Шикарная Снежанна проснулась только вечером, да и то не сама, а от озноба. Болела голова, во рту не валялся конь. Жизнь в организме брезжила на уровне инстинктов.  

Пить.  

Поднявшись с третьей попытки с дивана и даже не помышляя оправить отпадный прикид, она по боевой привычке мотнула головой – тряхнуть гривой: ну рефлекс, не попишешь тут! Шатнуло так, что не пожелаешь. Девушка застонала, схватившись за черепушку одной рукой, нашаривая дорогу оставшейся, ладонью с растопыренными пальцами.  

Внезапно кто-то возник, куда-то поволокло, сильно и ласково приобняло, положило в жутко удачное положение на диван обратно и прижало к размазанным губам край прохладного влажного стакана. Даже свет от настольной лампы потускнел как-то сам собой, глазам стало немного уютнее.  

Сильный запах дорогого шампуня, хорошего одеколона, мужественного крема для бритья и яичницы-матбухи тунисаит – пряный и острый одновременно – подстегнул память.  

– Самирушка… – не своим голосом захрипела Снежанна. – Котик, хреново мне, твоей бабе…  

– Ты алкоголик, – укоризненно произнес Самир, помогая ей пить холодный грейпфрутовый сок.  

– Мн, мн…алкоголичка, – поправила Снежана, немедленно снова припав к терпкому стеклу.  

– Как?.. Не буду, трудно… Ты – алкоголик. Как много русский алкоголиков! Каждый русский – алкоголиков!  

Снежанна прыснула буквально, едва не подавившись, но осеклась. Смеяться было пока неприятно.  

Самир вытер ей подбородок пушистым полотенцем, отсел, бережно переложив ее плечи и голову на подлокотник дивана, и медленно, но уверенно и опасно широко жестикулируя, удивительно правильно грамматически отчеканил:  

– Я знаю, кто тебя сегодня утром привез!  

Снежанна замерла и после короткого раздумья поняла, что пришло самое время открыть глаза и посмотреть на мужа.  

Муж был красив, зол и страшен. В эти моменты она его обожала. Самое обидное, что он в таком состоянии именно тогда, когда я не в состоянии, подумала Снежанна тускло.  

– Пить – здоровью вредить! – грозно продемонстрировал муж следы московской пятилетки на заработках в бригаде у Алика-Басмача. – Что посеешь, то и пожнешь…  

Снежанна раздумала смеяться. И не потому, что голова не отпускала, а в желудке что-то подозрительно булькало и просилось на воздух. Если Самир поминал в разговоре русский фольклор, это могло кончиться банальным, коротким, но чувствительным мордобоем. Он сам как-то признался, что ему так проще опускаться до уровня гяура – вроде как и не мусульманин на минутку… Это он от стыда, совестливый чучмек…  

– Толстый, – позвала она осторожно и примирительно, – ну не куксись, пыжик, я была в «Голконде», я ж тебе звонила, я ж тебя звала… ты же сам сказал, что не можешь, а там так скучно без тебя, милый, ну я и заказала стакашку-другую, лапушка, ты сердишься, колбасик?..  

– Буду плохо говорить с Виктором! – выдохнул Самир. – Много ему просил не пить тебе! Зачем наливает?! Закрою кредит кебенемат!  

– Закрой, Самирушка, закрой кебенемат! – закивала Снежанна, поскольку знала, что в баре босса он кредит не закроет никогда, что скорее кредит закроют ему. При определенных грустных обстоятельствах.  

– У-ух, Джана, скандал я на тебя! – разошелся Самир вслух, и малопонятно, то есть немного успокоился или сам подумал о том же, о чем и она. – Виктор буду плохо говорить, позор на меня делаешь, зачем не ходишь, как все: магазин, кино, театра разного? Откуда пьешь столько? Что, делать мало?.. И какой такой хачик тебя домой возит утром, пьяную, как блядь валютную – позор на меня делаешь!.. Что за бандота такая, почему не знаю?  

Самир начал повторяться, пора реагировать, решила Снежанна:  

– Это не хачик, это Степан…  

– Не ври мне, иша! Черный он, как хачик, мне генерал на низу сказал…  

«Генералом» Самир звал консьержа Людвига за привычку отдавать честь при их с женой появлении – такое обращение Самир ценил, относился к Людвигу благосклонно, привык ему доверять и подкреплял знакомство периодическими чаевыми гусарского размаха.  

– Самир, – увереннее заговорила Снежанна, – ошибся твой генерал, это Степан, он с Виктором работает, тот его попросил меня отвезти… Степа мне еще в кабаке рассказал, он на Гоа месяц загорал, вот и почернел весь, как папуас…  

– Звонить Виктору не буду?.. – полувопросительно сообщил муж.  

– Звони, мне-то что? – вяло подбодрила Снежанна и прикрыла глаза, всем видом демонстрируя полную уверенность в своей правоте. Муж засомневался, но запала не потерял:  

– Зачем рубашка мокрый был, когда приехала?  

– А? – удивилась Снежана и попыталась рассмотреть измятую блузку. Одежда была сухая.  

– Сухой уже, – прокомментировал Самир, – весь день лежишь, как доска, высох совсем…  

– А… Умывалась, наверное, не помню я, Самирушка, прости дуру, не буду больше, вот, чем хочешь тебе клянусь! Хочешь, мамой поклянусь?  

