|
|
Запахи утра: чай с ромашкой,
Сдвинула штору, задела герань,
Стынет на стуле ночная рубашка,
Только светает, морозная рань!
Мятная паста, цветочное мыло,
Да из-под крана воды ручеек,
Сны леденящею влагою смыло,
Но согревает горячий чаек!
Жмется, мурлычет пушистая кошка,
Солнце коснулось лучами окна,
Вот во дворе захрустела дорожка…
Ночь убежала. Опять тишина.
Печь затрещала сухими дровами,
Тесто вздыхает под теплой рукой.
Доброе утро цветет пирогами,
Льет ароматы душистой рекой.
Нас тоже кто-то потребляет,
И, соблюдая порцион,
В рецепт изысканно вставляет,
Оценку дав со всех сторон.
Кого-то прочат в заливное,
Держа в прикормленном садке,
Пока он стати не утроит
И смак накопит в балыке.
Другого постная ждёт участь,
А, чтобы жиром не оброс,
Его под гнётом горя мучат
В рассоле бед, обид и слёз.
Добавят перцу и корицы,
Поправку делая на вес,
Укропа, хрена и горчицы,
И вы – увы – деликатес.
Всем уготован жребий разный
В меню строкой иль на процент,
И приготовят сообразно:
Кто – на бульон, кто – на десерт.
Кипя в борще, варясь в компоте,
Томясь в пылу коптильных пут,
Вы предвкушаете и ждёте,
Что вас оценят и поймут.
Мы в пищевой цепи порочной
Звено, а вовсе не венец,
Наш век не долог и не прочен,
И крайне сумрачен конец.
Вот Вам и цель существованья,
Разгадка смысла бытия:
Растаять в сладостном лобзанье
Под одобрительное «Мня!»
Ты прости мне мою раскованность
Не суди за распущенность рук.
Всё виною кабацкая молодость,
Да продажное тело подруг.
Я скорее, и сам рад раскаяться,
За грехи, за беспутство и блуд,
Только вряд ли для падшего агнца
Рай небесный – подарит приют.
Не смотри на меня с сожалением,
Я, как дикорастущий ковыль.
Моя юность горела мгновением
И законов сожгла монастырь.
Мне от жизни одно лишь заложено –
Отмерять путь в разгульном бреду.
Ты прости моё сердце безбожное,
Ведь простить его сам не смогу.
Фотоиллюстрации к этому стихо (мои и мамины) – здесь:
http://foto.mail.ru/bk/mberni/25/
Мы по крепости гуляем,
По булыжной мостовой.
Льдины мы в Неву бросаем –
Возвращаем их домой.
Вертолёт взлетает в небо,
Поднимая ураган.
Если б я там лично не был,
То подумал бы – обман!
Там корабль стоит огромный,
Мачты прямо в облака…
Но больной он или скромный –
Он не плавает пока.
Под стеною крепостною
Водятся у нас моржи!
В прорубь прыгают зимою –
Мы под шубами дрожим!
Там собор Петра и Павла,
В нём покоятся цари.
Самый старый он и главный
И торжественный внутри!
Время в крепости хранится.
Ровно в полдень со стены
Пушка Северной столице
Говорит : «Часы верны!»
Крепость много видала,
И тюрьмой она была…
Только вот не воевала.
Не с кем было. А могла!
Был когда-то в Эрмитаже
Грузчик Миша. Михаил.
Стал Шемякиным! И даже
Нам скульптуру подарил –
Пётр первый. Строгий. Тонкий.
Грустный где-то… Трон – простой
Словно стул. Людей потоки
Мимо ходят. Он – литой…
Есть здесь пляж. Приляжешь томно,
А вокруг тебя пейзаж:
Там – Ростральные колонны,
А напротив – Эрмитаж.
Слева – Франции подарок –
Троицкий ажурный мост.
Справа – золотой кораблик,
Он по ветру держит нос…
И виднеется Исакий,
В солнце куполом горя.
А подняться может всякий,
Влезть под шлем богатыря.
И тогда, как на картине,
Крепость будет Вам видна!
