|
|
Как ножом в королевскую мантию,
Разрываю тотемные связи,
Чтобы в веру – до края, до мании,
И из грязи – с заклятыми в князи.
Пусть завидуют: " – Сумасшедшие!
У них же все не по правилам."
Но салютует строй пеший,
И напрасное – дОбела.
На залетной строке замётана
Вся материя страшная матерная,
Неозвученным планом измотана
В океанских хлопотах жаберных.
А на поверхности квелое
То ли штиль, то ли цунами...
На определенность несмелое
Полпредит мечтами и снами.
Ну вот же я, вот я! Смотрите!
Отлитый из пепла в караты,
Беспечный, как в кукольном клипе,
Навороченным счастьем объятый.
И рядом нескучная краля
С набежавшей толпою соперников
Пьет со мною из чаши Грааля
Натуральную радость без ценников.
Идут детишки в школу – в первый раз –
Встречает их учитель, вводит в класс –
Жизнь новая для ребятни настала…
И в первый раз с волнением в груди
Я говорю девчонке: «Заходи,
Ты почему опаздываешь, Алла?..»
Вот речь моя польется не спеша:
Лишь постепенно детская душа
Познанию откроет двери тихо…
Тут вихрь вопросов прилетит ко мне:
И сорок пять минут, как в жутком сне,
Успокоеньем занимаюсь Лиха –
Разбушевался в детях знанья бес,
Волнует их, что значит политес,
Российского структура государства…
И всё, что знаю, говорю я им…
Надеюсь, неизвестный аноним
Сегодня не допустит здесь коварства
И зазвонит весёлый колокольчик,
А я, вздохнув, скажу: «Урок окончен…»
В водолазных глубинах,
Где пасется кальмар,
Подбоченясь, картинно
Возникает комар.
Иль слетел он с катушек,
Иль он водкой нетрезв,
Необут он, простужен
И, конечно же, без
Водолазных штуковин:
Шлема, трубки, ружья.
Он, наверное, воин –
Самурай, как и я.
Безрассудный, отважный,
Он с водою на ты.
Захлебнётся – неважно!
И на суше кранты
Там и сям поджидают.
Ну а здесь – тишина...
Здесь Гольфстрим проплывает,
Проплывает Она:
С удивительным телом,
В серебристом трико.
«Безрассудным и смелым
Я отдамся легко.»
Где хрустальная шпага?
Где бутылка до дна?
Ах, коварная влага,
Водяная страна!
Достаёт он трехзубый
Из кармана гарпун
И целует им в губы
Ту красавицу, ту,
Что во снах поджидала,
Что струилась во мгле,
Что, блестя, проплывала
По бескрайней земле.
Та его обнимает…
И печально поет
Комариная стая
Над поверхностью вод.
Сидит человек на стуле.
А в жизни этого человека
Такое, мой бог, происходит.
А человек сидит на стуле.
А в жизни, а в этой жизни
(Ты плачешь, не надо, не надо!)
Ты его так любила,
Мальчиком называла.
Топала ножкой, кричала,
Грозила уйти и бросить...
Ведь ты не поверишь – это
Наше последнее лето.
Куда ж ты, такого, бросишь?
Он думает, он расстроен.
Как инструмент, расстроен.
А он ведь сломан, раздавлен,
Обрублен и искалечен.
Он никому не нужен,
Скажи: "Будь моим мужем."
Платье висит в прихожей.
С розовыми цветами.
Когда целовалась в баре
С пахнущим, гибкотелым,
Эти цветы глядели,
Жадно разинув пасти.
Вот и бездонное «Здравствуй»,
Страшное «Доброй ночи».
А в жизни, а в этой жизни
Улыбающегося человека
(Он часто мне улыбался)
Такое, мой бог, происходит –
Что вот он сидит и не знает,
Что делать, когда он встанет.
И вот он сидит и смеётся,
Раздавлен и обезглавлен.
Куда ты такого бросишь?
(Не плачь, не надо, пустое.)
Какое жаркое лето.
Ты помнишь? – Мальчик. Мой мальчик.
Поедем! Путёвка на море.
Пальмы, песок и солнце.
Видишь, это не рвётся,
Это и с нами будет,
Это всегда бывает.
Последнее в мире лето.
Не плачь, ты опоздала.
(Музыка замолкает.
Встаёт человек со стула.)
Я целую тебя в губы.
Мы с тобой одни.
- Задёрни шторы.
- Хорошо. Сейчас.
Ты снимаешь платье.
- Это снять? – Сними.
Ты без одежды.
Мы в третий раз.
Кожа пахнет пляжем
И в волосах песок.
Белые полосочки.
А раньше их не было.
И тебя раньше не было,
Дурачок.
Посмотри, а здесь
Совсем белое.
Я факел... намедни.. и медные трубы,
как бледные трутни, гудели гундосо
и славили светоч тугие подруги,
под руки мои распушившие косы.
И косные дамы в корсетах фасеток
соседок, следящих за нами раскосо,
вздыхали внутри гименеевых сеток
в мечтах о нахале с тугой папиросой…
Позвонил отец и говорит:
Слушай, здесь, на острове, я умираю.
Вышли мне по почте тысячи три.
- Да, конечно, папа, я понимаю.
Я вышлю тебе эти сраные деньги,
Обойдусь без пары левисов новых.
На меня наступают забытые тени:
Что ты всё о деньгах, скажи хоть слово.
На лекарства, говорит, очень дорогие лекарства.
