На дворе – мороз, ветер и Масленица!  

Масленица, так масленица. Блины пекли всю неделю, и погулять можно в субботу. А гуляем где? Правильно – у реки, на самой большой городской площади, у Вознесенско – Преображенского храма и памятника воинам, павшим в Отечественную войну. До настоящего апофеоза – сжигания чучела зимы не дождались: замерзли и пошли домой есть блины и прочие кулинарные изыски.  

Выпивали мы как-то с соседом, с Аристархом Львовичем. Он мне и говорит:  

- Ваня, вот тебе уже тридцать почти, а карьерного роста нет у тебя. Это имя твоё мешает росту карьерному: простоватое оно, не приподнимает тебя над толпой. Я вот фамилию поменял с Синюшкина на Синюшкица, через три года уже старший инженер, а ещё через пять – ведущий. Прикинь! И всего из-за одной буквы!  

Ну, мы с ним ещё по сто пятьдесят налили, а потом смотрим, времени – одиннадцать утра, а в субботу все госучреждения работают: успеем всё за сегодня провернуть. Ну, и пошли в ЗАГС. По дороге обсудили, что на что менять будем. Мне французский вариант очень понравился: Жан. С таким именем хоть к девчонкам, хоть в начальство – везде покатит!  

В ЗАГСЕ две женщины, с лица почти одинаковых, на нас посмотрели и говорят:  

- Пьяных не обслуживаем! Покиньте помещение!  

А кто тут у нас пьяный-то? Это с пол-литры на двоих пьяные? Так, выпивши немножко. Почти час ушел, чтобы их убедить. Надселись убеждавши-то, что мы только выпивши. Но убедили. И только они согласились, мы…:  

- А где у вас написано, что выпивших не обслуживать? Покажьте!  

Правила вместе пролистали – ни словечка об этом. Так-то! У Аристарха Львовича опыт – о-го-го! С ним даже бабки у подъезда уже не спорят.  

Женщины скисли совсем и говорят:  

- Ну, и что желаете? Расписаться? Развестись?  

Это они нас за педиков приняли, во как! Я их успокаиваю:  

- Вы нас неправильно поняли. Мы, собственно, всем естеством неотвратимо и сугубо за нормальные отношения. Чтобы каждому мужику – по бабе, а бабе, естественно, по мужику.  

У женщин глаза забегали. Это они что, за насильников нас…? Да какие ж мы насильники после пол-литры? Мы же её ещё пивком полирнули.  

- Женщины, – говорю,- мы, собственно, не жениться, не разводиться, не иное чего. Трансплантация нужна!  

Они совсем с лица спали. Чувствую, ну недопонимают!  

- Имя, – говорю, – трансплантировать себе хочу другое. Не желаю, – говорю, – Иваном числиться, желаю быть Жаном. Чтобы как у французов, значит, у лягушкодавов этих!  

Вижу, отлегло у них.  

- Ой, не знаем даже! Ну, ладно! Заявление пишите. Это ж вам ещё в паспортный стол успеть надо….  

О-хре-неть! А ещё говорят, что волокиты канцелярской меньше стало. Не! Всё, как в прежние времена!  

Аристарх Львович меня «под крыло» взял: заявление сам писал, с фотографией и с паспортным столом созвонился – женщины и машину нашли, чтобы нас туда-сюда возить, я только расписываться успевал. Все заведения в субботу до шестнадцати, а в пятнадцать сорок три у меня уже новый паспорт. Оп-паньки! Человек разумный, обновлённый: Жан Степанович Митрофанов. Надо бы было для большего эффекта ещё и отчество поменять, да неудобно как-то от отца отказываться.  

Теперь вот сижу третью неделю, жду повышения.  

Не знаете случаем, у сантехников какой на этот год карьерный рост?  

- Ещё вина, я сказал! Какое тебе дело до того, что подумает госпожа Эльза?!  

Вито стукнул пустой кружкой по столу и, когда хозяин, прихрамывая и покачивая осуждающе головой, кинулся к бочонку, обвёл заведение угрюмым взглядом. Посетителей было предостаточно, но никто не повернулся на начинающийся скандал: боялись. Вито пьяно усмехнулся:  

- Поторопись, хозяин! Если бы все в своей работе были так медлительны, наш старый Кобленбург остался бы без жителей, а я – без заработка. Поторопись! Жёны заждались нас под пуховыми одеялами! А, что скажете, горожане?  

Ответа не было, но Вито и не ждал, что кто-то поддержит разговор: все боялись!  

Его боялись уже два десятка лет, с тех пор, как Вито унаследовал место отца, палача славного города Кобленбурга. И два десятка лет Вито, обращаясь к горожанам, даже соседям, говорил только сам с собой.  

Пятьдесят два шага по городской площади от погребка до костёла. Сорок ярдов от распутства до святости. Сорок ярдов пути в полупьяном беспамятстве. Этот путь Вито прошёл бы даже с закрытыми глазами. Два десятка лет Вито ходит одной и той же дорогой: к полудню – на площадь, после работы – домой. Весь Кобленбург для Вито – только эта дорога. Когда-то Вито задумывался: почему в спокойном Кобленбурге каждый день, кроме воскресного, есть работа для палача, уже и помост не разбирают, как когда-то давным-давно…. Теперь ему всё равно. Работа есть работа. Нельзя много думать, когда у тебя на шее больная жена. Теперь ему за пятьдесят. Трудно искать другую профессию, когда стареешь. И чем плоха работа палача? У него хороший дом в каких-то ста ярдах от площади. Многие богатые купцы хотели бы жить в центре города. Только члены магистрата и самые знатные горожане могут позволить себе роскошь жить в центре. Да! Только самые знатные. Он, Вито, не знатный горожанин, но он себе это может позволить!  

Стоп – костёл! Отсюда начинается его улица. Вито оглянулся назад. Тихо. Ещё не темно, но тихо. Площадь пуста. Вон он, помост напротив магистратуры – его рабочее место. А дальше, по кругу, винный погребок и костёл – его Дорога. Зайти в костёл, что ли? Никогда не заходил, но сегодня – день особенный. Особенный, хотя и обычный. Нет уж, лучше к Эльзе, заждалась наверное, бедняжка. Сама Дорога мимо костёла очистит его душу. А не очистит – плевать! Всё равно всем палачам гореть в аду!  

Эльза, Эльза! Безумная Эльза! Любимая Эльза! Ещё почти восемьдесят ярдов, сто шагов по узкой улочке под горку. Совсем легко. Потом лестница в семь ступеней и ещё два десятка ярдов до дома. Рядом. Жди, Эльза! Ты всегда ждёшь своего Вито. Вито снова сядет радом с твоей постелью, бережно возьмёт узкую холодную ладошку своими корявыми лапищами и будет говорить, говорить, говорить…. Уже два десятка лет Вито говорит в пустоту: никто ему не отвечает, даже Эльза. Двадцать лет у постели безумной параличной жены. Эльза не может ходить с тех пор, как он впервые заменил отца, а их единственный сын проклял его и убежал из дома. Кто из них, сын или отец виноваты в её болезнях? Когда молитва соединяла их перед Богом и людьми, Эльза знала, что судьба сына палача – быть палачом. Может быть, тогда это казалось делом далёким и не окончательным? Но сын палача – будущий палач. Как сын купца – будущий купец, а сын кожевника – будущий кожевник. Как ни крутись, судьба детей – Дорога отцов.  

Эльза не верила!  

Его сын не верил!  

Что изменилось от их неверия?  

Судьба не прощает непокорных!  

Вот они, ступени. Вон он, их Дом. Дом, из-за которого он не может сойти со своей Дороги.  

Эльза, бедная Эльза, что рассказать тебе сегодня? Может быть про то, как члены Совета подрались из-за способа казни? Как летели на землю парики и рвались рукава? Глупые: смерть есть смерть. Неважно, как ты уходишь, важно, как долго и как тяжело. О, в этом Вито был большим мастером! Повешенный мог четверть часа дёргаться в «медленной» петле, четвертованный час не умирал на плахе. А уж мелкие воришки, которым он перерубал запястья, мучались годами и никогда уже не могли вернуться к своему ремеслу. Много секретов передал ему отец, многому он научился сам, благо практики хватало: окрестности города кишели разбойниками, порой крестьяне поднимали на вилы налоговых чиновников, сюда, прослышав о богатствах горожан, постоянно наведывались воры и воришки, мошенники и авантюристы. К чести сказать, Совет обеспечивал гражданам более-менее спокойную жизнь. Правда, работы у Вито не уменьшалось. Зато для запугивания преступников изобретались всё более страшные кары. И каждый полдень, за исключением воскресенья, дня молитв и раскаяний, все граждане должны были приходить на площадь и наблюдать за работой Высокого Суда, а в спорных случаях ещё и давать или не давать одобрение особым пыткам. И не было ещё такого, когда горожане не соглашались бы с Советом.  

Скрипят ступени. Нужно бы нанять плотников и заменить лестницу в комнату Эльзы.  

Нет, жена! Сегодня Вито расскажет, как визжал от бешенства сам Председатель, когда преступник вместо долгих мук умер так быстро, что даже не успел понять своей смерти.  

Вот что расскажет сегодня старый Вито своей Эльзе. Не скажет только, что сегодня на плахе был их блудный сын, непутёвый сын, сошедший с Дороги сыновей.  

Б.Д. Сподынюк. 

Я ДОМ И ЛЮБОВЬ. 

Повесть. 

У каждого мужчины наступает период, когда он начинает мечтать о своём доме. Особенно, это ярко выражено у тех, кто родился и вырос при советской власти. И как только не старались идеологи коммунизма выбить из головы советского мужика эту мечту, ничего у них не вышло. Казалось бы, у мужика есть квартира, в квартире мебель. И то и другое, по тогдашним меркам, довольно хорошее, но в голове и сердце его зреет и достигает своего апогея мечта о своём доме, саде вокруг него. Эта мечта полностью завладевает им и наступает момент, когда мужчина сначала робко, а потом всё настойчивей начинает работать над претворением своей мечты в реальность. Видимо, поговорка о том, что мужчина должен в своей жизни построить дом, посадить дерево и так далее по тексту, появилась не на пустом месте. Вот и у меня, под самый конец двадцатого века, начала осуществляться эта мечта. 

Кстати, разрешите представиться. Я – Орлов Платон Михайлович, инженер механик автомобильного транспорта, директор довольно крупного автохозяйства. Мне исполнилось сорок пять лет. С женой, прожив двадцать пять лет и, выдав дочку замуж, мы решили разойтись, так как оказалось, что мы, абсолютно, разные люди и нам вместе неинтересно, но до сих пор сохраняем дружеские отношения. Она ушла к маме и с ней жила до самой её смерти, я остался в родительской квартире, которую получил в наследство после их смерти. В общем, вы прекрасно понимаете, какой образ жизни вёл сорокапятилетний холостой мужчина, имеющий квартиру, высоко оплачиваемую работу, служебный и личный транспорт. 

Да, вы абсолютно правы. 

И если учесть, что по своему характеру я человек общительный и у меня море друзей, то можете быть уверены, что двери моей квартиры не закрывались для них не днём ни ночью. Я, наверное, окажусь не очень оригинальным человеком, если скажу, что друзья у меня были уникальные люди. А уникальность их заключалась в их отношении к женщинам. Все они, без исключения, обожали женщин и относились к ним удивительно трепетно и по-рыцарски. И когда блестящий потомок польских шляхтичей, поселившихся на берегу Черного моря в Одессе при её создании и наш друг Виктор Дашковский, повёл всю нашу компанию на комедию «Бабник», где в роли бабника снялся Александр Ширвинт, мы все были единодушны в том, что «Бабник» – это наш человек. 

Правда Зиновий, как истинный еврей, не смог удержаться от замечания, что герой фильма уж очень расточительный человек, хотя сам, если знакомился и влюблялся в женщину, готов был последние штаны для неё снять и в буквальном и в переносном смысле. Но в том, что нужно женщин любить и относиться к ним по рыцарски, согласны были все. А это было время, когда СССР уже разваливался, и в какой-то из телевизионных передач одна из участниц заявила о том, что секса в СССР нет. В действительности он был, но какой-то дикий. Но наш общий товарищ и большой гуру в этих вопросах, настоящий Одесский Казанова Альфред потратил не мало времени, обучая нас теории и практике любовных отношений. 

Но, как говорят у нас в Одессе: «Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал….», незаметно для самого себя я влюбился. Получилось это по худшему сценарию, который только можно было придумать. Во-первых – это был служебный роман. Во-вторых – предмет моих воздыханий была моей подчинённой. Она работала старшим экономистом автохозяйства, и была младше меня на десять лет. Вот и можете себе представить, что я пережил, когда общественность, узнав о наших отношениях, начала бороться за чистоту морального кодекса строителя коммунизма. Женщина, из-за которой я потерял покой и сон, утратил интерес к мужским развлечениям, а именно к преферансу, дружескому застолью и сопровождающего его кобеляжу, была удивительно хороша собой. Её фигурка была настолько тоненькой, как у Дюймовочки. Волосы у неё были густые и черные, всегда уложены в простую, но удивительно милую причёску обрамлявшую её красивое лицо. Её карие глаза обладали бархатистым взглядом, кожа на её лице и шее была как еле-еле розовый мрамор и такая тонкая, что просвечивались вены. Когда я смотрел на её кожу, у меня создавалось впечатление, что она на ощупь как атлас. У неё были маленькие, изящные ступни, стройные ножки и высокая грудь. Голос у неё был низкого тембра, но какой-то обволакивающий. Когда она приходила ко мне в кабинет решать какие-то производственные вопросы и начинала говорить, я растворялся в её голосе, абсолютно, теряя нить разговора. Я видел только бархатистый взгляд карих глаз и слушал этот волнующий голос, который как ласковая морская волна уносил меня в мир моих грёз, и я, покачиваясь на этой волне, мечтал о её любви и ласках. Вы, наверное, уже догадались, что она ещё не знала, что я влюблён в неё. Она уже побывала замужем, развелась и сама растила и воспитывала сына, которому было девять лет, и как женщина с опытом общения с мужчинами, глядя на мой вид после очередной встречи с друзьями, оценила меня и пресекала все мои робкие попытки остаться с ней наедине не в производственной обстановке. А меня тянуло к ней со страшной силой и, я предпринимал попытку за попыткой, чтобы обратить её внимание на себя. 

Жила она с сыном в центре города, а на работу приходилось ездить на окраину. 

Наше хозяйство находилось в промышленном районе и добираться, нужно было минут сорок, пятьдесят, и то тогда, когда нормально ходят трамваи. Но так как трамваи в этом районе ходят как кошки, то есть сами по себе как бог на душу положит, то предмет моего обожания частенько опаздывал на работу минут на двадцать, иногда и больше. Я уже отчаялся настолько, и чтобы обратить её внимание пошёл неправильным путём. Я начал отлавливать её опоздания и требовать представления от неё объяснительных записок о причине опоздания. Она, исправно, писала мне всякую галиматью в этих записках и, в конце концов, у меня скопилось их целая пачка. После очередного опоздания, когда она принесла мне объяснительную записку, я попросил её сесть и, достав целую пачку её объяснений, спросил, долго ли мы будем переводить бумагу. Она не ответила на мой вопрос и в свою очередь спросила у меня: «Вы хотите меня уволить за систематические опоздания?»  

Задав вопрос, она посмотрела мне прямо в глаза. Встретившись с её бархатистым взглядом и, услыхав её голос, я растворился в нём, и вместо ответа взял в руки пачку её объяснительных записок и разорвал их. Не говоря ни слова, отрицательно покачал головой и предложил ей заезжать за ней утром, когда сам еду на работу. Помолчав некоторое время, она согласилась, и мы договорились о времени, к которому я буду подъезжать к её дому. Затем она ушла на своё рабочее место, а я, окрылённый удачей, 

почти вприпрыжку направился в ремонтную зону хозяйства.  

На дворе был конец апреля, воздух достаточно прогрелся, уже спокойно можно было ходить без верхней одежды. И я, подставляя лицо ласковым лучам солнышка, мечтал о будущих встречах с Аней, Анечкой. Так звали эту очаровательную женщину. А я всё повторял про себя: «Аня и Платон, Аня и Платон, Аня и Платон и т.д.» Мне очень нравилось, как звучат наши имена. 

Тридцатого апреля в том году была пятница и предпраздничный день. Работали без обеда до двух часов, а затем в каждом отделе женщины накрывали стол праздничными закусками, мужчины ставили на стол водку и вино и, начиналось застолье, на котором сотрудники поздравляли друг друга с наступающим праздником. Единственным неприкаянным человеком, в этом случае, является директор. Главный инженер оседает за столом в ремонтных мастерских вместе с начальником мастерских и мастерами. Это его вотчина и он там просто обязан быть. Директора пригласят к столу в любом отделе, если он туда зайдёт, но разговор за столом тут же станет сдавленным и официальным, то есть исчезнет свобода общения сотрудников друг с другом, пропадет корпоративный дух. Я этого не любил и никогда не ходил по отделам. Мог зайти, только, в случае, когда сотрудники этого отдела теряли чувство реальности и засиживались за столом сверх положенного времени, либо начали выпивать лишнее. 

Так вот, сижу я в своём кабинете пытаюсь работать с почтой, но когда отовсюду доносится запах закусок, позвякивание посуды, беготня женщин с тарелочками, работа абсолютно не клеится. Я, уже, собрался выйти и пройтись по территории, но в этот момент зазвонил телефон. На проводе был Зиновий. После взаимных приветствий и определив по дикции, что Зиновий уже подшофе, я договорился о встрече с ним в семь вечера в баре ресторана «Красный». 

В то время, время последнего десятилетия двадцатого века, этот бар в Одессе, где собиралась публика интеллигентная,- поэты, писатели, художники, работники музеев, картинных галерей, издатели и полиграфисты, был родным домом для многих моих друзей. Обстановка в баре была, удивительно, демократична. Цены на кофе и выпивку были сравнительно низкие, но зато кофе готовился такой, какого не делали нигде в Одессе. Бармена звали Аркадий, он создавал и поддерживал в баре этот климат демократичности, доброжелательности и взаимного уважения. На стене за его спиной, на специальном стенде висели чашечки постоянных клиентов и наиболее уважаемых людей в этом баре. Это был, по теперешним меркам, своеобразный клуб в котором все знали друг друга, и, абсолютно, не имело значения, какое место ты занимаешь в табеле о рангах на своей работе. Если ты человек интеллигентный и ведёшь себя соответственно, можешь поддержать беседу, доброжелателен и не лезешь в бутылку, выпив сто грамм горячительного, то ты можешь сидеть с одной чашечкой кофе хоть целый день. Но если ты начинаешь качать права, строить из себя нечто непревзойдённое, то Аркадий сделает всё, чтобы визит такого человека в бар был первым и последним. А постоянные посетители бара ему в этом помогут. 

Закончив разговор с Зиновием, я поднялся и направился к выходной двери и, уже, протянул руку к дверной ручке, как раздался робкий стук в двери. Я, тут же, её распахнул. 

В дверях стояла Аня. На ней был изумительно красивый свитер ручной работы с глубоким декольте, из которого открывался волнующий вид на её грудь, довольно крупного размера несмотря на то , что сама она была маленькая и тоненькая . Её густые, черные волосы были уложены в замысловатую прическу, открывающую её стройную шейку , на которой на золотой цепочке висел маленький, продолговатый кулончик, как стрелкой указывая и приковывая взгляд к соблазнительной ложбинке между её грудей. Кожа на них была настолько нежная и чистая, как розовый мрамор и когда Аня дышала, то её грудь поднималась и опускалась, как волна в океане плавно и мощно. 

– А вы что, уже уходите, Платон Михайлович? – растерянно спросила Аня, забыв поздороваться. 

-Нет, Анна Николаевна, просто хочу пройтись по территории, посмотреть все ли сделано. Ведь нас не будет три дня, праздник всё-таки. А у вас ко мне есть вопросы? 

– Платон Михайлович, я и Ольга Анатольевна приглашаем вас в наш кабинет. Мы с ней накрыли стол и будем рады, если вы составите нам кампанию. 

Я чуть не подпрыгнул от радости. 

-Я, с удовольствием, принимаю ваше приглашение, – удовлетворённо замурлыкал я, – и если вы подождёте минутку, я пойду вместе с вами, возьму, только, свой взнос к вашему столу. 

Я подошёл к сейфу и достал бутылочку коньяка и коробку шоколадных конфет. Закрыл сейф и повернувшись к Ане отрапортовал: «Я готов Анна Николаевна, ведите меня к вашему столу». 

Она улыбнулась и вышла из кабинета, я поторопился за ней. Мы прошли через мою приёмную, и вышли в коридор. Освещение в коридоре в целях экономии кто-то выключил, и он освещался окном, находящемся в конце коридора. Аня шла впереди меня метров на пять, и на фоне окна четко вырисовывался её силуэт. Я обалдел, у неё была удивительная походка, ступни её стройных ножек становились в одну линию, спинка была ровной и, в то же время всё её тело двигалось в каком-то завораживающем ритме, волнующем и сексуальном. Когда я работал в Германии то, однажды, попал на показ высокой моды, который проходил в Берлинском Фридрихштадтпаласе. Там манекенщицы ходили, именно, так, как сейчас шла Аня. Моё сердце учащённо забилось. И тут я понял, что втрескался в неё по уши и, даже, глубже. 

У Ани рабочий стол был самым большим в хозяйстве. Откуда взялся здесь этот огромный письменный стол производства пятидесятых лет нашего века, история стыдливо умалчивает. У него были две большие тумбы по краям и в каждой из них по четыре выдвижных ящика. Окантовка столешницы была из дубовой доски, а всю её центральную часть покрывало зелёное сукно. Время и поколения людей сидевших за этим столом не пожалели это сукно, оно было порвано и зашито в нескольких местах. Дуб окантовки потемнел и был исцарапан, ящики в тумбах перекосились и вынимались с трудом. Но Ане нравился этот стол, и она, категорически, отказалась заменить его на современный. 

И сейчас на этом столе, покрытом весёленькой скатертью, стояло много маленьких тарелочек с разнообразными закусками, какие-то судочки, вазочки. Возвышались три бокала и три водочные рюмочки. Все было сервировано так тщательно и таким вкусом, что создавалось впечатление, будто этот стол у кого-то дома. Ольга Анатольевна, нормировщица и подчинённая Анны Николаевны, соблазнительная блондинка двадцати семи лет от роду обладала такими пышными женскими качествами, 

что проходившие мимо её водители спотыкались, засмотревшись на её формы. К внешней привлекательности весомым вкладом добавлялась её доброта и отзывчивость. Не один заболевший сотрудник не оставался без её участия, каждого она была готова выслушать, посочувствовать и помочь. Как работник, она была, просто, незаменима. Я испытывал к ней глубочайшую симпатию, и как-то в разговоре с группой активистов, (на каждом предприятии есть такая группа) зная, что мои слова будут известны всем сотрудникам хозяйства, я заявил, что выгоню с работы поганой метлой любого, кто позволит себе обидеть Ольгу Анатольевну. Мои слова были исправно доведены до всех водителей, инженерно-технических работников и служащих. Теперь, если она, по делам, оказывалась в ремонтной зоне, вместо сальных замечаний, которые позволяли себе слесари или водители, у них вываливался из рук инструмент и начинала капать слюна, как у собаки мимо носа которой проносят жареный кусок мяса. Но со временем, работники, сталкивавшиеся с Ольгой Анатольевной, прониклись к ней уважением за её отзывчивый характер и не позволяли себе никаких проявлений неуважения в её адрес. А если кто-то из вновь принятых работников начинал говорить не то, его быстро ставили на место, и он понимал, что эта женщина пользуется авторитетом в хозяйстве и, больше никогда не болтал лишнего. 

-Здравствуйте Платон Михайлович, – привстав из-за стола, с улыбкой, произнесла Ольга, – а почему так долго, я уже вас заждалась, – продолжала она, обращаясь уже к ним обоим. 

– Да мы вроде быстро, – в тон ей ответил я, – а долго вам показалось потому, что вам кушать хочется. Я бы и сам не выдержал около такого красивого стола. Вот, Оленька, мой взнос к вашему столу.  

Я протянул Ольге конфеты и коньяк. 

– Ой, какие классные конфеты, – восхитилась Ольга, рассматривая коробку. 

– Это не совсем конфеты, – уточнил я и добавил, – это бельгийские шоколадки, собранные в коробку. Там все сорта шоколада, который, только, делают в Бельгии. Это мне мой коллега по совместной работе в Германии сделал презент. Мы с ним встречались пару дней назад, он был у нас в командировке. Он утверждает, что коньяк лучше всего закусывать этими шоколадками. 

– Тогда разливайте Платон Михайлович, и мы попробуем, – протянула мне бутылку с коньяком Ольга, – только нам с Аней по чуть-чуть. 

Я разлил в рюмки коньяк и снял с коробки конфет целлофан. 

– Милые дамы, – поднявшись начал я, – я поздравляю вас с наступающим праздником и хочу пожелать вам чтобы вы, всегда, были как весна. Цветущими, молодыми и красивыми. 

– Мы выпили и я, тут же опять, наполнил рюмки. Пока я разливал Аня, сидевшая напротив меня, взяла мою тарелочку и положила в неё разнообразных закусок. Шоколад шоколадом, а закуски у девчат, действительно, были очень вкусными. Я, холостой мужик, давно не пробовал еды, приготовленной женской рукой. Поэтому я ел так, что аж, за ушами трещало. Аня, по мере опустошения тарелки, подкладывала мне всё новые и новые закуски. Мы ещё дважды выпили, один тост предложила Ольга, а один Аня. Всё время, которое мы находились за столом, я, постоянно, подглядывал за Аней. Делал я это исподтишка, чтобы не смущать её. Однако, она, всё же заметила, и мы с ней встретились взглядами. Когда она посмотрела на меня, её бархатистый взгляд обволок меня каким-то необыкновенным ощущением покоя и тепла. Я смотрел в её глаза, и мне хотелось кричать на весь мир, что я люблю эту женщину. Она, по-видимому, это поняла и опустила глаза. Но и Ольга поняла этот мой взгляд и прервалась на половине слова. Посмотрела на меня, потом на Аню и попросила меня разлить коньяк в рюмки. Когда я это сделал, она встала и предложила тост за любовь. Когда я пил, Аня пристально смотрела на меня, и я готов был поклясться, что в её глазах светилось нечто большее, чем доброжелательность. Я же готов был обнять её и целовать, целовать её всю. Её лицо, глаза, руки, плечи, груди и эту сладкую ложбинку между ними. Меня влекло к ней с такой силой, что я испугался, что не смогу совладать с собой. Я поднялся, поблагодарил девушек за угощение и прекрасную компанию и сославшись на то, что мне нужно проверить как дела в подразделениях, вышел на территорию. 

Я шел и жадно хватал воздух как астматик. Сердце у меня колотилось, как будто я пробежал пятикилометровую дистанцию. В ремонтной зоне гуляния были закончены. Боксы были закрыты и опломбированы. Из кабинета начальника мастерских вышли главный инженер, начальник мастерских и один из мастеров. Они усаживались в служебную машину главного инженера. Увидев меня, он прокричал, что у них всё в порядке, оборудование обесточено, помещения опломбированы и сданы под охрану. 

Я махнул рукой, поздравил с наступающим праздником и они уехали. Вернувшись в здание управления, я зашёл в свой кабинет и по селектору попросил дежурного диспетчера вызвать мою машину к подъезду. Вскоре зашёл Ипполит, так звали водителя моей служебной машины, и доложил, что можно ехать. Я уже успокоился и, закрыв кабинет, вышел из здания и сел в машину. 

– На Пушкинскую к филармонии, – попросил его я. 

Мы выехали из ворот хозяйства и, на трамвайной остановке я увидал ждущую трамвая Аню, которая с большой сумкой стояла там. Я попросил Ипполита остановиться и пойти пригласить от моего имени Анну Николаевну в машину и поднести ей сумку. Вскоре Ипполит открыл дверку и посадил Аню на заднее сидение, потом подал ей её сумку.  

– Вы домой? – спросил её я и, не дожидаясь ответа сказал Ипполиту, – первый адрес отменяется, едем к дому Анны Николаевны. 

Время было немногим больше пяти часов вечера. Минут через двадцать мы подъехали к её дому, я вышел из машины, открыл дверцу и подал ей руку. Когда она вышла я взял её сумку и сказал Ипполиту, что он свободен, до филармонии два квартала и я дойду пешком. Четвёртого мая, как обычно, к моему дому. Ипполит кивнул и дал газу. Мы остались одни. 

– Анна Николаевна, а как вы относитесь к чашечке хорошего кофе? – спросил я с надеждой. 

-Я обожаю хороший кофе, но в наших кафе такого не найдёшь, – констатировала она известный факт. 

-А если я рискну найти, вы составите мне компанию? – не отступал я. 

-Хорошо, только я сумку отнесу домой, – сдалась она. 

-Тогда я вас жду здесь, – обрадовался я. 

Она повернулась и вошла во двор. Пробыла она дома недолго, минут пять, шесть, но успела переодеться. Теперь на ней был брючный костюм серо-зелёного цвета, ладно облегающий её стройную фигурку, на ножках были обуты чёрные туфли на высоком каблучке. Вместо свитера с декольте она надела чёрный гольф с высоким воротником. Мне очень понравился её наряд. Огорчало лишь одно, что теперь декольте не было. Хотя, поставив себя на её место, я бы поступил точно так же. Она же не знала, куда я её поведу. 

Я предложил ей руку, она без всякого ханжества оперлась на неё и мы пошли к «Красному». 

Войдя в бар, я прицелился к угловому столику и повел Аню к нему. Аркадий через весь бар, уже, кричал мне: «Платон, привет! Тебе, как всегда? Даме твоей я сделаю, пока, кофе». 

Я помахал Аркадию рукой, усадил Аню за столик, предупредив, что два места за эти столиком так же заняты, как и наши и подошёл к стойке. Аркадий налил пятьдесят грамм коньяку, сделал два кофе и посмотрел на меня вопросительно. 

-Аркаша, привет! Я рад тебя видеть. Спасибо, ты всё сделал правильно, – излагал я Аркаше, – но я жду к семи Зиновия. Ему сто водки и кофе, но когда придёт. А рассчитаюсь я сразу, чтобы потом не отвлекать тебя. 

Аркадий посчитал стоимость заказа и когда я рассчитался, дал мне поднос. 

– Платон, прости, но тебе самому придётся отнести свой заказ, эта коза Зоя отпросилась у меня на два часа. 

– Аркаша! Что за политес? Без проблем. 

Я взял поднос со своим заказом и понёс его к столику. По дороге поздоровался с десятком человек. Когда я уселся, спросил Аню, может быть, и ей взять чего-нибудь выпить. Она отказалась, наотрез. 

– Ну, тогда и я сейчас не буду, придет Зиновий тогда я с ним и выпью, – задумчиво пробормотал я и, взяв чашечку с кофе, сделал глоток. Кофе, как всегда, был великолепен. 

Аня так же попробовала кофе, и на её лице появилось выражение редкого блаженства.  

– Платон Михайлович! Здесь всегда готовят такой кофе, или только для вас? – своим обволакивающим голосом спросила Аня. 

-Это место единственное во всей Одессе, где Аркадий делает такой кофе всем. У меня тут только моя персональная чашечка. Эта привилегия, которую Аркадий представляет постоянным клиентам. 

– А что те люди, с которыми вы здоровались постоянные клиенты? 

– Не все. Есть и постоянные, есть и те, которые хотят ими стать. И ещё у меня к вам Анна Николаевна есть просьба. Не называйте меня по имени и отчеству когда мы не на работе. 

-Хорошо, тогда и вы не называйте меня по имени и отчеству. 

– Договорились, – удовлетворённо резюмировал я. 

В это время в бар вошёл Зиновий. У него были очки по толщине стёкол как бинокли. Благодаря им, он хоть что-то видел. Если по какой-то причине он оказывался без очков, у него на лице сразу появлялось трогательно беспомощное выражение.  

Войдя в бар, он приветливо кивнул Аркадию и закрутил головой, но в связи с тем, что в баре был полумрак меня не заметил. Аркадий что-то спросил у него, а потом кивнул головой в нашу сторону, а я помахал Зиновию рукой. Заметив меня, он направился к нашему столику. Мы с ним обнялись и поздоровались, затем я представил ему Аню. Судя по тому, как он начал отпускать комплименты Ане, она ему понравилась. Через пару минут к нашему столику подошла официантка Зоя и принесла Зиновию рюмку водки и чашечку кофе.  

– А тебе? – поинтересовался Зиновий. 

Я поднял рюмку с коньяком и сообщил ему, что специально не пил, дожидался его, а Анечка наотрез отказалась составить мне компанию в выпивке. 

– Ну, тогда с наступающим праздничком и за встречу, – поднял свою рюмку Зиновий. 

Я поднял свою и чокнувшись, мы сделали по глотку спиртного и запили это прекрасным ароматным кофе. Зиновий сразу переключил своё внимание на Аню. Он начал ей рассказывать какую-то весёлую историю приключившуюся с ним когда он работал в бюро туризма и экскурсий. Меня немного развезло от выпитого на работе и здесь и я слушал его рассказ, прерываемый серебристым смехом Анечки как рокот морского прибоя. Мне, вдруг, в полумраке бара, когда я посмотрел на тень отбрасываемую Зиновием с его крючковатым еврейским носом и бурной жестикуляцией руками, начало казаться, что Зиновий похож на огромную сову, которая что-то объясняет маленькому совёнку. В этот момент, опять, подошла Зоя и принесла нам три чашечки кофе и две рюмки с нашими сегодняшними напитками. 

– Знаешь Зиновий, – поднимая свою рюмку, предложил я, – давай выпьем за любовь, которой все возрасты покорны. 

Мы опять чокнулись и опорожнили наши рюмки, традиционно запив спиртное глотком крепчайшего кофе. Мне стало тепло и уютно. Теперь, это уже был не бар, а кают-компания парусного судна, которое плавно скользило с волны на волну, слегка покачиваясь на могучей груди океана. Всё вокруг исчезло, были только я, Зиновий и Анечка. Ещё была любовь, которая росла и зрела в моей груди, чтобы вырваться потом бурным потоком и затопить и меня и Аню. 

Аня каким- то образом почувствовала моё состояние и, положив руку на моё плечо предложила проводить её домой. Зиновий пошел к стойке рассчитаться, а мы встали и вышли из бара. На улице было ещё прохладно, невзирая на май месяц, и Анечка зябко повела плечами. Я обнял её за плечи и прижал к себе. Она доверчиво прильнула ко мне и, положила голову на моё плечо. Я не смог устоять, наклонился и нежно её поцеловал в шею. Она вздрогнула, всё её тело напряглось, но она не отстранилась. А я продолжал её целовать всё более страстно и настойчиво. Она подняла голову, и я прильнул к её губам. Она приоткрыла губы и впустила в сладкую влагу своего рта мой язык. Это было прекрасное ощущение и необыкновенная сладость. Я почувствовал, что и ей нравиться наш поцелуй, но вышел Зиновий и наш первый поцелуй мы были вынуждены прекратить. 

Когда Зиновий подошёл к нам, Аня встала между нами, взяв нас под руки, и мы пошли вверх по улице Полицейской до Екатерининской. Затем по Екатерининской до Жуковского к Аниному дому. По дороге Зиновий опять что-то рассказывал Ане, а я всё ощущал на губах наш поцелуй. Сердце моё сладко замирало в предвкушении чего-то прекрасного. А Зиновий заливался, как соловей весной на кусте сирени. Я, втихаря, пнул его легонько ногой в зад, и на его удивленный взгляд сквозь очки-бинокли жестами показал, что пора и честь знать. До него, кажется, дошло и, не доходя до Аниного дома с полквартала, он энергично начал прощаться. Я почувствовал, что это прощание может затянуться надолго потому, что Зиновий вцепился в Анину руку и не собирался её отпускать ещё долго, несмотря на робкие Анины попытки вытянуть свою руку из его лап, поэтому поблагодарил его за компанию и приятный вечер и подтолкнул его корпусом в сторону его дома. А он тогда жил в Мукачевском переулке, почти у самого берега моря и в квартале от театра оперетты. Зиновий, понимающе, мне улыбнулся и потопал в сторону вокзала по Екатерининской. Я, смущённо улыбнулся Ане и привлёк её к себе. Она прильнула, но перед поцелуем прошептала: «Осторожно, соседи вокруг». И мы слились в поцелуе слаще первого на порядок. И как-то, само собой, получилось, что мы потихоньку вошли в подъезд и подошли к входной двери в её квартиру , которая находилась справа, сразу, после входа из подъезда во двор. Она открыла ключом дверь, и мы ввалились в маленький коридорчик в состоянии очередного поцелуя. За что-то зацепились, и это что-то с грохотом упало.  

Ну вот, – сказал я расстроено, – наверное, разбудили твоего сына. 

Не волнуйся, – с улыбкой проворковала она, – Димка уехал в Ивано-Франковск к бабушке. 

У меня от этих слов и предстоящих перспектив в зобу дыханье спёрло, и я влепил Анечке долгий, сладкий и благодарный поцелуй. И так, не переставая целовать друг друга, мы поднялись по деревянной лестнице по ходу оставляя предметы одежды. И когда последняя тряпка слетела с Ани я набросился на её молодое, белое и упругое тело с поцелуями, которым не было ни конца ни края. Анечка, так же, поддалась этому порыву страсти, мы потеряли головы, и отдались этому, всепожирающему, пламени любви. Мы любили друг друга неистово, как в последний раз и, казалось, что сил нет и взять их просто негде, но огромная волна нежности и восторга от обладания друг другом возбуждала желание, которое было так же мощно, как и в первый раз. Мы забылись сном только под утро. 

Но я спать не мог. Сквозь рассветный мрак я любовался прекрасным телом Анечки, которая спала безмятежным сном. На губах её, припухших от поцелуев, блуждала мягкая и счастливая улыбка. В комнате было жарко, одеяло, с первого момента нашей близости, улетело на пол и там и валялось, поэтому ничто не мешало мне любоваться Анечкой. Она была совершенна. При небольшом росте сложена она была пропорционально. У неё была высокая, красивейшей формы, стоячая грудь любимого моего размера. То есть как раз в мою ладонь, может быть чуть-чуть больше, то есть третий размер. Соски на них были розово-коричневатые и удивительно чувствительные к поцелуям. Стоило, только, прикоснуться губами к соску и он, как солдатик, становился по стойке смирно. Кожа на шее, груди, плечах была без малейшего изъяна, как розовый атлас и, только, на шее сквозь неё просматривались несколько крупных вен, одна из которых пульсировала. Я не выдержал и запечатлел нежный поцелуй на этой вене. Анечка приоткрыла глаза, улыбнулась мне и опять уснула, подложив руку под голову. Ручки у неё были маленькие, с ухоженными ногтями, но набухшие вены на руках и слегка шершавые ладони говорили о том, что Аня знакома с физическим трудом. Живот был впалый как у молоденькой девчонки, но слегка видимые растяжки кожи говорили, что это была уже рожавшая женщина. Ножки были длинные, стройные и красивой формы с маленькими ухоженными ступнями. Бёдра были пропорционально широкими, что в общей картине давало прекрасную, женственную фигуру. Я смотрел на неё и чувствовал, как растёт моё желание, но нежность и забота о ней не давали мне её разбудить. Но, недаром говорят, что желание одного любящего человека, мгновенно, будит желание в другом. Аня открыла глаза, потянулась и обхватила меня руками и ногами, и я, словно заранее обговорил каждое своё движение, ринулись с нею и в неё… 

Проснулся я поздно. Навскидку, было уже около десяти часов. Первая мысль была быстро вскочить и одеваться, но ухо различило какие-то лёгкие шаги внизу, позвякивание тарелок, донёсся запах жареных гренок. Я все вспомнил, расслабился и откинулся на подушки. Лежал я абсолютно голым, но укрытым одеялом. Воспоминания о вчерашнем дне сделали меня счастливым. Мне было очень хорошо, единственное, что омрачало это прекрасное утро, было чувство голода и как не странно мне хотелось Аню, опять увидать её тело, ощутить его упругость снаружи и жаркую нежность внутри. Словно, услыхав мои мысли, она начала подниматься по лестнице в спальню. Я закрыл глаза и сделал вид что сплю. Она подошла ко мне и наклонилась надо мной, сквозь вырез а халатике я, через неплотно прикрытые веки, увидал её грудь и схватив её, повалил на себя. Шелковый поясок халатика я нашёл мгновенно, и через секунду она лежала на мне в чём мама родила. Желание моё возросло в геометрической прогрессии, и я набросился на неё как изголодавшийся волк на косулю. Она была, просто, прекрасна, податлива и активна, глубока и бездонна, и жажда и утоляющий её родник… 

В этот раз первым пришёл в себя я. Я открыл глаза и слушал, как бьётся её сердце. Моя рука, лежавшая на её левой груди вздрагивала от каждого удара её сердца. Наконец оно начало биться не так сильно, и Аня открыла глаза. 

