|
|
Когда ты в нигде
И имя твое ниоткуда
Ты вспомнить пытаешься,
Но не дает новый строй
Игры. Ты надеешься
Снова проснуться –
Но это лишь новая жизнь.
Не бойся. Привычка заменится скоро другой
Привычкой. И те, кто любил полюбят других
Останется только оставленное
Позади.
Когда ты один в перевернутом мире.
Никто – а вокруг ниоткуда и трезвость
Того, что мелькнули года за секунду
И в той скорлупе, что служила тебе
Как такси, лежит только тишь.
Не страшно? Наверное только сначала.
Потом обретаешь баланс,
Гравитация стала другая.
А сзади лишь сон.
В нем остались все те, кто еще.
Порывы проснуться так тошнотворны,
Как спазмы. Тошнит –
Пробужденья не будет.
От этого хуже еще.
Не хватает так рта и земли.
Успели простить ли...
Бессмыслица новая жизнь.
И была ли какая-то до?
Мне приснятся собака и мама,
И кто-то еще, кто скучает.
Весь мир был клубок.
Где вращался по кругу лишений и
Меда. Решил ты вернуться?
Уж поздно.
Ворота открыты.
***
Я не проронила ввысь
Ни слова засоренного
Не мною. Всем была,
Все брала:
Печаль моя струною
За плечами вьет
Застенок мне.
Ангелы стоят у
Изголовья. Время пьют мое.
Своей любовью
Откупаюсь я пока,
Но меньше стало –
Жажда подступает
К сердцу.
Я вползу в нее,
Вскребусь змеею.
Ущипнуть себе немного
Сути. Чтобы в мире этом
Мой кусочек
Продолжался,
Если я засохну.
Сорванец Амур – пошутил,
Натянул свой лук,
И стрелой – да в широку спину....
А было это, в такой глухомани,
Где про Амура и ведать не знали,
И стрел сих коварных – в глаза не видали.
Жил себе мужик, не тужил,
На рыбалке рыбок ловил.
В домино с друзьями «козла» забивал.
Анекдоты травил,
Сам – над ними же – и хохотал.
А уставши, бывало, и попивал
водку с перцем ...
И вдруг….
(ни с того, ни с сего)
Ранен стрелой – да прям в сердце.
Ладно бы в пятку,
Или какую другую конечность,
Вытащил и забыл.
А тут – такая беспечность:
Не подумал мужик головой,
Повернулся к Амуру спиной,
Вот и получил…..
ещё тот анекдот.
Задёргалось сердце,
Сердце забилось.
Мужик ему – «Цыть!»
Да не тут-то было.
Голодным желудком сердце заныло,
Не хлеба, не зрелищ –
Любви запросило.
А что за штука – эта любовь,
объяснить забыло.
(А может, просто само не знало,
но – очень уж трогательно – завывало).
«Подай мне, мол, то – сам не знаю что,
Главное, подай это срочно,
без всяких там мужичьих проволочек!».
Лёг наш мужик в кровать,
И… (долго не думая) начал рыдать,
(не так давно, отдыхая себе на диване,
усмотрел в очередной мелодраме,
что любовь и слёзы – одно и то же)
Но.. взбунтовалось сердце, похоже:
«Прекрати!» – стучит:
«Сей же час страдать!
Подай мне любовь и точка.»
А где ж её, окаянную, взять?
Собрал мужик «тормозок»,
Перекрестился (на всякий пожарный )
На оставшийся от прабабушки образок
И пустился в путь – дорожку,
Любовь искать.
(Ну надо же как-то
от свалившейся на сердце напасти,
себя – любимого избавлять).
Шёл не долго, не коротко,
Так – километров с пустяк.
И пришёл он в одно село.
(Прошёл бы мимо,
Да солнышко подвело.
Село не вовремя,
А куда ж пойдёшь по вечоре?).
Вот и завернул на огонёк.
Стукнул в дверь (приличия ради)
и на порог:
«Пусти, хозяйка, странника на постой.
