Студия писателей
добро пожаловать
[регистрация]
[войти]
Студия писателей
2006-10-11 13:25
Хроники алкоголика. Эпизод № 3. / Булатов Борис Сергеевич (nefed)

Водка кончилась неожиданно. Как всегда.  

Вроде ведь полно её было в холодильнике – и на тебе! А выпить просто необходимо. Сердце капризничает и отказывается перекачивать из пустого в порожнее эту странную жидкость под общим названием «кровь». Подолгу останавливается, задумывается между стуками, типа а кому нужна такая *лядская жизнь?  

Одно из светлых знамений начала третьего тысячелетия на Руси – круглосуточные супермаркеты. И купить опохмелку в любое время дня и ночи не составляет труда. Были бы деньги. Но проблема всё-таки существовала – силы колебались на исходе. А необходимость приведения себя в человеческий вид требовала немало энергетических затрат. Иначе на улицу лучше и не показываться – менты тут же « схавают», ещё в подъезде. У них на такие случаи особый нюх. Вы можете сто раз выйти на улицу трезвым и ни раза не встретить блюстителя закона. Но стоит только высунуть за дверь свой опухший от многодневного пьянства нос, как вы сталкиваетесь «носом к носу» с законниками и они волокут вас в отделение «для выяснения личности». Именно вашей личности, поскольку для прогулки в магазин за сто метров от дома вы паспорт с собой, естественно, не берёте. А зря…  

Итак, предстояло побриться...  

Современная навороченная бритва позволяет обойтись без крови почти в любом состоянии. Почти… Но на второй неделе запоя как раз и наступает именно это сакраментальное «почти», что превращает тривиальное соскребание щетины в изощренную пытку. А собственные действия – не иначе, как в героический подвиг. Но не надо аплодисментов, поскольку всё ещё впереди!  

Затяжной контрастный душ несколько сглаживает последствия. Кожа начинает похрустывать и вдруг обнаруживаешь в себе желание женщины. Абсурд, но на парадоксах держится наш бренный мир. Гормоны, блин, мать их «ит-тить»!  

Фантастически дорогой лосьон «После бритья» фирмы Mexx с запахом только что обнажённого грейпфрута вкусненько оттеняет несносный перегар и приводит «морду лица» в состояние употребления. Цивилизация-с! Дайте мне вонючего хорька, и я за хорошие деньги и малую толику времени превращу его в джентльмена!  

Несколько зёрен кофе в рот – и жевать, жевать…  

Теперь – гардероб. Заношенные джинсы – залог того, что вас неминуемо «загребут» для проверки прописки и прочей ерунды. Только высокий стиль. Вот она – заветная троечка. Скромно, без помпезности, но элегантно превращает в человека-невидимку. А чёрные круги под глазами скрываем итальянскими очками. Смотримся в зеркало – фу ты – ну ты! Пижон, блин… Пора выползать.  

Пожалуйста – всё подтвердилось: воронок прямо у подъезда. Милиционеры курят и оживлённо что-то обсуждают, но я прохожу сквозь них, как острый нож через сливочное масло. За что боролись! Но метров через пятьдесят опять отказывает сердце. Слишком много усилий по приведению себя в человеческий вид дают знать. Да и перебор свежего воздуха. Умирать сладко, но… не прилично. Собственный труп на улице – что может быть конфузней? Лезу в карман – и сразу два шарика валидола на зуб. Пять секунд – и прохладная свежесть снимает тяжкую лапу с митрального клапана. Можно ехать дальше! Осторожно перемещая тело в направлении торгового центра, невольно оглядываюсь по сторонам. То и дело глаз натыкается на одноразовые инсулиновые шприцы – бой был, но кто вышел победителем? Мелкие личные проблемы меркнут перед действительно серьёзными осложнениями соотечественников. Бомж, свернувшийся калачиком на крышке люка шахты отопления, окончательно утверждает в мысли, что я – не законченная скотина, а всего лишь одна из многочисленных заблудших овечек. Что благотворно действует на окончательно уставшее сердце.  

Вхожу в магазин – решительно, практически с нахрапом. Охранник беззаветно храпит на стуле рядом с корзинками. Кассирша сладко посапывает, уткнувшись ряшкой в мелочь. Московское время – три часа сорок две минуты. Да и я с трудов праведных весь мокрый и «до смерти четыре шага». Проснись, родная! Буханка чёрного, пачка пельменей, сметана, две «Посольской», фляжка Старого Кёнигсберга и пачка «Muratti» первый номер. Сколько? Смешные деньги…  

Выхожу мимо очухавшегося охранника на улицу и сразу за табачный киоск – здесь уютно и относительно безопасно. Срываю винт с коньяка и делаю глоток… спасительный. Фу-у! Теперь «дорога к дому» превращается в увеселительную прогулку. Иду себе, напеваю, покуриваю, на душе лёгкость необыкновенная. Менты у подъезда всё курят – «я умоляю!» – Сколько можно курить? Набрался наглости и спросил у пацанов, что случилось. Ничего особенного – на пятом этаже к пенсионеру «Белка» забежала, и ему показалось, что он в Афгане на высотке отстреливается, а патроны кончились. Вот и позвонил «02». Мол, подвезите боеприпасов. Обычная история.  

В квартире, пока я путешествовал, от открытых форточек посвежело – просто лепота! Включаю плиту и ставлю воду под пельмени, а сам срочно принимаю рюмку коньяку. Уже по-домашнему, без спешки, смакуя каждый глоточек. Вот сволочь!  

Пельмени готовятся мгновенно и съедаются влёт. Причём я употребляю их по схеме «50 – 10 – 3», то есть пятьдесят граммов водки, десять пельмешек под майонез «Скит» и три глотка пельменного бульона. После троекратного повторения процедуры организм начинает работать, то есть переваривать, ответно выделяя иллюзии, мечты… Сытость, осоловелость Хочется спать и видеть сны, но... – « хрен вам »! Буквально запихиваю себя под контрастный душ и полчаса насилую массажной щёткой. Почти живой, почти человек…  

Надеваю дежурный джинсовый костюмчик, делаю контрольный глоток коньяка и выбегаю на улицу – через десять минут первый автобус. Фляжка в нагрудном кармане, «Рондо» под боком, валидол тут же.  

Жизнь продолжается. Мы ещё не раз выйдем из запоя, мы ещё поработаем, мы ещё…  

 

Хроники алкоголика. Эпизод № 3. / Булатов Борис Сергеевич (nefed)

2006-10-10 20:54
Идет дождь… / Анисимова Елена Михайловна (Sally)

Великий Бог спрятал от нас свой сияющий лик! Небеса кормят земли и перси матери-кормилицы источают на ее детей благие эликсиры. Зефиры возрадовались и восхваляют и прославляют и гласят, эфир потрясая о небесных силах. Все, что способно радоваться, упивается и воскресает. И мы наслаждаемся с ними. Золотые и серебряные капли, сияющие между черной землей и потемневшим небом в полете пролетают через тело, неся с собой очищение и абсолютное освобождение от всякого негатива. И чаша уж полна, и я сама – часть этой большой, великой и сильной воды. И прекрасно это, ибо нельзя описать человечьим языком это чудо. О нем можно лишь восхищаться.  

 

Идет дождь… / Анисимова Елена Михайловна (Sally)


Он был великан…  

 

Он был огромного роста, настоящий великан с голубыми глазами. Его большие грубые руки привыкли к тяжелой работе, но душа у него была нежная. Он любил животных, цветы, голубое небо. Однажды у реки он встретил женщину маленького роста. Она была такая милая и трогательная, что великан полюбил её всей душой. Женщина мечтала о маленьком домике с садом и кустами жасмина под окном.  

Он любил её, как любят великаны, всем своим горячим сердцем, но его большие руки тянулись к работе. Маленькая женщина устала идти с ним рядом по жизни, и как-то утром она сказала «Прощай» его голубым глазам и ушла из дома с состоятельным карликом в маленький дом, где под окном цвёли кусты жасмина.  

А великан понял, что его огромную любовь не упрятать в маленький домик с цветами жасмина под окном.  

30.09.06  

 

 

 


2006-10-06 22:07
Эпилог / Булатов Борис Сергеевич (nefed)

 

"Есть ли смерть после жизни, нет ли жизни 

после смерти – это науке пока неизвестно..." 

Из вступительного доклада на пленарном заседании  

1-ого международного симпозиума некрофилов. 

 

 

 

Место было скверное, гиблое. Непроглядная темень, промозглая сырость, пробирающие до костей сквозняки. Серый в полном отчаянии пробирался по едва различимой тропе, то обходя ребристые на ощупь глыбы, то ухая в зловонную, жадно чавкающую жижу. Он никак не мог вспомнить, где он и как сюда попал. Вероятно, допившись по обыкновению до невменяемости, проехал на электричке свою остановку и спросонья выскочил на каком-то полустанке. Каждый раз одно и то же.  

Казалось, прошла целая вечность. Наконец, обогнув очередное препятствие, Серый заметил проблески приглушенного света. Слава Богу! Первое, что бросилось в глаза – это громадный пёс жутковатого вида, лежащий перед мрачными воротами, преграждавшими путь. Пёс, урча, что-то грыз. Серый пригляделся, и его обильно стошнило – в этом «что-то» он признал человеческий позвоночник.  

- Да ты, Серый, слабак! – профырчала псина, оторвавшись от лакомства, – А сам-то как своего лучшего друга Вадима схавал? Ты бы видел это со стороны!  

Серый вспомнил, как пару лет назад подставил Вадима крайним в одной совместной, сомнительной сделке, и тому пришлось продать московскую квартиру и уехать вместе с женой и двумя детьми в провинцию к дальним родственникам. Вадим писал пару раз, но, не получив ответа, исчез из его жизни. От нахлынувшего вдруг стыда Серого опять начало выворачивать наизнанку.  

- Ладно, заканчивай! – гавкнул на него пёс, – Ишь какие мы сентиментальные. С благополучным тебя прибытием, Серый. А я Цербер, просто Цербер. Не обессудь, но врата я для тебя распахивать не стану – не велика птица! Да они и не открывались не знамо сколько – приржавели, поди. Давай выбирай, что тебе откусить?  

- ??!!!  

- А это здесь такая пропускная система. Хотя теоретически ты имеешь право отказаться. Как вот этот, – и Цербер мотнул мордой в сторону останков, которыми только что закусывал, – Но тогда ты даже в Ад не попадешь.  

- А куда же я тогда попаду?  

- А вот сюда – пёс неуклюже плюхнулся на задницу и похлопал себя по брюху. Вид у него при этом был прекомичный.  

- Варианты еще имеются? – деловито поинтересовался Серый.  

- Есть-есть, как не быть. Ты можешь сесть на мое место и пропускать прибывающих грешников. Работка непыльная, только скучная. Народец чаще пресноватый попадается. Это только кажется, что грешники сплошь и рядом – ребята с перчиком и хренчиком. На самом деле в них одно дерьмо. Откусишь болезному руку, а оттуда как попрет! А ведь в обязанности стража входит и уборка территории. Ты думаешь, по каким болотам и буеракам ты сюда пробирался? Это я от ворот отгребаю.  

Серый представил, сколько ему пришлось вынужденно хлебнуть по пути, и его опять начало мутить.  

- Хватит блевать-то – не в хлеву ведь. Так пойдешь на мое место, или тебе ногу откусить?  

- А сколько я...? – хотел поподробнее расспросить Серый, но Цербер оскалил зубы:  

- Не на базаре! Да – нет – и дело с концом.  

- Да...  

Серый, судорожно позевывая, почесывал задней лапой за ухом, пытаясь выудить вошь, когда на тропинке показался согбенная, громко матерящаяся фигурка.  

- Ба! Да знакомые все лица – это же Грек, кинувший меня на десять тонн баксов.  

Грек приблизился и с ужасом уставился на Серого.  

- Что, Грек, *издец пришел? – ласково спросила дьявольская собачка, облизываясь, и с удовольствием откусила ему головку.  

 

Эпилог / Булатов Борис Сергеевич (nefed)

2006-10-06 15:47
TIAMO / Микеладзе Сосо(Иосиф) Отарович (Mikeladze)

Екатерине М.  

 

 

 

«На этой скамейке в сквере холод пронизывает до костей. Голодный ветер вырывает мое сердце. Мне так тебя не хватает, моя любовь! Днем я искал тебя среди людей, а сейчас отыскиваю высоко среди ярких звезд. Зачем мы поссорились? Мне казалось среди тысяч кристальных личностей, которых я знал и с которыми общался, ты лучше всех понимала мои чувства и желания. Я так любил твои глаза, твою кротость, чуткость и такт... Почему я должен терять хотя бы одну минуту бытия с тобой? Почему должен чувствовать себя таким одиноким? Я устал быть сильным! Мне хочется быть просто твоим...»  

Под приливом сильных эмоций я отправил это сообщение по мобильному. Через секунду оно было доставлено адресату. Расстроенный, не отдавая отчета в действиях, чтобы как-то выйти из оцепенения и, чтобы не стало дурно от подступающих судорог, я машинально переключил телефон в режим Wap-Internet. Приложение загрузило стартовую страницу и я вошел в чат, где два года назад водворился в мир виртуальных встреч. Теперь там было нестерпимо однообразно. Серые диалоги, викторина, каракули, смайлики, только этого не хватало моей всепожирающей тоске. Я сменил сайт, сразу же спустившись до слова «Чат», чтобы с кем-то перекинуться словечком. Сюда я заходил очень редко и посетители данного чата меня почти не знали.  

Шел третий час ночи и в комнатах никого уже не было. Просмотрев в названиях, вдоль одной из комнат я заметил единицу. Это означало, что в комнате кто-то все-таки есть. Незнакомая мне личность под ником «Тиамо» с успехом отвечала на вопросы «Умника». Я выделил ник и запустил ОК, чтобы взглянуть, девушка это или парень. Тиамо вполне мог быть такой же молодой человек, как я, которому не давала уснуть любовь или завтрашние прожекты. Мои неосознаваемые надежды оправдались – Тиамо оказалась девушкой. Я прочесал инфо, ничего захватывающего, кроме того, что в разделе город, наподобие меня, она написала Рим.  

Я отослал обычное приветствие и торопливо втянулся в диалог.  

