Душное утро предвещало жаркий день. Настроение было отвратительное. Поездку к морю я отменила, и ничего хорошего, казалось, произойти уже не могло. Впереди были долгие выходные без компьютерной связи с любимым, без кондиционера и телевизора – очередной блэкаут в жилмассиве. У меня отключили свет! ... конечно не только у меня, но кому-то ни жарко, ни холодно, а вот мне было тяжело, на душе скребли кошки. Конспекты английского с укором и явно зазывающе белели на софе, и я завалилась к ним, решив, что надо использовать это время хоть с какой-то пользой.  

Обидно было заниматься, когда они там плещутся в тёплом, ленивом накате барашков, жуют свои кебабчики и запивают ледяным шампанским. Но такова была моя сегодняшняя участь, и с хрустом потянувшись, я решила с ней не спорить.  

Время утекло за полдень, унылый вентилятор, отвернувшись в угол, стоял на страже ... света всё не было. Резкий телефонный звонок остановил меня по дороге в кухню, куда меня, несмотря на все сегодняшние неурядицы, позвал инстинкт, или это я хотела скоротать время, и заодно поесть. Звонила моя давнишняя подруга, с которой мы поддерживаем связь все последние годы, в основном, по телефону. Я вернулась и прилегла, зная, что это надолго – долгие, пустые разговоры, которые я, конечно, как воспитанный человек, терплю и порой даже норовлю поддержать встречно вставленным словечком, дабы как-то разнообразить, а повезет – так и сменить тему разговора. Но на сей раз всё было в пользу того, что долгого разговора не будет.  

Татьяна приглашала меня за город, в горы, в Шемаху, в деревню, где жила Танина мать, которую мне неоднократно довелось видеть. Я знала и чувствовала доброту женщины и совершенную ко мне её расположенность. В той деревне я никогда не была, несмотря на частые уговоры Татьяны и Анастасии, её дочки. Никогда не могла ответить себе на вопрос, почему я всегда тактично уходила от этих приглашений. Я колебалась и на этот раз, но когда трубку взяла Настя и стала меня уговаривать, мотивируя тем, что мы скоро расстанемся надолго, а скорее всего навсегда, что у неё через полмесяца свадьба, и она везёт бабушке и деду приглашение, я скосила глаза на обиженный вентилятор и устоять не смогла, а возможно, просто не хотела. Сговорились, что к вечеру, когда станет прохладнее, они за мной заедут.  

Собрав в дорожную сумку все, что подобает для двухдневного отпуска, а также фотокамеру, плейер, книжку и мобильник, я стала ждать заката солнышка и представлять, что ждёт меня в этой высокогорной деревушке. Я смутно себе представляла русское село в горах Азербайджана. Мне казалось, что местный кавказский колорит не может быть полностью стёрт даже там, где много десятилетий живут только русские люди, с их культурой, обычаями, вероисповедованием. Но как выяснилось позже, я всё-таки ошибалась, но не буду забегать вперёд.  

Время до вечера тянулось долго, но я его не торопила, так хотелось до отъезда увидеть оживший монитор... Я ждала, и с тоской и волнением смотрела на мрачный экран. От мысли, что мне придётся уехать, не предупредив родного и близкого человека, мне хотелось плакать... Одна надежда была на моих мальчиков, которые вовремя пришли и пообещали его успокоить. Скоротав время в разговорах с ними, я немного успокоилась, а в шесть часов за мной приехали друзья.  

Дорога была долгой, почти три часа, но хорошая музыка и разговоры помогали расслабиться и почувствовать, что предстоит отдых.  

Шумные городские улицы остались позади, мы выехали на трассу. Постепенно шоссе перешло в довольно узкую извилистую дорогу, которая пролегала меж сыпучих песчаных гор. Время от времени попадались места, где домики издалека были похожи на игрушечные. Мне всегда казалось странным, что люди могут жить в такой глуши, где наверняка нет телефонной связи и других признаков цивилизации, без которых мы, горожане, не представляем себе и дня. А здесь они живут и не собираются что-либо менять в своем неспешном существовании, потому что так жили их деды и прадеды, потому что не представляют свою жизнь в отрыве от земли, скота, огорода. Но как говорится, каждому своё...  

Вскоре по надрывистому рёву старенького жигулёнка я поняла, что дорога круто поднимается в гору. Справа продолжала тянуться горная цепь, а слева от дороги был крутой спуск, похожий на обрыв, поросший низкорослым кустарником и травой. Где-то далеко внизу, со дна долины, вырастали и плавно поднимались горы, что издалека напоминали холмики из песочных часов. Небо постепенно становилось сиренево-лиловым, а облака мелкими белыми завитушками плыли и даже не пытались обгонять друг друга. Лишь изредка казалось, что они задевают за сыпучие вершины гор, и мягко, словно сливки, разрезаются ими на мелкие кусочки.  

Начинало смеркаться когда мы выехали на просёлочную дорогу-ленточку с каймой из бело-жёлтой россыпи ромашек и колосков пшеницы по обеим сторонам. Занесенные с окрестных полей, они прорастала сами по себе ... и по воле ветра.  

