с декоративной целью, а в гарлемских трущобах – для подпольных боев.  

Скрупулезный анализ на генном уровне показал, что чебурашка является прямым потомком питекантропа. От кого произошли современные люди, достоверно пока не установлено. Так что мы с ними даже не однофамильцы. И, слава Богу, – больно они расхамились на дармовых хлебах. Задницы аспиранткам показывают, и не только. Пробовали их пороть, но чебурашки сплошь оказались мазохистами и по ночам вопили сторожу:  

- Ну, иди сюда, мой жестокий, мой бесчебурашечный!  

На научном совете института поднят вопрос о сворачивании исследований по темам, связанным с чебурашкологией. Хватит, мол, с ними цацкаться. Эка невидаль! Да почти в каждом подвале жилого дома сидят такие же, а то и похлеще. Отправить их в Мордовию на лесоповал – там они со своими шубками придутся к месту.  

Академии срезали ассигнования, и надо срочно что-то предпринимать. Поэтому желающих завести экзотическое домашнее животное просим обращаться по адресу: Москва, РАН, институт приматов и уматов, лаборатория чебурашкологии, спросить Пашу.  

Особо рекомендуем этих милых забавных тварей одиноким алкоголикам, гроссмейстерам в отставке, садомазохистам и старым девам. Возьмите – и ваша жизнь наполнится новым смыслом.  

Он вошел строевой походкой отставного военного, козырнул, подтверждая подозрения, и представительски отчеканил, глотая некоторые согласные: 

– Посылтд. Оправка-доставк! 

– Простите? – приторно-интеллигентски выдавил я из себя, состроив на лице гримасу крайнего недоумения. 

Отставник повертел головой по сторонам, разглядел по углам моей холостяцкой берлоги месячную пылюку, бросил взгляд на завалы книг, включенный компьютер и стал по стойке «вольно». 

– Вам посылка, – сменив заодно и тембр голоса с командно-побудительного на устало-отеческий сообщил вечерний гость. – Посыл-лтд, отправка-доставка посылок и бандеролей. 

– А... Да? – это было чем-то новеньким. Посылок я не ждал. – Откуда? 

– Не положено, нас интересует только адрес получателя, – отрезал отставник. – Вы – Обнинцев тэ? Кулешовский переулок, дом семь, квартира двадцать два? 

Я подтвердил. 

– Вот пакет. 

Пакетом оказался компактный захватанный сверток без обратного адреса, тяжеловатый и местами выпуклый. Внутри что-то переливалось и булькало. 

– Булькает, – прокомментировал отставник. 

– Расписаться надо? – угодливо заторопился я. 

– Не только, – он порылся в самом настоящем фронтовом планшете, достал перетянутую резинкой мятую тетрадь и протянул мне. – Убедитесь в сохранности. 

– В смысле? – не понял я, отчего-то подозрительно покосившись на тетрадь. 

Отставник не совсем даже по-мужски сделал глазами, как бы говоря «ооссподи!» и разъяснил: 

– Ну, все дошло? В сохранности? 

– Не знаю, – пожал я плечами и мы оба поглядели на сверток. – Наверное. 

– Придется вскрыть, – подытожил посыльный. – Мне снаружи подождать? 

– Да ладно, чего уж там... 

Я сделал шаг по коридору, отложил с тумбочки на стул вчерашние газеты и принялся разворачивать посылку. Отставник, не скрывая невежливого интереса, контрастирующего с галантно прозвучавшим предложением подождать снаружи, подошел ближе. Спустя минуту короткого сражения с твердой коричневой бумагой на тумбочке появилась бутылка «Немирова» 0.7, пара крепких стопариков, металлическая банка соленых огурцов «Нежинские» и полбуханки свежего мягкого хлеба, заботливо обернутого в белоснежную бумажную салфетку. 

Я оторопело уставился на натюрморт. 

– Знатно, – увлеченно констатировал отставник и внезапно протянул руку, – Колюжный Андрей Михалыч, можно «товарищ майор», но предпочитаю «Михалыч». 

– Обнинцев Тарас... Можно «Тарас», – пожал я сухую крепкую руку, пребывая в зачаточном состоянии легкого помешательства. 

– Тарас? – переспросил Михалыч и неожиданно добавил, – это хорошо... Ну так как? Все в сохранности? 