– Вообще-то, я пришла пригласить тебя на завтрак, – промурлыкала она, – я поджарила гренки на молоке и приготовила кофе. Наверное, все остыло. 

– Не расстраивайся моя любовь,- бодренько сказал я вскакивая с постели, – у тебя ванная комната есть? 

– Ну, можно с большой натяжкой сказать что есть, – сказала она, смутившись, – собственно, сама ванная есть, унитаз есть и горячая вода есть благодаря газовой колонке. 

Но не пугайся, все это в ужасном состоянии. После развода мне с сыном досталась квартира, переделанная с бывшей дворницкой. Все переделки делала я сама, поэтому много недоделок. Не обращай внимания. 

– Наоборот, я внимательно всё посмотрю, чтобы решить, что можно сделать и как тебе помочь привести эту квартиру в порядок, – решительно заявил я. 

– Когда спустишься с лестницы и выйдешь из нижней комнаты, дверь налево. Только, дверь не дёргай, а то она рухнет, – прокричала Аня мне вслед и добавила, – в нижней комнате к ковру на стене не прикасайся, тоже рухнет. 

Так называемая ванная комната была устроена в шахте не построенного лифта. 

Нижний уровень шахты был на уровне пола дворницкой, верхняя часть шахты, выходившая на лестничную клетку, была перекрыта деревянной доской, покрытой кровельным железом покрашенным половой краской. Получилось помещение два на два метра. В нем и установили ванную и унитаз. Газовая колонка была установлена в коридорчике длиной метра три на торцевой его стенке. Из этого коридорчика налево был вход в жилую комнату неправильной формы. Когда-то это было помещение, где дворники хранили свой инвентарь. Это помещение имело высоту пять метров. Затем его по высоте разделили и получилось два одинаковых помещения с высотой потолков по два метра сорок сантиметров. Впритык к стене, разделявшей коридор и помещение первого этажа, была сделана деревянная лестница, которая и служила для сообщения с верхней комнатой. В общем, получилась самостоятельная двухкомнатная квартира в двух уровнях со всеми удобствами. Направо из коридорчика был вход в так называемую кухню, в которой была установлена большая чугунная раковина, производства девятнадцатого века и газовая плита на две конфорки. В кухне имелось маленькое окошко, которое выходило прямо в домовой подъезд. И пьяные мужики, зайдя в подъезд по малой, но очень неотложной нужде, могли совмещать два занятия. Писать и рассматривать через окошко, что же делает красивая молодая женщина в этой коморке. Можете себе представить, какой запах стоял в этом подъезде и у дверей этой, так называемой квартиры. Из кухни были входы в две кладовочки, которые образовались неизвестно для самих строителей этого дома, который был построен в начале девятнадцатого века. Кладовочки – это громко сказано, точнее две каморки. В одну нужно было залазить на коленях, другая была глубиной сорок сантиметров. Но они имели большой плюс. В них можно было спрятать всякий хлам. 

Так вот, первое с чего начинала Аня, возвращаясь домой после работы, – это с выливания нескольких вёдер воды и смывания следов, оставленных пьяными мужиками. В противном случае окно в кухню либо дверь в квартиру открыть было бы невозможно. Стойкое амбре мочи создавало непревзойдённую атмосферу. 

Короче, я понял, что мне предстоит огромный фронт работ по приведению в порядок или, хотя бы, по минимизации отрицательных сторон бытия моей любимой женщины. 

Платон, – послышался голос зовущей меня Ани, – ну где ты пропал? Мне же придётся опять всё разогревать. 

Я потряс головой, надел улыбку на лицо и вышел из ванной. Уселись мы за маленьким столиком на кухоньке, там стоял складной маленький столик, за которым могли усесться только двое. Я ел гренки, запивал их хорошим крепким кофе и смотрел на Анечку, и во мне росла уверенность, что с ней мы преодолеем все трудности. Я любил её так, как никогда не любил ни одну женщину в своей жизни. Мать в расчет не берётся потому, что мать это не женщина, – это МАТЬ. 

Хотя, первое мая, ещё, являлось официальным праздником, но никаких демонстраций изъявления трудящимися верноподданнических чувств к руководящей и направляющей добровольно-принудительно, уже, не проводилось. Апологеты этой обанкротившейся, и потерявшей доверие людей партии, собирались жалкой кучкой помитинговать. Всё это действо продолжалось не более часа, а затем они расходились по домам, прокричав свои заезженные до дыр и лживые лозунги. А народ, пользуясь предоставленными ему выходными, занимался своими делами, ухаживал за своими садами и огородами. Молодёжь и люди, не имевшие садово-огородных участков, просто отдыхали в эти дни, выезжали на маёвки на морскоё побережье, жарили шашлыки, пили вино и более крепкие напитки. 

Я предложил Анечке пойти куда-нибудь погулять, пообедать в ресторанчике, а потом, как весь бывший советский народ засесть дома, у телевизора. Когда я говорил засесть у телевизора, я имел в виду залечь с ней в кровать и заниматься любовью. Меня, уже, томило желание любить её, она выглядела так сексуально в коротеньком халатике, слегка запахнутом спереди, что открывало великолепный вид на её нежнейшую грудь, на её белоснежные и совершеннейшей формы бёдра. Это меня так возбудило, что я не выдержал и, схватив её в объятья, вскинул на руки, понёс в спальню. Она пыталась сопротивляться, но у меня был такой мощный напор, что она смирилась и приняла самое активное участие в том, что произошло дальше. Спустя некоторое время, когда я, с блаженной улыбкой на лице, лежал рядом с ней, поглаживая её по её гладкой спине и нюхая запах её волос, она попросила оставить её дома одну до вечера. У неё много домашних дел, большая стирка, глажка и т.д. и т.п. Моё предложение о помощи было, бескомпромиссно, отвергнуто и мне заявлено, что женские дела должна решать женщина.  

Я попытался что-то сказать, но в душе, мне понравилась такая постановка вопроса. Мы договорились встретиться вечером и, поцеловав её, я уехал домой. 

Дома меня ждала полная мойка грязной посуды. Я переоделся в домашний халат, принял душ, поменял бельё и рубашку, но засунуть грязное в стиральную машину уже не мог, там было уже всё так спрессовано, что всё мною снятое пришлось положить в сторонке и заняться стиркой. Пока стиральная машинка крутила бельё, я перемыл гору посуды, вытер её посудным полотенцем и разложил по местам, попутно думая о том, что неплохо бы назначать дежурного среди моих друзей, участвующих в очередных посиделках у меня дома, по приведению в порядок квартиры после очередной совместной гулянки. Хотя, я твёрдо знал, что благими намерениями выстлана дорога в ад, и, что никаких дежурных никогда не будет, всё же эта мысль, несколько, согрела меня. Я перестирал и переполоскал всё бельё и все свои вещи которые не один месяц копились в барабане стиральной машины и покидав все в тазик пошёл вывешивать все просушиться во двор. Рядом на верёвки вывешивала своё бельё соседка Галя, молодая вдова и, по-видимому, поэтому алкоголичка. Она поздоровалась со мной и с уважением покосилась на гору выстиранного мной белья.  

Ну, ты Платоша и наворотил, – заметила она, удивительно, трезвым голосом. 

Когда-то же надо, – буркнул я, продолжая развешивать трусы, майки, рубашки и мириады носков и удивляясь, откуда у меня столько носков. А потом вспомнил, что времени на стирку не было, а чистые носки кончились, вот я и купил целую пачку из тридцати пар носков. Разобравшись и похвалив себя за то, что память ещё есть, помахав Гале рукой, я вернулся в дом.  

Открыв холодильник и заметив, что в холодильнике, от полной безнадёги, мышь повесилась, я решил сходить на Привоз, купить продуктов в дом и не доводить мышей до суицида. И тут у меня мелькнула одна мысль, которая окрылила меня.  

Когда мои друзья решают собраться у меня они, обычно, покупают разнообразную выпивку, всякую нарезку копчёных колбас, рыбную нарезку в вакуумной упаковке. И у меня вся морозилка завалена этими пакетами. Правда, от длительного хранения оно всё дубовое, но это вопрос решаемый. Я оделся, взял с собой большую спортивную сумку и направился на привоз. Первого мая, по опыту прошлых лет, всегда шёл дождь во второй половине дня. В этом году погода была чудесная. Температура воздуха днём до двадцати градусов, солнышко и безветренно. «Привоз» был полон, несмотря на праздник. Солнце ярко освещало выставленные на прилавок овощи, стоял легкий гул, как в улье. На прилавках, отражая солнце красными бочками лежали первые помидорки, зеленели и пупырчались свежие огурчики, кудрявилась зелёной причёской молодая морковка, редисочка, с красными боками и белыми попками, щетинилась усиками корешков и была увязана в пучки, ботву с которых продавец обрывал в случае покупки пучка. Была, так же, на прилавках и молодая картошечка, со слегка розовой кожицей, которую можно было снять, слегка подковырнув её ногтем. Петрушка, укроп, кинза, мясистые листья салата и зелёный лучок, увязанный в пучки, лежали на лотках зеленщиков в изобилии, дразня проходящих покупателей своей свежестью и пряными запахами. 

На углу каждого квартала прилавков, на высоком постаменте стояли корейцы и предлагали проходящим острую морковку, специальные корейские грибы с фасолью, маринованные по-корейски баклажаны и болгарский перец. 

На отдельных прилавках представители кавказских народов торговали апельсинами, мандаринами, хурмой, черносливом, изюмом нескольких видов, разнообразными орехами от грецкого до орехов экзотических видов. Был так же представлен инжир как свежий, так и сушённый. Фруктовые ряды гордились разнообразием яблок, груш, слив и прочих фруктов, произрастающих на благословенной Украинской земле. 

Все это галдело, шутило, торговалось и смеялось. Я, в этот раз, не пошёл к рыбным рядам. Просто, то разнообразие рыбы и колорит продавцов, – заслуживают отдельного и специального рассказа. 

Короче, я купил молодой картошечки, помидор, огурчиков, редиски и зелёного лука, несколько пучков листьев салата. Купил несколько пучков укропа и петрушки. В молочном корпусе купил овечьей брынзы, сделанной потомками болгар и гагаузов поселившихся в Одесской области более трёхсот лет назад. У корейцев купил двести грамм их знаменитой острой морковки. Уже, уходя с «Привоза» купил три килограмма столового винограда благородного сорта «Ришелье». Всего три гронки составили три килограмма. Крупные, сладкие ягоды были размером со среднюю сливу. Я еле-еле донёс до дома свою сумку. Затем рассортировал покупки куда, что. И уложил в сумку то, что я решил взять к Ане. Я бросил взгляд на часы, стрелки показывали без двадцати минут шесть. Я взял сумку и, закрыв дверь, вышел на улицу. Тут же остановил такси и через пятнадцать минут, уже, стучался в Анину дверь. Анечка открыла тут же, как будто ждала у двери. Я поцеловал её и протиснулся с тяжёлой сумкой в коридор. 

А что это у тебя? – не выдержала Аня. 

Это секрет, который сейчас, то есть минут через двадцать ты увидишь. Веди меня к своему холодильнику, – безапелляционно заявил я. 

Поставив сумку на столик в кухне, я начал выгружать содержимое. Анечка стояла рядом и с любопытством наблюдала за моими действиями. 

Достав пакет с молодой картошечкой, я попросил у Ани кастрюльку и быстро почистил картошку. Поставив её на газовую плитку вариться, я занялся салатом. Взяв у Ани салатницу, я вымыл овощи и покрошил в салатницу листья салата, помидоры, огурцы, редиску. Затем вымыл и порезал немного кинзы и петрушки и, достав брынзу порезал её крупными кусками в салатницу. Затем, все это перемешивая и посолив, добавил оливкового масла. Картошечка, к этому времени, уже сварилась, я отцедил воду и кинул в кастрюльку с картошкой кусок сливочного масла и мелко порезанного укропа. Все это, закрыв крышкой поболтал, тщательно перемешивая. Затем, достав из сумки упаковки с нарезкой копчёной колбаски, ветчинки и небольшую копченую курицу, попросив у Ани тарелки, разложил все это по тарелочкам, украсив зелёным лучком и петрушечкой, каждую. Аня, когда поняла что происходит, накрыла в комнате на первом этаже журнальный столик, довольно, большого размера, поставила на него две тарелочки со столовыми приборами. Я поставил на стол салатницу с салатом, который как картина Ван-Гога, переливался всеми цветами радуги. Тарелочки с нарезкой расставил вокруг салата, затем достал из той же волшебной сумки бутылку армянского коньяка, бутылку грузинского цинандали и две бутылки пепси-колы. Все это красиво установил на столе. Затем в глубокую тарелку выложил из кастрюльки молодую картошечку, испаряющую запахи укропа, петрушки и свежести и пригласил Анечку к праздничному столу. Она, уже, собиралась сесть, потом вспомнила, что не поставила бокалы и рюмки и побежала на второй этаж к буфету.  

Наконец-то мы уселись, я налил Анечке вина, а себе коньячку и сказал короткий тост: «За нас с тобой, любимая моя». Бокалы зазвенели и мы выпили. Анечка оказалась голодной потому, что она ничего не успела приготовить, было много стирки и глажки. А я обещал, что мы пойдем в ресторан, где она и надеялась подкрепиться. Но, теперешняя моя идея ей понравилась больше, чем поход в ресторан.  

Тост следовал за тостом, мы пили, ели и много говорили. Через некоторое время, я извинился и попросил разрешения покинуть Аню на минуточку. Выйдя не кухню я достал из своей сумки виноград и, вымыв его выложил на блюдо. Крупные ягоды, тёмно-вишнёвого цвета, очень аппетитно смотрелись на блюде, создавая настроение праздника. Под бравурный марш, исполняемый собственными губами, я занёс блюдо и поставил его на стол. Анечка в восторге зааплодировала. Я, скромно кланяясь, принимал аплодисменты. Но сел, уже, не напротив Анечки, а рядом с ней и, отрывая от грозди по ягодке кормил её виноградом. У меня душа замирала от восторга, когда Анечка своими коралловыми, припухлыми от моих поцелуев губками брала ягодку в рот, а я, на закуску, целовал её. И опять, даже неизвестно как, мы с ней оказались в постели. 

Мы провели в постели до вечера а потом я предложил Анечке прогуляться по городу. Мы оделись и вышли и пошли по Екатерининской до Ланжероновского спуска, затем по нему до улицы Гаваной. Я вёл её в одесский Дом учёных, где готовили не такой вкусный кофе как у Аркадия, но всё же, очень приличный Я хотел показать Анечке сам особняк теперешнего Дома учёных, а в прошлом, владение графини и фрейлины императрицы Екатерины второй, Елены Толстой, вензеля которой сохранились в некоторых местах особняка. Во время последней реставрации и модернизации этого особняка, участником этих событий мне посчастливилось быть, перед одним из залов был сделан современный бар в котором учёные мужи и дамы могли перекусить и выпить чашечку кофе или рюмочку хорошего коньячку. Сделан был бар в стиле модерн, что не соответствовало общей архитектуре этого особняка построенного в стиле дамского будуара. Но это, ничуть, не расстраивало посетителей этого престижного заведения, так как попасть в него можно было, только, по специальному пропуску, который выдавался, если вы не были учёным, только по большому блату. Я, как главный механик Одесской межобластной специальной научно-реставрационной производственной мастерской, (в прошлом) такой пропуск имел. Анечка, с уважением, посмотрела на меня когда, отправив человек пять, зашедших перед нами, вахтёр, приветливо, с нами поздоровался и открыл нам двери.  

Здесь, я сделаю маленькое отступление от канвы повествования. Вас, уважаемые мной читатели, наверное, возмущает тот факт, что я, так подробно, описываю, как мои герои заходят в то или иное место отдыха. Всё дело в том, что в период развитого социализма, таких мест, даже в крупных городах, было очень немного и люди, желавшие отдохнуть, стояли в длинных очередях, чтобы попасть со своей девушкой то ли в бар, то ли в ресторан или кафе. Швейцар, работавший в ресторане, мог свободно не получать заработную плату. Ему, с лихвой, хватало денег, которые ему, втихаря, совали в руку чтобы пройти в ресторан или бар. Поэтому, когда ты входил в любое заведения без заискивания перед швейцаром, и без сования в его руку потных трёшек, твой социальный статус, в глазах твоей девушки, вырастал до небес.) 

Мы зашли в бар и устроились на высоких стульях у стойки бара. Сан Саныч, бармен Дома ученых, поднял руку, приветствуя нас, и вопросительно посмотрел на меня. 

– Саныч, – лениво протянул я, – мне как обычно, а даме чашку твоего фирменного кофе «Капучино».  

Саныч кивнул и принялся хлопотать у стойки. 

-Платон, – глядя на меня своим бархатистым взглядом, спросила Аня, – ты и здесь 

постоянный клиент? 

– Нет, Анечка, – спокойно ответил я, – просто, пропуск мне выдали когда я работал в организации, которая реставрировала это здание. С тех пор прошло уже лет шесть, пропуск устарел, но местный швейцар не знает, что я уже не работник той фирмы и, по старой памяти, меня пропускает, зная, что я культурный человек и дебош устраивать не буду. И учёные мужи вместе со своими учёными дамами не будут иметь к нему претензии за то, что он пропустил меня. 

В этом момент Саныч поставил перед Анечкой чашку ароматнейшего «Капучино» с шапкой пены, посыпанной корицей. Из чашечки торчала полосатая трубочка. 

Передо мной он поставил рюмку армянского коньяку и чашечку чёрного кофе «Арабико». Аромат этого сорта кофе не может испортить, даже, человек не умеющий варить кофе, а Сан Саныч был в этом деле одним из лучших. 

– Анечка, – поднял я свою рюмку, – я пью этот благородный напиток за твоё здоровье. Никогда я ещё не был так счастлив, как с тобой. 

Она опустила голову, щёки её порозовели. 

– Мне тоже Платон, – раздался её тихий, обволакивающий голос, – было очень здорово с тобой. 

Я, смотрел в её глаза, слушал её голос и, словно, огромная океанская волна уносила меня куда-то, в какой-то сказочный мир, где мне было хорошо и спокойно. Небывалая нежность к этой маленькой женщине заполняла всё моё существо, и я понял, точнее меня осенило, что она и есть моя половинка в поисках которой каждый мужик тратит, иногда, всю свою жизнь, так и не найдя её. А я её нашёл и, теперь, моя задача сделать так, чтобы и она считала меня своей половиной. Я понимал, что предо мной стоит титаническая задача, она уже не наивная девочка, была замужем, сама растит и воспитывает сына. Репутация моя среди женской составляющей коллектива, которым я командовал, находилась на уровне чуть выше плинтуса. И для того, чтобы она мне, только, поверила, не говоря, уж, о цели максимум – полюбила, нужно было сделать что-то неординарное, что-то такое, что заставило бы её убедиться, что у меня очень серьёзные намерения и я не пьяница и шалопай, а мужчина, с которым возможна совместная жизнь. Это должны быть действия влюблённого мужчины, строящего совместное будущее. 

Мы посидели в баре Дома учёных ещё около часа, я рассказывал Анечке о своей жизни о работе за границей. Она, в свою очередь, рассказала мне, что до замужества жила в Ивано-Франковске, училась в институте нефти и газа, там же вышла замуж. Мужем оказался одессит, после окончания института они с мужем завербовались на Север, работали на буровой вышке в Тюмени. Заработали много денег и вернулись в Одессу, но как оказалось, не в деньгах счастье. Невзирая на то, что ни в чём не нуждались, совместная жизнь не складывалась, разошлись. При разводе ей с сыном и выменяли эту, так называемую, жилплощадь, которая находилась в ещё более кошмарном состоянии, чем сейчас. Входная дверь, просто, прислонялась к дверному проёму. В окнах сантиметровые щели, вместо газовой плиты какой то допотопный казанок, вода еле капает, штукатурка рушится при малейшем прикосновении. И она, уже, больше года, самостоятельно, пытается привести это помещение в жилое состояние. Она отремонтировала входную дверь, пригласила плотников, которые подшаманили окна. 

Пробила необходимые разрешения и установила газовую плиту на две конфорки и газовую колонку, наняла сантехников и поменяла все трубы и унитаз. Я слушал эту маленькую женщину, и чувство глубокого уважения к её подвигу наполняло меня. Мы все знаем, чтобы добиться чего-нибудь в наших ЖЭКах, нужно обладать, воистину, бойцовским характером, пройти через массу унижений. Мужчине, который и создан для битв, порой, трудно справиться с бюрократизмом, хамством и полным пренебрежением людьми работниками ЖЭКов. Поэтому женщина, которая смогла чего-то добиться, вызывает, просто, восхищение. 

Мы вышли из бара и направились к её дому. Вечер был тёплым, каштаны, почти, отцвели и тротуары были засыпаны их белыми цветами. Я обнял Анечку за её тонкую трепетную талию, она прислонилась ко мне и мы медленно прошли по Приморскому бульвару , вышли на Пушкинскую и, в зелёном туннеле, созданным большими платанами, которые росли по обеим сторонам улицы мы дошли до улицы Жуковского и в этот момент меня окликнули.  

Повернувшись, я увидал своего старого друга, Петра Мегеева, который жил на улице Жуковского, но слева от улицы Пушкинской. После взаимных приветствий я представил Петру Анечку. Петя пригласил нас зайти к нему в гости, обещал угостить очень вкусным ликёром. Он уверял, что ни Анечка ни я никогда не пробовали ликёр «Амарето». Поскольку, ни мне, ни Анечке не хотелось прекращать такой приятный вечер, мы согласились и пошли к Петру. Занимал Петр полуподвальное помещение, которое проходило сквозь дома и имело выход во двор. В этих апартаментах была большая комната, которая использовалась как спальня и гостиная, затем был душ с маленьким умывальником с правой стороны и кладовка с левой. Последней, в этой полуподвальной анфиладе помещений, была кухня, в которой стоял маленький кухонный столик, газовая плита. В левом углу кухни была построена будка, оснащённая вентиляцией, которая изображала туалет. Петр был в разводе со своей женой, красавицей Еленой. Жили они до развода в отличной трёхкомнатной квартире на улице Нежинской, но при разводе Елена с двумя сыновьями получила двухкомнатную квартиру, а Пётр эту полу подвальную конуру. Он, как мог, придал ей жилой и даже модерновый вид. Он работал таксистом, денежки у него водились и он, попросил моего совета по дизайну его подвальчика.  

Следуя моему совету, он заказал деревянную, от пола до потолка, полку, которая отделила часть гостиной. В этом, импровизированном, помещении мы установили кушетку, журнальный столик, три кресла и на цепях к потолку подвесили телевизор. На полку установили кассетный стереомагнитофон «Тоника» и расставили разные фарфоровые безделушки и красивые бутылки. Получилось функционально, стильно и красиво.  

Сейчас, я и Анечка сидели в этом модерновом уголке, а Петя что-то соображал на кухне по части угощения. Вскоре запахло кофе и спустя несколько минут появился Петя с подносом, на котором было три чашечки кофе, коробка отличных конфет «Чернослив в шоколаде» и посреди подноса стояла квадратная импортная бутылка и три маленькие рюмочки. 

Петро устроился рядом с нами, разлил ликёр по рюмкам. Я, вообще, сладкое пойло не люблю, мне больше по вкусу коньяк. Но этот ликёр мне понравился. Я допил свою рюмку и собирался приступить к кофе, но Петя, уже, протянул мне гитару. Я попытался увильнуть, но Петя был настойчив и в глазах Ани я увидел неподдельный интерес. Я взял гитару, слегка провёл пальцами по струнам, проверяя настройку инструмента, на секунду задумался и ударил по струнам в полную силу. Запел песню Высоцкого, в которой мне очень нравились такие слова: 

…..Возвращаются все, кроме лучших друзей, 

Кроме самых любимых и преданных женщин, 

Возвращаются все, кроме тех, кто нужней…. 

Когда я закончил петь, за столом повисла пауза. Я тут же начал песню того же автора, которая называется «Смерть истребителя в тринадцати заходах». Потом Петя заказал мне цыганскую, которую я исполнил в лучших традициях цыганских певцов, с надрывом, подражая солисту цыганского театра «Ромен» Николаю Сличенко. Я пел и краешком глаза подглядывал на реакцию Ани. Было видно, что ей понравилось, а по тому, как она положила свою руку на моё плечо, я понял, что она покорена. Сердце моё возликовало и, я продолжал петь песню за песней с таким энтузиазмом и так заразительно, что ребята начали мне подпевать. 

Расстались мы с Петром около часа ночи. Он всё порывался пойти нас провожать до дома Ани, но я, поймав момент, когда Анечка не смотрит на нас, лягнул Петьку ногой и показал ему кулак. Тут до него дошло, и он проводил нас, только, до выхода со двора. 

Через минут десять мы вошли в дом Анечки, спустя ещё несколько мгновений я целовал её совершенное и так сильно мною любимое тело. И мысли о том, что самой прекрасной ночью была наша первая ночь, были опровергнуты этой ночью. Мы любили друг друга истово и самозабвенно, нежно и трепетно. Уснули, обнявшись, под самое утро, когда рассвет набирал силу, но все вокруг, ещё, не имело чётких очертаний. И последнее, что я увидал перед тем, как уснул, – это прекрасное лицо моей любимой женщины. На нём была загадочная, нежная и всё понимающая улыбка, как у Джоконды на знаменитом холсте Леонардо да Винчи. 

Утром во время завтрака мы договорились расстаться, так как у каждого была куча домашних дел, а завтра на работу. Мне нужно было перегладить то, что я настирал перед визитом к Ане, и вообще, было интересно, сохранилось ли выстиранное на верёвке. Я как его повесил, так про него и забыл. Я предупредил Анечку, что заеду за ней завтра по пути на работу. Обняв и поцеловав Анечку, я поехал домой. Войдя во двор сразу же увидал сиротливо висевшие на верёвке мои вещи. Поснимав свои рубашки, трусы, майки и мириады носков, я поднялся в свою квартиру. 

В дверях было воткнуто штук десять записок от моих разочарованных друзей, рассчитывающих погулять в моей квартире и не заставших меня дома. Один из моих приятелей трижды заходил ко мне со своей новой любовницей и трижды, поцеловав замок, возвращался восвояси. Но так на меня разозлился, что разразился целым томом нравоучений и обвинений в мой адрес. Из его послания выходило, что это не я являюсь хозяином квартиры и свободным человеком. По его мнению, я должен согласовывать свой уход из квартиры со своими друзьями, либо оставлять у соседей для них ключ. Я воспринял это послание с изрядной дозой юмора, но после этого никогда уже не приглашал этого приятеля к себе в гости, а если он являлся без приглашения, находил повод чтобы не пустить его в дом. После двух трёх таких случаев и сухого, официального общения, он потерялся. Я ничуть не расстроился по этому поводу потому, что на друга он не тянул, а собутыльников у меня и без него хватало. Причём, последнюю категорию я, никогда, в дом не приглашал. 

Войдя в дом и переодевшись, я разложил гладильную доску и начал гладить принесенную кучу своих вещей. Я не знаю, размышляют ли женщины во время глажки, я, как-то, не догадался спросить об этом свою бывшую жену, когда мы были ещё не в разводе. У меня лично, всегда, процесс глажки сопровождался интенсивным мыслительным процессом.  

Вы, конечно, догадались, что я думал о нас с Аней, о наших отношениях, о её губах и теле, о том, как она меня любит и о дальнейших моих шагах в этих отношениях, чтобы она, ещё больше полюбила меня. И, к концу глажки вещей, у меня созрели мероприятия по закреплению успеха на фронте завоевания Аниной любви. 

Чтобы не откладывать задуманное в долгий ящик, я направился в гараж, где стояла моя чёрная «Волга – ГАЗ24». 

После того, как я возвратился из Германии, где проработал главным специалистом по приёмке техники при торгпредстве СССР в ФРГ три года, я делал косметический ремонт в своей квартире. Обои для ремонта я привёз из Германии, это были отличные и красивые обои. И где-то метров тридцать квадратных этих обоев у меня осталось. Зайдя в гараж, я упаковал рулончики обоев в картонный ящик из-под телевизора. В гараже у меня, так же, хранилось облицовочной плитки около двадцати квадратов. Плитка была белого цвета. Её я, так же, сложил в другую коробку и всё это погрузил в багажник своей «Волги». В багажник ещё легло три мешка песка и мешок цемента. Глядя, как присела на рессоры моя Багира, (кличка машины) я подумал, что ехать нужно будет, очень, осторожно. 

Девятое мая, светлый праздник Великой Победы в Отечественной войне припадал в этом году на понедельник, поэтому три свободных праздничных дня обеспечено. Я рассчитал, что три дня мне хватит, чтобы облицевать плиткой ванную комнату у Анечки и стенки её импровизированной кухоньки. Подготовившись таким образом, я вернулся домой, поужинал и прилёг перед телевизором. За вечер было пять или шесть звонков моих друзей желавших распить со мной и своими девицами рюмку у меня дома. Я всем отказал, сославшись на плохое самочувствие и не согласившись не на какие посулы с их стороны. 

У меня, даже, мелькнула, ранее показавшаяся бы крамольной, мысль о том, что мои друзья хотят превратить мой дом в бесплатный бордель. Хотя, положа руку на сердце, до начала моих отношений с Анечкой так оно и было. И друзья тут не при чём. Это я сам превращал свой дом в бордель. 

Всё, – сказал я сам себе, – кончаю эту порочную практику. Немедленно займусь генеральной уборкой. 

Я встал, вытащил из кладовки пылесос и приступил к уборке по настоящему. Пусть меня читатель простит, но я не скажу, что я повытаскивал из-под шкафов, дивана, кровати и другой мебели. Я оставляю эти подробности для богатой фантазии моих читателей. Но у меня волосы встали дыбом, как только я представил, что Анечка, которую я планировал пригласить в гости к себе домой, вдруг, случайно нашла то, что я, сейчас, паковал в пакет с мусором. Я так вдохновился и распалил своё воображение, что поменял бельё в кровати, занавески на окнах, полотенца в ванной комнате. Пропылесосил все ковры и половики, тщательно вымыл пол в квартире и открыл на ночь все окна, чтобы выветрились многомесячный сигаретный чад, приторный запах алкоголя, разлитого на пол в пылу гуляний и прочие греховные запахи. Закончил я эту революцию, около одиннадцати вечера, осмотрел содеянное и сказал сам себе, что это хорошо. В мозгу мелькнуло, что ситуация знакомая, где-то о ней я читал или слыхал, но я был такой усталый, что не стал копаться в памяти, а принял душ и завалился спать. Спал я, как убитый. Сон у меня был крепкий и очень приятный. Что, именно, мне снилось, я не помню, но это было очень приятно. 

На следующий день я проснулся очень рано, в день победы всегда устраивали парад с прохождением войск по Куликовому полю и проезду всякой угрожающей техники. Парад начинался в десять часов, но всё движение в городе перекрывалось уже в восемь часов утра. И чтобы не ехать к центру города через какие-нибудь окраины, приходилось проскакивать по улицам города до того, как их перекроют наши доблестные ГАИшники.  

Постучавшись к Ане в двери, пришлось ожидать пока она откроет, несколько, больший промежуток времени, чем необходимо нормальному человеку. Я, уже, начал волноваться не случилось ли чего с Аней, но в этот момент она открыла дверь. Взгляд, которым она меня одарила, я бы не назвал радостным. У меня сердце ёкнуло, я подумал что у неё кто-то есть и расстроился окончательно. Но она пригласила меня в дом и рассказала ,что она по строению психики просто сова. То есть она, без труда, может работать почти до самого утра, но если она утром заснёт, то поднять её становиться архи сложно. Я начал извинятся перед ней и сказал, что только разгружу то, что привёз ей и тут же уеду. И она сможет продолжить свой сон. Но в ней проснулось женское любопытство, и когда она увидела, что я привёз, то начала задавать вопросы типа, зачем да почему. Я ей объяснил, что хотел улучшить её жилищные условия своими руками, как смогу. 

– Платон, а вы умеете класть керамическую плитку на стены? – с большим сомнением спросила она. 

– Я сам никогда плитку не укладывал, – ничуть не смутившись, ответил я, – но видел, как это делают и, кажется, понял, как это делать. Так вы мне разрешите приступить? Я намерился за три дня праздников положить плитку на стенах вашей кухни и в ванной комнате. 

– Вы меня ставите не в удобное положение, – задумчиво сказала Аня, – я смогу вам помогать? 

– Ваша помощь будет заключаться в кормлении рабочего, – заявил я, – и, поскольку, рабочий, нанятый вами, несколько, прожорлив, я предлагаю вам, сейчас, сделать свой туалет, одеться и съездить со мной на привоз. Там мы купим все необходимые нам, на три дня, продукты. Договорились? 

– Хорошо Платон, – ответила она неохотно, – подождите меня, я оденусь и выпью чаю. 

– В отношении чая я могу составить вам компанию, – набивался в гости я. 

– Ну ладно, – вздохнула она, – посидите пока на кухне, я оденусь умоюсь и напою вас чаем. 

– Считайте, что уже сижу кучкой – удовлетворённо промурлыкал я, протискиваясь в кухню и присаживаясь на табуреточке. 

Аня закрыла двери в комнату и я слышал только её лёгкие шажочки по комнате, потом по лестнице, потом она прошла в ванную комнату и наконец она появилась на кухне. На ней был надет свитерок поверх блузочки с воротником из кружев, синяя джинсовая юбка и колготки телесного цвета. Волосы были гладко зачёсаны назад и стянуты на затылке каким-то приспособлением для стягивания волос. Получился пушистый хвостик. Она вошла в кухню и зажгла конфорку на газовой плите. Поставила на огонь чайник и присела на табуреточку рядом со мной.  

– Как же я люблю утром поспать, – сказала она мечтательно, – но мне, почему-то, никогда не удаётся это сделать. 

– Я ещё раз прошу меня простить, – виновато сказал ей я, – поверьте Анечка, в будущем я постараюсь никогда вас не беспокоить рано, если в этом не будет острой необходимости. 

– Если бы дело было только в вас Платон, – сокрушённо сетовала Аня, – на работу вставать нужно, приедет Димка, начнутся занятия в школе. Его кормить и готовить к школе нужно, стирать, гладить и убирать в квартире, хоть она и не дворец, тоже нужно. Зарплаты хронически не хватает, я хватаюсь за любую работу, чтобы подработать, тем самым урезаю свою возможность отдохнуть. Поэтому, поспать утром для меня, просто, несбыточная мечта. 

– М-м-м да, – промямлил я, – я по психосостоянию жаворонок, поэтому о вопросе – поспать утром, никогда, не задумывался. Я могу быть в двух состояниях выспавшийся и не выспавшийся. Теперь, я вас Анечка понимаю и, обязательно, если это только будет от меня зависеть, буду предоставлять вам возможность утром поспать. 

Чайник закипел, Анечка поставила на стол две чайные чашки и налила в них заварку и кипяток. Поставила на стол сахарницу, вазочку с медовыми пряниками и подвинула чашку с чаем ко мне. Мы вприкуску быстро справились и с чаем и с пряниками.  

– Ну что, Анечка, по коням? – лихо предложил я. 

Она кивнула, и мы вышли из квартиры. Анечка закрыла дверь, и мы подошли к машине. Я галантно открыл Анечке заднюю пассажирскую дверцу. Она кивком головы меня поблагодарила и села в машину. Обойдя машину я сел за руль и мы поехали в сторону Привоза. 

Лично я считаю, что человек ни разу не бывавший на одесском Привозе многое в жизни пропустил. Сейчас этот рынок очень изменился и не похож на тот истинно одесский Привоз, которым он был в те годы. Располагался Привоз на огромном пространстве между одесским вокзалом и Молдаванкой. С Севера его ограничивала улица Пантелеймоновская, с Юга он упирался в трамвайное депо. 

Перейдя сквер Девятого января, если вы идёте на Привоз со стороны вокзала, вы попадаете в рыбные ряды. Здесь, конечно, не такое изобилие морепродуктов, как на японских рынках, но рыба есть любая, как морская так и пресноводная. Рыба свежая и копченая. Но, когда начинается лов скумбрии и ставриды на самодуры, то вам предложат качалочку скумбрии свежего посола. Снимая кожицу с тушки этой рыбки, как нейлоновый чулочек с ножки молоденькой девушки, у вас по руке потечёт янтарного цвета прозрачный сок и вы вопьётесь зубами в нежную, слегка солоноватую мякоть рыбной тушки, запивая каждый кусочек прохладным пивом, пузырьки которого приятно омывая ваши вкусовые рецепторы на языке, создают во рту ощущение праздника вкуса. 

Тут вам могут предложить селенных и сушёных бычков, вкус которых во много раз приятнее тараньки, тут есть и белуга и осётр, черноморская камбала в роговых наростах и катран (черноморская акула) бульон из которой не просто вкусный а чрезвычайно лечебный. Дальше чёрной горой лежат, поблескивая мокрыми боками мидии. На руках торговок вязками предлагается бычок свежий морской и лиманский. И все это перекрывают, только, зазывные голоса рыбных торговок да стойкий рыбный запах к которому примешивается йодистые испарения разогретых на солнце водорослей, которыми прикрывают рыбу, чтобы она не пересыхала. У самого выхода из рыбных рядов вы сможете увидеть высокие пирамиды на прилавках состоящие из черноморских креветок, на которых прекрасно клюёт бычок если вы решили его половить на удочку. Но если этих рачков сварить в хорошо просоленной воде вы получите прекрасную закуску к пиву, ароматную и острую. Их так же можно, просто, есть, как семечки. Выйдя из рыбных рядов вы попадаете в фруктовые ряды где вы найдете любые фрукты по вашему желанию. Перечислю только экзотические: ананас, хурма, инжир, чурчхелла, апельсин, мандарин, 

грейпфрут, банан. Я не говорю о множестве сортов яблок и груш, слив и абрикос, персиков и винограда. Тут же целый прилавок занят изюмом белым и коричневым, красным и чёрным. Жирный чернослив, плавясь на солнышке, радостно сверкает своей кожицей. Грецкие орехи, чищенные, янтарно-жёлтые вызывают стойкое желание их купить и ходя по привозу бросать в рот ядрышко за ядрышком ощущая необыкновенный вкус грецкого ореха. Дальше за фруктовыми рядами слева идут овощные ряды, где можно всегда купить розовую американочку, изумительно вкусную картошку, белокочанную капусту, морковку каротельку, сладкую как сахар и полезную как панацея. Лук репчатый на любой вкус и любого размера, свекла такой правильной формы, что ей можно играть в боулинг. Дальше, пройдя каких-то метров пятьдесят, вы попадаете в ряды, где торгуют солениями. Солёные бочковые огурчики и помидоры, такие остренькие на вкус, что попробовав пару раз глаза ваши невольно ищут что-то посущественнее чтобы, сразу, это съесть. Бочки квашеной капусты на любой вкус и с любыми ингредиентами в роли которых выступает изюм, моченые яблочки, грибочки рыжики. Пробовать капусту вам хозяйка разрешает прямо с прилавка, и вы хватаете щепоть тонко нарезанной кружевной капусточки, открываете рот пошире и, подняв эту щепоть с капустой повыше, опускаете её в рот и слегка сжимаете зубами. Ваш рот, сразу же, наполнится капустным соком в смеси с рассолом. Капустка захрустит у вас на зубах, как снежок в морозный день у вас под ногами. Там же, вы сможете купить солёных баклажан, нафаршированных, резаной соломкой морковкой, наперчённой так, что у вас рот объят пламенем до тех пор, пока вы не загасите этот пожар стаканом красного молдавского «Каберне», вином выводящим из организма всякие тяжёлые металлы и восстанавливающем кровяные тельца – эритроциты. 

Тут вы, так же, можете купить различные грибы, свежие, маринованные, сушёные. 

Пройдя пару рядов вы подходите к прилавкам на которых, независимо от времени года, продаются сверкая красными боками турецкие и свежие египетские помидоры, тепличные если зима, а если нет, просто, свежие огурчики с пупырышками. Зелёный лук Порей лежит изумрудными горками на прилавках зелёнщиц. Пучки редиски подмигивают вам красно-белыми бочками. Сельдерей, укроп, петрушка, стоят огромными букетами, рядышком, обязательно, есть и кинза. Между двумя рядами, на высоких стульях стоят кореянки которые торгуют корейской морковкой, острыми и пряными грибами замаринованными по корейским рецептам и корейской фасолью, так же, острой и пряной. 