* * *  

Оставив машину за воротами, мы вошли в уютный дворик и сразу же столкнулись с трудолюбивыми хозяевами дома, которые поливали роскошные кусты алых роз и благоухающей сирени. От неожиданности я чуть не споткнулась о толстый шланг, зелено змеившийся через весь двор от колодца в саду. То ли от долгой дороги, то ли от воздуха, который казалось распирал лёгкие и затруднял дыхание, у меня кружилась голова. Непонятная смесь запахов зелени, скошенной травы, сырой земли, сирени и еще чего-то неуловимо знакомого, но позабытого, будоражили память и возвращали меня в далёкое детство. Меня стало даже чуть подташнивать и я прислонилась к перилам, ведущим на застеклённую веранду.  

И тут случилось то, от чего я забыла и о головокружении и о тошноте. Из деревянной будки наискосок от дома выскочил огромный, лохматый, бело-рыжий пёс и с грозным лаем бросился ко мне. Но так мне показалось в момент панического страха. На самом-то деле Кузя, так звали пса, был посажен на длинную и прочную цепь, которая ограничивала его рьяные порывы и держала в двухметровом радиусе от его жилища. Его лай, то грозный рычащий, то скулящий и жалостливый, многозвонким эхом разносился по деревне, и собаки из соседних домов решили его поддержать, главным образом из солидарности, да и меня попугать на всякий случай, будто чувствуя, что я боюсь их до заикания.  

Анастасия потянула меня в сад и, как только я изчезла из поля зрения, Кузя успокоился. Лишь отголоски далёкого лая соседских собак нарушали вечернюю тишину. Из дома доносились соблазнительные запахи жареной картошки, запеченого мяса и блинов, и только в этот момент я поняла, что ужасно хочу есть. Ужин был поздний, но как я не уговаривала себя от него отказаться, голод упорно вёл меня в комнату, где все уже сидели за столом, на котором лишь одна тарелочка была пустая. Она ждала меня – грешную.  

Впечатление от внутренней части дома было довольно приятным. В комнате, где мы ужинали, было два маленьких окна, выходивших в сад, завешенных ослепительно белыми тюлевыми занавесками. Простое убранство комнаты дышало чистотой и покоем, и если бы не современный цветной телевизор, нарушающий идиллию деревеского быта, то вам запросто могло показаться, что вы попали в загородний особнячок Тургенева или Бунина.  

На старинных кроватях с хромированными каретками возвышались пирамиды пуховых подушек с наброшенными ажурными накидками ручной работы. Но всё-таки главной достопримечательностью дома была настоящая русская печка. Возле неё, по обыкновению, стояла голубая крашеная скамейка, служившая ступенькой к этой тёплой лежанке. Печка действительно была еще теплая, когда я дотронулась до неё ладонью, и аромат свежевыпеченого хлеба был настолько сильным, что затмил все остальные запахи дома.  

Продолжение следует:)  

А счастье было…  

Этот дом – мой старый знакомый. Когда-то, в прошлой жизни, я провела здесь два счастливых месяца. Он стоит на краю невысокого обрыва, под которым тихо плещется озеро. Мы ловили в нём раков, а ночью варили их в ведре, на костре за домом. Днём покупали в сельмаге трёхлитровый бидон жигулёвского пива, а потом ели раков, запивая их пивом. Огромная луна висела над нами, заливая всю округу голубым сиянием. Какие щемяще-сладкие воспоминания!  

Хозяйка давно умерла, и за домом присматривает её племянник, который живёт в городе. Он узнал меня, и, отдавая ключи, сказал: «Живите, сколько выдержите в этой глуши».  

Я отыскиваю в траве заросшую тропинку, ведущую к дому. Старый и дремучий, как лес, вплотную подступивший к нему, этот дом любил меня молодую, беззаботную и счастливую. По прошествии стольких лет он принял меня в свои объятья, согрел своим теплом и уютом. Измученная своим горем, городским шумом и всякого рода заботами, я растворяюсь в ароматах наступающей осени, прелых листьев, в неповторимом запахе грибов.  

Встаю с рассветом и сажусь на крыльцо, наблюдая, как солнце медленно поднимается над озером, наливаясь алым цветом. Потом иду через лесок к тёте Вале. Она наливает мне в банку тёплое парное молоко. К вечеру её внучка принесёт мне сметану и овощи с огорода. Остальные продукты я покупаю в том же стареньком сельмаге, правда, он стал более цивилизованным, да и набор продуктов много богаче, чем когда-то.  

Когда-то… мы любили друг друга со всем романтическим пылом юных, чистых сердец. Мы облазили всю округу, ходили за десять километров в татарскую деревню Раифа, где посреди огромного озера стоял древний монастырь, а в лесу можно было встретить лося, кабана или зайцев. Как-то он сказал мне, что умрёт очень рано, ещё совсем молодым. Я испугалась: «Ты что болен?» Он засмеялся: «Нет, просто я так счастлив, что живу в постоянном страхе потерять это счастье, а без него жизнь кончится. Наступит тупое, бессмысленное существование, а это и есть смерть». Теперь и я засмеялась: «Глупый, напугал меня. Наше счастье никогда не кончится, оно бесконечно в пространстве и времени».  