Там в Неву бросаем льдины
Мы. И плещется волна…
12.04 – 4.05.2005
1
Здравствуй, друг. Едва ль
я расскажу тебе секреты,
что я потерян, что печалью
мой тёмный мозг просвечен.
Ты где-то в южных берегах,
ты у песка, под крышей солнца,
где полдень в скоростных бегах
в ветвистом уголке всё жмется.
Ты рвешь коварные цветы
тем незнакомкам, – незабудки,
так по любовному просты
летят уже какие сутки.
Ты, где улыбки с облаков
спускаются в морскую воду,
где люди, что из дураков
не дорожат своей свободой.
Где вместо лодок катера,
где зонт не средство от ненастья,
где день идет за полтора,
где ты, мой друг, конечно, счастлив.
Ты там глотаешь небо ртом,
ты даришь слог ночному пляжу,
а кто-то вором и тайком
мне в сердце совершает кражу.
2
Прости, мой друг. Едва ль
я расскажу тебе секреты,
что я потерян, что печалью
мой тёмный мозг просвечен.
Как лепестки шафрана, платье
Цветёт холодным фиолетом,
Оно вернувшеюся статью
На растревоженность надето.
Шелка змеиные, стреножив
Шагов стремительный полёт,
Всю жизнь во мне сковали тоже.
И не растает этот лёд
На пламени горящей кожи,
Скорее он уймёт пожары,
Смирив со смертью жизнь и, может,
Доплющив плоть земного шара.
А там, под кожей, бьёт в решётку
Пичужкой пленною душа.
Она ль, растерзанная жутко,
Жила греша?
Мы все – пропащие любви.
В ней без вести пропавшие,-
и выигравшие бои,
бои и проигравшие.
Изгои, нищие, клюкой
ком красный шевелящие,-
мы все давно твои, Любовь,
пропавшие пропащие.
Летят фонтаны истин, лжи
над городами, пашнями.
Мним – государевы мужи,
а глядь – любви пропащие.
Фальстарты, первенства, Олимп,
рекорды леденящие,-
все небожители они,
но все, – любви пропащие.
Вот бабушка идёт одна,
вот девочка гулящая,-
тоскою выпиты до дна,
твои, Любовь, пропащие.
Подайте подаянье слов
любви её ж обманщикам.
Прощай, пропавшая любовь,
как родина, пропащая!
Мы попрощаемся, а вы
хоть в «Доме-2», по ящику,
явите глупости любви,
совсем уже пропащие.
Безлюбье наступает в нас.
Ищите, да обрящете –
молитвой пару новых глаз,
спасатели пропащие!
…я этого лишь и боюсь,
что не сопьюсь я, а слюблюсь,
что сам, с теченьем этих дней,
я стану мельче, холодней,
а после что и вовсе лёд
меня в безлюбье закуёт,
и буду плакать – Люди, люди,
какой-то Дружбой на Безлюбье.
А ты и мимо не пройдешь,
тебя слезой не прошибёшь,-
другие будут посылать
сигнал, куда их целовать.
Я буду нежен, не любя,
я в них войду, как и в тебя,
но чует фарт подмену-
и путь, куда я еду.
Журавль или синица?
Слюбиться или спиться?
На подоконнике было удобно, и
бриз баловался, дурачились чайки
в небе, дымясь обольстительно сдобно,
облако чуть поотстало от стайки…
Что за погода! Пейзаж идиллический
был поглощаем моим подсознанием.
Только любая отсрочка практически
стала бы самым большим опозданием.
Пять бесконечных секунд притяжения.
Памяти брызги из глаз по дороге, но
самое главное в жизни решение
я таки выполнил все же в итоге! А
чудо полета от факта падения
только по сути своей отличается
тем, что полет начинается с трения –
трением факты падений кончаются.
Мяса куском развалился на диво вон
той от рожденья голодной собаки – я
буду брутален, реален, утрирован
гнить недогрызанный в мусорном баке.
* * *
Я сосу никотин уже семь тысяч лет,
В моих лёгких вся мерзость сгоревших веков,
Кровяной чернозём, опостылевший бред
Бесконечной войны и саднящих оков.