– Не трогай мама! – замахал ручищами муж. – Опять пить будешь, мамы жалко…  

– Дорогой, – перебила Снежанна елейно и вкрадчиво, – пить я буду, но не много. И вести себя хорошо, я ж тебя люблю, котик, стыдно позор на тебя делать… Пусть между нами больше не будет секретов! – закончила она торжественно.  

Самир засопел и явно оттаял. Снежанна умела в два пассажа утихомирить эту восточную стихию. Муж ее обожал, а она этим бессовестно пользовалась.  

И в самом деле, ни к чему ему знать, что вчера в «Голконду» к Виктору Снежанна приехала уже весьма хорошая, успев предварительно солидно наклюкаться пивом в каком-то баре с семью хохлами из Мелитополя, неизвестно каким пассатом занесенными в Ниццу поболеть за Украину против Швейцарии на Чемпионате Мира. Она даже знатно дала в женском туалете самому шустрому из них, по прозвищу Элтон Джон. Он успел за время матча с хохотом рассказать, как получил кликуху еще в мореходке за то, что был единственным Сергеем на сто двадцать шесть курсантских душ. Вернее, не совсем за это. Как-то на практике по механике лейтенант Серпухов – интеллектуал и эрудит – отметил этот факт просто и непосредственно в ходе учебного процесса, он вообще любил подумать вслух. Помолчал и присовокупил:  

– Сергей… Хм, сэр гей… Элтон Джон, – и не спеша проследовал дальше по аудиории. Секунды две висела звенящая тишина, после чего весь наличный состав сорока юных лоботрясов грохнул.  

Сергей Элтон Джон был невысок, крепко скроен, ладно сшит и улыбался, как на параде. Ну, и такому не дать?! Тем более, как оказалось, выиграли от этого они оба. И был он сэром, определенно не геем…  

– Самирушка, иди ко мне, что-то знобит меня нынче, – жалобнее, чем оно того стоило, позвала Снежанна.  

Самир подсел, ласково обнял жену за плечи и забормотал:  

– Люблю тебя, стерва! Совсем голова потерял, плохой стал, не мужик – тряпка, что пацаны скажут?..  

– А что скажут? – мурлыкала Снежанна. – Скажут, что правильный, что семья для него – это все… Мы же семья, Самирушка?..  

– Семья… 

В некотором лесу жили-были еноты. И не было у них никаких забот, кроме как питаться и плодиться. Но однажды, невесть откуда объявился среди них чужак. Енот, да не тот. Вместо того чтобы после кормёжки отсыпаться, как приличные еноты, он шастал повсюду и заводил странные разговоры:  

- Что, братья, так и будем до скончания века прозябать, как свиньи? Еноты мы или как?  

Енотов подобные речи сбивали с толку. Они переставали полоскаться и начинали почесываться, пытаясь осознать услышанное. Смысла вроде и не было, но ощущалась скрытая горечь и затаенная боль за их судьбы. А прозябать, как свиньи, вообще казалось обидным. Какие же они, еноты, свиньи, когда совсем даже наоборот? А Нетот продолжал:  

- Не пищей единой жив енот. О душе надо подумать.  

Для большинства эти беседы проходили бесследно, но определенная часть енотов постепенно наполнялась новыми чувствами. Они уже и без Нетого собирались на поляне и эмоционально выкрикивали по очереди с пенька: 

- Доколе? Еноты мы или где?!  

После подобных манифестаций тронутые Нетем еноты испытывали радостную приподнятость. Поставленные ребром, пусть и бессмысленные, по сути, вопросы приятно щекотали нервишки. Хотелось куда-то пойти, кому-то что-то доказывать, требовать, набить морду...  

Со временем круг тронутых енотов расширялся. Менялись и вопросы, задорно задаваемые с пеньков:  

- Кто виноват, что мы так объенотились?  

- Что делать, чтобы нас, енотов, не держали за простых Божьих тварей, а уважали и воздавали?  

Нетронутые с опаской обходили крикунов, отпугиваемые агрессивными интонациями.  

Они, как исстари, продолжали добывать пропитание и заботиться о потомстве. Может, так все относительно спокойно и продолжалось бы, не случись в тех краях енотовидных собак. 

На вид они весьма походили на енотов, но этим сходство и ограничивалось. Собаки сразу начали брать енотов за рога и подбивать на решительные действия:  

- Что же вы, братья-еноты, смотрите на этих единоличников? – указывали они на нетронутых, – Кто не с нами, тот против нас!  

       Наконец-то тронутые еноты увидели точку приложения кипевшей в них энергии. Зачем далеко ходить, когда здесь они, под боком, равнодушные, плюющие на общие интересы? Эгоисты, погрязшие в норах, скопидомы, кулачки. Это возмутительно: оставаться в стороне от движения к высшей справедливости и с вызывающим бесстыдством полоскать харчи. Терпение крикунов иссякло и, возглавляемые енотовидными, они бросились чинить скорый суд и расправу.  

Нетронутые еноты, затрагиваемые тронутыми, уходили с обжитых мест, забиваясь в непроходимые чащобы. Но и там их настигали карающие зуб и коготь озабоченных, которые реквизировали провиант, отбивали самок, добиваясь их равноправия, и заставляли рыть окопы и землянки для грядущих битв. Когда мирных енотов достали и в самых глухих углах, они взъерепенились и начали объединяться. Вот тут и пригодились ими же приготовленные полевые укрепления и просыпающееся самосознание, которого не было и в помине, пока им не надавали по холкам.  