Рассказывать об Одесском привозе можно часами и, всё равно, останется что-то такое, о чём вы забыли упомянуть. 

Короче, на Привозе есть всё, даже, атомная бомба в разобранном виде. 

Подъехав к привозу, мы с трудом нашли место, где припарковать машину и пошли на базар. Минут за сорок мы с Анечкой купили две огромные сумки продуктов и, спустя минут двадцать, были дома. Аня начала разбирать сумки, а я решил начать укладку плитки с ванной комнаты. Я выцыганил у Анечки старый тазик для раствора, сделал раствор песка с цементом в пропорции один к трём, плитку, предназначенную для укладки, положил в ведро с водой и принялся за дело. Не даром говорят, что если человек что-то хочет сделать, то он это сделает. До обеда я уложил плитку на задней стенке ванной, её размер полтора на два метра. Когда я вытер потёки раствора с плитки, она засверкала белизной. Аня, войдя в ванную комнату, ахнула от восторга. В её глазах читалось восхищение мной. А я расцвёл, как репьях, под бархатистым взглядом её карих глаз. Увидев её глаза, я понял, что на правильном пути, и возможно, мне удастся заслужить её любовь. 

Анечка, тоже, не ударила в грязь лицом. Приготовила изумительный борщ, зажарила два челогача на косточках, сделала салат из помидор, огурцов, лука, и брынзы, полив его оливковым маслом. При виде такой шикарной закуси, я сбегал в гастроном, напротив, и купил бутылочку коньяку. 

Обед получился на славу, я гордый своим успехом и, имея постоянно зверский аппетит подметал из тарелок всё, что туда было положено. После обеда мы прилегли на час отдохнуть, и я, снова, приступил к кладке плитки. К концу дня, практически, на трёх стенках, задней и боковых, была уложена плитка. Была, конечно и задача которую я решил по своему. Настоящие плиточники смеялись бы над таким решением возникшей проблемы, но мне это решение понравилось и я его претворил в жизнь. А проблема состояла в том, что у меня не было приспособления для подрезки плитки по размеру, и я каждую плитку подрабатывал в размер плоскогубцами, что отнимало много времени и неровные края подработанной плитки выглядели не очень красиво. Я взял деревянный уголок, покрыл его ярко-красной краской и в местах стыка подработанной плитки наклеил его поверх плитки. Получилось и красиво и стильно. Представьте себе белоснежные стены с красной канвой по углам. Теперь все было в порядке за исключением потолка. Я замерил потолок и по размеру потолка. Вырезал лист древесно-волокнистой плиты и гвоздями пришил его к старому дереву потолка. Затем взял цинковые корабельные белила, я покрасил потолок. Он так же получился белоснежный, а в месте стыка ДВП со стенкой наклеил красный уголок. Ванная комната получилась как игрушечная. Белоснежная с красной окантовкой. Благодаря подвесному потолку, она даже стала теплей. Анечка была в неописуемом восторге и теперь с удовольствием принимала у себя ванную. 

Остальную часть стен ванной комнаты мы, потом, с Анечкой обклеили моющимися обоями, установили зеркало и полку под ним, и ванная комната превратилась в, вполне, жилое помещение. Но это было, к сожалению, всё, что мы успели сделать за три дня выходных, которые получились к празднику Дня победы.  

В понедельник, к восемнадцати часам, все работы были закончены и мы с Анечкой легли на пару часиков отдохнуть. Хотя основным работником был все-таки я, но и она не бездельничала. Убирала мусор, клеила со мной обои, готовила еду, и сейчас, когда часть работы была уже позади мы с ней умиротворённо лежали на втором этаже её квартиры в спальне, какая-то удивительная душевная связь возникла между нами. Она положила голову мне на грудь и, обняв меня, прижалась своим тоненьким телом ко мне, как бы вручая мне, такому большому и сильному, себя с полным доверием. И я, наконец, почувствовал, что тот ледок недоверия ко мне, рождённый её опытом общения с мужчинами и моими выступлениями с моими друзьями, потихоньку таял. Она сама, пока, не понимала этого, но она становилась женщиной любящей, им6нно такой женщиной о которой я, подспудно, всегда мечтал. И под моё поглаживание по её спине, она уснула. Я встал, буквально, выскользнув из-под неё, чтобы не разбудить, и укрыв её пледом, спустился вниз, надел свою курточку и вышел из квартиры. 

Приехав домой и подойдя к своим дверям я аж присвистнул. Весь косяк двери и вся дверная коробка были утыканы записками. Если находилась хоть маленькая щель, там торчала записка. Собрав всю эту макулатуру, я, не читая, всё выкинул в помойное ведро. Сам же подумал о том, что многим своим друзьям я поломал пух за эти праздники, и сколько несбывшихся надежд я выбросил в ведро. Зато, когда я прошёлся по чистой квартире, где приятно пахло мужским парфюмом, где на кухне ровными рядами стояли чистые тарелочки и, мойка сверкала чистотой, а не горами грязной посуды и пустых бутылок. Где в комнатах можно было дышать всей грудью, а не нюхать полные окурков пепельницы. И когда я разобрал постель и увидел чистое постельное бельё без всяких подозрительных пятен, настроение моё, ещё более, улучшилось. Я заглянул в платяной шкаф и увидел, что у меня ещё есть штук шесть свежих рубашек, все брюки отглажены, пиджаки чистые и, самое главное, у меня полный мешочек чистых носков. Довольно напевая какую-то фривольную мелодию, я направился в ванную комнату и принял контрастный душ. Затем, надев махровый халат, переместился на кухню и поставил на газ чайник. Но когда я заглянул в холодильник, чувство полного удовлетворения жизнью исчезло. У меня в холодильнике мышь и повесилась. Самый тщательный осмотр полок холодильника ничего кроме кусочка засохшего сыра не принёс. Да, мы сделали базар с Анечкой, но все продукты остались у неё. В хлебнице была, ещё, корка черного хлеба до такой степени чёрствого, что об него можно было сломать зуб.  

Ну вот, – бурчал я сам себе, – хотел кайфануть, но как говорили индейцы севера Америки на свой шалаш – Фиг вам. Придётся одеваться и идти в гастроном что-нибудь купить поужинать сегодня и позавтракать завтра. Я скинул халат и одел чистое бельё. Затем начал одевать брюки и в этот момент в дверь позвонили. 

– Кого это чёрт принёс? – подумал я и решил не открывать. Но в дверь продолжали настойчиво звонить. 

– В конце концов, – мелькнула у меня мысль, – неужели я не смогу выставить любого, кто посягнёт на мой покой. 

Я опять накинул халат и пошёл открывать. Каково же было моё удивление и радость, когда я увидал милое лицо Анечки, которая держала в руках огромную сумку. 

– Извините меня Платон, – начала она говорить становясь увереннее под моим счастливым взглядом, – дело в том, что вы обеспечили меня продуктами, потратили много сил и энергии на ремонт моей ванной комнаты, а я уснула. А вы уехали голодным. Вот я и решила, что будет справедливо, если мы поделимся едой. Где у вас холодильник? 

Одной рукой я выхватил сумку из рук Анечки, другой я подхватил её и, прижав к своей груди, влепил ей страстный поцелуй. 

– Платон, пожалуйста, подожди минутку, – начала она приговаривать продвигаясь к холодильнику на кухне, – мы сначала поужинаем а потом… 

Она не договорила что будет потом, так как открыв холодильник и увидев внутри него абсолютно Торичелеву пустоту, огромную шубу снега на испарителе, сказала как бы разговаривая сама с собой: «Нужно срочно разморозить и вымыть. В этом состоянии туда что-то класть невозможно». 

Анечка поставила сумку рядом с холодильником и начала доставать из неё несколько судочков, кастрюлек, баночек. Холодильник она тут же отключила, но кое что поставила на полку холодильника, а кое что на обеденный стол. Прошло минут десять и на столе стояло две тарелочки с жареной картошечкой и челогачами, глубокая тарелочка с салатом из помидор, огурцов, лука, брынзы и оливок, и недопитая у Ани дома бутылка с коньяком. Мы сели за стол, я налил и себе и Анечке коньяку и мы выпили за взаимовыручку. Аня только пригубила. Потом я начал есть, я кушал с таким удовольствием, что Анечка, глядя на меня, тоже включилась в этот праздник жизни. Затем, когда голод был утолён, я устроил экскурсию по своей квартире для Анечки. Затем Анечка помыла разморозившийся холодильник и поставила на его полки все те судочки, кострюльку и баночки которые привезла с собой, попутно инструктируя меня что и где лежит, и как всем этим пользоваться. Закончив всё это, она сняла с себя передник и хотела уехать домой, но я уговорил её остаться у меня. Я так крепко её обнял и так сладко её целовал, что она, обмякнув в моих руках, прекратила сопротивление. Я, не прекращая целовать её аккуратно снял с неё всё что на ней было и уложил её на чистые простыни своей постели. Это была прекрасная ночь. Анечка была так нежна и обворожительна, так страстна и податлива, что я каждый раз убеждался в том, что лучше женщины для меня не существует. Мы уснули, обнявшись, утомлённые друг другом, но спали крепко и утром проснулись почти одновременно. 

Я, как истинный джентльмен, уступил Анечке ванную комнату, и пока она была в ванной, поставил на огонь чайник и сделал нам по два бутерброда с копчёным мясом и с сыром. Когда Анечка вышла, стол уже был накрыт. В чашечках был горячий чай, бутерброды на тарелочке. Мы сели и быстро позавтракали, спешить нужно было потому, что Анечке необходимо было переодеться, значит, по дороге на работу нужно было заехать к ней домой. Когда мы выходили из дома, моя соседка, жившая в квартире напротив, Светка Лунина, почти, столкнулась с нами в коридоре и поздоровавшись, повернулась, одним взглядом оценила Аню и показала мне большой палец. Я подмигнул ей в ответ. 

Спустившись во двор, мы быстро дошли к гаражам которые были на заднем дворе, я открыл ворота и выгнал машину. Анечка села рядом и мы поехали. Возле Аниного дома мы пробыли недолго, и к моему собственному удивлению без десяти восемь утра я заехал на территорию гаража.  

Когда Аня вышла из моей машины и направилась к зданию управления, у стоявшего возле диспетчерской водителя АЦЖГ (автомобильная цистерна сжиженного газа) по кличке Профессор глаза округлились настолько, что чуть не выпали из своих мест. Я, проходя мимо его, рукой поправил отвалившуюся у него от удивления челюсть. 

Я прошёл по коридору и вошёл в свой кабинет, секретаря ещё не было, я разрешил ей приходить к половине девятого, так как у неё был маленький ребёнок. Устроившись за столом, я расслабился и возродил в памяти события сегодняшней ночи. Работать абсолютно не хотелось, уже дважды звонил старший диспетчер с желанием доложить о выходе машин на линию, дважды я отказывал принять её. Но никуда не денешься, работа есть работа.  

Наконец-то, старший диспетчер смогла удовлетворить свое служебное рвение. После её доклада зашёл начальник ремонтных мастерских, и рабочий день покатился по накатанным рельсам. Но, только, влюблённый человек сможет понять меня и проникнуться этим моментом. Когда среди производственной суеты, вдруг, перед вашими глазами возникнет лицо, глаза, тело вами любимой женщины, вы вдруг услышите её голос и лёгкий майский ветерок, напоённый ароматом цветущих деревьев, вдруг, принесёт вам необыкновенную свежесть её дыхания. Это безумие, натуральное безумие которому подвержены, по-настоящему, влюблённые люди. И я понял, что я, по-настоящему, влюблён.  

Перед обеденным перерывом я позвонил Анечке и пригласил её на обед. Она согласилась, и мы с ней поехали в одно из первых кооперативных кафе грузинской кухни.  

Это были первые ростки зарождающегося капитализма, но если сравнить эти ростки с совковыми столовыми, кафе, ресторанами, то я за капитализм. Еда, которую готовили в этом кооперативном кафе, была вкусная, посуда чистая, обслуживание мгновенное. Мы с Анечкой съели по супчику харчо, ароматному вкусному с настоящей бараниной и калиброванным рисом, по две палочки шашлыка по-карски и еле-еле отвалившись от стола, поехали пить кофе в бар ресторана «Красный» к Аркадию. 

Приехав в бар, я повстречал кучу друзей которые тут же пригласили нас за свой стол, где сидели, уже слегка подшофе, Зиновий, Коля хирург, Вовчик Шаповалов, Толя таможенник. Мне тут же налили коньяку, и как я не отнекивался, как не кричал что я за рулём, пятьдесят грамм всё-таки заставили выпить. Аркадий нам с Анечкой притащил по чашечке великолепного кофе.  

В итоге, мы с обеда приехали в хозяйство минут на сорок позже, чем нужно было. 

С того дня так и пошло. Опьянённый любовью, я ни на кого не обращал внимания. Для меня существовала только она, моя Анечка, любимая и лучшая в мире женщина. Почти каждый день мы с ней выезжали в город, где вместе обедали, потом ехали в «Красный» на кофе, потом возвращались на работу. Я, в любовной эйфории, не замечал косых взглядов некоторых сотрудников, а Анечка мне не говорила, что ей, уже, в глаза колют нашими отношениями. И тут уже назревал эффект нарыва, сколько на него не закрываешь глаза, рано или поздно он прорвётся. И вытечет из него много гноя и грязи.  

Так оно и произошло, будучи в областном управлении я в коридоре столкнулся с секретарём парткома областного управления Николаем Ивановичем Зотовым. Невзирая на то, что он был коммунист, человеком он был хорошим и справедливым. Он, когда-то, до нашего управления был первым секретарём районного комитета партии, но судя по тому что его с этой должности турнули он, всё-таки, был больше хороший человек, чем коммунист. 

Я с ним раскланялся и собрался проскользнуть мимо, но он схватил меня за руку и потащил за собой в парткабинет. Там усадил меня за стол и проверив хорошо ли закрыта 

Дверь, он вытащил со своего сейфа папку синего цвета и, достав из неё два листочка бумаги скреплённых скрепкой протянул их мне. 

– Читай, – буркнул Николай Иванович, – потом мне расскажешь, как ты докатился до жизни такой. 

Первый листок был сопроводительной запиской к анонимному доносу на имя секретаря Ленинского районного комитета КПСС, в которой последний просил парторганизацию разобраться по факту морального разложения директора автохозяйства Орлова Платона Михайловича. 

Второй листок был грязным доносом, в корне, извращающим фактическое положение дел. Когда я читал этот донос, у меня возникло чувство, что я уже где-то видел этот почерк. 

– Полная галиматья, – прочтя обе бумаги и протягивая их Николаю Ивановичу спокойно ответил я. 

– Мы с начальником управления тоже такого мнения, – возвращая мне бумаги назад и тыкая в них указательным пальцем и со значением глядя на меня, – ответил Николай Иванович. Мы проверили некоторые факты, которые привел автор письма, касавшиеся разбазаривания запасных частей, материалов. Ничего не подтвердилось. Поэтому мы считаем, что вы сами Платон Михайлович должны разобраться с этим письмом. Мы с начальником уверены, что вы примите правильное решение. 

Николай Иванович опять со значением посмотрел на меня. И тут меня осенило. Я понял, на что мне намекал и, уже, согласовал этот вопрос с начальником управления, Николай Иванович. 

– Огромное вам спасибо, – с просветлевшими глазами ответил я, – очень хорошо понимаю вас и нашего начальника. Разберусь основательно, и виновные будут наказаны. 

– Вот тогда, – довольно улыбаясь, сказал Николай Иванович, – и вернёшь мне эти бумажки. 

Он встал и, пожав мою руку, попрощался со мной. 

Вернувшись в хозяйство, я попросил секретаря ни с кем, кроме начальника управления, если он позвонит, не соединять. А так же дал ей команду принести папки с входящей корреспонденцией, служебными рапортами, объяснительными записками. Затем, достал анонимку и положив её на стол начать листать бумаги в папках. В папке со служебными рапортами моё внимание привлек рапорт исполняющего обязанности начальника мастерских Ю.Й. Монштыка. Когда я сравнил анонимку и рапорт, написанный им, последние сомнения улетучились. Обе бумаги были написаны одним и тем же человеком. 

Ну а дальше всё происходило в соответствии с трудовым законодательством, т.е. анонимщику были созданы все условия для увольнения по собственному желанию, что он и сделал по прошествии одной недели. Как я не старался сделать так, чтобы содержание анонимки не стало известно Ане, каким-то образом она узнала об этой грязной бумажке. Позже, спустя месяц после того как Аня уволилась с работы, я узнал чьих рук это дело. 

Николай Иванович Зотов был человек пожилой и часто болел. Вместо себя он оставлял хозяином парткабинета Богачёва, который работал у меня в хозяйстве мастером по газовому оборудованию. Человек в высшей степени непорядочный, пьяница, доносчик, взяточник и бездельник, но имел большой стаж пребывания в КПСС. 

Все мои попытки избавиться от него наталкивались на стойкое противодействие парткома областного управления. Мне начинали жевать эту жвачку, что я недостаточно провожу воспитательную работу с коммунистом Богачёвым, выдумывали ещё какую-нибудь галиматью и не разрешали его уволить, хоть я и предоставлял документы о том, что он на рабочем месте находился в нетрезвом состоянии, что он совершал прогулы, что пьяным свалился в контрольно-осмотровую яму на КТП и сломал себе руку о чём имелся документ выданный врачом скорой помощи, которую вызвали для оказания медицинской помощи этому коммунисту. 

В конце концов, я сообразил, что все мои усилия бесполезны, он им был нужен, чтобы наблюдать за мной и стучать обо всём, чтобы я не сделал. Но оказалось, что он наблюдал не только за мной, а абсолютно, за всеми работниками автохозяйства и стучал обо всём, что только удавалось ему подсмотреть или подслушать. То есть глаза и уши КПСС в структурном подразделении предприятия. 

Мне время от времени докладывали, что шофера отлавливали его в каком-нибудь тёмном углу и избивали хорошенько, но так как он был на подпитии, поэтому проспавшись, находил синяки на лице, а кто их нанёс вспомнить не мог.  

Так вот когда анонимщик принёс мне заявление на увольнение по собственному желанию, которое я с удовольствием подписал тем числом когда его получил, я отнес в партком анонимку. Николай Иванович положил её в сейф и на следующий день заболел. Соответственно ключ от сейфа он дал Богачёву, а тот залез в сейф и прочитал анонимку. 

Затем раззвонил о её содержании в хозяйстве. Некоторые дамы, работавшие в хозяйстве, посчитали проявлением женской солидарности пересказ Анечке содержания анонимного письма, с сочувствующими лицами, они смаковали подробности этой грязной бумажки, якобы, восхищаясь мной, рассказали, как я разобрался с анонимщиком. 

Короче, создалась обстановка при которой дальнейшая наша совместная работа становилась невозможной. Абсолютное большинство сотрудников советовали Ане не обращать внимания на некоторых злопыхателей, все на её стороне, но Анечка уже приняла решение и спустя несколько дней, я получил её заявление об уходе. Ей предложили работу на Одесской сувенирной фабрике в должности старшего экономиста. Все мои усилия отговорить Анечку от ухода оказались напрасными, и я, скрипя сердцем, подписал её заявление. Теперь мы виделись гораздо реже, но от этого моя страсть к ней не утихла. 

Работа на новом месте у Анечки не заладилась. Привыкнув к тому, что со мной можно было обсуждать принимаемое управленческое решение, спорить и доказывать свою правоту в каких-то вопросах, предлагать свои варианты, с директором сувенирной фабрики такие производственные отношения оказались невозможны. По характеру он оказался самодур, допускал хамские высказывания в отношении сотрудников, был безграмотен, невоспитан, но имел большой партийный стаж. Он хорошо знал на кого можно гавкнуть, а кого лизнуть. Поэтому и держался в этой должности, хотя, фабрика, никогда, не выполняла план. А после нескольких хамских высказываний этого деятеля в адрес Анечки у неё, совсем, опустились руки, и работать там она, уже, не могла. 

После очередного рассказа моей любимой женщины о том, как ей работается, во время которого мои кулаки непроизвольно сжимались, я решил не пускать это дело на самотёк и взять его решение в свои руки. Я, как-то, подкатил, под хорошее настроение, к заместителю начальника областного управления по экономике и финансам и попросил его взять на работу, обратно, Анечку, но ни ко мне в хозяйство, а в аппарат управления. В это время была свободной должность заместителя главного бухгалтера, сама же, главный бухгалтер, была пенсионного возраста, и она никак не могла врубиться во все нововведения в бухгалтерский учёт. Введенный недавно новый налог на добавленную стоимость был для неё гордиевым узлом, развязать который она никак не могла. Зам начальника имел об Анечке хорошее мнение, ценил её как специалиста, поэтому с его подачи через несколько дней Анечка, уже, беседовала с начальником областного управления и дала согласие занять должность заместителя главного бухгалтера, с последующим повышением до главного бухгалтера. 

Анечка, с удовольствием, вручила директору сувенирной фабрики заявление на увольнение и спустя неделю вышла на новую работу. Соответственно, новая работа была не сахар, и Анечке приходилось очень много работать, но, зато, система была знакома, начальство всё знало и уважало Анечку. Я начал бывать, почти, каждый день в управлении, хотя, раньше меня туда и калачом нельзя было заманить. А теперь, у меня находились, постоянно, какие-то дела в бухгалтерии и я, появляясь там, с любовью поглядывая на Анечку, успокаивал своё любящее сердце. 

Главного бухгалтера областного управления звали Мальвина Александровна и, конечно, у каждого человека при имени Мальвина в воображении возникает образ стройной девочки с голубыми волосами и большими миндалевидными глазами. Быть может, лет пятьдесят назад наша Мальвина Александровна так и выглядела, но не сейчас. 

Представьте себе матрону в возрасте пятидесяти восьми лет, которая гораздо ширше чем довше, легко съедающую за обедом палку полукопчёной колбасы и, почти, целый батон хлеба, проработавшей главным бухгалтером почти тридцать лет при Советской власти, когда ничего в бухгалтерском учёте не менялось десятилетиями, и обалдевшей от перемен в самостийной Украине которые никакому здравому смыслу были не подвластны и вводились задним числом, уже, после сдачи всех отчетов в налоговые и вышестоящие органы, и вы увидите портрет нашего Главного бухгалтера. По жизни, она была не плохой тёткой и понимала, что рано или поздно на её место придёт другой, более энергичный и грамотный человек и ей придётся подвинуться или уйти. 

Поэтому, потиранив Анечку немного и показав, что она, ещё, в доме хозяйка, она начала, учить Анечку всему, что знала сама. Прошло немного времени и с мнением Анечки считались все, она становилась руководителем и Мальвина передавала ей бразды правления в бухгалтерии. 

Наш роман с Анечкой развивался по законам этого жанра. Вскоре, мы ужинали вместе, почти, каждый день. Затем, приехал от бабушки её сын и, встречи пришлось сократить. Анечке приходилось успевать на работе, ухаживать за сыном и уделять внимание мне. И я, часто, глядя на неё удивлялся, как же ей удаётся, будучи такой тоненькой и на вид совсем воздушной, управляться с множеством дел на работе, и дома по хозяйству. 

Я, как мог, помогал ей. Занимался поставками продуктов в её дом. Выложил плиткой стены в её кухне. Обшил фанерованной древесно-стружечной плитой стены коридорчика, сделал нишу в коридоре для верхней одежды и так же обшил её деревом. Вместе с её сыном мы оклеили стены и потолок коридорчика обоями под деревянную доску. Получилось очень красиво и уютно. Затем, на пол в комнате первого этажа я положил древесно-волокнистую плиту, пришил её гвоздями к старому полу, и покрасил её. Теперь пол был гладенький и сверкал свежей краской как новенький. У меня сердце кровью обливалось, когда я видел, как Анечка пытается вымыть старые, выщербленные доски, из которых состоял пол в её комнате на первом этаже. Сейчас, его можно было протереть шваброй за пару минут, и он долго оставался чистым, так как не имел выщерблин и щелей с трещинами. Затем, я сделал для её сына книжную полку на втором этаже, где мальчик занимался. В комнате на первом этаже я сделал стеллаж для книг, который хорошо вписался в пространство под лестницей между первым и вторым этажами. Уже позже я сделал несколько нужных для Анечки полок, и благодаря нашим с её сыном усилиям её развалюха превратилась в маленькую, уютную квартирку, жизнь в которой уже не выглядела экстремальной. 

С сыном Анечки Вадимом мы подружились и конфликтов не имели. Все своё время я старался проводить у Анечки, она же помогала мне в моих делах, как могла. Я начал брать её сына с собой на охоту и учить парня некоторым навыкам, которые в жизни, обязательно, должны уметь мужчины. Моя страсть к Анечке, конечно, отнимала у меня всё время, поэтому заняться воспитанием её сына в полном объёме у меня не получилось. И сейчас, вспоминая то время и анализируя его, я отчётливо понимаю, что нам нужно было переселиться ко мне и втроём жить у меня, законсервировав квартиру Анечки на это время. Тогда бы Анечке не приходилось разрываться между двумя домами и работой. 

Кстати о работе. Анечке пришлось уйти из нашей системы невзирая на все уговоры начальства не делать этого. Дело в том, что наше хитрое начальство заставляло Анечку работать Главным бухгалтером, а заработанную плату платили ей как заместителю. Однажды, мы поехали по магазинам найти и купить её сыну куртку и ботинки на зиму. Мы куртку купили, потратив все деньги, а на ботинки денег не хватило. Вот тогда Анечку эта ситуация и взорвала. Она честно и добросовестно работает на фирму, а та не в состоянии оплатить её труд, чтобы она могла ребёнку купить ботинки на зиму, не говоря уже о сапогах для себя. И Анечка, спросив моего совета, а я дал его положительным, когда узнал сколько Ане обещали платить за её работу, уволилась от нас и поступила на работу в кооператив который торговал итальянской мебелью. Мало того, она, дополнительно, устроилась бухгалтером ещё в один кооператив и только тогда могла удовлетворять свои и сына запросы. А когда я начал строить дом, даже, могла одолжить мне денег, если мне нужны они были срочно, а у меня, их не было. 

Дни шли за днями, встречи с Анечкой, учитывая её загрузку на двух работах, стали реже. Но зато после той работы, которую я положил на обустройство её квартиры в ней стало приятно и удобно жить. Ковёр не падал от лёгкого прикосновения, дверцы шкафов хорошо закрывались, кухня и ванная сверкали кафельной плиткой. Жить в этой квартире становилось всё приятней, но как говориться никогда не бывает долго хорошо. 

Как-то, поздней осенью, придя к Анечке, я застал её в слезах. Оказалось, что сосед, живущий на третьем этаже, каким-то образом обнаружил дымоход, проходящий с самого нижнего этажа до трубы на крыше и так как в доме было центральное отопление и никто из жильцов не топил печи, он, продолбив переднюю стенку и перекрыв дымоход, вставил туда сейф. Но он, абсолютно, не подумал, что у некоторых людей может быть установлена газовая колонка, при работе которой отработанные газы уходили через этот дымоход. Анечка, придя домой, решила принять ванну и включив газовую колонку начала набирать в ванную горячую воду, но колонка прекратила работать так как отсутствовала тяга. Разобравшись в причине отсутствия тяги, я попросил соседа убрать сейф из дымохода. На мою просьбу я получил категорический отказ и угрозу привлечь домоуправление и разобраться, как это нежилое помещение было превращено в жилую квартиру. 

Конечно, можно было применить к соседу силовые меры, но, тогда. появилась бы угроза появления между этим соседом и Анечкой бытовой склоки, что было очень нежелательно.  

Все жалобы Анечки в домоуправления оставались без ответа, и тогда я решил сделать параллельный дымоход. Заказал двадцать штук двухметровых коробов, договорился с бригадой жестянщиков, которые, продолбив отверстие в дымоход со стороны межэтажной лестницы, протянули короба дымохода до окна в лестничной шахте, вышли ими на стенку во дворе дома и поднялись на уровень конька крыши. 

Как раз, во время производства этих работ, к Анечке приехал её родной брат Олег, который работал главным врачом в больнице города Ханты Мансийска. Он оказался очень хорошим человеком, без всяких комплексов, и тут же, включился в эту работу. В итоге, в течение дня, мы собрали и укрепили на стенке альтернативный дымоход длинной около сорока метров.  

Теперь, Анечка могла пользоваться газовой колонкой в любое время и не зависеть ни от кого. А мы, с её братом, нашли общий язык и, почувствовав друг к другу взаимную симпатию, не теряли её никогда. 

Наступил период, когда после перестройки, духовным отцом которой был М.С. Горбачёв, прилавки магазинов опустели, деньги обесценились и для того, чтобы утихомирить народы СССР, было принято решение выдать каждому желающему по шесть соток земли, чтобы народ мог что-то выращивать и хоть немного сам себя кормить. Не обошла чаша сия и автохозяйство которым я командовал. И когда меня спросили, нужна ли мне земля для садово-огородных работ, не знаю почему, но я согласился. 

Участки, для нашего хозяйства, были выделены в Беляевском районе недалеко от деревни Морозовка. Участок, который достался мне по жеребьёвке, находился в трёхстах метрах от берега Хаджибеевского лимана. Берег в этом месте был высокий и обрывистый. 

Я решил съездить и посмотреть на свою новую собственность. Когда я приехал туда, меня поразил чистый воздух, который я вдохнул, выйдя из машины. Он был настолько чист и пах степными травами и ещё чем-то таким, что взволновало мою сущность изнутри. Участок земли был ровненький как стол, но весь массив участков имел уклон к берегу лимана. Я решил пройтись к берегу лимана и, буквально пройдя метров пятьдесят, у меня из-под ног с шумом и гамом поднялся табунчик куропаток, сделав полукруг, потянул к зарослям терновника на берегу лимана. Берег лимана был весь изрезан небольшими балочками спускавшимися к воде, которые заросли терновником, шиповником и другими кустами и деревьями. Был октябрь месяц и жёлтая, багряная и золотистая листва этих кустов сверкала под солнечными лучами всеми цветами радуги. Обходя одну из заросших кустами балочек, я поднял фазана. Это был петух, разукрашенный природой ярко и разнообразно, как только она может разукрасить. Казалось, что не было ни одного цвета или оттенка, которая природа пожалела бы для этого петуха. Видимо, понимая это и гордясь своей окраской, фазан недалеко отлетел от места, где я его спугнул, дальше в кусты он пошёл пешком, сверкая всем спектром красок на своих перьях. Взглянув с кручи на воду, я увидел с десяток чирков и крыжней покачивающихся на отлогой волне. Над водой, то поднимаясь вверх, то садясь на воду летали чайки и бакланы, оглашая воздух своими сварливыми голосами. В этот момент я почувствовал какое-то умиротворение, ощутил радость жизни и решил, что тут будет заложён, а потом и построен мой дом, которого не было у моей семьи с момента революции, когда у моего деда отняли все, чем моя семья владела. Всю оставшуюся жизнь мы – это отец, мать, сестра и я прожили на квартирах, которые отец получал в каждом очередном месте своей службы. А в то время, офицер нигде дольше трёх лет не задерживался.  

А если учесть то, что у меня, наконец-то, появилась любимая женщина я, просто, обязан построить дом, где она будет полноправной и единственной хозяйкой и хранительницей очага потому, что будет в доме и очаг в виде камина. Всё это пронеслось в моём мозгу, когда я стоял на земле своей, на которую мне выдадут государственный акт. Наконец-то, после долгих мытарств семьи, её остатки будут иметь свой кусочек земли, на котором можно будет построить свой дом, а потомки будут говорить своим друзьям, что этот дом построил их дед. И придёт конец моей жизни, но зато останется дом, который будет служить кровом моим детям и внукам равно как детям и внукам любимой мной женщины. 

Я сел в машину и уехал воплощать в реальность свою мечту, которая здесь приобрела свои очертания. 

Конец.  

Все дети у Костика были абсолютно разные, поэтому ему было очень неловко перед соседями. 

Пятеро детей – пять пар разного цвета глаз, пять разных оттенков кожи, пять разных типов внешности, от монголоидной до …. Да-да, даже черненькая была. 

В кого уродились? А в него, Костика! 

Просто Костик в театре играл. Перевоплощался полностью. Вот дочка и получилась черненькой: он тогда Мавра «готовил», учил абиссинский, целыми днями ходил в гуталине, время от времени нападал на свою женушку, Катеньку, с попытками удушения…. В одну из таких попыток и получилось…. 

Умел Костик вживаться. Хотя последнее время театр не баловал его ролями. Так, статист на голый оклад. Даже детишек порадовать не на что. А уж детишек своих Костик не то, что любил – обожал просто. Раньше всей цветной компанией ездили на природу, на праздники ходили, в выходные на аттракционах бывали, а теперь…! 

…Дама была приятна во всех отношениях, сразу располагала к себе, а ее предложение Костику сняться в эпизодической роли в «новом замечательном отечественном боевике» сразу сделало ее роднее родного. Тем более что сам Костик считал себя очень неплохим, но сильно недооцененным актером. Вот и в новой постановке в театре роль никчемного Бушкина вместе со всем спектаклем «Свисток в…» «просвистели» мимо, «как фанера над Парижем». А уж он-то сыграл бы! Но опять Иннокентий Семенович Пуговкин (нет, не подумайте, просто однофамилец!) крутил его пуговицы и проникновенно басил: 

- Из-за фактурности, Константин! Исключительно из-за фактурности. Но ты же знаешь, как тебя зритель ценит? Не унывай: все будет, но позже. Может, в следующий раз…. 

Конечно, Иннокентий Семенович был прав. В очередной раз прав. Да он всегда прав! Кто же будет спорить с режиссером при таком дефиците работы? Потерпит Юлька без новых сапог, без кофточки с люрексом. Старшей дочке мобильник на «День варенья» обещал. Уже у всего класса есть, одна она без телефона, «как бомжиха какая-то». У Виталия Константиныча, средненького, «золотой серединочки» – ботинки на ладан дышат. Еще бы: в них и в школу, и в футбол! И на аттракционы бы всей семьей…. 

Дама представилась Аллой Порфирьевной (Господи, у этой киношной богемы даже имя-отчество, как псевдоним!). Назавтра Костик пришел по указанному адресу. Парадный костюм в легкую серую полоску видимо произвел необходимое впечатление, а может о его талантах уже знали: даже кинопробы не понадобилось. Крупный мужик (мужчиной его назвать язык не поворачивался) протянул пару листов с куском сценария и сказал: 

- Слов немного, но самое главное – действия. Фильм – экшэн. Все должно быть динамично и максимально правдоподобно. Что как делать – можете решить сами. Посмотрите пару гангстерских «голливудин». Начало съемок на следующей неделе, во вторник. 

Дома Костик сел изучать свою роль. Собственно, даже и не роль – клише голливудское. Но он не был бы Костиком, если бы не сказал себе: 

- Ладно: грабитель! Ладно: в маске! Зато есть несколько слов! Если «Кушать подано» можно было произнести гениально, то почему бы не сделать гениально «Это ограбление! Всем сидеть тихо! Деньги на стол!»?! 

И Костик в тайне от семьи стал готовиться. Почему в тайне? Подарки должны быть неожиданными! Тут за эпизод столько же отвалят, сколько в театре за месяц. Плюс известность на всю страну. А вдруг на международный фестиваль фильм попадет? Дают же призы и за лучшую эпизодическую роль. 

Костик перерыл кладовку, нашел старые Юлькины чулки (для лука были оставлены, но в этом году даже лука не сажали: сначала ребята загрипповали, потом Юля работу поденежнее искала, а потом уже поздно было), сделал из того, что поцелее, грабительскую маску, пересмотрел все шедшие на неделе по телеку фильмы про ограбления и долго тренировался с желтым пластмассовым пистолетиком перед зеркалом. Получалось неплохо, хотя оружие вызывало улыбку. Рычать и кричать – это Костик сразу отмел: уж если лица не видно, то пусть хоть голос останется узнаваемым, хоть какое-то доказательство. А чтобы пострашнее вышло – Костик отработал «леденящие душу шипяще-стальные интонации». 

В день съемок «мужик» подвел к Костику еще одного «грабителя». 

- Нашли вот напарника тебе. Больно уж рожа бандитская. Для натуральности. Будет сумку за тобой таскать. На подхвате, так сказать. Снимать эпизод в банке будем, я на полчаса договорился. Времени на съемки в обрез, так что сейчас прогоните сцену раз несколько: я посмотрю, если что – поправлю. 

Поправлять не пришлось, все оказалось как надо. Напарник (вот уж рожа, действительно!) не мешал, сумку подставить под деньги, да под прикрытием гангстера Костика в дверь с деньгами шмыгнуть – много ли артистичности надо? А Костика «мужик» похвалил даже, сказал, что «Аллочка угадала, как всегда», сказал, где взять пистолет с холостыми патронами, показал, на какой машине поедут и дал пять минут «на бытовые нужды, чтобы на месте от нервов не обделаться». 

Да какой тут страх? Костик и перед зрителями не тушевался, а уж перед своим братом – актером какой трепет? И на камеру спектакли снимали не однажды. А если уж «как можно натуральнее, методом скрытой съемки, чтобы камеры как бы и нет» – вообще замечательно. Не подвел бы партнер! Ну, ведь кино, переснимут, если что…. 

Дверь в местное отделение сбербанка распахнулась от удара ноги, и два ворвавшиеся человека в чулочных масках, выстрелив по разу в потолок, потребовали тишины, спокойствия и денег. Пока окаменевший от неожиданности народ ложился на пол и забивался под столы, а кассирша Люсенька дрожащими руками укладывала пачки денег в подставленную сумку, отчаянно давя ногой «тревожную кнопку», пока напарник с сумкой бежал к двери, прошло всего несколько минут. Дальше по сценарию Костик должен был случайно выстрелить в кассира и тоже убежать к машине. Костик сымитировал спотыкание, пистолет выстрелил, и Люсенька с красным пятном на груди стала сползать на пол. В этот момент лежавший вместе с присутствующими охранник наконец вспомнил о своих обязанностях и выстрелил Костику в спину. Костика бросило на окошко кассира – оператора. 

Под визг покрышек за дверью запоздало мелькнуло и растаяло в небытие: 

- Какое же это кино? Это же все по-настоящему! 

Грабителей догнать не удалось, поэтому все было списано на Костика, который «организовал ограбление из отчаяния, пытаясь, воспользовавшись своим актерским профессионализмом, поправить свое материальное положение». Сообщники? Сообщников тоже нашел как-то. Может, профессионалов нанял, может, с бандитами сошелся. 

За гробом шли только жена и дети. Юленька так и не поверила, что ее безобидный Костик оказался способен на такое. Даже ради детей! А Иннокентий Семенович на очередной репетиции вдруг сказал не к месту: 

- Всегда чувствовал, что ему доверять нельзя!  

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. 

ФИНАЛ. 

Хотя на табличке моего кабинета написано «Генеральный директор», а на Изином – просто «Директор», в действительности всё обстоит наоборот. Фирма живет и процветает благодаря Изиным коммерческим талантам. Не хочу сказать, что просто присутствую в роли современного зитц-председателя. Изя говорит, что ему без меня не обойтись. Несколько преувеличивает. Вот первоначальный капитал действительно весь мой. Конечно, моему финансовому положению был нанесен тяжелый удар. Всё, что было в сберкассе и в облигациях практически пропало. Часть денег я по какому-то наитию все же успел изъять и обменять на валюту. Кроме того, остались побрякушки и все золото. В общем, можно было жить. Тем более, что мы остались с Мишей вдвоем. 

Изя переключился на коммерцию сразу, но он отчаянно нуждался в деньгах. Ну, как было не выручить друга? Постепенно мы с ним начали сотрудничать, то есть, правильнее сказать, он начал меня загружать разными поручениями, и через некоторое время я так увлекся, что пришлось оставить работу. То, чем мы занимались, называлось малым бизнесом, а мы с Изей стали партнерами. Никаких директоров, а, тем более, Генеральных в то время не было и в помине, но деньги мы зарабатывали. Во всяком случае, Изя был доволен. В генах у него что ли сидели эти способности? Интересно, а не свершись эти социальные катаклизмы, никогда бы он этого не узнал? Наводит на размышления. 