Ронини: Тиамо, привет. Как дела?  

Тиамо: Ронини, все хорошо. А как у тебя?  

Ронини: Тиамо, спасибо, всё ОК. Как тебя зовут? Ты бывала в Риме?  

Тиамо: Ронини, меня зовут Тамуниа. А почему «бывала» в Риме?  

Ронини: Тиамо, так ты и сейчас живешь в Риме?  

Тиамо: Ронини, Если бы! А что?  

Ронини: Тиамо, У тебя в инфо записано, что Рим твой город.  

Тиамо: Ронини, Аа... Брат у меня в Риме живет.  

Ронини: Тиамо, Я допытываюсь так скорпулезно, потому что был там в мае.  

Никогда не забыть! Было просто чудесно!  

Тиамо: Ронини, waw, фантастика.  

Ронини: Тиамо, Сколько тебе лет?  

Тиамо: Ронини, 21. Тебе?  

Ронини: Тиамо, 28. Ты чем занимаешься? Какое получила образование?  

Тиамо: Ронини, закончила юрфак. Работаю администратором в сети магазинов  

электроники.  

Ронини: Тиамо, о, великолепно! У такой девушки, наверное, и любимый будет?  

Тиамо: Ронини, это табуированная тема для меня и надолго.  

Ронини: Тиамо, что-то не понял. Что может заставить женщину твоих лет сказать  

такое?  

Тиамо: Ронини, мой жених был убит за три дня до свадьбы.  

Ронини: Тиамо, глубоко сочувствую. Какой ужас! Как это произошло?  

Тиамо: Ронини, у него был психопат-приятель. Задира и забияка. Тот перед  

университетским общежитием пристал к каким-то парням. Мой  

жених стал их разнимать, а этот подлец-приятель, как ты, мол,  

посмел меня остановить, перерезал ему ножом сонную артерию.  

Ронини: Тиамо, ужасно! Никогда не слышал такой жуткой истории. Сколько  

дали убийце?  

Тиамо: Ронини, 25, я считаю, он должен заживо гнить.  

Ронини: Тиамо, Сколько прожил твой жених?  

Тиамо: Ронини, полчаса. Он умер у меня на руках.  

Ронини: Тиамо, приятель сделал это умышленно или нечаянно?  

Тиамо: Ронини, факт налицо. Человека не стало. А ты поди и  

разберись...Умышленно или неумышленно.  

Ронини: Тиамо, ты была вместе с ними?  

Тиамо: Ронини, да, я же говорю, он умер у меня на руках.  

Ронини: Тиамо, бедняжка...Я глубоко сожалею. Ты выбрала ник в честь своей  

любви?  

Тиамо: Ронини, нет. Это он звал меня так. Тамуниа, Тамо, Тиамо.  

Ронини: Тиамо, когда это было?  

Тиамо: Ронини, 29-ого исполнится 2 года. Но я помню все, словно это было  

вчера.  

Ронини: Тиамо, какая ты внешне?  

Тиамо: Ронини, обычная девушка.  

Ронини: Тиамо, какого цвета глаза?  

Тиамо: Ронини, зеленые.  

Ронини: Тиамо, я хочу вообразить тебя! Мне так больно твою погубленную  

любовь, ты и не представишь!  

Тиамо: Ронини, спасибо за отзывчивость. Иногда вечерами читаю Библию. Меня  

успокаивает...Прости, что своей печалью и тебя опечалила.  

Ронини: Тиамо, разве есть печаль моя и твоя? Это общая боль.  

Тиамо: Ронини, человек тем и человек, что умеет сочувствовать.  

Ронини: Тиамо, ты часто бываешь тут?  

Тиамо: Ронини, да, часто.  

Ронини: Тиамо, я приду завтра. Сейчас мне надо подумать и отдохнуть.  

Тиамо: Ронини, ОК.  

Ронини: Тиамо, желаю тебе удачи, Бог в помощь.  

Тиамо: Ронини, спасибо, и тебе тоже.  

Ронини: Тиамо, до встречи. Пока  

Тиамо: Ронини, пока  

Я опустил палец на кнопку «Отмена» и некоторое время сидел, не шелохнувшись. А потом весь во власти этой переписки, открыл раздел «Сообщения», набрал текст и отправил.  

«Если нам суждено разрушить нашу любовь, я бы предпочел, чтобы конец был таким. Тиамо...»  

Вскоре дисплей телефона засветился звонком.  

 

TIAMO / Микеладзе Сосо(Иосиф) Отарович (Mikeladze)

2006-10-04 11:40
Путь, пройденный дважды / Гаркавая Людмила Валентиновна (Uchilka)

1  

Девочка лет двенадцати ещё до рассвета вывела свою спокойную рыжеватую корову на дорогу, забывшую тяжесть колеса, заросшую травами, и шла по ней весь день, отгоняя слепней черемуховой веткой. Как только солнце оторвалось от далёкой линии горизонта и возвратилась вчерашняя жара, листья на ветке не выдержали ответственной роли опахала... Больно хлещут голые прутья, но им не сравниться с укусами назойливых насекомых. Изредка, всего несколько раз манили в тень берёзовые околки, где можно было отдохнуть или хотя бы отломить другую ветку, однако стояли они так далеко от дороги, что девочка побоялась потерять время. Она шла и шла к новому, за степями лежащему дому и вела кормилицу для сорвавшейся с обжитых мест, истосковавшейся без молока семьи.  

- Потерпи, Зорька, – уговаривала корову девочка, – вон уже и жильё видно, ночлег наш с тобой.  

Зорька, покорно следуя за ней, наверное, удивлялась терпению ребёнка: вместо того, чтобы упасть от усталости в первом попавшемся доме, девочка так же неторопливо прошла из конца в конец главную улицу вытянутого в длину, словно вымершего села и попросилась ночевать в крайнюю, одинаково незнакомую избу.  

Хозяйка последней избы стояла у ворот и смотрела в небо: угораздит ли грозу на разгар сенокоса. Её сохранившие яркую, но холодную, зимнюю синеву глаза медленно опустились вниз, так же внимательно оглядели и девочку, и корову. Девочка, в свою очередь, заметила, что тетка явно неласкова, хотя вряд ли обижен достатком её дом: платье на плотной фигуре тёмное, но не заплатанное, справное, а светло-голубой передник опрятен даже вечером, после целого дня возни по хозяйству. Лицо этой тридцатилетней женщины, белое и чистое, просияло бы, улыбнувшись, настоящей красотой, но губы привычно поджаты, складки кожи от крыльев тонкого носа к подбородку углубились, лоб прочертила чёткая вертикальная линия, навесив капризный излом бровей над самой синевой глаз. Она и вправду не была хозяйкой радушной, но девочку впустила, слегка расспросив. Впустила, хотя сегодня уже второй раз за это лето у нее остановился на ночлег разъездной фотограф из города, сначала собравший маленькие старые карточки у желающих, а теперь доставивший уже готовые парадные портреты сельчан – от усатого прадеда с Георгиевским крестом на груди до испуганной девчушки лет двух в ситцевом измятом сарафанчике... Впустила. Ничего – лавок хватит.  

Еще даже не утром, едва звякнул подойник, гости проснулись и засобирались, но женщина тихонько на них шикнула:  

- Спите ишо. Нынче хлебный день, возьмёте горяченького в дорогу.  

Пожилой фотограф послушно вытянулся под серой овчиной и снова захрапел, а девочка больше не уснула. Она слушала знакомые звуки и угадывала каждый шаг приютившей её женщины: "Корова. Вторая. Ого – три! Свинья и подсвинки. Овцы. Гуси. Куры. Собаки. Война только что миновала, а у них уже такое богатое хозяйство... молодцы... И как они с налогами управляются? – девочка мысленно вздохнула, – у нас никогда кроме коровы и нескольких курей никого не было. Хотели тёлочку Майку оставить, так отец разбушевался – всем тесно стало. Ни овец, ни гусей. Огурцов – и тех не вдосталь... Помидоры у людей с куста, а у нас из-под лежанки. Как специально не зреют, боятся – разбогатеем... Видно, мама права: не видать мне большой семьи, как своих ушей. Еду люблю и готовлю много. Как же не любить, если все сыты и счастливы?.. А мама варит тютелька в тютельку, без добавки, хоть наизнанку чугунок выворачивай... Ни свиньи у нас нет, ни собаки... Что сторожить? Бедность нашу?.. И всё-таки, всё-таки, как хочется домой поскорее добраться!.."  

Хозяйка, войдя, поставила на лавку молоко и, застав девочку бодрствующей, сказала:  

- Можешь не вставать доить. Хорошо отдаёт твоя корова;  

- А ведь маловато припасывалась в пути. Молоко вам за ночлег, я только в бутылочку себе налью, – ответила девочка.  

Оторвалась от икон не старая еще свекровь хозяйки, прошептав длинную вереницу утренних молитв, и теперь столь же невнятной скороговоркой бурчащая себе под нос что-то уже не касающееся Бога; сполз с полатей высокий, сутулый мужчина лет шестидесяти – свёкр, и каждый занялся своим делом: она – выкатывать будущие караваи на чёрные обширные листы, а он – ох, да что это он делает?!  

- Зачем столько соломы? – не удержавшись, спросила девочка.  

Процедившая молоко хозяйка слегка улыбнулась:  

- Сама еле привыкла. Здесь леса-то нет! Соломой топим.  

- Хватает?! И хлеб печёте?!  

- И хлеб...  

- У нас торфом топят. Или кизяками еще.  

- Забудь, – снова чуть улыбнулась женщина, – забудь... Меня двое сватали, – вдруг сказала она значительно громче, – вон, Михаил, – указала рукой на стену чуть левее угла с иконами, – и Иван из нашей Луковки. Лучше бы за Ивана пошла, – выговорила она еще более отчетливо, – он, говорят, к семье вернулся. – Она вытерла передником стекло на большой фотографии в узкой самодельной раме и добавила почти навзрыд: – Бор там богатый! Лентой течёт, как река. Ты ведь на родину мою идёшь, жить будешь по другую сторону нашего бора, на другом его берегу...  

- Какой красивый, – сказала девочка о портрете.  

- Да уж, – не поняла та. – Места грибные, ягодные, каких грибов, каких ягод там нет – не знаю. Рай земной.  

Девочка покосилась на ее свекровь, на вытрагивающиеся полушария будущего хлеба, но все-таки настойчиво уточнила:  

- Очень красивый портрет.  

- У тебя дома есть фотокарточки? – спросил, прокашливаясь, снова проснувшийся фотограф. – Могу и тебе портрет сделать. Хороша работа?.. Куда, говоришь, бредёшь-то?  

У девочки, может быть, не было своей фотографии там, куда она брела, но она пригласила:  

- Идём к нам, дядя, поищу, – и сочла необходимым поставить точку. – Очень красивый человек на портрете.  

Сама она – худенькая, стройная девочка с тонкими, не по-крестьянски изящными и по-крестьянски сильными руками, в ней нет подростковой угловатости, но далековато и до девичьей округлости, если не считать овала лица, сохраняющего округлость за счёт ярко выраженной скуластости. Спокойные серые глаза глядят с него простодушно и внимательно. Белоснежные мягкие косички точно чужие обрамляют от рождения смуглую, да к тому же поджаренную солнцем кожу. Девочка внешне обыкновенная, и, хотя тянется к любой красоте, встретившейся в жизни – берёзка это, постройка, зверёныш или человек, – сама она относительно своей внешности забот не знает. Пора не пришла задуматься.  

Солома сгорает почти мгновенно, только успевай подносить все новые и новые снопики, перевязанные жгутом из той же соломы. Но горит, судя по всему, жарко. Утро полностью наступило, когда сверху горохом посыпалась мелюзга – невыносимо на печи стало. Первым захныкал спросонья мальчишечка лет пяти, его, хнычащего, опустил на пол неулыбчивый кареглазый подросток в темных штанах из «чертовой кожи», на пришлую девочку демонстративно не взглянувший. Потом из-под складок занавески выглянули черноволосые близняшки – одно лицо, но две гримаски: лукаво улыбающаяся и нежная от румянца стеснительности, тоже улыбающаяся, но осторожно, осмотрительно. Близняшки выглянули, снова скрылись, пошушукались и, стрелой слетев с печки, умчались во двор. Девочка проводила их понимающим взглядом и снова вздохнула.  

- У тебя тоже братья-сёстры? – спросил фотограф.  

- Сёстры. Пятеро. Нет, теперь уж, поди, шесть. Я старшая.  

- Да, – проронила свекровь на сей раз внятно, – тяжеленько переезжать с такой оравой. Хозяйства-то!.. И чего на месте не сиделось?  

- Папу часто переводят, такая работа, – объяснила девочка. – Они все давно уехали, я одна осталась – экзамены сдавать. Зорьку не продали, мне всё одно идти, а с ней веселее. Только вот я дифтеритом переболела, опоздала теперь на целый месяц... – она виновато потупилась. – Там, поди, заждались молока-то...  

- Дитёнок одна скотину гонит! – возмутился фотограф. – И переживает за них ещё! А что, если гад какой по дороге?! Сколько тут – километров двести?  

- Сто тридцать, папа сказал,  

- И не собьёшься?  

- Не-е, я по карте запомнила. Скоро полпути уж, ничего.  

- Пойду с ней, провожу, – решил фотограф, – далеконько – да ладно. Волка ноги кормят. Работы поищу.  

 

 

2  

 

Дорога с попутчиком Настюре (а девочку так и звали, Анастасия, значит, полное имя) не показалась длиннее пройденной наедине с Зорькой. То ли березовые околки, попадающиеся все чаще, скрашивали однообразие пути, то ли веселее степь текла под ногами, когда после освежающей грозы снова жарило солнце, но жарило иначе, мягче, незаметнее, торопливо выпивая тёплые придорожные лывы, а в необъятной высоте то там, то сям опять наливались свинцом облака, тяжелели и опять уже погромыхивали, встречаясь... Но более всего помогал пути хлеб тоскующей в степях женщины. Настюра давно не пробовала такого почти белого, такого мягкого и так много. Она давно не ела вообще никакого. Из больницы выписали, как только возвратился глотательный рефлекс, а пайка в школе уже не полагалось, сунулась в райком – отказали. Хорошо, хоть экзамены разрешили сдать позже... Молоком жила, да тайком подброшенной в окно пшёнкой в холщовом мешочке, которую умыкнул дома поклонник – первый, оставшийся неизвестным. Одноклассник, наверное, один из тех, с кем рявкнула, не договариваясь, но дружно, блатную песню на первомайской демонстрации, как раз напротив трибуны с райкомовским начальством:  

 

Глазёнки карие и жёлтые ботиночки  

зажгли в душе моей пылающий костер...  

