|
|
Жестокая, судьба не знает боли,
И жалость неизвестна ей совсем,
А человек – актёр под маской роли,
Размытая картинка древних гемм.
Рок в бешенстве сотрёт мои печали,
Оставив напоследок суть игры,
И всё, за что мы прежде отстрадали,
Забудут равнодушные миры.
Останутся потомкам наши маски,
Сюжеты наших игр, сценарий бед...
Для них мы будем чудиками в сказке,
А жизнь – печальной шуткою планет.
И то, что в моих мыслях полыхало,
Навряд ли тронет юные сердца.
Мы много знали, вечность знает мало...
Но смысл один – пройти путь до конца.
Она рыжа, она воздушна,
Она умна, она послушна,
Она добра, великодушна,
Но взгляд её, как два ножа…
Она рыжа, она – рыжа…
Она течёт рекой и бьётся
Волной и пеной остаётся,
Она вода на дне колодца –
Чиста, прозрачна и свежа…
Но взгляд её как два ножа.
Она листвы осенней зрелость
И ветки голой онемелость
Душистых поздних яблок спелость
И брызнет сок из-под ножа…
Она рыжа, она – рыжа…
Но взгляд её всё время где-то,
На грани осени и лета,
На грани сумерек и света –
Меж туч лазурная межа…
Она рыжа, она – рыжа!..
Она быть рыжей не хотела,
Но мы не выбираем тело.
И Богом данная душа
Рыжа. Рыжа…
Насквозь – рыжа
Я себя отгудел.
И отпил, и отпел.
Только жажда,
никак не кончается.
Между тихим крестом,
и – спалённым мостом,
моя тень,
неприкаянно шляется.
Меня дома, не ждут.
Свечи Господу жгут.
Но за что -
упокой или здравие?
Вот который уж год,
я в семействе, урод,
хоть крестили меня,
в православии.
Жизнь пропала зазря.
Помню были друзья,
но в гульбе,
они хуже – врагов.
Ты у ветра – спроси,
сколько их на Руси,
без кола и двора,
без портков.
Одинокий – как волк.
Раньше выл – но умолк,
чтоб луна от тоски,
не бледнела.
Вой, не вой на луну,
что посеял, то жну,
только жатва моя,
без предела.
Часто вижу – во сне,
ветер воет по мне,
и осина скрипит,
и качается.
А проснусь – не пойму,
то ль живой, то ль в аду.
Круги ада,
бомжой начинаются.
Под молитвой дождя,
сам истец, сам судья,
но на суд не явились,
свидетели.
Кто под тихим крестом,
кто за черным мостом,
и друзья,
и враги-благодетели.
Вот бы снова начать,
не бродить, не гулять.
Только это,
едва ли получится.
Снова будут долги,
и дружки, как враги.
От вины и – вина,
буду мучиться.
____
Загибаюсь, браток,
Мне бы водки глоток.
В ней погибель моя,
и спасение.
Ради Девы святой,
дай бомжу на пропой,
за себя – и,
Серёгу Есенина.
2001г.
Бестолочь
Из богинь, избранниц Феба,
Убегаю за судьбой:
Быть не яблоком, а хлебом,
Не богиней, а рабой,
Не избранницей – любой...
Из заоблачного неба
Бантом бабочки – с тобой.
Жестокость
Жимолость
Жуки жевали.
Жабы же
Жуков сожрали.
Журавель
Живёт не тужит,
Жирных жаб
Жуя из лужи...
Жизнь жестока:
Вижу жало,
Жуликов, дожди, пожары...
От Парижа
До Пенджаба
Журавли, жуки да жабы.
Человек
“Время «Ч»”
А. Сегень
Человечью чашу получает нечет.
В черепе – чужая чёрная печать.
Чином без причины человек отмечен:
Чувствовать причуды, мелочь замечать.
Чёт или нечет?
Чёт или нечет?