Как давно это было! Я захожу в дом и усаживаюсь, поджав ноги, в старое, жалобно поскрипывающее подо мной кресло. Постепенно темнота вползает в дом и, как живое существо, заполняет все углы и щели, размывая очертания предметов. Мне тепло и уютно. Мерное тиканье часов, такое громкое в тишине, гасит мысли. Я закрываю глаза и уношусь на пушистом мягком облаке в страну, где нет смерти, горя, забот.  

Просыпаюсь внезапно среди ночи. На моих губах ещё тлеет улыбка. Я видела его во сне, мы любили друг друга, и он был такой живой, тёплый. Его руки гладили моё тело, губы целовали мои глаза, волосы… А-а-а-а-а!!! Крик замер где-то в глубине моего «я».  

Дождь стучит по стеклу. Я открываю окно и впускаю его в комнату вместе с сырым запахом земли и умытой зелени. Этот моросящий, затянувшийся дождь успокаивает меня, завораживает, и мне ничего не хочется.  

Я насильно отрываю себя от окна – холодно. Заварю-ка я себе крепкого чая с вишнёвым вареньем. Ароматный пар поднимается из чашки и уносит меня опять в моё прошлое.  

В то утро мы собирались с ним к его другу в деревню на пару дней. Я ждала его уже три часа, когда раздался звонок в дверь. Я вздрогнула, – это был не его звонок. Вошёл его друг и сказал: «Внизу ждёт такси, поехали». Меня била мелкая дрожь, я ехала, как в тумане. Он лежал на обочине дороги рядом со своим проклятым мотоциклом, который я так ненавидела. Когда я присела около него, он ещё дышал. На несколько секунд он открыл глаза, но они смотрели не на меня, а куда-то вдаль, на что-то, видное только ему одному. Я пыталась поймать его взгляд, но скоро поняла, что его уже нет здесь, он где-то в иных мирах. Моё сердце оборвалось и осталось лежать там, на обочине рядом с ним. С тех пор прошла целая жизнь. У меня были мужчины, но ни один из них не занял его места в моей душе.  

Светает. Пойду на моё крылечко встречать рассвет. От непогоды не осталось и следа. Вот и солнце. Я зажмуриваюсь от яркого света и иду в лес. Он заждался меня и радостно машет своими еловыми лапами. Я иду, не разбирая тропинки, под ногами толстый ковёр из мокрых листьев. Я пробираюсь сквозь лес, словно сквозь жизнь, оставляя на острых сучках клочья воспоминаний – воспоминаний о счастье, которого никогда не вернуть.  

14.11.05  

".. Высоко в небе, на закате теплого летнего дня, с севера на юг летела стайка плюшевых слоников.Ветер сбивал их скурса и трепал их плюшевые крылья.  

-Нет,-подумала я,- мне их не догнать,-но тут же, поняла, что это говорю не я, что я не такая и с силой оттолкнувшись от земли устремилась вверх.Просто времени на раздумья было не много. Ведь я наблюдала за плюшевыми слониками 28 лет..."  

РАССКАЗ НАПИСАННЫЙ ЗА ДЕСЯТЬ МИНУТ, ТО ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ ИНТЕРЕСНЫМ....( от автора))  

Вечер сегодня замечательный! В кухне на плите, в маленькой кастрюльке сгорели яйца.  

Собака не дождалась пока я закончу наводить красоту, и сделала свое грязное дело прямо у меня под носом. Соседка, как обезумившая курица бегала по подъезду и с криками искала толстого мальчика Женю, который засунул себе в нос пуговицу и теперь скрывался, не желая ее, оттуда извлекать. Из открытых окон, с надрывом доносились хлипкие голоса суперзвезд, а в воздухе, как говорится, пахло жаренным….  

В моем шкафу накопилось столько вещей, что в них вполне можно было бы одеть целый город, и я с легкостью расстаюсь с юбочками и рюшками, так как теперь меня больше интересуют ботинки и брюки. Это понятно, ведь влияние музыки не может не отражаться на человеке, который ею живет. Я включаю пластинки, зажигаю свечи и отрываюсь по полной программе! Сейчас я выпью пива ( и по всей вероятности много),  

съем соленый огурец и буду вполне счастлива на данный момент. А вот минут через тридцать, когда этот момент пройдет и мне станет грустно, я позвоню одному человеку, и буду долго ныть в телефонную трубку в надежде, что он меня пожалеет. И самое противное это то, что он меня действительно пожалеет, потому что утром ему на работу, а я мешаю ему спать.  

Я очень люблю осень и зиму, мороз и лужи, откровенность и ромашки. Я забираю тебя далеко-далеко, туда, где никто не найдет и никто не расскажет, там никто не обидит и никогда не предаст. Там,  

в объятиях ночного города, на улицах покрытых хрустящим снегом я откроюсь тебе, до самого конца, до самой крайности, в надежде, что ты не обернешь все это против меня.  

Стреляй, но только не в спину, ведь я и так, не стремлюсь увернуться. Я пропаду, растаяв маленькой, беспомощной снежинкой на твоих губах и ты меня забудешь…  

Сейчас я пишу больше, чем пять минут назад. Сейчас у меня на душе не пустынно.  