Я мужик скромный, да простой.
Мне бы щей наваристых чашку,
Да к ним водочки рюмашку.
А потом в кровать,
И до утра желательно не кантовать!»
Повела хозяйка плечиками округлыми,
Улыбнулась, ласково так, губами пухлыми:
«Мы гостям всегда рады,
Милости просим – проходьте до хаты...»
Глянул мужик доверчиво в карие, тёмные очи,
А сердце тут вдруг – бултых,
и прям…..
в пятку, короче.
Затем птицей быстрой взлетело обратно,
И так о клетку грудную забилось,
Что – верьте не верьте,
аж заискрилось.
Мужик в целях личной эвакуации,
(чтоб не сгореть от такой провокации),
Намерился было подальше сбежать,
но...
(голод не тётка)
Решил, что успеет щи похлебать
(уж больно их аромат нос щекотал,
авось, да притушит любовный жар).
Поел не спеша, да так и остался
Сказать можно – в плен добровольно сдался.
На сытый желудок – какой уж побег?
Эх, ввел Амур Мужика во грех....
Эпилог:
Вот так на Руси про Амура прознали.
Тут же защитной брони наковали,
На глупое сердце – в три слоя одели.
Пойди доберись-ка до сердца теперя…
Вновь вернусь во вчерашний день,
Разметая остатки фальши,
Пролечу, как стрела – в мишень,
Сквозь спираль. По прямой – подальше
Изменю – неизменный мир,
Каплей той, что и камень точит.
И вничью – завершу турнир,
Между светом и тьмой, днём и ночью.
Превратив в сотни звёзд – броню,
Ночи бархат – украшу златом.
Легкомысленную зарю
Обвенчаю с угрюмым закатом
В стоге сена – найду иглу,
Вышью солнечной нитью – платье.
Поймав пущенную стрелу –
Поселю во вселенной счастье.
Я – люблю! Я тебя люблю
Пропою... Прошепчу... Проплачу..
.
* * *
"...М е ф и с т о ф е л ь :
Лежу, грущу в саду, под вишней —
Опять — один, опять я — лишний...
Пришел — нарушил вновь идиллию...
Вы б хоть кого-нибудь родили бы!..
И я бы был тогда при деле:
Качал бы чадо в колыбели:
«Щас загадку загадаю,
Не ответишь — забодаю!..» ..."
"...Ох, не люблю я разговоры эти —
Уж мне известно, что такое — дети,
Всё ж — дочку — Гермиону — родила я...
...Она была... ну — да, дочь Менелая,
Но — взглядом, статью, головы наклоном —
Была похожа так на Аполлона!..
Но как-то с ней у нас не получилось...
Она росла — молчала все, дичилась...
Вы все теперь меня одну корите,
Но он был вечно где-то — то на Крите,
То в Таврии: одна война, другая...
А я — одна, и я ведь — молодая!..
...А Гермиона — лет хоть было мало —
Все видела она, все понимала...
Но Менелая хоть боготворила,
Все ж ничего ему не говорила...
Холодная, колючая такая...
Нет, не нашла с ней, в общем, языка я...
И больше я детей уж не хотела —
И сберегла и нервы я, и тело
Без всяких ваших новых медицин...
Но, впрочем... был ведь у меня и сын...
В Египте родила... Эвфориона! —
От этого, ну..."
"...От Тутанхамона..."
"...Ребенок слаб, болезнен был и хил,
Хотя, казалось бы, отец его... Ахилл!..
Ахилл... — таким был сильным, был таким холеным...
Намаялась я с ним... с Эвфорионом —
Болеет, плачет — с ног все сбились просто,
И что-то с ручками — какая-то короста,
Песок ведь, грязь и рядом — пирамиды! —
От них все время шли какие-то флюиды...
И вечно кашлял он — от меди, серебра ли? —
И вскоре боги его, бедного, прибрали..."
.