 

Когда устраивались на ночь под огромной берёзой, выросшей вдалеке от остальных, и раскладывали на чистой тряпочке свой нехитрый ужин, Настюра, смеясь, пересказала эту историю попутчику Калинычу, как пытали одноклассников поодиночке в кабинете директора школы, и она – отличница, член учкома – отвечала то же, что остальные, будто у класса была возможность договориться:  

- Кто пел?  

- Все пели.  

- Ты пела?  

- Нет, я не пела.  

- Мария пела?  

- Нет, не пела.  

- Анюта пела?  

- Нет, не пела.  

- А кто пел?  

- Все пели.  

- Алексей пел?  

- Нет, не пел... – и так далее, «сказка про белого бычка».  

Калиныч похохотал и позавидовал.  

- Слушай, Калиныч, – вдруг спросила девочка строго, – а откуда у тебя сало? Да еще и два куска.  

Фотограф засмеялся:  

- Ласковое теля двух маток сосёт. Тебя подкормить велели. Этот кусок свекровка втихаря сунула, а этот, побольше, сама хозяйка дала.  

- Странно как. Хозяйка такая красивая. И скрытная. У нее муж погиб, да?  

- Нет, дочка... Ешь, давай. Он где-то на Дальнем Востоке остался, новую семью завёл. А она с его родителями живёт, вишь... Правда, нет худа без добра. Хозяйство в доме одно, а семьи две как будто, можно двух коров держать и остальное – по мелочи... Но душу-то ей рвёт – это понимать надо! Говорят, раньше свекровь на ней высыпалась, как могла. А теперь, ишь, сидит – приушипилась, поступилась правами. Молодая гнёт, куда хочет, сама.  

- Может, он вернётся домой всё-таки? – спросила девочка, отрезая тоненький пластик желтоватого сала, – как ты думаешь?  

- Хотел, говорят. Не приняла. Гордая. А старикам как о внуках не болеть? Отписали ему, чтоб не приезжал, не бросал дочь свою дальневосточную. Здесь-то они сами присмотрят в случае чего. Справедливо?  

- Не знаю...  

Переночевали и пошли дальше – весело и нетерпеливо, не увеличишь скорость, а душа, душа изо всех сил рвётся вперед, к дому, который пусть медленно, но приближается с каждым шагом. Остался последний отрезок пути – на полдня, вот и орали эти полдня песни на всю степь, надо же как-то реализовать настроение. Сначала баловались переделками: «По военной дороге шёл татарин безногий...», а потом попросились с языка и настоящие. Так, неторопливо, маленьким певучим отрядом подошли к месту, где Настюру ждали.  

Село раскинулось подковой меж двумя речками на краю степи, прилепившись одним боком к необыкновенно спокойному, густому лесу необыкновенного синего цвета. Вблизи обычно зелены были ветви каждой отдельно исследованной сосны, но, отойдя шагов сто пятьдесят в сторону степи, видишь, как бор снова почему-то синеет.  

- Оптический обман! – догадался Калиныч. – Как профессиональный фотограф утверждаю!  

- Да точно – синий, никакого обмана, – улыбалась девочка.  

А у мостика через меньшую речку их выглядывала уже, приставив ладонь к повязанному платком лбу, маленькая худая женщина с острыми чертами широкого, скуластого лица.  

- Не подумай, что она тут целый месяц простояла, Калиныч, – сказала Настюра, – это мама моя. У неё чутьё! Всё насквозь видит.  

 

3  

 

Бабушка моя, стало быть. И, стало, быть, ни к чему гадать, откуда это у меня – насквозь видеть.  

Мама, рассказывая в очередной раз историю своего детства, предложила мне записать её, раз худо-бедно всё равно писанием балуюсь, хотя бы на память. Ну, я и записала. Приврала слегка, конечно, нельзя иначе. Меня же там не было полвека назад, и, как бы подробно потом ни рассказали – вживе побывать не получится. Впрочем, даже если получится...  

Вот за июль, и за жару, и за грозу – ручаюсь, потому что прошлым летом в это же время этот же путь мы с мужем проделали на автомобиле – для достоверности. (Дорога, я надеюсь, хотя бы во времена юности моей матери была получше: муж в течение всего пути не уставал намекать, до какой именно степени ему надоели мои литературные бзики – полно дорог не прямее, да глаже).  

И вот она – степь. Сильно изменилась. За степь, с её обожженной наготой, умытой ливнями и причёсанной ветрами, с её высушенными травами ("Смотри, сколько сена накопали!" – кричала я в детстве, изредка покидая самый дымный в стране город), за степь, за эту сегодняшнюю степь я совсем не поручусь. Только насекомые у неё в полном составе сохранили подлые привычки, несмотря на исключительно частую смену поколений. Отчего случилось нашествие посторонних растений? Не было там, даже я помню, что никогда не было болиголова в степи или, скажем, цикория в таких просто удручающих количествах. Я их вообще не помню. Чья ниша освободилась, которые из трав не искать сегодня?.. Я не знаток. Вот тысячелистник, знаю тебя, молодец, что остался. Белоголовник, донник, тоже здравствуйте навсегда. Иван-чай, дорогой, ты и на пепелище первым вырастаешь, не бояться за тебя, значит, кипрей-умница?..  

Да, я не знаток. Всех немногочисленных знакомых я в степи поприветствовала. Кто же ушел незаметно?.. Изменилась степь, и концов не найти.  

Останавливаться на ночлег в селе, которое я узнала скорее по названию, чем по рассказам, нет смысла. До ночлега еще – как до Китая... Утро почти, мы даже проголодаться не успели, так близка оказалась дорога. А ведь из города выехали, значит, плюс двести километров...  

Где-то здесь – в этом доме?.. в этом?.. а может быть, в этом?.. – живут дети приютившей мою мать женщины... Вполне вероятно, что и сама эта женщина живет здесь и здравствует...  

Есть смысл останавливаться! Есть! Есть! Но...  

- Не на корове же, – пробует шутить муж, – едешь...  

Разумом соглашаюсь, но все равно поварчиваю себе под нос, пока муж постанывает, одолевая ямы вместе с машиной – единым усилием.  

Так и уехали бы. Но сразу за селом видим мужчину лет тридцати, который недоверчиво приподнимается с рюкзака, на котором сидел, и глядит на нашу семейку, как баран на новые ворота... Видимо, за последние пятьдесят лет движение по этой дороге оживленнее не стало. Разве что чуть-чуть – благодаря нам.  

- Подберем его, ну давай, пожалуйста, подберем! – радостно захныкала я. – Вдруг он расскажет что-нибудь интересное про это...  

- Это против правил, – проворчал муж, но машину остановил, – первый и последний раз.  

Попутчик назвался Николаем. Одет по-городскому: сине-красно-жёлтые спортивные брюки – верёвочка на поясе и серая футболка с огромными буквами «АДАДИС». Я долго не верила своим глазам.  

- Почему не "Адидас"? – отважилась спросить.  

- А чтоб не как все! – молодцевато ответил он.  

- Китай, – ухмыльнулся муж, – кто там читать умеет?.. А вот скажи-ка, тёзка, рыба у вас тут ловится?  

- Ого! – заверил попутчик. – Во! – он использовал рыбацкий жест. – А хочешь, можно на пруды заехать. Там карасей несчитано.  

- Здорово! – обрадовался муж. – Скажешь, когда повернуть.  

- Вас там, на месте, не потеряют? – озаботился тот, – Меня-то не ждут.  

- Нас еще меньше. – И каким же «любящим» взглядом муж меня одарил!  

- Слушайте, тёзки, – не обиделась я, – ехать нам долго, беседовать тоже. Как мне вас различать прикажете?  

- А просто! – не полез в карман попутчик, пока муж от моей наглости в затылке почёсывал. – Вы, – он тронул мужево плечо, – значица, Николай первый, а Мы... – тут он уложил длань на необъятных буквах, – Мы – Николай второй!..  

Карасей, действительно, оказалось много. Их жарили на мангале, как шашлык...  

Познакомились мы, оказывается, с новым русским (просьба в данном случае определение не обособлять кавычками). Платного туалета Николай второй в степи не открывал, но открыл зато кафе-мороженое с дорогими коньяками и, по его морфологии, «висками» да парочку киосков с «Кэмелом» и жвачками по соседним селениям. А степной народ и теперь предпочитает самосад под брагу всему заморскому великолепию. Капиталец, нажитый на жвачках, оказался, как и следовало ожидать, куда меньше начального, вырученного от продажи крупного и мелкого рогатого скота – вечной матушкиной заботы. После двухгодичных трудов остались грузовичок самого застойного года рождения, вставший на прикол еще при «живых родителях» (кафе, то есть, с киосками) и тачка благородного происхождения – «Ауди-100».  

- Ну, происхождение не вполне благородное, – смеюсь я, – это не «Мерседес-Бенц» и не «БМВ», а так себе, бастард... И где же ваша кобылка, а, Николай второй?  

- С девочками прокатал, – не смутился он, слегка, правда, поскучнев, – побился малость, а запчасти далеко, дорого. И потом: лишили же прав на двенадцать месяцев – пьяный был. Продал – чо год целый ржаветь будет? Металлолом, это ты правильно сказала.  

- Я этого не говорила.  

- Подумала, значит.  

- Допустим... И что же теперь, Николай второй?.. Вы деньги-то за металлолом в новое дело пустили или так пропили?  

- Вот погоди, – обещает он, – женюсь на тебе, тогда и отчитываться буду. Может быть.  

- Ах, никогда! Никогда мне не доведётся узнать о финансах Николая второго! Ах, как жаль! Как жаль! Но что ж! Надо смириться со своей судьбой!  

- Правда, что ли, хочешь? – удивляется тот, постепенно расцветая. – Да я не против. – И, покосившись в сторону храпа из неблагородного "Жигулёнка": – Слушай, что придумал. Я маслобойку решил строить. Уже договора имею на сдачу подсолнечника. Показать?.. Ты постное масло ешь?  

- Вы, Николай второй, постройтесь сначала. А еще даже лучше – бросьте вы это чёрное дело. Опять прогорите ведь. Шли бы обратно в трактористы, это больше, чем ничего.  

- Неинтересно. Лучше прогореть и опять всё сначала. Не люблю, когда скучно.  

- Я тоже, – соглашаюсь, – но еще меньше люблю начинать заведомо безнадёжные предприятия.  

Иду к машине за сигаретами. Муж спит, завернувшись в простыню с головой – комары одолели. Окна не закрыть – душно. Я в таких условиях спать не умею. Я лучше у костерка от дыма почихаю да рассказы послушаю. Наверное, пора приступить к главному...  

- Знаю я эту ведьму как облупленную, – заявил Николай второй, отвечая на мой вопрос, – знал, то есть.  

- За что вы её ведьмой называете? – ужаснулась я.  

- А умерла не как все люди.  

- Ой, как интересно...  

- Что интересно, то да, – неопределённо высказался он и слегка задумался. – Мужик к ней возвращался пару раз. Ох, она его и любила! Как-то гляжу: чешет за ним по деревне с вилами наперевес, как на медведя, хе-хе... А хоронить её он с дочерью прилетел, это лет десять, наверно. Она, баба эта, как, говоришь, её звать?..  

Я пожимаю плечами.  

- А, во, Евдоха она, вспомнил. Евдоха эта перед смертью болела с год, не меньше, и всё говорила: хочу, дескать, на падчерицу посмотреть, чем она моих детей лучше. А когда он дочку привез, старуха померла уже дня два как. – Николай второй помолчал, помялся, словно что-то припоминая, и вдруг загорелся: – А вот теперь слушай! Приходят муж с дочерью своей в церковь, где стоит гроб...  

- В какую церковь?! – изумилась я.  

- Да в Камне, в Камне ее хоронили!  

- Да в Камне – винзавод! Или рыбзавод – не помню! Какая там церковь?!  

- Была, была! Ты просто не знаешь! Слушай лучше! – закричал он, делая пассы руками.  

Ну, все. Загипнотизировал. Слушаю. Даже верю. С детства обожаю ужастики, а рассказы про всякую ожившую мертвечину меня вообще в транс вгоняют...  

После «чёрного-чёрного» рассказа купание в чёрном-чёрном пруду. При полной луне. Романтика с усугублением. Вода теплая. «Как щёлок» – вспомнилось издалека.  

А Николай второй, как бы споткнувшись, цепляется за случившуюся под рукой выпуклость...  

- Ну-у, – разочарованно протягиваю я, – так нечестно.  

- Почему? – вопрос по-детски непосредственный.  

- А потому, что бросим вас здесь одного, если я мужу пожалуюсь. А потом меня совесть замучит – как вы отсюда выберетесь. – Выхожу из воды и направляюсь к машине.  

- Это уж точно нечестно! – пугается он.  

- Я и говорю! Зачем толкать меня на бесчеловечные поступки?  

- Конечно, ты городская, рассказы пишешь, на пианино, говоришь, играешь, а я никто и звать меня никак... – заканючил Николай второй.  

- Вот именно! – уже сердито соглашаюсь я, за последние двадцать лет выучив подобные манёвры наизусть. – На жалость я не играю, ставка не та.  

- Что не поделили? – раздался голос из машины.  

- Да вот, рассказывать отказывается, – жалуюсь я.  

- А ты налей сначала, – советует муж, – кто же тебе на сухую разговорится. И потише там, а то усну за рулём завтра.  

- Ишь, как правильно понял! – радуется Николай второй. – Наливай, если муж разрешил. Про эту, как её, Евдоху я тебе наврал половину. Слыхал, что было нечисто, а не запомнил, что конкретно. Зато по правде расскажу такое – пальчики оближешь. За точность – клык даю.  

- Сидел, что ли? – интересуюсь я.  