       И пошел енот на енота.  

      А енотовидные собаки, развалившись на возвышении, с любопытством и удовольствием наблюдали за разгорающейся грызней.  

- Зуб даю, что седой завалит тупорылого! – ставил об заклад молодой, да ранний пес.  

- Два даю, что обоих положит косолапый! – возражала старая многоопытная сука.  

А что было дальше, вы, вероятно, сами догадались. Если нет, откройте любой учебник истории. 

       Со временем дела у енотов наладились. Енотовидных сук они прогнали и пригласили присматривать за порядком барсуков. Живут, конечно, победнее, чем до Нетого, но зато без братоубийства. Чего и нам, наверное, желают. 

Как же я над ним измывалась…  

Высокий красавец в косухе, казалось бы, чего мне ещё надо? Нет, заставила носить контактные линзы голубого цвета, зная, что глаза у него на самом деле карие. Мне показалось, что есть в такой двойственности что-то глубоко трагическое и очень мужественное. Не спрашивайте что именно, это просто интуитивное…  

Потом я заставила его в вечернем метро ввязаться в драку, защищая незнакомую девицу (которая, между нами говоря, была подозрительно похожа на, гм, особу общественного пользования) и заработать на своё красивое лицо несколько неэстетичных синяков.  

Потом я решила, что хорошо бы ему для окончательной закалки характера съездить на Байкал. Где-то на полпути он начал жаловаться на усталость. Тряпка, а не мужчина…  

В общем, я решила, что рассказ не получился, скомкала исписанные моим отвратительным почерком листы и выкинула их. Следующий рассказ будет про домашнего мальчика. С ними проще  

Действующие лица:  

Главный врач  

Старшая медицинская сестра  

Пара врачей  

Санитарка  

Желтая Пресса  

Уездный город N. Больница. Кабинет главврача. Под окном в кусте шиповника Желтая Пресса (далее по тексту Ж.П.)  

Главврач(мрачно): Итак, по поводу двух нестандартных случаев беременности и родов в нашей больнице. Алевтина Эжекторовна, какие у нас новости?  

Ст.медсестра(бодро): Все превосходно, Сан Саныч! Роды завершились благополучно, родились девочка и... (заглядывает в журнал) ...и просто ребенок!  

Санитарка: Тьфу!  

Пара врачей: А мы предупреждали ведь! Не надо было связываться, все беды в России от сами-знаете-кого!  

Главврач: Ну-ну, без экстремизма, здесь женщины.  

Ст.медсестра дышит бюстом.  

Пара врачей: А в палате тогда кто? Как их назвать? И вообще – как все ЭТО называется!?  

Главврач: Да, о названиях, хорошо, что напомнили. Один вариант, тот что ...не наш, поступил о т т у д а. Предлагается слово «оккупация», и это понятно, это им т а м ближе. Другой вариант, наш, звучит так: «Хрен вам!..», это ближе нам, конечно. Какие будут мнения?  

Ст.медсестра повела бюстом.  

Главврач: Алевтина Эжекторовна, не отвлекайтеcь. Мне надо что-то написать в отчете, не сегодня-завтра это все станет широко известно, может быть у нас уже в кусте шиповника под окном Желтая Пресса сидит!  

Крупным планом:куст. В Ж.П. втыкается колючка шиповника.  

Еще крупнее: мужественное терпеливое лицо Ж.П.  

Главврач(продолжает): ...мы или прославимся, или сядем. Прошу отнестись к этому серьезно.  

Пара врачей: Это происки американцев! Они специально заслали одного рожать к нам, теперь все родственники оттуда хлынут сюда, и что мы будем иметь? Опять все с начала мы будем иметь!  

Куст вздохнул.  

Главврач: Значит так, всем молчать. Ни гу-гу. Никому. Алевтина Эжекторовна, подготовьте прививочный материал...  

Ст.медсестра удивляется бюстом.  

Главврач(продолжает): Ну, придумайте что-нибудь сами, у нас полно витаминов и хлорки! Население города нужно пропрофилактировать, вдруг это заразно, мы тогда сядем или прославимся. Скорее сядем. Потом прославимся. Подготовьте заявку, я подпишу. Начните с персонала, это зона риска. А этих ...роженцев держать взаперти. Кормить хорошо, прогулки во внутреннем дворике, мобильники отобрать, родственников не пускать. Я буду думать. Все свободны.  

Крупным планом: бюст ст. медсестры.  

Главврач(обреченно): А вы оставайтесь...  

Санитарка: Тьфу!  

Раздается стук в дверь. Заходит Санитар Муж Санитарки.  

Санитар( с достоинством): Товарищи, я беременна.  

Ультразвук. Это крик Санитарки.  

(Подобрать саундтрек).  

Затрясся куст шиповника.  

Ж.П.: Пусть я сдохну, но это я посмотреть должен!..  

Микрофон втягивается в куст, через несколько секунд выныривает обратно.  

На пушистую колбу микрофона натянут глаз Ж.П. В кусте стихло.  

Дремлющая невдалеке матерая зеленая муха повернула чуткий хоботок в сторону  

куста, тяжело снялась с места и зашла на глиссаду.  

(Саундтрек группы Led Zeppelin).  

29.06.2006  

Небольшой рост, полнота и шепелявость его совсем не портили, даже наоборот. Юля решилась подойти и познакомиться.  

--Тебя как зовут?  

Выяснилось, что незнакомца зовут Дима, и он на год старше. Было видно, что она Диме тоже понравилась.  

