|
|
Жизнь ковром под ноги
стелила даты,
ежедневный путь свой
верша по кругу,
и ещё не знали мы,
что богаты –
тем, что бесконечно
нужны друг другу.
Но, теряя свет,
продолжалась осень ...
Наносил октябрь водяные знаки
на пергаментных,
жёлтых листьев россыпь,
И, свои воздушные строя замки,
всё просторнее становилось небо,
всё прозрачнее обнажались дали ...
И в цветные сны
превращалась небыль,
но что делать с ней –
мы ещё не знали.
На лоне похмельных селений приволье затворникам
В полоне пологих холмов забывать города,
Скучать без привычных свиданий в мансарде по вторникам,
Обманывать время, растягивать и коротать.
Мечты – концентратом, отравой, красиво заверченной
(кило апельсинов – понюшка того порошка),
кино – испеченье судьбы несолёной, да перченной,
со всенепременным сиянием лика божка.
Толпой у одра каждый день собираю товарищей,
Меня забывающих ныне, и прежде, и впредь,
Страдать обо мне, никогда ни о ком не страдающей,
Познавшей мираж воплощенья созвучия “смерть”.
Отсутствую всюду, но знаю, что как называется,
Почём молоко и когда перемена погод.
И всласть доживёт осчастливленная бесприданница.
И в лад закружившейся скрипке подхрюкнет фагот.
Эй ты,
человек!!!..
(Ч-ек!!..)
Комо-чек
розовой слизи проснувшейся,
изогнувший
дезоксирибонуклеиновую кислоту
в двойную спираль…
(Господняя Срань!..)
В такую рань
кромешную,
кроме
того,
(кого?..)
который открыл кран
(в небе?..)
В собственной ванной!
Едва только
успел встать с дивана,
не успев при этом
глаза продрать…
(Едрёна Мать!..)
И кто выдумал
только
эту работу?
Нет даже крохотной толики
охоты
променять
живую теплынь одеял
(едрёна мать…)
на тупую необходимость
пилить в этот задолбанный филиал
то ли академии наук,
то ли другого какого
гнезда зажравшихся сук…
Вначале пешком,
потом на автобусе,
а ещё в трамвае,
матерясь,
то ли по привычке,
то ли от безысходности,
(ну…)
на страну,
где живём
или, – правильней, – проживаем
жизнь,
отмеренную
дезоксирибонуклеиновой кислотой,
той
знать про которую –
полный отстой.
(Про кого?..
Про жизнь?..
Или
про кислоту?..)
Знаешь, –
выполни мою мечту:
засунь все свои вопросы
в вечную
мерзлоту!
Сядь на горшок почитай стишок.
Между тем – зима.
Скоро выходить.
Как хорош и холоден твой снежок
И как просто счастливым быть.
А теперь представь – волк сидит в кустах,
Говорит: я долго
За тобой слежу.
Твоя белая жизнь уже не чиста.
Хочешь, я тебе покажу?
Открывая шкаф с мячиком на двери,
Покидая вечер
Продленного дня,
Тычешь ему в морду: смотри, смотри.
А теперь отпусти меня.
Господи, помилуй, сейчас и здесь
Раба Божьего твоего.
Я уже выхожу, я вышел весь
В ослепительно белое Рождество.
«Я помню» чудную котлету,
её отведал по билету
полубезумной лотереи,
болтаясь на заплате реи
трофической разбитой лодки
с замятым словом правды в глотке,
но оказалась та котлета
обрывком жалким эполета,
полученным за выкат лет …
любви … не ешьте Вы котлет.
Складка на чёрной сумке хранит отражённый свет.
В комнату входят сумерки, в комнате тишина.
Спрятан в густеющем воздухе важный и злой секрет,
Здесь не нужна отмычка, тайная дверь не нужна.
В зеркале отражается пара простых вещей:
Шкаф с приоткрытой дверью, полка усталых книг.
Он мне не больно нужен, этот секрет ничей –
Что же к стене невидимой жадно я так приник?
Это дрожанье лампочки или тревожный sos?
Жёлтая бьётся бабочка, но ты не спасешь меня.
В комнату входит музыка, торжественная до слёз,
И вижу я складку черную светящегося коня.
Тает крупная соль
и становится сладко-прозрачной
вянет зелень
однако ещё не успела завянуть
крошки хлеба лежат на столе
неподвижно
свежо
и невзрачно
отдыхающий солнечный блик от окна
осторожен
в любую минуту готовый
отпрянуть.
Капает сок с помидора
ничем
не нарушая беззвучность
мокрый нож на столе отдыхает
от дел кровожадных
я стою
не дыша
забывая себя
да и голода
злую докучность
и никак не могу
наконец-то решиться
и разрушить
волшебный покой
откусив помидор
словно варвар
трусливо
и жадно...
Давно ли всё это было:
На смерть золотые оды...
И чёрное не забыло:
Как лёд родовые воды.
В леса полетит синица.
Потом затоскуем сами.
И чёрное разродится
Травою, листвой, цветами,
И солнышко апельсином,
Что день – то крупней и слаще,
По скатерти ярко-синей...
Всё так, и никак иначе.
И кончится этот праздник
Застольем, как стих, раздольным.
Но счастье едва поблазнит
Иль поцелует больно...
Исчезнет золото года,
Как будто его проиграли...
По кругу живёт природа.
Лишь мы живём по спирали.
На руку опустилось пёрышко,
Сверху, из ниоткуда.
Стою и жду чуда.
Но вот же оно – чудо.
Ах, сколько красивых пёрышек
Имел я в распоряженьи...
Но это прошло время.
Круженье? Держи круженье.
И вот я кружусь в воздухе,
Как пёрышко, как столетье.
Да нет же меня на свете,
Нету меня на свете.
Собака, порвавшая голубя,
Тычется в перья мордой.
Мир ни живой, ни мёртвый.
Папа, лежишь ты мёртвый.
И пёрышко сжатое, сжатое,
До крови хрустит в руке.
Без крыльев – и налегке.
Без крыльев – и налегке.
Комья снега в лицо земли
Сыплет злое веретено.
За форпостами корабли
По команде идут на дно.
Обнесенный забором край,
Где кручу вхолостую жизнь,
Не пускает впередназад –
На заставах сугробы гильз.
Просыпаюсь с ударом бомб
И живу от стены к стене...
Это стынущий полигон,
Позабытый в чужой войне.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...730... ...740... ...750... ...760... ...770... 772 773 774 775 776 777 778 779 780 781 782 ...790... ...800... ...810... ...820... ...850...
|