В бизнесе иметь партнера, которому абсолютно доверяешь, большое дело! Мы доверяли друг другу абсолютно. Но на большие дела нужны были большие деньги! От совершенно гениальных идей Изю просто распирало. Всё упиралось в деньги. А между тем, деньги были. Они лежали, надежно припрятанные, но я старался о них не вспоминать. Опасность засветиться могла стоить мне жизни. И хотя времена изменились (никто уже не спрашивал: где вы деньги взяли?), однако опасность все же была. Но, сначала, – почему мы с Мишей остались одни. Прошло уже больше десяти лет, у меня прекрасная жена (мама сказала – с неё бы надо было начинать. Полагаю, что это не так), но порой в груди что-то щемит. Иногда вспоминаю Зою, иногда Наташу. 

То лето мы провели в основном на море. До этого была недолгая поездка в Ленинград. Наташа выехала на море со своими детдомовцами. Я с детьми поселился поблизости, так что практически мы все были вместе. И всё у нас было хорошо. На неделю Наташа вылетела погостить к маме, прихватив с собой Иру и Андрюшу. А мы с Мишунькой отправились домой. К началу учебного года все семейство было в сборе.  

15-го сентября у моей жены день рождения. К своему дню рождения я отношусь с полным небрежением. Мама говорила, что это у меня в голове некий «заскок». Заскок так заскок. Жить он мне не мешал. Но я далёк от того, чтобы свои «заскоки» навязывать другим. А посему дни рождения родителей, а теперь и детей, отмечались самым торжественным образом. Мой тоже, но всегда по инициативе родителей. В начале нашей совместной жизни с Наташей я как-то подумал, что не знаю, когда у нее день рождения. Даже, помнится, вздрогнул. Быстренько нашел ее паспорт и с той поры 15 сентября я уже никогда не забывал. А насколько это было важно для жены, я не знаю до сих пор. Жили мы с ней в любви и согласии – так, кажется, звучит высшая оценка семейной жизни. Пришли Валентина с мужем, Изя со своей Лёлей и две милые женщины – Наташины сослуживицы. Изя сразу заявил, что намерен основательно расслабиться. В переводе на общедоступный сие означало напиться. Я наблюдал его пару раз в таком качестве. Опасности для окружающих он не представлял. Некоторое ослабление самоконтроля и более ничего. Сначала сидели у нас и вели легкий трёп под сухое вино. Тут Изя незаменим. Ни я, ни Валин муж Виктор для оживления компании не годимся. Я еще могу оказать поддержку. Виктор же способен только в такт кивать головой и смеяться над анекдотами. Другое дело серьёзный разговор на темы электроники. В этих вопросах он весьма компетентен и красноречив.  

Стол накрыли у родителей, которые отсутствовали, – отправились в круиз по родственникам: в Одессу, Киев и Москву. Все было очень вкусно. Наташа как всегда на высоте, а в новом платье вообще неотразима. Замужество и роды ее несколько укрупнили, но рост это скрадывал, а пропорции сохранились во всей своей изначальной привлекательности. После всего посуду убрали и поставили мой фирменный кофейник. Дамы удалились посплетничать, а мы закурили и разлили коньяк. Разговор очень скоро перешел на женщин. Собственно, говорил в основном Изя. Виктор содержательно молчал, а я пытался оппонировать. Главная идея Изиных разглагольствований состояла в том, что истинная любовь уходит в искусство – книги, фильмы. А в реальной жизни из-за этой чертовой сексуальной революции от настоящей любви остались одни руины . Я сказал, что вряд ли кто ведет соответствующую статистику, но женятся люди как и раньше. Правда, разводятся чаще, но это уже совсем другая история. 

– Вовсе не другая! – возразил Изя. – Потому и разводятся, что сила любви ослабла и быстро деградирует в браке. 

Чем меньше человек специалист в какой-то области, тем больше он в спорах опирается на личный опыт. Но частные случаи вообще не серьёзный аргумент в серьёзном споре. Видимо, в этом вопросе мой и Изин опыт были полностью противоположны. Я был не очень убежден в справедливости того, что хотел сказать. 

– Причины разводов в современном обществе – не в ускоренной деградации любви. Любовь всегда проходит. Ведь не зря все сказки кончаются свадьбой, но дальше не идут. Может остаться привязанность, появиться привычка, общие интересы, но любовь уходит. Из этого правила есть, конечно, исключения, но это только исключения. 

– И сколько же времени, по-твоему, может длиться любовь? 

– А вот это очень индивидуально. В жизни есть факторы, так сказать, за и против. Тяжелые материальные условия, как правило, против. Красота – фактор «за». Есть еще много других. Например, тот непреложный факт, что мы со временем меняемся, что физиологический базис любви неизбежно приводит к притуплению чувства. И еще множество других, ведомых специалистам. Речь у нас идет, разумеется, не о любви к науке или айвовому варенью, хотя слово употребляется то же самое. 

– Если ты прав, то это обидно, – заметил Изя. 

– Это потому, что любовь – могучая сила, и трудно поверить, что такая мощь и такой напор чувств может запросто исчезнуть. Ведь любовь нередко базируется на собственных фантазиях и даже на каком-то обмане. В любви каждый старается показать себя с наилучшей стороны и порой вовсе не на основе своей настоящей сути, а лишь на своих представлениях о правильном, хорошем. Но долго это продолжаться не может. Человек есть то, что он есть. 

– А стать действительно другим, измениться он не может? 

– Может, но лишь в какой-то степени. По преимуществу, в юном возрасте. И не всегда надолго. 

Зашла Валентина. 

– О чем спор? 

Изя, поставив пустую чашку на стол, не без ехидства заметил: 

– Удачливый в любви Валентин доказывает принципиальную обреченность любви на умирание. 

– Это надо же! Сейчас позову Наташу. 

– Он это предусмотрел. Они с Наташей проходят у него по статье «исключение». 

В его голосе чувствовалось раздражение. Мне стало неловко, и я попытался перевести разговор на другую тему. И вдруг очень приятным баритоном запел Виктор. Это было совершенно неожиданно. Он спел куплет из известного романса на слова еще более известной поэтессы: 

«Любовь – обманная страна, 

Обманная страна, 

И каждый житель в ней обманщик…» 

Изя захлопал в ладоши. Валентина взвизгнула и повалилась на тахту. Я же уставился на бутылку коньяка, из которой мы попивали. Действительно, оставалось совсем немного. 

Валентина вытащила из-под себя альбом репродукций импрессионистов и принялась разглядывать. Роскошное зарубежное издание. Купил в Москве с рук. Я подсел, и мы начали разглядывать репродукции. Конечно, репродукция это только репродукция. Некоторые вещи мне очень нравились, а некоторые, даже знаменитые, оставляли равнодушным. Думаю, что и на оригинал я среагировал бы так же. Валентина сказала: «Не понимаю, чему тут восторгаться? Как-то это все меня не волнует». 

– Мне тоже не всё нравится. Возможно, у нас просто не развит вкус к живописи. 

– Почему ты так говоришь? А может быть это действительно не очень… 

– Но весьма компетентные специалисты-искусствоведы и просто высокообразованные люди восторгаются? Кое-чем восторгаюсь и я. Не могут же все ошибаться? 

Доселе молчавший Изя с пафосом выдал тираду: 

– Подлинно великое искусство доступно всем! 

Мысль эта казалась мне абсолютно неверной, но спорить с весьма нетрезвым Изей мне не хотелось. А вот Валентина его поддержала. Но как-то вяло. Чувствовалось, что проблемы искусства от нее очень далеки и, в сущности, безразличны. Я спросил: «А вы как полагаете, Виктор?» 

Ответа я не очень ожидал, но оказалось напрасно. 

– Затрудняюсь. Я как-то не задумывался над этим. По-моему, все же нужна подготовка. Так ведь человек устроен! Если вообще не воспитывать – зверем будет, дикарем. Дикарь, наверное, красоту музыки Бетховена не оценит. И дальше – по степеням. Чем выше степень культуры, то есть этой самой подготовки, тем тоньше вкус, шире диапазон восприятия! Я и по себе это проверил. Лет так двадцать тому назад слушал я у приятеля Appassionat'у – ничего не ощутил. А вот не так давно поставил мне ее Валериан Николаевич, и меня проняло. 

Появилась Наташа с подругами. Они уже уходили и пришли попрощаться. Наташа вышла их проводить. Остальные тоже засобирались. 

На обратном пути мы зашли к Вике, где в гостях у Гоши обретались наши старшие. Потом забрали у бабы Мани Андрюшу и пошли к себе. 

В нашем почтовом ящике я обнаружил письмо. Письма мы получали редко. Когда дети улеглись, я подал письмо Наташе. Было видно, как, читая, она менялась в лице. 

– Зачем ты это сделала? 

– Говорил я спокойно, но потрясен был до глубины души. Я еще не осознал грядущих возможных последствий! От не выветрившегося хмеля, от смятения мысли путались, и даже сердце билось учащенно. Она долго молчала. 

– Очень глупо это с моей стороны и непорядочно по отношению к тебе. Мне стыдно в глаза тебе смотреть, но это правда. 

Чёрт бы тебя побрал! Да скажи, что всё это ложь, что не было ничего, и я поверю. Я так хочу поверить, что поверю всему, что ты скажешь. Так нет же! – Она врать не может. 

– Гулянка была. Подвыпили мы, а тут он пришел. В леспромхозе он теперь у нас работает. 

Немного помолчав, добавила: 

– Все же мы с ним два месяца жили. За стенкой люди были, и крик мне подымать не хотелось, – в глазах у нее стояли слезы, черты лица обострились. 

- Я начинаю понимать, что значит чувствовать себя дураком.- Говорил я медленно, и в голове у меня была какая-то мешанина. Встал и налил себе ещё коньяку. Наташа сидела не шевелясь, сжав руки. 

– Я понимаю, что всяко в жизни случается, и порой не надо из этого трагедию устраивать. Главное тут не то, что это моя жена. Главное – это то, что это ты! Ты, которая так строга! Сроду за все годы не видел тебя хоть чуть подвыпившей. Ты, такая, как я себе до сих пор представлял, не могла лобызаться с кем-то по пьянке. Не могла позволить себе отдаться, когда за стенкой люди сидят. А оказывается, кто-то еще при всем этом и присутствовал! Какая гадость! Уж лучше бы ты влюбилась в кого и ушла от меня. Это бы я понял. 

Она молча встала и ушла на кухню. Я не стал выяснять подробности и вообще, больше об этом речи не было. Мы просто перестали разговаривать. Почти перестали, потому что из-за детей и всяких домашних проблем совсем не общаться было невозможно. Спать она перебралась в спальню к детям. Через неделю уехала. Днем, в мое отсутствие. Забрав дочку и Андрюшу. Уволившись с работы и выписавшись из квартиры. 

Это был тяжелый удар. 

В записке, которую она оставила, были такие строки: «Я понимаю, что ты мне это никогда не простишь. Даже если захочешь. Да и я бы не простила. – Измена есть измена. Возвращаюсь к бывшему мужу, которого не люблю, и ухожу от тебя, с которым была счастлива. Прости и пойми. Наталья».  

______ 

Мы встретились через двенадцать лет. Дело в том, что, начиная с девяти лет, Андрюша приезжал ко мне на каникулы. Когда ему было двенадцать, он не захотел возвращаться домой. Я попал в сложное положение. Сын не просто упрямился. Из его рассказов можно было понять, что пьющий отчим – это не подарок. Жизнь, которую теперь вела Наташа и ее семья (родилась еще одна дочка), была трудна и материально и морально. Я вызвал ее по телефону. Она поговорила с Андрюшей, и мы решили встретиться в Москве. Я обещал привезти Андрея, что бы они пообщались.  

В Москву по делам фирмы я теперь ездил частенько. Деньги Наташе на дорогу я выслал. Встреча произошла в холле гостиницы, где я обычно останавливался. С трудом узнал ее. Огрубела лицом, сильно располнела. Ей еще и сорока не было, но выглядела она куда старше. В мысли, которая у меня появилась при виде ее, не было ничего оригинального: эх, что время делает с нами! Подала мне руку. Мозолистую натруженную руку человека, имеющего дело отнюдь не с пером и бумагой. 

– Ты стал такой элегантный! 

Я промолчал. 

– Что ж ты, сынок, мать бросаешь? – черты лица ее смягчились, и я снова узнал Наташу в этой, в, общем-то, почти чужой по внешности женщине. Что-то подкатило мне к горлу. Она жалобно улыбалась и вся тянулась к сыну. 

– Вы тут поговорите, а я позже подойду. Вернулся минут через двадцать. Проходя мимо спешащих людей, я услышал возглас сына: 

– Как же ты могла променять отца на эту пьянь? 

Наташа беззвучно плакала. Андрей молча уставился куда-то в пол. 

– Ну, что вы тут решили? 

– Пусть с тобой остается. Ему с тобой лучше, – она вытерла глаза. – Что ему мать может дать? У нас, кабы не огород, так и есть нечего было бы. Андрей знает. А ты вот приспособился, богатый стал, – она снова выпрямилась и посмотрела на меня. 

– Папа вам поможет. Правда, папа? А Василию своему передай, я, как вырасту, приеду и прибью его. А нет, так пристрелю. 

– Андрей, ты погуляй немного, успокойся. Мы с мамой поговорим немного. 

Когда сын ушел, сел на его место. 

– Я и вправду хочу тебе помочь. Скажи только, как это устроить. Ведь из того, что я знаю, твой благоверный может все отобрать и пропить. Но ты подумай о детях! Если тебя ничего там не держит, то переехали бы вы снова к нам в город. Это решило бы сразу множество проблем. Там я мог бы тебе действенно помочь. И для Андрюши было бы хорошо. Мать, какая ни есть – это мать. А ты мать, несомненно, хорошая. Это я по Андрюше вижу. Да и помню еще кое-что. Куплю вам квартиру и материально обеспечу. Тебе и работать не придется. При трех детях и дома работы более чем достаточно. Подумай и не спеши с ответом. Когда-то ты похожее мое предложение с порога отвергла, но тут ситуация другая, и мы другие. Старше стали и ответственней. Она с ответом не замедлила: 

– Значит, предала я тебя, а сейчас должна предать и Василия. Какой он ни есть, но он мой муж и отец моих детей. Живем мы плохо, но как-то живем. Авось, сами вытянем. 

– Меня предала – это точно. И не остановили тебя ни муж, ни ребенок. Я думаю, впрочем, что это просто был несчастный случай, и ты зря поторопилась. Время и не такое лечит. Но, возвращаясь к делам нынешним, – стоит ли Василий благополучия детей? Он ведь, как я понимаю, хоть и муж твой, но не очень хороший человек! 

Усмехнулась невесело. 

– Может ты и прав. Поторопилась я, да что теперь-то старое поминать. 

– Наташа, меньше о себе думай, а больше о детях. Времена нынче трудные. У меня есть средства тебе помочь. Андрюша – совестливый мальчик. Ему ведь кусок в горло не лезет, когда он о вас вспоминает! 

– Подумать я должна. А тебе спасибо за заботу. Но вот ты Андрюшу к себе взял – нам уже легче будет. 

И тут я сказал лишнее. 

– С Андреем мы этот вопрос обсуждали. Обещал ему маме помогать. 

– Вот значить как! Андрею обещал! 

– Он хороший добрый мальчик. Тут твоя заслуга, и я тебе очень благодарен. Немного посидели молча. В памяти снова выплыли те трагические дни. Видимо она тоже погрузилась в воспоминания. 

– Я писал тебе два раза. Ты мне даже не ответила. 

Она подняла голову. 

– Одно письмо я получила. Второе, видать, Василий перехватил. Немного погодя добавила: – Как я могла вернуться? Уж почитай месяц, как с другим жила. Поплакала только. И зря ты всё это. Ты бы никогда не забыл. Да и я бы всегда помнила. Чего уж теперь! 

От нахлынувших воспоминаний комок в горле всё рос. На душе стало невероятно тоскливо. Мне мучительно захотелось вернуться обратно в то время. Поехать за ней, не допустить… Она резко тряхнула головой, словно сбрасывая с себя тяжесть воспоминаний, что давила нас обоих. 

– Как семейная жизнь? Жену уважаешь? 

– Всё хорошо у нас. Но с тобой… – я махнул рукой, подзывая Андрея. Когда он подошел, усадил его на свое место. 

– Сынок, у меня дела, ты знаешь. Побудь с мамой, а потом жди меня в номере, – у него были деньги, которые он должен был передать матери. 

– Наташа, серьезно отнесись к моему предложению. Андрюша, и ты на мать воздействуй. Как там Ира? Совсем барышня? Миша уже школу кончает. В университет собирается. 

– Ира школу закончила. У отца в конторе работает, – голос её утратил выразительность, вся она как-то сникла. 

– Прощай, Наташа. Сильно ты мне жизнь покорежила. Но дети-то ни в чем не виноваты! 

Она не приехала. Новости о ее жизни я получал от Адрюши. Он с матерью переписывался. Деньги она тогда у него тоже не взяла. Что я мог поделать? 

____ 

С тех пор уже два года прошло. Стареем потихоньку. Рассказывать про фирму не хочется. Не то что бы неинтересно, но, пожалуй, опасно. Мы ведь не производители, а торговцы! Но это тоже не совсем верно, хотя один магазин у нас есть. Главный доход – с различных торговых операций, измышляемых хитроумным Изей. Не все они так уж просты, зато почти все сомнительны с точки зрения законности. Много заработали мы на Абхазо-грузинском конфликте. Но и теперь вполне успешны. Изины таланты и мои деньги оказались весьма удачным сочетанием. Изя и моя жена – это люди, которым я абсолютно доверяю. Есть еще доцент Вахрушева Валентина Сергеевна – близкий мне человек. Опекает моего старшего сына – студента второго курса университета. Испытываю к ней более, чем просто дружеские чувства. Тихонько подсовываю доллары, поскольку нынче доценты уж очень обедняли, а взятки Валька не берет. Её Виктор работает по специальности, но получает какие-то жалкие гроши. Год назад умерла моя мама. Это я переживал тяжело. У жены дочка. Кончает школу. Хорошая, воспитанная девочка. Нашей младшенькой Машеньке только пять лет. Всеобщая любимица. Молодежь обитает в бывшей родительской квартире. Квартиру под ней я тоже купил. Там сейчас ремонт. Предназначается Мише. Серьезный парнишка. Планирую купить последнюю квартиру нашего дома и стану домовладельцем. Дом староват, но я к нему очень привык. 

Задумываюсь над тем, как я изменился (не внешне, это не так уж для меня существенно!), – вывод малоприятен. Сделки, которые мы заключаем, как я уже говорил, не всегда благоухают законностью. А уж взятки – это у нас дело обычное. Бизнес в постсоветской России – это нечто тотально аморальное. И дело не в испорченности бизнесменов или порочности чиновников. Хотя и то, и другое наличествует. Но не хочется заниматься анализом, не хочу оправдываться. Альтернатива – нищета. 

Моя жена преподает в музыкальной школе. Лена нас и познакомила. Мы с ней очень близкие люди. Когда я жалуюсь ей на аморальность моих производственных деяний, утверждает, что дома я вполне нормальный. Ей можно верить. А вот Изя ко всем нашим перепитиям и махинациям относится легко. Всё собираюсь его допросить. Иногда после работы, когда персонал расходится, и мы остаемся одни, позволяем себе расслабиться на коньячной основе. Не слишком, потому что за рулем. До персональных шоферов мы не то, чтобы не доросли – вполне могли бы себе позволить. Днем, когда ездим по делам, частенько так и делаем. Но чтобы специально задерживать человека на время, пока мы расслабляемся – это я себе позволить не могу. Милицию мы опасаемся меньше всего. Требуемая мзда всегда наготове, в отдельном кармане – вот и вся проблема. 

Так вот, расслабились мы, и зашел разговор о морали и нравственности в наших делах. Плохо де они стыкуются. Мне было интересно: почему у Изи все это просто и без проблем, а у меня вечерами бывает порой весьма дискомфортно на душе. Я подумал: может быть, и у него, но не говорит? Оказалось, что ничего подобного! – На душе у него все спокойно. Видимо, на лице у меня как-то проскользнуло удивление, и Изя выдал монолог. 

– Твои интеллигентские терзания (терзания – это, пожалуй, перебор!), наверное, делают тебе честь, но, слава богу, на работе они не отражаются. Я тоже переживал бы, если был бы выбор. Или, как говорят нынче, альтернативы. Но что их нет – ты знаешь лучше меня. Даже если ты опустишься до уровня простого челнока, то и там взятки, подкуп и всякое такое. От нас с тобой в этом смысле ничего не зависит. Изменятся обстоятельства – изменится и образ действий. Не уверен, что мы с тобой до этого доживем. Не скрою, хотелось бы. Всё. Хватит об этом. Ты лучше скажи, за что мы платим твоему полковнику, когда сейчас контактируем с зам. начальника управления? 

Налили еще по рюмке и с удовольствием выпили. Хороший коньяк нынче редок, а это был настоящий армянский. 

– Я не говорил тебе, откуда у нас взялись деньги, которые обеспечили нам наш второй виток. Он может начать раскручивать это дело. Конечно, ничего уж такого опасного, но все же нежелательно. К тому же вспомни, кто помог нам выйти на генерала? Он ведь тоже все понимает и будет стараться свои деньги отрабатывать. Лишний враг нам не нужен. Да и что его зарплата? 

– Ладно. Откладываем вопрос. Как у вас с Ритой? 

– Все отлично. А почему ты спрашиваешь? 

– Грыземся мы с Лёлькой. До чего надоело! Раньше я думал, что из-за вечной нехватки денег. Теперь денег хватает, но все равно нелады. Кабы не дети – слинял бы. Ты лучше поделись, как тебе удается так хорошо ладить со всеми женами? Это же не может быть просто везением! У тебя даже любовниц не бывает. При твоих-то возможностях! 

– Ты не совсем прав. Вот с Наташей все кончилось прескверно. 

– Ну, это несчастный случай. Жили-то вы душа в душу. Я же видел. Мне тогда Лёлька все уши прожужжала. Они же с твоей Наташей дружили. Что-то у вас случилось. Лелька знает, но молчит. Срок давности еще не кончился? Мне было бы любопытно. 

– Не кончился. До сих пор побаливает, – я ткнул себя пальцами в область сердца, – А Рита красивая, интеллигентная и умная женщина. 

– Немного худощава на мой вкус, но какая грудь! Прости, старик. Это я от зависти. Знаю, что отбить ее у тебя – дело совершенно безнадежное. Да и вообще! Ты мне друг и даже мысли такие исключаются. 

Я подумал, что Изя, кажется, набрался. На счастье позвонил телефон, и моя жена поинтересовалась, когда я буду дома? Это был выход. 

– Пусть Миша тебя срочно подбросит. Или вызови такси. 

– Что случилось? 

– Пока ничего. А если ты приедешь, так уж точно ничего не случится. 

Изя внимательно слушал и все отлично понял. 

– Раз так, то еще по одной. А теперь расскажи мне, откуда деньги и причем тут полковник? 

И я рассказал ему очень коротко историю, которая в действительности была не такой уж короткой и стоила мне изрядной нервотрепки. 

____  

Поздняя осень. Грачи и впрямь уже улетели. После ухода Наташи мы с Мишунькой снова одни. Сегодня сын у бабушки, а я дома в гордом одиночестве. Состояние после всего происшествия смутное. С одной стороны, я был к ней очень привязан и ее отсутствие воспринимал болезненно. Попросту говоря, мне очень ее не хватало. Но встречная мысль, что она вот так запросто могла… В голове не укладывалось, что, возможно, ни о чем хорошем в отношении моей головы не говорило. 

Звонок по телефону – Володя приглашает погулять. Что-то я такого не припомню. Видно, что-то майору срочно понадобилось. На улице дождик, мерзость. В такую погоду только гулять. Но он не раз выручал меня, а посему иду выводить машину. И все-таки с Зоей такого произойти бы не могло! 

Встретились на довольно безлюдной улочке, которая в этот дождливый и ветренный вечер и подавно пуста. Сидим в машине и молча курим. 

– Как ты относишься к хищению чужой собственности? 

Я пожал плечами. 

– Нельзя ли поконкретней? Но, в общем-то, неодобрительно, хотя Робин Гуда поддержал бы. 

– У тебя много денег? 

Отвечаю осторожно. 

– Не то, чтобы последнее доедал, но на всю жизнь не хватит. 

– У меня и того хуже. В каких случаях ты одобрил бы экспроприацию? 

– По Ленину. У экспроприаторов. 

– А если просто у воров? 

– Тем более. Вопрос не по существу. 

– Есть такая возможность. Ты человек, которому я доверяю куда больше всех своих знакомых. Слушай: все в городе платят милиции. Милиция делает отчисления в Москву своим начальникам. Очень приличные суммы. Перевозит их лично зам. начальника управления. До поры они лежат у него в сейфе. 

– Не очень удивил. Заранее предупреждаю, что участия в изъятии этих денег принимать не буду. Считаю для себя риск неоправданным. Сам посуди – дети. 

– Понятно. Риск невелик, а деньги внушительные. В долларах. Валюта, по нынешним временам, единственно надежная. 

Почему-то совершенно не к месту подумал, что немецкие марки, как и английские фунты, тоже достаточно надежны. 

Сидим молча. Я вдруг подумал, что с этого момента стал представлять для него определенную опасность. 

– Изъять эти деньги – вполне благородное дело. 

– И раздать их по детским домам? Было уже, в кино. 

– Раздать опасно. Могут вычислить. 

– И как же ты собираешься произвести эту экспроприацию? 

– Я изложил бы тебе ее во всех подробностях, кабы ты ко мне присоединился. 

Немного помолчав, добавил: «Я думал, ты авантюрней. А говоришь – скучно жить!» 

– Володя, поверь! Очень хочется, но не имею права. Двое детей и старики… 

– Ладно, понимаю, но одну услугу ты должен мне оказать. В порядке взаимности. 

Ага. Контора пишет и учёт ведется. Слушаю дальше. Опасная история! Чего это он так рискует? Жена заела? Не поверю, что риск так уж мал! Там ведь тоже не дураки сидят. 

– Так в чем должна состояться моя помощь? 

– Подъехать в указанное время к управлению и взять у меня сумку. Услуга, естественно, высокооплачиваемая. 

Черт бы тебя побрал! Даже в таком варианте можно в случае чего сесть надолго! Он продолжал: 

– Ты понятия ни о чем не имеешь. Я попросил – ты сделал. 

И тут я ляпнул, словно кто за язык меня потянул: «Хорошо». Конечно, я был ему обязан. Он действительно выручал меня много раз. Правда, я ему за это платил. Вот и он мне хочет заплатить. Но ведь риск не стоит всех этих денег! Думаю, тут сработало не столько чувство долга и благодарности, но и авантюрная жилка. С точки зрения здравого обывательского смысла все было ужасно глупо. В той паре тысяч, которые он мне (в лучшем случае!) заплатит, я ведь не нуждался! В общем, как говорится, черт меня дернул ввязаться в эту историю. 

Примерно через неделю он позвонил. 

– Сегодня с одиннадцати стоишь… – далее шел адрес и пояснения. В общем – за углом от Управления. 

– Понял. 

– Смотри, не подведи. Оттуда прямо домой. А там я с тобой свяжусь. 

Ничего интересного. Простоял минут пятнадцать. Появился он как-то внезапно. Открыл дверцу и молча бросил увесистую спортивную сумку на заднее сидение. Спокойно сказал: «Дуй домой. Мне не звони. Я с тобой свяжусь». Спокойно пошел назад. В тени домов он сразу пропал из виду. 

Домой приехал без приключений. Переоделся в домашнее и принялся разглядывать сумку: ни печатей, ни пломб. Открыл. Внутри четыре пакета. Не удержался и развернул один: доллары. Много. Завернул и положил все на место. Сумку – в шкаф, выпил полстакана и пошел спать. 

На третий день меня начало одолевать беспокойство. На пятый я попросил Валентину позвонить Володе домой. Для безопасности – из автомата. Информация была ошеломляющей: майор погиб при исполнении служебных обязанностей! Я был потрясен. Очень хотелось выяснить подробности, но как? 

Про его жену я знал только, что она работает в библиотеке, в библиографическом отделе. Понимал, что связываться с ней опасно, но других путей у меня не было. В библиотеке я был частый гость, хотя в библиографическом отделе не был ни разу. Да и жену Володину помнил плохо: видел-то ее всего один раз в театре! По телефону установил, что она на работе. Решил подождать на улице конца рабочего дня и «случайно» встретиться. Меня она узнала не сразу. Спрашивать про Володю я не стал – она сама мне все рассказала. Официальная версия действительно такая: погиб при исполнении, идет следствие. Но знакомая секретарша шепнула, что на самом деле Володя застрелился у себя в кабинете. Значит, они очень быстро вычислили его, и он… Мне стало жутковато. Теперь начнут искать деньги и трясти всех его знакомых. Жена – милая блондинка – была в подавленном состоянии. Про меня она немного знала. Знала и про Зою. Это нас как-то сближало. Я вспомнил, что у нее дочка лет пяти. Спросил, чем могу помочь? Неопределенно пожала плечами. Спросил, как реагировали Володины товарищи? Никто не остался на поминки. Что ж, это можно понять. Хотел спросить, почему меня не известили, но воздержался. Выразил свое глубокое соболезнование, дал ей свой номер телефона и попросил разрешения ей днями позвонить. Про себя отметил, что она очень милая женщина. Вспомнил ее в театре, в красивом вечернем платье. Мысли совершенно неуместные. Подвез домой и отправился к себе – было о чем подумать. 

На чем же он «прокололся»? Конечно, серьёзный анализ был мне недоступен, поскольку я многого не знал. По-видимому, генерал хранил деньги в сейфе, а Володя сумел до него добраться. Но что-то недоучел. Чем бы я в тот вечер не занимался, мысли мои неотвязно вертелись вокруг происшедшего. Я подсчитал, что в моем окружении – это уже пятая смерть. Уложив Мишеньку спать, достал коньяк. Но из состояния тревожной угнетенности коньяк не выводил. Мысли расползались, путались, но эта самая тревожная дискомфортность не проходила. Скоро уже вся жизнь стала мне казаться сплошной серой бессмыслицей с роковым финалом. Лично мне пока ничего не грозило, и не страх меня донимал, но было как-то гнусно на душе. Человек не голодал, не было вообще весомых причин идти на такой заведомый риск! В общем, попытка заработать и попутно наказать ворье окончилась плачевно. Как хорошо, что я не дал себя впутать в это дело! Но как-то я все же впутался, и на этой трагедии ещё и нажился. Но не дай бог мне с этими деньгами засветиться! Уж они-то со мной разделаются без жалости и промедления. 

___ 

Следующий день шёл по обычному расписанию. Вечером пришла Валентина. Она, как я понял, чувствовала себя на новой работе на заводе вполне на месте. И платили куда больше! Принесла в счёт долга сто рублей. Попытался всучить их ей назад, но потерпел неудачу. Зря я употребил такое грубое слово. В действительности я, разумеется, не всучивал, а действовал довольно деликатно, но не помогло. По ее поведению я понял, что у нее уже кто-то есть, и ни на чем не настаивал. Своей женской интуицией она уловила, что со мной что-то не так, но исповедоваться я не стал – не было настроения, да и опасно! А к проблемам абстрактной вселенской тоски она относилась с полным непониманием и даже насмешливо. Неожиданно позвонила Володина жена. Теперь уж правильней – вдова. 

– Я, кажется, сделала глупость. К нам домой следователь приходил по Володиному делу. Кстати, бывший Володин приятель. Просил составить список всех Володиных друзей и даже просто знакомых. Разделил их на три категории по степени близости. Я назвала и вас. Сначала не хотела, но потом подумала, что они же все равно могут узнать! А мы с вами только виделись. Вы пошли по третьей категории. Ведь и встретились мы чисто случайно! В общем, я так поняла, вас могут вызвать. 

– Марина, вы правильно поступили, хотя трудно себе представить связь между мной и его гибелью. Я его и видел-то много месяцев тому назад. 

– Я так и сказала, но он записывал всех подряд. Спрашивал, какие у вас с Володей были отношения? Я сказала, что, по-моему, никаких. Так, шапочное знакомство. 

– Все верно. А вот вас я хотел бы видеть, хотя понимаю – не время наверное. Но, может быть, хоть как-то отвлечь или в чём-то помочь! 

Ох, зря я это! Сейчас она мне «выдаст», и будет права. Но не выдала: 

– Будете в библиотеке – заходите. 

– Обязательно зайду. 

____ 

Повестку я получил через неделю, на десять утра. Плевать они хотели на мои занятия! Пришлось пойти. Серьезное испытание! 

Следователь – средних лет симпатичный подполковник. Сама любезность! 

– Вы давно знакомы с Владимиром Анатольевичем? 

– Уже много лет. 

– Где вы познакомились? 

– На какой-то вечеринке. Мы оба были тогда еще не женаты. 

– В каких вы были с ним отношениях? 

– В самых дружественных. Встречались только редко. 

– Когда вы виделись с ним последний раз? 

– Трудно вспомнить, но где-то с полгода тому назад. Случайно. 

– Вы бывали у него дома, или он у вас? 

– Нет, не приходилось. И у меня он никогда не бывал. 

– Вы знакомы с его женой? 

– Как-то мы встретились случайно в театре, и он мне ее представил. 

Подполковник закурил. Я попросил разрешения и тоже закурил. Откинувшись в кресле и с видимым удовольствием затягиваясь сигаретой, он выдал: 

– Нам известно, что где-то недели две назад он вам звонил и о чем-то долго с вами беседовал. О чем?  

Так, это ловушка! Вероятность, что они знают о его звонке, практически нулевая. Звонил он два раза и очень коротко. Изображаю сдержанное удивление: 

– Вы ошибаетесь. Извините, но ваши источники, деликатно выражаясь, фантазируют. Как я уже говорил, мы очень давно с ним не общались. В том числе и по телефону. 

– Вряд ли мы ошибаемся! Мы даже примерно знаем, что он вам предлагал! (Сплошной трёп! По телефону он ничего не предлагал. Никаких предложений по телефону он не делал. Да и глупо было бы!). 

– Вы ставите меня в неловкое положение. То, что вы говорите, не соответствует действительности. Я уже об этом сказал. Даже не знаю, что лучше: повторять это снова и снова? Или просто молчать? Вы что, инкриминируете мне какое-то преступление? 

Я смотрел на него с любопытной усмешкой. Ждал его следующего хода. Он молчал, в свою очередь внимательно меня разглядывая. Длилось это довольно долго. Наконец он сказал: 

– Мой совет. Расскажите подробно, что вам майор предлагал. 

Я задумался. Пожал плечами и, усмехнувшись, заметил: 

– Еще никогда не бывал в таких ситуациях. Так что лучше: молчать или продолжать настаивать на своем? 

Он не ответил. Начал что-то сосредоточенно писать. Немного погодя, не отрываясь от писания, заметил как бы вскользь: 

– Сдается мне, что вы попали в прескверную историю. Пока можете идти. Но подумайте на досуге о последствиях, а мы скоро вызовем вас снова. 

– Действительно, не столько скверная, сколько дурацкая. Какой-нибудь протокол нужно подписать? 

– Пока без протокола. Всего хорошего. 

С этими словами он протянул мне руку с пропуском. 

У них, конечно, сложное положение. Начальство ещё как давит, а результатов никаких. Но сочувствия их проблемы у меня не вызывали. Больше меня не вызывали.  

Через несколько дней после первой пары техникум закрыли из-за отсутствия воды. Где-то крупная авария. Учащиеся, естественно, в полном восторге. Особых дел у меня не было, и я поехал на кладбище. 

Поехал на такси, чтобы иметь возможность выпить. На кладбище – это было мне просто необходимо. 

Долго смотрел на милое лицо. Немного повозился, убирая могилу и изредка прикладываясь к своей фляжке. Кстати, коньяк развожу. Крепких напитков не люблю из-за их быстродействия. 

День был серый, кладбищенская пустынность мне весьма импонировала. Управившись с Зоиной могилой, побрёл к Саркисычу. Потом к Валериану Николаевичу. Мысли обычные, кладбищенские. Папина могила тоже в порядке. Последняя в моем мысленном перечне была Володина. Пока добирался, пытался решить вопрос: что делать дальше? В покое они меня не оставят – это совершенно ясно. Но вот мысль! Они ведь не только со мной беседуют! Было бы очень интересно выяснить, что у других спрашивают. Очень подозреваю, что то же самое. 

Нашел Володю. Маленькая кучка венков, которую прошедшие дожди превратили в груду мусора. Почему подполковник не спросил, – где я был в тот самый вечер? Ответ я подготовил, но почему он не спросил? Странно. Обошел могилу и прочел табличку. – Что ж, этот человек был способен на поступок. Покончить с собой – тоже требует мужества. Надо бы как-то помочь семье, но как? Они только того и ждут. А приятная женщина его Марина! Интересно, какие у них были отношения? Подумал, что о смерти Володи я думал с позиции своих интересов. Для меня это – утрата очень полезного человека, изрядно облегчавшего мне жизнь. Отхлебнул и плеснул Володе на могилу. Эгоизм! Впрочем, в данной ситуации, естественный. Повернулся, чтобы идти домой… – шока я не испытал. Видно выпил уже изрядно, если не услышал подошедшего почти вплотную человека. Марина была вся в чёрном. Разглядывала меня с некоторым удивлением и молчала. Я поздоровался. 

– И давно вы тут? 

– Минут десять. Вы стояли, как воплощенная грусть. Кажется, единственный, кто проявил какие-то чувства в этой ситуации. А ведь сколько было знакомых и друзей! Может быть, я не всё знаю, но, по-моему, вы не были так уж близки… 

Идти по размокшей кладбищенской земле было не легко. Особенно на каблуках. Я взял ее под руку. Она поблагодарила. 

– Не хотите немного выпить? – достал фляжку и подал ей. Пожала плечами, но пару глотков отпила. 

– У меня сегодня нет занятий, и я решил навестить родных и друзей, заодно и Володю. Покоя мне не дает эта более чем странная ситуация. Меня уже вызывали. Говорят, что я попал в прескверную историю. Какую историю? Ничего понять не могу. Видимо, что-то произошло у них на службе, но при чем тут я? Меня это несколько тревожит. Вы не в курсе? Кстати, он денег домой не приносил? Я имею в виду больших денег? 

– Нет. Мы вообще жили «от зарплаты до зарплаты», что, кстати сказать, очень его раздражало. Другие у них как-то устраивались, а у него не получалось. У нас с ним вообще отношения были напряженные. 

– Из-за денег? 

– Не только. У большинства наших знакомых с деньгами примерно то же самое. Теперь будет еще хуже. 

Мне еще многое хотелось выяснить, но удержался. 

– Вы тоже один? У вас, кажется, маленький сын? 

– Да. Тут наши ситуации схожи. Одиночество штука малоприятная, доложу я вам. 

– Ну, у мужчин это проще. 

– Речь же идет не о том, чтобы с кем-то переспать, – достал фляжку, отпил глоток и предложил ей. Отпила чуточку. 

– Вы меня спаиваете? – спросила не без игривости. 

– Что нам с вами терять в нашем положении? Вино, говорят, ускоряет процесс знакомства. Вы мне нравитесь. Это не часто бывает. 

Немного помолчав, сказала: «Не самое удобное место для таких признаний». 

– Пожалуй. Тем более, что я не дон Жуан, а вы не донна Анна. Правда, ситуация легче, так как я не убивал вашего мужа, – я почувствовал, что говорю лишнее. Перепил что ли? Опасно!  

– Знаете, если учесть реалии и добавить фантазии, то и моя жена, и ваш муж, может быть, были бы и довольны. 

Искоса поглядев на меня, заметила: 

– Когда-нибудь мы, возможно, вернемся к этому разговору. 

Слегка прижав ее локоть к себе, я заметил: «Очень на это надеюсь. Если позволите, позвоню вам на днях». 

На этот раз она ничего не ответила. 

____ 

Наши отношения с Мариной развивались , я бы сказал, в несколько необычно стремительном темпе. Будучи вовсе не такого уж высокого мнения о своих мужских данных, происходящее, казалось мне, имело некий привкус… Собственно, достоинства у меня конечно были, просто я не успевал их как бы продемонстрировать. В общем, сошлись мы очень уж быстро. Но я не придал тогда этому серьезного значения. Что я в конце концов терял? Напротив, приобретаемое было весьма приятно и очень кстати. Все протекало как-то даже с оттенком семейственности, хотя мыслей о женитьбе на Марине у меня не возникало, – пока не возникало. Иногда она заводила разговор о Володе, но мы много о чем говорили в постели. И сигнализация у меня работала исправно – ничего лишнего я не говорил, придерживаясь прежней версии, в которой доминировало искреннее недоумение. Через Марину я вышел на одного из знакомых Володи, который шел у следователя по второй категории. Что общего могло быть у Володи и этого человека, мне было не совсем понятно. Для меня главные было то, что его тоже допрашивали и уже три раза. Через него я выяснил то главное, что меня интересовало. Ему задавали те же вопросы и тоже говорили, что он вляпался в очень нехорошую историю, и лучше бы ему рассказать чистосердечно о своем последнем разговоре с Володей. Таким образом, моя теория подтверждалась. Они ничего конкретно не знали и «били по площадям». 