Почему я так легко могу расплакаться? И почему иногда, мне доставляет удовольствие демонстрировать эту нелепую слабость, вводя в смущение человека, сидящего, напротив меня? Я определенно взрослая, но я определенно ребенок! Обижаться по детски на всякую ерунду, это уж слишком. Надо бы, надо бы немного зачерстветь, погрубеть и не бояться.  

Мне протягивают руку, но не позволяют ее пожать и я маюсь в бессилии что либо понять. Я уже не хочу тех песен, которые написала месяц назад. Разве тогда я могла чувствовать то, что сейчас переполняет меня изнутри. Хотя, наверное и тогда, было что то другое, не менее важное, чем сейчас, ведь всему свое время.  

Мной определенно манипулируют, но не больше того, чем я это позволяю. Я поражаю себя своими претензиями к жизни и мыслями в отношении нее. Я люблю многое, но часто сознательно лишаю себя этих радостей, желая отдалить приятный момент кульминации, когда желаемое оказывается в твоих руках. Наверное, ко всему прочему,  

я склонна к садомазохизму, а иначе как объяснить это странное явление? Поражают люди…Ведь даже в знакомом сто лет человеке открываешь постоянно что то грандиозное! Ты общаешься с девочками и мальчиками, красивыми и нарядными, успешными и продвинутыми, гордыми и высокомерными. Но стоит один раз, случайно, без предупреждения заглянуть к ним домой, застав их в обычной майке, без пафоса и эпатажа и ты сразу начинаешь понимать, что и у них, то же есть душа! Они так же, как и ты, могут заболеть, загрустить, столкнуться с неудачей и не меньше тебя нуждаются в тепле. Люди ранимы! Люди катастрофически ранимы! Страшно от мысли, что одним всего лишь словом, можно нанести человеку глубочайшую рану, которая будет зиять в его душе мучительно долго и кровоточить. Люди! Будьте осторожны! Пожайлуста, думайте, что говорите!  

Почему у девочек всегда секреты от мальчиков? Ох уж эти мне ужимочки! И кстати, сколько времени еще я могу называть себя девочкой и не выглядеть при этом сумасшедшей? На моем теле есть шрамы, но я не в обиде, в моей голове много глупостей и я не сожалею! Кем бы я была без них, без моих безумных идей, без моих грандиозных планов и умопомрачительных фантазий? Совершенно точно можно сказать, что без всего этого я была бы противной занудой и общаться со мной, вам было бы крайне не интересно.  

Я не люблю людей, у которых нет мечты. Ведь если ее нет, то чем они занимаются в свободное от работы время? Сидят перед телевизором, смотрят сериалы и едят без меры.  

Вы хоть раз наблюдали за человеком, который впадает в нирвану с тарелкой в руке, захваченный пустыми страстями какого ни будь паганенького фильма? Зрелище замечательное, советую посмотреть! Человека в этот момент нет, присутствует только его тело, расползшееся по дивану в плену иллюзий… С интернетом, вынуждена признать, та же картина. Да, да, такая же пропасть и ничего полезного, если конечно вы просто пропадаете там, без всякой цели и без всякого толка. Люди! Мечтайте и добивайтесь! Стремитесь к своей мечте в реальной жизни и не пренебрегайте живым общением! (Мда, можно подумать, что я сама, не сижу иногда, перед телеком или в интернете, не смотря на то, что у меня есть мечта!)  

Для чего нам нужно сердце, если сегодня никого не интересует, о чем оно стучит? Кому нужны сбитые, неровные звуки, настороженно и тревожно выбивающиеся из моей груди? А я сама, часто ли прислушиваюсь к звукам доносящимся со всех сторон и понимаю ли, чем они вызваны? Все хотят побольше, получше и побыстрее, и чтобы при этом не делиться, не платить и ничего не делать… Да, мы такие эгоисты, зажравшиеся и не замечающие ничего вокруг себя. А ведь рядом, совсем близко, всего в двух шагах от солнца живет человек, который так нуждается в тебе, который ждет твоего внимания и тепла, ни на что не претендуя и не на что не рассчитывая. Множественное количество раз в своей жизни я игнорировала людей, считая, что нас ничего не может связывать. Но однажды (Слава Богу, не слишком поздно!), я поняла, что нельзя, понимаете, нельзя этого делать! Необходимо быть добрым и милосердным, быть чутким и теплым, быть дружелюбным и открытым, и тогда ваше сердце наполнится прекрасным светом, который вы пронесете по всей своей жизни и будите дарить людям радость!  

Почему я люблю экспрессивную музыку? Почему меня просто прет от барабанов и баса? Почему я могу слушать понравившеюся мне песню множество раз подряд? Какое счастье, что знаю и люблю настоящую музыку, настоящие стихи и настоящих людей! Ведь в противном случае, я могла бы прожить жизнь и так и не узнать стихи Высоцкого, песни Бутусова, песни Макаревича и Джо Досена…Я могла прожить жизнь и не понять, о чем эти люди писали свои стихи… И тогда, в моих собственных песнях было бы мало чего то настоящего, затрагивающего и волнующего. За то, что мне известны с раннего детства песни Высоцкого, хочу сказать большое спасибо Маме и Папе, ибо теперь, благодаря этому, мне не чужды такие понятия, как преданность, любовь, дружба и конечно талант! Быть настоящим человеком трудно, но это удается гораздо легче, если у тебя хорошие учителя! О вкусах не спорят, и я уважаю чужое мнение, но все же позвольте вам порекомендовать слушать хорошую, настоящую музыку!  

