Мудрость – это не образованство, а образованство – это ещё не мудрость. 

Дурак коллекционирует мудрость, мудрый коллекционирует глупость. 

Многознание уму не научает. 

Галактику Mw творили на скорую руку. Потребность в ней возникла после пробного пуска вселенной Пz. Набирая обороты, Пz стала западать и искрить не по делу. Запахло палёным. Любому стажёру очевидно, что допущен грубый просчёт. Руководитель проекта вызвал зампокрута (заместителя по обеспечению бесперебойного кручения) и долго вставлял ему пистоны. Сроку на исправления дал до позавчера. Зампокрут был перетётой сущностью, участвовал не в первом проекте, и потайных комнат в мироздании для него почти не осталось. Он, как должное, вынес головомойку и на рысях отправился опохмеляться. Причины брака он знал: последний рабочий день оказался предпраздничным. И проблему трапезы решили за счёт сметной материи, надеясь, что обойдется. Не обошлось. Пришлось скинуться и заказать балансир, то есть дополнительную галактику. О её гармоничности говорить не приходилось. Главное – сбалансировать Пz.  

Планетную систему Ra мастерили «на колене». Надо было срочно сбалансировать галактику Mw, которая через несколько оборотов начала заваливаться на бок и как-то подозрительно постукивать. Запахло горелым. Тут и подмастерью понятно, что центровка сбита. Руководитель галактического проекта вызвал замповера (заместителя по обеспечению безотказного верчения) и долго имел с ним беседу. Сроку на починку отпустил до вчера. Замповер был тёртой личностью. Это была не первая его галактика, и неизвестных уголков во вселенной для него почти не осталось. Он стоически принял справедливый нагоняй и галопом ринулся опохмеляться. Допущенные его ребятами ошибки объяснялись просто – завершение работ пришлось на предвыходной, и на посошок посидели за счет сметных материалов. Пришлось срочно доставать, где ни то, какой-нибудь балансир. О гармоничности дополнительной планетной системы говорить не приходилось – времени оставалось в обрез. После запуска Ra так разогналась, что запахло жареным. Для нее в качeстве балансира наспех состряпали сфероид из каких-то ошметков и засандалили между второй и третьей планетами. Но и это не помогло. Тогда на глазок раскололи первоматерик на несколько континентов, прилепили комиссионную луну и добились-таки приемлемых параметров.  

Приемная комиссия нагло совала носы во все дыры и задавала идиотские вопросы вроде  

- А почему не убрали мусор вокруг шестой планеты?  

Изводили придирками до тех пор, пока не позвали перекусить. Стол удался, и акт о приемке Ra подписали. После отбытия комиссии группа обслуживания непрерывно что-то латала и штопала. Короче, оправдывала свое существование.  

Mw тронулась со скрежетом. Наблюдатели начали кривиться и морщиться, будто у них зубы мудрости полезли в разных местах. Но через пару витков дело пошло, да и руководитель галактического проекта пригласил откушать с устатку. Mw приняли, но с обязательным условием, что штат группы обслуживания будет увеличен на двадцать процентов без увеличения фонда зарплаты. А потом видно будет.  

В строй Пz вступала по графику. Демиурги, попивая минералку, молоко и соки, наблюдали привычную, но никогда не приедающуюся картину расцвета лотоса новой вселенной. Букмекеры жадно глотали холодное разливное пиво и принимали ставки. Брокеры тянули портвейн и отчаянно боролись за контрольный пакет, играя то на понижение, то на повышение. Группы обслуживания отходили водочкой и ремонтировали безостановочно, перекуривая на ходу.  

Третью планету системы Ra приходилось регулярно останавливать и раскручивать по новой, меняя полярность. Иначе она разваливалась на куски. У звезды было необходимо периодически прочищать форсунки. Она керосинила такими протуберанцами, что грозила сжечь все к чертям собачьим.  

Mw внесли в реестр, как галактику третьей степени надежности.  

Вселенная барахлила. Демиурги перешептывались и поглядывали наверх. Намечался грандиозный ВТЫК. Дело в том, что Пz создавали по острой необходимости…  

Постскриптум.  

А на чердаке старина МОН с грустью занимался онанизмом. Кто ему даст-то? А жить хочется.  

Серая, безмолвная пустыня казалось, не имела границ. Ровная, гладкая, как и все пустыни Имбгиса. Сергей пытался представить себе, что когда-то на этом самом месте цвели ле-гендарные имбгийские сады, но пока это ему удавалось с трудом. 

Звездолет протяжно взвыл и оторвался от земли. Пилот-загриец, помахал журналисту щу-пальцем, прочавкав что-то вроде: «Приш-ш-шду по-ш-ш-ле зах-шх-ата», что следовало понимать как «приду после заката». 

После этой нечленораздельной фразы загриец погладил гладкую сферу на панели управ-ления, и ярко-серебристый летательный аппарат растворился в воздухе. 

Сергей недоуменно огляделся. Он рассчитывал, что здесь он найдет хоть какие-то призна-ки жилья, как-никак эта пустошь именовалась Великим Садом. 

Но вокруг не было ничего, кроме ровного, гладкого камня, и песчаной пыли, которая то и дело жалила глаза. 

- Таки! – во все горло заорал Сергей. На языке Имбгиса эти слово звучало, как «Эй, есть кто-нибудь?». 

- Не надо так горланить – сухо произнес голос из пустоты. 

Воздух, по правую руку от Сергея задрожал, и пошел мелкой рябью. Имбгиец возник кра-сиво и неожиданно, как это умеет делать один лишь народ миража. 

Он был вдвое меньше Сергея, вместо волос на его голове торчали черные иглы, очень по-хожие на иглы вымерших зверьков-ежей. У имбгийца было три круглых, желтых глаза, и большой, усеянный мелкими остроконечными зубами рот. Туловище существа скрывала серая мешковатая одежда, из которой выглядывали лишь синеватые ручонки, очень похо-жие на ручки годовалого ребенка. 

- Вы – журналист? – имбгиец безупречно говорил на русском, но при том в голосе его про-скальзывала несвойственная землянам надменность. Впрочем таким тоном с людьми раз-говаривали все – и тайги, и мано, и даже гадкие спрутообразные загрийцы. 

- Да, меня прислало одно видное земное издательство… – начал было Сергей. 