--Пошли погуляем!  

Они перелезли через кусты (Дима как истинный джентльмен подал даме руку), и, шурша осенней листвой, пошли в сторону дороги.  

--Дима, а куда мы идём?  

--Не знаю. Давай сейчас придумаем. Можно поймать машину и поехать автостопом в Магадан.  

--А зачем в Магадан?  

--Я просто в кино недавно видел, как автостопом ехали в Магадан.  

--А ты знаешь, как надо ездить автостопом?  

--А чего тут сложного?  

К сожалению, до Магадана они не доехали: водитель первой же остановленной машины отвёл двух упирающихся дошколят обратно в детский садик, где как раз начинался тихий час.  

Уже несколько дней болела нога. Даже не то что болела, а как-то поднывала и подергивалась, причиняя постоянное беспокойство. «Неспроста это», – думал Готлиб, ощупывая и подтягивая тревожащую его ногу почти к самым глазам, но никаких видимых признаков болезни или повреждения не находил. «Ох, что-то будет, что-то будет...» – он высунулся наружу и огляделся. Низко неслись тяжелые тучи, сыпала колючая крупка, и по всей окрестности до самого горизонта взвихривал ветер кучи сухих листьев, словно норовил этим хоть как-то оживить умирающую природу. «И занесло же меня в эту Россию», – в который раз тоскливо думал Готлиб, зарываясь поглубже обратно в меховое надышанное тепло. Он закрывал глаза в надежде заснуть и увидеть во сне свою далекую теплую родину, яркие пахучие горные луга и пастбища, нарядные домики в долине, оставленных родичей и солнечное тепло – первое, что почувствовал, когда появился на свет. 

Готлиб жил один. Он уже давно отбился от артели и стал вольным охотником, неспешно промышлял в одиночку и не стремился к сближению ни с кем, находя в этом горькое удовлетворение и рассматривая свою жизнь на чужбине как необходимое испытание судьбы. Правда, время от времени, особенно вот в такие бесприютные дни, он жалел об отсутствии подруги и даже подумывал, не предпринять ли какие-то шаги в этом направлении. Подругу, верную и заботливую подругу жизни, следовало бы искать в поселениях, там они покладистые и характером ровнее. Но Готлиб был несколько угрюм и заносчив, не хотелось ему вступать ни в какие отношения ни со старостами, ни с многочисленной родней будущей, к примеру, избранницы. Хлопот не оберешься. Изредка в его странствиях попадались ему такие же, как он сам, одинокие охотницы,- сильные, красивые, смелые,- но они были отчаянны и своенравны, а Готлиб не любил, когда им пытались помыкать и командовать. А то еще и капризничать начнет, упаси боже. Так и жил один. 

Снаружи стало темнеть, и Готлиб решил до полного наступления темноты прогуляться. А повезет – так и добыча подвернется, неплохо было бы. Он пошевелил затекшей от долгого лежания ногой и выбрался под холодный ветер.  

И вот тут это и случилось. 

Он едва успел заметить огромную серую тень, стремительно и ниоткуда возникшую над его головой. Оглушительный удар схлопнувшегося пространства словно выдернул его из бытия, и Готлиб потерял сознание. 

Очнулся он от резкого света, льющегося со всех сторон и от еще более резкой боли в ноге. Подошва словно горела огнем и была неимоверно тяжелой, как будто вся вселенная цепью была прикована к его ноге, и малейшее движение вызывало боль и недоуменный ужас. «Так и знал, что все это плохо закончится... Варварская страна... даже убить толком не могут...», – он обреченно закрыл глаза и стал ждать конца. 

– Une puce?! Charmante! Невероятно!.. Государь будет доволен! 

В небольшой зале вокруг ярко освещенного стола толпились нарядно одетые дамы и господа. Вооружившись – кто моноклями, кто увеличительными стеклами, – они пораженно разглядывали маленькое насекомое на специальной подставке в центре стола. Насекомое слабо шевелило лапками и безуспешно пыталось перевернуться. На одной лапке явственно поблескивала крохотная золотая подковка.  

– Ай да кузнец! Ай да Левша!.. 

28.06.2006 

Представь, ты просыпаешься утром. Это утро не будет похожим на те бесконечно прозрачные, пронизанные светом и пахнущие обновлением утра недосягаемых тропических побережий. Оно не будет похоже на парижские утра, когда зеленщик тянет свою тележку по мостовой к рынку, а в лавочке напротив жарят каштаны и в кафе стучат жалюзи, которые поднимает официант в ярко-бордовой форменной куртке с галунами. И лондонское утро с его туманом, с блестящими от влаги улицами, с элегантными черными такси с шашечками на борту, с невозмутимым, гладко выбритым полисменом, похлопывающем дубинкой по поле плаща на углу у светофора тоже не будет похоже на твое утро. Ты проснешься с головной болью – последствием вчерашнего вечера – и место, где ты проснешься не будет первоклассным (пятизвездным) отелем, или мастерской знакомого художника-авангардиста, или старым постоялым двором, затерянным в горах, куда не так-то просто добраться, или гаражом, где стоит небесно-голубой “Ягуар”, или чердаком, с которого видны флюгера и трубы на соседних крышах. Это место не будет даже квартирой твоей подруги, женщины наверняка красивой и заставляющей своей красотой обращать на себя внимание.  