У меня разболелся зуб, и я решила, пусть себе болит на здоровье, если ему так хочется! Зуб задумался , немного поныл и вскоре успокоился…Надо жить в ладу со своими зубами, руками и головой, со своими мыслями, мечтами и желаниями! Соседка, наконец то нашла толстого мальчика и прижав его своей могучей грудью к стене, под сопровождение его умопомрачающего визга, вытащила пуговицу из его курносого носа. Моя собака без всякой надежды смотрит на меня и понимает, что гулять она пойдет не скоро. Пьяный папа толстого мальчика, сказал мне, что у меня в квартире очень громко играет музыка и что его окончательно задолбал весь этот мой рок-н-ролл! Я снова иду на кухню, наливаю воду в маленькую кастрюльку и погружаю в нее яйца. Кто знает, может на этот раз повезет и я не забуду про них, и они благополучно сварятся на радость моему мужчине…  

- Алло! Небесный коммутатор? Сударыня, будьте так добры, соедините меня со Вселенским Департаментом Поэтики, а именно с Отделом Выдачи Гениальных Идей. Да, да, спасибо.  

Алло! Отдел ВГИ? Добрый день, барышня, могу ли я поинтересоваться? Когда мне получать очередную идею и… Потапов моя фамилия, Илья Борисыч. Что, что? Вы, верно, что-то путаете. Не ранее как неделю назад, я был четвертым по списку, а теперь уж и сто тридцать пятый! Хм… Да да, справку с Управления по Борьбе с Плагиатом я вам отправил по факсу в прошлом месяце, а копию талона регистрации в «Клубе Удачных Рифм» по электронной почте. Ну, как это «нету»? Девушка, посмотрите получше, поищите в архиве! Я между прочим от Авдеева… Как не знаете? Сан Саныча! Ах, ну да, он у вас Алексом Еевым значится… Нет, меня не устраивает этот номер, ну что за шутки – семьдесят восьмой! Мне же писать надо, семью кормить, читателей восхищать и мне плевать на вашу статистику! Ну, выдайте мне хоть какую-нибудь простенькую…  

Я буду жаловаться начальству! Что у вас там за произвол творится?! Мне нужно-то всего пару словечек, а жду я уже три месяца!  

Барышня, миленькая, ну пожалуйста… я в долгу не останусь…  

К черту вас всех! Какие еще прививки?! У меня все в порядке с документами, барышня…  

---  

Портвейна оставалось еще на рюмку, но Илья Борисович, все еще бормоча что-то невнятное, стал клевать носом в тарелку, а вскоре и вовсе сладко захрапел.  

Нина Петровна зашла на кухню и, увидев привычную картину, тяжело вздохнула:  

- Геееений…  

21.02.02  

Я, Давид и Беня «де Ниро». Садимся в давидову рабочую колымагу – везти меня домой после нелегкого фуршета. Сюда я ехал на переднем пассажирском, а Беня сзади, посему, приближаясь к машине, я неожиданно подумал, что будет несправедливо, если Беня опять поедет сзади, а я снова спереди. Предложил вслух:  

– Бенци, садись тут! – и хохотнул. – Твоя очередь.  

Беня обрадовался всем лицом сразу:  

– Правда? – он резво заскакал вокруг машины. – Ой, спасибо, хорошо...  

Было холодно.  

Я уселся сзади и неожиданно подумал: «Что-то знакомое. Где-то я это уже видел... Если допустить у смерти некое индивидуальное представление о порядке вещей, представить смерть, как Смерть, то в этом случае я только что совершил нечто, похожее на ритуал или, скажем иначе, практиковал способ привлечения внимания Смерти... А, помню, это каша из «Городской легенды» и «Пункта назначения»... Я без видимой причины поменялся местами с другим пассажиром при посадке в раздолбаную полугрузовую «Мицубиши», которой предстоит проделать путь через весь город – в пригород, по ночной дороге через трассу, за руль и в салон которой садятся изрядно нагруженные молодые люди, пребывающие в самом игривом расположении духа. Магнит для неприятностей...»  

Мысль эта легонько потрясла. О панике речи не было, но я рефлекторно попытался прикинуть шансы уцелеть каждого из нас в столкновении. Преимущество впереди сидящих было разве что в ремнях безопасности, но это – детский лепет... Какого черта?! Что вообще можно предполагать?  

Машина завелась.  

Беня попросил:  

– Давид, только не кури сразу, а? Дай в машине погреться, да? А то начнет сейчас окна открывать, сигареты курить...  

Давид захихикал, ему понравилось. Я заржал:  

– Давид – он сначала закуривает, а потом заводит машину...  

– А, Дуду?.. – поддержал «де Ниро».  

Давид тронулся и отчеканил:  

– Я сажусь в машину покурить.  

Поехали. Мотор ревел раненым драконом. Взвывал и злился. Дорога подразнила простором и загнала в какой-то затхлый проулок, плотно заставленый тачками по обе стороны. Идущая впереди машина медленно остановилась на ровном месте. Мы едва ли не одновременно пожали плечами в крайнем возмущении:  

– НУ?!!  