Охлажденная плоть крепче тайны хранит,
Охлаждает кальян горьких истин дурман,
Кто заснул, тот умрёт, тот заснёт, кто не спит –
Шелестит то ли Библия, то ли Коран.
Мои сны веселы, в них ни зла, ни обид,
Бестелесною точкой парю в синеве.
Кто заснул, тот умрёт, тот заснёт, кто не спит,
Кто устал крест нести по тернистой стезе.
Кто отчаян судьбой, ищет веры оплот,
Не теряя надежды свой смысл обрести,
И пока в нём надежда на веру живет,
Не заснёт он и будет все дальше идти.
Он смирится с тоской одиноких ночей,
Он познает печаль, с нею станет на «ты»,
Он покинет страну бесполезных речей,
Безысходной любви и пустой суеты.
Я сосу никотин уже семь тысяч лет
И стремлюсь сохранить хоть кусочек души.
Скуден список одержанных мною побед,
Но попытки бывают порой хороши.
Так умирает надежда
«...я буду вместо, вместо, вместо неё...»
Из песни
«Нада, Федя, Нада!»
Из фильма
Итак, она звалась Надеждой,
Той, что ещё не умерла
И не носила под одеждой
Белья... Прикольная герла.
В двенадцать – мыслимо ли дело! –
Пей пиво, трахайся, пляши...
Пушок сбривала неумело –
Заели лобковые вши.
Потом сменила сто партнёров
Политехнических общаг...
Сыны окрестных комбайнёров
Имеют всех за просто так!
Она решила жить иначе,
Хотелось ласки и тепла...
Чтоб сразу бабки, тачки, дачи,
Надюха дедушку сняла!
А дед женат на поэтессе...
Но поэтесса – не стена,
Юна Надежда, город тесен,
И пусть подвинется жена!
Дедок хоть слабенький – мужчинка,
Естественно – не устоял:
Какие ножки, шейка, спинка,
Какая страсть – девятый вал!
Однако, зрел он постепенно,
Жены боялся, как огня...
Хотел Надежду нощно, денно,
Во всём жену свою виня,
Что ценит мужа маловато,
Общеньем с Музой занята...
Зато Надежда как пездата
В минете – чисто красота!
И вот – взыграло ретивое!
Надежду выгнали как раз:
Из института, громко воя,
Несла подушку и матрас.
И дед нашёл ей уголочек!
Наследство – материнский дом.
В графе «семья» не ставил прочерк...
Таки Гоморра и Содом.
Маман до денежки охоча:
Когда перепадает грош,
Что говорить о всяком прочем –
И проститутку в дом возьмёшь.
Надежда много лет скучала
В голодном райском шалаше...
Скучала?! С самого начала
Там не одна была уже.
Шалаш-шалман: орда киргизов
Переселилась на Алтай.
Какой киргиз у Нади снизу,
Какой был сверху – угадай!
Нет, не соскучилась девчонка!
Но и киргизы – беднота...
Ей от жены пирог с печёнкой
Приносит дедушка всегда.
Надежда внуков тихо нянчит
(До поэтессы дедов брак)
И думает, что всё иначе,
Что всё построилось не так...
Что только не предпринимала,
А он – одно да потому...
Уменье в памяти достала
И яйца выбрила ему.
А поэтессе – что за дело,
Крутнула пальцем у виска
И за стишки опять засела –
Дедок в доверии пока.
Но вновь супругой недоволен,
Мол, невнимание опять!
И возмущеньем этим болен,
Ушёл к мамане ночевать.
Он стал капризен, стал несносен,
Придурковат, и, наконец,
Пришли решающая осень
И окончательный звездец.
Надюша дождалась – ликует
И платье свадебное шьёт,
Да из эпиграфов лихую
Фальшиво песенку поёт:
Теперь я, дескать, покрасуюсь
И в бриллиантах похожу,
Хотя любить не обязуюсь
Свою развалину и ржу.
Теперь я мачеха! Как мило!
