|
|
Любовь к тебе...
Любовь к тебе – и рай и ад,
Огонь пылающий и пепел,
Она, как пуля у виска,
Как вихрь, что кружит в вечном вальсе.
То шумный ливень или град,
То словно месяц тих и светел.
Любовь к тебе, как горсть песка,
Струится медленно сквозь пальцы,
Я умираю от страданья,
Вновь возрождаюсь для любви.
Боюсь, прекрасное созданье,
Как сон, исчезнешь ты вдали.
Я остаюсь частицей малой
Того, что в мире ты была,
И я хмелею, как бокалы,
Те, из которых ты пила.
Ты – зелёное облачко,
Ты – квадратное яблочко,
Без ступенек по лестнице
Сумасшедшая вестница.
Проще он, чем оладушек,
Обожатель молодушек,
На клеймо греховодника
Нет азартней охотника.
Две мелодии странные...
Заполошные струнные...
Скрипки, радуясь, каются,
Судьбы в круг замыкаются.
Дождь по крыше стучит монотонно,
надо в лампе прибавить огня,
обещает ночь быть бессонной,
продолжая бессонницу дня.
Мы оплакали нашу разлуку
до того, как настал ее час,
и то вальс, то осеннюю фугу
непогода играет для нас.
Помнишь ли ты
радуг цветные мосты,
дом над рекой,
вечера свет золотой?
Если станешь ты ветром бездомным,
обещаний своих не храня, –
где, в каких поднебесных притонах
отыскать я сумею тебя?
Если я стану небом высоким,
беспредельностью души маня
всех отчаянных и одиноких, –
как тогда ты обнимешь меня?
Ждать будешь ты
знака упавшей звезды,
век зря прождешь –
звезды не падают в дождь.
Дни проходят, минуют и ночи,
и не стоит об этом грустить,
кто-то скажет из нас между прочим:
"Умирать не страшнее, чем жить..."
Время тает неслышно по кругу,
и на улице дождь приутих...
Я увижу в окне твою руку,
отпускающую мне грехи.
Плачешь ли ты?
дождь размывает черты.
Плачу любя,
Бог да хранит тебя...
***
Я тебя провожу на абтобус
и вернусь в этот сумрачный мир,
чей дремуч незапамятный модус –
дым печной и дощатый сортир.
Волчий угол тайги уссурийской,
огорожен чугунным литьем
неприкаянной жизни российской,
дремлет в мнимом величье своем.
По тропинкам змеится поземка,
и царапает снежный репей
в переулочных синих потемках
бельмы желтые волчьих очей.
Их, незрячих, резную оправу
колошматят крутые ветра,
рвут на клочья плакатную славу
и несут по задворкам – канавам
в черемисско-берложье «вчера».
Я вернусь на заснеженный мостик...
Как во сне безмятежен откос.
А душа занемеет от злости,
от холодного приступа слез.
И покажется: это – навеки.
Будут вечно снега глубоки.
Будут мертвы великие реки.
Будут мерзнуть в снегах городки.
Изболюсь, изведусь…
В безысходной тоске зарыдаю.
В одинокой постели в подушку-подружку уткнусь…
По ночам за здоровье твое я молитву читаю,
А на людях припрячу тоску свою – и улыбнусь!
Белым снегом Зима замела наши стежки-дорожки
И сугроб у березки, где ты признавался в любви,
Но, как будто сквозь стон и туман и сквозь жгучие слезки
Теплый шепот и всхлип…а быть может роса от реки…
Ты приходишь, как сон и сквозь марево профиль твой вижу.
Только хлопьями снега твои припорошит следы.
Я случайно твой голос родной, но далекий услышу –
Это раненой чайки доносится крик от воды…
Для других отцвела, серебрятся на косах сединки
И густой пеленою осенний туман впереди…
Только как-нибудь ночью тихонько войди и слезинки
Ты губами своими с промокших ресниц собери.
Засвечусь, как еще никому, никогда не светилась!
Запылает закат, вспыхнут в сумраке дня небеса!
А Весна в подвенечное платье уже нарядилась
И на сердце все льдинки-снежинки растопит она!
Изболюсь, изведусь…
В безысходной тоске зарыдаю…
Не ждать твоих звонков, но жить надеждой,
Слегка грустить, печалиться слегка,
Писать стихи, стать мудрецом, невеждой,
Спокойным, словно горная река,
Стать рубищем, пурпурною одеждой,
Колючкою верблюжьей средь песка.
Стать веткою ольхи, пылинкой, светом
Далёких звёзд. Пасть капелькой дождя
В твои ладошки. Жёлтым пыльным летом
Шмелём натружено гудя,
К тебе лететь. Уснуть перед рассветом,
Но прежде, чем в беспамятство уйдя,
Стать жертвой неприличный сновидений,
Увидеть свет, увидеть в нём тебя,
И там, в тиши случайных совпадений,
До колик, до отчаянья любя,
Уткнуться лбом в округлые колени
И замереть, рассудок свой губя.