Как-то, опять же в постели, она вдруг заявила довольно решительным тоном, что я что-то про Володю знаю, но от нее скрываю. 

– Я ведь точно знаю, что незадолго до этого несчастья он тебе звонил и о чем-то с тобой договаривался! Почему ты это от меня скрываешь? Ну почему? ... 

Так, все стало на свои места! Ах ты стервец! Подсунул мне женщину? Но почему мне? Если методика едина, то на всех у него просто женщин не хватит! Или воспользовался ситуацией? Следующую свою фразу мне очень хотелось начать со слов: «Передай своему подполковнику…», но, конечно, от такой бессмысленной акции я удержался. А что-то нужно было отвечать! 

– Ты знаешь, я в глупейшем положении. И не ты первая  

мне такое говоришь! Может, и впрямь он хотел мне  

позвонить! Может быть даже и звонил, но в мое отсутствие! Я с ним не разговаривал. Последний раз виделся и беседовал несколько месяцев тому назад. И даже не помню толком – о чем. А вот вы всё точно знаете! Странно как-то. Согласись, очень странно! Ты бы мне объяснила, откуда у тебя такие сведения? Милицейский мир для меня – это terra incognita – понятия не имею, что там у них происходит. И почему это вдруг такой славный парень, как Володя, вынужден застрелиться? И правда ли это? Если откровенно, то я думаю, что это ты кое-что знаешь и мне не говоришь. Но, размышляя обо всем этом, я постепенно прихожу к мысли, что слишком много уделяю этому событию внимания. Будем еще более откровенны. Кто мне Володя, чтобы я так уж интересовался подробностями этой истории! Интересно, конечно, но гораздо интересней для меня его жена. – Тут я перешел к неким действиям, и на этом тема была исчерпана. 

____  

Как я и предполагал, Марина стала стремительно утрачивать ко мне интерес. Я еще позванивал, изображая непонимания и даже обиду, от ее ко мне перемены. В действительности же мне всё было предельно ясно, и я радовался, что счастливо избежал еще одной ловушки. Да, за свои деньги они боролись, не брезгая никакими средствами. Удивляюсь, что еще в квартиру ко мне не забрались! Впрочем, может быть и забирались! Что это стоит для профессионалов? Конечно, я мог подготовить им пару сюрпризов, но решил этого не делать. В конце концов, что они могут у меня такого найти? Подставил меня, покойный! Ох, как подставил! Но я немного лукавил перед самим собой. Думаю, что они моментально угомонились бы, получив свои деньги обратно. Но как это сделать? Ведь весь этот сыр-бор мог и не погаснуть. Тогда пострадать было бы уж и вовсе обидно. Но делать с этими деньгами все равно ничего нельзя будет еще очень длительное время. А что мне, собственно, не хватает? Эта нетребовательность к материальным благам – очевидно результат воспитания. Воспитания, я бы сказал, мотивированной нищетой. Некой разновидностью спартанства. Машину можно бы иметь получше. И квартиру. И обстановку. И одежду. Но мне и имеющегося вполне достаточно. Особенно на общем-то фоне. Конечно, не плохо бы, как мы с Зоей говорили, прошвырнуться в Париж или Нью-Йорк, но тут препоны политические. А может быть в отношении материальных благ так и нужно? Кардинальный вопрос: сколько вообще нормальному человеку надо? Думаю, что когда-нибудь этот вопрос встанет перед человечеством весьма остро, поскольку ресурсы Земли не безграничны. С этих позиций, уровень жизни высокоразвитых стран уже сегодня остальным человечеством недостижим. На всех уже сегодня ресурсов не хватает. 

Но – я отвлекся. 

Перепрятывая сумку, я обнаружил причину их повышенного рвения. Вынув все пакеты с долларами и взяв в руки пустую сумку, ощутил, что весит она изрядно. Приподняв со дна картонку, увидел пакет, состоящий из листов плотной бумаги, между каждыми двумя листами которой были вклеены уже знакомые мне золотые десятки с изображением блаженной памяти Николая Второго. Его, кажется, собираются канонизировать, но моя бы власть – судил и расстрелял повторно. Опять отвлекся. Итак, целых сто монет! Когда я обнаружил это и подсчитал, то, как говорится, челюсть отвалилась. В общем, еще один Корейко. 

Подполковник позвонил через месяц. Очень дружелюбно предложил встретиться на нейтральной территории во внеслужебной обстановке. Пригласил его в ресторан, но он предпочел более скромное кафе. Встретились. Он был в штатском. 

– Мы закончили расследование дела вашего друга и нашего работника… – на друга я внешне не среагировал, а он продолжал: 

– В процессе расследования я обнаружил, что ваши связи  

были куда тесней, чем вы это мне преподносили. Но, поскольку непосредственно к расследуемому делу это отношения не имело, я не стал их фиксировать.  

В переводе на общедоступный, это означает примерно следующее: я мог бы доставить вам определенные неприятности, но не сделал этого. С вас причитается. 

Молчу. 

– В отчетах наш общий и ныне покойный друг указывает, что задержание в обоих, вам несомненно известных, случаях было произведено на основе оперативных данных. Я так понял, что источником этих оперативных данных были вы? 

Продолжаю молчать. Разлил по рюмкам и предложил выпить за светлую память нашего общего приятеля, не раз помогавшего мне в не простых житейских ситуациях. Когда мы выпили, я спросил: 

– В связи с утратой Володи, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку в аналогичных случаях? 

Он приканчивал салат и не спешил с ответом. 

– Покойный Володя был, как мне кажется, доволен нашим сотрудничеством. 

Покончив с салатом, он разлил остатки коньяка, выпил и как-то не очень определенно сказал: 

– Обращайтесь! 

– Заранее благодарен. Тогда уход Володи не покажется мне столь невосполнимым… 

Когда наша фирма вошла в нормальный режим, мы вспомнили (я вспомнил!) про подполковника, ставшего к тому времени уже полковником, и весьма плодотворно с ним сотрудничали. 

Все это в несколько сокращенном варианте я и выдал Изе. О том, что полковник женился на Марине, я умолчал. У меня самого в голове это плохо укладывалось. Да и времени на дебаты уже не оставалось, поскольку в офисе появилась моя жена – как всегда подтянутая, энергичная, хорошо, но не броско одетая. Дома, правда, она была другой. Помягче. Вроде как бы снимала свои боевые доспехи. Без объяснений всё поняла и села за руль Изиной машины 

После того, как сдали Изю хмурой Лёле, пересела за руль нашей машин сдвинув меня без особых церемоний с водительского места. Я все ей позволял. Она была как бы часть меня самого. Весь дом держала в своих твердых ручках, но никогда не высовывалась. Напротив. Очень успешно изображала покладистую и простоватую очаровашку. Но дело ведь не в словах-определителях, а в реальных ощущениях. Если кому-то нужен пример того, что красота и разум содействуют крепости брачных уз, пожалуйте к нам – получите об интересующем вас предмете исчерпывающее представление. Ревновала только к моим бывшим женам. Особенно к Зое. Понять, что прекрасное бесконечно разнообразно не только в музыке или изобразительном искусстве, но и в людях, она была в состоянии только в теоретическом аспекте. 

– И с чего это вы сегодня набрались? 

– Я набрался? Когда такое было? Просто день сегодня был успешный, но напряженный. Следовало расслабиться. 

– И о чем же беседуете, когда расслабитесь? 

– О женщинах. Возвышенно и строго. 

– Представляю себе! 

Я рассердился. 

– Ты можешь себе представить, что я говорю скабрезности и пошлости о женщинах? 

Она мельком глянула на меня, стараясь не отрываться от дороги. Остановились у светофора. 

– Извини, дорогой. Я несправедлива. Но не обязательно же пошлости! Когда собираются женщины, они тоже перемывают мужчинам косточки, и говорят такое, чего при мужчинах никогда себе не позволят. Наверное, и вы так. 

– Да, пожалуй, хотя сегодня речь в основном шла о нравственных проблемах современного Российского бизнеса. Кроме того, Изя жаловался на свою Лёлю и говорил, что завидует нам. Выражал удивление отсутствию у меня любовниц. 

– А ты что? 

– А я не люблю обсуждать такие вопросы даже с близкими друзьями. 

– Он считает, что это противоестественно? 

– У них нелады с Лёлей. Если бы у него была такая жена, как у меня, то и у него не было бы потребности ходить «налево». 

– Не скажи. Это дело характера, темперамента и даже случая. 

Мы подъехали к дому. Я притянул ее к себе и поцеловал. 

– Ты действительно женщина неординарная. В общем, что надо. 

– Невзирая даже на удлиненный нос? 

– Невзирая. 

Она засмеялась. 

– А говоришь – не набрался! 

– Сударыня, ведь известно: что у пьяного… нет, у трезвого, на уме, то у пьяного на… языке! Вы – нет слов!.. Позвольте облобызать вашу ручку... Для начала! 

На молодежной половине гремела музыка. Зашел Миша и попросил ключи от комнат нижнего этажа. Ему нужно заниматься, а они запускают музыку – хоть уши затыкай! Как приятно, когда много комнат! 

Когда хмель в моей голове окончательно рассеялся, я присел за несложные подсчеты. Прикинул количество амуниции, прошедшей через нас, которую продавали казакам. Если даже приблизительно, то получалось уж очень много комплектов. Значит, казаки наш товар кому-то перепродавали. Кому – не наше дело. Зарабатывали мы на этом хорошо. Но кому же шел камуфляж? Боюсь, что я это знал. Во всяком случае, догадывался. Ситуация, по крайней мере, для меня неприятная. 

На следующий день прямо с утра попытался вызвать нашего начальника службы безопасности. Сергей Сергеевич в прошлом – полковник спец. служб. Очень полезный для фирмы человек. Особенно своими связями. Получает хорошо, и за место свое несомненно держится. Отношения наши были строго служебными, с оттенком, как мне казалось, личной симпатии. Он появился примерно через час, и тут же был направлен секретаршей ко мне. Изи не было, и у нас состоялся такой разговор: 

– До меня дошли сведения, что казаки перепродают нашу амуницию. 

– Возможно. Это их дело. 

Отметил его «возможно». Уж он-то знал наверняка. 

- Из тех же источников мне стало известно, что их покупатели– это представители чеченских антиправительственных формирований. У нас могут быть крупные неприятности. Нынешние казаки – люди весьма ненадежные. 

Помимо истины, мне была интересна его реакция. По моим понятиям, работники бывшего КГБ были людьми, наиболее приверженными идеям государственности, – наиболее преданные центральной власти. Что до казаков, то их неприятие чеченцев как-то даже и сомнения у меня не вызывало! 

– Те, с которыми мы ведем дела, такие же казаки, как мы с вами половцы. Это ряженые. Не мне вас учить, что в бизнесе все это третьестепенно. Платят они исправно. Фирма их вполне законная – это я проверял. За все остальное отвечают они. В этом плане безопасность я гарантирую. 

Ага, – подумал я, – значит есть еще какой-то план. Словно читая мои мысли, он продолжал: 

– Что до опасности в более широком смысле, то теоретически она есть, но практически – пренебрежимо мала. В нас заинтересованы видные военные. Они в обиду не дадут, – он усмехнулся, – себе дороже станет. 

Подводя итоги разговора, я пришел к выводу, что от меня утаивают не только камуфляжные дела. За что мы получаем сверх обычной прибыли еще и «черный нал»? Официальная статистика фирмы была мне отлично известна. Однако, сверх официальных доходов я получал еще и внушительную, нигде не учитываемую прибавку, которая как-то сразу оседала в заграничном банке. Изя объяснял это обычной по нынешним временам практикой уклонения от бешенных налогов. Но сумма! 

Пока появился Изя, я проверил некоторые цифры. Обнаружилось малопонятное: предположив, что наши с Изей доли равны, и разделив их на количество комплектов, я получил фантастическую цену каждого. Но кому-то Изя платил еще. Из разговора с нашим шефом безопасности выплыли какие-то военные. Тут уж цена комплекта становилась совершенно невероятной, в очень много раз превышающей указываемую в документах. Значит, под видом одежды продавался не только камуфляж, но и что-то еще! И в документах оно не фигурировало. Неприятно, что это держится от меня в секрете. Тем более, что Сергей Сергеевич несомненно в курсе дела. 

Изя зашел ко мне, по-видимому, уже после беседы с С.С. Лицо озабоченное. Закурили. 

– Изя, я не хочу в этом участвовать. Чечня не Абхазия. 

– Я тоже. 

– Почему ты скрыл это от меня? 

– Зачем тебе лишние треволнения? 

– А опасность? 

– Очень невелика. В крайнем случае, мы ничего не знали. Ты, во всяком случае, вне опасности. Нет ни одного документа с твоей подписью, который бросал бы на тебя даже тень. Юридически тебе ничего нельзя инкриминировать. К тому же есть весьма значимые заинтересованные стороны. 

– Изя, не трепись. Опасность есть, и ты это сам знаешь. 

– Сколько у тебя в банке за бугром? 

– Примерно 1600000. 

– Ты считаешь, что лавочку нужно закрывать? Без «левой» добавки доходы станут мизерными. Кроме того, заинтересованные стороны могут воспротивиться. 

– Давай продадим этот бизнес. 

– Хорошо, попытаемся. Я смоюсь в Израиль. А ты? 

– Считаешь, что обязательно нужно смываться? 

– Береженного бог бережет. А почему – можешь сам догадаться. 

– А нельзя так: ты уезжаешь, а меня представляешь неким зиц-председателем.? 

– Вряд ли кто в это поверит. А при малейшем сомнении… 

– А как ты себе мыслил финал, когда затевал все это? 

– Именно так. Дожимаем до миллиона и сматываемся. И у тебя, и тем более, у Риты – все права. Я обеспечу высокую скорость оформления. 

– Но, черт возьми, ты бы все же у меня спросил! 

– Видишь ли, я представил тебе наихудший вариант. Вероятней же всего, война эта когда-нибудь все же закончится, и этот бизнес умрет сам собой, так сказать, естественной смертью. Но нам к тому времени уже хватит до конца наших дней. Мы ведь с тобой – люди, в расходах весьма умеренные! Ладно, давай так: пока оставляем все как есть – это прежде всего в целях безопасности. Будем думать, как оптимизировать выход из дела. Полагаю, что на полмиллиона при реализации фирмы мы можем рассчитывать. Я все равно собирался сбежать от Лёльки. Да, ты прав! Какая-то опасность все же существует. Да, я виноват перед тобой, но думаю – всё обойдется. Зато мы при деньгах!.. 

– Изя, но это же бизнес на крови! Наихудший вариант! 

– Спокойней. Не впадай в идеализм. Не мы, так другие. Свято место пусто не бывает. 

– Свято! Ну, насмешил! 

– Ладно. Замени святое на высокодоходное! Всё? Изобрази хорошее настроение и пошли ко мне.  

Открыв свой сейф, он достал обычный кейс. Открыл. Пачки аккуратно уложенных долларов. 

– Наш с тобой месячный куш. Шестьдесят четыре тысячи.  

Ты спрашивал меня, как я мог? Я тебе отвечаю: вот твоя доля, – достал из письменного стола полиэтиленовый пакет и начал перекладывать деньги, – Это не считая законной прибыли, проведенной по бумагам, – аккуратно перевязал пакет и передал его мне. Подумав, спрятал пакет в сейф, а мне передал кейс, – Тут, как всегда , поровну. 

____  

Я ехал из налоговой. Проблема была, можно сказать, решена, и я позволил себе расслабиться. Нукзар за рулем по обыкновению молчал, за что мы с Изей его ценили. 

Улица, по которой мы ехали, что-то напоминала. А вот и «Хлебный»! И старик с палкой, с трудом преодолевающий ступеньки, знаком. 

- Останови. 

Я вылез из машины и подошёл к старику. Если присмотреться, «Радиста» ещё можно было узнать, хотя изменился он ужасно. Меня узнал не сразу. 

- Михалыч, здравствуй! Как поживаешь? – Вопрос был риторический  

Что Михалыч поживал паршиво, видно было невооруженным глазом. 

- Это ты, Валентин? Как поживаю? Хреново поживаю. 

- Ты в магазин? Давай помогу. 

Я взял его под руку, и мы продолжили подъём по ступенькам. 

Дома у него все было почти без изменений. В палатке все тот же полумрак. Только аппаратура была выключена. С трудом стащив с себя куртку, он плюхнулся на своё ложе. 

– Стенокардия, тудыть её…Только, чтобы лежать, а хошь-не – хошь и вставать-то надо! 

Помолчали.Он что-то сунул в рот. Очевидно таблетку 

- У тебя никого родных? 

- Уже никого. Все померли. Настюха иногда забегает.  

Купит чего или сварит. По радио, бывает, переговорю с кем. А так один лежу. Заарестовала меня старость-то. Тебе спасибо – не забыл. 

Я принялся было раскладывать многочисленные покупки, но он меня остановил. 

- Брось, Валентин. Оклемаюсь – сам все пораскидаю. Что  

ты мне накупил – так это аккурат половина моей пенсии. Совсем я нищий стал. Накопил что – всё по сберкассам пропало. Вишь, гады, что с людьми сделали! 

Я выгреб из карманов всю наличность и положил на освещённую часть столика. Примерно две его пенсии. 

– Михалыч, я тут тебе телефон свой оставлю. Если что надо – звони. К доктору тебя подвести или еще что. Не ты, так Настя пусть звонит. Лекарства может какие! Пошел я, Михалыч, Дела! Будь здоров. Держись! 

Квартала через четыре Нукзар спросил: 

- Друг ваш? 

- Старый знакомый. Одинокий. Тяжело нынче людям, а таким особенно. 

Про себя подумал, что надо бы как-нибудь заехать к Насте и поговорить о Михалыче. Может быть даже платить ей что-то за уход! 

___ 

Мы довольно долго беседовали с директором нашего магазина и Сергеем Сергеевичем. Какие-то «отморозки» из молодых и явно несмышленых упорно предлагали свою «крышу». Конечно, серьёзной опасности это не представляло, но никакие «шумовые эффекты» были нам не нужны. Мы фирма серьёзная, и прикрытие у нас весьма основательное. Как нынче говорят, крыша у нас была красная. С нами лучше не связываться. Вот эту-то мысль и следовало до «отморозков» довести. Но проблема состояла в их так сказать идентификации. Своего домашнего адреса эти стервецы нам не оставили. А их следующий приход мог уже сопровождаться ненужными эксцессами. Наконец, мы приняли определенное решение, и я отправил утрясать частности. 

Зашла секретарша и доложила, что приёма дожидается некто Кутузов. Положила передо мной его визитную карточку. Ко мне пожаловал мой бывший директор. Вот как изменилась ситуация! Никаких злорадных чувств я не испытывал. Скорее нечто ностальгическое. Я подумал, что если бы это было в моей власти, вернул бы всё на прежние места. И это при ясном осознании, что старое прогнило окончательно и возврат к нему абсолютно невозможен. Встал и пошёл на встречу входившему Виктору Павловичу. 

Совсем седой, но все такой же представительный и подтянутый. Разьве что чуть улыбчивей. Реакция на новые обстоятельства. 

Почтительно поздоровался, усадил в одно из наших роскошных кресел. Нажал нужную кнопку и заказал кофе, коньяк, лимон. 

- Как там наш техникум? 

- Если откровенно, то дела наши плохи. Второй месяц  

сидим без зарплаты. Денег еле хватает на оплату коммунальных услуг. – спросил разрешения закурить и достал сигареты. – Что в министерстве думают – даже не могу себе представить. – Не торопясь затянулся и неопределенно пожал плечами. – Закрывать нас вроде бы пока не собираются, хотя все наши базовые предприятия практически не работают. И уж что им нужно меньше всего, так это наши выпускники. А вы как будто не жалуетесь! – Он медленно обвёл взглядом мой кабинет. 

- Не жалуемся, но обстановка в стране совсем не радует. 

- Я с просьбой к вам, Валентин Николаевич.  

Приближается столетний юбилей техникума, и  

игнорировать это никак нельзя. Но нужны деньги, которых катастрофически не хватает. 

Что пришёл он просить денег, было и так понятно. 

- О какой сумме идет речь? 

Молча открыл папку и подал мне счет из типографии. К счету был приколот образец пригласительного билета. Сумма вполне приемлемая. Извинившись, пересел за свой письменный стол и наложил «высочайшую» резолюцию. Вызвал секретаршу и попросил пригласить главного бухгалтера. Буквально через минуту зашла очаровательная Лидия Степановна. Дамы наши производили своей статью и одеяниями внушительное впечатление. Все на них было шик-модерн, как говорил Изя. Маленькие спектакли с приглашением наших примадон, мы проводили для некоторых клиентов. Зачем я запустил этот механизм сейчас – трудно понять. 

- Виктор Павлович, это главный бухгалтер нашей фирмы. 

Лидия Александровна, а это директор техникума, в котором я проработал много лет. Весьма уважаемый мной человек. – Я подал ей счет. – Думаю, мы в состоянии выполнить его просьбу? 

Бегло просмотрев счет, Лидия Александровна ответила давно отработанной фразой, не забывая при этом мило улыбаться. 

- Если генеральный директор распорядится, то, разумеется, в состоянии  

Завтра же будет оплачено и оформлено соответствующим образом. 

На этом мини спектакль обычно заканчивался, и Лидия Александровна величественно удалилась. Разумеется, счёт можно было просто передать в бухгалтерию через секретаря, и беспокоить Лидию Александровну не было никакой практической необходимости. Но иногда, как я уже говорил, мы устраивали такие представления. Что до слов «оформлено соответствующим образом», то эта фраза предназначалась мне и означала, что расходы будут проведены таким образом, что бы была обеспечена, предусмотренная в этом случае, налоговая скидка. 

- Что-нибудь ещё, Виктор Павлович? 

- Да, Валентин Николаевич. Тяжело болен Ваш приятель  

Александр Александрович. Он лежит в онкологии и срочно требуется операция. При всей бесплатности нашей медицины, эскулапы требуют 10000 наличными. Примерно еще столько же потребуется на лекарства.  

Кое – что мы собрали среди преподавателей, но про ситуацию с зарплатой я вам уже говорил. 

- У кого он лежит? 

- Затрудняюсь вам сейчас сказать. 

- Узнайте и сообщите мне. Я улажу этот вопрос. 

Я понимал, что, решив свои финансовые проблемы, просто встать и распрощаться ему неудобно, а потому его следующему вопросу не удивился. 

- Как вы оцениваете общее положение в стране? 

- С весьма сдержанным оптимизмом. Происшедшее же в  

целом определяю для себя, как национальную катастрофу, ответственность за которую в значительной степени несут руководящие в прошлом круги. Конец системы был, на мой взгляд, предрешён, но свертывание режима могло происходить и по другому варианту, не столь катастрофичному для народа. Выбраться можно только сменив высшее руководство. 

- Я представляю себе всё это приблизительно так же. Но у вас, вроде бы, нет оснований жаловаться? 

– Мне лично действительно жаловаться не на что,  

но у нас же речь идёт не о судьбах отдельных личностей? Жизнь материально улучшилась всего-то у каких-нибудь 5-7 процентов населения! Остальные в той или иной степени бедствуют. Подумать только, сколько людей боролись и головы сложили за светлое будущее народа и что из этого в конечном счете получилось? 

– Наверное, не часто услышишь подобное из уст  

главы процветающей фирмы. Но вы всегда казались мне человеком неординарным. Значит, вы считаете, что крах системы был предрешён? 

– Разумеется! И основная причина – неэффективная  

экономика. Коммунистам простили бы миллионы невинно загубленных жизней, но неработающая экономика – это смертельно. 

– Но она ведь не работает и сейчас! 

– Сейчас мы переживаем переходной период. Пройдет  

время и всё, как говориться, «устаканится». С точки зрения интеллигентного человека, капитализм очень малосимпатичная система. Но у нее есть одно огромное преимущество: она жизнеспособна, т.е. соответствует биологической природе человека. К тому же она весьма трансформабельна, если так можно выразиться. В гораздо большей степени, чем это предполагали классики марксизма. Даже удивительно, как такие умы не сумели предвидеть грядущую научно-техническую революцию и гигантский рост производительности труда. А ведь именно это зачеркнуло основные положения их теории. Конечно, сегодня легко рассуждать, я понимаю. 

– Но вы лично достигли благодаря этой системе полного материального благополучия! Вы бы должны эту систему превозносить! 

– Вы упорно пытаетесь ограничить мое миропонимание сугубо личными проблемами. Позвольте вам заметить, что не хлебом единым жив человек! Кроме материальной, есть и духовная составляющая жизни! Она включает в себя способность несколько шире смотреть на вещи. Да, я теперь состоятельный человек, но зрелище стариков, копающихся в мусорных баках, и ещё множество других моментов нашей нынешней действительности изрядно отравляет мне существование. 

- Что ж, это делает вам честь. 

– Поверьте, вместо управления фирмой с удовольствием вернулся бы на преподавательскую работу под ваше начало. Вынужден, к сожалению, учитывать свои обязательства перед семьей. К тому же альтернатива моему нынешнему положению – это нищета. 

Он молчал, ожидая какого-то продолжения, но я и так сказал больше, чем следовало. 

– Спасибо за всё. В том числе и за содержательную беседу. 

Он встал. Я проводил его до двери, и мы дружески распрощались. 

_____ 

Появление Андрея в нашем офисе было событием редкостным. Я сразу заподозрил нехорошее. Но неприятности рисовались мне в масштабе школы или каких-нибудь сугубо личных проблем. У меня были люди, и ему пришлось подождать. Решая с подчиненными какие-то текущие дела, всё время краем сознания помнил о сыне в приёмной. Я очень любил своих сыновей. Впрочем, дочку не меньше. Наконец он зашел. Выражение лица встревоженное. Что-то в школе? Занимался он хорошо. Славный, добрый мальчик. Восьмой класс. 

– Папа, Василий умер. Замёрз по пьянке. Ирка письмо прислала. И мама приписала. Тебе привет. 

Я не знал, как и реагировать. Симпатий к Наташиному мужу я не питал никаких. Андрей, знаю, терпеть его не мог, хотя теперь, повзрослев, отдавал должное заботам отчима о семье. 

– Ну, жаль, конечно. Обидно, что по пьянке. 

– Пап, им же жить не на что будет! Ирку с работы попрут как факт. Да и что она там получает! Машка малая еще. 

Славный ты мой, – подумал я, – Вот, значит, какие у тебя проблемы! 

– Сынок, на таком расстоянии я не многое могу? Ты же помнишь, что с деньгами было, когда ты Ирке послал? – Когда Ирке исполнилось восемнадцать, Андрей послал ей по почте изрядную сумму. Но получали они ее там больше двух месяцев! На почте не было денег! Он молча ходил по кабинету. 

– Ты мать совсем не любишь? 

Тут уж молчал я. 

– Как она могла тебя на эту пьянь поменять? Как могла? – он даже стукнул кулаком по стене, – Конечно, за что тебе ее любить? Ей до твоей Риты не дотянуться. Это я понимаю. 

– Ты ошибаешься. Твоя мать прекрасный человек. Подрастешь – всё объясню. Это мать твоя сама себя осудила и наказала. 

Он глядел на меня, ничего не понимая. 

– Но ты же не бросишь их так? Они там голодать будут! – он был очень возбужден. 

– Реально помочь им я смогу, если они переберутся к нам поближе. Так и напиши. А деньги, само собой, вышлем. Так и напиши. 

– Что я? Ты напиши! 

Жена не задумалась и на секунду. 

– Конечно, нужно помочь, но я не хотела бы, чтобы она приехала сюда. Мне это будет неприятно. Мое желание для тебя что-то значит? 

– Более чем. Ты сама это прекрасно знаешь. 

– Но с пересылкой денег у нас проблемы? 

– Это решаемые проблемы. 

Немного помолчали. 

– Нас ожидают большие перемены в жизни. 

Она отложила книжку, которую нервно перелистывала, и внимательно меня оглядела. 

– По-видимому, фирму придется то ли прикрыть, то ли продать. 

– Что случилось? 

– Изя, в погоне за большими деньгами, втянул нас в весьма рискованные предприятия. 

– Не посоветовавшись с тобой? 

– Вот именно. 

– Наркотики, оружие? 

– Оружие. И в немалых количествах. 

– Для кого? 

– Покупают казаки, но, полагаю, это подставные фигуры. 

– Что-то выплыло? Опасность реальна? 

– Пока нет, но это к тому же аморально. 

Долго смотрела на меня. Чуточку улыбнулась. 

– Милый ты мой, – лицо ее посуровело, – Изя поступил нехорошо. И всё из-за денег? 

– Ну, разумеется, – я достал кейс и подал ей 

– Вот итоги последнего весьма удачного месяца –  

тридцать две тысячи. Положишь в тот же банк. Сколько у нас за рубежом? 

– Один миллион шестьсот пятнадцать тысяч. 

– Изя говорит, что от реализации фирмы можно получить еще полмиллиона.  

– С учетом магазина, это примерно сто сорок тысяч  

рублей в месяц. Более чем достаточно для нормальной жизни. Нам даже столько не потратить. – С цифрами моя жена управлялась отнюдь не как музыкальный работник. 

– Изя сматывается в Израиль. Бежит от своей Лёльки. 

– А дети? 

– Хочет забрать. Они уже взрослые. Сами решат. 

Довольно долго мы молчали. По-видимому, Рита пыталась освоиться с новой ситуацией. 

– Теперь выслушай следующую порцию новостей. Миша наш хочет жениться. 

Я слегка вытаращился: 

– Это в девятнадцать-то лет? Небось, на Нине? Сколько ей? 

– Скоро восемнадцать. Акселерация! Кстати, очень хорошая девочка. Она спит с ним уже с пол года 

. 

– Действительно, хорошая девочка! 

– Мой милый, сейчас совсем другое время! 

– Но девятнадцать лет! 

– Будешь отговаривать? 

Я задумался. Потом рассмеялся: 

– Нет, не очень. Кто ее родители? 

– Рядовые инженеры. Разве ты не видишь, как она плохо одета? 

– Они действительно любят друг друга? 

– Кажется, там полная гармония. 

– Есть еще новости? 

– Тебе мало?  

– Так как ты насчет переезда за рубеж? 

Рита задумалась. 

– Если есть возможность, то лучше оставаться дома, хот 

нынешний дым Отечества не так уж сладок и приятен. Ну что мы там будем д 

– Я тоже предпочел бы остаться, но посмотрим, как дела пойдут! 

– Ты не забыл, что мы сегодня идем в гости? Да, я была в нашем детдоме. У них «видик» сломался. 

– Починила? 

– Починила. Сто пятьдесят рэ. Можно я куплю им вместо черно-белого хороший цветной телевизор? 

– Купи. Пока зарабатываем. Пойдешь в банк – позвони. Пришлю машину и своих ребят.  

. _____ 

В гости – это значит обильный трёп, причем преимущественно на политические темы. Изрядно поднадоело. У меня были вполне сложившиеся представления о происходящем в мире политики. Ожидать от моих собеседников каких-то оригинальных суждений не приходилось. Но эти визиты, общение жене были необходимы. Я это чувствовал. Обмен мнений у женщин происходил в отдельной комнате. Он вращался в основном вокруг работы, учеников. Впрочем, это я лишь мельком слышал. Может быть, там как раз и происходило то самое «перемывание косточек»! 

Трое мужчин встали, когда мы зашли и вежливо поздоровались. Все примерно моих лет. Два коммерсанта средней руки и доцент консерватории – хозяин квартиры. Торт и конфеты Рита отнесла на кухню. Одну из бутылок я поставил на стол. Коньяк был настоящий армянский, что по нынешним временам, как я уже говорил, редкость. По статистике какого-то местного контролирующего органа, подделки в торговой сети превышали девяносто процентов. Вот такое у нас было время. 

– Опять наш верховный дуролом отличился! – по-видимому, они продолжали обсуждение деяний нашего президента. 

– Действительно дуролом, но «линию» он держит, –  

это вступил в разговор второй коммерсант – Анатолий. Владел, как мне докладывали, сетью ларьков. На меня взирал почтительно, как человек в коммерческом мире информированный. В прошлом – главный инженер «почившей в бозе» мебельной фабрики. 

– Но линия – это еще недостаточно. Навести порядок в стране он не в состоянии. Если бы вы знали, сколько приходиться «отстегивать» только рэкету! Нормальный бизнес пока невозможен, а содержать свою службу безопасности – это немногие могут себе позволить. 

Намек на меня и нашу фирму. По моим данным Владимир, в прошлом зам. редактора заводской многотиражки крупного завода, занимался семечками. Чуть не сказал – торговал семечками. Звучало бы забавно, хотя именно этим он и занимался. Продавал, в основном, за рубеж и в немалых количествах. «Крышу» ему обеспечивал кто-то из городской администрации, и стоило это ему не дешево.  

– Зря Горбачев всё это затеял. Нужно было реформировать прежнюю систему…– мысли доцента были легко объяснимы – о его зарплате неловко было даже говорить, но и все побочные доходы составляли сумму мизерную. Относительно того, стоило или нет затевать перестройку, мне приходилось спорить неоднократно. На мой взгляд, это было вызвано объективными причинами, и сама необходимость проистекала из утопичности экономики этого реального социализма, который, по сути, никаким социализмом не был. Другое дело – как надо было это делать. Что ж, как они нами управляли, так и перестраивались. Бездарно. За сам факт попытки перестройки Горбачеву, конечно же, полагался памятник при жизни, но за то, как он это делал, его у подножия этого же памятника и расстрелять бы не грех. Даже с учетом всех конкретных обстоятельств в виде давно уже коррумпированного чиновничества, растленного вечной лживостью пропаганды, и спаиваемого народа, гигантских растраченных впустую ресурсов. Однажды я высказался примерно в таком роде в присутствии нашего шефа по безопасности. Он явно воспринял это как ностальгию по прежним временам, чему, как я понимаю, в тайне сочувствовал. Я даже, помниться, сказал, что если бы обнаружилась некая коммунистическая партия, которая предложила бы разумную, реализуемую экономическую программу, то я вступил бы в нее незамедлительно. Но про себя подумал, что нет такой партии, и нет такой программы, а посему мы вынуждены исповедовать представительную демократию западного образца, с ее рыночной экономикой и всеми сопутствующими «прелестями» в социальном плане. Изрядная мерзость, на мой взгляд, этот капитализм. Даже несколько укрощенный, нынешний. Но куда же денешься! Социализм-то наш провалился с треском, а ничего другого человечество еще не придумало. 

Потом мы пили чай с тортом и дамы играли нам на фортепьянах… 

______ 

Жизнь наша продолжалась внешне без всяких изменений. Пару недель спустя, оставшись вдвоем, после первой рюмки Изя сказал: 

– Решение нами принято, и я его исполняю, но, может быть, догоним до двух, а уж потом… Насчет того, что разбегаться нужно, у меня теперь тоже нет сомнений. Тут ты прав. Но жалко денег! В благословенном Эрец-Исроэль без денег делать нечего! – Насчет «без денег» я оставил без комментариев. 

– Ты говорил с детьми? 

– Еще нет. 

– Завидую тебе. Мне бы такую Риту! Ладно, сворачиваемся. 

– Изя, прекращать надо не только из чувства страха перед большими неприятностями… 

– Ты снова насчет морали? 

– Но это же бизнес на крови твоих соотечественников! Как ни верти, но мы же русские люди и Родину свою любим, хоть она нас и не очень… 

Он покосился на меня, выпил и заметил: 

– Если бы это говорил не ты, меня бы стошнило. Хотя ты прав, конечно. Но дело в том, что наш уход абсолютно ничего не изменит. Просто деньги эти станут зарабатывать другие люди. Ну, всё, сворачиваемся. Чем ты собираешься заняться? 

– Ещё не знаю. Вернусь, наверное, на старую работу. Это ты нашёл себя в бизнесе, а я нет. 

– Удивляюсь! Обычно люди любят и охотно занимаются тем, что у них хорошо получается. У тебя бизнес получается очень даже неплохо, но тебе он не по нутру. Почему? Учить детишек престижней? Я где-то читал статистику. Они утверждают, что способностями к бизнесу обладают не более трех-четырех процентов населения. 

– В отличие от тебя, у меня нет ярко выраженных способностей именно к бизнесу. С тем же успехом (не очень большим) я мог бы заниматься еще много чем. Хорошо получалось, потому что ты был рядом. 

– Давай вместе двинем на родину предков и закрутим опять вместе какое-нибудь дело! 

– Изя, я, помнится, уже расписывал тебе один раз свою родословную. Что во мне от евреев? Но дело не в этом. Там другая обстановка, другие правила игры. Язык, наконец! 

– Но мы же с тобой не нищие! Есть время освоиться. Скажи, что тебе это не по душе. Уж слишком ты цепляешься за всякие моральные нормы. Не мы же устанавливаем правила игры! А разве не приятно на пустом месте создать нечто! Управлять людьми, решать множество порой довольно хитрых задач! Ты же любишь решать задачи в технике! 

– Это другие задачи. Не по сложности, а по характеру. И потом, чистый бизнес – это редкость. А пачкаться неохота. Я понимаю, что уровень грязи у нас выше, но не сомневаюсь, что и там ее предостаточно. От решения проблем бизнеса чаще всего не получаю никаких положительных эмоций. Даже при большой прибыли. Могу этим заниматься только под давлением обстоятельств. Ты не задумывался над тем, что в мировой литературе очень мало произведений, возносящих предпринимателей? А наоборот – множество. 

– Я такой статистики не знаю, но знаю точно, что именно предприниматели движут мир, историю, дают людям работу. 

– А что движет предпринимателями? Благородные идеи прогресса и любви к человечеству? Или более темные устремления к стяжательству, власти? Честолюбие? Они действительно двигают историю, хотя не только они, разумеется. Но, как хорошо заметил Гегель: «Движение истории осуществляет ее дурная сторона». 

– Может быть он и прав твой Гегель, но так высоко я не летаю. Я думаю о себе, своих близких. А история – это слишком сложно и несколько абстрактно. Об этом подумаю на пенсии. А занимаясь бизнесом, я не чувствую себя преступником. Я ведь рискую всем! Я отвечаю за все. И если погорю – никто не пожалеет и не поможет. Что ни говори, но есть в этом и свое удовольствие. Особенно, если все получается как надо. А если не получается, то жаль, конечно, но сама борьба – разве не в этом главный интерес жизни? 

– Думаю, что в этом, но предпочитаю борьбу иного рода и  

в других сферах. Люди, слава богу, разные. Каждому свое. 

– Ты помнишь, в каком восторге был наш директор –  

«Великий коммерсант» Петя, когда сработала его реклама, и он в неделю продал чуть ли не весь неликвид? 

– Я его вполне понимаю. Блестяще решенная задача. Мне  

бы до такого не додуматься. Однако, если есть выбор, предпочитаю решать другие задачи. 

Мы еще довольно долго толкли воду в ступе, и мне пришлось, как всегда, везти подвыпившего компаньона домой. На этот раз обошлось без моей жены. Я успел предупредить ее, что задержусь. 

_____  

Продажа фирмы прошла… можно сказать, что и успешно. В действительности, то, что мы выручили, – это несообразно низкая цена, если принимать во внимание реальные доходы. Но если принимать во внимание открытые сведения, то все в ажуре. Очень подозреваю, что покупателями были подставные лица или представители наших основных поставщиков. Все это я предоставил Изе. На моем счету в банке прибавилось 300000 – долларов.  

Работаю я теперь в институте преподавателем. Нагрузка небольшая, зарплата ничтожная, но – привычное и любимое дело. В свободное время разрабатываем одну электронную штучку. 

Изя уехал в свой Израиль. Уехал настолько стремительно, что я даже проводить его не смог. С тех пор получил от него по электронной почте два коротеньких послания. Ничего особо радужного. Проходит адаптацию, «принюхивается к бизнесу», который весьма отличен от нашего. 

Дома всё в стабильном режиме. Андрюша хорошо занимается. Летом собирается к маме, а в остальное время регулярно пересылает ей деньги. Миша с Ниной тоже много занимаются. Жену свою он обожает. Мне она тоже нравится. Впрочем – для домашнего климата куда важней, что она очень дружна с Ритой. 