Хорош у падчерицы муж!
Сравнить постель – ну, просто вилы,
Мой дед из самых мёртвых душ!
Я вся стройна, а Ленка – рохля...
Подкатит Лёшенька ко мне,
И если б все в округе сдохли,
Меня б устроило вполне...
Но дед не зря прожил полжизни,
Хоть не полтинник по уму,
Всё ж изменил жене, отчизне,
Удрал, как вор в свою тюрьму,
Спать под бехштейновским роялем
С уборщицей из мастерской.
Довольна Наденька едва ли
Чудесной участью такой.
Я пишу вам письмо,
Не надеясь дождаться ответа.
Вы явились как сон,
И растаяли тоже как сон.
И на сердце моем
Нет теперь ни тепла, ни привета,
Только те два часа,
Что бродили мы с вами вдвоем.
Вот вокзал, вот перрон
Словно сцена бесхитростной драмы.
Рядом поезд застыл,
Ожидая зеленый сигнал.
Вы шепнули: «Пишите!»
И шагнули к подножке упрямо.
Грохот, тронулся поезд
И в туманную даль вас умчал.
Я писал вам всегда,
В ресторане, в театре, в трамвае.
Мои письма искали вас
И за вами по свету неслись.
Вы бежали от них,
Адреса за собой оставляя,
Спрятав в шляпной коробке
Свою бестолковую жизнь.
Но однажды зимой,
У стеклянной витрины «Пассажа»
Я застыл, очарован
Восхитительной пляской огней.
Вы шагнули ко мне
Из роскошнейшего экипажа,
Ослепив меня блеском
Своих драгоценных камней.
И, кружась, падал снег,
В этот миг словно ожили грезы.
Я тонул в глубине
Ваших синих, восторженных глаз.
Вы смутили меня,
Так печально промолвив сквозь слезы:
«Где же были вы, Блюхер?
Столько лет я страдала без вас!»
Она приходит, воровато
читая новые стихи.
Она не в чём не виновата,
не всё мое – её грехи.
Она мне словно укоризна,
с ней тяжело, но без неё
произошла подмена жизни
на равнодушное житье.
И я, обыденно талантлив
или бесцельно одарён,
живу случайно и некстати,
бродя по маю октябрём.
Я как бы рад её приходам,
но жду, когда она уйдёт.
Воде приятны пароходы,
но губит их её же лёд.
Чем ласковее, тем грустнее.
Пропахли радости бедой.
Не знаем: я – что делать с нею,
она – что делать ей со мной.
Я злюсь, когда её не вижу,
и усмехаюсь ей в двери.
Чем далее, тем сердцу ближе.
Что было, то и впереди.
SP|Scream
Как юность притягательна для глаз!
Не торопи ступеньки в длинной гамме...
И мне, я помню, молодость клялась,
И – по-английски... мелкими шагами...
Как дезертир с почётного поста...
И нет ей ни суда, ни обвинений…
Так чтоб не показалась жизнь пуста,
Бери побольше страсти и волнений!
В глубинах незапамятной реки
Уже готовы тысячи обличий.
Поосторожней время береги,
Сменяя ожидание добычей,
Живи умом, и сердцем, и душой...
Пусть ангелы хранят твоё дыханье,
Чтоб монитор твой вкупе с анашой
Не стали вдруг опорой мирозданья…
Грядущее неотвратимо «гут»!
Объединяя мелкие детали,
Тепло и свет по жизни повлекут,
По золотой, неизмеримой дали.
На луговых примятых травах
Колдует пьяная роса.
Взяв свистом третею октаву,
Резвятся юные ветра.
Горящим порохом на небе
Расплавлен солнечный восход.
И облака, как будто жребий,
Бросает утро в горизонт.
Скребётся листьями об горку
Ракиты сгорбленная ветвь.
С неё глядит ольшанка зорко
На то, как зазевался червь.
Межой пропахана дорога
Средь луга пузом тракторов.
Лес вдалеке зовёт без срока
Её к себе, под свой покров.