- «Звездные вести» – кивнул имбгиец – я навел справки. 

- Вы говорили, что можете дать интервью, насчет… насчет…. 

- Насчет расшусов. 

- Да, насчет расшусов. 

- Здесь не самое подходящее место для беседы. Не угодно ли вам проследовать в мое по-местье? – учтиво осведомился имбгиец. 

- Я с радостью – растерялся Сергей – но…. 

Он не успел договорить – там, где только что зияло ровное, гладкое место, теперь возвы-шался дом из серого камня. У дома было множество круглых окон, и лишь одна дверь, треугольной формы. 

- Что же вы стоите? – имбгиец сделал приглашающий жест – пожалуйте…. 

Сергей повиновался. Переступив порог, он невольно ахнул – на стенах, на полу, на по-толке, – всюду пестрели причудливые растения. Разноцветная листва мягко пружинила под ногами, под потолком распускались дивной красоты цветы, в углах тускло мерцали фосфорические грибы, несколько тугих, верно наполненных какой-то жидкостью желтых плодов у стены, должно быть заменяли мебель. 

- Присаживайтесь – имбгиец указал один из плодов – не беспокойтесь, они очень упругие. 

Сергей осторожно присел на это необычно кресло, и тотчас же почувствовал как отступа-ет страх и напряжение. Должно быть споры, витавшие в воздухе обладали психотропными свойствами. 

- Начнем – журналист нажал маленькую голубую кнопочку диктофона – как вас зовут? 

- Уже никак – покачал головой имбгиец – имена играют роль лишь тогда, когда вокруг много подобных тебе. Моих же собратьев осталось слишком мало, а скоро, быть может мы и вовсе исчезнем. Какой же смысл забивать себе голову пустыми именами. 

- Так… Извините…. – Сергей почувствовал неловкость: похоже он невольно затронул слишком щекотливую тему. 

- Ну вот мы и познакомились – имбгиец открыл зубастый рот, на мгновение Сергея посе-тила жуткая мысль, что должно быть трехглазый обитатель пустыни рассердился, но это мгновение минуло, и журналист понял, что имбгиец просто улыбается. 

- Я думаю пора перейти к делу – Сергей попытался скрыть подступившую дрожь – что вы хотели поведать нашим читателям о расшусах? 

- Твои сородичи должно быть не раз задавали себе вопрос: почему же все обитаемые пла-неты, кроме вашей, так похожи одна на другую? Почему почти все они покрыты пусты-нями? 

- Да – Сергей почему-то рассердился – наши ученые считают, что все дело в возрасте ва-ших звезд. 

- Ха! – имбгиец снова оскалился – Должен вас огорчить! Вы зря кормите своих ученых. Наши звезды, старше вашего Солнца, но отнюдь не это обратило наши земли в пустыни! 

- А кто же? 

- Расшусы. 

- Но… постойте… если расшусы принесли столь сильные разрушения, почему же другие расы молчат о них? 

- Видите ли… все дело в том, что нам всем очень-очень стыдно. Все эти надутые болваны просто стесняются признать, что все могущество древних империй превратилось в прах, из-за кваса! 

- Кваса?! – Сергей не поверил услышанному – так причем же здесь квас? 

- О, боюсь мне придется рассказать вам все по порядку. Но сначала один маленький во-прос: вы когда-нибудь видели расшусов? 

- Нет, мы видели лишь их корабли и роботов, главным образом боевых…. 

- И неудивительно. Вы сможете разглядеть их разве что в микроскоп. 

- Как? 

- Видите ли расшусы – это дрожжи. Крошечные микроорганизмы, сродни вашим земным грибам. Когда-то мы использовали их для приготовления кваса, пива и прочих напитков. 

Сергей опешил. Расшусы – самые грозные обитатели обозримой части галактики, сверх-разум, с которым не под силу тягаться даже самым высокорганизованым формам жизни, это совершенство природы, венец эволюции – лишь колония ничтожнейших микроскопи-ческих тварей, на которых настаивают квас! 

- В те времена, ваши предки еще прятались по пещерам, господин журналист – продолжал имбгиец – древние народы процветали, временами между системами вспыхивали войны, но все они довольно быстро затихали, и бывшие враги, обменивались рукопожатием и выпивали по кружечке кваса. О, что за квас готовил мой народ! Восхитительный нектар, дар свыше! Квас крепкий, квас бодрящий, квас самых различных оттенков вкуса и цвета! Как я любил этот великолепный напиток! Подумать только, всего двести тысяч лет назад во времена моей молодости, вон на том самом месте стояла пивоварня моего отца. Его пи-во знали во всех уголках галактики, воистину он был мастером своего дела! Будь проклят тот день, когда он задумал заняться производством кваса. 

Понимаете, мой отец был изобретателем. Он постоянно выдумывал приборы, которые приводили в ужас моих матерей. Чего стоит его аппарат для потрошения бастов! Но… я отвлекся. И вот, в один прекрасный день, моего отца осенила великая идей. Он придумал машину, которая повинуясь мысленному приказу, при помощи энергетических колебаний принуждала бы расшусов делать определенный сорт кваса. Прибор настолько облегчал работу, что вскоре о нем прознали все пивовары Имбгиса, а затем и все разумные обита-тели галактики. Год от года расшусы подвергались воздействию нашего прибора, и посте-пенно ученые начали замечать перемены в их биологической структуре. Расшусы услож-нились, и каким-то образом научились создавать собственные энергетические потоки. Это повергло всю галактику в шок: микроорганизмы обменивались сигналами между собой! Дрожжи-телепаты! Совершенно новая форма жизни! 

И все бы было просто прекрасно, не отыщись среди нас один гений, который и предложил использовать расшусов для создания новых процессоров. У нас появилась возможность создавать по-настоящему живых и разумных роботов! Надо ли говорить, что с тех пор эволюция расшусов протекала уже под строгим контролем величайших умов галактики. И вскоре все роботы, все боевые корабли, все заводы были снабжены живыми, мыслящими процессорами. Мы не предусмотрели того, что расшусы могли развиться до такой степе-ни, что отдельные их колонии могли сообщаться на расстоянии. Это, пожалуй, была наша главная ошибка. Когда между империями вспыхнула очередная война, расшусы, сумев-шие объединиться в коллективный разум, отказались работать на нас. Все наши орудия повернулись против нас самих. Расшусы не знали пощади – жалость и совесть им чужды. Вселенская катастрофа разрушила нашу жизнь, истребила некогда многочисленные народ, а тех, кто уцелел загнала в крошечные резервации, которые вы, млекопитающие, называе-те «городами». Ха! Если бы вы видели наши города! Самые лучшие ваши зодчие позеле-нели бы от зависти, самые могущественные правители разбились бы в лепешку, лишь бы заполучить подобный город! 