– Не знаю, – дебиловато повторил я, поскольку и правда не знал. Настало время объясниться. – Я, видите ли, не жду никаких посылок, тем более с... э-э... подобным содержимым... Вы уверены, что посылка мне? 

Майор молча, резковато в движениях извлек из нагрудного кармана старомодные очечки, молниеносным движением двух пальцев ткнул их к переносице и уставился в тетрадку. 

– Все правильно, – сообщил он через пару секунд. – Обнинцев тэ, Кулешовский, семь, двадцать два, одна штука, сегодня... У вас праздник? – спросил он вдруг, спрятав очки обратно в карман, тетрадь в планшет и взглянув на бутылку. 

– Нет, – честно признался я. 

– Траур? 

– Упаси боже! 

– Значит, повода никакого? 

– По сути – никакого. 

– Странно... – мы оба некоторое время рассматривали снедь. – Ну, не пропадать же?.. – полуриторически закончил Михалыч. 

– Что? – я сделал вид, что не понял. 

– Ты спешишь? – легко и спонтанно сблизился майор. 

– Да в общем, не то чтобы... 

– Тогда вот что, – деловито засуетился Михалыч, – у меня еще две коробки тут в районе – и амба, все на сегодня... Буду через полчаса. Колбаса есть? 

– Вафли только, – пожал я плечами, сдавшись под натиском несокрушимой и легендарной. – Я вообще в пельменной на Островского ем... 

– Вафли, – скривился майор и, направившись к выходу, назидательно затараторил, – Колбаса нужна, без колбасы – не тот эффект. Ладно, колбасу куплю, накрывай пока, а то не дом, а библиотека какая-то... 

Я закрыл дверь, постоял некоторое время, поражаясь собственной мягкотелости, резвости Михалыча, неожиданному знакомству с предстоящей выпивкой одновременно и – пошел накрывать на стол. А чего? 

"Мы рождены, чтоб сказку сделать былью..."?  

Сказка 1-я  

...и посмотрел на место, где только что...  

Учительница захлопнула книжку «Дополнительное чтение для младших» и подошла к окну. На улице никого не было видно, да и дежурный в окне напротив махнул ей рукой: Чисто! Надо идти, детишек по домам развезти, родители ей из своих платили за развоз, машины далеко не у всех, а у нее автобус все-таки, шофер был раньше, да спился давно и где-то пропал, нового не дали, а ей все заработок дополнительно. Учительница вздохнула, поправила на себе жилет (Старенький уже, латаный, менять надо, да где денег на него взять, еле-еле на еду хватает!), построила детей и, привычно подхватив «калашник», повела их к выходу.  

Сказка 2-я  

...где только что был его друг. Не стало друга. И места того не стало. Обломки скал, окровавленные автоматы, сорванные голоса и ненависть, комок в горле и ненависть, и бешеное солнце. И нет слез.  

Мальчишка вернулся. Домой. С Войны.  

Чистые, ясные глаза чиновников, крепкие добрые руки генералов. Спасибо тебе, парень, ты молодец, Родина тебя не оставит, страна тебя не забудет! Только вот матушка твоя без лекарств померла, пока ты воевал, да домишко твой, уж извини, снести пришлось, мы там ипподром строим, мешал он нам, домишко твой, ипподром строить, да сестренка твоя младшая на трассе теперь работает, говорит, кушать хочется. А кому не хочется? То есть, кому сейчас легко и сладко? Министры-депутаты вон ночей не спят, о народе пекутся! Послы-дипломаты в заграницах истомились!  

Но Родина важнее! Страна – вот главное! Народ – вот основа всего! И Гагарин – наш! И золото олимпийское – наше! А образование наше – самое образованное! А банкиры наши – самые богатые! А экономисты – самые экономичные! А закрома – глубже некуда! Гордись всем этим, парень, и ты к этому руку приложил!  

Да ладно, засмущался парнишка. Я ж понимаю, я ж не тупой! И, напевая Есенина, пошел в поле работать.  

Старик захлопнул книжку « Дополнительное чтение по истории. Сказки для тупых» и, накрыв уснувшего внука своим кевларом, вышел на улицу.  

Сказка 3-я  

Президент захлопнул книжку «Занятные рассказы», вздохнул и опустил Железный Занавес. Правда ли, неправда в книжках тех написана, а так спокойнее, да и не царское это дело книжки читать.  