- Во выдумала! – обижается он. – Я и трактористом не был. В институте учился, не веришь?..  

- Да почему не верю...  

- Честно, в педе учился, на военрука. Пьянствовать надоело, ушел со второго курса...  

А цикады поют так звонко, так пронзительно, что не хочется слышать человеческий голос. Ритмичные звуки сами готовы сложиться в рассказ несказанный.  

- Давай помолчим, – прошу я, наливая-таки, – потом расскажешь.  

Он прямо встрепенулся весь, услышав долгожданное обращение «на ты», и замолчал спокойно и светло. А я думаю и думаю всё «про эту, как её, Евдоху».  

 

4  

 

Когда я особенно глубоко задумываюсь, себя временно теряю. И вот, я – это она, она – это я.  

Я лежу на широкой хозяйской кровати, мне, как всегда, слишком просторно. Так ведь и не попробовала на ней вдвоём – не пришлось, свекровка одна знала, каково это. Но думаю, что не тесно. Не та «я» думаю, которая лежит, а та «я», которая находится вверху, откуда-то с полатей или ещё выше бесстрастно рассматривая то, что ещё совсем недавно было родным и близким. Постоянно скрипит и хлопает дверь. Люди входят, выходят или сидят неподвижно.  

Появление ожидаемого чувствую. О-о-о! Я надеялась, что больно быть уже не может...  

Он близко!  

Он вошел. Но не ощущает моего присутствия, плачет об отсутствии. Мне невыносимо чувствовать его страдание. Той, которая лежит, тоже всю жизнь было невыносимо, и она со сладким трепетом узнавала о каждой посетившей его боли, единственно так становясь причастной – причиняя ее, потому что собственная боль сожгла сочувствие...  

Хочу его утешить, нашептав главные слова. Шепчу, а потом кричу изо всех сил, но душа в нём замкнулась...  

Седой, большая и всё ещё красивая голова дрожит, морщинистые, в коричневых пятнах руки то гладят, то теребят нечувствительное, мёртвое... Как он не понимает, что я здесь, вот она, как пять десятков или даже пять тысяч лет назад! Юная! Сильная! Ощути же! Не ощущает... А я никак не хочу улететь без прощения и не попрощавшись. Выход только один – вход. Только так он сможет почувствовать.  

Как тяжело это, как тяжело! Я почти бессильна внутри. Вот удалось шевельнуть ресницами. Не заметил. Сжимаюсь в пружину для резкого движения и – цап! – его рука в моей. Намертво! Свеча в изголовье падает и гаснет. Значит, обживаюсь?.. Слышу вопли. Зачем-то открываю глаза – видеть-то ими не могу, другим вижу, неплачущим... Нет, не выдерживают слёз веки, сами опускаются... Тело выталкивает меня! Сказать! Скорее сказать!  

Последнее усилие и... вместо тихого «прости» из уст вырывается хриплый вопрос: "Корову подоили?.."  

Ведь ты любила его всей душой! Ах, тело, тело...  

Я возвращаюсь. И снова оглушительный звон цикад, звёзды, костёр на берегу...  

- Эй, тёзка, что это с женой твоей творится? – слышу испуганную скороговорку.  

- Что?.. Где?.. А-а. Не обращай внимания. Я думал, машину угнали.  

- Да ты же в ней спишь! Просыпайся, говорю! Смотри, чего это она побледнела, оглохла?.. Я прямо за... это... со страха, а он спит!  

- Что?.. – ехидно переспрашиваю я. – Что это вы, Николай второй, сделали от страха?  

- Во зараза! Чего пугаешь? – он пытается рассмеяться, но у него не получается.  

- Это с ней бывает... – громогласно зевнул, потягиваясь, муж. – Говорю тебе, не обращай внимания. Рассказ очередной сочиняет.  

- Я бы запретил ей! Кому оно надо на фиг, с ума сойдет – и всё! – никак не успокоится Николай второй.  

- Запрети, попробуй, хочу посмотреть... Это ей вроде курева – легче мужа бросит... Я сегодня высплюсь или нет?!  

- Да спи на здоровье, кто тебе мешает! – негодую я. – Вот утону – будешь знать! Хотите ещё искупаться, а, Николай второй? Да не бойтесь вы, не защекочу.  

- Ну, ты наглая... – бурчит муж, устраиваясь поудобнее. На зыбкой воде дрожат искры от звёзд. Круглая луна просвечивает сквозь тонкое облако. Ныряю в мерцание. Хочется особой тишины и медлительности, но вода стала холоднее, и тело требует более резких движений. Плыву. Каждый всплеск – как выстрел. Николай второй блюдет меня у берега. Нет, невозможно холодно. Скорее к костру за полотенцем и – рассказ слушать обещанный.  

- Что быстро наплавалась? – интересуется будущий рассказчик.  

- Холодно невыносимо.  

- Во даёт – холодно! Водичка – как щёлок!  

Эти его слова рождают во мне радостное предчувствие скорого попадания в нужную, давно искомую струю. Я изумлённо вздрагиваю.  

- Конечно, – смеётся он, – шелудивому поросёнку и в Петровки мороз.  

Смейся, смейся. Я напрягаюсь, как струна, готовясь не упустить ни словечка, ни жеста, ни умолчания, ни самой короткой ноты в сложноритмических мелодиях цикад.  

Усаживаюсь. Наливаю. Требую:  

- Говори.  

- В нашем селе, – незамедлительно начал Николай второй, – у бабки Катерины жила когда-то приезжая квартирантка из города, красоты она была неописуемой. Одевалась только в шёлк и в шерсть, а шуба у неё была длинная, белая с черными пятнами. На посиделки, где матерные частушки поют, она никогда не ходила. И стало ей скучно. Тут случился в клубе весенний бал. У нас его до сих пор каждый год устраивают. Сейчас хоть рассчитывают, чтоб после Пасхи, а тогда удумали танцевать в страшную ночь – с пятницы на субботу. Да ещё... Клуб-то наш старый видела, помнишь? Где кинотеатр теперь. Опять будешь спорить, что не церковь?  

- Не буду, не буду, – успокаиваю Николая второго я.  

- Вот там этот бал и устроили. Нарядилась она и пошла в клуб. Народу набилось – тьма. И все нарядные, да только колхоз, он и в Африке – колхоз. Она возьми и скажи: «Фи, одни свинопасы собрались!» И ушла. Да обидела, видать, кого-то. Идёт она из клуба через парк... Там теперь парка нет, но он был, я помню, видел.  

- Я тоже, – киваю.  

- Идет мимо радиоузла, мимо прокуратуры... И вдруг навстречу ей бегут люди и кричат: «Свинья! Свинья! Беги!» Та не испугалась, не побежала, стоит и думает, чего это, дескать, мне свиней бояться? Тут она свинью увидела: огромная, ухо чёрное, глаза зелёными фонарями!.. Как вчистила красавица по улице от неё, по Зелёной, значит, я покажу потом, где, а свинья не спеша бежит, похрюкивает, но догоняет, все ближе, все ближе... Девка – к брёвнам, из которых больницу нашу старую потом построили, махом наверх вскарабкалась, а высоко ведь! Что ты думаешь, свинья за ней по брёвнам незакреплённым скачет! Где это видано – свинья-верхолаз! Тут девица смекнула, какая свинья за ней увязалась. Хочет перекреститься, а креста нет на шее, рука не поднимается. Тогда соскочила с брёвен и чесанула обратно к прокуратуре. Глядит, свинья уже обогнала и дорогу ей перекрывает. «Чего тебе, свинья, от меня нужно?» – сроду гордая была, а тут заплакала от страха даже. «Замуж выходи», – говорит свинья. «За кого?» – «За пастуха нашего», – захрюкала, как засмеялась, и пропала с глаз. Пришла красавица домой к бабке ни жива, ни мертва, рассказывает про всё это, а сама пятнами покрывается. К утру у ней все лицо стало в угрях и нарывах, страх божий. Ну, бабка Катерина быстро вылечила ее сучком на ухвате...  

- Как это?  

- Да запросто. Одну молитву надо выучить специальную, у матери моей есть переписанная. Потом найти сучок на мёртвом дереве и под молитву переводи каждую болячку на него – делов куча... Я так все бородавки свёл себе. По листочку читал. Мать говорила, что по листочку не получится, а вот – получилось. Последние когда сводил, уже и читать лень стало, так напевал под нос белиберду всякую, какая с языка пошла, и всё равно получилось.  

- Так ты экстрасенс, что ли?  

- А как же! – загордился Николай второй. – Брательник мой еще хлеще: тот свои бородавки вообще сдумал.  

- Если молитва не нужна, то, наверное, и сучок упразднить можно... Ну ладно, давай к свинье поближе.  

- Ага. Вот. Замуж за чёртова свинопаса она, ясно, не хотела. Плачет! Боится! Из дома не выходит, да разве спрячешься от нечистой силы? Сидит, Богу молится. И снится ей сон. Свиньи лежат в лыве и разговаривают. Одна спрашивает: «Когда свадьба?», а другая отвечает: «Когда сало нарастет». Первая опять: «Умирать неохота», а вторая: «Куда деваться?», третья и говорит: «Погодите ещё, вдруг в невестин портрет принц влюбится...» Все-все свиньи как завизжат, как захрюкают! Испугались, повскакивали!.. Девушка проснулась и думает: "Сон в руку, надо портрет свой в газету напечатать..."  

Тут я, сообразив, что к чему, сама захохотала до визга и хрюканья. То-то эта свинская история показалась мне смутно знакомой. А уж принц-то суженый мне знаком досконально, о нём я самостоятельно могу наврать с три короба.  

 

5  

 

 

Поглядев со стороны, мальчика никак нельзя было назвать «пацаном». Мешало все: гладко причёсанные тёмные волосы, нежный румянец бледного лица, на котором застыло ожидание события прекрасного, скрытно и неотвратимо надвигающегося. Его синяя вельветовая куртка застёгнута до самого ворота, а в руках настоящая взрослая папка с золотыми длинными шнурочками. Видно, никогда не били ею сверстников по голове и никогда не прикасались к ней немытые руки. Там аккуратно хранились нотные листки, заполненные мелкими карандашными значками, и узенький деревянный пенал. На свои четырнадцать лет мальчик не выглядел – тоненький, хрупкий – и взрослости добирал манерой поведения. Потому и походка мальчика не была торопливой, с достоинством шествовал. К тому же, он был чистюлей, а вся Никитинская после веселого майского дождя покрылась ручьями, переливающими грязь из одной лужи в другую. И потом: свежий запах липкой листвы, мокрые, раскрывшиеся навстречу солнышку и брызгам из-под ног прохожих цветки одуванчика, – всё это насыщало настроение мальчика, но не способствовало скорости... (Вот оно, первое противоречие! Впрочем, это я к слову...)  

А где-то недалеко уже шумел оживлённый Красноармейский проспект, и вплетались в этот шум звуки городской музыкальной школы, куда направлялся мальчик, и куда он не дошел за последние несколько месяцев ни разу. Вот почему он, по-прежнему неторопливо шагая, время от времени морщился, сердито сопел и шептал самому себе: «Эх ты, пацан...», но, тем не менее, опять остановился у входа в «Фотографию» и завороженно уставился на витрину.  

Фотограф, выглянувший в свободную от рекламного щита полоску окна, мальчика давно приметил, трижды в неделю наблюдая его безмолвную, неподвижную выстойку, и с самокритикой мальчика не согласился.  

- Мужает поколение, – сказал он сослуживцам, – каких-нибудь полгода назад был обыкновенный пацанёнок, а теперь – юноша! – И всегда недосуг было фотографу поинтересоваться, что заставляет юношу неизменно застывать перед витриной.  

А это был портрет. Тот самый, случайно испорченный мной при ремонте квартиры, после чего мои родители сразу же благополучно развелись, промучившись друг с другом, как в сказке, тридцать три года. Видно он, этот портрет, и держал их цепкими лапами Сбывшегося...  

Надо же было обожаемому мной Афанасию Калиновичу проводить когда-то мамину корову! И – надо же! – карточка в доме нашлась. На этой карточке маме лет шесть. Кстати, бабушка тоже в кадре присутствует. Но фотограф сделал, как обещал, мамин портрет, настоящий сольный, где поместилось только мамино лицо и разметавшиеся белоснежным венчиком волосы. Он был настоящим мастером, обожавший меня Афанасий Калинович! Но... Ни один из кипы моих превосходно сделанных портретов не стал шедевром. А мамин портрет – стал!  

Если присмотреться, на огромной фотографии будут видны следы ретуши, особенно там, где глаза и губы – они очерчены почти выпукло, подобная резкость при таком сильном увеличении просто невозможна. А волосы! Волосы струятся несколько живописнее, чем на оригинале, хотя ни одна прядь не потеряла естественного движения. А настроение! Да это ангел, запечатлённый в полете!  

И повреждённый портрет, и старая карточка оригинала навсегда улеглись на моих антресолях... Отец хотел взять портрет себе, но мать воспротивилась. Я предложила компромисс... Вот о каком портрете поведал мне наш случайный попутчик. Правда, его фольклорная история изрядно обросла нелепостями, вроде Евдохиной. Например, мать моя в рассказе так приукрашена, что невозможно понять, кто она такая. Принцесса инкогнито. А где были её родители, шестеро сестёр и единственный младший брат? Где корова Зорька, как ключевая действующая морда?.. Шуба из горностая, ага. Из овчины не хотели ли, да чтоб одна на всех?.. Еще более непонятно, когда действие происходило. Николай второй клыками клялся, что сразу после революции...  

А ведь он прав! Прав Николай второй! Ну кому она интересна, шуба из овчины, да еще и одна на всех?! Будни. Надо, эх, надо бы научиться достоверно излагать нелепости! Чтоб – праздник! Но в своем доме. Похоже, народу нравится именно это. Отчего так?..  

- Ты на себя посмотри... – улыбнулась вопросу мама.  

- А ну-ка, покажи, где я соврала? – недоумеваю я.  

- У тебя правдоподобно получается, – утешила она, – мне нравится. Только один кусочек переделала бы. Про райком.  

- Зачем? Неправда, что ли? Сама же рассказывала.  

- Правда-то правда... Теперь, конечно, все рассказать можно. И написать тоже. Вот нужно ли? Не так поймут.  