Поймав испуганный взгляд Сергея, имбгиец опомнился, и взял себя в руки: 

- Не желаете ли квасу, любезный? 

- Же… лаю – протянул журналист. 

Иглы на голове имбгийца улеглись, тон его голоса с грозного и воодушевленного сменил-ся на приторно-ласковый: 

- Мой отец изобрел специальные сосуды, в которых квас не портится миллионами лет. О, вам стоит попробовать его! – в ручонке имбгийца возник темный цилиндр, прикрытый прозрачной крышкой – пока вам, людям нечего бояться расшусов. Видите ли, они очень азартны, им неинтересно воевать с теми, кто намного слабее их. По-моему это – какой-то комплекс, и расшусы все время стремятся доказать всем, что они, несмотря на свое бес-славное происхождение, все же ничуть не хуже других рас. С каждым годом их войско растет, расшусы хитры и изобретательны. Я не надеюсь дожить до того дня, когда они вздумают очистить галактику от всех форм жизни, разумной или неразумной. Это рано или поздно произойдет, поверьте мне. 

Сергей покосился на янтарную жидкость, от которой исходил приятный хмельной аромат: 

- А этот квас меня не расстреляет? – неуклюже пошутил он. 

- На вашем месте я не стал бы морочить себе голову такими вопросами – ехидно оскалил-ся имбгиец. 

Сергей вздрогнул – что ни говори, а эти имбгийцы все же жуткие твари. 

Огромная голубая звезда уже нависла над горизонтом. Скоро должен приехать загриец на своем звездолете. 

- А когда расшусы сочтут людей достойными противниками? 

- Не знаю – отозвался имбгиец – наверное, вы должны сделать какое-нибудь воистину ве-ликое открытие, и тогда, совершив технический рывок, вы, возможно, удостоитесь их внимания. 

В тоне имбгица было столько презрения и злой иронии, что Сергей с трудом сдержал под-ступившую к сердцу ярость: 

- Так что же, людям нельзя развиваться? 

- У вас есть выбор – продолжать осваивать новые технологии, и погибнуть в неравной борьбе, или же прекратить какой-либо прогресс, но тогда… сами понимаете, что ждет лю-дей – имбгиец скорчил надменную мину – впрочем ваш слаборазвитый вид, все равно ра-но или поздно угаснет. 

- И главное – кто нам угрожает! Дрожжи. 

- Надеюсь, вы понимаете, что ваша статья вызовет приостановку всех научных исследова-ний, а возможно и вовсе заморозит развитие вашей цивилизации? 

- Да – прохрипел Сергей. Только сейчас он понял, что может сделать. Что должен сделать. 

- В ваших руках находится судьба человечества – усмехнулся имбгиец – если вы не стане-те отсылать запись нашей беседы в издательство, а еще лучше, если уничтожите ее, то об-речете человечество на конфликт с самой могущественной расой галактики. 

- Но тогда у нас будет шанс – прошептал Сергей – если мы сумеем обогнать расшусов в развитии, если мы изобретем новое оружие, бомбу, или вирус…. 

- Вы правильно мыслите, господин журналист – заметил имбгиец – так каково же ваше решение? 

Сергей не отвечал. Он молча смотрел на меленькую коробочку диктофона. 

Отравленный воздух, отравленное солнце, холодные бетонные кости, серые тучи, в которых тает небесное тепло. Автобус мчится по разбитому асфальту, дребезжа ржавой обшивкой, подпрыгивает на кочках, ныряет в ямы, мимо, за окном проплывают мертвые девятиэтажки, разоренные ветром и человеческой жадностью.  

Я провожал взглядом умирающий город. Последняя партия беженцев покидала Землю, сегодня, в девять часов вечера, прекратится подача электричества к чумным оградам, и зараженное зверье, хлынет на опустевшие улицы, наводнит брошенные дома….  

Металлический панцирь корабля переливался на солнце разноцветными огнями. Автобус ворвался в космодром, вырывая колесами гравий.  

С неба падали холодные водяные искорки, холод надвигался на город с севера, оставляя после себя голубоватый инистый след. Последние, совсем уже бурые листочки дрожали на узловатых ветках тополей, и мокрый, холодный ветер подхватывал их своей невидимой рукой и уносил в далекие земли, туда где уже остыл, подернулся ледовой коркой человеческий след.  

Пассажиры обсуждали последние события, отъезд с Земли, и то, как каждый из них будет устраиваться на Гее-3-дробь-2, которую между собой беженцы давно уже прозвали Новой Землей.  

Я не слушал их разговоров, но волей-неволей моих ушей достигали отрывки фраз: «Хватит уже… намучались», «заживем теперь как люди…», «а у меня там давно уже земля прикуплена, вот поставлю дом, разобью сад и буду жить…».  

Как странно… они, кажется, совсем не сожалели о происходящем. Напротив они обсуждали отъезд живо, обменивались самыми смелыми предложениями, кто-то даже смеялся… кто-то желтолицый, обрюзгший, располневший, кто-то, кто без всякой жалости смотрит на мертвую Родину, кто-то у кого прокуренный, сиплый голос, и безобразный синеватый волдырь на носу….  

Автобус замер. Люди в форме обступили его со всех сторон. Двери разъехались в стороны и пассажиры высыпали на тротуар. Военные выстроили нас в очередь, проверили документы, и раздали респираторы. Когда очередь дошла до меня, я засунул респиратор в рюкзак, и быстрым шагом направился к кораблю, не обращая внимания на удивленный взгляд желтолицего, который напялил на себя белый намордник, отчего вовсе утратил какое-либо сходство с землянином.  

Остальные пассажиры тоже нацепили на себя респираторы. Ха! Они думали, что белые фильтры должны защитить их драгоценное здоровье!  

