|
|
«Я помню» чудную котлету,
её отведал по билету
полубезумной лотереи,
болтаясь на заплате реи
трофической разбитой лодки
с замятым словом правды в глотке,
но оказалась та котлета
обрывком жалким эполета,
полученным за выкат лет …
любви … не ешьте Вы котлет.
Складка на чёрной сумке хранит отражённый свет.
В комнату входят сумерки, в комнате тишина.
Спрятан в густеющем воздухе важный и злой секрет,
Здесь не нужна отмычка, тайная дверь не нужна.
В зеркале отражается пара простых вещей:
Шкаф с приоткрытой дверью, полка усталых книг.
Он мне не больно нужен, этот секрет ничей –
Что же к стене невидимой жадно я так приник?
Это дрожанье лампочки или тревожный sos?
Жёлтая бьётся бабочка, но ты не спасешь меня.
В комнату входит музыка, торжественная до слёз,
И вижу я складку черную светящегося коня.
Тает крупная соль
и становится сладко-прозрачной
вянет зелень
однако ещё не успела завянуть
крошки хлеба лежат на столе
неподвижно
свежо
и невзрачно
отдыхающий солнечный блик от окна
осторожен
в любую минуту готовый
отпрянуть.
Капает сок с помидора
ничем
не нарушая беззвучность
мокрый нож на столе отдыхает
от дел кровожадных
я стою
не дыша
забывая себя
да и голода
злую докучность
и никак не могу
наконец-то решиться
и разрушить
волшебный покой
откусив помидор
словно варвар
трусливо
и жадно...
Давно ли всё это было:
На смерть золотые оды...
И чёрное не забыло:
Как лёд родовые воды.
В леса полетит синица.
Потом затоскуем сами.
И чёрное разродится
Травою, листвой, цветами,
И солнышко апельсином,
Что день – то крупней и слаще,
По скатерти ярко-синей...
Всё так, и никак иначе.
И кончится этот праздник
Застольем, как стих, раздольным.
Но счастье едва поблазнит
Иль поцелует больно...
Исчезнет золото года,
Как будто его проиграли...
По кругу живёт природа.
Лишь мы живём по спирали.
На руку опустилось пёрышко,
Сверху, из ниоткуда.
Стою и жду чуда.
Но вот же оно – чудо.
Ах, сколько красивых пёрышек
Имел я в распоряженьи...
Но это прошло время.
Круженье? Держи круженье.
И вот я кружусь в воздухе,
Как пёрышко, как столетье.
Да нет же меня на свете,
Нету меня на свете.
Собака, порвавшая голубя,
Тычется в перья мордой.
Мир ни живой, ни мёртвый.
Папа, лежишь ты мёртвый.
И пёрышко сжатое, сжатое,
До крови хрустит в руке.
Без крыльев – и налегке.
Без крыльев – и налегке.
Комья снега в лицо земли
Сыплет злое веретено.
За форпостами корабли
По команде идут на дно.
Обнесенный забором край,
Где кручу вхолостую жизнь,
Не пускает впередназад –
На заставах сугробы гильз.
Просыпаюсь с ударом бомб
И живу от стены к стене...
Это стынущий полигон,
Позабытый в чужой войне.
Зеркало – изрядная затея!
Злится пред зерцалом обезьяна,
Зад свой, изловчившись, лицезрея,
Но лишь злато сзади без изъяна.
* * *
Переведу ручья журчание – в слова,
Скота бредущего мычание – в слова,
Но стих, что спать не дал мне ночью снова,
Перевести я не умею в слово.
Переведу небес блистание – в слова,
И беззаботных птах порхание – в слова,
А как язык, убогий и увечный,
Перевести в понятные всем речи?
Переведу сердец слияние – в слова,
И глаз влюбленных понимание – в слова,
Но мысль свою, рожденную в бреду,
Как ни стараюсь, не переведу.
Я встаю на руки,
И всё осыпается:
Деревья, небо, трава.
Но только ребенок
Не просыпается,
И к солнцу летит кровать.
Улыбка печальная
Ниточкой тоненькой
На спящем его лице.
Малыш, ты случайно
Не видел сомика,
Идущего на концерт?
Когда всё вверх дном –
Мудрено напутать ли
И выйти не там, а здесь?
Твой маленький дом
Облака окутали,
И рыбы снуют окрест.
Но ты нерешительный,
Маленький, узенький.
Ты пленник бумажных фей.
Надменные зрители,
Детская публика
В сто раз умней и честней.