Мир только мнит о пробужденьи,
Открыв июльские глаза,
Но уж несётся из деревни
Гортанный голос пастуха...
Гой ты, Русь, моя вековая,
Взгляд сиротский на три двора.
Хоть и хата моя там с краю,
Но не с краю лежит душа.
Перекину под песнь гитары,
Пару струн, да возьму аккорд.
Я сегодня с тобой гуляю,
Словно мартовский, дикий кот.
Я сегодня с тобой в обнимку,
Твой целуя берёзовый стан –
Русь моя, пропою « Калинку»,
И до осени стану пьян.
Оттого, что кристальный воздух,
В летнем кладезе свеж и чист.
И кружится, сияя в звёздах,
Полнолуния жёлтый лист.
Я сегодня гуляю с жаром,
От заката, до самой зари,
С матерком говоря о главном,
Как все русские мужики.
Гой ты, Русь, моя вековая,
Взгляд сиротский на три двора.
Хоть и хата моя там с краю,
Но не с краю лежит душа.
Что добавить к тому, что я изменился?
Решительно нечего сообщить тебе, Вадик.
Мне уже очень давно не нравится пицца.
Я вряд ли когда-нибудь полюблю Вивальди.
Смена лета на осень, весны на лето,
Замена масла раз в десять тысяч,
Квартира в центре, дочь, это и это.
Это интересует тебя, дружище?
Я люблю жену в связи с тем, что она прекрасна.
Коллекция музыки стала в два раза шире.
В остальном всё по-прежнему, в жизни частной
Не к чему приложиться прочей сатире.
Что же до общих ценностей — это смешно, честно,
В чём-то я навсегда безнадёжен.
Чувак у ларька как две капли похож на Престли
И в стельку. А я — пока трезвый и инакий прохожий —
Беру за тридцать, выпиваю за двадцать,
Гляжу из окна на таких же как я — просто,
И совершенно не перед кем ломаться.
В ломке нет никакого роста.
Вкратце всё. Не поминай меня лихом.
Я приеду когда-нибудь. Ну, или не приеду.
Лучше ты, здесь тоже бывает тихо.
Поцелуй Оксану, привет соседу.
Пролетаю над лунной тропою,
Небо манит палитрою звёзд.
Промелькнул в темноте серый хвост
Друга – волка, что ладит со мною.
Я несусь сквозь пространство и время,
Отдыхая на теплой спине.
В этой ночи, как в терпком вине,
Оставляю печаль и сомненья.
Два глотка – для себя, два – для волка,
Мы танцуем на млечном пути.
И сверкают на серой груди
От разбитых созвездий осколки.
Появилось твоё отраженье
В ярких любящих волчьих глазах.
В унисон бьются наши сердца,
Изменяя небес положенье.
где-то там позади
мое прошлое, хоть
и пусто внутри, – в груди
жмется памятью плоть.
где-то там в колыбелях
уснет моя грусть.
помяни нас обеих –
- каплей боли из уст.
А сирень под окном,
как земля под огнём
на дыбы, словно взрывом поднята,
полыхают кусты,
в них соцветий кресты
в четырёх лепестках режут пятый.
Что в анфас, что с торца
жжёт по воле творца –
белый, красный, сиреневый. Цветом
бьёт в упор наповал,
с тишиной пополам,
не беря за погибель ни цента.
Запах резок и густ,
словно радость и грусть
всеми порами впитаны разом,
и сиреневый дым
холодит, как экстрим,
как чужой и таинственный праздник.
Ты такая ж, любовь,
над соцветьем голов
ты плывёшь одуряющим дымом,
перед тем, как отцвесть,
пятиредкостный крест,
даришь любящим,но не любимым.
Все твои миражи
в обаянии лжи,
растворясь, появляются снова,
а сирени пожар,
этот сладкий кошмар,
одурманит, пожалуй, любого.
Ну и что же, – цвети,
за тоску впереди, –
одурмань, охмури, разрыдайся!
И завянь, отплясав
по полям, по лесам,
и на следующий год повторяйся…
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...370... ...380... ...390... ...400... 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 ...420... ...430... ...440...
|