– Трип – путь, полный приключений! – расшифровал я.  

Странная машина впереди тронулась, набрала обороты и стала удаляться. Мы поехали.  

«Плохой знак?» – злорадно подумал я, улыбнувшись.  

– А давай ему покажем, как мы в четыре руки можем водить?! – вдруг встрепенулся Беня, обратившись к Давиду у выезда на магистраль, пока стояли на «красном». Под «ему» он подразумевал меня.  

Не дожидаясь ответа, «де Ниро» озорно и с удовольствием подергал рычаг переключения скоростей. Давид спохватился сразу, шлепнув его по руке, и скорчил рожу:  

– Не лапай штучку.  

Мысли о Смерти вернулись в мое ОЗУ с излишней поспешностью.  

Выехали на трассу.  

«Не надо быть мистиком и фаталистом, чтобы отдавать себе отчет в степени риска, учитывая все происходящее...», подумал было я, но тут же себя одернул: «Давид – водит. Расслабься. Что за измены, в самом деле?..»  

Справа, буквально из ниоткуда, что-то приблизилось, визжа, порезало темень кабины серебряным лучом, облетело в блеске металла и унеслось со звоном дальше. Мотоциклист.  

– Низко пошел... – загрустил Давид.  

Через несколько минут нас по правой полосе обогнал полицейский микроавтобус при полном параде мигалок, но без воя и кажется даже особого энтузиазма.  

Я сказал:  

– Либо они не знают о бешеном мотоциклисте, либо делают вид. Если делают вид, то либо потому что поймать пытались и не смогли, либо потому, что поймать даже не хотят пытаться.  

– У них план, – принялся вслух рассуждать Беня. – На сегодня они его уже выполнили. Все трупы подсчитаны, собраны и иденфицицира... инденци... опознаны, короче. Этот – сверхплановый, лишний, лень возиться. Правильно, да?.. И вообще, он на такой скорости если и долбанется, то лететь ему прямиком в район э-э... влияния соседней этой... ментовской станции?..  

– Юристдикции смежного районого отделения, – подсказал я.  

– Во-во, его...  

Тут нас обошла «скорая», никуда не спеша, хотя, как и ментовская, вся в огнях, и тоже тишком.  

Мы и сами притихли.  

Приближалась развязка, съезд с трассы. Давид снизил обороты, притормаживая, вывернул руль, плавно вписался и остановился под светофором в пригороды.  

– Папа приехал, – подытожил он победоносно.  

– Погоди еще, – пробормотал я, но он, кажется, не расслышал.  

Через несколько поворотов мы догнали медлительную фуру раза в полтора крупнее нашей. Пока мы приближались, я заглянул ей в кузов и похолодел:  

«Электрический стул!.. Чушь, не может быть... Господи, да это же кресло инвалидное... Да как же так?..»  

Пару секунд спустя сердце вспомнило стучать снова – оказалось, что в кузове стояли две газонокосилки, которые я на скорости, подшофе и в бликах фар принял за стул-кресло. Смешно...  

Подъехали. Машина крякнула и мерно заворчала двигателем на холостом.  

– Хлопци, – потянулся я за рукопожатиями, – скажу спасибо.  

– Ответим «пожалуйста»! – реагировал Давид. – Бенци, говори!  

– Обязательно!  

– Промазал, шлемазл!  

Поржали.  

Я вышел из машины, спугнув черную кошку, наклонился и провозгласил в полуоткрытое водительское окно:  

– С нетерпением жду нашей следующей встречи!  

– Бай! – и уехали. А я отправился спать, сосредоточенный и напряженный. 

Говорил тебе отец:  

- Никогда, сынок, не женись! Да ну их всех. Семейный очаг, семейный очаг… да эти бабы так и норовят затащить тебя в этот костер. Не сгоришь, так обожжешься. Лучше как-нибудь так, без штампа. Ценить больше будут. Помнишь, Валдаевы прожили пятнадцать лет счастливо, пока не расписались? То-то и оно, что портит нас формализм, портит…  

Говорила тебе мать:  

- Не ходи, сынок, в армию. На кой она тебе сдалась? Там побьют и плохому научат. Не ходи. Мы придумаем что-нибудь. Позвоню Макаровне, она точно поможет. У Старогубовых сынок так и не вернулся из армии, даже не понятно почему – то ли убили, то ли сам повесился. Жуть. И не слушай никого, кто говорит, что армия вас мужиками делает. Кого мужиками, а кого трупами. Так что, придумаем что-нибудь…  

Говорила тебе сестра:  

- Поступай на физмат. Сейчас только математикам дороги открыты. Главное, уметь считать, остальное приложится. Вон Потапов закончил филфак, и что? Бананами торгует теперь. Или на экономический иди, даже еще лучше. Эх, экономистов сейчас как собак нерезаных, но каждому место найдется, это точно…  

Говорил тебе брат:  

- Ээээ, братан, в этой жизни надо брать быка за рога. Только по головам идти. Ты думаешь, я фирму честным инженерным трудом нажил? Нет, тут все гораздо проще оказалось… И лежит диплом на полочке, пылится невостребованный. Пять лет жизни потерял в институте. Ну, весело было, ничего не скажешь, и только. Главное в струю попасть, остальное будет…  

---  

Только я тебе ничего не сказала.  