- А как же?! Чтоб ребенку сто грамм хлеба пожалеть! Даже не своего! Мрак.  

- Видишь ли... Было другое время... Это сейчас... – она мимолетно погладила меня по голове, а у нас в семье сантименты не приняты, и я насторожилась. – Это сейчас дети до седых волос – дети. А тогда в двенадцать лет ребенок считался взрослым и мог отвечать за себя... Все сейчас коммунистов ругают, и ты туда же. Всё равно, что лежачих бить.  

- Ого, нашла лежачих. Нам бы на их слоновье лежбище, да куда! Растопчут.  

- Тем более, не роняй себя. Моська ты, что ли?  

- Ну, хорошо... Я подумаю.  

А подумала почему-то о Знаках. Тех, что обрушиваются сверху, иногда – булыжником будто, иногда – незаметной капелькой дождя... Жизнь на бедных моих родителей столько обрушила – едва не пришибало Знаками, и всё не впрок. А из этих подарков – внезапных прозрений, удивительных случайностей, странных на первый взгляд взаимосвязей – можно создать большой роман в духе Жорж Санд...  

Плохо слушались Знаков мои родители. Ладно, что не пытались торопить события, но вот убегать от них зачем к событиям ненужным и даже вредным?.. Тем более что не уведут они от судьбы далеко, а вот омрачить суждённое могут...  

Моего отца женщины всегда чрезвычайно любили. Он их, конечно же, тоже – всю основную массу. Особенно блондинок перманентных, а таких тогда было множество. Прямо выискивал ангелоподобных. К моменту встречи с моей матерью он был уже женат, но кобелировать продолжал потихоньку. Очередная его пассия проживала в самом бандитском районе города, но, как истинный джентльмен, он всё же частенько провожал её через виадук, и определённый холодок, появившийся в их отношениях, в такие минуты подползал уже к самому сердцу. Впрочем, он объяснял не риском, а элементарной ленью свое охлаждение к сбитой накрепко белобрысой «Осипухе», как мысленно уже наименовал тайную пассию по названию места её жительства. И, покидая вечерами железнодорожный сад, всегда ловил себя на одной и той же мысли: ну почему бы не жить этой дурёхе поближе, например, в этом доме?.. Не говорил себе: или в этом, или вон в том. Вожделенный дом был всегда один, и это был Знак. Если бы мой отец посмотрел сквозь стену, за которой в то время не было троллейбусной диспетчерской, и если бы его взгляд проник во двор, где сейчас асфальтированная площадка с коммерцией, он мог бы увидеть, как моя молодая и ещё далеко не мамочка срывает огурец с высокой грядки. Жила она в этом доме. И вся ее многочисленная родня тоже. Деда всю жизнь гоняли с места на место...  

Именно моей матери пришлось подобрать своего будущего мужа и моего отца в луже, куда он приполз с разбитой-таки осипенковскими ревнивцами головой. А от посёлка Осипенко даже через виадук до мемориала, где раньше был железнодорожный сад, ногами идти устанете. Далеко полз. Хватило сил ровнёхонько до вожделенного дома. Мама с трудом подняла его бесчувственное тело по лестнице. Он пришел в сознание лишь однажды и сразу же снова оттуда ушел, потому что увидел на стене портрет, выученный с детства, а под портретом – ангела, с портрета слетевшего: расчёсанные на ночь и ещё не прибранные в косу белоснежные волосы, зыбкое, но живое лицо, глаза, одухотворённые тревогой, – словом, мама моя... Отключившегося и увезли его в больницу.  

Мама выловленный из лужи Знак, конечно же, ухватила, но действовать, то есть наводить какие-то справки начала не сразу. С опозданием узнала, что история кобелирования за виадук получила слишком большой резонанс среди близкой отцу публики, поэтому он расстался с женой и переехал. Куда – узнавать постеснялась. А ведь послушайся она Знака, посети его в больнице – и ни к чему самый дымный город нашей страны, где молодых, перспективных и, тем более, одиноких инженеров женщины тоже чрезвычайно любят.  

Что может быть хуже накопления несуждённого, дурных привычек, приобретенных вопреки?.. Только нерешительность и бездействие. Беды всеобщие. И почему людям никогда не дано знать свое предназначение?.. Слепыми котятами блуждают, то проваливаясь в ямы, то оставляя куски тела на остриях...  

Мама поплакала чуток. Как же, как же. Не успела выловить своего принца из воды, что было когда-то бабками деревенскими предсказано (ведь свиньи ей снились, не совсем так, но сон действительно оказался "в руку"), а принц взял и уехал. Неизвестно куда... Ну, уехал и уехал. Отработанный материал, казалось бы. Плюнуть и забыть. Так нет ведь. Видно, абсолютно необходимо миру поиметь такое недоразумение, как я.  

Мама через год окончила свой заочный институт и решила начать самостоятельную жизнь. Уехать, куда глаза глядят. Сёстры стали невестами, тесновато жили. И никуда мамины глаза не глядели. Пришлось ткнуть пальцем в карту Алтайского края, чтоб недалече от родни все-таки. Мимо края попала. В соседнюю область...  

Самый дымный город нашей страны встретил ее утром и понёс вместе с фанерным чемоданом по проспекту Металлургов...  

Отца город вынес навстречу. Он еще на службу не опаздывал, одна из блондинок его рановато выпроводила.  

Так они, наконец, поженились. Понадеялись, что смогут сочинить сюжет со счастливым концом.  

Так они, наконец, развелись. Запутались в происходящих действиях.  

И вся любовь. И вся жизнь.  

Скупо?.. Я бы не сказала.  

Ведь были же: Зорька, Евдоха, Калиныч, был даже виадук.  

А теперь есть я. И попутчика Бог послал.  

Но это уже другой рассказ будет. Ожидайте! Все лучшее во время ожидания и случается. 

Путь, пройденный дважды / Гаркавая Людмила Валентиновна (Uchilka)

2006-10-03 19:25
Казнь Йимы / Пасечник Владислав Витальевич (Vlad)

Митра склонил чело над горизонтом, по узеньким мощенным улочкам поползли тени. Маленькие, кособокие домики из глины и серого кирпича прикрыли свои незрячие окна ставнями, и дружно выдохнули струи сизого очажного дыма.  

Холодный, пропахший дымом воздух бодрил тело и дух, словно бы говоря: еще один день прожит, а значит, быть может, завтра мы проснемся, прогоним прочь злую Бушьясту-лень, и снова примемся за работу…. Будем жить….  

Однако жители города и не думали отходить ко сну. После обычной вечери взрослые мужи, уложив жен и детей спать тайком выбирались из дома и, прячась в сумеречной мгле, торопились на главную площадь. Заезжий путник удивился бы, увидев, как закутанные в серые полотнища, горожане спешат куда-то, несмотря на поздний час. Такому странному поведению непременно должно быть какое-то объяснение….  

И оно, конечно же было – утром в город привезли пленного Йиму.  

 

Много чужеземцев пришло вслед за Дахаком. Были среди них и туры, и хаониты, и даже хитрые, изворотливые мунды. Войско Варны было столь велико, что по ночам на земле, казалось отражалось звездное небо – так много было на ней костров. Дэвоны привели с собой столь диковинных зверей: горбатых уштов, столь редких в полуночных краях, и невиданных прежде чудовищ, – огромных словно горы, клыкастых индриков, названных потому, что на крупнейшем из них разъезжает дэв Индра.  

Посреди площади, на том месте, где раньше стояло святилище Мирты, теперь воздвигли деревянный помост. Его окружали три кольца воинов-девонов, облаченных в кожаные панцири, обшитые бронзовыми и костяными чешуями. Лица дэвонов скрывали черные полотнища, прижатые к голове бронзовыми шлемами-колпаками.  

Посреди помоста стоял золоченный престол, украшенный причудливым завитушками и змеиными головами – его установили еще днем, с тех пор он пустовал.  

Горожане ждали, что вот-вот появится кавай, но князь, похоже, решил не высовываться из дворца – казнили, конечно, Йиму, но кто знает кого дэвоны решат казнить следом?  

Когда вывели Йиму – нагого, грязного, безумного – толпа тяжело охнула – люди отводили глаза, не в силах смотреть на того, кого еще недавно звали Величайшим из Людей.  

Бессмертный Владыка таращил глаза и плевался, размахивал руками, пытаясь оборвать свои путы, но дэвоны-палачи хорошо знали свое дело – путы не ослабевали ни на миг, и время от времени на спину Йимы со свистом опускалась плеть. На коже оставался длинный багряный след, который тут же, чудесным образом заживал, не оставляя следа.  

Наконец несчастного взвели на помост и прижали палками к дощатому настилу.  

Затем мостовая задрожала, и по главной улице, сбивая зазевавшихся горожан, пронеслись колесницы, запряженные злыми турскими жеребцами. На передней колеснице ехал Саам Дахака, принявший облик бледнолицего черноволосого юноши. Царь Варны был облачен в бронзовый панцирь и черную свиту, которая развевалась за его спиной. Смеясь, дэв хлестал плетью возницу-тура и горожан, не успевших убраться подальше.  

Следом на такой же колеснице мчался брат Йимы – Спитур, правивший ныне Парадизом. Владыка был бледен и испуган. Он не кричал и не смеялся, как Дахака, и вздрагивал при каждом щелчке дэвовской плети.  

Дахака взошел на помост, с довольным возгласам пнул бессильное тело Йимы, и уселся на престоле, окинув толпу довольным и наглым взглядом. Справа от него застыла бледная, тощая фигура царя Спитура.  

- Люди Арианам-Вейджи! – Дахака не кричал, однако его голос слышали даже те, кто стоял на дальнем конце площади – сегодня вы увидите смерть своего Пастыря! Шесть веков он правил вами, как скотом, и теперь вы наконец обретете свободу!  

Люди молчали.  

Дахака хмыкнул, обводя взглядом толпу. Что видел он? Ненависть, не скрытую ничем ненависть…. Сейчас эти люди или, дышали этой ненавистью – будь у них смелость, они бы раздавили Дахаку, и не спас бы его ни тройной кордон, ни его страшная дэвовская суть. Да, конечно, многие бы погибли в схватке с ним, но… в мире смертных сила дэвов имела свои пределы. Пока еще имела.  

Но люди не смели тронуться с места. У них и в мыслях не было напасть на Дахаку – такова была сила страха.  

И поэтому Владыка Варны продолжил:  

- Молчите? Не радуетесь? Вы что жалеете этого – Дахака кивнул на Йиму – конечно, вы же обязаны ему жизнью…. Это он спас ваш род от Великой зимы…. Так вы считаете? Откуда же вам знать, вам, чьи праотцы еще жили в Парадизе, что без Йимы никакой Великой Зимы не было бы!  

Народ вздохнул во второй раз. Зашелестела первая волна вопросов и оговорок….  

Дахака наслаждался эти шелестом какое-то время, затем продолжил:  

- Если бы Йима не осквернил ваш род, если бы не вступил в отвратную связь с паирикой, если бы не вкусил плоти священного животного, разве боги послали бы на вас такую кару? Не было бы Зимы, не было бы Парадиза…. Ничего! Этого! Не было бы! – последние слова Дахака прокричал, вернее, прорычал, да так, что глиняная чешуя на стенах дворца, задрожала и посыпалась.  

- По вине этого человека погиб старый мир! Разве вы не видите следы безумия на его лице?  

Йима застонал и потерял сознание. Слюна текла по его бороде, глаза закатились, остались только пустые белки.  

- И! Потому! Сегодня! Мы! Судим! Его! Судом! Бессмертных! – выкрикнул Дахак – И! Потому! Его! Казнит! Родной! Брат!  

Спитур задрожал всем телом, закрыл глаза и пробормотал что-то себе под нос – должно быть какое-то заклинание. В руках у него появился бронзовый клинок-пила. В этот момент Йима очнулся и закричал:  

- Не надо! Брат!  

- Заткнись! – сквозь зубы прошипел Спитур – я сказал тебе: заткнись!  

- Народ, выращенный в раю…. Знаете как спасались от холода те, кого Йима не взял в свой Парадиз? Они забирались высоко в горы, прятались в утлых лачугах, убивая друг друга, чтобы прокормиться…. А когда начался потоп, они благодарили меня, – меня! – за то, что я впустил их в свое горное царство! Нет! Никакого! Парадиза! – орал Дахака.  

Пила вошла в плоть Иймы немного пониже ребер.  

- Он лгал вам всем…. Он не вашего племени…. Беглец из далеких миров, мнящий себя богом…. Это его, а не вас прокляли боги…. Никакого! Пастыря!  

Спитур пилил неуверенно, однако его закаленные в боях руки знали свое дело. Ийма извивался и захлебывался кровью, но сильная рука Спитура плотно прижимала его к помосту.  

- А разве он боролся со мной, когда я привел войско под стены Парадиза? Нет, он как трус бежал, забыв про людей и богов…. Никакого! Иймы!  

Плоть Йимы не успевала затянуться, пила уродовало его, некогда прекрасное и сильное тело, не знавшее ни болезней ни старости.  

Пила с хрустом врезалась в позвоночник, оказавшись как раз между позвонками, и в мгновение разрезало хрящ. Ийма широко открыл черный от крови рот, и обмяк. Рядом повалился бесчувственный Спитур.  

- Никакого Иймы… – довольно прошипел Дахака.  

 

Казнь Йимы / Пасечник Владислав Витальевич (Vlad)

2006-10-02 09:37
Небыль / Булатов Борис Сергеевич (nefed)

 

 

Эти события не случились тому назад в один из обычных, на первый взгляд, дней. Сегодня мы, наконец, вправе отведать, при каких обстоятельствах и что конкретно не произошло. Могло, но… Кто-то опоздал, или, наоборот, раньше времени. То ли погоды стояли пасмурные, то ли пекло чересчур. Ветер хорохорился, или штиль убаюкивал. В общем, не срослось, не состыковалось. И переговоры пошли не по тому руслу, у киллера нос зачесался, муж вернулся вовремя. Это редко, но бывает.  

Вместо протокольного мордобития оппоненты обменялись визитками и приглашениями сходить на днях по пиву, а то и водочки…  

Проезжавший мимо наряд милиции не обнаружил привычных в это время суток трупов, не проявил чудеса смекалки и скакалки и не поднял на новую высоту кривую преступности по раскрываемости глухарей.  