Миша регулярно высылает деньги своей бабушке. Иногда ездит к ней помочь по хозяйству. Последний раз поехал уголь ей привезти. Вместе с Клавкиным мужем перелопатил полторы тонны. Про себя я думаю, что вряд ли она заслуживает такого внука, но молчу, понятно. А вообще-то трогательно. Хорошие у меня ребята! Малышка наша собирается в будущем году в школу. Сплошное очарование. 

Мирная жизнь прервалась внезапно. О встрече попросил Сергей Сергеевич. Причем с неким оттенком таинственности и конспирации. 

Встретились мы за городом, недалеко от нашей дачи. Начинало темнеть. От пустынной дороги нас отделяла лесополоса. Поздоровались. Начал он без предисловий. 

– Встречаясь с вами, я очень рискую. Вам нужно уехать за границу и чем скорей, тем лучше. Мои заверения, что вы абсолютно не в курсе дела, по-моему, оказались неубедительными. Интуиция подсказывает мне, что опасность велика. Вот, собственно, все, что я хотел вам сказать. 

– Опасность распространяется и на моих родных? 

– Нет, не думаю. 

Я, конечно, всё понял. О чем тут говорить? Мой бывший шеф службы безопасности оказался молодцом. По-моему, я понимал мотивы его поступка. 

– Но как только я зашевелюсь с отъездом, они могут ускорить события. 

– Могут. Вы полагаете, не надо было вас предупреждать? 

– Что вы! Думаю, излишне говорить, как я вам благодарен! Если бы еще подсказали: кто там главная фигура? 

Он правильно уловил направление моих мыслей. 

– Выбросите это из головы. У вас никаких шансов. К  

тому же, из-за семьи вы очень уязвимы. Воспользуйтесь своим заграничным паспортом и уезжайте  

немедленно, – он посмотрел на часы и добавил: наверное, излишне говорить, что мы с вами не встречались, и никакой информации от меня вы не получали. Да, и сделайте любезность: задержитесь здесь еще на пятнадцать минут. 

_____ 

Я бродил вдоль лесополосы, пытаясь утихомирить бурную, но хаотичную активность своего мыслительного устройства. Пожалуй, самая большая неприятность за всю мою жизнь. Стрела времени, кажется, задела меня основательно. Тьфу, какая там стрела! Самое разумное – это действительно смыться в Израиль… Можно в Германию, а уже оттуда… А может быть… Из подсознания что-то рвалось наружу, но никак не могло оформиться в связную мысль. Похоже, что меня хотят выдворить. Или убрать? А за что? – А просто по подозрению! Убедить, что я, по сути, ничего не знаю, мне не удастся. Да и кого убеждать? Чего они боятся? Ведь фактов у меня никаких, а уж документов и подавно. Зачем С. С. меня предупредил? Ведь риск велик! Неужели просто по доброте сердечной? Бывает, конечно. Вот если бы он нацелил меня на кого-то конкретно, можно было бы предположить... Полное смятение ума. А может быть в этом и цель? Всё, пятнадцать минут истекло. Поехали! И отвлечься надо. Вообще-то примириться с мыслью, что тебя должны убить, не так-то просто. Не просто даже на время от этой мысли отвлечься. Но я попробую. Андрюше задали написать реферат о свободе личности. Лихо! Не больше и не меньше! Мы такого не писали. Итак, «Свобода личности. Как ты это понимаешь?» Интересно, а учителя это понимают? Пост ГАИ и – поворот налево. Значит, свобода личности. Как там с определением? Свобода – это возможность делать что и как хочется. Свобода воли. Но у других те же права! Значит, моя свобода ограничена их свободой. К тому же она ограничена еще и физическими законами, и целым рядом обстоятельств. Но если все это осознать, так может быть и не захочется? Кто это сказал: «Свобода воли есть химера!» С рёвом пронесся здоровенный армейский грузовик. Я невольно глянул на свой спидометр. Всего-то пятьдесят. Оно и хорошо. Размышлять о свободе на большой скорости, пожалуй, опасно. Но вернемся к делу. Вот и Изя что-то писал о свободе. Сбросил, помнится, его послание на принтер. Что-то мне в его посланиях не понравилось! Но – вернулись к реферату. В институте нас убеждали, что свобода – это осознанная необходимость. Вроде так, но что-то не так. Получается, что свобода зависит от уровня понимания. Мысль вдруг прервалась. Видимо где-то в подсознании шла параллельная обработка информации. Сергей Сергеевич отправил Изю, от которого я ни одного живого слова с тех пор не слышал. И не видел. А не он ли уполномоченный поставщиков? А не потому ли он так легко расчищал все завалы на нашем пути? Вытягивал нас из сложнейших ситуаций! Конечно, у него была совсем неплохая зарплата, но ведь это с чем сравнивать! Но тогда… Тот же армейский грузовик несся теперь навстречу. Тот же, потому что у него спереди навешены какие-то железяки. Уж очень приметно. Грузовик резко вывернул на встречную полосу. Времени для маневра уже не осталось…  

______ 

Как люди создали себе богов? А вот так: жили себе меж людей Герои (ну и Антигерои, естественно, ибо это – суть две стороны одного и того же). Жили они, значит, совершали свои Поступки, а потом умирали (чаще – от ран, реже – от старости, но тогда это были уже не совсем герои и Путь у них был короче, хотя жизнь длиннее). И когда Герои уходили, люди писали Песни, в которых рассказывали не только то, что Герои сделали, но и то, что могли бы сделать, если бы …. И эти Песни становились фольклором, и к ним приписывали всё, что смогли присочинить, уже следующие и следующие поколения. А через много поколений те Герои, которым «биографы» приписали самые невероятные поступки, перешли в разряд Богов, а оставшиеся стали Богатырями. Это очень долгий процесс. Но он продолжается и продолжается, потому что у каждого поколения появляются свои Герои. Есть они и у нас. Только Песен сейчас люди не пишут. Какие уж тут Песни в такой-то спешке? Так, коротенькие рассказы про отдельные Подвиги. Анекдоты. Но приписывают Героям и сейчас предостаточно. Смеются над ними, говорите? Да не совсем так: любят их. А смеются не над Героями, а над штампами, нет-нет, да и появляющимися в Официальных Песнях, которыми кто-то пытается «регулировать процесс».  

Но это, так сказать, присказка. Сказка вся впереди….  

- Черный ворон, что ты кружишь… – выводил задумчивый баритон.  

- Ой, да над мое-ею голово-ой? – присоединялся фальцетик.  

В полутёмной горнице, освещаемой двумя свечечками, за большим деревенским столом с расстеленной на нём политической картой мира, сидели двое: высокий худощавый усатый военный в портупее, при нагане и сабле (явно командир), и веснушчатый паренёк в сбитой на затылок кубанке. Примерно в районе центральной Африки стоял перевёрнутый чугунок, а Австралия была погребена под кучкой отваренной картошки «в мундирах» (по-солдатски). Командир время от времени брал картофелины из кучки и перекладывал на какой-нибудь материк стараясь поместить их точно в границах разноцветных государств. Самая большая картофелина лежала на чугунке. Второй, который попроще, внимательно наблюдал и подпевал, но при этом всё время старался встрять с вопросами, глупыми и не очень.  

- Василь Ваныч, а Василь Ваныч, а вот буржуев разобьём, ты что в первый день коммунизма делать будешь?  

- Я Пётр, точно тебе этого сказать …ну никак не могу, потому что … – рука его протянулась к кучке и новая картофелина легла на Апеннины – … потому что … – картофелина переместилась в Бельгию – … потому что этого тебе никто не скажет. Вот соберусь я сегодня, к примеру, к товарищу Фурманову в гости сходить, а он возьми, да и приди ко мне, будь он неладен! И сорвалось моё гостевание! Форс-мажор называется.  

Словно в ответ на эти слова в сенях затопотали сапоги, загрохотало пустое ведро и раздался забористый мат. Потом по двери в поисках ручки заскреблась ладонь и, наконец, в горенку шагнул мордатый человек в полушубке.  

- Чтоб тебя…! – пробурчал человек – понаставили тут вёдер! Привет, Чапай! Привет, Петька!  

Командир, не выходя из задумчивости, ответил:  

- И Вам, товарищ Фурманов! И Вам привет! Хоть и виделись уже сегодня. И не один раз. Не один… раз!  

И ещё одна картофелина отправилась из Австралии в Европу.  

- Ты, Чапай, книжечку, которую я тебе давеча давал, не изучил ещё? Во-от! Классиков марксизма-ленинизма у тебя времени нет почитать, а с картошкой баловаться – время нашёл! Дай-ка, попробую?  

И товарищ Фурманов взял в руки самую большую картофелину, с чугунка.  

Петька сделал большие глаза и, отобрав у товарища Фурманова картофелину, сказал осуждающе:  

- Товарищ Фурманов, ты, ядрёна вошь, зачем диспозицию ломаешь? Ты, ядрёна вошь, не просто атаку срываешь, ты войска командира лишаешь! Тебя марксизм что, этому учил, ядрёна вошь?!  

Фурманов хотел ответить тёмному несознательному элементу, но в это время в сенях опять загрохотало, и в горницу ввалилась кряжистая девица в красной косынке. За собой она катила станковый пулемёт. Девица резко распахнула створку оконца, взгромоздила «Максим» стволом на подоконник и закричала в сумерки:  

-Тра-та-та-та-та!  

Затем, ни слова не говоря, лихая пулемётчица утащила своё оружие на улицу, прогрохотав по сенцам, задевая стены и пиная сбитое товарищем Фурмановым ведро.  

Фурманов изумлённо спросил:  

-Чего это она?  

- Учения, – коротко ответил Чапай, – но патронов у нас только на пару очередей!  

- В бог-га душу мать! – только и смог сказать товарищ Фурманов.  

Потом сидели, ели австралийскую картошку (Европу по молчаливому уговору не трогали) и пели уже на три голоса. Товарищ Фурманов пел громко, но сильно фальшиво. Выходило настолько противно, что в курятнике переполошился старый петух, не вовремя просипел зарю, и по всему селу завыли собаки.  

Первым из троицы не выдержал Петька:  

- Товарищ Фурманов, прекрати ты, Христа ради! Накликаешь беды!  

- Петька, ты элемент первобытной буржуазной эпохи, – отозвался товарищ Фурманов. – Суеверный ты, просто сил никаких нет! И с религиозностью своей ты у меня прекращай! В светлом будущем нет места мракобесию и народному опиуму. Ты, как Чапайский ординарец, должен идейный пример бойцам несть, а не «христоскать» по всяким поводам. Ты же – боец красной армии. Так лучше выматерись, а не причитай, как баба неразумная!  

- Да Василь Ваныч, чего он привязался-то? Алементами пугает, понимаешь! Товарищ Фурманов, ты ж сам, как баба неразумная, про алименты-то говоришь! Или у тебя «интересы» какие немужицкие появились? Василь Ваныч, объясни ты ему про богов! У нас ещё по чекушке осталось за печкой.  

Самогон был настолько крепок, что у славной троицы полыхнула в глазах заря всеобщей победы. Василий Иванович подкрутил кончики усов.  

- Как люди создали себе богов? А вот так: жили себе меж людей Герои (ну и Антигерои, естественно, ибо это – суть две стороны одного и того же). Жили они, значит, совершали свои Поступки, а потом умирали (чаще – от ран, реже – от старости, но тогда это были уже не совсем герои и Путь у них был короче, хотя жизнь длиннее). И когда Герои уходили, люди писали Песни, в которых рассказывали не только то, что Герои сделали, но и то, что могли бы сделать, если бы …. И эти Песни становились фольклором, и к ним приписывали всё, что смогли присочинить, уже следующие и следующие поколения. А через много поколений те Герои, которым «биографы» приписали самые невероятные поступки, перешли в разряд Богов, а оставшиеся стали Богатырями.  

- В бог-га душу мать! –выдохнул товарищ Фурманов, беря очередную картофелину.  

- Василь Ваныч, а вот мы кем будем, как ты думаешь?  

- Тут, Пётр, у кого как сложится. Один может и до верха дойти, а другой – только песенником останется!  

Где-то за огородами плескал волной Урал. И до утра оставалось совсем немного.  

– Из скрипичной группы кое-кого. 

– Вас успели проконсультировать или вы действительно так тонко чувствуете? Вы, кажется, преподаете электронику? Но, знаете, я с вашей критикой вынуждена согласиться. 

– А откуда вы про меня знаете? Мы вроде бы никогда не встречались… 

– Говорили как-то про вас. Пытались меня за вас посватать. 

– Но вы отчаянно противились. И надо же вам сегодня так неудачно попасться! 

Она засмеялась, глянула на меня эдаким сканирующим взглядом и заметила: «Ничего страшного. Я думаю – всё будет без проблем» 

– Ну, если вы уже признались, что вас за меня сватали, то наберусь смелости спросить: почему такая милая и стройная до сих пор не замужем? 

– Я и сама задумываюсь. Абы за кого не хочется, а принца все нет и нет. А может быть, что-нибудь на гормональном уровне! 

Она улыбалась. Приятная девушка! 

– Что ж, – сказал я, – пара смелых экспериментов могла бы дать четкий ответ по этой проблеме. 

Она покосилась на меня и ничего не ответила. 

– Давайте зайдем в «гастроном» и возьмем что-нибудь к столу.  

Зашли. При ярком свете моя спутница все равно смотрелась хорошо. Она была всего на полголовы ниже меня, и с такой тонкой талией, что мне захотелось тут же ее обнять. Я взял пару бутылок вина и конфет. Купили какую-то ужасную сиреневую сетку и сложили в нее свое имущество. Когда мы вышли, я сказал по своему обыкновению: «Позвольте предложить, сударыня, вам руку!» Она взяла меня под руку, и мне это было приятно. 

– Давно что-то никто со мной стихами не разговаривал. И смотрели вы на меня как-то странно в магазине! Какие-нибудь злокозненные намерения? 

– Если желание обнять девушку за ее сверх тонкую талию – это нечто злокозненное, то да. 

Она засмеялась. 

– Нет, это еще в пределах. А с кем остался ваш сын? 

– Вы и про сына знаете? Сын, надеюсь, мирно спит под присмотром бабушки. 

– А он ночью не беспокоит вас, или опять бабушка? 

– Чаще всего мы с ним по ночам одни. Бывает, беспокоит, но что поделаешь! Терплю. Любовь – это еще и терпение. 

– Вы его очень любите? 

– Это вас удивляет? Сами-то вы любовь к своему ребенку, небось, считаете вполне естественной! 

– Ну, я женщина. Мужчины далеко не все таковы. 

– Перед вами пример вашего бывшего мужа? Но им ведь все мужское население не исчерпывается! 

– Кстати, а вы откуда про меня все знаете? 

– Если обещаете не сердиться – признаюсь. 

– А это для вас так важно? 

– Да. 

– Странно. Мы и знакомы-то меньше часа. Так откуда? 

– Я просто угадал. 

– Да вы опасный человек! 

– Только не для вас. Слушайте, а куда мы идем? 

– Не беспокойтесь, я вас не брошу. Сейчас будем на месте. Кстати, я далеко не красавица, так что как прикажете понимать ваши любезности? 

– Я мог бы сослаться на вежливость, галантность, если хотите, но в данном случае это не так. Просто природа такой вариант предусмотрела. 

– Что именно? 

– Чтобы и не красавицы тоже нравились, были дороги и любимы. 

– Вот мы и пришли, – сказала она, резко меняя тему. 

На двери висела табличка: «Доцент Вайсман С. Н.». Я как-то не отреагировал на еврейскую фамилию. Национальность моих знакомых всегда интересовала меня в последнюю очередь, хотя отдавал себе отчет, что за этим порой стоит то, что называется национальными особенностями, которые вовсе не всегда приятны. 

Открыл сам Сергей Николаевич и провел в комнату, где за столом сидело двое средних лет мужчин и две молодые женщины. Несмотря на открытые окна, было изрядно накурено. Количество винных бутылок меня тоже несколько удивило. Познакомились со всеми. Нам налили по полстакана. Почему-то все молчали. 

– Мы прервали какую-то дискуссию? 

– Валентин Николаевич близкий друг Валериана Николаевича, который всегда очень тепло о нем отзывается. 

Мужчина лет тридцати, который представился Изей, сказал:  

– Ну, вот вам случай получить суждение со стороны вполне порядочного интеллигентного человека. Валентин Николаевич, вы, простите, не антисемит? 

– Помилуйте! 

– А как вы вообще относитесь к антисемитизму? 

– Примерно так же, как к русофобии. Я плохо понимаю, что человека можно не любить только за то, что он, скажем, турок, или еврей. Но я помню, что за каждой национальностью стоят какие-то национальные особенности и вполне допускаю, что кому-то они могут не нравиться или наоборот. 

– Другими словами, вы, не будучи сами антисемитом, допускаете, считаете, так сказать, законным национальное взаимонеприятие и, в том числе, конечно, и антисемитизм. 

– Ни в коем случае я этого не считаю. Это – ниже пояса. Чтобы никого не задевать представьте себе, по Фазилю, что живут некие эндурцы. С весьма характерными национальными особенностями и обычаями. Вы будете считать меня недостойным человеком, если я не полюблю эндурцев? 

– Главное – это в чем такая нелюбовь будет выражаться, – вмешался Сергей Николаевич. 

– Совершенно верно. Они мне могут быть очень даже неприятны, но если кто-то попытается их травить или уничтожать, я буду протестовать изо всех сил. 

– А если ваша дочь захочет выйти замуж за эндурца? – это вмешалась одна из женщин. Кажется, ее звали Нина. 

– Да, я буду не в восторге. Но надо все же разбираться конкретно. Я знавал эндурцев – замечательных людей. Во всяком случае, без тех неприятных особенностей, которые меня раздражают. Последнее слово было бы за моей дочкой, но я сопротивлялся бы как мог ее переезду на жительство в Эндурию, где эти особенности господствуют. Учтите, я просто высказываю свое мнение и никому его не навязываю. 

– Значит вы не хотели бы, чтобы ваша дочь вышла  

замуж за еврея и уехала с ним в Израиль, – это вступила уже другая дама. Вообще, мне этот разговор переставал нравиться. Чего они ко мне прицепились?  

– Не могу ответить. Евреи, между прочим, бывают разные.  

Как и представители других национальностей. В диапазоне от высокопорядочных и благородных, до отпетых мошенников и прохиндеев. Это, во-первых. А, во-вторых, я плохо представляю себе жизнь в Израиле. Если там и впрямь засилье раввинов, то не хотел бы. Галаха, гиюр мне не нравятся. 

– У евреев вы тоже видите неприятные вам черты? 

– Разумеется. Как и у русских. Про немцев и англичан говорить не буду, поскольку ни в Германии, ни в Англии не жил, но нисколько не сомневаюсь, что и там живут люди разные. 

– А среди евреев вы жили? – тон беседы становился все напряженнее. 

– Я воспитывался в еврейской семье. Немного говорю на идешь. Дело в том, что мой отчим еврей. Он меня вырастил, я его очень люблю, хотя мы бывает и «скубёмся» по политическим вопросам. 

– А ваша мама? – Они вцепились в меня не на шутку, и мне захотелось их позлить. 

– Моя мама – пример несовершенства Галахи. Судите сами! Моя прабабка-еврейка была замужем за литовцем. Ее дочь – моя бабушка, за русским. Мой родной отец – украинец. Спрашивается, какой она и я национальности? Но, как вы знаете, по законам государства Израиль я считаюсь евреем и имею право на репатриацию… хотя, какой же я еврей? 

Оля засмеялась. Но они не унимались. 

– И все-таки, – продолжал Изя, – что же вас не устраивает в ваших еврейских родственниках? 

– Трудно говорить о родственниках. Я их люблю и не могу быть беспристрастным, но даже они проявляли сердившее меня высокомерие по отношению к «гоям». Будучи, кстати, сами очень простыми людьми и почти все без мало-мальски серьезного образования. Еврейский народ, волею исторических обстоятельств, был поставлен в кошмарные условия и, чтобы выжить, должен был развить в себе особые черты и качества. Не все из них, с точки зрения интеллигентного человека наших дней, приятны. Вспомните Маркса, и что он говорил о евреях! А голова у этого еврея работала очень хорошо. 

– Друзья, – вмешался, наконец, Сергей Николаевич, – хватит о евреях. 

– Действительно, – добавил я, – вы явно не поддерживаете Губермана, который, как вы помните, утверждал, что где только сойдутся пару евреев, там обязательно пойдет речь о судьбах русского народа. 

Занялись русским народом. Потом Сергей Николаевич оседлал любимого конька – футурологию, и к двенадцати мы начали расходиться. Аж голова гудела. В общем, что хотел, то и получил. 

Проводил Лену домой. Сказала, что я достойно сражался. Между прочим, сообщила мне, что отец ее – донской казак, а мать… еврейка. На меня это не произвело ровным счетом никакого впечатления. Приятная молодая женщина. Обменялись телефонами. Я обещал позвонить, но узнал, что завтра она уезжает с дочкой на море. Володя достал мне билеты на послезавтра. Договорились встретиться уже на побережье. 

Дома меня ждала телеграмма: «Все живы жалоб нет живи спокойно прощай Наталья». Нн-даа. Странно, однако. Ведь на полной скорости врезались! Все, наверное, по больницам! Но – молчат. Видно, сошло за дорожное происшествие. Но что будет с Наташей, когда они оклемаются? 

Переоделся, сел чистить пистолет и думать. Не очень красивые оттенки в этой истории. Вроде как, использовал женщину для своих утилитарных нужд и был таков. В действительности – это не совсем так, но какой-то привкус неприятный даже у меня есть. Хорошо, кабы какая-нибудь тюха. Такой и заплатить можно бы. А тут – Наташа. Личность! Мне очень понравившаяся личность. В памяти вдруг возникли слова из популярного шлягера (мне, кстати, очень нравившегося):  

«Ах, какая женщина! 

Какая женщина? 

Мне бы такую!» 

Так в чем же дело? Дело в ней. Вполне могу себе представить, как ее теперь от меня подташнивает. И ведь не без оснований. Хотя особых подлостей я ведь не совершал! Формально, так вообще никаких. И вообще: «Кто без греха – кинь в неё камень». В меня то есть. 

Собрал пистолет, протер. Завтра упрятать все это хозяйство подальше. Перед внутренним взором снова мелькнули брызнувшие осколки розового мотоциклетного шлема. – Повезло! Мог ведь и в лоб влепить. Поднял трубку и продиктовал телеграмму: «Очень скучаю приезжай всё у нас будет хорошо жду и надеюсь отвечай твой Валентин». «Ах, мне бы такую!». Как она тогда на меня смотрела! Человек открылся ей неожиданно с другой стороны, и она не могла сходу решить, с хорошей или с плохой? Последнее, что прозвучало перед уже полным провалом в сон: «И в на кольцах узкая рука…». Причем здесь..? 

. 

Утром все о том же. Не было у меня другого выхода! Они, вероятней всего, пристрелили бы нас! А может и нет, но не проверять же? В доброту и снисходительность людей, стреляющих в тебя, верится как-то слабо. Весь день провел с Мишкой. На следующее утро улетел на Юг. 

______ 

Горные дороги переношу не очень хорошо, но пока я спускался к разбросанным в долине домикам, всё прошло. Пустынно. Видимо все на пляже. Вот оставлю у Лены вещи и тоже отправлюсь на пляж, на поиски. Зашел в симпатичный дворик, поднялся на опоясывающую дом веранду. – Никого. Начал обходить по веранде дом по периметру и вдруг услышал ритмичное поскрипывание кровати. Окна были открыты и ветерок трепал шторы, то приоткрывая, то закрывая для обозрения комнаты. Моя Лена была распластана на широченной кровати, а над ней напряженно трудился некто мускулистый и черноволосый. Н-даа. Впечатление было шоковое. На какое-то мгновение глаза на ее искаженном лице в изумлении расширились, но в тот же миг занавес опустился, и я стремительно ретировался. 

Квартиру с питанием нашел довольно быстро. Вместо койки снял всю комнату, перекусил и, переодевшись, отправился на пляж. Зрелище, невольно подсмотренное мной, было неприятно. Ничем она мне не была обязана, но ведь знала, что я сегодня приезжаю! Как-то не вязалось всё это с её обликом, с впечатлением, которое она на меня произвела. Но я старался выкинуть увиденное из головы. В конце концов – дела житейские, и нечему тут изумляться. 

Под вечер я развлекался, прыгая с волнореза. Вынырнув в очередной раз и, подымаясь по ржавым ступенькам, столкнулся с Леной, как говорится, лицом к лицу. Видимо, она поджидала меня. Мне стало неловко и, бодрым голосом имитируя радость, я воскликнул: «Какая встреча!», – но не удержался и усмехнулся. Она скривила губы и, натужно улыбаясь, сказала: «Ну что поделаешь, бывает! Кто бы ожидал от такой скромной женщины, как я?» 

– Ну, мы и сами себя не очень-то знаем. Не зря ведь говорят, что в тихом омуте черти водятся. К тому же обстоятельства бывают разные. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что ничего я не видел и не слышал? 

– Я понимаю, что ничего уже не изменишь, но ужасно стыдно и обидно. Меньше всего я этого хотела. Этот тип набросился на меня, а я не оказала достаточного сопротивления. Согрешила с ним, хотя предпочла бы с вами. 

Засмеялась и, повернувшись ко мне спиной, медленно пошла прочь. Ну что я мог поделать? Вся эта картина снова промелькнула перед моими глазами, и я прыгнул в воду. 

Утром сбегал на почту, но ничего для меня не было. С соседями я договорился, что если какая корреспонденция, то тут же ее мне пересылать! Весь день прошел в приятном ничегонеделании. Море, дневной сон, лесом покрытые холмы. В лесу же я написал Наташе письмо и в тот же день отослал его. Потом читал что-то из классики – в поселке оказалась очень не плохая библиотека. Когда стемнело, народ повалил на танцы, а у кого уже было слажено – на лесистые взгорья. Мне всё это было неинтересно, а посему после ужина я направился к морю. Равномерный шорох волн убаюкивал, навевал мысли о бренности нашей суетной жизни и т. д. Безбрежный простор тоже действовал умиротворяющею. Впрочем – это все сугубо личное. Вполне допускаю в аналогичных условиях совершенно иной набор мыслей. Несмотря на темень, в одинокой фигурке на краю волнореза определил Лену. Нарушать ее одиночество я не стал, но когда она проходила мимо, все же окликнул. Подошла и села рядом. К моему изумлению, от нее сильно пахло спиртным – вино тут продавали повсюду. Мне показалось, что она в сильном подпитии. Это было уж очень неожиданно. Неужели так переживает из-за моего невольного вторжения в ее личную жизнь? Как человека успокоить? Начал я, по-моему, не очень удачно. 

– Как проходит адаптация? Где дочурка? Что-то я вас и на пляже не видел? 

Ответила она не сразу. 

– Мне, наверное, придется уехать домой. Этот тип преследует меня, и у него, по его логике, пожалуй, есть на то основания. 

Немного помолчав, добавила: «Так ждала этой поездки, и так все неудачно складывается». 

– Действительно обидно. А вы перебрались бы в другое место. 

– Я уже думала об этом, но заплатила хозяйке вперед, и просто денег не хватит. А дочка! Мы тут скооперировались и дежурим по очереди со всеми детьми. Остальные гуляют. Вот и я сейчас тоже гуляю. Прячусь от своего… любовничка, – последние слова она произнесла с запинкой. 

– Послушайте, а почему бы вам – женщине легкомысленной – не сменить себе поклонника? Я даже предложил бы свою кандидатуру. Вполне безобидную на данном этапе. 

– Что вы? Он же может драться полезть! 

Тут она была права, и эти неприятности были мне совершенно ни к чему. Опять припомнил Талейрана, который предостерегал от следования первому порыву сердца, как самому благородному и нерасчетливому. Но мне было ее жаль. К тому же, она мне нравилась. Да и слово было сказано. Наташа была где-то в ирреальном далеке, а эта милая интеллигентная молодая женщина была совершенно реальна, сидела рядом, хоть руку протяни. 

– Он, конечно, мерзавец, но и я хороша! Стоит расслабиться на минутку и вот… – ее качнуло, и она заплакала. Попыталась встать, но я, ухватив ее за талию, посадил на место. 

– Вот видите! Я таки осуществил свои злокозненные намерения! Леночка, в таком виде никуда идти нельзя. Идемте ко мне. Я занимаю целую комнату один. Уложу вас спать. Неприкосновенность личности на сегодняшнюю ночь фирма гарантирует. А утром, на рассвете, как и положено классической блуднице, вернетесь домой и подумаете, что делать дальше. Говоря все это, я продолжал держать ее за талию, и она покорно прислонилась ко мне. 

– Представляю, что вы должны обо мне думать. 

– Ничего особенного. Для компенсации расскажу вам про себя что-нибудь не слишком благородное. В жизни чего только не бывает! А думаю я, что вы милая и славная, но вот вляпались в неприятность, и нужно вас выручать. Кстати, и деньгами могу ссудить, если согласитесь принять их от меня без лишних слов, а просто по-дружески. 

Помолчали. 

– Вы не женитесь в память о вашей жене? 

Такой зигзаг женской мысли был совершенно неожиданным. Кажется, с романтизмом вышел перебор. 

– Да нет. Я реалист и понимаю, что ее уже нет. Просто не встречаю женщину, с которой хотелось бы не только вместе спать, но и жить. Да и с ребенком моим далеко не каждая захочет возиться. 

Пытаясь повернуть все в менее серьезные сферы, добавил: «От вас так завидно пахнет хорошим вином, что и мне захотелось выпить». Положила голову мне на плечо и сказала: «Я и впрямь как-то не рассчитала! Подумаешь, стакан сухого вина выпила! 

-- Эти мерзавцы туда что-то добавляют. Как минимум – табак, а вы этого не ожидали. Второй пить явно не следовало, – она засмеялась. 

– Обопритесь на меня и пошли потихоньку. 

– Куда? 

– Спать. – Я погладил ее по волосам и поставил на ноги. 

– Что ж, пойдемте. Какая у меня может быть теперь репутация в ваших глазах!.. 

Тему эту я развивать не позволил и медленно повел ее к себе. По дороге рассказывал нечто про Сибирь, тайгу, тамошние нравы, но она, как мне кажется, не очень слушала. 

Комната моя была на втором этаже, и восхождение представило дополнительные трудности. Но мы их преодолели. Мне только пришлось плотнее прижать ее к себе. 

Дома был, слава богу, относительный порядок. Объяснил ей – где что, и усадил на свободную кровать. Она тут же сбросила босоножки и улеглась, свернувшись калачиком. Накрыв ее простыней, я тихонько выбрался на улицу, хлебнув по дороге прямо из баллона изрядную толику. 

Проснулся рано и, стараясь не потревожить, отправился на пляж. Когда вернулся, ее уже не было. Не видел ее и весь день. Зайти к ней показалось мне неудобным. На следующий день я узнал, что она все-таки уехала. Откровенно говоря, я испытал некоторое облегчение. Поплескавшись и побродив по окрестностям, через недельку вернулся домой и снова окунулся (можно – погрузился) в привычную работу. Начался очередной учебный год. 

_____ 

Работу свою я любил, хотя Валентина этого, к примеру, понять не могла. Для меня она осмысляла жизнь. А то, что мои студентки звезд с неба не хватали, меня не смущало. Как ни странно, но даже напротив. Объяснить им порой далеко не простые вещи, чтобы они поняли, доставляло мне удовольствие. А отводить душу в ином направлении я мог с ребятами, которые вертелись у меня в лаборатории и были истинными любителями своего дела. 

Заканчивал я свои дела на работе обычно к четырем. Обедать отправлялся теперь к маме с папой. Потом с Мишуней мы не спеша двигались домой. Если никуда не собирался, то читал, возился с сыном, смотрел телевизор. Затем следовали ритуальные омовения, и Мишка отправлялся спать, а у меня появлялось уж совершенно личное время. Чаще всего опять читал. Если собирался куда-нибудь, то с первого этажа призывалась баба Маня и вполне успешно возилась с Мишкой, ожидая моего прибытия. За что платил, конечно. 

В первую же субботу нанес визит Валерию Николаевичу. Главная новость состояла в том, что Валентина на днях возвращается. Как ей там удалось открутиться? Я, в общем-то, был рад. Попытка В. Н. достать из буфета рюмки окончилась плачевно. Вся дверца вывалилась, едва он за нее взялся. Пока я ее чинил, В. Н. развлекал меня экспромтом о ветхости. 

– Все на свете подвержено разрушению своей вещно данной определенности… 

Звучало возвышенно и почти патетически. Попытался снизить велеречивость пассажа. 

– Проще сказать – всё ветшает. 

В.Н. порылся на столе, по-видимому, в поисках источника вдохновения. Нашел и зачитал мне следующее: «Острие стрелы времени ранит всё сущее, и оно ветшает. У ветхости нет обратного хода. Ветхость, обращая наше внимание на конечность существования всего сущего, есть признак временности. Само время открывается человеку в созерцании ветхости сущего и поэтому задевает какие-то струны его души». 

– И что дает облечение прописных истин в столь туманно-звучные словеса? – спросил я, завинчивая очередной шуруп. 

– Зря вы так! Удачно найденная поэтом метафора позволяет порой кратчайшим путем приблизиться к сути вещей! 

– Согласен, но она же может преотличнейшим образом заморочить вам голову. 

– «Стрела времени» – разве плохо звучит? 

Потом мы сели за шахматы. А потом я поехал за Мишкой, которому уже пора было отправляться спать. Еле управился с сыном, которому спать почему-то совершенно не хотелось. Себе я в таких случаях (довольно редких) рекомендую почитать Библию или послушать нечто классическое через наушники. Парадоксальным является то, что и библейские истории, и особенно музыкальную классику я воспринимаю с большим интересом, а поди ж ты! – Засыпаю довольно быстро. Но для Мишки такие приемы явно не годились, так что пришлось, не оригинальничая, выдавать сказки. Стыдно признаться, но в этом жанре, а особенно в устном исполнении, я не силен. 

Когда мой буйный отпрыск наконец угомонился, позвонил Лене. Пригласила на концерт. Её приняли в основной состав оркестра. Беседа была очень милой и без рискованных воспоминаний. Пригласил её после концерта в ресторан. Потом позвонил Володе (моя палочка-выручалочка во всех сложных житейских ситуациях). Все лето обеспечивал меня билетами. Надо сказать, что летом это нешуточная проблема в нашем государстве. Пообещал билеты на неких московских гастролеров. Заказал два, имея в виду уже Лену. В субботу отправился в филармонию. Лена в черном вечернем платье и с какой-то необычайной прической смотрелась хорошо. Играли тоже вполне прилично. После концерта пошли ужинать в ресторан. Терпеть не могу наши провинциальные рестораны. За всю свою жизнь только один раз с приятностью провел время в каком-то Ленинградском заведении. У нас раздражает буквально всё: и нагловатые официанты, и дурацкая громыхающая музыка, но больше всего – публика. Для преобладающего большинства рядовых граждан рестораны с их запредельными ценами были недоступны. Разве что в виде исключения, а посему завсегдатаями у нас, по преимуществу, кавказцы, торгующие цветами, и еще бог знает чем, да местное жулье разных уровней. Весьма малопривлекательная публика. 

После ресторана поехали ко мне, и все у нас было хорошо. Впрочем, к пяти утра пришлось везти домой. Но это в порядке исключения. Отныне субботы мы проводили вместе. Все было бы вполне комфортно, но при редких моих посещениях Лены, меня принимали в качестве потенциального жениха и даже намекали, что процесс надо бы ускорить. Повторялась история с Валентиной. По-моему, Лена вышла бы за меня замуж, так сказать, бестрепетно. Я этого по-прежнему не понимал. Как я уже говорил где-то раньше, по моим понятиям, любовь должна присутствовать. Любовь, а не чисто сексуальное влечение и всякие там меркантильные соображения. Может быть, это и не всегда так уж рационально. Ведь любовь и впрямь порой бывает слепа. И когда этот «охмуреж» проходит (а в той или иной степени он проходит всегда), вдруг обнаруживаешь у своей милой такие черты и качества, что впору за голову хвататься и бежать куда подальше. Но, рассматривая природу человеческую несколько шире, видишь, что алогичность, иррациональность некоторых поступков непрерывно вторгаются в нашу жизнь, в нашу духовную и практическую деятельность, а посему есть часть нашей сущности. Они не устраняют и не подменяют логику, рациональность наших поступков, но образуют с ними некий единый комплекс, и это фундаментальная специфика человека. 

И все же любовь, на мой взгляд, необходима для продолжительной совместной жизни. Вот Зою я любил. Мне всегда даже просто видеть ее было приятно. А с Валентиной приятно в постели. После чего мне чаще всего хотелось, чтобы она удалилась. Объяснять женскую позицию в этом вопросе мне не хотелось, поскольку выглядела она, на мой взгляд, несколько легкомысленно. Или я чего-то недопонимаю? У меня вообще нет такого ощущения, что все-то я правильно понимаю и, соответственно, правильно поступаю. Отнюдь. Меня почти всегда можно переубедить. Были бы аргументы весомы. Но, в конце концов, как-то поступать ведь приходиться! И на основе того понимания, которое есть! Других способов существования, по-моему, просто не существует. Конечно, в действительности всё сложней. Есть фактор степени чувств, и возраст вносит свои поправки, но это уже из энциклопедии или вообще научных трудов. Мне кажется, что Наташу я люблю, но ее ли? Ведь недостаток информации мозг запросто компенсирует удобными фантазиями. Но человек она твердый, тут уж точно. И желанный. Причем не только в постельном смысле. 

А еще через недельку вечерком позвонил Валериан Николаевич и передал трубку Валентине. 

– Какими судьбами? 

– Уволилась. Отпустили с миром. 

– Ирка как-то звонила – предупреждала, что скоро приедешь. 

– Ну, раз Ирка звонила, значит ты в курсе всех моих дел. Ужасно трепливая девка. 

– Насчет всех – я не поручусь, но приблизительно… 

– Осуждаешь? 

– Ни в коем случае. Взрослый человек вправе сам решать свои дела. Ничего уголовного ты, по-моему, не совершала. 

– Нет, конечно. Больше в области нравственности. 

– Как у тебя с работой? 

– Как всегда заботишься? Как это с Зойкой так получилось! 

– Бывает. На душе паскудно, но жаловаться некому. 

– Сын уже большой? 

– Да. Уже разговаривает. Как раз время подходит его купать и спатки. 

– И это ты все один делаешь? 

– Один. 

– Очень любопытно было бы посмотреть. С трудом могу себе представить. Он у тебя в яслях? 

– Нет. С бабушкой и няней. 

– Нехорошо, что ты один. 

– Ты-то тоже одна! 

– Потому и говорю. Со знанием дела. Я тут тебе денег задолжала. Спасибо огромное. Скоро, наверное, не отдам. Ты уж извини. 

– Не бери в голову. Давай лучше придумаем, куда тебя приткнуть на работу. У нас это не так-то просто. Сама знаешь. 

– Давай я сначала сама попробую. 

– Должен с тобой попрощаться. Сын кушать требует. 

– Слушай, я должна все это увидеть. Ничего, если я к тебе зайду на часок? 

– Конечно, двигай. Рад буду повидать. Мы ведь уже года полтора не виделись. 

Она пришла минут через тридцать. Изменилась сильно. Лицо как-то огрубело, приобрело властные черты, которые раньше только намечались. Молодая энергичная женщина. Определенную категорию мужчин такие отпугивают, несмотря на хорошую фигуру. Повозились с Мишкой, который продемонстрировал все свои достижения, то есть отлично поел, немного поговорил и с удовольствием полез ванну. Но попытка тети Вали взять его на ручки не удалась. Уложили спать. Потом позвонила мама с инспекторской проверкой. Заверил, что покормили и искупали. Потом мы засели за технику. У Валентины была набросана статья, которую требовалось дополнить. Сие поручалось мне. Не очень охота было возиться, но все же я принял на себя определенные обязательства. Во-первых, какое-то продвижение в технике. Во-вторых, престижный момент. На работе это производило впечатление. Особенно на начальство. Потом мы поужинали, и идти домой стало поздно. Я не мог ее провожать, оставляя своего малого одного. Самой ей идти не хотелось. Да и развезло ее после пары рюмок. В общем, положение было безвыходное. Постелили ей в гостиной и завалились спать. Под утро она, правда, подвалила ко мне. Когда мы встали, спокойно заметила: «Пусть это тебя ни к чему не обязывает». Немного погодя добавила: «И меня тоже. Ты – единственный мужчина, которому я доверяю и которого по-братски люблю. Гибрид брата и любовника». Что-то новенькое, но размышлять в утренней спешке было некогда. Посмеялись, но ситуация устраивала обоих. Меня во всяком случае. Бремя страстей человеческих мы себе облегчили. 