МАЛЬЧИК МОЙ С НЕЗДЕШНИМИ ГЛАЗАМИ  

Я влетела в вагон метро, как всегда, в последнюю секунду. Свободных мест не было, и я, держа одной рукой два тяжёлых пакета с продуктами, другой схватилась за поручень и зависла над старичком интеллигентного вида, который сразу же, как фокусник, достал откуда-то газету и, развернув её, застенчиво закрылся ею от меня. Рассеянно блуждая взглядом по окружавшим меня лицам, я с разбега наткнулась на мужское лицо. ОН сидел в самом углу вагона, сидел натянутый, как струна, не замечая бурлившей вокруг него толпы. Что-то зацепило меня в нём, и я стала потихоньку двигаться в его сторону. Почти вплотную подошла к противоположной от него лавке, когда один из мужчин встал и направился к выходу из вагона. Я поспешно впечаталась в освободившееся пространство.  

Поставив пакеты у ног, я привела в порядок слегка растрепавшиеся волосы, и, наконец, взглянула на него в упор. В его позе ничего не изменилось. Он смотрел прямо, но не на меня, а сквозь меня, сквозь стёкла вагона, сквозь стены метро. Куда он смотрел и видел ли что-нибудь? Да, лет ему было меньше, чем показалось сначала, где-то 23, может 24. Я видела перед собой лицо человека, только что испытавшего какое-то потрясение, – уголки губ опущены, морщинки на лбу, отрешённость от всего. А глаза… какие-то нездешние, не от мира сего.  

Надо было как-то привлечь его внимание. Я была очень хорошенькая, недостатка в поклонниках не было, но моё сердце было свободно от любви. Чтобы разрушить неподвижность моего визави, я начала крутить головой, достала журнал из пакета, положила обратно. Открыв сумочку, достала визитницу, полистала, вроде бы искала нужную мне визитку, сунула её снова в сумочку, громко щёлкнув замком. Но все мои телодвижения остались без внимания. Вдруг он резко встал, будто проснувшись, и направился к открывшимся дверям. Я успела заметить, как хорошо, со вкусом он одет, явно из дорогих бутиков. На платформе он остановился, повернул голову налево, направо и застыл на месте. Я рванулась к дверям, но они уже захлопнулись передо мной, и платформа понеслась, унося от меня мальчика с нездешними глазами.  

С этого дня я как будто заболела им. Ездила в одно и то же время в метро, высматривая в толпе его лицо, разгадывая причину его печали. Но всё было напрасно.  

Прошёл почти год, а я всё ещё не могла забыть его. И вот однажды, недалеко от перехода метро что-то заставило меня резко остановиться. Я увидела его в серебристой «Ауди». Он сидел с открытой дверцей. Я засомневалась, – он ли это? Это был он, но глаза его сияли, отражая синеву неба, на губах играла улыбка. Он был весь такой земной, такой здешний! Я сделала пару шагов по направлению к нему, но меня чуть не сшибла с ног совсем юная девушка с роскошной копной волос и смеющимися глазами. Он поспешно выскочил из машины с букетом белых хризантем и прижал девушку к себе. И столько счастья и света источали его глаза, что я, ослеплённая, опустила голову и почти бегом бросилась к метро.  

В вагоне мне почему-то уступили место и смотрели на меня с сочувствием, пока я не поняла, что всё моё лицо залито слезами, спазм сдавил горло, и я зарыдала, уткнувшись носом в платье какой-то сердобольной женщины, которая гладила меня по голове и тихонько шептала: «Не убивайся так, всё забудется». Я, наконец, поняла причину его тогдашней печали, – это была девушка с роскошными волосами. На душе стало пусто, ушла мечта, а вместе с ней и надежда на счастье.  

Женщина куда-то исчезла, и я увидела перед собой мужскую руку с носовым платком. Машинально взяла платок и промокнула глаза. «Девушка, – услышала я, – Вам никто не говорил, что Вы потрясающе выглядите с красным носом и размазанными тушью глазами?» На меня смотрел высокий парень со смеющимися глазами. Я глупо хихикнула и встала. «Вам надо расслабиться и привести себя в порядок. Тут около метро есть очень симпатичная кафешка. Ух, какие у тебя пакеты тяжёлые! Ну, пошли». И мы пошли. Через год у нас родился Димка.  

2.04.2002.  