Ты сядешь на кровати и закуришь. Это будет не сигара из лучшего кубинского табака, обработанного вручную, и не трубка из дерева редких пород с янтарной отделкой и мундштуком, погрызенным от долгого употребления, и не мягкая ароматная сигарета, сухая и легкая с длинным изящным фильтром.  

На столе в противоположном углу комнаты будут тесниться пустые бутылки и, насколько я могу предугадать, это будут бутылки не из-под мартини, и не из-под Jack’а Daniels’а, даже не из-под мадеры или хереса, не из-под рома или шотландского виски, старого, как рассказы о нем, не из-под шампанского мадам Клико, не из-под грузинского минандали, сделанного из самого отборного винограда, не из-под кьянти, бордо или саке, но, все равно, это будут бутылки, а не бурдюки или кувшины; бутылки, черт возьми, из под чего бы они ни были!  

И вообще, в комнате будет беспорядок, не слишком безобразный, и не нарочитый, уж поверь, и не такой, от которого у людей со слабыми нервами сразу появляется желание начать новую жизнь. Это будет нормальный беспорядок, который при известной доле воображения можно будет назвать романтическим или, если уж тебя будет воротить с утра пораньше от прилагательных, бардаком.  

“Ох, мамочка моя...” – простонешь ты и тебе покажется, что ты сказал это по-английски или, может, по-португальски, с той интонацией, с какой в голливудских фильмах говорят “О, черт!”, когда наступают в дерьмо и интонация тебе понравится и сами слова понравятся и ты повторишь “Ох, мамочка...”, но так, как в первый раз уже не получится.  

Ты погасишь сигарету в пепельнице, стоящей на полу у твоих ног и полной самых живописных окурков, и поплетешься умываться.  

У тебя не будет халата, расшитого черными драконами и подаренного одной влюбленной в тебя японкой, не будет огромного яркого и пушистого махерового полотенца, купленного по случаю в Сингапуре в прошлом году, и поэтому ты пойдешь голышом, что даст тебе возможность обозреть всего себя с ног до головы в зеркале и ты увидишь и в очередной раз отметишь непохожесть своего лица на лицо Алена Делона, твоего торса на торс Ван-Дамма, твоих ног на ноги Микки Рурка. Все будет твоим, вплоть до твоего уважения к самому себе.  

После душа ты решишь позавтракать. Тебе не придется ломать голову, чем утолить голод, проснувшийся во время купания – устрицами или мясом молодой пулярки, или остатками паштета из гусиной печенки и бутербродов с икрой, или супом из черепахи и приготовленной в вине телятиной, или просто крепким кофе со сливками и чашкой горячего шоколада, или смородиновым пудингом, который кто-нибудь из твоих знакомых еще вчера, упившись в стельку, пытался разогреть на сковороде, или грибами в чесночной подливке, или... да мало ли... и стоит ли перечислять то, над чем ты, повторяю, не будешь ломать голову, потому как она и без того будет ломиться.  

Завтракать ты будешь второпях из-за боязни опоздать на службу. Не то, чтобы без тебя не могли обойтись, но опаздывать, знаете ли...  

Твой офис будет в пятнадцати минутах езды на приличном автомобиле или на такси и у тебя будет интересная работа, когда бы на нее не ходить пять раз в неделю. Ты не будешь занимать должность пресс-атташе при нашем посольстве в Панаме, не будешь работать консультантом в зарубежном филиале IBM, нет. Ты будешь не артистом, не метрдотелем, не кладбищенским сторожем, не наемным убийцей, не боксером, не жокеем, не конферансье, не патологоанатомом и не орнитологом, специализирующимся на морских птицах, не альпинистом, не скрипачом, не директором сельскохозяйственного кредитного объединения, не почетным членом муниципалитета, не летчиком-испытателем и не водолазом, но все равно, тебе не захочется опаздывать на работу, пусть даже после буйной вечеринки, какая случится накануне вечером как раз там, где ты будешь жить и как раз в твое присутствие.  

Да, еще я забыл сказать, что ты будешь не фокусником и потому на работу опоздаешь, как опаздывал уже тысячу раз в своей жизни и в самые ответственные моменты. Однажды ты опоздал родится лет на сто пятьдесят, ведь тогда с твоим теперешним знанием основ электродинамики и физики элементарных частиц ты мог бы стать вторым Энштейном или, с твоей любовью к литературе, написать “Уллиса” раньше Джойса.  

На работе все будет как всегда. Никто не будет помышлять о размахе уолстритовских воротил и не будет гомонить, как на нью-йоркской торговой бирже, светлые умы не будут усиленно просчитывать возможность организации базы на Марсе и изыскивать финансы для прокладки туннеля между Россией и Японией. Кресло, отнюдь не чипэнддейловское, под тобой скрипнет, когда ты опустишь в него свои утомленные чресла и ты предашься размышлению, смею заверить, философскому – быть или не быть тебе сегодня на очередной попойке и соберется ли там компания необходимого уровня.  

Вот такая она – красивая жизнь и жить ею не запретишь.  

Всё. Больше не залечу никогда. А если залечу, то не рожу. Клянусь жизнью!  

Вы представить себе этого не можете. Те, кто не рожал, конечно. И мужчины, разумеется.  

Я опишу, сосредоточьтесь. Я бы даже попросила закрыть глаза, но тогда вы не сможете читать. Просто представьте.  

Представьте, что внутри вас растет, то есть необратимо увеличивается человеческое существо. Особь. Организм. Биомасса.  