В зелёном море солью раствориться,
Забыть значенья слов, звучанье фраз,
Стать камнем, вольным ветром, райской птицей,
В любви признаться в двадцать первый раз,
Шутом гороховым по лестнице скатиться
Услышав равнодушный твой отказ…
Монохромное небо в унылых тонах
Словно осень дождём рыдает,
И сиреневый сумрак в рассветных горах
Летний джаз налегке играет.
Уже выцветших ливней сухой аромат
Пронесётся, земли касаясь,
И, наверно, на шаг он вернётся назад,
Навсегда с тишиной прощаясь.
Пробудится от сна бесконечная даль
В золотистом сияньи Феба,
Упадёт лепесток, разобьётся печаль
Об углы голубого неба.
Сугробов надуло ветрами до крыш.
В замерзшем пруду спит лягушка-царевна.
Здесь нет благодати да глади, но тишь
И глушь здесь такие, что страшно...Деревня.
Пылятся в чулане хомут и узда:
Каурка издохла, заглох колоколец.
Лишь торит тропинку в сугробах нужда:
Седая Варвара бредет на колодец.
Искусно ее было сшито пальто,
Да нынче изношено, молью побито.
А ей – все едино: "что – воля, а что..."
Старик – на погосте, разбито корыто.
Что – дождик, что – ведро, что- колкий снежок,
Ей все неотвратной бедой отзовется.
И снова скрипуче и хрипло: "Должо-о-ок!"
Со скрипом бадейки ползет из колодца.
Бесстрастного страх не изменит лица:
Все лиха, все грозы стряслись над Варварой.
Уж ей ли страшиться той сказочки старой,
добраться бы с ношей живой до крыльца.
Да Муське (душе разъединой-одной
на всем белом свете!)- тех щец, что прокисли...
А небо смеркается над головой,
А снег все летит, неотвязный, как мысли.
И горбят заботы, как ведра с водой
На черном от века ее коромысле.
Снова иду один,
курю. У сентября
есть бесприютный сын,
и это я.
И развивается вслед
мне, как петля,
шарф на тонкой шее,
даренный от тебя.
Шаг. Не мешает мне
ни календарей срок,
ни приглушенный звук не-
промокаемых ног.
Осень. Уже под стать:
почта и роспись рук
вновь, выписку написать
на абонемент разлук.
Это, увы, не сюрприз
мне от разлучных сумм,
это лишь вычет из
нежных тобою дум.
Русские белые,
русские красные,
кто вы, железные?
Кто вы, напрасные?
Русские красные,
русские – белые,
что вы, безумные,
с Родиной сделали?
Пашни погостами,
сплошь засугробили.
Ради — ГУЛАГОВ,
Рассею угробили.
Храмы порушили,
и обезглавили.
Колокола на вождей,
переплавили.
Сколько загублено,
скверной измазано.
Но никому – ничего,
не доказано.
____
Русские левые,
русские правые,
не возвышайтесь,
над – грозной,
державою.
Родины – суть,
не корыто, не жбан.
Взыщется кровь,
воровство и обман.
В море бездонном,
не меряйте – дна,
вас – как песка,
а Россия одна.
Будьте вы правыми.
Будьте – вы левыми.
Только не красными.
Только – не белыми.
Сдует вас – буря,
пыль на паркете,
если забудете,
сукины дети.
Октябрь 1993г.
Не возьмут ни ласка, ни сладкая корка.
Не проймут ни окрик, ни шпора, ни кнут.
Укатали Сивку крутые горки,
нынче наша Сивка ни тпру, ни ну.
Ямы да ухабы дороги древней
ведут в деревню за полем-леском.
А живет в деревне одна Сергевна,
Третий день Сергевна лежит пластом.
Не то что – до ветру, нет сил прошамкать
молитву Угоднику...а дни все идут...
Смотрят на Сергевну с красивой рамки
грамоты Почетные за Ударный Труд.
Бесконечные силы вращений
Соберут по пылинке наш путь,
Чтоб при встрече искать утешений
И друг другу в глаза заглянуть,
Чтобы мир стал родным и огромным,
И послушным созвучью сердец,
Подарив на поляне укромной
Нам, влюблённым, цветочный венец.
Тёплых звёзд серебристые нити
Ниспадают на кудри берёз.
Эта ночь волшебства и открытий
Озарила сиянием рос.
А наутро белеющей гладью
Манит озеро чистой водой.
Принимая святую прохладу,
Мы ладони сложили ладьёй…
***
Постарайся меня не тревожить,
Не будить моей сонной души.
Рано утром уйди и в прихожей
(Не забудь только!) свет потуши.
Я боюсь этой желтой полоски
Из-под двери, как будто за ней
В пустоте ледяной и громоздкой
Умер кто-то из близких людей.
Я проснусь: будет поздно и шумно.
Испугаюсь. Вскочу. Побегу.
И уже не успею подумать,
Как я жить без тебя не могу.
Есть всё-таки в русских селеньях,
Помимо девчонок и баб,
Другой контингент населенья,
Что полом и выпить не слаб.