И сон твой чудесный
В сто раз прекраснее
Моих перевёрнутых фраз.
Ты умный, ты честный,
А мы несчастные,
Малыш, помолись за нас.
Каждый раз, слыша эти шаги,
Я просыпаюсь и жду.
Шарик волшебный ты на руке береги,
Не пропади.
И если в истерзанной снами и вымыслами груди
Ты услышишь звезду –
То встань и иди.
Эти шаги как маятники на часах –
Так тяжелы.
И если ребёнок с улыбкою на устах
Шарик возьмёт,
То в нём ты увидишь себя, прикоснёшься – и вот,
Из медленной мглы
Кто-то звезду зажжёт.
Это традиция верить в последний мир,
Даже сейчас,
Когда, просыпаясь, чувствуешь: нету сил
Снова уснуть.
Ты скажешь ребёнку: уйди, и прости, забудь:
Из тающих глаз
Кто-то продолжит путь.
Брейк танцую я весёлый
Улыбаюсь, наслаждаюсь
Танцем этим молодёжным
Энергичным, романтичным
На руках хожу украдкой
Волны исполняю телом
И трясу кистями рук я
Очень быстро словно робот
Баянист мне помогает
Музыку играет звонко
Чтобы было веселей мне
На башке вращаться быстро
Эх, удачно я родился!
Хорошо, что в наше время!
Ведь лет сто назад, наверно
Не было Брейк – танца вовсе!
Срывается с ветки лист.
Сидит за столом человек.
Он медленно падает вниз:
И человек, и лист.
Он руки свои раскрыл,
Коснулся пальцами век,
Он медленно, медленно плыл
И медленно, медленно был.
Касается лист земли,
И вспыхивает земля.
Внутри человека болит –
Что именно, говори.
Вокруг тополя, тополя...
От соли глаза горят.
Все было совсем не зря.
Все было почти не зря.
И человек встаёт,
Выходит в горящий двор
И первый, случайный лист
Берёт с земли наугад.
А время сорвалось вниз
И тихо плывёт, плывёт.
Идет человек назад
И тихо чему-то рад…
Посмеявшись над глупой мечтой,
мы живём, как живёт, скажем, червь,
ибо как же исполнится то,
что не знает – исполнится чем?
Я поспорить могу на пари,
что горб истин собою томим, –
как узнать нам другие миры,
если сами неведомы им?
Мы вдогонку пеняем судьбе,
но ее ухмыляется лик, –
как полюбит нас то, что в себе
полюбить не умеет других?
Но не Мебиус гений петли,
коль сбывается то, чего нет,
если жителей этой Земли
только тьма и выводит на свет.
В означенной осмысленной стране,
Где каждое движение – как символ,
Как чёрточка на каменной стене,
Где всё так значимо и всё – невыносимо,
Где зонт раскрытый означает дождь:
Не больше – и не меньше. И не больше.
И дождь идёт. И ты под ним идёшь
И в дом заходишь. И тарелку моешь.
А после – вешаешься. Ангела спроси:
К чему я здесь? Что знаешь ты об этом?
Но ангел промолчит. И нету сил.
И ничего в движенье этом нету.
ОН
машет, скачет,
Кричит, кричит
И на бумажках
Строчит, строчит,
Потом ушами
На телефоне
Висит…
Пот, это всего лишь пот,
Талая вода из подмышек,
Страха пот,
Волнения пот
И предвкушения пот.
Он дышит-дышит-дышит.
Глаза его,
Секундной стрелкой обратясь,
Вращаются, смеясь,
И вытекают от любви,
И мысль чудовищно смердит,
И лампочка свистит,
А сердце...
Сердца нет уже давно,
Оно сбежало, сквозь окно
Пробив свой путь,
Теперь несет кому-нибудь
Свое тепло и ищет грудь,
Чтобы в нее нырнуть,
Уснуть,
Меж ребер отдохнуть.
Дома наскакивают на
Соседние с собой дома.
Вопль, вопль, вопль из дверей,
Из ставней, шкафов и щелей.
Он покидает горизонт,
Летит над тающим мостом,
Над исчезающей рекой,
С ума сходя с самим собой...
ОНА,
Со счету сбившись от помад,
От туши, страха, бигудей,
От лака для ногтей,
От центрифуги, где, крутясь,
Летает все, летает вся, –
Там комната, где лопасти зеркал
Крушат столы, ковры, диван;
Волос сплошная кутерьма,
Бровей предательский изгиб
И декольте предсмертный хрип;
Там, где часы стоят все сразу
Который год на месте на одном;
Так как же тут не опоздать? Потом
Придется плакать час за часом...