Она только ест, спит и тренируется. Поскольку происходит это все, напоминаю, непосредственно и буквально в вас самих, то ваша жизнь, моцион, настроение, аппетит, пристрастия, антипатии, боль и удовольствие с аналогичными категориями и явлениями, в равной степени свойственных и вашему содержимому, сначала знакомятся, потом сверяются, но скоро окончательно смиряются и принимаются в режиме наибольшего благоприятствования соответствовать чаяниям и устремлениям нового сильного здорового существа.  

Вы принимаетесь жить по его ритму, графику, распорядку. Вы хотите есть тогда, когда хочет оно, и не можете, когда хотите вы. Вы ходите в туалет не по своему желанию. А иногда и вопреки, и – внимание – не идете. Вас пугает отражение в зеркале. Шокирует количество предписаний и строгость ограничений. Происходящее в вас весьма заметно – что особенно отвратительно: вам же самим – заметно отражается на психике. Меня, например, на шестом месяце дня три раздражала вода. Включая элементарный тактильный контакт. Как-то даже дошло до истерики…  

Не завидую выносившим двойняшек – либо сообщников, либо соперников. Соболезную мамам троен, овеянным вечной славой. А многодетные – ненормальные.  

Самая трудная часть воспитания ребенка – его рождение. Длится это невыносимо долго и называется «вынашиванием». Я предпочитаю «оккупация». В лучшем случае «содержание».  

Не мудрено, что вас переполняет счастье, когда это из вас вынимают.  

Но нам, девочки, деваться некуда и хотя бы разок надо.  

Обязательно.  

Я не рекомендую, я мстительно настаиваю. 

Необходимое пояснение: сей трактат ориентирован на взрослых читателей, половозрелых умом и памятью, познавших доперестроечное время и колбасу со вкусом колбасы.  

Колбаса ночью из холодильника а) способствует самоутверждению, б) порождает радость от бытия , в) вырабатывает философский взгляд на все. О, эти нежные волнующие розоватые диски с волшебным запахом и вкусом из детства! Нужно, чтобы нарезаны они были ровненько-ровненько, не слишком тонко и не слишком толсто, чтобы колбасные края мягко и непринужденно свешивались с ломтика хлеба, хорошо рядом огурчик – маринованный, малосольный, солененький – не суть. Ни в коем случае не на тарелке! Прямо из пакета, из свертка, чтобы сохранить элемент незаконности и авантюризма. Не надо, чтобы кто-то еще проснулся и пришел посмотреть, не надо нам этого. Собственный опыт и наблюдения показывают, что все это происходит часто стоя, с мягким притоптыванием ногой и задумчивым взглядом за темное окно, где притаился такой жестокий и неблагодарный мир. Хорошо если колбаса «докторская», если «любительская» – тоже хорошо, время, затраченное на выковыривание беленьких пумпочек, дает возможность прочувствования и познания себя.  

И хлынет легкой волной из детства, и вспомнятся мама, папа, бабушка и младшая сестра (о, эта младшая сестра!), за воспитание которой на тебя налагалась ответственность, досадная и обременительная тогда, а сейчас кажущаяся легкой и приятной, что выросло, то выросло, в конце концов.  

И день рождения тогда по степени важности и ожидания счастья был равен Новому Году, а сегодня – и подарков никаких не надо, лишь бы время не бежало так быстро…  

Колбаса сырокопченая. Тоже очень хорошо! Вот она должна быть нарезана тоненько-тоненько, до восхитительной полупрозрачности, обязательно эллипсами, а не кружочками, можно без хлеба. Ц-ц! Но эффект другой, отличный от докторского вареного благодушия. Подстегивается воображение, перед возбужденным сознанием открывается будущее, которого не может быть в принципе, ум делается острым, всепроникающим и ироничным, причина и следствие обретают исконную взаимосвязь, а в кроссворд легко вписываются такие слова как мальтузианство и фацеция, хотя наутро опять затрудняешься. Мелькают мысли о соратниках.  

Таким образом, в любом случае ночное погружение в недра холодильника приобщает нас к другим недрам, к истокам философии и постижению четырех возвышенных истин мудрого Гаутамы: о страдании, причинах его, о прекращении и пути, и еще многому-многому, что, в свою очередь тоже чревато, но об этом уже государство заботится.  

21 июня 2006 г.  

      Жил да был в одном городе крокодил Гена. «А работал он в зоопарке... крокодилом.» Лежал на солнце, широко раскрыв пасть, и делал вид, что спит. А на самом деле он внимательно наблюдал за посетителями, стараясь разгадать замысел Создателя. В чем, собственно, интрига? Быть может, эта мирная суета – всего лишь отвлекающий маневр, а настоящие события разворачиваются в другом месте? 

      По вечерам крокодил Гена играл сам с собой в шахматы. Согласитесь, что играть в шахматы с самим собой – распоследнее дело. Но Генины шахматы были не совсем обычными. Ведь по сущности он был Богом, гением одной из сфер вечности. Заведовал, так сказать. Но сказать-то легко, а в чём это заведование состоит, Гена понимал бесконечно давно, хотя понимать, вроде бы, и нечего. Сфера – она и есть сфера, колобок. Что его круть-верть, что верть-круть. 

      Поэтому приходилось придумывать специальные понятия и пытаться с их помощью разбираться. Так Гена создавал свои собственные шахматы. Прототипом одной из первых фигур, Курносика, стал забавный толстяк в поношенном костюме. Разглядывая Гену, он поднимал верхнюю губу и курносился. Курносики у Гены обладали незначительными возможностями – они смешили противника и тем вызывали его легкое смятение. 