Я дышал этим воздухом полные тридцать лет своей жизни, первым своим вздохом я обязан ему, первый свой крик я издал, наполнив им грудь!  

Уже взбираясь по трапу, я на мгновение остановился, одарил город прощальным взглядом и в последний раз наполнил легкие земным воздухом – ядовитым, чумным, разъедающим легкие… родным воздухом.  

Я переступил порог корабля, а в груди моей еще горел тот самый, последний мой земной вздох. Струи горячего пара окутали меня белесой дымкой, на коже осел мылкий дезинфицирующий раствор.  

- Проходите – проскрежетал динамик, темневший над моей головой – выдохните воздух. В нем содержатся вирусные частицы А-3-С….  

Я выдохнул не спеша, через нос, а затем вдохнул снова – но на сей раз в мои легкие ворвался другой, очищенный воздух, пахнущий мылом и хлоркой.  

Дверь отъехала в сторону, и я ступил на белые псевдопластиковые плиты, которыми был устлан пол пассажирского салона.  

Мягкие кресла располагались возле иллюминаторов, так, чтобы пассажиры могли на прощание посмотреть на Родину. Я занял свое место, стараясь не смотреть на желтолицего, который трусливо зашторил свое окошко.  

Сквозь толстый слой псевдостекла, разрушенные улицы, обступившие космопорт со всех сторон, казались совсем целыми, прежними, живыми….  

Вот, искривленные стеклом, по улице мчатся тени людей, автомобилей… стайки голубей кружат над тихими, уютными сквериками. Там, где в городе мертвых зияла воронка, оставленная ядовитой бомбой, в городе живых стояла дивная скульптура из белого камня. Кажется это была Гея – античная богиня Земли….  

Где-то в металлическом чреве корабля раздался мерный гул. Кресло, на котором я сидел, мерно задрожало, город-призрак за окном расплылся неясным серым пятном….  

Ну вот и все. Я навеки покидаю Землю…. Я больше не Землянин….  

Мысль эта ужалила меня.  

Я не землянин? И верно – я признаю это с грустной необходимостью… я не землянин… я – маргинал.  

Рожденный земной женщиной, сотканный из плоти Земли, я – крошечная песчинка, отколовшаяся от горы, и подхваченная ветром. Я – прах, осевший на земной плоти, кусок материи, возомнивший себя разумным существом….  

Предатель… изменник… трус….  

Как же? Неужели я?  

Изувеченное войнами, израненное бомбами и ракетами, окутанное ядовитым облаком, отравленное мором тело моей матери, моей Земли останется здесь, в холодном пространстве. А я – не самый верный из ее отпрысков – улечу прочь, в другой мир, туда, где я буду чужаком, «землянином». И пусть меня будут окружать мне подобные – Земля, единственное, что важно в этой жизни, будет далеко….  

В салоне заиграла приятная музыка.  

- Я оставляю здесь свою страду – пел артист.  

Нет!  

Я расстегнул сковавшие меня ремни.  

- Офицер! – обратился я к человеку в форме, который сидел тут же, на соседнем кресле, погруженный в какие-то свои думы – офицер, когда мы войдем в плоскость сверхсвета?  

- Через десять минут – последовал удивленный ответ.  

- Я хочу назад!  

- Что-о-о?  

- Я хочу назад, на Землю! – сердце мое лихорадочно билось, а в легких, кажется, вновь полыхал тот самый, земной вздох….  

- Успокойтесь, гражданин – офицер недоуменно переглянулся с солдатами, затем с пассажирами – мы все понимаем ваш стресс…  

- Да он с ума сошел! – прохрипел желтолицый.  

- И верно! – отозвался кто-то – а ну сядь! Сядь на место и не высовывайся!  

- Займите свое место, гражданин – велел офицер – через пару часов мы будем на Гее. Все будет хорошо…. Гражданин!  

- Именно! – закричал я – гражданин! Я – землянин! Я возвращаюсь!  

****  

Отравленный воздух, отравленное солнце. Черные язвы, оставленные бомбежкой. Совсем уже пустой город, окруженный чумной оградой. Город одного гражданина. Планета одного землянина. Моя планета.  

Сюрпризный момент  

Самое раннее декабрьское утро. Не по годам серьёзная девушка завершает утренний макияж. Длинные, роскошно густые ресницы почти не трепещут под точными взмахами маленькой жёсткой щёточки, хотя сама девушка и всё своё внимание, и всю свою собранность отдаёт совершенно другому занятию. В глазах, отражённых зеркалом, сначала вспыхивают зеленоватые искры, выплескивая вопрос, полный тревоги, и тут же их серая глубина успокаивается, потому что ответ готов.  

- Хорошо ли подготовлены сюрпризные моменты?  

- Конечно, хорошо. Все четыре. Ёлка. Дед Мороз. Снеговик. Подарки.  

- Получат ли призы дети, не охваченные сольными номерами?  

- Это те, что ни петь, ни свистеть? Естественно. Список уже лежит в правой рукавице Деда Мороза. Вот Дед Мороз, кстати, и для меня момент сюрпризный... Артиста пригласили из оперетты. Вряд ли он хотя бы прочтёт сценарий. И как звезда соблаговолит себя вести, одному Богу известно.  

- Все ли малообеспеченные родители взяли у кастелянши карнавальные костюмы для своих детей?  

- Все, кроме Прощайкина. Свой принесут.  

- Надо бы проверить!  

- Непременно проверим.  

Но проверка не удалась. Задыхающаяся от долгого бега мама Прощайкина буквально волоком втащила в помещение подготовительной группы яростно упирающегося Вову в тот самый момент, когда из музыкального зала зазвучал «Вальс Цветов» и повлёк вниз по лестнице яркую гирлянду, хитроумно и накрепко сплетённую ручонка к ручонке. Впереди величаво двигалась нежная, как перо павлина, двадцатилетняя воспитательница. Останавливать движение нельзя, нужно посадить детей до окончания музыкального произведения, как было с точностью до полушага отрепетировано, потому Вера Вячеславовна (это и есть павлинья нежность), не теряя праздничной интонации в голосе, на ходу спросила, всё ли в порядке с костюмом, и успела предупредить, что в детском саду сейчас свободны десятка полтора зайчиков, пять-шесть медведей, Бармалей и Кот-в-сапогах. Опоздавшая мама с риском перевалиться через перила отвечала:  

- Не волнуйтесь, Верочка Вячеславовна, у нас костюм – лучше не придумаешь: из бархата, гипюра и атласа, я на него пятнадцать лет назад две зарплаты истратила.  

