|
|
Сыплет и сыплет дождь-Собакевич,
Солнце-Манилова спрятав за тучу.
Мне бы не хвастаться памятью девичьей
и не надеяться больше на лучшее.
Компьютер-Коробочка всё переспрашивает,
жажду ли я сохранить изменения.
То есть, имеет в виду: а не страшно ли мне
вечно хранить это стихотворение?..
Вечность – материя непостижимая:
Плюшкин-винчестер скрипит, задыхается
сжатыми в байты стихами-пружинами,
сжатыми странными этими пальцами.
Палец-Гнедой, ну и палец-Чубарый…
Шрифта кириллицей не напасёшься,
если нолей с единицами – пары,
что же ты тройкою бойкой несёшься?
Что же мелькают холмы, перелески,
город Ноздрёв, так похожий на Глупов,
строчки – корявы, а буквы – нерезки,
не разглядеть и в экранную лупу.
Жизнь после смерти? Количество файлов,
Тех, что останутся, вечность разрушив.
Кто же тогда буду я? Свидригайлов?...
Чичиков?.. Пентиум… Мёртвые души…
Бывало, выйдешь, голый, на балкон,
Потянешься, сверкнешь упругим задом
И чувствуешь: восторженные взгляды
Прикованы к тебе со всех сторон.
А нынче? Пожилые мышцы таза
Лишь медсестер смущают иногда
И дружат только с крышкой унитаза…
Пока не меркнет свет,
Пока течет вода.
Уж такой, какой я есть,
я достанусь тебе весь.
Мне и спирта поезда –
не узда.
Я с авто – единый пульс,
не боюсь, что разобьюсь.
Но и быстрая езда, –
не узда.
Я – ленивым обелиск,
но ценю азарт и риск,
но и жизнь мне – божья мзда! –
не узда.
Разожмётся же рука,
да отпустит дурака.
Но и смертная звезда –
не узда!
Только друг, один из ста,
да любимые уста,
да перо, да гладь листа –
есмь узда...
2006-11-19 02:23Не-я / anonymous
Я не буду шептать жарких слов,
Осыпаться листвою признаний.
Не снимать мне вуаль с жадных снов...
И рогожу с креста расставаний...
Я – чужой...просто тень от костра –
Он не-мною (...как странно...) рождённый!
Ты мне ближе сейчас, чем сестра...
Я – любимым стать не-обречённый.
И средь тех неумелых молитв,
Что не-мною пронзённым убиты,
На останках забытых не-битв
Котлованы не-мыслей разрыты.
Я не в праве шептать нежных слов
Просто знаю – не будет признаний.
Просто ветер студёный – суров.
Просто... холодно от расставаний.
По ночам мне является чёрный Париж,
Рассыпает глухие огни.
Иностранец, ты в смокинге рыбьем горишь
И глядишься в блестящий плавник.
Почему же так чёрен, так чёрен ты,
Словно ваксы большой вагон?
Ты являешься ночью, из пустоты,
Из погибших во тьме времён.
Подъезжает ко мне, колесом шурша,
Чёрный с серым кабриолет.
Башня Эйфеля чудо как хороша.
Мы летим, обгоняя свет.
Я забыл спросить, погоди, шофёр,
Не велик ли ночной тариф?
Сколько душ обобрал ты и в ночь увёл?
Счётчик твой отчего не горит?
Пролетаем яростный Мулен Руж,
Пролетаем музей Орсо.
Сколько мельница эта смолола душ?
Сколько весит без рамы сон?
А ведь в этих рамах висел и я.
И я видел твои глаза!
Я забыл, на что я их променял,
И сойти мне уже нельзя.
Всё, приехали. Ночь распахнула дверь,
И я, пьяный, с кем-то кружусь.
Этой ночью Армстронг поёт, как зверь,
И бокалов ускорен пульс.
И всей тяжестью этих глухих огней,
Чернотою блестящих лиц
Я раздавлен – и как мне бежать за ней,
Как сойти с шуршащих страниц?
Но лицо своё белое прячешь ты,
Ночь встаёт, как бумага бела.
Я не знаю больше такой мечты,
Где б любовь моя не жила.
На Брайтон-бич сидит Кирпич.
Кусает сАндвич и тоскует по Одессе.
- Там, Боби, мужики все Ильфы да Петровы.
А женщины, ах женщины! Как Жанны стюардессы.
- Ол райт! – кивает Боб курчавой головой,
и хлопает сердечно по плечу.
А Кирпичу – так хочется – домой,
от одиночества хоть в петлю Кирпичу.
- Нью-Йорк – говоришь? За шо базар?
Один Привоз – заткнёт его за пояс.
На месте Карнеги я взял бы и пустил,
от Уолл-стрита, до Привоза поезд.
Пусть – дядя Сэм – поучится как жить.
Торговки в бизнесе, как в море кашалоты.
Они и Соресса до нитки – обанкротят.