      Возможности Гены, как Бога, были безграничны. Он мог всё. Кроме одного – брать ходы назад. 

      Порой, перегревшись на солнце или хватив лишку по дороге домой, Гена начинал резаться чуть ли не в поддавки. А когда приходил в себя, материала на доске оставалось мало, причем самого завалящегося. Ведь наиболее мобильные и боеспособные почти всегда попадают под удары в первую очередь. А всякие никому не нужные Курносики и Неваляшки остаются невредимыми. 

      После хмельных вечеров эпохами приходилось ухаживать за доской, как за подмороженной грядкой. 

      Зоопарк давал всё меньше свежих впечатлений, и придумывать фигуры становилось труднее. Видно, не тот пошёл посетитель. Только и делают, что закусывают и выражают несложные эмоции вроде «Ах, какой ужасный крокодил!». А один, в очках, и говорит дочурке: "Вот такой и проглотил солнышко в сказке, что я тебе вчера читал." 

      Гена разыскал эту книгу. А сказочка-то оказалась с подтекстом. Мол, если ты такой крутой, то и без солнца над головой проживёшь. Главное, чтобы оно у тебя внутри было. 

      Но порой забредали преинтересные типы. Один, косой в дым, в панамке, которой он беспрестанно вытирал порнографическую лысину, долго сидел перед Геной, называя его «служивым», жаловался на стукача Никодимова, паленую водку и повсеместное падение нравов. 

      Лысый череп живо напомнил Гене его сферу в самом дебюте. А лысому, судя по всему, ничего, кроме белки и инсульта, впереди не светило. Какие виды имел на него Создатель? Успел ли он сделать предназначенный ход или угодил в партию случайно? 

      Когда панамка, допив из горла «Гжелку», рухнула рядом с ограждением, парочка милиционеров попыталась её забрать. Но не тут-то было! Лысый встрепенулся и, обзывая блюстителей «ментами», достал из кармана удостоверение. Ознакомившись с ним, сержанты судорожно откозыряли и исчезли. 

      И Гена решил, что обязательно введёт в партию вечно пьяного, который «пьян да умен – два угодья в нем». Серенькая, несуразно ходящая фигурка, от которой никто ничего не ожидает, в определенный момент будет получать право на длинный косой ход, разом изменяющий соотношение сил. А назвать его можно Косоглотом. 

      И порой ферзя берет 

      Вечно пьяный Косоглот. 

      Зимой посетителей являлось немного, в основном школьные экскурсии. Гене удалось узнать, что он не просто крокодил, а аллигатор, в отличие от гладколобого каймана-недомерка. Ещё он подслушал, что шкура его стоит бешеных денег и идет на чемоданы и обувь. Это придавало веса в собственных глазах. Не макака все-таки, годная лишь на медицинские опыты. 

      Но течение игры замерзало. Между ходами проходила вечность. При равенстве сил необходимы свежие идеи, а их не доставало. Ошалев от скуки, Гена устраивал на доске побоища. Завалится, бывало, на бровях, и давай двигать фигуры. Через несколько ходов вместо мирного противостояния с экивоками и тонкой вязью изящных контриг наступал бедлам. Под боем оказывались все! Угроза нависала и над теми, о ком Гена думать забыл. Они воспитывали детей, копались в огородиках и мечтали о приобретении подержанного авто. Но проносилась буря, и Гена сгребал их с доски дрожащей лапой. 

                Если вам кажется, что гений сферы должен быть лишён мелких слабостей, то попробуйте сами. Каждому по силам подобрать сферу по своим размерам и устроить всё по собственному вкусу. 

      И вы убедитесь, что сфера недолго просуществует в мире и согласии. И вдребезги разнести попробуете её не раз, и от отчаяния маяться, и от непонимания. А жаловаться некому будет – сферу-то сами выбирали. Гена же имел сферу, как данность. 

      Но вот приходила весна. Первый пленэр, подзабывшиеся интерьеры вольера, симпатичные одиночки-любители живой природы. А то какая-нибудь крохотуля пропищит: «Клокодилцик ты мой холосенький! Хочу домой такого!» И давай орать благим матом! Мелочь, а приятно. 

      Партия расцветала пастельными тонами. Никаких прямых конфликтов. Улыбки, реверансы, любезные предложения дружить флангами. Да и в центре собирались по-доброму, говорили за партию. Мечтали, как оно дальше будет. 

      Хотя все понимали, что и как именно будет дальше. И под малиновый перезвон незаметно концентрировались силы. Неваляшки не валялись, где попало, а собирались в группы. Косоглоты похмелялись, брились и даже пытались одолеть хоть что-нибудь из устава партии. 

      Но напряжение на доске постепенно росло. Количество обоюдопозитивных ходов всегда ограничено. Гена вводил новые, прекрасные фигуры с выдающимися правами. Но в тесной суматохе воспользоваться ими не удавалось. Явившиеся по Гениному хотению и велению добрыми ангелами-хранителями, они старались ослабить давление на флангах и без лишних жертв спустить пар в центре. 

      Да где там! К концу мая фигуры скучивались на теплых местах и сутолока достигала апогея. Хода не удавалось сделать, не наступив на чей-то хвост, хобот или суверенитет. А дальше сами знаете. Как в автобусе в час пик: слово за слово, мордой по стеклу! И вчерашние ангелы на глазах превращались в демонов. А с их-то возможностями?! Они реяли над доской, уничтожая всё на своем пути. Гена переживал, метался от края до края, но зато жил! Это вам не зимняя спячка! 