Понятно, у нашего брата
Досуг, против женского, груб:
Сравните горящие хаты
С пожаром гортаней и труб…
У женщин головки забиты
Хозяйством, уборкой, детьми…
А наши «козлы» и гамбиты?
- Не сахар, не мёд, чёрт возьми!..
Вы, дамы, меня извините
По поводу тех же «коней»:
Попробуйте остановите
Спешащих к машинам мужей…
Закончу я стихотворенье
С поэтовой лёгкой руки:
Есть женщины в русских селеньях,
В которых живут мужики!..
Я знаю, я тебе дороже,
Нет, не сегодняшняя, – та :
Чуть-чуть добрей, чуть-чуть моложе,
Без горьких складочек у рта,
Без шутовского преклоненья
Перед тобой, скрывая грусть…
Всё, что ты скажешь, без сомненья
Давно я знаю наизусть.
Нас не спасают даже ссоры
От быта мелочной возни.
Так уходи! – Ни слёз, ни вздора.
Свобода – вот она, возьми!
Не удержать былую радость.
Теряю дням бесцветным счёт.
Всё кончено, как ни старалась.
Сквозь пальцы радуга течёт…
***
Еще осталось три штуки «Винстона»
И три поездки, и сто рублей.
И в лампу лампочка сегодня ввинчена,
И что еще?...да, и куплен клей
Для босоножки. А ты – что думаешь? –
«Судьбу – с судьбою и с жизнью – жизнь»?...
Оставь на рифму юницам-юношам,
В одной-то туфле не побежишь.
Смотрю с балкона. Внизу неистово
Грохочет улица. Жара. Зенит.
Еще осталось две штуки «Винстона»
И тихо-тихо старушка спит.
Ей все желают выздоровления.
Спи, пиччиола моя, бай-бай.
Храни, темница, свое растение,
Ничем тревожить ее не дай.
За этой дверью, покрытой перхотью
Надежд недужных и ломких мук
Пускай таится лягушка Эсмарха,
Недвижный, виснет в углу паук.
Пускай стенаний остынет перекись,
И злость скукожится взаперти.
Здесь бесприютность и муки склеились.
Спи, страстотерпица моя, спи.
За дверью тени шуршат таинственно.
А зной стекает с бетонных плит…
Еще осталось пол штуки «Винстона».
Двенадцать тридцать. Иду. Кричит.
***
Вечер мой, ты ненастен и черен
Дождь и ветер, а звезды не в счет.
Лишь со стенки поленовский дворик
Мне о солнечном счастье поет.
Ах, да было ль оно, хоть у той вон,
Что всегда – то с метлой, то с ведром?...
Но опять в этот дворик спокойный
Я иду за каким-то добром.
Что бы делала там – я не знаю…
Шла бы так же, куда повелят.
Иль крапивой за ветхим сараем
Хоронила бы глупых цыплят.
Иль тянулась телегой скрипучей
За послушным каурым конем.
Над забором зеленою тучей
Висла б. Сохла б исподним бельем.
Той метлы хворостиной последней
Я швыряла бы сор по углам.
Иль нарядной ходила б к обедне
По горячим белесым пескам.
Деревяшкой, ромашкою квелой…
Я была бы довольна судьбой…
Только б вечно стоял над Николой
Полдень солнечный, свет голубой.
Только б здесь, на арбатских задворках,
Всей замшелой Руси посреди
Шла бы радость в платочке, в опорках…
Что ж ты, дитятко, плачешь так горько?
Все еще впереди. Впереди...
***
Это было когда-то, не помню когда –
Я ходила на ключ за водой.
И была леденее январского льда
Та вода под сосною седой.
Волосами свисали косматые мхи.
На стволе каменела слюда.
Смоляные лодчонки сухой шелухи
Уносила беглянка-вода.
Всей дремучестью хвойной от суши и зла
Свой родник укрывала она.
Я такой же дремучей и верной была,
Как и эта седая сосна.
Молчаливость моя ей была по душе.
И, хрустя муравьиной трухой,
Я несла в золотом берестяном ковше
Ледяное питье с шелухой.
Губ зовущая алость,
ласка слова атласна...
Как у вас получалось
убежать от соблазна?
Я для вас отрастила
шейку, ножки и крылья,
чтобы их опалило
жарким пламенем гриля.
Кто бы съел без остатка,
чтоб себя не жалеть мне?
Ах, как больно и сладко
жить монашкою ведьме!
Он преклонялся, как пред божеством,
Влюбившись в изваяние... Немея,
Он верил, что возможно волшебство,
Но: «Если не полюбит Галатея?..»
Он статен был и молод, и красив:
Но зеркалу довериться не смея,
Он думал, что угрюм, сутул, плешив…
– А если не полюбит Галатея?..
И в мастерской своей без сна он жил,
Не знал, что за окном весною веет –
В сомненьях мучался, лишаясь сил:
– А если не полюбит Галатея?..
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...360... ...370... ...380... ...390... ...400... 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 ...420... ...430... ...440...
|