ПРОБУЖДЕНИЕ  

Мне кажется, что в квартире главное – это окно и дверь. Через дверь я вхожу в мой интимный мирок, устроенный согласно моему вкусу и денежным возможностям. Вхожу, чаще всего, усталая после рабочего дня, раздражённая сутолокой в общественном транспорте. Изредка влетаю в ту же дверь, с надеждой бросаясь к серому телефону, стоящему возле моей постели, как каменный истукан, молчаливый и бесстрастный. И через дверь же я выхожу из опостылевшего быта, или выскакиваю, громко хлопнув дверью, уничтожая этим звуком всё, что осталось позади.  

Есть ещё окно. Оно играет особую роль в моей жизни. Через него входит день, солнце, голубое небо, радость жизни, и надежды на счастье. А ещё через окно входит ночь, мрак, оглушающая тишина и отчаяние.  

Вчера я весь вечер ждала его звонка. От моего гипнотизирующего взгляда телефон из серого стал красным, раскалившись от энергии, которую я со всей силой страсти направляла на него, просила, требовала: «Позвони!» Чуда не произошло.  

Я лежала в пугающе тихой квартире на несмятых простынях. И эту ночь я проведу одна. Машинально протянула руку, желая коснуться его тёплого плеча, его жёстких волос, и задержала дыхание, как бы боясь спугнуть его сон. Я хотела живого тепла – тепла мужчины или ребёнка, но я никому не нужна. С горькой страстью отдалась своему одиночеству.  

Проснулась я внезапно, – показалось, что звонит телефон. Но он молчал, как все последние дни, стыдливо накрывшись трубкой. Подошла к окну, – яркий сноп света ударил в глаза. Солнце! Его жёлтый мёд стекал по занавескам, растекаясь лучами по полу. Я механически, не замечая, что делаю, приняла душ, выпила чашку кофе с хрустящим тостом и, накинув куртку, вышла на улицу.  

Около подъезда из небольшой лужицы пил воду воробей. Он опустил клюв в воду, запрокинул головку вверх и сделал глотательное движение горлом. Потом прыгнул в середину лужи, смешно размахивая крылышками, намочив их в воде, и встряхнулся, став мокрым и взъерошенным. Я засмеялась.  

Кто-то дёргал меня за джинсы. Я обернулась и увидела малыша в ярком комбинезоне. Он протянул мне маленькую машинку и сказал: «На! Зами!», что в переводе с детского означало «возьми». Я поблагодарила его за щедрость и угостила конфетой. Его грязная мордашка расцвела улыбкой, и он покивал три раза головой в знак благодарности. Потом доверчиво вложил свою тёплую ладошку в мою руку, и я захлебнулась от светлого и радостного чувства.  

Потом я бродила по улицам, глупо улыбаясь прохожим. Некоторые мужчины приостанавливались и глядели мне вслед.  

Я ворвалась в свою квартиру, как ветер, и, посмотрев вокруг, решила: «Надо переставить мебель, развести цветы и завести собаку». Дни полетели незаметно, – друзья, ночные клубы, выставки. Когда через три недели услышала в трубке знакомый до боли голос, внутри сладко замерло, но я весело ответила ему: «Вы ошиблись номером».  

12.03.02  

В ОБЪЯТЬЯХ СНА  

Рассвет розовой лапой постучался в моё окно. Я попыталась проснуться, вырваться из оков сна, державших меня в своих крепких объятьях, тихонько сводя с ума своей реальностью. Я мчалась на облаке в сверкающую даль, любуясь зеркальностью солнечных бликов, а сознание бродило в потёмках сна, как будто потеряв нить Ариадны, натыкаясь на тени незнакомых мне ликов. Вдруг я вдохнула запах дождя, который падал на мои мокрые от слёз ресницы, смывая следы прошлых бурь и ускользающих воспоминаний о чём-то важном, но уже забытом, которые ещё теплились во мне, как недавно задутая свеча. Я испугалась, что сознание совсем потеряется в причудливых картинках сна, и открыла глаза.  

Яркий свет, проникший в окно, разбил остатки ночного бреда, которые разлетелись, как осколки хрустальной вазы, не оставляя следа в реальности наступающего дня. Ночные тени спрятались по углам, исчезло горе, сомнения, грусть по несбывшимся мечтам. Открыв окно, я впустила утро в мою комнату и улыбнулась синему небу, зелёной траве и полусонным цветам, которые повернулись ко мне своими разноцветными личиками, протягивая тонкие стебельки мне навстречу, как бы говоря: «Просыпайся, иди к нам. Видишь, какая красота вокруг? Вдохни этот утренний воздух, напоённый запахом леса, травы и цветов, живительной влагой росы. Живи этой радостью, не думай о грустном ». И я вышла в сад и пошла по мокрой от росы траве навстречу новой жизни, оставив за собой тяжкий груз воспоминаний, и бережно неся на сердце царство света.  