Очеловечат?
Очеловечат!
Речи червяками чистое источат,
Честное причастье чёрту ни к чему.
Чарами мечтаний выплачутся очи,
Частое отчаянье лечит чувств чуму.
Нечет или чёт?
Нечет или чёт?
Значит, не чёрт?
Значит, не чёрт.
Шипящие
Шар, шурша шнуром аршинным,
Шебуршал в блошиной спешке,
Шепотком шипя фальшиво:
“Ша! Не шуточки ошибки!
Шит я шёлком вперемешку
С шерстью – штучного пошива!”
А ширни паршивым шилом,
Шкура – плеши шила меньше.
Щеголяю проще, хлеще
Щукаря, пощусь в пещере
Щами с щуплыми мощами...
Не Щелкунчики, а Клещи
И щебечуще, и щедро
Обольщают, на прощанье
Матерщиною нещадной,
Защищающей ощерясь.
Моему оппоненту
М.Г.
Наверное, он сам уже не помнит
Момента судьбоносного знакомства.
Восторженное “О!” во мне осталось,
Я помню все слова на букву “о”.
Однажды
Ожидание оплеухи
Отделения от
Однако
Одобрение околесицы
Одухотворённой одури
Одиноко окученной
Окольными огородами
Он
Опора
Ополченец и оккупант
Опознавательным знаком
Оплаканным жилетом
Оракулом
Он вообще
Ирония, как прошлое, размеров
Действительности чтить не очень любит.
Теперь мы дружим крепче год от года,
И букву “о” он, кажется, забыл.
На западе у синей тучи...
На западе у синей тучи
Не счесть ранений ножевых...
Меня давно уже замучил
Синдром оставшихся в живых:
Когда картошки в постном масле
Зажаришь больше двух горстей,
Не можешь съесть и ждёшь напрасно
Для скудной трапезы гостей.
Резкой болью на сердце ложится,
Алой кровью сочится порез –
Вот не думала глупая птица,
Но звучали слова, как обрез:
Одинокой ей быть напророчил
Древний старец в обличьи младом…
Удержаться от слёз нету мочи:
Шепотка равнодушия ком,
Испещрённый пустыми мечтами,
Еженощно играет цветами…
Июль – 1 августа 2006.
«здравствуй, мама, я, наверно, поздно»-
венкой тёмной напрягались связки,
ночь крадется слабою ладонью
и губами по виску, без ласки.
«мама, ты ждала меня, я знаю»-
от рыданья бьётся юным тело:
на кресте твоя слеза косая
полупризрачно дождём блестела.
«мама, помнишь, я когда-то в детстве»-
ела сладкую большую землянику
здесь, на этом самом месте,
ты меня ругала в шепот, тихо.
«мама, здравствуй, я давно скучаю»-
задыхаюсь от нехватки текста,
буквы недомолвленно качаются
в воздухе могильном и нагретом.
«мама, ты прости меня, ты можешь»-
я тебя так редко вспоминаю
в этой круговерти злой и ложной
без тебя невыносимо сложно.
Уж стол накрыт, уже свеча – одна! –
Ждёт огонька любимой зажигалки,
Бокал чистейший жаждет без вина –
Тебе упрёком слабеньким и жалким.
Так долго мне сидеть, пока придёшь,
Французским пахнущий – духи «Поэма»...
Молчанья мне не выдержать, и ложь
Найдёт неисчерпаемую тему.
Двумя руками крепко обойму,
Прижмусь к тебе, почувствуй запах тонкий
Картошки с луком... Курицей в дыму,
И, может быть, замоченной пелёнкой
я буду пахнуть (памперсы вредны,
Особенно когда нехватка денег)...
Фиалочка родимой стороны
прекраснее, чем орхидейный веник?
Сомнительно... Нет-нет, о грустном – прочь,
Подарки мне всегда немного свыше...