Утомленные повседневным героизмом пожарные, жмурясь от лучей славы, не дождались сигнала тревоги и продолжали забивать бессмертного козла отпущения.  

Вагоновожатая Аннушка не выступила перед видеокамерой спецкора «Вечернего криминала» с подробностями несостоявшейся по взаимной неявке бандитской разборки на трамвайных путях, и жизнь ее не изменилась круто. Потому что главный редактор одного из телеканалов не заметил ее в теленовостях и не пригласил на роль ведущей в ток-шоу «И это ты сама?». Впрочем, он вообще не смотрел телевизоров – это чисто профессиональное.  

В тот день ничего не происходило и не произошло. Множество потенциально насыщенных сюжетов на бытовой почве не развернулись в полновесные драмы с битьем посуды, выбиванием зубов и патетическими восклицаниями  

- Я деньги для семьи зарабатываю, а ты сук (кобелей) в супружескую постель таскать вздумал(а)? А в морду хошь?!  

Слесарь Петров, надев на шею шнур пеньковый, внезапно вспомнил о заначенной чекушке и вешаться передумал. Так и пьет по сей день, не просыхая.  

Старый медвежатник Мавр в последнюю минуту поленился вставать с подружки и отправляться на дело, хотя и был в молодости летчиком. Банк остался невредимым и лопнул только утром, потому что кредитов не дали, а вкладчики будут знать, как свои яйца совать в одну корзину.  

Жванецкий не обогатил эстраду очередным шедевриком по причине дружеского фуршета на веранде дачи подруги приятеля жены друга, не помню, как зовут, – она еще на бильярде такое вытворяла!  

Публичный поэт Вишневский взял да и дал маху, не написав дежурного одностишия: 

- Когда я стану классиком, то много… 

Актриса N не дала кинорежиссеру M и не получила главной роли в сериале о буднях потаскух с Охотного – не на подоконнике же, хрен старый!  

Каспаров не сделал очередного политического заявления, а Черномырдин сделал, но не угадал ни одного склонения.  

Сборная России по футболу не проиграла официального матча, потому что играла на кипрской базе в кегли в поддавки. 

Народный чудило Вовочка не подсыпал пургена в молоко своей 90-летней бабушке, не пустившей на порог одноклассницу позаниматься языком, на которой, мол, пробы негде ставить с седьмого класса.  

Старик Потапыч не попал тапком по таракану, утащившему из холодильника последний ливер, а до пенсии оставалось целых два дня.  

Кот Николаич не откусил головку пойманной мышке, а долго беседовал с ней, как еще лучше стало жить, хотя хуже некуда было вчера. И лишь потом откусил ей головку.  

Украина не отсасывала российский газ, потому что насосы засорились.  

Чеченские террористы не устроили ни одной пакости, по причине нехватки боеприпасов. 

Офицеры ПВО не держали пари, кто быстрее приведет ракетную установку в полную боеготовность без всяких там кодов и красных кнопок, так и не сумев доползти до командного бункера.  

Члены правительства, думы и конституционного суда разбрелись по русским баням, финским саунам и VIP-апартаментам, не приняв ни одного судьбоносного решения.  

Пожалуй, такого дня в нашей новейшей истории не было. Историки, социологи, синоптики и психиатры пытаются выяснить, явился ли он статистической флюктуацией или первой ласточкой неизвестной тенденции. 

Хотелось бы обратиться к читателю, тыча прокуренным пальцем с плаката в буденовке:  

- А что ты не сделал для Родины? 

 

Небыль / Булатов Борис Сергеевич (nefed)


Женька и Афанасий сидели на завалинке дома и лузгали семечки. Женьке весной исполнилось четырнадцать лет, и она чувствовала себя взрослой, много повидавшей женщиной с огромным жизненным опытом. Приехав в деревню Чибирь только на лето, она от души наслаждалась тишиной, свежим вечерним воздухом и семечками. Афанасий же, домовой, живущий в Чибирях третье десятилетие, в доме, который построил еще дед Женьки, явно скучал.  

- За пыром, что ли, сгомзать? – вдруг сказал он, стряхивая с подола рубашки шелуху.  

Как все домовые, Афанасий обожал простонародные словечки, прибаутки, поговорки, но порой заходил слишком далеко, и тогда понять его было совершенно невозможно. В таких случаях Женька прибегала к уже проверенному способу: округлив глаза и придав лицу глупое выражение, она спросила:  

- Ась? Как вы сказал?  

- За грибами, говорю, сходить, что ли? – сердито ответил Афанасий. – И вообще, чтобы я больше вот этого «ась» от тебя не слышал…  

Женька пожала плечами.  

- А что, – сказала она, – грибы – это отличная идея. Я где-то в сенях корзинку видела.  

Афанасий высокомерно глянул на Женьку и задумчиво процедил:  

- Не-а… Городским девчонкам в лесу делать нечего. Натащишь цельную корзину непути, а я потом полночи перебирай…  

Женька уже знала, что «непути» означают «поганки», поэтому не стала аськать. Но и обижаться тоже не стала. Правда – она правда и есть, чего уж тут обижаться…  

- Ну, тогда не мешай мне семками баловаться, – сказала она, потягиваясь. Афанасий сердито засопел и загреб ладонью со сковороды, лежащей рядом на березовом чурбачке, большую горсть каленых семечек.  

- Вы, городские… – начал было он, но тут его речь была прервана каким-то прямо-таки нечеловеческим воем. От неожиданности Афанасий вскочил на ноги, а Женька сжалась в комок. Из-за угла дровяника появился сосед Яшка – деревенский плотник. Этот здоровенный парень – косая сажень в плечах, рыдал взахлеб, как маленький ребенок, у которого отняли погремушку. Ну, и носом он хлюпал соответствующе…  

- Ой-ой-ой! – причитал плотник, размазывая слезы по щекам. – Похитил басурманин мою ненаглядную! Прямо среди бела дня забрал ее у меня! Задурил голову глупенькой! Убью вражину проклятого! Голову оторву его бритую!  

- Ой, да что же это такое? Да бедненький ж! Да что ж он так убивается? – разволновалась Женька, чувствуя, как и у нее защипало в носу.  

- Ну, цыц! – рявкнул вдруг на них Афанасий. – Прекратите истерику! Ты, Яков, большой, а глупый, спасу нет! А ты тоже, Евгения, городская вроде, а блажишь, как деревенская старуха! Отставить слезы!  

Яков судорожно, со всхлипом, втянул в себя воздух и повалился в траву. Раскинув руки, он молча уставился в голубое небо, продолжая тихо поскуливать. Женька украдкой смахнула слезу рукой.  

– А теперь рассказывай, что случилось? Стамеску, что ли, украли?  

- Сам ты стамеска, – отозвался Яшка. – Невесту у меня украли… Русалку Мэри, что в Черном пруду живет. Любовь у нас давняя, жениться вот хотел. Детей… э, мальков завести… в смысле, детей. Уж какая красавица, а ума нет. Начиталась женских журналов, где все про красивую жизнь, да кутерьев разных, да и дала объявление в Интернете, мол, хочу богатого, да щедрого. И фотку поместила, которую ей леший делал… Я, как узнал, так прямо и сказал ей: дура ты, каких свет не видывал, а она и надулась, как мышь на крупу и только хвостом своим воду баламутит. Повздорили мы, я ночь не спал, все думал, а утром надумал, что пора девке замуж и остепениться, а журнальчики эти в печке сжечь, да пепел на картофельник вывалить – все польза, не один только вред. И вот, прихожу к пруду, цветочков нарвал, а там прямо над водой вертолет висит, и по веревочной лестнице какой-то араб мою ненаглядную вверх тащит, а она вся раскраснелась, разомлела, в мою сторону не глядит… Я кричу, а шум стоит, не слышно меня, я в воду, да пока плыл, араб мое солнышко в вертолет затянул, только их и видели… Я этому шейху все руки пообрываю! Будет у меня ногами щи хлебать! Отольются кошке мышкины слезки! Бог не Яшка, видит, кому легко, кому тяжко! Где вот только искать их теперь?  

- А ты в детективное агентство обратись… – посоветовал Афанасий.  

- Чаво? – изумился Яшка. – Где ж я тебе в Чибирях детективов возьму? Участкового, что ли?  

- Зачем же участкового? Вот Евгения – дипломированный сыщик, ты не смотри, что молода, зато настырна, да и я дедукцией, знаешь ли, не обделен. Детективное агентство «Чибирь-розыск» к вашим услугам!  

- Да поди ж ты! – продолжал изумляться Яшка. – Ну, нифига себе, упасть и не встать!  

- И не вставай, – продолжал вещать Афанасий. – Давай сто рублей задатку и мы тебе твою ненаглядную отыщем. А ты полежи пока тут…  

- Э-э… – засмущался плотник. – Нету у меня стольника… Я ж того, подарок купил невесте, утюг импортный… Вот, червонец заначил только…  

- Ну и чего ты собирался с этим червонцем делать? В пенсионный фонд положить? Ладно, давай червонец, потом рассчитаешься, когда дело закончим. Женька, выпиши ему квитанцию. Хотя нет… вспомнил, квитанции еще из типографии не доставили…  

- Да, ладно, – махнул рукой Яшка. – Нужна мне твоя квитанция, как щуке зонтик. Ты солнышко мое лучезарное отыщи!  

- По рукам, – с энтузиазмом сказал Афанасий. – Ты, давай, домой иди, стол накрой, что ли, приберись малость, знаю, какой у тебя там Вавилон. А мы за дело возьмемся, некогда нам тут с тобой лясы точить. Давай, давай, отваливай!  

- Ну и к чему ты этот спектакль затеял? – строго спросила Женька у Афанасия, когда Яшка скрылся за углом сарая. – Как мы ее отыщем?  

- А мы у Яги спросим, – ответил Афанасий. – Она у нас баба продвинутая, все знает.  

- И так она тебе прямо все и выложит?  

- Я сделаю ей предложение, от которого она не сможет отказаться, – зловеще прошептал Афанасий и не менее зловеще захихикал. – Вот только веревку прихвачу…  

 

Не зря Женька волновалась, бабка Яга славилась в окрестных деревнях вредным характером. То порчу на кота наведет, то щи в кастрюле сквасит, если кто ей не по нраву. А в порче-то она сильна была, это каждый знает. Вот только мало кто знает, что сила ее в избушке заключена, в той самой, что на куриных лапах. Когда Афанасий с Женькой до поляны добрались, где изба ягушкина паслась, хозяйка как раз на шабаш собралась на Моховые горы. Косметикой намазалась, челку плойкой завила, штаны кожаные натянула, оседлала метлу, да в трубу и вылетела. Афанасий Ягу взглядом проводил и стал на веревке петлю вязать.  

- Ты давай, не стой, – сказал он. – Иди, зайди сбоку, вон из-за той березы покажись, отвлеки избу на себя, а как я сойкой закричу, так по краю опушки ко мне беги. Поняла? А я петлю вон там раскину, надо, чтобы изба хоть одной лапой в петлю-то и заступила. Ясно?  

- Ясно, – сказала Женька и от дерева к дереву направилась к указанной березе. Выглянув из-за ствола, Женька даже слегка испугалась. Вблизи изба выглядела очень внушительно. Да и в земле она копалась довольно агрессивно. «Это всего лишь глупая курица,» – сказала себе Женька и, высунувшись, не нашла ничего лучшего, как повторить эти слова вслух. Изба развернулась к ней входной дверью и заскрипела.  

- Глупая ты курица! – повторила Женька.  

Изба возмущенно затопталась на месте, и тут со стороны Афанасия раздался свист. Наверное, это и есть крик сойки, решила Женька и выскочила из-за дерева. Она показала избе язык и кинулась бегом вдоль края леса. Неповоротливая изба еще скрипела и фыркала, когда Женька уже была на месте. Там она увидела Афанасия, который стоял с топором в руке рядом с пригнутой к земле здоровенной осиной. К вершине дерева были привязаны две веревки, одна обвязывала два соседних дерева, удерживая осину, другая терялась в траве лесной поляны.  

- Подразни ее еще, – громко прошептал домовой. – Пусть сюда идет.  

- Эй, ты, колченогая! – закричала Женька, размахивая руками. – Курица – не птица!  

Изба сорвалась с места со скоростью реактивного лайнера. Из-под ее могучих лап взметнулись фонтаны черной земли. В три прыжка это чудо архитектуры и орнитологии пересекло поляну. И быть бы Женьке затоптанной в сыру землю живьем, кабы не Афанасий. С молодецким гиком он рубанул топором по туго натянутой веревке. Дерево радостно распрямилось, из травы змеей взметнулась петля и захлестнула куриную ногу. Сильный рывок чуть не опрокинул избу набок. Но та устояла на одной ноге и так и замерла, задрав другую параллельно земле. Веревка натянулась, и изба оказалась в плену хитроумного сооружения Афанасия. Видно, куриного умишка хватило на то, чтобы сообразить: малейшее движение и она опрокинется набок. И поднять ее потом можно будет только краном….  

А примерно в километре от этого места баба Яга, вдруг лишившись своей магической силы, свалилась с небес вместе с метлой в кусты малины.  

- Ну, вот, – сказал донельзя довольный Афанасий. – Теперь-то старая мантышница не сможет отказаться от моего предложения. Иначе весь оставшийся век будет пешком ходить.  

- Ты только не очень… Жалко избушку… – попросила Женька.  

- Она уже триста лет землю топчет, – пожал плачами Афанасий, – и не в таких еще передрягах была. Вот, пока Ягу ждем, я тебе расскажу, как эта изба во время Второй Мировой взвод фашистов по лесу гоняла…  

 

Баба Яга явилась лишь к вечеру. Ее большой крючковатый нос был до крови исцарапан, метла выглядела так, будто ею разогнали войско Чингиз-хана. Яга была сильно не в духе, но, быстро уяснив положение дел, тут же расплылась в фальшивой улыбке.  

- Афанасьюшка, дорогой, сколько лет, сколько зим! И совсем не изменился, все такой же молодой и красивый! А это кто, правнучка твоя?  