- Вот и хорошо. Быстренько переодевайтесь – и в зал...  

Интересно, кому бархатный костюм предназначался пятнадцать лет назад?..  

Мысль эта мелькнула и погасла, потому что первый сюрпризный момент – ёлка – невольно останавливает взгляд. А там, где останавливаются детские глаза, неизбежно останавливаются и ноги. Воспитательница доподлинно знала об этой закономерности и поспешила предотвратить опасность смешения стройно движущихся рядов.  

Вере Вячеславовне вообще всё в детском саду удавалось, поговаривали даже, что она рождена для именно этой нелёгкой и ответственной профессии, хотя и малопочтенной... И сейчас, с последним аккордом пианино, она успела с удовлетворением проверить, все ли дети удобно устроились.  

Лишь один стульчик вдали, у самой ёлки, остался свободным. «Прощайкин...» – вспомнилось с беспричинным беспокойством. Впрочем, почему беспричинным?!  

Но тут на середину зала выплыла ведущая.  

- Дорогие, любимые наши дети! Уважаемые родители! Вот и наступил долгожданный праздник – Новый год! Все мы знаем, что этот день не бывает без смеха, без подарков, без ёлки. И всё это нам приносит... нам приносит... – Она выразительно всплеснула руками. – Кто же приносит, а? Кто?.. Я забыла, как его зовут! Он такой большой, такой добрый! Тот, кто и эту ёлочку нам подарил! Дети, подскажите, пожалуйста, его имя!  

- Дед Мороз! – послушно обрадовались дети.  

- Правильно, Дед Мороз! Как я могла забыть! Давайте позовём его к нам на праздник! Знаете, как нужно его позвать? А вот так: Дедушка Мороз! И ещё раз: Де-душ-ка Мо-роз! И ещё: ДЕ-ДУШ-КА МО-РОЗ! Сколько раз нужно позвать, чтобы он пришёл?  

Дети, уже полгода посещающие компьютерный класс, призадумались, не понимая, чего же от них хотят, если всё уже сказано.  

«Какие дубовые у нас сценарии...» – улыбка Веры Вячеславовны этой мысли не отразила, зато под её призывом встрепенулась хорошенькая Снежинка, встала, оправила пышный марлевый подол и, тряхнув локонами, отчеканила:  

- Три раза!  

- Правильно! – оживилась растерявшаяся было ведущая. – Садись, Леночка. Значит, после слов «три-четыре» зовём Дедушку Мороза ТРИ раза. Три-четыре!  

Вера Вячеславовна мысленно поморщилась: ах, как эта высокообразованная дама непростительно запутывает детей! Три – и тут же четыре, да и снова – три...  

Воспитательница пристально оглядела детей, увлёкшихся кричалкой. Тщетно. Лишь пятый призыв Деда Мороза был пресечён, и то – не ею.  

Мощный бас из-за дверей перекрыл звонкоголосый нестройный хор, слышимый теперь менее комариного писка в горле поющего геликона. Песня была о метелях, о многотрудном пути Деда Мороза сквозь все препятствия, голос был красивым и умелым, он заставлял дрожать люстры и сердца... Вот и второй сюрпризный момент состоялся. Дед Мороз вошёл.  

Вера Вячеславовна на минуту заслушалась и не сразу почувствовала неладное в зале, а почувсвовав, не могла понять, что же именно происходит не так, как следует. Сначала она с ужасом увидела, что её подопечные абсолютно не уважают классическую музыку. Они, слушая патетически-торжественную песнь, почему-то корчатся от смеха и сползают на пол со своих стульчиков. Бас Деда мороза обескураженно засуетился, смял окончание и умолк, обнажив хохот и взвизги: «Прощайкин! Смотрите на Прощайкина!»  

Вера Вячеславовна увидела в пустоте зала Вову и окаменела.  

Вова был последним ребёнком в семье и, скорее всего, был поскрёбышем незапланированным. Трёх старших дочерей ежегодно, пока не выросли, на ёлку одевали в единственный, но исключительно красивый и дорогой костюм, неизменно вызывавший всеобщее восхищение. Видимо, ожидалось восхищение и на сей раз: атласные лепестки многослойной нижней юбочки под красным бархатом, расшитым жемчугом и перламутровыми блёстками, обнаруживали голенастые ножонки в сильно растоптанных кроссовках, белая гипюровая блузка и тесно зашнурованный корсет с вышитыми гладью маками плотно охватывали угловатую мальчишескую фигуру, а ярко-алый бархатный чепчик открывал короткую, жиденькую белобрысую чёлку и крупные, с горошину, веснушки на носу...  

Дети, не переставая хохотать, уже громко рифмовали фамилию мальчика и ласковое прозвище съеденной волком сказочной бабушкиной внучки, а Вова всё ещё шагал по простору зала, шагал мрачно и неторопливо, крепко, как оружие, прижимая локтем к животу изящно сплетённую корзиночку со снедью.  

Дед Мороз, забыв о своей роли, вдруг ринулся в противоположную сторону, туда, где сидели родители.  

- Так вот почему современные мужчины меняют ориентацию, – вполголоса пророкотал артист, – шерше ля фам! Ищите мамочку! – Он вытер лоб краем бутафорской бороды и с горечью продолжил: – Если бы вы знали, сколько таких развелось повсеместно... Особенно у нас, в сфере искусства... Вымрем скоро, родители! Вспомните Древний Рим...  

Он намеревался продолжать и продолжать, но Вера Вячеславовна сочла нужным прервать этот обличительный монолог.  

- Тихо, дети! – крикнула она. – Вы молодцы, вы сразу всё правильно поняли! Это чудесный юмор, это действительно смешно! Вова у нас, оказывается, артист, как Олег Табаков в кино про Мэри Поппинс! Давайте попросим Деда Мороза найти в мешке самый замечательный, самый вкусный подарок для Вовы!  