Позвонил твоей матери – говорит: собирай бутылки.
Ты видишь (плачет), где я сейчас оказался.
Папа, ты же мужчина, говорю, не хныкай.
Меня здесь окружают большие вещи.
Я пишу стихи, в узких кругах я популярен.
Да, моя жена заменяет мне женщин.
Она мне столько волшебного каждую секунду дарит.
Видишь, твой сын счастлив, я ведь и правда счастлив.
Ты ведь был счастлив, ну, 10, 20 лет назад?
Говорят, любовь закатилась, но она никогда не гасла.
Послушай, я тебе правда очень, очень рад.
Инсульт, в любой момент. Очень плохой диагноз.
В трубке всхлипы. Папа! – ору – твою мать!
Я не помню, я потерял, диктуй адрес.
СПб, Канонерский остров, д.14, кв.5.
На твоём острове, ты знаешь, я никогда не был.
Мне всегда казалось, там туземцы и роскошный закат.
Где бы я не терялся, не метался где бы –
Я изредка вспоминаю твои руки и взгляд.
Ты хочешь от меня правду? Ты умрёшь, я знаю.
Одинокий, покинутый и больной.
Это страшно. Но я тебя прошу, умоляю,
Будь со мной мысленно, будь со мной.
Я пошлю три тысячи на твой потерянный остров.
Завтра. Ты их получишь через два дня.
И если здесь есть бог, а его не может не быть просто –
То ты вспомнишь и простишь меня.
Я когда-нибудь окажусь на твоём месте.
На каком-то острове, на какой-то ничтожной земле,
И буду просить, рыдая: 300, хотя бы 200.
И ты, со всех сторон света, улыбнёшься мне.
Это не расставание. Это не слёзы в трубке.
Я слышу, явственно слышу: шумит вечерний прибой.
Папа, скажи туземцам, пусть помолчат минуту.
Скажи им и выйди из комнаты с гордо поднятой головой.
К чему плодить бесплотные химеры?
Меня давно не примут в пионеры,
ни в наказание, ни для примера...
Без тормозов умчались годы в даль.
Старею, ядом отдаёт миндаль.
И смерть кристаллизуется, Стендаль.
Чем ближе мы, тем наша рознь сильней,
надежда замещаема – Налей!
Тоска – материальнее идей.
Зачем метаться между ДА и НЕТ?
Пустое, тратить силы столько лет,
чтоб временем быть съеденным в момент,
стать пустотой, летящей в пустоту,
распавшейся на ЭТУ и на ТУ...
Рожденье, смерть я рифмой не сплету.
Чего желать, чтоб после не жалеть?
Рок бреет нас почище, чем «жиллет».
Глядишь, а прежней прыти уже нет.
За 37 свалившись, как в пике,
уже не полетаешь налегке.
Обид в тебе, как карасей в реке.
Года в довес даются всё трудней.
От торжищ за бессмертье у людей
худеет мысль и бьётся в череп дней.
Любимая, разгадывать нас брось,
со всеми вместе, мы друг с другом врозь.
Нас раздирает мирозданья злость.
Пираньи дней обгладывают год.
Век на излёте… Новый к нам вот-вот
придёт, такой же судеб наших мот.
Когда он нас сожмёт в своей горсти,
кому сказать последнее – Прости?
Итог один, зачем к нему грести?
Любимая, не сблизит время нас
прочнее, чем с картошкой ананас
на грядках жизни, где пишу рассказ.
Чем ближе ты, тем дальше ты от той,
что быть могла бы нитью золотой
по лабиринту комнаты пустой.
К чему спрямлять мне кривизну зеркал,
в которых век безумный отсверкал,
и наши судьбы вчерне начеркал?
Где в 40 лет упёршись, как баран,
уже и не решишься на таран.
Куда податься? В Библию ль, в Коран?
Любовь уже не девочкой, Ягой,
склоняется с отравой над тобой,
но жжёт всё тот же пламень голубой.
Подкармливает жизнь тебя с руки,
но не напишешь ни одной строки,
чтоб не были глаза её строги...
Прощай, сорокалетняя ступень!
Отстреливать тебя от жизни лень, –
лечу, всё в той же кепке набекрень.
Чем душу свою волоком тянуть
по дну тоски, сквозь муть её и нудь,
куда-нибудь и, в общем, как-нибудь,
уж лучше синим пламенем гореть!
Мне рано реактивной тягой тлеть,
не прочертив параболу на треть.
Я крышу мира строчкою пробью,
где вынырну, в аду или раю,
уж всё равно, наверное, вралю.
И на орбите где-нибудь земной,
я тормозну, скучая за тобой,
ЛЮБЛЮ ТЕБЯ – мой вечный позывной...
Под утро чайки хмуро бродят по песку,
туман пуховым покрывалом над водой...
Между деревьев неба глянцевый лоскут
блестит приколотой единственной звездой.
Днём рыжей кошкой к морю ластится жара,
листву каштанов солнце щедро золотит,
но всё прохладнее, всё тише вечера,
и джаз цикад в пустынном парке не звенит.
Так театрален новый бархатный сезон –
расшит дождём узорный занавес листвы...
Осенних свадеб чаще слышен Мендельсон,
и жизнь по-прежнему прекрасна ...
Се ля ви...
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...760... ...770... ...780... ...790... ...800... 801 802 803 804 805 806 807 808 809 810 811 ...820... ...830... ...840... ...850...
|