Пейзаж в окне облагородит ночь:
Там гаражи, как Нотр-Дам в Париже,
Вздымаются громоздко, высоко,
Ячеистые, точно колумбарий...
Но как с тобой просторно и легко,
Неугомонный, невезучий парень!
Вечерняя традиция моя
Измарывать фломастером салфетку
бумажную (так песня соловья
утешила бы высохшую ветку),
Не прервана тобою... Что мне гром,
Что – скучный дождь, когда картиной чудной
Расплывшиеся буквы, не трудом
рождённые – привязанностью трудной...
В хрустальных завитках танцует солнце,
Рассыпавшись янтарным огоньком.
Изящны ножки из старинной бронзы,
И дно со сказочным морским коньком.
А ночью рядом с ней тоскует проза.
И преломляясь в гранях сотней слов,
В стекле находит вдохновенья дозу,
Ловя эпиграфы из разноцветных снов.
Над ней прочтут горячие поэты
Лиловые листы черновиков.
А у нее – ожог от сигареты,
И пепел незаконченных стихов.
Эпиграф:
- А в чем заключалась та лакмусовая бумажка отношений?
- Что?
- Ну, про кофе?
- А-а-а-а.Я это просто придумал.А вообще, главное, чтобы принесли два кофе.Понимаешь, тебе и себе.Это еще не означает настоящей любви, просто то, что отношения можно продолжить и совсем неважно превратятся они или нет в долгое и серьезное счастье.
(с)
***
Март был щедр: подарил долгожданную встречу.
Как похож на уютный он клетчатый плед!-
клетка с нежностью, с танцем под снегом в тот вечер,
клетка с грустью, а вот озорное "Привет!":)
Я такая: мне строить бы праздник из буден...)
И хоть в чашке на кухне мой кофе остыл,
под гитару пою я, что «всё ещё будет»,
и сама уже верю в размах наших крыл.
Я судьбу не прошу всё решить в одночасье,
Ведь всему свой черёд: март сменяет апрель...
У меня есть одна мини-формула счастья:
клетки пледа, камин и... два кофе в постель...)
Зелени земное покрывало…
Антрацитовые отблески росы…
Плеск волны у дальнего причала…
Алой ленточкой для девичьей косы,
Хрусталём, отсвечивает солнце…
И пролезет в мелкое оконце
Леской-змейкой молния из тучи,
Ель окутают дождинки серебром…
Ты запомни это лето жгучим,
Августа прохладу вспоминай с теплом…
Далеко-далеко, на окраине сна,
На границе меж ночью и утром,
К бирюзовому небу прибита луна
Золотыми гвоздями как будто.
И мерцает она в голубой вышине,
Над землёй ослепительно-снежной,
В предрассветной, пронзающей слух тишине
Созерцая покой безмятежный.
***
случилось что?
опять депрессии приметы:
в слезах платок,
и на вопросы нет ответа,
почти не сплю,
и что со мною, я не знаю...
люблю? люблю!
так почему же не летаю???
Душа в избе,
как старую одежду,
оставила измученное тело.
Душе до тела – никакого дела,
между избой и небесами между.
В земном аду, она – перегорела.
Страдала так, как небывало прежде.
И, до Земли ей – никакого – дела,
между избой и небесами между.
Касаясь звёзд, как свет она летела.
Пред ясным ликом Господа предстать.
Но – оглянулась, вдруг, и обомлела.
Там, на Земле страдать осталась Мать.
И повелел Господь,
в избу – ей – воротиться.
Чтобы в раю не мучилась она.
Душа, от счастья, пела песнь как птица.
А – в душу – над Землёй – метель мела.
В мозаике лоскутков
Кошкой мурлычет тишь.
Заснежены скаты пологих крыш
Кудрявее облаков.
Берёзовая печаль
Ровно гудит в печи.
Поёт на плите, закипев почти,
Душистый на травах чай.