___ 

С приездом Валентины жизнь обрела несколько иную конфигурацию, но в новом качестве ничего принципиально нового не наступило. Теперь раз в неделю мы собирались и решали с Валентиной дела технические. Она была настроена очень решительно. Ей нужна была кандидатская диссертация. На работу она устроилась действительно без моей помощи. Имея среднее техническое образование, работала сменным инженером. Зарплата довольно жалкая, но ведь у всех примерно так! Инженером ее поставили с учетом записей в трудовой книжке, где было отмечено, что в Казахстане она работала заместителем начальника смены. 

Отношения с Леной шли «по затухающей», хотя жаловаться нам было не на что. По субботам мы по-прежнему выходили в свет, но я замечал, что в разных компаниях начинаю Елену несколько тяготить. Женщине нужно было выходить замуж, и провожать домой ее порой следовало не мне. Со мной перспектив на замужество не было практически никаких. Если такую монотонную жизнь и прерывало какое-нибудь событие, то, как правило, отнюдь не положительное. Кстати, жалобы на монотонность, будь они представлены на суд рядового гражданина нашей страны, могли вызвать и недоумение. А чего вы собственно хотите? Стрельбу и погони? Напряженную борьбу в научной сфере? Или карьерные баталии? Так ведь это дано далеко не всем и не всем доставляет удовольствие. 

Но вернусь к своей жизни и ее монотонности. Конечно, были и всплески. Однажды, после посещения Валериана Николаевича Валентина увела меня к себе. 

– Знаешь, у меня неприятности. Вот! – и протянула мне судебную повестку. 

– И что же ты такого натворила? 

– Опять сошлась со своим бывшим преподавателем и не испытываю при этом никакого смущения. 

Я ухмыльнулся и ждал продолжения. Уже серьезным голосом добавила: 

– Требуют возврата всех денег, выданных при направлении на работу. Подъемные и еще чего-то. Куча денег! 

Для меня это были деньги небольшие, но избыточной наличности мало, а брать деньги со срочного вклада в сберкассе не хотелось. К тому же главный преобразователь золота в наличность – зубной техник, был в отпуске. Организовывать новые каналы не хотелось из соображений безопасности. Проще всего было что-нибудь продать. Возня! Да и «светиться» не хотелось. А в повестке было сказано, что Вальку вызывают в суд по вопросу… Так может быть, вопрос можно как-то урегулировать? Отработала же она два года и не сбежала, а была отпущена с миром! Решили пойти в суд. Приняла нас сама судья – дама пожилая и весьма злобной наружности. Все наши разглагольствования она пресекла самым решительным образом и одной только короткой фразой: «Платить будете?» Я понял, что дальнейшие переговоры бесполезны, и мы удалились. Почему-то я вдруг обратил внимание, что Валентина скверно одета. 

– Ладно, – говорю, – задача будет решаться следующим образом… 

Короче говоря, отнесла Валентина в комиссионку кулон с какими-то камешкам! И получила весьма приличную сумму. Почти три сотни, которые остались после всех выплат, я вручил ей на текущие расходы. 

– Ладно, – спрятала деньги в сумочку, – это в счет моего долга. 

– Это тебе от меня подарок. Тебе нужен деловой костюм и новые туфли. 

– Берешь меня на содержание? 

– Взятку даю. Правда, еще не придумал за что. 

Засмеялась. Поцеловала меня в щеку. 

– Спасибо. Ты верный друг. 

Еще через недельку очередной всплеск. Секретарь директора просит зайти к шефу. Быстренько перебираю свои прегрешения. Хорошего, конечно же, ничего не жду, но и дрожи в конечностях не испытываю. До чего хорошо быть материально независимым! Однако наверняка какая ни будь неприятность. Продолжаю перелистывать дни прошедшие. Был вечер в связи с началом учебного года. Вроде без шумовых эффектов. Была малоприятная процедура пересдачи задолженностей. Все прошло в полном соответствии с достигнутой весной договоренностью. Впрочем, не весной, а летом. В колхоз, кого надо и можно было, уже отправили. Меня нельзя – у меня выпускные группы. А, черт с ним. Вперёд! 

В кабинете всё как обычно. Оказывается, дело в том, что одной девице всё же нужно поставить тройку. Это значит, снова экзамен с заранее известным результатом. Сдерживаю естественное желание послать шефа куда подальше. Дело еще в том, что девица всем известна своей разболтанностью, чтобы не сказать – наглостью. Сдерживаюсь. Понимаю, что зря директор от меня такой жертвы не потребует – на него изрядно надавили. Начинаю торговаться. 

– Владимир Кириллович, но уж очень она нагло себя ведет. И потом, вполне может возникнуть ситуация, что она вообще ничего отвечать не станет. Как тогда? Кто за ней стоит? 

– Валентин Николаевич, зачем вам лишняя информация? Одно могу гарантировать: если мы ее выставим, то комиссия из обкома партии нам гарантирована. Причем, с выводами еще до проверки. 

– Нельзя ли попросить дать ей накачку, чтобы хоть не болтала лишнего? 

– Сложно, но попробую. Мне ведь не начальство звонит, а секретари. Попробую. 

На том и расстались. 

Накачку девица, видимо, получила, и тройку я ей поставил. Приличия были соблюдены. Шеф, встретив в коридоре, пожал руку – это по обыкновению, и сказал «спасибо» – это уже сверх обыкновения. Что ж, ему тоже спасибо. Он мог оформить это все куда грубее. 

Вот всплески нашей монотонности. 

А еще дней через десять получил письмо от Наташи. Откровенно говоря, не ожидал. Читать письмо не стал. Сначала уложил Мишуню спать. Потом прикинул, что там у меня завтра за темы? – Демонстрировал себе выдержку. Потом, наконец, взял в руки письмо. Я ей последний раз писал больше месяца назад. Посмотрел на штемпели – шло письмо десять дней! С чего бы это она про меня вспомнила? Открыл и прочел. Даже не письмо, а скорей записка. «Может, ты и прав, и мы могли бы быть вместе, но, согласись, что после суточного знакомства не ломают так круто свою жизнь, не бросают всё. И хотя я о тебе многое уже узнала, но все же этого недостаточно. Да и люди мы очень уж разные. Я один раз обожглась – больше не хочу, хотя ты совсем другой человек. Иногда вспоминаю о тебе. Рисковый ты парень! Но держался хорошо. А один из банды все же помер. Рыжий, что в тебя стрелял. Но никто не переживает. Скорей наоборот. Но все же приезжать тебе к нам не надо. Уж очень рискованно. Будь здоров. Как твой сынок поживает? Пришли его фото. А что дальше будет – время покажет. С уважением – Наталья».  

Вот, значит, в чем дело. Человека я загубил. И как самочувствие? Ведь смертный грех! Нет, не чувствую никакой вины. Он хотел убить меня, пытался, но не сумел. Не пожалел, или что там, а просто не сумел. Со второго выстрела наверное попал бы. Что ж, хорошо еще без милиции обошлось. А Наташино письмо обнадеживает. Только что она в действительности за человек? Ведь и впрямь мало знакомы. Со временем такие качества могут обозначиться, что за голову схватишься. И это взаимное притяжение куда-то исчезает, и… рядом с тобой совершенно чужая и нисколько не нужная тебе женщина – брр! Но надо было отвечать. А что? Додумать я не успел – телефонный звонок. Как и все нормальные люди, я терпеть не могу, когда меня тревожат в такое время. Звонил телефон теперь вообще всё реже и реже. С родителями я только что расстался. Мишкины приятели еще до телефона не доросли. С Леной мы расстались, а Валин день был вчера! Однако звонил, и пришлось встать с насиженного места, отложив чтиво. Звонил некто Кацнельсон. Кто это – я понятия не имел. 

– Валентин Николаевич, очень хотелось бы продолжить нашу беседу по еврейскому вопросу. Если помните, у Сергея Николаевича мы уже кое-какие проблемы обсуждали. Ваша логика показалась мне убедительной. Да и вообще, не много у меня знакомых, с которыми я мог бы об этом говорить. А мне это, естественно, интересно. Если вам тоже, то мы могли бы встретиться и поговорить в порядке исключения не о судьбах русского народа. 

Стоп! Я, кажется, понял, кто это! Если что меня интересовало мало, так это еврейские проблемы. Не по каким-то особым причинам. Вопрос о судьбах евреев и государства Израиль вполне достойная обсуждения тема, но уж как-то очень неожиданно. В ряду проблем, для меня актуальных, куда важней была статья, которую Валентина из меня выжимала, и еще много чего. До евреев очередь как-то не доходила. Но почему бы и нет? Не так уж я занят! Ладно, пусть будут евреи. 

– Изя, можно поговорить, но сложность в том, что по вечерам у меня сынишка на руках, и подвижность моя ограничена. 

– Вы что, один живете? А где жена, родители? 

– Мой сын и так весь день на бабушкином попечении. Надо же дать старикам отдохнуть от любимого внука. Если хотите, заезжайте ко мне. Вы, кажется, обитаете где-то по соседству? – Договорились на завтра. 

Когда он пришел, было уже около семи. Мишку забрали в гости к Гоше с условием вернуть к девяти в целости и сохранности. Обычно еще и накормят, поскольку Гоша ест плохо, чего про моего Мишку не скажешь. А за компанию… глядишь, и Гоша поест. 

Я таких идей не разделял, но и свои не навязывал. У нас в гостях Гоша ел вполне нормально. А вот Гошина мама мне нравилась, и если бы на нынешний вечерок заменить ею Изю, то было бы очень неплохо. Но это мне на данном этапе «не светило». Пришлось заняться гостем. Ему был предложен кофе в супер-кофейнике, автоматически поддерживающем после закипания заданную температуру, – производство и подарок моих лаборантов. Сигары «Джульетта», коньяк и Шартрез. Изя сострил, что в таком оформлении он готов обсуждать даже проблемы племени Дагонов. Я подумал, что это может быть даже и интересней, но промолчал. После первой Изя спросил: «Что вас в еврейских проблемах интересует больше всего?» Сказать правду было бы невежливо, а посему я выдал: «Уникальность ситуации». 

– Со знаком плюс или минус? 

– Смотря для кого. Для арабов, так явно с минусом. 

– А что они, собственно, потеряли? – Я не специалист по ближнему востоку, я верхогляд и к тому же, как и большинство людей, внушаем. Но обсуждать и доказывать самоочевидные вещи мне неинтересно. Неужели все же придется? 

– Знаете, сначала договоримся о беспристрастности. Спорить с зашоренным человеком, а тем более с фанатиком-ортодоксом – полная бессмыслица. Хотя эту зашоренность и, тем более, фанатизм принимать во внимание приходиться. 

– Согласен. 

– Тогда распределим роли: вы еврей, а я араб. Нет возражений? 

– Ну, пусть так. Вопрос первый. Имеют ли евреи право на свое государство? 

– Теоретически – безусловно, хотя не они одни живут в рассеянии. А практически это зависит от того, как это абстрактное право реализуется практически, кто, чем и сколько за это заплатит. Главная идея сионизма всех оттенков понятна. Ее поддержал даже такой антисемит, как царь Николай, которого (моя бы воля!) я расстрелял бы вторично. Но вот беда! Там уже живут другие люди! Живут, по историческим меркам, так давно, что считают эту землю своей. Хорошо бы получить их согласие. 

– Позвольте, но евреи там тоже присутствовали! 

– По моим сведениям, перед войной их там было от силы тысяч двести- триста, тогда как арабов – миллионы. И, согласно концепции сионистов, съехаться туда должны были еще миллионы евреев. Это неминуемо приводит к вытеснению арабов, хотя есть и какое-то количество свободных земель. Пустыни по преимуществу. Но арабов никто спрашивать не стал. И вы находите нечто необычное в арабском сопротивлении? 

– Позвольте, но, во-первых, это исконно еврейские территории. А, во- вторых, юридически создание государства Израиль санкционировано ООН. 

Он допил кофе, затянулся сигарой и ждал моего ответа. 

– Ваши аргументы не выдерживают критики. Что значит исконно? И когда это было? И, далее: а до евреев там, что, было безлюдное пространство? Ведь нет же! Там жили другие племена, которых евреи частично вытеснили, частично уничтожили, а частично их потомки дожили до наших дней. Само название Палестина, между прочим, дали стране филистимляне. Так что многие нынешние арабы потомки тех самых племён. Итак, со сроком давности тоже сложности.  

Конечно, можно сослаться на бога, который предал их в руки избранного народа, но высшие силы лучше не трогать. Для арабов Иегова не авторитет, а Аллах ничего, как известно из Корана, евреям не дарил. И потом, что начнется в современном мире, если мы попытаемся восстанавливать политическую карту сообразно тому, как она выглядела пару тысяч лет тому назад? Это же полный nonsens! Славяне, между прочим, жили некогда на территории современного Берлина. Но вот для евреев почему-то нужно сделать исключение. Почему? Теперь про ООН. В те времена решения принимали мировые державы. На этот раз случилось почти невероятное: интересы Сталина и Америки как будто совпали. Думаю, что Сталин совершил политическую ошибку. Остальные государства следовали за мировыми державами. Согласно Библии, ошибался даже бог. Что уж говорить про ООН! 

– Так вы считаете, что создание государства Израиль – это политическая ошибка? 

– Не забывайте – я араб! Мне нет дела до моральных красот идей сионизма. К тому же я знаю, что моральная красота идей возможна и при отсутствии в них не то, что логики, но даже и простого здравого смысла. Если быть более точным, то ошибка – это создание его так, как это было сделано. С другой стороны, я признаю, что сделанное даже ошибочно не обязательно требует переделки, возврата на исходные позиции. Всё, опять-таки, зависит от конкретных обстоятельств. У нас, например, депортировали калмыков. Это была безусловная ошибка, но ее исправили. Исправить ошибку с созданием государства Израиль сегодня невозможно. 

– Но если вы, образованный араб признаете неизбежность существования Израиля, то почему вы его терроризируете? 

– Потому что в арабском мире есть другие силы и у них свои интересы и свое видение событий. Это религиозные экстремисты. А что арабские, что еврейские ортодоксы – это не те люди, которых можно убедить в чем-то, противоречащем их взглядам. Это экстремисты – представители выдворенных коренных жителей, которые ютятся в лагерях Ливана и Сирии. 

– Позвольте, но они покинули свои дома из страха возмездия или под влияние ложной пропаганды самих арабских лидеров! 

– Полноте! И вы в это верите? Но даже если это так, почему же их не пускают обратно? А дело в том, что если бы они остались, то государство Израиль попало бы в сложное положение. Широко прокламируя свои демократические, и даже социалистические принципы (на что Сталин, по-видимому, и купился), как они смогли бы править демократическими методами, если большинство народа – арабы их просто ненавидят? Так что они вынуждены были их тем или иным путем выдворить. Теперь же не желая себе лишних неприятностей, они не позволяют им вернуться. Вполне логично. Можно понять евреев, которым надоело мыкаться по свету и терпеть антисемитизм, которого нет, кстати говоря, только там, где нет евреев. Но следует понимать и арабов! 

– И что в итоге? 

– Кровавый исторический тупик. Мирного решения вопроса в ближайшее время ожидать, как я понимаю, не приходится. 

– Из вас мог бы получиться неплохой проарабский идеолог, – в тоне его сквозило раздражение. Я, кажется, перестарался. 

– Давайте поменяемся. 

– То есть? 

– Я теперь буду евреем, а вы… Но араб из вас не  

получится, так что просто послушайте проеврейского идеолога. 

– Мы, евреи, живем на этой земле тысячи лет. Мы  

пережили здесь эпохи подъема и упадка. Побед и поражений. Мы пережили римлян. Ведь даже после страшного поражения последнего восстания Бар-Кохбы и массового изгнания населения в сто восьмом году нашей эры часть населения все же осталась, а еще большая часть вернулась позже на свою родину. Мы пережили византийцев, арабов, завоевавших эту землю в седьмом веке и частично осевших здесь. Потом были турки, и, наконец, англичане со своим мандатом. Нас терроризировали, а порой просто пытались уничтожить, но мы сопротивлялись и выстояли. Выстояли девятнадцать веков гонений и притеснений и выстояли бы еще столько же, если бы было нужно. Сюда вернулись потомки изгнанных некогда, и это их право. Но мы признаем и ваше право на эту землю. В полном соответствии с резолюциями ООН. Мы признаем исторические реалии, даже если они нам поперек души. Ваши мечети стоят на развалинах наших храмов. Вы считаете своими города, которые являются святынями для всех иудеев и христиан. Таковы реальности и мы, повторяю, их принимаем. И все, чего мы хотим, так это чтобы и вы признали реальности, признали наше право на эту землю. И если мы в одиночку выстояли девятнадцать веков, то сегодня, имея в союзниках преобладающее большинство цивилизованных стран мира, выстоим и подавно. А если вы, подстрекаемые экстремистами и религиозными фанатиками, не примете реалий историй, то тем хуже для вас. Да живет в веках эрец Израиль! Лехаим! – с этими словами я театральным жестом поднял и выпил свою рюмку. Изя, слегка ошеломлённый моей патетикой, молча смотрел на меня. На лице чуть склоненной головы играла полуулыбка с явным оттенком одобрения. Наконец, как бы спохватившись, он тоже выпил. 

– Откуда такая эрудиция? 

– Особой эрудиции не вижу, но историю древнего востока я, конечно, читал. Прочел и историю евреев. 

– У вас есть? Дайте почитать. 

– Нету. Но у меня знакомый старик есть. Подпольная кличка – «Радист». Почти всю жизнь провёл на островах Заполярья. Туда на зимовку берут разные книги, а циркуляры об их уничтожении не доходят. Вот он и привез кое-что нам недоступное. Вместе с медвежьими шкурами. 

– Не продаст? 

– Вряд ли. Но спросить могу. 

– Если подвести баланс всему, что вы сказали, то он явно проеврейский. Я прав? 

– Пожалуй, хотя и проарабские аргументы тоже следует принимать во внимание: народ, попавший в такую заварушку, мне искренне жаль. 

– Вы не обидитесь, если скажу, что в такой способности к высказыванию с чувством убежденности взаимоисключающих суждений есть что-то циническое? 

Я задумался. Пожалуй, что-то и есть, но признаваться мне не хотелось. 

– Это же игра? Что до аргументов, то они, по большей части, остаются справедливыми. А вы предпочли бы четкое перечисление pro и contra с четко определенными выводами? Можно и так, конечно. 

Выпили еще ликеру, закусили шоколадом. Я почувствовал, что Изю малость развезло. Немного помолчали. 

– Тускло живем! – он затянулся остатками своей сигары и откинулся в кресле. 

– А вас на подвиги тянет? 

Он как-то с удивлением глянул на меня, и, внезапно переходя на «ты» и словно не замечая моей реплики, продолжил. 

– А тебя не раздражает, что каждый день одно и тоже? Годами! К тому же – вечно не хватает денег! Вечная погоня за дефицитом! Как куда идти – всегда одно и то же нытье: нечего надеть. Просто жизнь отравляет. 

– А работа не отвлекает? 

– Понимаешь, сижу за кульманом. Специалист я средней квалификации, да еще с такой фамилией! Рутина. У тебя веселей? 

– Веселей. Хотя, конечно, пятый раз один и тот же курс читать немного нудно. Но люди разные, и это интересно. К тому же, в лаборатории химичим всякие электронные пустячки. 

– Завидую. Мне до смерти перемен хочется. Податься что ли в Израиль? Теперь выпускают понемножку. Но ведь пока уедешь – все нервы вымотают. И с работы попрут. 

– Ты думаешь там лучше? 

– Материально – конечно. Главное, работу найти. Но для меня самое главное – обстановку сменить. Может в Штаты податься? – он замолчал и налил себе еще. В дверь позвонили, и явился мой Мишка с соседкой. Я уже знал, что зовут ее Вика. 

– Поел, попил и набегался, – доложила она с порога. Я хотел пригласить ее зайти, но видно и у меня реакция стала замедленной. Прежде чем собрался рот открыть, она уже исчезла. Изя сразу засобирался, а я запустил свое чадо в ванну. Купаться – это у нас любимое занятие. Потом был контрольный звонок мамы, и лапушка моя пошёл спать. 

Я навел порядок и сел поразмышлять. Под впечатлением последнего Изиного заявления насчет «тускло живем». Так ведь, ярко жить – и личностью надо быть яркой! Или нет? Скажем, у оперативника из «уголовки» яркая жизнь? Тут специфика работы. Ну, а если ты от природы не яркий? В конце концов, не всем ведь дано! А вот если не дано, с одной стороны, а жить ярко очень хочется, с другой? Скажем, мечтаю править чуть не миром, а «тяну» на помощника бухгалтера. И как тогда? Во что мое недовольство миром выльется? Будет стимулом и движущей силой или отравой жизни? Н-ннда! 

Чувствую, что великих прозрений сегодня явно не ожидается… 

____ 

Ночью меня поднял телефон.Успел подумать – если это Ирка, то я ей сейчас выдам! 

Но звонила Наташа. Сна как не бывало. Слышимость отвратная, но понять, в общем-то, можно. 

– Валентин, у меня тут такие дела, что уезжать нужно. А куда мне ехать – не решу. 

– Наташа, как куда? Ко мне! И чем скорей – тем лучше. Постарайся, чтобы никто не узнал, куда едешь. Бери дочку и приезжай. Как у тебя с деньгами? Телеграмму дай – я встречу. Все у нас будет хорошо. 

– Валентин, я не жить с тобой к тебе приеду. Ты это запомни. Сложилось так, что надо уезжать, а ты вроде обещал помочь, если что. 

– Ты приезжай. Неволить тебя никто не станет. Да ты и человек не такой. А помогу во всем, что обещал. В этом не сомневайся. 

– Лады. Жди телеграммы. 

На этом связь прервалась. 

Было о чем подумать. Ее заявлению, что она не жить со мной едет, я тогда особого значения не придал. Наташа, по моим о ней представлениям, примерно так и должна была сказать. 

Телеграмма пришла через три дня. Очень лаконичная. Дата, номер рейса, подпись – Наталья. 

___ 

Осень. Погода мерзость. Темнело. Увидел ее сразу – рост, стать, прическа. Пытался обнять – протянула руку. Предполагаемый вариант отношений не срабатывал, и следовало перестраиваться. 

– Очень рад тебя видеть, – восторженность убрал, радость приглушил. Усмехнулась. Пошли получать багаж. Молча ждали, пока внушительный чемодан и сумка проплыли мимо нас. Подхватили и пошли к машине. 

– Твоя машина? 

– Моя. 

– Дома у тебя кто? 

– Никого. 

– А сын? 

– Вот сейчас заедем к родителям и заберем, – я как-то тоже перестроился с лирического на деловой тон. – Так что случилось у тебя? 

Ответила не сразу. 

– Когда Серёга помер, угрожать стали. Сами-то тоже покалечились немало. Теперь вышли из больницы. 

– Понятно. Ты думаешь, можно с ними было иначе? Стрельбу-то они начали. Я их знать не знаю. Второй раз вижу. 

– А первый когда? 

– Часа за два до того. Да и то издали. 

Усмехнулась. Я понял, ясного представления она обо мне еще не составила. И если я хочу, чтобы она осталась со мной, мне еще предстоят некие испытания. Что ж, посмотрим. Одно несомненно: помочь я ей обязан. 

– Дочку почему не привезла? 

– Вот осмотрюсь, устроюсь как-то. 

Уже подъезжая к дому родителей, сказал: «Очень я рад тебя видеть». Глянула искоса. Ничего не ответила. Подъехали. Остановил машину. 

– Подойдешь со мной или подождешь в машине? 

– Подожду. 

Не удержался и заметил: «У нас не стреляют». Вернулся скоро с Мишкой на руках. Мама хотела оставить его у себя, но я понимал, что сын мне сегодня необходим. 

Дома тепло, уютно. Мишка сразу побежал к себе за игрушками. Наталья обошла все комнаты. Увидела двухэтажную детскую кроватку. 

– Кто еще спит тут? 

– Для твоей приготовил. 

Закончив осмотр, уселись в гостиной. Я на тахте. Она в кресле, напротив. 

– Красиво у тебя! А кто хозяйство ведет? 

– В основном сам управляюсь. Баба Маня с первого этажа помогает, немного мама. 

– Вот так один и живешь? 

– Вот так один и живу. С сыном. Это, на мой вкус, лучше, чем абы с кем. Прибежал Мишка и, спрятавшись за папиной спиной, принялся разглядывать незнакомую тетю. Наташа ему улыбнулась. Первый раз за все время. Напряженность несколько спала. 

- Пойдём, покормлю, – она встала, – Привезла тут кой чего. Куда положить-то? 

Смотрю на нее, и как-то даже не верится. Невзирая даже на некоторую суровость или, правильнее сказать, отчужденность, смотрится очень даже… слова не подберу. Узкое, слегка скуластое лицо, высокая грудь, темные волосы до плеч. Хорошо смотрится! 

– Наверное, это с моей стороны эгоистично, и цена высока, но уж так мне приятно видеть тебя вот такой и на этом самом месте… 

Усмехнулась. Уже как-то добрей. Или мне показалось? 

– Распорядок у нас на завтра такой: с утра везу малого к бабушке. Туда же его няня приходит. Потом еду на работу. Часа в полтретьего освобождаюсь и занимаюсь твоими проблемами. Твои планы какие? 

– Какие мои планы. На работу надо устраиваться. 

– С работой в городе так: сначала нужна прописка, а уж потом работа, но и прописку без работы не дают. Мы с тобой начнем с прописки. Это потребует времени и некоторых усилий. 

– Отвезешь меня в городской отдел образования. 

– Отвезу, конечно, но сама ты ничего не сделаешь. Впрочем, тебе полезно будет в этом убедиться. 

– Поглядим. У вас посуду-то как моют? 

– Да вот горячая вода. Тебя на трудовые подвиги тянет? Ну, давай. А я позвоню друзьям по твоему делу. 

Оставил ее мыть посуду и пошел звонить Володе. Двери бросил открытыми. Пусть послушает. 

Набрал Володю. 

– Подруга моя приехала. Из Сибири. Хочет на работу устроиться, но прописка нужна. 

– Регистрируйтесь, и какие проблемы? 

– Замуж она за меня не собирается. 

– Зачем тогда приехала? 

– Есть причины. Встретимся – расскажу. 

– Подходи – подумаем, что можно сделать. Она там выписалась? 

– Наташа, ты там выписалась? 

– Да. 

– И чего бы вам не пожениться? Она как смотрится? 

– На мой взгляд, она прелесть. 

– Ладно. Завтра позвони на службу. Встретимся – поговорим. 

Наташа вышла из кухни. 

– Нас завтра приглашают насчет прописки. 

– Сначала схожу в отдел образования. 

– Ты чемоданы распакуй, – взял ее за руку и подвел к двойному платяному шкафу, который стоял в спальне. От Зоиной одежды осталось немного. Несколько платьев, свитерочки и всякое такое. Много места занимала шубка. 

– Это твоей жены? 

– Мне было бы приятно видеть тебя в этом. 

– Меня бы спросил. И что бы твоя жена сказала? 

– Моя жена была хорошим человеком. Она сказала бы: носи, на здоровье, и будь счастлива. 

Оставил ее одну возиться с вещами. Сел просматривать завтрашние лекции. Через некоторое время она вышла в спортивном костюме – том самом. Я отложил свои бумаги и повернулся к ней. 

– У тебя завтра лекции? 

– Как обычно. 

– Сможешь меня утром подвезти, куда я просила? 

– Можно, но встать придется немного раньше. 

– Прибежал Мишка и полез на руки. 

– А к тете Наташе пойдешь? – К тете Наташе он не захотел, но поглядывал на нее весело. Она протянула к нему руки и поманила каким-то особо нежным голосом, которого я еще от нее не слышал. Но Мишка только крепче вцепился в папу. Я сказал, что пора его купать. Купанье проходило, как обычно, бурно. Наташа стояла в дверях и наблюдала всю эту картину. Вытерлись, надели пижамку и отправились в кроватку. На прощанье поцеловал чадо свое ненаглядное, а тете Наташе мы помахали ручкой. 

Снова уселись в гостиной. 

– А ты хороший отец! 

Я неопределенно пожал плечами. У меня было ощущение, что тест по сыну прошел успешно. 

– Если хочешь купаться, то там, в ванной всё найдешь. Спать будешь здесь, а я в спальне, с мальчиком. Пойду перед сном почитаю что-нибудь. Принес ей постельное белье и пожелал спокойной ночи. Несколько погодя она зашла и взяла что-то из шкафа. Слышал, как она мылась. Потом легла. Я одолел страниц десять, которые помогли мне оторваться от мыслей про Наташу, которая вот – рядом. От всего сегодняшнего дня, с его необычной напряженностью, от мыслей насчет дня завтрашнего.  

Проснулся от Мишкиного кряхтения. Включил ночник и посадил сына на горшочек. Всё шло обычным порядком. Чуть скрипнула дверь и вошла Наташа. В длиннющей ночной рубашке. 

– Что тут у вас? 

– Да ничего. На горшочек попросился. Посмотри, он не успел намочить? 

Послушно исследовала Мишкину постельку. 

– Вроде сухо. 

– Ну и отлично. Спим дальше, – положил его в кроватку. 

Неужели он тебя разбудил? 

– Да нет. Я все равно не спала. 

Глянул на часы – пол второго. Задал не самый разумный вопрос. 

– Почему не спишь? Что-то тревожит или просто много новых впечатлений? 

Глянула на меня, чуть усмехнувшись, и молча вышла из комнаты. Было слышно, как она легла. Вышел за ней и присел на постель в изголовье. Погладил ее по волосам. 

– Спи спокойно. Я буду считать, что мне опять в жизни повезло, если ты останешься со мной. 

Высвободила из-под одеяла руку и убрала мою. 

– Иди спать, – сказала с очевидным раздражением. 

Ну что ж… Пошел к себе досыпать. 

______ 

Когда я утром проснулся, она была уже на ногах. Позавтракали. Потом я забросил Мишку к родителям, а Наташу в Управление народным образованием. Чуть не опоздал к звонку. После окончания второй пары, выпроводив студентов из лаборатории, уселся в лаборантской за свой стол перекусить. Приход Наташи меня крайне удивил. 

– Как ты меня нашла? 

Усмехнулась. 

– Ну что тебе сказали? 

– Ты был прав. В деревню – пожалуйста, хоть завтра. 

Помог снять пальто. Пододвинул стул. Она села. 

– Поешь со мной. Или пойдешь домой? У меня еще одна пара. 

– Можно я посижу здесь? 

– Конечно, но тебе надо поесть. 

– Ничего со мной не сделается. А ты ешь. Тебе еще работать. 

Заботится! Что-то новое. Слушать ее я не стал, а подвинул бутерброд с котлетой и налил кофе из термоса. 

– Давай по-семейному. Перекуси. 

Уговорил! 

– Ты любишь свою работу? 

– В общем-то да, хотя иногда хочется чего-нибудь новенького. Может быть, в институт перейду. 

Зашел мой лаборант, и мы стали отбирать плакаты к лекции. На следующей перемене зашел в лаборантскую. Она сидела на прежнем месте и читала какой-то журнал. Я подумал: красивая женщина! Но что-то у нас не клеится. 

– Не скучно? Потерпи еще один урок. 

Домой некоторое время шли молча. Наконец я спросил:  

- Ну что ты решила? Будем организовывать прописку? Надо решать. Мой приятель просил сегодня позвонить. 

Она молчала. Я начал немного злиться. 

– Проще всего было бы, если бы ты вышла за меня замуж. Но у меня такое ощущение, что я тебя несколько разочаровал. Что ж, насильно мил не будешь, это я понимаю, но на мою помощь всегда можешь рассчитывать. 

С полквартала молчала. 

– Не понимаю, зачем я тебе? У вас, гляжу, столько красивых девушек! 

– В том-то и дело. Были бы чувства – не было бы вопроса. Но, может быть, не будем спешить? Поживем – разберемся. На работу тебя устрою, дочку привезешь. 

Она молчала. 

Вечером позвонил приятель – собиралась компания в театр. Сказал, что посоветуюсь с подругой и перезвоню. Наташа пожала плечами и сказала, что ей не в чем идти. Вынул из шкафа и разложил на диване Зоины платья. Испытывал при этом изрядное внутреннее напряжение: ну, сейчас она мне выдаст! Но пронесло: отобрала два и пошла в спальню. Думаю, что примерять. Довольно долго она это делала. Наконец вошла. Хороша! Ах, как хороша! Говорит, что немного узковато, но со стороны казалось, что только лучше подчеркивает фигуру. 

– Как тебе хорошо в нем! Что значит – красивая женщина! Что ни оденет – во всем хороша. 

Она слегка покраснела. Лед, кажется, тронулся. Подошел и обнял за талию. Мягко отстранилась. 

– Машинка у тебя швейная есть? 

Села что-то пороть и шить. Мишка залез-таки на верхнюю кроватку, но опуститься не мог и уже начал хлюпать носом. Пришлось выручать. Потом он залез под стол и пытался вылезти между Наташей и машинкой. Наташа смеялась. Потом вытащила его, взяла на руки и закружила по комнате. Мишка был в полном восторге. Ну, прямо тебе домашняя идиллия! Воспользовался моментом, обнял их обоих и по очереди поцеловал. 

– Возьми его, пока я не закончу. 

Потом ужинали. Потом купали Мишку. Уже вдвоем. – Вот-вот! – подумал я. Верной дорогой идете, товарищи! Когда Мишку, наконец, уложили, Наташа тоже прилегла на тахту. Бессонная ночь, по-видимому, сказывалась. 

– Ты не против, я, наверное, тоже лягу. До того спать хочется! 

Я, разумеется, был не против. Переместился со своими книжками на кухню. Странная какая-то ситуация. Через часок подошел к ней. Спит. Поцеловал в голову. Никакой реакции. 

Утром все по регламенту. Сказала, что пойдет, посмотрит город и к двум часам вернется. Когда я пришел, она действительно была дома. В домашнем халате. Усадила меня за стол и накормила. Была оживлена и делилась своими впечатлениями о городе. Но когда мы поехали за Мишкой, подняться к родителям не захотела. 

Вечером отправились в театр. Ничего особо выдающегося. Во время антракта впервые взял ее под руку. Собрались приятели со своими дамами и завязался весьма оживленный диспут. Сверкала эрудиция, мелькали имена авторитетов, актеров, режиссеров. Наташа молча слушала. 

Домой приехали сравнительно рано. Попили чаю. Снова напряженный момент отхода ко сну. Молча достала свое белье и постелила в гостиной. Когда я проходил к себе, она уже лежала в постели. Спокойной ночи мне пожелала. 

Через часок и я лег спать. По давней привычке проверил все краны. Подошел к Наташе – вроде спит. Наклонился и поцеловал в щеку. В ответ услышал резкое: «Не надо». Что слова? Главное тональность. Тональность была сродни ледяной воде. 

– Спи спокойно. – Резко встал и ушел к себе. Немного рассердился. Конечно, долго не мог заснуть. Странная женщина. Но «странная» мне нужна ли? Впрочем, виноград у лисы тоже был зелен. С этим и заснул. Проснулся в темноте, почувствовав чье-то присутствие. Хотел проигнорировать, хотел сказать что-то резкое, но тут она прильнула ко мне. Мыслительная часть куда-то исчезла, и все было чудесно. Ни единого слова. 

Утром меня ждал завтрак. Мишка в этот день остался у бабушки. В удобный момент привлек ее к себе и поцеловал. Чуть улыбнулась и, освободившись от моих рук, стала разливать чай. Пока я разделывался с завтраком, сообщила мне, что назначили к десяти часам в том же наробразе. Я вникать не стал. Перед уходом еще раз ее поцеловал и убежал на работу. Что ж, разные бывают люди, но все вроде движется в нужном направлении. 

Я ждал, что она снова зайдет за мной на работу, но не зашла. Дома обнаружил записку: «Прощай. Не сладится у нас. Я уехала по направлению в деревню. Спасибо за гостеприимство. Поцелуй за меня Мишеньку. – Наталья». 

Чудеса, да и только! Впрочем, никаких чудес. Такой вот человек. Не нравится – отойди. Нравится – борись, добивайся. 

На следующий день поехал в этот самый наробраз и без труда выяснил, куда направили Наталью Ильиничну Плетневу. От города часа два на машине. До воскресенья никаких достойных упоминания событий. Выехал рано и часам к десяти был на месте. Нашел быстро: стирка, вид соответствующий – очаровательно милый. Улыбнулся ей. 

– Найдешь минут пять для меня? 

Завела в комнатенку. Темновато. Сели. 

– Наташа, ты приняла решение, и я его уважаю. Надеялся на другое, но… 

Смотрит серьезно и холодно. Впервые потерпел столь сокрушительное поражение. Видно, сам виноват. 

– Я по другому делу. Мой долг помочь тебе. И не только потому, что я люблю тебя… – вскинула глаза, и на лице появилась, как мне показалось, чуть насмешливая гримаска. 

– Зарплата у тебя ерундовая, а ты должна еще посылать домой и за квартиру… Я тут привез немного денег тебе на обустройство и впредь хочу тебе давать еще по сотне в месяц. 

– За что это? Ничего мне от тебя не нужно! 

– Нужно, Наташенька. Иначе ты будешь в трудном положении, и мне будет совестно, тебя же это ни к чему не обяжет. Замуж выйдешь, или как-то прибогатеешь – тогда можно и без меня. 

Улыбнулась как-то печально. 

– От тебя мне ничего не нужно, но спасибо за заботу. 

– Обидно слышать. Я ведь тебе жизнь в какой-то степени порушил, и мой долг помочь. Ты ведь мне помогла не задумываясь! Поверь, для меня деньги это не такие уж большие, а на душе будет спокойней. 

Встала. 

– Обидеть тебя не хотела. Ты хороший человек. На что только ваши девки смотрят? Но денег от тебя я не возьму. – Снова посуровела лицом. 

– Что же мне с тобой делать? Хотел тебя в городе устроить – ты не хочешь. Хочу тебе по-дружески помочь материально – опять нет. Я ведь никаких условий не ставлю! Живи себе с кем хочешь, кого полюбишь. 

Молчит. Встал и я. Незаметно кладу под какую-то книжку пятьсот рублей.  

– Ничего у меня с тобой не получается. Унижаться и умолять не стану. Прощай. Если в чем нужда – адрес знаешь. – С этим вышел и отбыл. И не оглянулся. Трудно мне ее понять. То ли я дурак, чего исключить нельзя. То ли она уж такая своеобразная. Да бог с ней. Переживем. 

Деньги вернула по почте. 

____ 

Следующие два месяца прошли обычно. Новый год отметили. Что-то ни в какие компании мне не хотелось. После концерта в филармонии отправился к родителям. У них были гости. Для приличия посидел немного. Забрал сонного Мишуньку и укатил домой. 

Дома встретил новый год с бутылкой и телевизором. Иногда звонил телефон, и меня поздравляли. В основном мои учащиеся. Потом мне надоело отвечать, и телефон я выключил. Где-то часа в два не выдержал телевизионного веселья и заснул. 

Примерно через месяц возвращался я вечером домой от приятеля. Темно и холодно. На этот субботний вечер у меня еще были кое-какие планы. Мишка у бабушки, так что полная свобода. Не успел раздеться, как звонок в дверь. Не сразу узнал её и несколько растерялся. 

– Заходи! Какими судьбами? Раздевайся. Рад тебя видеть. 

Чинно разделась, прошла в комнату. 

– Замерзла, тебя ожидаючи. 

– Правда? Но ты же не предупредила! 

Что это, интересно, приключилось, что она вдруг заявилась? 

– Как работается? Как живется? – уселся напротив. Милое лицо с отнюдь не суровым выражением. Ну, чудеса!  

– Надеюсь, ничего плохого не случилось? 

– Работается хорошо. Живется – не очень. За дочкой скучаю. 

– Почему не берёшь к себе? 

– Условий нет. Решила вот тебя навестить, – усмехнулась. 

– Ладно, говори какие проблемы? Как я понимаю, если не  

проблемы, то вряд ли ты ко мне пожаловала, Но твои проблемы – это мои проблемы. Выкладывай. 

Пока она, видимо, собиралась то ли с духом, то ли с мыслями, я разглядывал ее. В белом свитерочке в обтяжку смотрелась хорошо. По-моему – это тот самый, в котором она была, когда мы первый раз встретились. 

– Ты прав. Кабы не проблемы, не приехала бы. Беременна я. 

Ну, ошарашила! Я даже как-то и онемел. Да и что тут скажешь! Но надо держать удар. Чуть придя в себя, все же спросил: «Сколько месяцев?» 