А, может, нет,
А, может,
Все
Путем
Пройдет?
Лишь телефон
Молчит, скотина, словоглот,
Холодный, белый, как сугроб,
Уверенный, что всех переживет.
Ее несут, ее несет
Вперед. И дверь
Забыла на замок…
И вот
Опаздывает
Ровно
В срок
В Вене Гретта
винегрет
в вине греет
На пальме растет кокос.
Туземка целует взасос.
Не будет ли папирос?
Луна опрокинута вбок.
Хорош контрабандный табак.
Пожалуйте коробок.
Гори, спичка, гори.
Умри, красотка, умри.
Что хочешь мне говори.
Глаза твои бирюза.
Нависла над нами гроза.
Никак не могу назад.
Какой был ревнивый муж,
Какой был холодный нож.
Таити! Ну что ж,
Ну что ж…
«Сегодня многих тревожит тема души… Странно…»
Из комментариев к стихотворению Георгия Чернобровкина «Всё преходяще…»
Сегодня многих тревожит тема души…
Странно…
Ведь казалось бы: столько прекрасных есть тем,
напиши
о них славно
и пребудет с тобою во веки веков
слава.
Только тема души
погребёт под собой и задушит,
как Помпеи –
Везувия лава…
И Везувия пепел
строками наших стихов
опускается плавно
о душе...
…это кажется главным...
Это кажется вечным и верным,
как глаз Зверобоя и Римское право,
нам, уставшим и нервным,
нам, пишущим слева направо
бесконечно бессмертные строки
на тему бессмертной души
в окружении смертной, телесной оправы,
для которой положены кем-то конечные сроки,
но, право:
почему-то уверены мы,
что покуда читаем и пишем
о душе и её ипостасях, которые выше,
чем коты, облака, самолёты,
чем мира хрустальная крыша,..
…сами мы не умрём в предрассветной печальной тиши…
Это вовсе не странно:
(хоть и чуточку страшно)
тревожиться темой души.
Восславим, о други, приятные запахи пищи!
В тугом колыханье супов и урчании шкварок,
Горячем шкворчанье котлет и бульбульканье масла
Таится великая сила суставов и мышцев,
Секрет остроглазья и ухонетленности тайна,
Блаженство чудесное носа и гибель гастриту.
О, как бесподобны кусочки вчерашнего хлеба!
О, как неизбежны картошка и листья капусты!
И сочного мяса манящяя дивная мягкость,
И комья сметаны, в кипящем борще растворенной!
Уже ль мы не вспомним лихие минуты застолья?
И голос желудков, и хруст челюстей сладкозвучный,
И сальные руки, и в такт шевеленье ушами,
И нежное чавканье губ, бесконечно любимых,
И скромное пуканье под благовидным предлогом.
А как глубоки разговоры над миской салата!
В скрипение вилок вплетаются мудрые речи
О пользе жульенов, суфлей и других мармеладов,
О крепко заваренном чае и белом какао,
О странных последствиях внутреприема шпината,
О бедных французах, не знающих вкуса пельменей,
О черной икре, дорожающей с каждым столетьем
И сто раз о том, что неплохо бы кушать поменьше.
Глумитесь, гурманы, над тем, кто не в силах осмыслить
Еды скрупулезность, глумитесь и будете правы,
Меж тем, как язык и кишечник, аппендикс и почки,
Желудок и зубы, и столб пищевода, и глотка
Для вас исполняют свое многотрудное дело!
Жизнь – печальная страна,
Мы в ней – лица без гражданства.
Поражение в правах –
Как основа государства.
Таможня добро дает,
Под ноги швыряют глобус.
И по жизни нас везет
Туристический автобус.
За стеклом – прекрасный вид,
Но маршрут без остановок.
Впереди с косою гид
Ухмыляется, подонок.
Вставка вместо припева:
(хором, но явно слышен голос Владимира Вольфовича):
Однозначно, подонок, однозначно!
Время – пламенный мотор,
Гонит адскую машину.
Сердце – старый паникер,
На дороге чует мину.
Жизнь – забытая страна,
Плоским стал волшебный глобус.
С края сиганул во мрак
Туристический автобус...
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...340... ...350... ...360... ...370... ...380... 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 ...400... ...410... ...420... ...430...
|