Нетоптанная скрипит
Тропка: изрядно сед,
Проведать соседку идёт сосед,
Поэтому чай кипит.
Все имеет, как минимум, две стороны,
и запрет иногда кое-что разрешает,
а кому-то наличие нашей страны
неизменно давно и серьезно мешает.
Неужели не странно однажды решить,
что по воле всевидящего Всеблагого
ты ниспослан на землю убийством грешить
не такого, иного, другого, чужого?!
И не ведом покой ни тебе, ни ему,
ни ближайшим друзьям и ни дальним соседям,
и готовы на все – на суму, на тюрьму,
не живем – выживаем, не думаем – бредим.
Концентрируем силы, наносим удар,
получаем ответ, и хороним, хороним
недостойных подобных постигнувших кар,
не замысливших зла ни родным, ни сторонним.
Потому и мечтаю спокойно взглянуть
сквозь прицел я на их фанатичные лица.
Это, видимо, грех, это – выбор и путь.
И нажму на гашетку.
И стану убийцей.
А потом, уходя
В серебристую даль,
Где рассветы прозрачны
Как горный хрусталь,
Где в прохладной тени
Изумрудных берез
Отдыхает от зноя
Людская печаль,
Ты простишься со мной
По-хозяйски, без слов,
И взмахнешь на прощанье
Прекрасной рукой.
И когда ты почти
Растворишься вдали,
Я пойму, что не знал
Ничего о любви.
Авторучкой, найденной на дороге
О чем скорбишь, стило? Обретена хозяйка,
За кухонным столом по строкам погуляй-ка!
Горячий, свежий чай, как солнышко – лепешка,
Уйми ж свою печаль у нового окошка!
Твой тонкий ровный бег размерен и уверен,
Какой-то человек жалеет о потере.
Он обронил тебя, рассеян или болен,
А может, просто пьян от счастья или с горя.
Утешим ли, простим (не знаю, что – дороже?)
Струящимся, простым словечком, полным дрожи:
Напишется шедевр – дадим листочек лавра...
Да только эта дверь в пещеру Минотавра,
Где нам блуждать года бесцельно и бесславно,
В поту иль без труда, за бренным или главным...
Вот зеркало – взглянуть в пока слепые очи...
Пойму ль когда-нибудь, чего же ради почерк,
Цепляя потроха, заштопывает рифмы?..
Изношенность стиха уж непреодолима.
Когда приходит ночь, беззвёздная навеки,
Уже не превозмочь сознанья, что калеке
Весла не удержать, что в днище течь огромна,
Что крысою бежать и правильно, и скромно...
Забыта – дым столбом! – сигара догорела...
Так покидает дом душа, сжигая тело.
СорвалАсь.. накричала... устала...
Виновата..... бывает... прости....
И опять над платформой вокзала
КрУжит чайка – о ком-то грустит...
Успокоюсь... Вернусь...Всё сначала....
Встреча... Взгляд...Улыбаюсь: "Привет.
У меня? Всё нормально...Скучала..."
/Утонул в поцелуе ответ.../
***
Так бывает... мы все не безгрешны...
И хоть скрылся из вида вокзал,
Иногда нам нелишне, конечно,
Оглянуться и... дёрнуть «стоп-кран»....
Говорят, что перед смертью не надышишься...
Только я, всем поговоркам вопреки,
говорю себе: «да нет же, ты ослышалась!»
и хватаю жадно воздуха глотки.
Пусть твердят вокруг, что это не поможет мне,
и что я не в силах что-то изменить.
Я тону, но всё ж не отпущу соломинку,
улыбаюсь: я люблю дышать и жить...)
В этот час меня не мучают сомнения,
полной грудью кислород вдыхать спешу,
н а с л а ж д а я с ь уходящими мгновеньями.
Я упряма! И пока жива – д ы ш у !
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...370... ...380... ...390... ...400... ...410... 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 ...430... ...440...
|