1.03.06  

Душное утро предвещало жаркий день. Настроение было отвратительное. Поездку к морю я отменила, и ничего хорошего, казалось, произойти уже не могло. Впереди были долгие выходные без компьютерной связи с любимым, без кондиционера и телевизора – очередной блэкаут в жилмассиве. У меня отключили свет! ... конечно не только у меня, но кому-то ни жарко, ни холодно, а вот мне было тяжело, на душе скребли кошки. Конспекты английского с укором и явно зазывающе белели на софе, и я завалилась к ним, решив, что надо использовать это время хоть с какой-то пользой.  

Обидно было заниматься, когда они там плещутся в тёплом, ленивом накате барашков, жуют свои кебабчики и запивают ледяным шампанским. Но такова была моя сегодняшняя участь, и с хрустом потянувшись, я решила с ней не спорить.  

Время утекло за полдень, унылый вентилятор, отвернувшись в угол, стоял на страже ... света всё не было. Резкий телефонный звонок остановил меня по дороге в кухню, куда меня, несмотря на все сегодняшние неурядицы, позвал инстинкт, или это я хотела скоротать время, и заодно поесть. Звонила моя давнишняя подруга, с которой мы поддерживаем связь все последние годы, в основном, по телефону. Я вернулась и прилегла, зная, что это надолго – долгие, пустые разговоры, которые я, конечно, как воспитанный человек, терплю и порой даже норовлю поддержать встречно вставленным словечком, дабы как-то разнообразить, а повезет – так и сменить тему разговора. Но на сей раз всё было в пользу того, что долгого разговора не будет.  

Татьяна приглашала меня за город, в горы, в Шемаху, в деревню, где жила Танина мать, которую мне неоднократно довелось видеть. Я знала и чувствовала доброту женщины и совершенную ко мне её расположенность. В той деревне я никогда не была, несмотря на частые уговоры Татьяны и Анастасии, её дочки. Никогда не могла ответить себе на вопрос, почему я всегда тактично уходила от этих приглашений. Я колебалась и на этот раз, но когда трубку взяла Настя и стала меня уговаривать, мотивируя тем, что мы скоро расстанемся надолго, а скорее всего навсегда, что у неё через полмесяца свадьба, и она везёт бабушке и деду приглашение, я скосила глаза на обиженный вентилятор и устоять не смогла, а возможно, просто не хотела. Сговорились, что к вечеру, когда станет прохладнее, они за мной заедут.  

Собрав в дорожную сумку все, что подобает для двухдневного отпуска, а также фотокамеру, плейер, книжку и мобильник, я стала ждать заката солнышка и представлять, что ждёт меня в этой высокогорной деревушке. Я смутно себе представляла русское село в горах Азербайджана. Мне казалось, что местный кавказский колорит не может быть полностью стёрт даже там, где много десятилетий живут только русские люди, с их культурой, обычаями, вероисповедованием. Но как выяснилось позже, я всё-таки ошибалась, но не буду забегать вперёд.  

Время до вечера тянулось долго, но я его не торопила, так хотелось до отъезда увидеть оживший монитор... Я ждала, и с тоской и волнением смотрела на мрачный экран. От мысли, что мне придётся уехать, не предупредив родного и близкого человека, мне хотелось плакать... Одна надежда была на моих мальчиков, которые вовремя пришли и пообещали его успокоить. Скоротав время в разговорах с ними, я немного успокоилась, а в шесть часов за мной приехали друзья.  

Дорога была долгой, почти три часа, но хорошая музыка и разговоры помогали расслабиться и почувствовать, что предстоит отдых.  

Шумные городские улицы остались позади, мы выехали на трассу. Постепенно шоссе перешло в довольно узкую извилистую дорогу, которая пролегала меж сыпучих песчаных гор. Время от времени попадались места, где домики издалека были похожи на игрушечные. Мне всегда казалось странным, что люди могут жить в такой глуши, где наверняка нет телефонной связи и других признаков цивилизации, без которых мы, горожане, не представляем себе и дня. А здесь они живут и не собираются что-либо менять в своем неспешном существовании, потому что так жили их деды и прадеды, потому что не представляют свою жизнь в отрыве от земли, скота, огорода. Но как говорится, каждому своё...  