И оказалась права.  

2006  

За окнами смеркалось: зима, темнота приходит быстро. Сидевшие в комнате люди, казалось, окаменели, замерев в ожидании. Их было трое: двое высоких, мускулистых, стройных, белокурых, вышколенных, подянутых офицеров в форме – Абвер и СС – и один в потёртом костюмчике, болезненного вида, с откровенно еврейской внешностью. Все трое напряжённо смотрели на рацию, словно ожидали оттуда явления чуда. Возможно, так оно и было.  

В комнате зловеще висела тишина. Рация молчала. Офицер Абвера вздохнул и невольно глянул на штатского. Если и сегодня не будет сообщения, то этот – мертвец. Не имеет значения, что специально для него провели фиктивную антропологическую экспертизу и якобы доказали, что он – нееврей: это для начальственных шишек, пусть считают, что, дескать, закон соблюдён, сотрудничество есть, но – не с евреем. Конечно, он еврей, да и не скрывает этого. Миллионы таких же уничтожены за одно рождение. Этот причинил зла Рейху больше, чем любая из русских армий, на нём сотни тысяч жизней наших немецких парней, а поди ж ты – приходится его беречь... до поры до времени. Причём – потому и беречь, что на нём столько арийской крови. Пусть возвращает её кровью славянских и еврейских недочеловеков. А если не получится...  

Все трое вздрогнули. Внимание: рация...  

«Товарищу Жану Жильберу благодарность за полезнейшую информацию. Поздравляем вас с 23 февраля – праздником Красной Армии. Сообщаем также, что за заслуги перед Родиной вам присуждено звание Героя Советского Союза».  

Все трое облегчённо вздохнули. Офицеры Рейха – оттого, что русские проглотили дезинформационную наживку. Леопольд Треппер – потому, что, как следовало из шифра сообщения, его кодировки были поняты и московский центр разрешил разведсети «Красная Капелла» проведение операции «Большая Игра» против германских спецслужб.  

Она спала, как обычно, скорее дремала, сидя на облезшем стуле, ощущая ладонями тёплую шёрстку старой исхудавшeй кошки, котopую привычнo держала на коленях, стараясь хоть ненадолго забыться. Эти редкие часы отдыха, тишины, забытья – вот, в сущности, всё, что у неё ещё оставалось. Скоро, слишком скоро, наступит рассвет, и тогда надо будет вновь приниматься за опостылевшие дела, на которые давно уже нет ни сил, ни желания, осталась одна лишь тупая чёрная необходимость хоть как-то выжить, продержаться ещё день – непонятно зачем, просто потому, что смерть пока не наступила. И вновь по дороге на улицу eё будет поджидать скрюченный сосед снизу, чтобы опять прошипеть ей: "Ты всё ещё ползаешь, проклятая вонючая жидовка! Когда ты, наконец, околеешь! Мне нужна твоя квартира!"  

Вонючей она была не более, чем этот самый шипящий сосед, а что до остального... Сын писал из Израиля: «Представляешь, мама, оказывается, по здешним законам, мы – русские! Впору весело посмеяться: Исаак Лазаревич Рабинович – русский, привет обществу "Память»!”. Вот так и выходит: в России – нерусские, в Израиле – неевреи, и везде – чужаки нежеланные, которых кое-как терпят, пока они в сoстoянии работать на страну.  

Впрочем, и она, и шипящий сосед – оба понимали, что всё равно её квартира ему не достанется, а займут её молодые, шустрые, деловитые, проворные, пришедшие неведомо откуда.  

Сын… Милый, славный, заботливый мальчик, как он обижался, сердился на неё за то, что она до сих пор не приехала! «Мама, ну почему тебя до сих пор нет со мной? Что тебе мешает приехать? Ты хотя бы заграничный паспорт оформила?» Ну как ему объяснить, что вначале она опасалась оказаться ему в тягость, когда он, едва приехав в Израиль, с трудом находил работу, а затем, когда его дела пошли немного в гору, – для неё уже был упущен момент, и едва хватало сил на обыденность?! И всё-таки, вопреки очевидности, где-то в глубине души её теплилась, потихоньку угасая, безумная надежда, что вдруг однажды откроется дверь, на пороге возникнет он, сынок дорогой, кровиночка, и скажет: «Мама, я приехал! Наконец-то мы вместе!». И не хотела она сама себе признаться, что живёт лишь ради этой несбыточной мечты, которой суждено вскоре исчезнуть вместе с её последним вздохом. И следом за этой надеждой выступал стеной страх за сына – ни в коем случае не допустить, чтобы он оказался среди этого кошмара с шипящим соседом и шустрыми деловыми молодчиками из ниоткуда! Пусть уж лучше думает, что у неё всё более-менее в порядке, что только лень мешает ей собраться в путь. И пусть подольше длится эта блаженная дремота…  

Но тут дремоту пришлось прервать.  

– Мама, мы уже почти приехали, надо вернуть кошку в корзинку! – услыхала она голос сына сквозь сон – и проснулась. Кошмарное видение о недавней безысходности улетучивалось из неё вместе с остатками сна, как омерзительное зловоние, выветриваемое струёй чистого, свежего весеннего воздуха.  