Дед Мороз послушно вернулся к своим обязанностям, а все Снежинки и Мушкетёры, все Покемоны и Телепузики окружили Вову Прощайкина и теребили его, и хлопали по плечам, и обнимали:  

- Ну, класс!  

- Ну, ты даёшь!  

- Слушай, прикольно!  

- Может, автограф дашь мне на всякий случай? – смеялась и Вера Вячеславовна.  

А потом вступил в свои права сценарий: дети увлечённо водили хороводы, танцевали, играли, отгадывали загадки, пели песни и получали подарки.  

После окончания утренника Дед Мороз в мокрой от пота майке сидел у кастелянши и пил компот из большой кастрюли. Он умаялся... Он шёпотом ругал и себя, и окружающую действительность. Снимая марлевой салфеткой с его щеки остатки грима, кастелянша, бывшая одноклассница, успокаивала как могла:  

- Всё прошло замечательно! Ты – профи! – шептала она. – Какое тебе ещё доказательство нужно? – и кивала на дверь.  

А дверь уже с полчаса подёргивалась, в неё скреблись, осторожно постукивали, а замочная скважина исторгала мольбы:  

- Дедушка Мороз, ну пожалуйста, всего одно стихотворение, малюсенькое, ну пожалуйста, ну можно, я его расскажу, мне подарка не надо, я просто так хочу рассказать...  

- Дед Мороз на другой ёлке! – время от времени громко объявляла кастелянша. – Он давно ушёл!  

- Нет, – не унималась замочная скважина, – нет, я сторожил, я видел, он ещё здесь... Ну, пожалуйста...  

Потом послышался голос Веры Вячеславовны, и вместе с удаляющимися шагами все посторонние шумы в коридоре стихли.  

Молодой, крупный, чрезвычайно элегантный мужчина, которого со всеми предосторожностями освободили, наконец, из заточения, ахнул. На ручке двери висели плечики с костюмом Красной Шапочки, а на полу стояла корзинка с уже остывшими пирожками, из-за которых и опоздала на детский праздник многодетная мама Прощайкина.  

... 

Спикер:  

- Так, следующий по регламенту одномандатница Рашпилёвская.  

Дородная мадам с неплохим бюстом плотно занимает трибунку:  

- Коллеги, господа, товарищи депутаты, попрошу всех взглянуть сюда!  

Она достаёт серебряное ситечко на цепочке и начинает плавно покачивать им перед своей полуобнажённой грудью, временами поворачиваясь к президиуму.  

Голоса из зала:  

- Серебро? Фаберже? Почём отдашь?...  

Рашпилёвская считает:  

- Раз, два, три... все уснули-и-и...  

Депутатский корпус погружается в оцепенение. Рашпилёвская продолжает:  

- Вы тут собрались – одни козлы...  

Из зала дружное:  

- Ме-е-е!  

-...ослы...  

- И-а-а!  

- ...и бараны!  

- Бе-е-е!  

-...И вы у меня сейчас попляшете!  

В зале начинаются пляски – хороводы, трепак, гопак, лезгинка, чечётка, цыганочка с выходом, летка-енка... А Рашпилёвская тем временем неожиданно шустро проворачивает процедуру голосования, то есть бегает по рядам и нажимает кнопки. Её пытаются пригласить на танец, но она удерживается от соблазна. Приходится огибать распоясавшихся и расплясавшихся избранников. Наконец, обливаясь потом, авантюристка добирается до микрофона и объявляет:  

- Депутаты, да проснитесь же вы!  

Все смущённо просыпаются, и каждый делает вид, что именно он-то и не спал. Спикер зачитывает результаты голосования:  

- Таким образом, в третьем чтении единогласно принят новый закон о статусе матери-героини России. Отныне ею, со всеми вытекающими льготами, будет считаться россиянка, родившая двух и более детей...  

Рашпилёвская любовно поглаживает мандат и думает, что Россию ещё можно спасти. Но тут выясняется, что нет кворума...  

Может, кто видел?!  

Я уже большой мальчик. Мне целых четыре года. Я хожу в детский сад. Я не люблю детский сад, я люблю быть дома с мамой. Но теперь я не плачу по утрам, потому что я уже большой. А Митя плачет каждое утро, потому что не хочет идти в ясли. Митя – это мой братик. Он еще маленький, ему всего два годика. Он не понимает, что мама и папа должны ходить на работу и зарабатывать деньги. А за деньги можно покупать игрушки и всякие другие вещи.  

Утром мама поднимает нас с братиком, умывает, одевает и отправляет в садик с папой. Мама никогда не водит нас в садик сама. Я слышал, как папа сказал воспитательнице Ирине Никоноровне, что мама не приводит нас в садик, потому что отрывать нас от нее пришлось бы с истерикой. Истерика – это я понял, это когда Митя крепко-крепко держится за маму и громко плачет, а мама не плачет, но у нее такие глаза, как будто она тоже плачет. А еще папа сказал, что маму это выбьет из колеи на весь день. Я не понял, кто «выбьет» мою маму и зачем, и даже немножко испугался. Но папа спешил на работу, и я не успел спросить, а потом забыл.  

А забирает нас из садика дедушка. Он возвращается с работы раньше всех в нашей семье и по дороге домой заходит за нами. Но все равно нас с Митей забирают позже всех. И воспитательницы сердятся на нас, потому что им наверно тоже надоело гулять на площадке около нашего садика, и они хотят поскорее уйти домой, к своим деткам.  

После нас с дедушкой домой с работы приходит бабушка, она нас кормит. Потом приходит мама, а потом – папа. А когда у мамы бывает «Отчет», мама приходит очень поздно, когда мы с Митей уже спим. Я не знаю, кто это «Отчет», мама мне говорила, но я забыл. Но я его все равно не люблю.  

Наш детский сад совсем рядом с нашим домом, прямо во дворе. Вокруг детского сада – площадки для прогулок, а вокруг площадок – забор. Забор о-о-очень высокий, выше меня! Но большие дети-школьники ходят прямо по забору вокруг нашего садика. Когда я вырасту, я тоже стану смелым и буду ходить по забору! А за забором тоже детская площадка. Там гуляют дети, которые не ходят в детский сад. И мы там гуляем, когда выходные и маме с папой не надо идти на работу. А в другие дни там гуляет КАТЯ.  