Вскоре по надрывистому рёву старенького жигулёнка я поняла, что дорога круто поднимается в гору. Справа продолжала тянуться горная цепь, а слева от дороги был крутой спуск, похожий на обрыв, поросший низкорослым кустарником и травой. Где-то далеко внизу, со дна долины, вырастали и плавно поднимались горы, что издалека напоминали холмики из песочных часов. Небо постепенно становилось сиренево-лиловым, а облака мелкими белыми завитушками плыли и даже не пытались обгонять друг друга. Лишь изредка казалось, что они задевают за сыпучие вершины гор, и мягко, словно сливки, разрезаются ими на мелкие кусочки.  

Начинало смеркаться когда мы выехали на просёлочную дорогу-ленточку с каймой из бело-жёлтой россыпи ромашек и колосков пшеницы по обеим сторонам. Занесенные с окрестных полей, они прорастала сами по себе ... и по воле ветра.  

* * *  

Оставив машину за воротами, мы вошли в уютный дворик и сразу же столкнулись с трудолюбивыми хозяевами дома, которые поливали роскошные кусты алых роз и благоухающей сирени. От неожиданности я чуть не споткнулась о толстый шланг, зелено змеившийся через весь двор от колодца в саду. То ли от долгой дороги, то ли от воздуха, который казалось распирал лёгкие и затруднял дыхание, у меня кружилась голова. Непонятная смесь запахов зелени, скошенной травы, сырой земли, сирени и еще чего-то неуловимо знакомого, но позабытого, будоражили память и возвращали меня в далёкое детство. Меня стало даже чуть подташнивать и я прислонилась к перилам, ведущим на застеклённую веранду.  

И тут случилось то, от чего я забыла и о головокружении и о тошноте. Из деревянной будки наискосок от дома выскочил огромный, лохматый, бело-рыжий пёс и с грозным лаем бросился ко мне. Но так мне показалось в момент панического страха. На самом-то деле Кузя, так звали пса, был посажен на длинную и прочную цепь, которая ограничивала его рьяные порывы и держала в двухметровом радиусе от его жилища. Его лай, то грозный рычащий, то скулящий и жалостливый, многозвонким эхом разносился по деревне, и собаки из соседних домов решили его поддержать, главным образом из солидарности, да и меня попугать на всякий случай, будто чувствуя, что я боюсь их до заикания.  

Анастасия потянула меня в сад и, как только я изчезла из поля зрения, Кузя успокоился. Лишь отголоски далёкого лая соседских собак нарушали вечернюю тишину. Из дома доносились соблазнительные запахи жареной картошки, запеченого мяса и блинов, и только в этот момент я поняла, что ужасно хочу есть. Ужин был поздний, но как я не уговаривала себя от него отказаться, голод упорно вёл меня в комнату, где все уже сидели за столом, на котором лишь одна тарелочка была пустая. Она ждала меня – грешную.  

Впечатление от внутренней части дома было довольно приятным. В комнате, где мы ужинали, было два маленьких окна, выходивших в сад, завешенных ослепительно белыми тюлевыми занавесками. Простое убранство комнаты дышало чистотой и покоем, и если бы не современный цветной телевизор, нарушающий идиллию деревеского быта, то вам запросто могло показаться, что вы попали в загородний особнячок Тургенева или Бунина.  

На старинных кроватях с хромированными каретками возвышались пирамиды пуховых подушек с наброшенными ажурными накидками ручной работы. Но всё-таки главной достопримечательностью дома была настоящая русская печка. Возле неё, по обыкновению, стояла голубая крашеная скамейка, служившая ступенькой к этой тёплой лежанке. Печка действительно была еще теплая, когда я дотронулась до неё ладонью, и аромат свежевыпеченого хлеба был настолько сильным, что затмил все остальные запахи дома.  

Продолжение следует:)  

А счастье было…  

Этот дом – мой старый знакомый. Когда-то, в прошлой жизни, я провела здесь два счастливых месяца. Он стоит на краю невысокого обрыва, под которым тихо плещется озеро. Мы ловили в нём раков, а ночью варили их в ведре, на костре за домом. Днём покупали в сельмаге трёхлитровый бидон жигулёвского пива, а потом ели раков, запивая их пивом. Огромная луна висела над нами, заливая всю округу голубым сиянием. Какие щемяще-сладкие воспоминания!  