Им бы в конгрессе спикерами быть.
- Ол райт! – кивает Боб курчавой головой,
и хлопает сердечно по плечу.
А Кирпичу – так хочется – домой...
От одиночества хоть в петлю Кирпичу.
- Таранка на Привозе – вот такая!
Тунцы против тарани – в банке шпроты.
А раки – вот такие! Нет – такие!
Ты не поверишь, Боби? Все – ручной работы!
- Ол райт! – кивает Боб курчавой головой.
И хлопает сердечно по плечу.
А Кирпичу – так хочется домой...
От одиночества хоть в петлю Кирпичу.
На Брайтон-бич – в тоске – Кирпич.
- Доешь сэндвИч? Мне что-то расхотелось.
Мне бы, браток, в Одессу на денёк.
Я там душой, а в Штатах – грешным телом.
Кузнечик в платьице нарядном
По полю шёл.
И вдруг увидел: что-то рядом
Нехорошо.
Сжималось, билось что-то рядом
В траве большой,
И посмотрело диким взглядом,
И – хорошо!
И хорошо и страшно как-то
В большой траве:
По телу павшего солдата
Шёл муравей.
В глазах усталого солдата
(Не умирай!)
Светилось, помнилось: когда-то
Был первый май.
И был ребенок, и по полю
Без майки шёл.
Чего ж расстраиваться, коли
Так хорошо?
Так хорошо, а коли, коли,
Закончив жизнь –
Кузнечика увидишь в поле –
Ты улыбнись.
В печи кружевной выпекается хлеб,
Прозрачная рыба лежит на столе.
И призрачен день, и блаженен тот час,
Когда приглашают на трапезу нас.
Когда умываем мы руки свои
В воде (а как будто в прозрачной крови) –
То падает свет, и себя не узнать,
И в комнату входит мать.
И каждого (каждого!) просит к столу
И прядку зачёсывает: «я ждала».
И белый ангел, что рядом уснул,
Садится за край стола.
I
Никогда я не сумею
написать про Виолетту,
что гуляет на морозе
с пол-второго до пяти,
потому что сатанею
я от приступов мигрени,
потому что я ревную
Виолетту ежедневно
и гуляю где-то рядом
(с пол-второго до пяти),
чтоб увидеть как скучает,
как тоскует Виолетта,
как замёрзший кончик носа
Виолетты – побелел,..
Но опять она вздыхает,
на часы взглянула – хватит.
И, в надежде озираясь,
двадцать раз остановившись,
нарочито тихим шагом
огорчённая бредёт,
по нехоженому снегу
будто просто так петляя,
самой длинною дорогой
возвращается домой.
И сегодня (как во вторник)
я иду за нею следом,
точно так же незаметен
как в пустыне – саксаул;
в двадцати шагах за нею...
в двадцати моих шагах,..
в двадцати шагах, которых
я не сделал в понедельник,
погибая от мороза,
стоя от неё на север
в двадцати её шагах...
На которые конечно
у неё не хватит силы:
ветер – с севера, и вьюга
заметает ног следы,..
те следы,
следы по снегу,
что я должен сделать к югу,
проложение которых
я оставил
до среды...
II
Никогда я не сумею
Написать про Виолетту.
Виолетта – это город
На слиянье трёх дорог.
Чтоб влюбиться в этот город,
В Виолетту едут летом,
Чтоб никто от зимней стужи
В Виолетте не продрог.
Очень трудно человеку
Говорить про Виолетту.
Виолетта – это рыба
Трёх исчезнувших морей.
Это вымершая рыба,
Чьи изящные скелеты
Мы находим при раскопках
Вавилонов и Помпей.
Виолетта – это остров
С неизведанной лагуной,..
Виолетта это месяц
Лунных трёх календарей,..
Виолетта это имя
Беспощадного тайфуна,..
Это – Бог Большой Удачи
Африканских дикарей...
Разве можно в полной мере
Рассказать про Виолетту?..
Виолетта – это море,
И впадают три реки,
Три реки впадают в море,
Наливая море это
Серым цветом глаз любимой
И теплом её руки.
Виолетта – это море...
Высыхающее море...
И стоит на море город
У слиянья трёх дорог...
В этом городе влюблённых
Высыхают слёзы горя...
Написать про Виолетту
Я, увы, опять не смог.
Дрожат снежинки мишурою
в морозном воздухе качаясь,
кружат над темной головою
и улыбаются прощаясь.
Несутся образы прохожих
к подъезду сонному причалив,
тот справа на тебя похожий,
так взгляд печален.
И кажется, начнется снова
хороший день, возможно, завтра
вдруг будет чудом околдован
декабрьский завтрак.
Так может быть, совсем случайно
на улице (как будто ближе)
в какой кофейне или чайной
тебя увижу.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...760... ...770... ...780... 788 789 790 791 792 793 794 795 796 797 798 ...800... ...810... ...820... ...830... ...840... ...850...
|