|
|
«Любимая – жуть! Когда любит поэт…»
Б.Пастернак
…Дыханье сбивается, губы немеют –
Я тему веду, как дышу, как умею,
Чтоб вдруг оборвать при великом народе
На самой высокой – неслыханной – ноте…
Бывают у каждого эти – до стона –
Мгновенья, что требуют встречи достойной,
Все прежнее – только настройка оркестра –
Так ждут революции, смерти, ареста.
Любимая! Жуткое счастье какое –
Пропеть твое имя над черной рекою!
Любимая, как это больно, как больно –
В осенней Москве повстречаться с тобою...
Когда ты в отъезде, но здесь – твои вещи,
Когда ты уходишь – надолго, навечно,
Когда идут слезы от сильного ветра
И прячешь лицо за зеленым вельветом,
Когда твое тело целуют другие –
Люблю тебя, как на Земле – не любили!..
.
Вспомнив с улыбкой меня – минули годы –
Женщина в белом пройдет
в желтом саду.
Из-за чего я погиб? Из-за погоды –
Слишком прекрасен сентябрь
был в том году.
Небо – такой синевы прежде не вспомнить –
Птиц опускало во двор,
на кипарис.
В тихой, не самой большой – в лучшей из комнат
Девочка пряталась, из
здешних актрис.
Я говорил о любви, мучил гитару,
С прозы сбивался на стих,
суп ей варил.
Но пропадали супы с рифмой бездарной –
Ей продавец на углу
фрукты дарил.
Бросил читать ей свое, начал – Бодлера,
Платье концертное шил
из белых штор.
Знал я, что нравится ей друг мой Валера,
Впрочем, не он лишь один.
Но знал я, что
В наичудеснейшем небе
Слышал я дочери лепет,
Видел: качает, лелеет
Дочь мою белая лебедь.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
...Платье заканчивал я. Падала полночь.
Тихо хвалила она
стих и еду.
Было ль что-либо потом, дальше – не помню –
Слишком прекрасен сентябрь
был в том году…
.
Я ставлю на двадцать четыре —
Мое роковое число!
Сегодня, в пустынной квартире,
Разбилось, упавши, стекло
Любви, несуразной и смятой…
А помнишь, как в том ноябре
Мы встретились по непонятной
Причине — известной судьбе,
Да нам не раскрытой поныне?
Ты помнишь число? Нет? А зря…
Ведь дней было двадцать четыре,
Прошедших с конца октября!..
Еще… (до тебя это было)…
В веселый январский мороз
Я двадцать четвертого с милым
Рассталась… Вот это курьез!
Не знаю, что делать мне, братцы:
Ведь в этом году, как на зло,
Исполнится два по двенадцать…
Хочу, чтобы мне повезло…
Ты была равнодушна к себе:
Даже несколько зла и жестока,
Не поверив ни слову пророка,
Свою жизнь посвятила борьбе.
Стали грустью светиться глаза:
И на фоне широкой улыбки,
Не считая по пальцам ошибки,
По щеке вниз скатилась слеза.
И смахнув ее твердой рукой –
Уничтожив следы преступленья,
Поняла: «Нет за слабость прощенья,
Мир для сильных людей…» – Но, постой!
Ведь не так однозначен колор –
Бытие состоит из оттенков:
Черно-белая жизнь лишь в застенках,
Где на стенах кровавый узор.
Ты была равнодушна к себе…
И хотела быть милой, любимой,
Но себе ты была столь постылой,
Что пришлось покориться судьбе…
И, однажды, неяркой порой
Ты поймешь: жизнь твоя быстротечна –
Не доехав чуть-чуть до конечной,
Душу вдруг отошлешь на покой…
Сегодня выпал первый снег,
И время убыстряет бег,
И глупо говорить уже,
Что занесло на вираже.
И чувствуешь лишь пустоту,
И выбрал ты любовь не ту,
И болью отдает в висок:
Чему-то снова вышел срок...
И много дел, часы идут,
И ты опять – ни там, ни тут.
И ставишь галочки в графе
Людей, забывших о тебе.
Пустые хлопоты, пустые топоты
по грязным улицам, по мостовым,
по пьяным опытам, по гулким комнатам,
по старым истинам и молодым.
Прощай, негодница, пусть всё исполнится,
как тебе хочется, как ляжет масть,
не будем ссориться, судьба не сводница,
сверх, что украли мы, нам не украсть.
Любовь – не семечки грызть на скамеечке.
Пожалте к выходу, кто вход прогрыз,
кто жил умеючи на слёзы девичьи,
кто шёл парадными, да на карниз.
Как травля волками – разлука долгая,
ещё не маялись, а пятки жжёт.
С былыми Вовками жила ты дольками,
а с этим, нынешним, уже расчёт.
Пустые хлопоты, пустые топоты
по гулким улицам, по мостовым,
любви ли опыты, чужие ль комнаты
вели и вывели: огнём и, – в дым...
Кипарис врастает в дождь –
Дождь ласкает кипарис.
Спит в коляске наша дочь.
Из сегодняшних актрис
Величайшая, ты
спишь.
Двор. Вода. Машина с хлебом.
Под ночным дождливым небом
Крыши темными буграми
Мокнут, в окна тычась лбами.
Под единственной из крыш
Ты, с припухшими губами,
Спишь.
Дождь и ночь идут на спад.
Ровно в шесть кричит петух.
Ровно в семь ложусь я спать.
В нашем доме свет потух.
День над городом встает.
Если кто-то не найдет
В этом тихом мерном ритме
Глубины и редкой рифмы –
Не могу ничем помочь:
Сдал. Раскис. Дождя каприз.
Спит в коляске наша дочь.
Дворик. Дворник. Кипарис.
Сонный кот ленив и рыж.
Дождь закончился,
Ты
Спишь.
.
По горным утренним, по белым рекам
Я приплыву к тебе однажды летом…
Везде недолгий гость, везде – прохожий,
Я окажусь опять в твоей прихожей,
В кармане – старый ключ в табачных крошках…
Я расскажу тебе о жизни прошлой,
Там реки не текут, их льды сковали…
Я расскажу тебе, как тосковал я...
И будет ветер выть, калиткой хлопать…
Я расскажу тебе, как было плохо…
Вбежать в квартиру, тихо разлагаться –
лежать, уткнувшись в квадратуру стен,
и не боятся,
что, проснувшись завтра,
опять споткнусь я о похожий день.
Какой-то завтрак:
кофе-сигареты-глазастая яичница.
Буфет. Уныло. Лишь желудок
как отличник
торжественен, напевен, горд
началом этих новых суток.
А впереди дорога, давка, вновь работа
и пустота из офисных баталий,
бумаг невпроворот,
одна забота –
проблемы в воздухе кружат-витают.
И этот снег – не первый – не последний –
ложится мне на плечи и не тает,
опять февраль –
холодный, очень бледный,
сугробом мне подножку подставляет,
когда бегу домой, по магазинам –
когда невмоготу – какая лень?
А что на завтрак?
может, мандаринов?
и по-другому встретить новый день.
Ни звонка, ни записки
Ни частицы тепла…
Ты безудержно близкой
Для меня не была.
В полушаге от рая
Не бывает кручин,
Но любовь умирает
Без особых причин…
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...710... ...720... ...730... ...740... 742 743 744 745 746 747 748 749 750 751 752 ...760... ...770... ...780... ...790... ...800... ...850...
|