Она машинально огляделась по сторонам. В самолёте царила лёгкая нервозность, характерная для последних минут перед посадкой. Кошка, изрядно прибавившая в весе за последние дни и пригревшаяся на коленях хозяйки за время полёта, недовольно мявкнула, возвращаемая обратно в корзинку. Молоденькая стюардесса компании «Эль-Аль», напряжённо смотревшая за перемещениями зверька, успокоилась, улыбнулась и отошла в сторону.  

Она глянула в иллюминатор. Перед нею темнело сумерками бездонное вечернее небо. Ниже, там, где горизонт встречался с морем, догорал закат. А прямо под самолётом, насмехаясь над сумраком и перечёркивая его яркими огнями, словно напоминая, что жизнь вовсе ещё не окончилась, – нет, многое ещё впереди, и надо готовиться к встрече с новыми заботами и открытиями, печалями и радостями, – извивались в загадочном танце улицы Тель-Авива.  

Самолёт заходил на посадку. 

Ничто, кроме птичьих трелей, не нарушало тишины в райских кущах. Святой Пётр тихо прошёл через рощицу и осторожно выглянул на поляну. Нет, не завершена ешё беседа Иисуса с Господом. Святой Пётр так же тихо вернулся к себе. Тем временем, разговор на поляне продолжался:  

– Твоя воля была, Господи, чтобы пожертвовал я собою во спасение душ человеческих. Страшно было мне идти на муки, но подчинился я воле Твоей. И что же теперь? Чёрные души не стали светлее. Светлые души не обрели покоя и радости. Тот, кто чист был перед Тобою, воспротивился и ужаснулся моей жертве, а приняли и приветствовали её лишь те, которые не заслужили спасения. И сейчас Ты вновь велишь мне идти к людям? Но что же смогу я изменить? Не в моих силах отделить плевел от зерна, тёмное начало от светлого. Да и силы мои на исходе. Великую муку пришлось принять мне, не выдержу я более. Если нельзя мне не идти опять к людям – что же, подчинюсь я, выполню волю Твою. Но не требуй от меня новой жертвы. Дай мне простую человеческую жизнь среди обычных людей.  

И ответствовал ему Всевышний:  

– Горько слышать мне упрёки сии, дитя моё. Да, не станет зло добрее от пролития крови безвинной. Нет, не возрадуются праведники жертве искупительной. И всё же удел наш таков – тревожить человечество днём и ночью, в сёлах и городах, на суше и в море, пробуждая его совесть. Ты просишь для себя простой людской судьбы, но в твоих ли силах выдержать обыденность? Тебе самому решать, где, когда и в кого ты воплотишься. И да сбудется пожелание твоё волею моею.  

Задумался Иисус.  

– Прежде всего, пусть свершится это много-много веков спустя. Тогда, когда не будут более люди распинать невинных на крестах, бросать на съедение диким хищникам, стравливать их между собою на потеху толпе.  

– Да будет так.  

– Не желаю больше жить в Палестине. Горяч воздух, обжигающа земля там. Возбуждают они кровь, не давая покою ни днём, ни ночью.Да будет мне воплощение где-нибудь в Европе. И пусть осуществится это в какой-нибудь тихой деревушке, позабытой сильными мира сего.  

– Быть посему.  

– Не желаю быть больше евреем. Народ этот по самому рождению своему возбуждает против себя все силы зла мирового.  

– Да будет так и не иначе.  

Наступила пауза. Казалось, всё предусмотрел Иисус, обо всём позаботился. Но вот ещё одна мысль пришла ему в голову:  

– Незачем мне в новом воплощении быть мужчиной. Мужчина всегда и за всё в ответе. А с женщины и спрос совершенно иной.  

* * *  

Снаружи гудел студёный зимний ветер, доносился волчий вой, но в заботливо протопленной крестьянской избе было тепло и уютно. Глава семейства хмуро поглядывал на жену, кормившую грудью новорожденную девочку. Дочь – что за работник? Её дело – рукоделье. А как вырастет да выйдет замуж – так и вовсе покинет отчий дом, уйдёт от отца с матерью, да ещё приданое с собой заберёт.  

Жена словно угадала его мысли:  

– Сыновья у нас уже есть, а теперь будет и дочка-красавица. Мы ещё не нарадуемся, когда со всей деревни женихи под наши окна соберутся. А до тех пор – и в избе приберёт, и хлеб испечёт, да и рукоделье вещь не последняя.  

Муж только сердито засопел в ответ.  

За стеной, в курятнике, вдруг запели петухи, и соседские ответили им. Странно, с чего бы это они? До рассвета ещё далеко. Старики говорят – примета есть такая... к великой радости. Откуда в нашем тихом селении может быть радость, да ещё великая?  

Жена подвинулась поближе к мужу и обняла его свободной рукой:  

– Давай назовём нашу девочку каким-нибудь необычным, удивительным именем, которое будет искриться и сверкать, и пусть будет оно таким же красивым, как наша доченька!  

– Нет уж! Ни к чему все эти затеи! Дадим ей самое простое имя! Назовём её Жанной! – недовольно проворчал отец семейства, простой французский крестьянин Жак Дарк.