Катя – очень хорошая девочка! Ей тоже четыре года. Мы познакомились давно – давно, когда были еще маленькими. Моего братика Мити тогда еще совсем не было, и я один гулял с мамой. А Катя гуляла со своей бабушкой. Мы с Катей играли вместе. А еще Катя очень смелая! Когда мы еще были маленькими, она не боялась забираться на горку-лесенку, на самый верх! Теперь, конечно, я тоже могу туда забраться, зАпросто!  

С Катей можно играть в разные игры. Только в машинки и в войну Катя не играет. Но это ничего! Зато ей можно рассказать про все – про все! Она всегда меня понимает, она очень умная. И еще Катя добрая и никогда не дерется. Однажды, когда мы играли в догонялки, я упал и разбил коленку. Это было очень больно! А Катя не смеялась, как другие девчонки, она сказала: «Давай поцелую, и все пройдет!» – совсем, как мама!  

А однажды Катю привели в наш детский сад! Потому что Катина мама сказала, что ребенку нужно обще.. ну, какое-то там воспитание, я не понял. Бабушка оставляла Катю в садике совсем ненадолго, после обеда ее забирали домой. Зато до обеда мы все время были вместе – и на занятиях, и на прогулке. Это было здорово! А потом Катю не привели в садик, и в другой день не привели. А в выходной, когда мы гуляли в нашем дворе, Катина бабушка рассказывала моей маме, как плохо детям в детском саду. А еще она сказала: «Пока я жива, Катенька в детский сад ходить не будет!». Я не понял, что такое «пока я жива», но теперь мы с Катей играем вместе только в выходные. А когда я в садике, мы смотрим друг на друга сквозь забор и иногда даже разговариваем.  

И все было хорошо, пока я не устроил взрыв. Нас, как всегда, вывели на прогулку. И за забором гуляла Катя с бабушкой. А у края дорожки валялась бутылка, пустая стеклянная бутылка, такая зеленая. И я подумал: «Интересно, если ударить эту бутылку вот тем большим камнем, очень-очень сильно, она разобьется?» Ба-бах! Бутылка разбилась, нет, бутылка взорвалась! Это было здорово! Осколки полетели в разные стороны, как в кино! Я посмотрел туда, где была Катя – ура, она видела! Наверно, ей тоже понравилось! Я только не понял, почему девчонки рядом со мной так испугались и стали звать воспитательницу. И что-то липкое вдруг потекло по моему лицу, по рукам, на одежду, на землю. А вокруг забегали, закричали, вдруг стало много взрослых, меня схватили на руки и куда-то понесли. Кто-то ругал меня, кто-то – воспитательницу Ирину Никоноровну, а кто-то сказал: «Слава Богу, что не в глаз!». У меня вдруг заболел лоб, и я понял, что липкое и мокрое – это, наверно, моя кровь. Потом с моим лбом что-то делали, было больно, но я не плакал – ведь я большой мальчик, скоро буду мужчиной! А мужчинам плакать стыдно, так говорит мой папа, и дедушка тоже так говорит. Потом стало очень-очень больно, наверно, намазали йодом, и я немножко поплакал, совсем чуть-чуть! А потом очень захотелось спать. А нянечка Марья Васильевна взяла меня на ручки, совсем как маленького, и понесла куда-то, прижимая к себе и приговаривая что-то добрым голосом…  

А на следующее утро я увидел себя в зеркале. Я думал, что похож на раненого солдата, как в кино. А оказалось, что не очень похож. Просто на мой лоб, в самой серединке, приклеили пластырь, такой беленький кружочек. И было совсем не больно, если, конечно, не трогать руками.  

В то утро я очень торопился в садик. Я думал: «Вот мы пойдем гулять, и я увижу Катю, и Катя подойдет к забору и скажет: «Тебе больно? Давай поцелую, и все пройдет!». И во время прогулки я все время стоял у забора и смотрел на наш дом, на Катину дверь. Денис звал меня играть в Бабу- Ягу. Это моя любимая игра, но играть почему-то не хотелось. Я ждал Катю, я боялся пропустить ее. Но Катя не пришла.  

И в другой день Катя не пришла. Я не знаю, сколько прошло дней. Я ждал Катю, а она не приходила. И сегодня она тоже не пришла. Мы вышли на прогулку, и я стал строить гараж для самосвала у самого забора. Только я не успел его построить, потому что все время смотрел, не идет ли Катя. А она опять не пришла! Потом был обед, сон, полдник. А после полдника воспитательница Ирина Никоноровна сказала веселым голосом: «Дети! Смотрите, кто к нам пришел! Это фотограф, нас сейчас будут фотографировать!» И все запрыгали и захлопали в ладоши.  

Фотограф был такой смешной дяденька с усами, почти как у моего папы. А фотоаппарат у него был не маленький, как у всех, а большой и на очень длинных тонких ножках. Сначала смешной дяденька-фотограф сфотографировал нас всех, вместе с Ириной Никоноровной и нянечкой Марьей Васильевной. А потом стал фотографировать по одному, с Чебурашкой или Карлсоном. Когда очередь дошла до меня, дяденька-фотограф посмотрел на кругленький пластырь у меня на лбу и сказал: «Ну что, индианочка, как бы нам тебя сфотографировать?» Я не понял, кто это – индианочка, спрошу у мамы, если не забуду. Фотограф дал мне в руки цветы, очень красивые. И с цветами сфотографировал. А потом сказал воспитательнице Ирине Никоноровне, что родители, может быть, не захотят брать такую фотографию. Почему не захотят? Потому что я стал такой некрасивый, что не понравлюсь даже моим маме и папе?! И вдруг Я ПОНЯЛ! Я ПОНЯЛ, ПОЧЕМУ НЕ ПРИШЛА КАТЯ! Наверно, потому, что ОНА НЕ ЛЮБИТ УРОДОВ! Мне стало очень-очень плохо, и я заплакал.  

Ирина Никоноровна и дяденька-фотограф стали что-то говорить мне ласковыми голосами, но я их не слушал. Я хотел домой, к маме…  

А потом было все, как всегда. Дедушка забрал нас с Митей из садика. Мы были, как всегда, на прогулке, и, как всегда, последние. Митя успел несколько раз описаться (с вечерней прогулки детей не водят в туалет в садик, потому что там уже все вымыто, а дети ведь могут напачкать!). А я уже большой мальчик, я могу до-о-олго терпеть!  