Люди разговаривают языком,
показывают друг другу язык,
и во всех остальных вопросах оказываются такими же язычниками,
(каким был, например, переводчик Сократа Платон).
Язык – оказывается тоже Бог,
пусть и привычки у него не самые для Богов привычные.
Язык не требует, чтобы ему строили храм,
в котором Микеланджело стихами расписывал бы высокие своды,
всякий раз меняя шрифт, а заканчивая десятком наиболее известных кардиограмм,
язык которых совершенно не требует перевода.
А ведь существует ещё труднопостигаемый язык птиц,
язык цветов и невербальный язык человеческих телодвижений,
который выдаёт нас выражением наших лиц,
расположением рук и осознанием собственных прегрешений,
которые мы совершаем языком,
оскверняем язык,
насилуем его всеми своими литературными извержениями,
забывая главный для любого язычника закон:
прежде чем обращаться к Богу,
необходимо совершить
человеческое
жертвоприношение…
Зеркальной песней огибаю угол, хрусталь и пена на ладонях сна,
Обманчив многолюдный бог, и перемена – танцуют дьявола веселые друзья.
Усталость и полет вскормили смерть везения, на миг я брошу ночь, и дам раскрыться цвету
Свеча у сердца, аромат видения, слеза тропинку чистит и стекает прочь,
Слепой женой поставит жизнь к ответу – звук самости покажет
Красавца Бога дочь.
Желанный труд познаний, где уголь давних трат,
Ночной корабль Каин вернет моих ягнят.
Ведь зеркало разбито, окончен танец идола, проснулась смерть от сна, и Божьи руки вместе,
И черный дым пространства над головой прошел
Цвета играют песню, моменты знаки крестят, и сумрачный провидец сквозь облако взошел…
Осыпавшись песочным небосводом, сверкающе испепелившись в свет,
В движении восточного аккорда, из прихотей, пришедших на мольберт
Из племени грозящего единства, из-под корней, бытующих строением,
В циклическом водовороте слова, стрелой свистящей, скудной поведением
Змеился как цветок воспоминаний, в долгу извечного рождения, и на пороге дня,
Служитель преданных стараний, тленных сожалений, в отцовском лоне – одноглазое дитя.
Смятений жалких, ярких одиночеств, дорога в огоньках, искра пылит судьбой,
Дверей закрытых, догматичных зрячих, я аккуратной поступью лечу к себе домой.
каждому хочется, ведь правда же – каждому хочется,
чтобы жить было не больно?
а если и больно, то только
от крепких объятий и поцелуев,
чьи отметины жгут иногда, так страстны бывают
от мучительно долгих и сладких схваток и потуг,
без которых никто не встречал этот мир,
и ничто не рождалось без них в этом мире
от нежных десен ребенка,
что так сильно сжимают сосок, требуя пищи,
ах, как время летит, и дети уходят,
и это так больно
но бывает так больно совсем от иного
от немоты в поисках голубиного слова,
когда невыносима беззвучность отчаянья
от холодной и вечной неспешности рек и дождей,
что при этом изменчивы, как Фата-Моргана,
и так же летящи
от закатного, цвета клубники со сливками, счастья,
что заденет, как бабочка, вздохом
от сиреневой ирисной ночи под стрекот кузнечиков,
когда ты и весь мир – гармония звуков
и от странности тайны прозрачной, что не выдержит сердце,
когда входишь через самую древнюю дверь,
и тогда, улыбаясь и уже растворяясь в бесчувствии,
шепчешь – именно боль означает присутствие жизни…
Лишь тихонько шепнуть о себе –
Нежно ветер подхватит.
Лишь войти бы к нему на заре –
Сон не будет опасен.
Прикоснуться издалека –
Не проснись!
Сердце медленно падает вниз…
Солнце медленно тянется ввысь…
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...620... ...630... ...640... ...650... ...660... 661 662 663 664 665 666 667 668 669 670 671 ...680... ...690... ...700... ...710... ...750... ...800... ...850...
|