- Детективное агентство «Чибирь-розыск», – представился Афанасий. – А это Евгения, старший детектив. Сведения нам нужны, Яга. Все, что ты знаешь об арабах, похищающих наших русалок.  

- Хе-хе… Ты бы пришел с гостинцем и открытым сердцем, я бы и так тебе все сказала бы. Избу-то зачем мучить?  

- Приходил я к тебе с гостинцем… – пробурчал домовой. – До сих пор, бывает, пятки по ночам горят…  

- Ну-ну, кто старое помянет… – захихикала Яга. – Ладно, все скажу, как на исповеди, только мне до моего компутера добраться надо. Так что милости просим в избу.  

- Иди вперед и без глупостей… – Афанасий был настроен решительно. Женька робко последовала за Ягой и своим другом.  

В избе было на удивление опрятно. Никаких костей по углам и печка маленькая, вряд ли в ней можно зажарить какого-нибудь Иванушку. Тут же в первой комнате стоял массивный полированный стол с мягкими стульями, вдоль дальней стены протянулась небольшая барная стойка из стекла и никеля, а у окна, на специальной подставке, расположился компьютер с ЖК-монитором, оптической мышкой и подключенным сотовым телефоном.  

- Эх, – закряхтела Яга, усаживаясь рядом с «компутером», – трафик ныне дорог, деньги летят, вчера только карточку активизировала, а сегодня на балансе уже шиш да маленько.  

- Вот задание выполним, я с тобой рассчитаюсь, – пообещал Афанасий.  

- Ладно, договорились, – повеселела ведьма и запустила компьютер.  

Уже почти стемнело, когда Афанасий и Яга разложили по полочкам всю добытую информацию. Араб был не просто араб, кочующий по Сахаре под музыку афроамериканских рэпперов, а султан песчаных дивов, по совместительству – нефтяной магнат и содержатель гарема на триста персон. Все пески Сахары были в его власти. Этот див усмотрел в Интернете портрет красавицы-русалки и решил, что такой жены в его гареме еще не было. Набил карманы изумрудами и рубинами, зафрахтовал на ближайшей базе российских ВВС вертолет и явился на Черный пруд, наглый и богатый. Вот девичье сердечко и дрогнуло…  

- Ну и как мы до него доберемся? Сахара – это ведь так далеко… – загрустила Женька.  

- Оно, конечно, если на верблюдах или на БТР ехать, то далеко, а вот если магией… – Яга многозначительно глянула на Афанасия.  

- Ага, я тебе магию верну, а ты нас в жаб превратишь…  

- Да что ты, Афанасьюшка! Я зла не держу, квиты мы с тобой… а только без магии вам границу не пересечь, таможенники нынче не те, что при Гришке Отрепьеве были, им палец в рот не клади, сразу пошлиной обложат. Всю жизнь на налоги пахать будешь. А налоговая нынче лютует, страсть!.. был у меня тут на днях инспектор из Семенова, все кусты смородины пересчитывал, штрафами пугал, теперь вот лягушек на болоте пугает. Превратила его в ужика и все дела.  

Афанасий задумался.  

- Ладно, только поклянись самой черной тьмой и самым страшным ужасом ночи, что не тронешь нас.  

В хитрых глазках Яги мелькнуло сомнение.  

- Я ж не злодейка какая… – пробурчала она. – Ну, превратила бы в жаб, но всего лишь на пару дней… не больше. Я ж отходчивая… Лады, клянусь самой черной тьмой и самым страшным ужасом ночи!  

Афанасий молча взял топор и вышел за дверь. Послышался звук лопнувшей веревки и тут же изба облегченно затопталась на месте. Афанасий вернулся и сказал:  

- Ну, давай, рассказывай…  

 

Утром Женька соскочила с постели еще когда петухи дремали. Поставила в микроволновку горшок с гречневой кашей и гуляшом, собрала в сумку кой-какую одежонку для себя и Афанасия, поставила сотовые телефоны на зарядку, в общем, основательно приготовилась к далекому и захватывающему путешествию. Афанасий слез с печи только со вторыми петухами, долго потягивался, зевал, плескался у рукомойника, в общем, никакого энтузиазма не проявлял. Похоже, идея с детективным агентством ему уже наскучила, а отвертеться нельзя, взялся за гуж, не говори, что не дюж…  

- Дядя Афанасий, – торопила его Женька, – ну, давай скорей, время уходит…  

- Время, которое у нас есть – это деньги, которых у нас нет… – задумчиво сказал Афанасий. – Ты деньги-то взяла?  

- А зачем нам деньги? – искренне удивилась Женька. – У нас же магический кристалл есть.  

- Ну и что? Это ж тебе не скатерть-самобранка, он, чай, каши не наварит. Это заместо топлива, Яга же сказала.  

- Так мы быстренько смотаемся туда-сюда, к ужину и поспеем.  

- Твои бы слова, да Богу в уши… Ладно, все равно денег нет, так что чего зря трепаться?  

Дом Петра Ивановича Умнова, изобретателя и немного чокнутого кандидата наук, стоял в лесу, по ту сторону железной дороги. Когда-то, еще при советской власти, Петр Иванович наезжал сюда довольно редко, но последние два года жил в своем неказистом домишке постоянно. Чем он там занимался целыми днями – никто не знал. Местные жители предпочитали обсуждать кандидата наук по принципу: глухой не услышит, так придумает. Каких только слухов про него не ходило, но никому не хотелось проверять их истинность на практике. Придуманные истории были куда более интересные и захватывающие…. Женька постучала в дверь, а Афанасий постарался напустить на себя ученый и солидный вид.  

- Что надо? – послышался из-за двери раздраженный мужской голос, и дверь распахнулась. На пороге стоял еще не старый человек в синем халате и тапочках на босу ногу. Он, естественно, носил очки, а причесывался в последний раз, по-видимому, еще при советской власти.  

- Здравствуйте, – вежливо сказала Женька. – Понимаете, нам надо срочно попасть в пустыню Сахару, у нас есть магический кристалл, в котором заключена уйма энергии, а баба-яга сказала, что у вас есть, к чему эту энергию приложить….  

- А она вам не сказала, что у меня есть миллион долларов в чемоданчике под кроватью и что по утрам я бегаю по дому на четвереньках?  

- Вот что, профессор, – вступил в разговор Афанасий. – Возможно, вы искренне наслаждаетесь своим чувством юмора, но нам совершенно не смешно. Похищен человек… ну, не совсем человек… тем не менее, похищена и находится в опасности. Вы можете шутить хоть весь день, только сначала покажите, к чему можно приложить этот кристалл, чтобы попасть в Сахару. Большего мы от вас и не требуем.  

- Хм… – Петр Иванович рукой взъерошил волосы и неожиданно широко улыбнулся. – А знаете, что-то такое у меня действительно есть! А ну, заходите, милости просим!  

К удивлению Женьки, обстановка дома совсем не напоминала обстановку в доме доктора Брауна из фильма «Назад в будущее». Никаких тебе автоматических открывалок банок, никаких булькающих реторт и колб, никаких моделей приборов и роботов… Основной достопримечательностью дома был огромный письменный стол, на котором разместились сразу три монитора, а справа от стола возвышался деревянный стеллаж, на трех полках которого стояло девять системных блоков компьютеров. Все они были соединены между собой и с мониторами целыми связками проводов и кабелей.  

- Это моя лаборатория, – сказал Умнов. – Все процессы я моделирую на компьютерах.  

- На компьютерах далеко не улетишь… – разочарованно протянула Женька.  

- Это точно, – ответил ученый. – Но на чердаке у меня есть одна штуковина, она осталась еще от прапрадеда со времен Бирона, вот она-то, возможно, пригодится.  

Они взобрались на чердак по скрипучей лестнице. Штуковина, о которой говорил Петр Иванович, занимала все чердачное пространство. Основной составляющей частью штуковины были большие деревянные лопасти, как у вертолета, деревянная ось крепилась к большому ящику из плотно пригнанных досок, а сбоку от ящика стояло что-то вроде велосипедной рамы с педалями – тоже все из дерева.  

- Сейчас я покажу вам кое-что интересное, – заявил Умнов и подошел к незаметному рычагу, встроенному в одну из балок. – Раз, два, три!  

Он дернул за рычаг. Казалось, весь чердак пришел в движение. Крыша дома начала раздвигаться в стороны, ящик с лопастями пополз вверх, что-то защелкало снаружи и в самом доме, велосипедная рама начала двигаться по кругу…. В воздухе закружилась пыль и паутина. Женька и Афанасий смотрели на все это, раскрыв рот, а Петр Иванович лишь довольно ухмылялся:  

- Мой предок был гений, заметьте, весь этот механизм срублен одним топором!  

Представление закончилось через несколько минут. Пропеллер выдвинулся наружу, велосипед остановился прямо перед Женькой, балки и стропила со щелчками закрепились сами собой в новых положениях.  

- Так вот, перед вами модель летательного аппарата, изобретенного моим прапрадедом. Судя по всему, лопасти должны вращаться от привода вот этого велосипеда, который приводится в движение обычной мускульной силой. Однажды я сделал расчеты на своих компьютерах и убедился, что механизм вполне работоспособен, если только к нему приложить усилие в сто двенадцать лошадиных сил. Скажем, движок от «Жигулей» тут был бы вполне к месту. К сожалению, мой предок был гениальным плотником, но никудышным математиком. Поэтому эти педали выглядят смешно и трогательно…. Разумеется, я не потащу на чердак двигатель, тем более, что у меня его и нет, но, думаю, ваш кристалл сможет выработать достаточно энергии… раз уж баба-яга так сказала.  

Конечно, я с вами не полечу, у меня дел полно и здесь, но вы тоже особо не увлекайтесь полетами, скоро осень, оставите мне дом без крыши.  

- Да мы только туда и обратно, – заверила его Женька.  

- Ну, тогда я пошел. Ни пуха вам!  

- К черту! – дружно ответили наши детективы.  

Афанасий дождался, когда за ученым закроется люк чердака, и достал из сумки кристалл, который тут же засветился мягким зеленым светом. Афанасий положил кристалл на деревянное седло велосипеда и отступил в сторону. Кристалл засветился еще ярче, в воздухе затрещали крохотные молнии, сияние перекинулось и на составные части велосипеда: засветилась зеленым рама, маховое колесо…. Засветившись, пришли в движение педали. Сначала они вращались медленно и как-то неуверенно, но вот скорость вращения начала нарастать.… Над крышей раздался величавый гул: пришли в движение лопасти.  

- Ложись! – крикнул Афанасий и нырнул в груду сена, сложенного в ближнем углу чердака. Женька упала рядом. Вращающиеся педали уже превратились в зеленое колесо, дом задрожал, сильный толчок встряхнул чердак, сила тяжести вдавила Женьку в сено.  

- Ну вот, мы и летим… – сказал Афанасий. – Удивительное, должно быть, зрелище – летающий чердак…. Вся Чибирь теперь только об этом и будет судачить… так и скажут: у профессора совсем крышу сорвало…  

Женька встала на ноги и, хватаясь за стропила, подошла к маленькому слуховому окошку. Чердак летел низко над лесом, едва не касаясь верхушек деревьев. Скорость была просто невероятной. От стремительного мелькания древесных крон внизу у Женьки закружилась голова. Все нарастающий низкий гул говорил о том, что это еще не предел…  

- Вот это да! – крикнула она, обращаясь к Афанасию, но тот лишь помотал головой и показал рукой, что не слышит. Женька села обратно в сено и закрыла уши ладонями. Гул превратился в густой, прямо-таки осязаемый рев, казалось, еще немного и он уплотнится настолько, что станет невозможно дышать, как вдруг неожиданно наступила тишина. Женька удивленно оглянулась, ожидая, что сейчас они рухнут на землю в глухом лесу, но ничего такого не произошло. Афанасий подполз поближе к Женьке и сказал ей на ухо:  

- Мы превысили скорость звука!  

- Круто… – только и ответила Женька…  

 

Скоро сказка сказывается… а полет был долгим. Все-таки пересечь половину России, всю Среднюю Азию, Ближний Восток и кусок Африки – это вам не кнопки на компьютере нажимать. Женька и Афанасий уже успели сыграть несколько партий в преферанс, пообедать бутербродами и даже выспаться…. За окошком промелькнули день и ночь. Когда утром Женька выглянула в окно, они уже летели над серыми песками пустыни. Скорость полета снизилась, снова вернулся ровный гул, правда, теперь он был негромким и не давил на уши. На чердаке стало жарко, в щелях зашуршали струйки песка. Смотреть было не на что: серый песок, серое небо, желто-серое солнце… поэтому Женька обрадовалась, когда на горизонте медленно нарисовались дрожащие силуэты башен.  

- Подлетаем, – сказала она, подзывая жестом Афанасия.  

Через некоторое время они приблизились настолько, что стало видно, что этот восточного стиля дворец с башнями, минаретами и арками висит в воздухе над живописным оазисом, состоящим из небольшого изумрудного озера и густой пальмовой рощи по берегам. Дворец опоясывала стена из желтого камня, и Женька задумалась, какой может быть смысл в стене, которую можно обойти снизу? Но чердак не стал нырять под стену, а завис в нескольких метрах от массивных ворот. Арка ворот была покрыта замысловатым и очень красивым орнаментом, на створках ворот красовалось стилизованное изображение нефтяной вышки, судя по блеску, выложенное драгоценными камнями. Женька увлеченно разглядывала это шедевр ювелирного искусства и пропустила момент, когда посреди чердака материализовалось некое существо. Это был прямо-таки классический джинн из фильмов про Аладдина. Аккуратная красная борода, чалма, обильно посыпанная все теми же изумрудами и рубинами, расшитый золотом халат…  

- Ду ю спик инглиш? – грозно спросил джинн. – Дойче? Итальяно? Точикистони забони?  

- Русские мы, – угрюмо насупился Афанасий. – и ты нам тут мозги не пудри, мы по делу прилетели.  

- Русские? – задумчиво протянул джинн. – Конечно, стоило бы превратить вас в верблюдов или ишаков, продать бедуинам и дело с концом, но… Помолчите минуту, мне надо проконсультироваться с господином.  

Джинн достал из рукава халата сотовый телефон и поднес его к уху. Некоторое время он просто молча слушал, а потом убрал телефон обратно в рукав.  