Дома бабушка уговаривала меня поесть. Но есть совсем не хотелось. И играть тоже не хотелось. Даже смотреть «Спокойной ночи, малыши!» не хотелось! Хотелось только спать и плакать. И чтобы скорее пришла мама! Но бабушка сказала, что у мамы «Отчет» и она придет поздно.  

Наконец, нас уложили спать. Я лежал в своей кроватке тихо-тихо и прислушивался, когда же наконец откроется дверь и придет мама. На улице стало совсем темно, как в сказке про краденое солнце:  

«Наступила темнота.  

Не ходи за ворота!  

Кто на улицу попал,  

Заблудился и пропал».  

А вдруг моя мама заблудится в темноте и совсем не придет! Я так испугался, очень-очень! Почему-то вдруг стало холодно и заболела голова. Я так устал ждать маму!  

Наконец, щелкнул замок. Мама! Теперь все будет хорошо!  

Мама очень удивилась, что я так поздно не сплю. Она поцеловала меня и вдруг сказала: «Да ты весь горишь, сыночка! У тебя что-нибудь болит?»  

Мама меня любит!!! А КАТЯ…  

Я не знал, как рассказать маме, что случилось. Я только прижался к ней… и заплакал.  

В незапамятные времена гномы были великанами. Они грабили людей, пожирая их домашний скот и разоряя поля и сады. Друг с другом встречались редко, в основном для спаривания, поскольку терпеть не могли себе подобных. Но после того, как рядом с Землей пронеслась комета, у них начались мутации. Великаны становились все меньше, пока не сравнялись с человеком. Тут люди припомнили вчерашним исполинам все их пакости. Они гонялись за хилеющими мутантами с дубьем, травили собаками, ловили в силки и пускали на чучела и наживку на сомов.  

Спасаясь от полного вымирания, гномы забились в норы, где перестали уменьшаться. Им пришлось объединяться – только сбившись в кучу, удавалось утащить с ближайшего огорода тыкву или репу.  

Гномы завели семейный уклад, дабы ослабить начавшиеся из-за женщин междуусобчики. А те впервые почувствовали себя желанными и любимыми. В доисторические времена они бегали за великанами и вымаливали мужского участия для продолжения рода, поскольку те были от природы эгоистами и квазиимпотентами. Потеряв величие, они взамен получили необычайную любвеобильность, впрочем, мало чем отличающуюся от похотливости. Выработался кодекс отношений с гномочками: предупредительность и непротивление. Мутации круто изменили баланс полов в мужскую сторону. Иногда и накостылять жене хочется, но под окнами всегда ошивается два-три удальца-перехватчика, готовых, чуть что, занять место тирана. Да и ему рыльце начистить, дабы неповадно было обижать бесподобных дам.  

Гномы дообъединялись до государства, больше, правда, напоминавшего шайку. Ведь основным видом их деятельности оставалось воровство.  

Но и в сплоченных сладкой идеей халявы рядах встречались белые вороны, которых воротило от воровства. Они копались в кварцевых и пегматитовых жилах, ковырялись в россыпях и успешно добывали золото и самоцветы. Плоды честного труда через запутанную цепь посредников, состоявшую из шаманов, колдунов и юродивых, обменивались у людей на товары первой необходимости. Горняков грабили свои же, объявив их диссидентами.  

Человеческая и гномическая цивилизации существовали, почти не пересекаясь. Люди поэтизировали образ Гнома, а причиняемые гномами неприятности списывали на крыс.  

Кстати, предварительно о гномах и крысах. Крысы пристально интересовались упитанными малышами, и, стоило гному зазеваться, как он начинал аппетитно похрустывать на зубах хвостатой скоромницы. А копченая гномядина считалась деликатесом. Но и гномы были не равнодушны к крысам. Из их крепких шкурок выходили ноские башмачки и курточки.  

К людям гномы питали недобрые чувства, обвиняя их в своей физической деградации. А собственное воровство называли святой местью. Эта ненависть к людям являлась стержневой идеей их государственности. Если бы человек исчез, то цивилизация гномов стала бы походить на сдувшийся шарик. Паразитируя на Homo Sapiens, гном обладал при этом достаточной автономией. Вихри, менявшие облик планеты, мало затрагивали подземных жителей. Они освоили искусство предсказания землетрясений, извержений вулканов и т. п. Надвигающиеся катаклизмы воспринимались двояко. Радовало, что люди получат по заслугам, а огорчал факт потери привычных кормушек.  

Как и большинство подлецов и уродов, гномов тянуло к невинности и красоте. В их среде и то и другое встречалось редко. Поэтому некоторые отщепенцы тайком таскались посмотреть на человеческих детенышей, и даже поиграть с ними. В такие моменты извращенцы забывали про все на свете и иногда врасплох заставались взрослыми людьми. Это питало мифотворчество о подарках, оставляемых чудесными гномами для детей в чулках и рукавичках. На самом деле гномы бессовестно тырили подкладываемые родителями сладости.  

Вступив в эпоху НТР, человечество сделало гигантский шаг в сторону урбанизации. И гномам, почувствовавшим себя покинутыми, пришлось перебираться вослед. Городские гномы представляли жалкие подобия сельских аборигенов. Они, подобно крысам, ютились в подземных коммуникациях и побирались на помойках, превращаясь в грязных, запойных неврастеников.  

Гномы даже перестали гнушаться крысиного общества. Извечные враги в новых условиях стали незаменимыми партнерами. Крысиный напор и сила отлично сочетались с остатками интеллекта у гномов.  

Опустившиеся гномы ударились в крысоложство. Пометы крыс, получавших гормональную поддержку ратофилов, отличались особой сообразительностью и мизантропией. Через несколько крысиных поколений, развратничавших с гномами, уже стало затруднительным их правильное определение. Гномокрыс или крысогном? Человечество и не подозревало, какого монстра оно вынашивает в недрах своих городов.  

Для гномов сожительство с крысами имело отрицательные последствия. Всё более хирея, они сходили с исторической сцены. Как великаны, дав начало цивилизации гномов, пропали с лица Земли, так и гномы, породив гномокрыс, навсегда сгинули в канализационных стоках эволюции.