Хозяйка давно умерла, и за домом присматривает её племянник, который живёт в городе. Он узнал меня, и, отдавая ключи, сказал: «Живите, сколько выдержите в этой глуши».  

Я отыскиваю в траве заросшую тропинку, ведущую к дому. Старый и дремучий, как лес, вплотную подступивший к нему, этот дом любил меня молодую, беззаботную и счастливую. По прошествии стольких лет он принял меня в свои объятья, согрел своим теплом и уютом. Измученная своим горем, городским шумом и всякого рода заботами, я растворяюсь в ароматах наступающей осени, прелых листьев, в неповторимом запахе грибов.  

Встаю с рассветом и сажусь на крыльцо, наблюдая, как солнце медленно поднимается над озером, наливаясь алым цветом. Потом иду через лесок к тёте Вале. Она наливает мне в банку тёплое парное молоко. К вечеру её внучка принесёт мне сметану и овощи с огорода. Остальные продукты я покупаю в том же стареньком сельмаге, правда, он стал более цивилизованным, да и набор продуктов много богаче, чем когда-то.  

Когда-то… мы любили друг друга со всем романтическим пылом юных, чистых сердец. Мы облазили всю округу, ходили за десять километров в татарскую деревню Раифа, где посреди огромного озера стоял древний монастырь, а в лесу можно было встретить лося, кабана или зайцев. Как-то он сказал мне, что умрёт очень рано, ещё совсем молодым. Я испугалась: «Ты что болен?» Он засмеялся: «Нет, просто я так счастлив, что живу в постоянном страхе потерять это счастье, а без него жизнь кончится. Наступит тупое, бессмысленное существование, а это и есть смерть». Теперь и я засмеялась: «Глупый, напугал меня. Наше счастье никогда не кончится, оно бесконечно в пространстве и времени».  

Как давно это было! Я захожу в дом и усаживаюсь, поджав ноги, в старое, жалобно поскрипывающее подо мной кресло. Постепенно темнота вползает в дом и, как живое существо, заполняет все углы и щели, размывая очертания предметов. Мне тепло и уютно. Мерное тиканье часов, такое громкое в тишине, гасит мысли. Я закрываю глаза и уношусь на пушистом мягком облаке в страну, где нет смерти, горя, забот.  

Просыпаюсь внезапно среди ночи. На моих губах ещё тлеет улыбка. Я видела его во сне, мы любили друг друга, и он был такой живой, тёплый. Его руки гладили моё тело, губы целовали мои глаза, волосы… А-а-а-а-а!!! Крик замер где-то в глубине моего «я».  

Дождь стучит по стеклу. Я открываю окно и впускаю его в комнату вместе с сырым запахом земли и умытой зелени. Этот моросящий, затянувшийся дождь успокаивает меня, завораживает, и мне ничего не хочется.  

Я насильно отрываю себя от окна – холодно. Заварю-ка я себе крепкого чая с вишнёвым вареньем. Ароматный пар поднимается из чашки и уносит меня опять в моё прошлое.  

В то утро мы собирались с ним к его другу в деревню на пару дней. Я ждала его уже три часа, когда раздался звонок в дверь. Я вздрогнула, – это был не его звонок. Вошёл его друг и сказал: «Внизу ждёт такси, поехали». Меня била мелкая дрожь, я ехала, как в тумане. Он лежал на обочине дороги рядом со своим проклятым мотоциклом, который я так ненавидела. Когда я присела около него, он ещё дышал. На несколько секунд он открыл глаза, но они смотрели не на меня, а куда-то вдаль, на что-то, видное только ему одному. Я пыталась поймать его взгляд, но скоро поняла, что его уже нет здесь, он где-то в иных мирах. Моё сердце оборвалось и осталось лежать там, на обочине рядом с ним. С тех пор прошла целая жизнь. У меня были мужчины, но ни один из них не занял его места в моей душе.  

Светает. Пойду на моё крылечко встречать рассвет. От непогоды не осталось и следа. Вот и солнце. Я зажмуриваюсь от яркого света и иду в лес. Он заждался меня и радостно машет своими еловыми лапами. Я иду, не разбирая тропинки, под ногами толстый ковёр из мокрых листьев. Я пробираюсь сквозь лес, словно сквозь жизнь, оставляя на острых сучках клочья воспоминаний – воспоминаний о счастье, которого никогда не вернуть.  

14.11.05