- Мой повелитель Азиз ибн Назим ибн Фархади фон Карлофф абу Эдисон приглашает вас почтить его визитом. Его дом – ваш дом.  

Джинн приложил руку ко лбу и к сердцу и поклонился. Женька и Афанасий неловко согнулись в ответном поклоне.  

– Следуйте за мной, – сказал посланец, подошел к чердачному люку и, открыв его небрежным взмахом руки, прыгнул в квадратное отверстие. Женька подошла к краю, глянула вниз. Под чердаком блестела, словно зеркало, поверхность озера. Джинна нигде не было видно. Закрыв глаза, Женька шагнула в проем….  

Падения в воду не последовало. Почувствовав под ногами твердую поверхность, Женька открыла глаза. Ее ноги по щиколотку утопали в огромном белом ковре, застилавшем середину большого зала с высокими сводчатыми потолками. Весь потолок и стены были покрыты орнаментом и фресками, изображавшими слонов, верблюдов, древних воинов со щитами и копьями и… нефтяные вышки. Слева от Женьки материализовался Афанасий.  

- Ё-к-л-м-н… – сказал он. – Похоже, влипли в международную политику….  

- Прошу следовать за мной, – джинн-посланец возник прямо перед ними. – Шеф примет вас в рабочем кабинете.  

Следуя за проводником, порядком оробевшие сыщики прошли несколько залов, один другого краше, прошли по невзрачному коридору, стены которого были обшиты обычными пластиковыми панелями и вошли в неприметную дверь в конце коридора. В кабинете повелителя песков и нефтяных вышек не было ничего восточного. Большой письменный стол, строгие шкафы с папками документов, зеленая ковровая дорожка, портрет Арафата над вращающимся кожаным креслом, в котором сидел человек невзрачной внешности, одетый в серый деловой костюм.  

- У меня мало времени, поэтому давайте коротко и по существу, – сказал человек, откладывая в сторону лист бумаги.  

- Ваши сатрапы нагло, под покровом ночи, похитили нашу соотечественницу… – начал было Афанасий свою обвинительную речь, которую он заготовил еще на чердаке, но хозяин кабинете прервал его нетерпеливым жестом.  

- Никакого похищения не было, Мари последовала за мной вполне добровольно. Я давно превратил бы вас в ишаков, если бы уже сам не раскаялся в своем опрометчивом поступке. Ваша соотечественница за одни сутки довела мой гарем до революционной ситуации. У меня триста женщин собрано в одном месте, представляете, какого труда стоит держать это сообщество в равновесии и сохранять хотя бы видимость покоя? А ваша соотечественница уже успела в прах разругаться со старшей женой, подбить глаз евнуху и призвать к мятежу младших жен! Вчера ночью я не решился посетить свой собственный гарем! Я похож на идиота?  

- В данной ситуации, очень! – хихикнула Женька.  

Повелитель песчаных дивов потемнел лицом.  

- Я закончил Гарвард, я являюсь почетным академиком Сорбонны, я богат, я владею половиной мира и я… идиот?  

- Ваша мудрость затмевает звезды, о, повелитель Вселенной и ее окрестностей! – загнусавил проводник, падая на колени.  

– Вот именно! – крикнул повелитель, ударив ладонью по столу. – Я умен, я мудр! Я не позволю делать из меня дурака!  

- Сам Соломон недостоин быть даже вашим брокером! – продолжал ныть джинн. – Ходжа Насреддин воровал у вас свои шутки!  

- Ну, так верните нам Машку и всех делов, – громко сказал Афанасий.  

Азиз ибн Назим поднял руку, и джинн замолчал на полуслове.  

- Думаете, я так вот просто признаю свою ошибку? Чтобы вся Азия надо мной потешалась? Ну, нет, господа русские. Мы устроим сегодня вечером грандиозное представление, как и положено. Я выдвину вам условие, если вы его примете и выполните, то вернетесь домой со своей Машкой, если же нет, то я превращу и вас и Марию в рыб, и пущу в аквариум. По крайней мере, там вы все будете молчать. Итак, решено. А сейчас, отдыхайте, я распоряжусь, чтобы вас накормили настоящим арабским пилавом и шербетом. До свидания, госпожа Евгения, до встречи, господин Афанасий.  

 

Пилав был великолепен, шербет таял во рту, есть пришлось лежа за достарханом, что привело Женьку в полный восторг. Афанасий, наевшись, так прямо и уснул, не вставая «из-за стола», а Женька посмотрела на DVD фильм «Энигмы», то пощипывая виноград, то закидывая в рот спелые вишни. Все бы хорошо, если бы не мысль о вечернем испытании. Женька читала «Тысячу и одну ночь» и знала, что восточные цари горазды на выдумку. Как бы Азиз не заставил рассчитать индекс Доу-Джонса, в экономике ни Женька, ни, тем более, Афанасий не сильны…  

 

Вечером за ними явился взвод солдат, одетых в традиционные доспехи ассирийских воинов, с копьями и щитами в руках. Электрические лампы в залах и коридорах были выключены, освещение создавалось огромным количеством факелов, укрепленных в нишах стен. Повелитель песков восседал в уже знакомом зале на троне из литого золота, в парчовом халате и искрящейся бриллиантами чалме. По углам зала толпились жуткого вида дивы, под потолком парили джинны, неземной красоты пери танцевали позади трона под рокот барабанов и бубнов. Рядом с троном сидели в два ряда седобородые аксакалы, потягивая чай из фарфоровых пиал. Женька и Афанасий были ненавязчиво остановлены перекрещенными копьями в двух метрах от трона. Хозяин дворца поднял руку, дико взревели карнаи и наступила тишина.  

- Хочу сразу сказать, – начал Повелитель дивов, – я не ставлю перед собой цель как-то унизить своих почтенных гостей из далекой России или превратить их, во что бы то ни стало, в рыб. Предстоящее испытание будет касаться не только вас, госпожа Евгения и господин Афанасий, но и меня. Итак, вы согласны приступить к испытанию мудрости?  

- Готовы, – ответила Женька, хотя ее сердечко дрожало, как заячий хвостик.  

- Готовы, – сказал Афанасий, разглядывая свои ногти на руке.  

- Суть испытания, а точнее будет сказать, состязания, заключается в следующем: вы задаете мне три загадки, если я не отгадываю хотя бы одну, вы свободны и сможете увезти домой русалку Мари, если же я отгадываю все три – добро пожаловать в аквариум!  

Из-за трона вперед выступил, перебирая тонкими ногами, кентавр.  

- Загадка первая! – провозгласил он и ударил копытом в висящий рядом гонг.  

- Сто одежек и все без застежек! – выпалила Женька, растерявшись от всей этой помпезности.  

- Капуста, – без промедления ответил Азиз ибн Назим с оттенком презрения в голосе.  

- Загадка вторая! – опять проревел кентавр и пнул гонг дважды.  

Афанасий молчал и Женька неуверенно произнесла:  

- А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало, что осталось на трубе?  

- Ваше И осталась на трубе, – сказал повелитель песков. Аксакалы одобрительно закивали головами.  

– Загадка третья и последняя! – проорал кентавр, нанося удары по гонгу с трех ног.  

Женька запаниковала. Она никогда особенно не запоминала загадки и в голову лезли лишь какие-то детские стишки… Она открыла было рот, но тут вперед выступил Афанасий.  

- Летят два крокодила, – невозмутимо заговорил домовой, – один красный, другой – налево. Сколько осталось напильников на паровозе, если курица – не птица?  

Над залом воцарилась тишина. Женька злорадно улыбнулась, видя, как вытянулись лица у аксакалов, как затряслись их руки и бороды. Пери замерли в тех позах, в каких их застала наступившая тишина.  

- Я должен подумать, – пробормотал султан и погрузился в размышления.  

«Над чем тут думать?» – удивилась Женька, но вслух ничего не сказала. Теперь это не их головная боль. Время медленно сочилось сквозь древние стены. В воздухе пахло тревогой и магией. Наконец, самый мудрый див поднял голову и заговорил:  

- Я исследовал алгоритм построения загадки и все логические связи внутри ее. Я пришел к выводу, что любой мой ответ может быть признан неправильным. Верно?  

- Ага, – охотно подтвердил Афанасий.  

- С другой стороны, любой мой ответ с таким же основанием может быть признан правильным?  

- Э-э… – сказал Афанасий, но султан не слушал.  

- Итак, мой ответ – сорок два! – провозгласил он. Лица аксакалов вытянулись еще больше.  

- Черта с два! – выкрикнул Афанасий.  

- Мой ответ правильный, – невозмутимо продолжил див. – Но вы вправе не признать его правильным. Прав я и правы вы. Таким образом, я вынужден признать ничью!  

- И что это значит? – спросила Женька, холодея от страха.  

- Это значит, что и я победил, и вы победили. Но так как я не только мудр, но и великодушен, то я отпускаю вас и русалку Мари домой, да пребудет с вами сила! Я все сказал!  

 

- Выкрутился, хитрец, – прошептал Афанасий Женьке, когда они втроем летели домой. Русалка сидела в углу чердака в аквариуме, злая и обиженная на весь свет. – И имидж не испортил, и от вздорной бабы избавился…  

- Бедный Яшка, – фыркнула Женька. – Быть ему подкаблучником!  

- У каждого свои недостатки, – философски заметил Афанасий.  

- О чем это вы там шепчетесь? – грозно спросила Мари, высунув из воды голову…  

 

 

 

 

 


2006-10-01 11:48
Свободу деточке! / Муратов Сергей Витальевич (murom)

Вот уже десять лет, как я учу австралийских детей играть на скрипке. Уже можно даже подвести некоторые итоги. Нет, не моей педагогической деятельности, а сравнению советских детей (я работал в России и Украине) и австралийских (всех национальностей и рас мира) в их способности к овладеванию одним из сложных музыкальных инструментов. 

Что касается умственных способностей, которые имеют немаловажное значение в музыкальном образовании, то я так и не заметил особой разницы. И в СССР, и в Австралии дети разные и их умственные способности зависят от многих причин, которые здесь я рассматривать не буду – не та тема. Поговорим о физиологии и способности детей осваивать сложнейшие приёмы игры на скрипке. 

Работая в Одессе в музыкальной школе с малышами, я получал просто замечательные результаты, по сравнению с моими коллегами. Применяя свою методику, я добивался того, что уже через пару месяцев ребёнок играл двумя руками небольшие музыкальные пьесы, в то время как мои коллеги всё еще занимались раздельно, т.е. ведение смычка по пустым струнам (без подключения левой руки) и игра щипком при постановке пальцев левой руки на струны. Разговор, конечно идет об обычных детях, не особоодарённых. 

Так вот, в Австралии я применяю точно такую же методику (с небольшими изменениями), но местные детки играют музыкальную пьеску двумя руками по двум струнам с применением всех четырех пальцев левой руки на первом же уроке. ВСЕ! Если бы я сказал такое своим бывшим коллегам, то мне никто бы не поверил. Да я и сам бы не поверил в такие рассказы. Долгие годы я ломал голову над причинами таких успехов в самом начале обучения, когда основная проблема учителя лежит в отработке правильных игровых движений и координации между двумя руками. Ведь умственные способности «местных» деток ну никак не были лучше российских. Да и система общего образования в Австралии оставляет желать лучшего: по сравнению с австралийскими школьниками наши, российские (советские, украинские и пр. и пр.), просто профессора.  

«Ну почему?» – говорил я себе и не находил ответа. Была попытка свалить вину на то, что многие российские детки – плоды многопьющих родителей. Эта версия меня не убедила по многим причинам, обсуждение которых я здесь оставляю за рамками. 

С первых дней пребывания в Австралии я заметил еще одну интересную особенность, которую ну никак не связывал со своей профессией: я не видел ни одного спелёнутого младенца. Совсем крошки (от нескольких дней) просто носились мамами и папами на руках а подгузниках. ВСЁ!  

Ну, поудивлялся я на местных мамаш и забыл – мало ли странностей в мире. 

А сегодня, увидев очередного новорожденного на руках у молодого папаши (совсем голенького – одни подгузники, панимаешь), я вдруг задумался: «А не в этом ли причина таких успехов у австралийских деток?» «А ведь и верно, – думаю я, – может в этом и есть сермяжная правда жизни? – РАЗВИТИЕ КООРДИНАЦИИ РУК ПРЯМО С ПЕРВОГО ДНЯ РОЖДЕНИЯ.» «Открытие века! – было вскричал я, но слегка усомнился опять. Скромно вернулся домой и открыл интернет.  

Так, Яндекс с Гуглом на месте, запускаю поиск по младенцам спелёнутым и нет. Посыпались дискуссии и научные статьи, описывающие все за и против исторического пеленания новорожденных. Вот одна из цитат, подтвердившая мою догадку: «У многих из нас на слуху крылатая фраза: «Жизнь – это движение». Что же происходит, если искусственно ограничить двигательную активность крохи? В таком случае жизнь как бы замирает. Ведь если нормально не работают мышцы человека, перестают нормально функционировать и остальные системы организма: лимфатическая, нервная, дыхательная, тормозятся все процессы.» 

А следующая цитата просто повергла в уныние: 

«Если так пойдет и дальше, то естественный инстинкт свободы в малыше окажется заглушен. В связи с этим есть основание полагать, что подобное пеленание прививает ребенку психологию подчинения. Не от того ли многие поколения спеленутых младенцев вырастали послушными чужой воле приспособленцами и лишь единицы – яркими личностями.»  

 

Не скажу, что я сильно расстроился, узнав, что «Открытия Века» не получилось. Ведь этот день стал открытием для меня самого. Теперь я знаю, с какого дня надо учить ребенка не только играть на скрипке, но и быть свободным человеком. 

ДОЛОЙ ТУГОЕ ПЕЛЕНАНИЕ ДЕТЕЙ! 

СВОБОДУ ДЕТОЧКЕ! 

 

Свободу деточке! / Муратов Сергей Витальевич (murom)

Страницы: 1... ...40... ...50... ...60... ...70... ...80... 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 ...100... 

 

  Электронный арт-журнал ARIFIS
Copyright © Arifis, 2005-2024
при перепечатке любых материалов, представленных на сайте, ссылка на arifis.ru обязательна
webmaster Eldemir ( 0.021)