      Наступающее лето радовало разнообразием. Многочисленные посетители, понаехавшие из провинции, относительно не развращенной массовым шоу-бизнесом, несли Гене свои теплые живые души и разные вкусности типа ножек Буша. Хотя и висели таблички «Животных не кормить!», но доброхотов-нарушителей хватало. Их штрафовали, но они реагировали достойно: "Бог с ним, зато ребёнок получил наглядный урок доброты и любви к братьям нашим меньшим!" 

      Резня на доске понемногу стихала и переходила в центре в позиционные дискуссии, а на флангах образовывались свободные зоны. Самых ретивых из ангелов-демонов приходилось пускать в расход. Кого через самоубийство, кого в честных поединках на шпагах и ядерных томагавках. А некоторые просто спивались, узрев, до каких высот низости взлетели они от благих начинаний, и переходили в разряды второстепенных фигурантов, вроде Курносиков и Тыбышёлбиков. 

      Гена чувствовал, что партия находится под пристальным вниманием Всевышнего. Но оценок Его не знал, а мог судить о них только по ощущениям. А они так обманчивы! Кто не пивал с друзьями водки под хорошую закуску? И не закреплял потом успех коньяком? И не лакировал все это портвейном, а затем и пивом в подворотне? И как было чудесно, какие милые, родные лица вокруг! И какое наступало потом утро... 

      Но случается и по-другому. Работаешь день и ночь, из сил выбиваешься. Под ногтями грязь, на голове колтун, жена ушла к другому. Но приходит время урожая, расцветают розы и разом забываются неприятности. Ты бодр, упруг и готов к новым свершениям. И всего хочется: и встречных улыбок, и добрых слов. И ножек Буша тоже хочется. 

      Гена был не злоблив и отходчив, но азартен до потери самоконтроля. Знал он это, но превозмочь себя не мог. Да и не пытался. Ведь Гена как рассуждал: "Если меня, гения сферы, таким Всевышний создал, значит, я, такой именно, ему и угоден. А начну я самосовершенствоваться да и изменю ненароком строй своей сферы, ее аккорд в симфонии хрустальных сфер и тем самым нарушу великую гармонию мироздания. Нет уж, мы лучше будем оставаться такими, какими нас Господь создал. Понемногу дружить, в меру подвоевывать." 

      Короче, лень ему было, да и некогда. Очень трудно одновременно и партию вести и умом раскидывать. Вообще, как тонко подметил один из знаменитых посетителей, от ума одно горе и недоразумения. Того и гляди в чемоданы угодишь или пойдёшь на штиблеты какому-нибудь недоумку. Ум – он вроде лопаты или молотка: хочешь воды – выкопай колодец, хочешь орех – расколи скорлупу. А захотеть чего-нибудь с его помощью не получается. 

      Самосовершенствование – занятие богоугодное, но не Божеское. Сколько Гена себя помнит, всё перед ним черно-белые поля, и надо суетиться, чтобы партия не развалилась. А зачем это, даже он, Бог по рождению, не знал. 

      Однажды, обдумывая ход и внимательно оглядывая свои творения, Гена обнаружил, что, помимо его воли, то здесь, то там происходят разные события. Масштаб их был ничтожен, и влияния на течение игры они не имели. Пока Гена крокодилил, на доске появлялись новые фигуры. Начинало ощутимо попахивать авантюрой. Гена придумает комбинацию через серию жертв за белых и пытается организовать черным достойную защиту. А те срываются в неукротимую матовую атаку. Для спасения партии приходилось вводить наемных убийц, устраивать дворцовые перевороты и кровавой ценой покупать продолжение позиционного развития. 

      Осенью холодные дожди загоняли крокодила в террариум, где он под кварцевыми лампами предавался ностальгическим воспоминаниям о дебюте 

Вылепишь, бывало, фигурку из глины, а то и из кости вырежешь, поставишь на доску, подтолкнешь нежно – и вот она робко, но пошла. Первые ходы – самые обнадеживающие. Все впереди: первая любовь, первая измена, первое предательство и первая кровь, на руках или на совести. Таковы содержание и суть партии. Фигурки обретают опыт и достоинство. И любуешься ими и гордишься. А потом в роковую минуту смахиваешь их с доски, как слезы с глаз. 

      Но наступает время, когда под носом затеваются чужие игры, и ты теряешь контроль. Уничтожить этот муравейник до смешного просто, а добиться согласованных действий не удается. Все чаще Гена садился за доску и упивался в стельку. Кому это надо, если ему, гению сферы, становится наплевать? 

      Но осенняя слякоть сменялась благородной снежной чистотой и морозной трезвостью.  

Гена засучивал рукава. В одних галактиках для стабилизации равновесия зажигались сверхновые. В других, изуродованных космическими войнами, приходилось устраивать черные дыры. И, хотя матовых угроз оставалось предостаточно, появлялись реальные шансы на дальнейшее развитие. 

      "Какая же гадость – эта ваша заливная рыба, – почему-то вспоминал Гена, с вселенской тоской взирая на неведомые пределы сферы, – а завтра ведь в зоопарк. Смотритель опять мяса не доложит. Надо бы его ущучить слегка, чтобы не забывал, кто в вольере хозяин!"