– Шестьдесят восемь дней. Сам можешь посчитать. 

Еще один удар. Но уже не больно. Некоторое время молчим. Наконец я спохватываюсь, что столь долгое молчание становится неприличным, и выдаю монолог. 

– Кажется, понимаю проблему. Зачем тебе ребёнок от нелюбимого человека? Своей вины не чувствую, но ты уж так не переживай. Всё я устрою. Скажи только, когда сможешь лечь в больницу, и все будет на высшем уровне. Даже без боли. Никто и не узнает. После операции поживешь у меня пару дней, оправишься и – без проблем. 

Молчит. 

– Только не молчи. У меня от тебя голова кругом. Зачем ты поехала в деревню? Почему ушла от меня? 

– Если бы ты сказал то, что сказал в деревне, не ушла бы. 

До меня что-то начало доходить. Боже мой! Ну и дурак! Она человек из несколько иного мира! Там еще не было, как она когда-то сказала, сексуальной революции. Я смотрел на нее, а мысли появлялись и стремительно заменились следующими: хочу быть с ней? Хочу, но побаиваюсь. Вот чертов обыватель! Она – прелесть. Она в смятении. Всё. Больше молчать нельзя! 

– Наташа, неужели нужны были еще какие-то слова? 

– Обязательно. Я их уже успела наслушаться и цену им знаю – не велика. Но без них нельзя Тебе я поверю. Может быть, я в твоих глазах дура провинциальная, но уж какая есть. 

Она сидела выпрямившись, скулы пылали. Вся в напряжении. Сейчас встанет и уйдет. Что ж, надо играть по ее правилам. И не так уж они неверны! Ну, вперёд! Встал, подошел к ней, взял ее руки в свои и по очереди поцеловал. 

– Наташенька, я люблю тебя и прошу выйти за меня замуж. 

Она молча смотрела на меня. Что я еще не сделал? Поднял ее из кресла и крепко прижал к себе. Она положила голову мне на плечо и тоже обняла меня. Так мы стояли довольно долго, и я чувствовал, как мое тело наполняется желанием, но это казалось мне совершенно неуместным. Наконец она подняла голову и очень серьёзно сказала: «Я тоже люблю тебя и выйду за тебя замуж». И мы первый раз поцеловались, Мыслей почти не осталось. Мелькнула фраза: «Классика, век девятнадцатый». Зазвонил телефон. Мы посмотрели друг на друга и почему-то рассмеялись. 

Звонил Изя Кацнельсон, приглашал в гости. Я глянул на часы. Было всего-то восемь часов. 

– Понимаешь, жена приехала, так что мы сегодня дома… 

_____ 

Бросать школу в середине учебного года нельзя. Эта позиция была у моей жены абсолютной. И, таким образом, жили мы от пятницы до пятницы. В воскресенье вечером она уезжала в свою деревню. 

В первую же субботу мы подали заявление в ЗАГС и через месяц расписались. Впрочем, этот формальный акт был для нашей реальной жизни малозначим. Любящей и заботливой женой она стала как-то сразу. Но наличие бумажки дало мне основание позвонить ее директрисе, и через неделю жену мне вернули. 

Володя устроил прописку. Впрочем, его помощь носила символический характер – жену прописать обязаны были и по закону. А все же приятней, чем стоять в присутственных местах, просто отдать все документы Володе и получить обратно новый паспорт уже и с пропиской. Меня иногда даже пугала моя зависимость от Володи. И хотя я почти всегда оплачивал в той или иной форме его услуги, но в наше время сама возможность заплатить и получить требуемое, причем в широком диапазоне – от билетов на поезд до прописки, дорогого стоила. 

Съездила Наташа домой и привезла дочурку. Очень симпатичное существо трех с половиной лет. И покатилась жизнь с легким перестуком на неизбежных житейских колдобинах, которые есть в жизни в целом, даже и благополучной. Все эти мелкие, а порой казавшиеся в прошлом и не такими уж мелкими, неприятности как бы стирались в памяти, тускнели, и если постепенно и не исчезали вовсе, то остроту и хоть какую-то значимость теряли. 

Жена моя оказалась уж очень ревнивой. Но, надо отдать ей должное: убедившись в беспочвенности своего очередного выброса ревности, старалась как-то его скомпенсировать и порой довольно приятными способами. 

Не часто, но болели дети. Их теперь стало трое. Все это сопровождалось естественными тревогами. Все чаще стали болеть мои старики. В связи с этим был произведен обмен соседней по нашему этажу квартиры на родительскую. Теперь весь этаж был наш, чем мы не замедлили воспользоваться, отгородив лестничную площадку и установив одну общую входную дверь. Это давало возможность малышне запросто бегать к бабушке с дедушкой в гости. К тому же, если приходили гости, то детвору отправляли спать к родителям, чему они были всегда несказанно рады. 

Две нерадостные мысли засели в моей голове. Одна – это воспоминания о Зое. Они всегда сопровождались чувством вины за то, что я вот жив и благополучен, а ее нет. За занявшую ее место Наташу, с которой мне так хорошо живется, с которой я как бы изменяю ей, ее памяти. Пожалуй – это было не совсем нормально и смахивало, на мой взгляд, на какую-то психическую аномалию. Правда, профессор, связи с которым моя лаборатория не теряла, заверял меня, что страшного ничего нет и, как он выразился, «с этим можно жить». Его реакция была мне понятна. Он ежедневно общался с людьми, про состояние которых так сказать нельзя было никак. Поскольку других нарушений психики ни я, ни окружающие вроде бы не замечали, я тоже перестал тревожиться. И появление Зои у меня в памяти, и даже какие-то приступы нежности к ней воспринимал теперь совершенно спокойно, психического равновесия не теряя. 

Второе тревожащее меня обстоятельство, как это не покажется, может быть, странным, было политическое состояние страны, ее экономики. Тут, конечно, сказывались дебаты с людьми из окружения Валериана Николаевича. Вносили свой вклад и зарубежные радиоголоса, когда удавалось их услышать сквозь вой глушителей. Моя убежденность в том, что все плохое в нашей жизни вторично, не главное, а главное – это новый политический строй, новые (по идее) человеческие отношения, постепенно разрушались. Я все больше убеждался в каком-то одряхлении системы, в ее, так сказать, несоциалистической сущности. Политическая пропаганда – сплошь ложь и демагогия. Низкий жизненный уровень населения, перебои со снабжением, неизменно низкое качество большинства товаров по сравнению с зарубежными – это все было перед глазами каждодневно. Имелись, конечно, и позитивные моменты, но многие из них были основаны на внутренних источниках информации, а им мы верили все меньше и меньше. Мне казалось, что вечно так продолжаться не может. Ну, и что же с нами будет? Во что все это выльется? Впрочем, утешал я себя, еще не завтра. Впереди наверняка по крайней мере десятилетия. Так мы тогда думали. Мы – это те, кто вообще над нашими политическими перспективами задумывался. Таких было преобладающее меньшинство. 

______ 

Весной Валентина вышла замуж и почти одновременно защитила диссертацию. Наташа к ней относилась настороженно – женской интуиции можно только позавидовать. Свадьбы, как таковой, не было, но на ужин нас пригласили. Там Наташа познакомилась с Валерианом Николаевичем, и старик ее очаровал. Знакомство моей жены с Изей было забавным. Мы встретились в театре. Наташа стояла отдельно и о чем-то оживленно беседовала с приятельницами – сотрудницами из детского дома, где она устроилась на работу. Не помню уже, как разговор перешел на женщин, но, указав на Наташу, из озорства спросил: «А как тебе эта?» Оценивающе оглядев объект, Изя изрек: «Высокий класс! Ты с ней знаком? Познакомь меня. Какие ноги!..» Уловив Наташин взгляд, я жестом подозвал ее. Глядя на приближающуюся жену с чисто мужским удовлетворением отметил, что и впрямь хороша! Изя, по-моему, уже начал что-то понимать. 

– Познакомься. Это тот самый Изя, с которым мы так долго говорим по телефону. 

По дороге в зрительный зал Изя ухмыляясь прошипел мне в ухо: «Ну, старик, подставил. Ладно, я это тебе припомню». 

В гости к Изе мы ходили вдвоем. С его женой она даже подружилась. А к Валериану Николаевичу она отпускала меня одного. Иногда, правда, позванивала и выходила встречать – перед сном полезно прогуляться на свежем воздухе. Я однажды сострил цитатой из недавнего спектакля, сказав, что скорей всего мы идем подышать вечерним бензином. 

Как-то позвонила Валентина. Наташа укладывала детвору спать. Я листал какие-то технические журналы. 

– Как дела? 

– Все вроде бы нормально. 

– Чем ты сейчас занят? Небось изучаешь древнеегипетское искусство? 

Я засмеялся. 

– Нет, как раз читаю технику. 

– Когда закончишь диссертацию? 

– По-видимому, летом. Защита, ориентировочно, в октябре. А как у тебя с работой? 

– Пока никак. Пытаюсь устроиться в университет. Ужасно мало платят. Но я не поэтому тебе звоню. Дед плох. Почти не встает. Зашел бы! 

– Зайду обязательно. Что врачи говорят? 

– По-моему, они исчерпались. 

– Грустно. Зайду в пятницу вечером. Как семейная жизнь? 

– Могла бы быть и лучше. Помни, я тебе не звонила, и ты ничего не знаешь. 

Зашла Наташа. 

– Валентина звонила? 

– Да, «пилила» насчет диссертации. Говорит, дед плох. Обещал зайти в пятницу. Можем? 

– Знаешь, если бы я могла чем помочь! Иди уж сам. И не сиди долго – это его утомляет. 

Открыл мне Валин муж – щуплый мужчина лет сорока. По Валиным рассказам – толковый инженер и заведующий лабораторией. На заводе – это солидная должность. Мы поздоровались, и он ушел к себе. Из комнаты В. Н. раздавалась знакомая печальная музыка. Пока снимал и вешал плащ, вспомнил: Шостакович, трио памяти Солертинского. Старик с закрытыми глазами лежал одетый на кровати. По-видимому, слушал. Тихонько сел и тоже погрузился в музыку. Над кроватью на большом листе ватмана укреплены десятка два фотографий. Большими буквами сверху написано: «Все, кого помню и любил». Грустно. И музыка, и этот симпатичный дед, еще недавно такой оживленный и насмешливый. Открыл глаза и увидел меня. Поздоровались. Он при этом чуть приподнялся, выключил музыку и снова лег. 

– Извините, что не встаю. Всякие движения плохо сказываются на сердце. Кажется, финиширую. 

Слушать это было тяжело. 

– Почему вы не в больнице? 

– Знаете, не приглашают. Они не всесильны. К тому же у меня как-то пропало желание сопротивляться. Лучше расскажите про свои дела. Где вы раздобыли такую красивую жену? Валентина говорит, что вы ее из Сибири вывезли. Вот и моя внучка замуж вышла! Очень, знаете, хороший человек! 

– Валерий Николаевич, об этом потом. Завтра вас заберут в больницу. Или, если профессор разрешит, к вам будут приходить домой ставить капельницы… 

– Валентин, не надо. Нужно смириться с неизбежным. Это же вполне естественное событие в семьдесят четыре года! Вот, взгляните, сколько хороших людей! – он показал на фотографии, – Их нет, а о большинстве из них никто уже и не вспоминает. Сейчас, по-видимому, моя очередь, и ничего тут не поделаешь. 

– Пусть это скажет профессор. 

– Пусть. Делясь с вами опытом, скажу: премерзкое состояние. Но бог с ним! Что вы собираетесь в жизни делать? 

– Да ничего особенного. Плыть по течению. Работать, детей воспитывать. Мне, как и большинству людей, не много дано. Что я могу такого сделать? Валентина считает, что я должен защитить диссертацию. Ну, стану кандидатом наук. Умней не стану. Может быть, в институт перейду. Люблю свою работу, – пожал плечами, – Людям моего масштаба ничего сверхординарного не светит. Я и так успел по случаю побывать в ситуациях необычных. Но семья, дети – за это платить надо. Ни рисковать, ни в какие авантюры пускаться я уже не имею права. Да и какие там нынче авантюры? Криминальные? Валентина – это другое дело. У человека выдающиеся способности. На таком основании и развернуться можно, и жизнь интересно прожить. Вот и вы, наверное, прожили жизнь интересную! И, даст бог, как говорится, ещё поживёте. 

– К сожалению, ничего уж такого интересного припомнить не могу. Преподавал, как и вы. Ну, разве что материи несколько более сложные. А в остальном – ни больших неприятностей, ни больших достижений. Написал пару книжонок да десяток статей. Утерял семью. Не могу сказать, что прожил яркую жизнь. Делал, что мог, а мог не так уж много. А теперь, когда ни сил, ни желаний не осталось, дальнейшее пребывание на этом свете смысла уже не имеет. 

– А на том? 

– Посмотрим, но очень сомневаюсь. Нет, если бы не подвело сердце – можно бы и еще посуществовать, так сказать, в созерцательном режиме. Но сами желания ведь тоже носят физиологический характер, а посему тоже подвержены разрушению, распаду. И вот, когда это происходит, то наступает то, что называется естественным концом. Уже без всяких сожалений. 

– Должен с вами согласиться. Однако войдите в положение близких вам людей! Ведь вполне возможна и такая логическая конструкция. Ухудшение состояния здоровья носит обратимый характер. Но скверное состояние продуцирует соответствующие мысли, которые еще больше ухудшают состояние здоровья. Возникает порочный круг. Он и впрямь может привести к летальному исходу. Вероятность ваших выводов не стопроцентна, а посему нужно попытаться этот круг разорвать. Есть возражения? 

Он молчал. Потом устало произнес: 

– Теоретически вы правы. Но это должны были сказать не вы. 

– Она и сказала. Я просто ретранслирую. Но не выдавайте меня, пожалуйста. 

После чего я пошел звонить профессору. 

Когда, договорившись обо всем, вернулся, В. Н. уже сидел. Профессор меня не очень обнадежил относительно его состояния, но сказал, что сделают все возможное. Он знал, что когда я прошу, то плачу. 

– По классическим литературным канонам уходящий в вечность, умудренный знаниями и опытом старец должен изречь некую итоговую мудрость. Что-нибудь из области высоких материй, – он ухмыльнулся, – но до меня это проделало столько величайших мудрецов, что сказать что-то новое на моем уровне просто невозможно. 

– Но ведь говорили разное! Есть выбор. Кроме того, кажется, Аристотель писал, что некоторые истины нелишне повторять. И, наконец, суждения великих вряд ли стали достоянием широких масс, а посему смело можете изрекать, – я пытался перевести его монолог в шутливое русло. Но он говорил серьёзно. 

– Вы не масса, не скромничайте. Если не по глубине, то уж по широте интересов, безусловно. Кстати сказать, я с Валентиной не согласен. Она говорит, что если бы вы не разбрасывались, а сосредоточились на чем-то одном, то, безусловно, были бы весьма успешны. Я полагаю, что есть умы настроенные именно в ширину. Преподаватель, пожалуй, и должен быть таким. Но, возвращаясь к итогам, хочу отметить, что в мире очень много разномасштабного зла. Иногда это зло как бы объяснимо. Ну, к примеру, собственной выгодой. Но есть зло не спровоцированное совершенно, необъяснимое логически. Что-то такое в мозгу у некоторых homo sapiens, что дает им ощущение удовлетворения от содеянного зла. В общем, зла много. Может быть, нормальных и добрых больше, но зло агрессивно, что и создает ощущение его преобладания. Вот почему так ценима доброта. 

Есть люди, добрые как бы от природы. Или так сложились обстоятельства, формирующие личность. Но есть добрые от ума, от осознания необходимости доброты. Образованный человек обязан быть добрым. Если само не идет, заставлять себя. Да, должен обязательно стараться быть добрым и творить добро. И это большая ценность, знаете ли. 

Я чувствовал, что надо сворачивать беседу, но не ответить просто не мог. 

– В общем-то, должен с вами согласиться, но не так оно все просто в реальной жизни. Уж очень добро и зло связаны между собой, переплетены. Конечно, когда у вас человек хлеба просит, а вы ему в руку камень суете, то тут все предельно ясно. И так же просто, если дали хлеба. Но в жизни гораздо больше ситуаций, когда все куда как сложней! И нет весов или каких других приборов, чтобы подвести итоговый баланс поступку. Порой зло необходимо сегодня для многократно большего добра завтра. Вспомните революцию! Или наоборот, контрреволюцию. Когда революция на исходе и не удалась, тогда абсолютно необходимо как можно скорей прекратить смуту, остановить разрушение экономики, бессмысленную гибель людей. Для этого нужны порой жесточайшие меры. Вспомните историю! Вот Столыпин ввел военно-полевые суды, и они повесили, кажется, до трех тысяч человек. Но смута, уже бессмысленная, быстро прекратилась, и Россия достигла в исторически кратчайший срок больших успехов в хозяйственной жизни. Так кто Столыпин? Злодей или наоборот? 

– Да, да, действительно бывает сложно. Но достаточно и простых ситуаций, где и среднему уму всё понятно. Вот я вам доброту и завещаю. Пожалуй, лягу. Большое спасибо за пластинки. Читать мне уже трудновато, но музыку еще воспринимаю. И еще – спасибо, что не забываете. Одиночество, выключенность из жизни – одно из тягчайших обстоятельств старости. 

Я ретировался. 

Он умер через неделю в больнице, ночью, от очередного сердечного приступа, даже не позвав на помощь. 

Его смерть заметно сужала круг моего общения и наводила на извечные для людей мысли о жизни, смерти, смысле существования. Бродя по кладбищу после похорон, моя, пока еще безотказная память выдавала мне суждения по этим вопросам тех гениев, с чьими трудами я успел ознакомиться. Но суждения эти либо были для меня неприемлемы, поскольку примешивали в проблемы нечто трансцендентное, либо представлялись какими-то плоскими и гениев недостойными. В своём человеческом эгоизме нам хотелось бы быть значимыми, служить некой великой цели и жить если не вечно, то хотя бы столько, сколько хочется. А великие умы говорят, что ни цели, ни смысла в жизни нет, и все это простой (а может быть – сложный) естественный процесс, наподобие ветра или дождя. Согласитесь – очень малоприятное утверждение. Некоторые (и тоже незаурядные) говорят, что в макромасштабе разум – это орудие самопознания природы. А зачем это ей? И вообще – в таком суждении просматривается некая персонификация природы, то есть нечто снова вроде бога. Если перевести вопрос в другую плоскость – как жить? – то и здесь ответы гениев несколько удручают. «Правильно» – говорит Аристотель. К сему утверждению следовало бы приложить многотомник с пояснениями, что это значит в бесчисленных конкретных ситуациях. Гёте – еще один несомненно великий ум, говорит, что следует стремиться к наибольшему самовыражению, дабы получить от жизни максимум удовольствия. До понимания такого я очевидно еще не дорос. В человеке природой столько всего заложено, и нередко доминирует такая мерзость, что упаси боже для окружающих его полного самовыражения. Тираны и диктаторы разных времен дали тому множество примеров. Не говоря уже о рядовых негодяях. Серьезно полагаю, что и впрямь никакого смысла в жизни нет. А жизнь за гробом, потусторонняя – гипотеза столь же завлекательная, сколь и сомнительная. Козырный туз всех религий. Ну а вне религии? Все в человеке противится исчезновению его из памяти оставшихся. И он протестует, как может. Пытается продлить свое существование в памяти людской, пытается любыми путями войти в число тех, кого помнят. И если не вечно, то хоть долго. Пытается какими-то свершениями, если они ему удаются, книгами, картинами, памятниками на могилах. Надежней всего – это талантливые письмена. Как это у Шекспира: 

«…Пусть опрокинет статуи война. 

Мятеж развеет каменщиков труд. 

На врезанные в память письмена 

Бегущие столетья не сотрут». 

Но нам, людям простым и бесталанным, остается жить без особого смысла, просто так. Потому что родились. Жить, по возможности, правильно, в меру нашего понимания, как это. И исчезнуть из бесконечной жизни, не оставив видимого следа в памяти следующих поколений. 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 

Пшёнка. 

Рассказ. 

Борис Сподынюк. 

Не, ребята, шоб я так жил, но я с кем угодно могу поспорить, что только человек, родившийся и выросший в Одессе, или долго в ней проживший знает, что такое «Пшёнка». 

Уже слышу хор возмущённых голосов, которые говорят что «пшёнка» это зерно из пшена либо пшённая каша. Они, конечно, со своей стороны правы, но только Одесситы знают, что это не так. Когда Одесситу говорят «Пшёнка» у него в воображении не пшённая каша или мешок пшённого зерна, а кукурузный початок молочно-восковой спелости сваренный, прямо, в нежнейшей как листья салата, кукурузной листве. Этот початок вам достанут из ведра, укутанного тряпками, чтобы пшёнка не остыла, развернут листья и посыпят крупной солью. И вы вопьётесь в сладкие кукурузные зёрна зубами ощущая восхитительно сладкий вкус сока молоденьких кукурузных зёрен, растворяющих у вас во рту крупную соль и создающих необыкновенно пикантный вкусовой букет, заставляющий вас любить это блюдо, которое только Одесситы называют «Пшёнкой». 

Я, будучи ещё в нежном детском возрасте, постоянно приставал к старому еврею дяде Моне, который вступив в преступный сговор с нашим дворником, одноглазым Лёней, организовал торговлю пшёнкой в фасадной нише нашего дома, стоящего на углу улиц Семинарской и Канатной. Дворник, откуда-то, организовал доставку початков кукурузы мешками, а дядя Моня их варил и продавал.  

Так вот, как сыну интеллигентных родителей, мне было интересно, почему дядя Моня называет кукурузу пшёнкой. А дядя Моня, как всякий уважающий себя еврей, основательно картавил и, однажды, будучи в хорошем настроении, сказал мне фразу, которую я запомнил на всю жизнь. 

– Слышишь ты, – сказал он мне, – молодой пгидугок, мне легче сказать сто газ «пшёнка» чем один газ ку-ку-гу-за. Ты понял меня, шпана канатская? 

И я его понял. В Одессе, всегда, жило много евреев, которым было легче сказать сто раз «пшёнка» чем один раз кукуруза.  

Зато так вкусно, как дядя Моня, в Одессе редко кто варил пшёнку. Продавал он початки по двадцать пять копеек за штуку, и сам он, и одноглазый дворник Лёня очень были довольны своим бизнесом. И тот и другой были людьми не жадными и, зачастую, угощали нас, пацанов, горячим и вкусным початком просто так, без всякой оплаты. 

Прошло много лет. И дворник Лёня и дядя Моня ушли в мир иной, но их бизнес в Одессе продолжает процветать. Каждый Одессит, проходя по улице и видя, что продают пшёнку, обязательно, купит по початку себе, жене и всем своим детям. И они, всей семьёй, будут идти по улице, с удовольствием и не стесняясь обгрызая початки молодой и горячей пшёнки и наслаждаясь её вкусом. И никто, и никогда не посчитает в Одессе это признаком дурного тона. 

Я, уже, отслужил армию, окончил институт и работал главным механиком Одесской межобластной специальной научно-реставрационной производственной мастерской. Это предприятие было предназначено для производства реставрационных работ по зданиям и сооружениям представляющим собой памятники истории и архитектуры. Всё-таки, не всё было плохо при советской власти.  

В один прекрасный день нам было открыто финансирование на реставрацию Белгород-днестровской крепости. И я, как главный механик мастерской, поехал в Белгород-днестровск, чтобы на месте определить, какую строительную технику нужно установить на объекте, как запитать электроэнергией объект и так далее и тому подобное. 

Прорабом на этот объект был назначен Вася Кобылинский, местный житель, окончивший строительный институт. Я позвонил ему, предупредил, когда по времени я буду и попросил, чтобы он подготовил для меня вопросы, которые я должен решить на его объекте. Вася был парень простой, гостеприимный и наряду с производственными вопросами, приказал наловить знаменитых Белгород-днестровских голубых раков (голубые они по цвету, просьба не ассоциировать раков по другим качествам или наклонностям), купил ящик темного мартовского пива, на бутылках которого стоял знак качества, притащил из дома шикарный почерёвок. 

Пока, мы с ним ходили по объекту и решали вопросы механизации строительных работ и электрификации объекта, голубые раки, в большом ведре, с добавленным к ним сельдереем, укропом и петрушкой, и несколькими головками сладкого, салатного лука, сдобренные необходимым количеством соли и чёрного перца, превратились в ярко-красных и пахли так, что любое напоминание о работе, тут же, становилось несовместимым с этим запахом. И по старой русской поговорке гласящей, что пиво без водки – выброшенные деньги, пару бутылок водки Вася предусмотрел тоже. 

Соответственно, после того как я определился, что моему отделу нужно сделать на этом объекте, Вася, как гостеприимный хозяин, пригласил меня и водителя бортового УАЗика на котором я приехал, к столу, который был установлен прямо под крепостной стеной на берегу Белгород-днестровского лимана. За этим столом пьющих было четыре человека, водитель УАЗа не пил и наслаждался раками, а я, Вася и два его бригадира отдали должное и водочке с почерёвком и пиву с раками. 

Короче, назад выехали спустя пару часов, а это уже было около четырёх часов дня. До Одессы от Белгород-днестровска немногим больше ста километров, так что с учётом остановок, я планировал быть дома не позже семи часов вечера. Когда мы проехали Каролино-Бугаз и Затоку и выехали на дорогу на Роксоланы, пиво и водка, выпитые мной, попросились наружу. Я дал команду водителю остановиться и мы вдвоём углубились в джунгли, состоящие из высоких стеблей посаженной кукурузы, початки которой достигли, уже, молочно-восковой спелости. 

Углубившись в кукурузу, мы ощутили незабываемо сладостные минуты облегчения организмов от излишней жидкости, и, уже, собрались выходить к машине, как взгляд мой упал на початок кукурузы с коричневой бородкой, что говорило о его кондиции. Я, вдруг, ужасно захотел пшёнки, и хотя никогда такого не делал раньше, неожиданно для самого себя, выломал шесть крупных початков. Держа их в руках, мы с водителем пошли к машине. Только, мы вышли из кукурузных джунглей, как увидели около машины находящихся рядом охранника этого поля и майора милиции сидевшего на мотоцикле.  

Бежать назад в кукурузу или выбросить початки уже не было возможности и нас, как злостных воришек грабящих колхозные поля, арестовали и повезли на гарман (колхозный ток) Роксоланского колхоза. Там кладовщик взвесил и принял от нас шесть кукурузных початков, общим весом в один килограмм двести граммов, и выдал соответствующую квитанцию.  

Затем водителя отпустили, так как у него в руках ничего не было и он, по моей команде, уехал в Одессу, а меня, до утра, посадили в камеру предварительного заключения в Овидиопольском отделении милиции. Утром меня отведут в суд, где судья будет решать, что же ему делать со мной. Овидиопольский суд находился в том же здании, что и милиция. 

Дежурный сержант милиции, который и дежурил по РОВД и охранял меня, чтобы я не сбежал, оказался общительным и добрым мужиком. Он рассказал мне, что майор милиции который задержал меня, является районным начальником и что он, вместе с Роксоланским председателем колхоза, украли более пятидесяти тонн кукурузы и для сокрытия такой потравы колхозного имущества искали козла отпущения на которого и ещё сотню таких же списать то, что сами они украли. Мало того, начальник милиции пригласил фотокорреспондента, чтобы тот сфотографировал меня, и моё фото, как крупного расхитителя социалистической собственности, поместили бы в районную газету.  

Все в Овидиополе знали о художествах начальника милиции и председателя Роксоланского колхоза, поэтому сержанту стало меня жалко. Он мне посоветовал ровно в девять прийти в суд, и оплатить штраф, который выпишет мне местный судья. После оплаты штрафа судья даст постановление об освобождении меня из-под стражи. Получив это постановление, сержант отпустит меня, и фотографирование, корреспонденты местной газеты меня уже не застанут. Поскольку, я уже буду с определением суда, и с оплатой штрафа меня никто задержать не имеет права.  

Но, у меня денег при себе было не более трёх рублей, а штраф судья мог закатать до ста пятидесяти рублей, то есть месячной моей заработной платы. 

Тогда, я попросил сержанта отпустить меня под честное слово до девяти утра следующего дня. Я смотаюсь домой в Одессу, возьму денег и, к девяти утра, буду у него в камере. Сержант поверил мне, и я, тут же, побежал на автобусную остановку. Но, к сожалению, последний автобус на Одессу уже ушёл, было около десяти часов вечера. 

У меня остался только один выход, прийти на трассу и голосовать проезжающим в сторону Одессы автомашинам. Мне повезло, меня подобрал довольно словоохотливый мужичок, который на своём «Москвиче» ехал из Молдавии. Он поставил мне условие, чтобы я с ним разговаривал, а то он сильно устал и засыпает за рулём. Меня это условие устроило, и весь путь до Одессы я его развлекал анекдотами. Подвёз он меня почти до самого дома. 

Дома жена меня встретила без энтузиазма и смягчилась, только, после того, как я рассказал ей о причине своей задержки. Путём тщательного поиска по домашним сусекам, мы наскребли сорок рублей, причём три рубля были мелочью. Пришлось идти к соседям и одалживать ещё сто десять рублей. Соответственно, жена пилила меня по этому поводу до утра.  

Утром, чтобы не нарваться на продолжение вечерней лесопилки, я выскользнул из-под её бока в шесть часов утра, и в половине седьмого был на авто вокзале. В милиции Овидиополя я был в половине девятого. Сразу, после моего прибытия, сержант позвонил судье и договорился, чтобы моё дело рассматривалось первым.  

Так оно и произошло. Ровно в девять часов я предстал перед судьёй, просмотрев моё дело, он квалифицировал его, как мелкое хулиганство и оштрафовал меня на тридцать рублей. Как, потом, я узнал, что до хищения социалистической собственности я не дотянул триста граммов, то есть статья о хищении социалистической собственности начиналась с хищения более полутора килограмм. 

Я, тут же, в сберкассе рядом с судом, уплатил штраф и квитанцию предоставил судье. Тот, сразу же, выдал мне постановление об освобождении из-под стражи и в половине десятого я, уже, сидел в автобусе, который резво пожирал километры по направлению Одессы. 

Через некоторое время я появился в Овидиополе и разыскал того сержанта милиции, который поверил под моё честное слово и избавил меня от более серьёзных неприятностей. В то время, даже, в милиции встречались благородные люди,и мы с этим сержантом стали друзьями. И много лет, при наших встречах, мы вспоминаем, до чего может довести человека любовь к пшёнке. 

Зато теперь, когда, гуляя по городу, я покупаю себе, дочке и жене початочки горячей и удивительно вкусной пшёнки за двадцать пять копеек за штуку, я, всегда, помню, что каждый такой початок, при определённых обстоятельствах, может стоить шесть рублей и кучу потраченных нервов. И шо бы вы не говорили, таки, в этой истории есть глубокий воспитательный смысл. 

Меня, теперь, калачом не заманишь на чужое поле. Шоб я так жил. 

Конец. 

Гномы «присели на дорожку», по старинному обычаю постучали полчасика касками по рельсам откатного пути и направились к дому. Наконец-то!  

Как их звали-то?  

А так ли это важно? Ну, например: Первый, Второй, Третий, Четвёртый, Пятый, Шестой и Седьмой. Не оригинально? Ну, не сумеем мы произнести и написать их имена. Спорим?  

Да не спорьте, поверьте старику на слово, тем более, что самое интересное впереди.  

Кстати, они так и шагали по дорожке: Первый, самый старший, впереди, а Седьмой, как самый младший, замыкающим. Седьмого ещё называли Маленьким, но не за рост (гном и есть гном, у них ценности другие), а потому, что он только-только сотенку прожил. Шли они, рабочий день обсуждали (кто сколько наколупал камешков драгоценных, сколько теперь у них всего и какие меры нужны, чтобы это богатство сохранить), шутили (потому что Четвёртый урчал животом от голода на мотив «Янки-Дудля»), прикидывали, что на ужин сварганят (грибов набрать по дороге или картошки в деревне на крайнем огороде накопать, в костре запечь …и с сольцой?). Возмущались привычно, что они камни драгоценные добывают, а при этом всегда кушать хочется, приходится и в деревне приворовывать. И никому «наверху» за это ничего не бывает. Песни пели и грустные, и бодрые: «Из-за воровства на стержень», «Эх, да ну, на…» (собственного сочинения), «По диким горам, забивая…», «Над гранитом тучи ходят хмуро». Третий привычно бурчал под нос страшные гномьи ругательства, если усталыми ногами за корни запинался или веткой по носу получал. Маленький задерживался с каждой улиткой, а потом догонял вприпрыжку. Зашли всё-таки на заветную полянку, набрали всяких грибов, в том числе и мухоморчиков (стол украсить и от мышей противных).  

Наконец и милый дом!  

С распахнутой настежь дверью!  

?????????????  

Первый строго спросил:  

- Ну, и кто сегодня последним уходил?! Почему двери не заперты? Этак заходи, кто хочешь, бери, что хочешь!  

Четвёртый в унисон со своим желудком закричал:  

- Не виноватый я! Запер, как положено! Что ж это, братцы: чуть что – сразу я виноват?!  

Второй, самый расчетливый, сказал, подумав:  

- А может, там медведь? Пусть Четвёртый посмотрит, раз дежурит сегодня!  

Четвёртый опять закричал (ох, не может он спокойно говорить!):  

- Опять я?! А если этот грызли загрызёт меня? Как хотите – не пойду!  

Так стояли, препирались, пока не выдержал Маленький. Нос за косяк дверной сунул, посмотрел одним глазком, понюхал.  

- Нет там никакого медведя… вроде бы.  

- Ну, другое дело тогда!  

Это Четвёртый рогатый сучок наперевес взял и за дверь шагнул. Не очень смело. Маленьким шажком. Спиной вперёд. C закрытыми глазами.  

Потом его минуту не слышно было.  

Потом он со страшным криком выскочил:  

- Братцы, да что же это?!...  

Тут уж все ломанулись.  

В домике было две комнаты: одна с очагом – столовая и гостиная одновременно, другая – спаленка. Мужики – они и есть мужики: посуда не мытая на столе с утра, веник посреди комнаты, стулья – который как…. Стоп! Стулья все опрокинуты, тарелки передвинуты, хлеба краюшка неполная на блюде лежала – пропала! И дверь в спаленку неплотно прикрыта! Заглянули (с опаской, конечно же). Крайние постели все переворошены, а на последней… девчонка рыжая сидит, глаза протирает. Ох, и грязная! Нечесаная! Сопля зелёная под носом.  

Третий (ну чего он всё бурчит-то?) выразился:  

- Чего-то девки к нам повадились! … Зачастили!  

Пятый, сентиментальный добряк по натуре, слезу пустил:  

- Бедненькая…. Неухоженная какая….  

Первый на правах старшего, сведя брови, но не грозно, а забавненько, хоть со строгостью в голосе, но опять не страшно, потому что голоса у гномов тоненькие, спросил:  

- Откуда, куда, зачем? Как звать – величать? Чья? Что надобно? Не слышишь, что ли, замарашка? Звать как, спрашиваю?  

- Машенька.  

- Эвон оно как, значит! Это ж оно, с точки зрения аспектов банальной эрудиции и инвариантного мышления, как же ж получается, что сущность с формой не коррелирует?  

Это Шестой «закрутил». Он не умнее прочих был, просто начитанный и память хорошая.  

Маленький высунулся было из-за спин, да его быстро назад запихали: нечего на срамоту такую смотреть! Правда и он пискнуть успел:  

- А Белоснежке ты кем приходишься?  

- Не знаю я никаких Белоснежек! Я сама по себе!  

Первый всё-таки разговор на себя «вырулил», чтобы авторитета не терять:  

- А чья будешь-то?  

- Бабкина я. Замуж хочу, а бабка не пущает, зар-р-раза! Убёгла я от неё! Всё бы ей только грядки полоть да полы скоблить. Доколе? Надоело!  

- Замуж? А лет-то тебе….  

- Четырнадцать уже! … Скоро! … Зимой! … Следующей!  

- Витенька, – елейным голосом произнёс Альберт Николаевич, – литератор хренов, ты что принёс? Тебе сегодня к восьми ноль – ноль что было велено сделать? Уволю, нафиг! Без выходного пособия уволю и обещаю, что больше ты работы у нас в городе не найдёшь!  

- Дак…. А чо? Нормальный сценарий! Ну, мелочи могу подработать, если хотите. Нормальный же сценарий. А? Альберт Николаевич? Хороший сценарий. Чо не так-то?  

- Витенька, мы чем, по-твоему занимаемся?  

- Ну, рекламой занимаемся.  

- Это мы, Витенька, занимаемся рекламой. А ты, полудурок, занимаешься фигнёй! Вместо работы! Тебе было велено написать сценарий для рекламы колготок! Мы что, семь гномов твоих в колготки оденем?! Мы всех их в колготки оденем! И пакетики на грудь вместо ордена! Сейчас скажу, чтобы и для тебя колготки приготовили! Ты у меня Машеньку свою сыграешь! В колготках на босу ногу!  

Костюмерша Эльвира, угадав в начавшихся криках за стеной очередной «гениальный ход» босса, срочно побежала звать «народ» в примерочную. Когда через полчаса красные от разговора Альберт Николаевич и Витенька вышли на съёмочную площадку, перед ними, как солдаты перед фельдмаршалом, «во фрунт», стояли семь гномов с розовыми щеками и носами, в красных полосатых «буратиновских» колпаках, разноцветных ярких кафтанчиках с пришпиленными упаковками от колготок и в колготках вместо нормальных гномовских штанишек. Альберт Николаевич, опешив, молча опустился на свой рабочий стул и впервые не смог произнести ни слова, только тыкал пальцем в направлении Витеньки и мычал. Догадливая Эльвирочка с улыбкой достала из-за спины легкомысленный сарафанчик, и ещё одни колготки. Для Витеньки.  

Вальяжный молодящийся коммерческий директор фирмы «Gard Incorporatid», источая аромат элитного парфюма и утреннего коньяка, гнусавил «по-великосветски»:  

- Альберт Николаевич! Ну, Альберт Николаевич! Мы, признаюсь, обратились именно к Вам в силу исключительно признательности Вашего таланта и умения нестандартно подходить к ситуациям. Но чтобы вот так…. Революционно. Непредсказуемо. Не ожидал!  

…Альберт Николаевич смущенно заёрзал в кресле. Собственно, вопросы революционности его сейчас занимали мало. Возьмёт ли заказчик материал?..  

- Нет, Альберт Николаевич! …Нет! …Вы, определённо, талант! Даже где-то гений рекламного дела! Да, мы берём это!  

- Пуся! Пуся, глянь, какая прелесть! Посмотри, какие они прозрачные! Пуся, ты когда-нибудь видел Машеньку с небритыми ногами? Я от смеха сейчас сдохну, Пуся! Пуся, ты не обращаешь на меня никакого внимания!  

- Ой, Вика, дорогая моя, я так устал! Дай мне минутку покоя! Нравится – купи! Что у тебя, бабусек нет? Возьми там, в кабинете. Бумажник в барсетке на столе. И капни мне виски. Льда не надо! Благодарю, дорогая!  

- Коля! Коля, проснись! Коля, ты мне на день рожденья те духи купил уже? И не покупай, Коля. Я колготки хочу. Коля, ты слышишь? Коля!!!  

Пока остальные копали картошечку, Шестой подобрался к низкому окошку и заглянул любопытным глазом в щёлочку между занавесками. Как раз напротив щелочки на экране телевизора семь гномов в дурацких женских колготках выталкивали из домика сопливую девчонку в таких же, как у них, колготках, а перед домиком на коне уже поджидал Принц. Тоже в колготках. По дороге домой гномы шумно обсуждали человеческую глупость, только второй рассудительно сказал:  

- Братцы, они же нас не видели никогда! Откуда им знать, что мы носим?  

…Наконец и милый дом!  

С распахнутой настежь дверью!  

?????????????  

Первый строго спросил:  

- Ну, и кто сегодня последним уходил?! Почему двери не заперты? Этак заходи, кто хочешь, бери, что хочешь!  

Четвёртый в унисон со своим желудком закричал:  

- Не виноватый я! Запер, как положено! Что ж это, братцы: чуть что – сразу я виноват?!...  

…Никто не виноват. Просто «жизнь такая»! Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь! Мысли и вещи. Глобальные идеи и отрасли промышленности. Страны и континенты. Народы, нации и … просто «электорат».  

А про гномов в этой суете – не каждый и догадывается. Маленькие они, и никто их не видит. Только если на телеэкранах, придуманных наспех, в дурацких колготках «на босу ногу»!