|
|
1.
Головы лысые, как колени –
голого черепа призрачны тени –
в мятых кепочках набекрень и
с харями полными тусклой лени.
2.
Этому быдлу ли переродиться?
Оно же души не имеет в принципе,
а значит и нечем ему смириться
с тем, что бывают иные лица
или другие оттенки кожи...
Пускай (слава богу!) не все похожи
на тех «патриотов» рябые рожи,
но время настало спросить построже.
Имеем право! У нас – гарант.
Тому гаранту сам черт не брат,
ему на выборах дал мандат
налогоплательщиков электорат.
3.
А всякие бывшие эти шпионы,
сидящие в нефти уже по погоны,
поправ человечьи и божьи законы,
в угоду – ни много, ни мало – Мамоны
любого готовые взгреть на лавэ,
пиаря гламурно себя по ТВ
(про то, как служили оне в КГБ
и как увлекаются группой «Любэ»), –
от фактов упрямо воротят харизму,
весьма тяготеют душой к реваншизму
и тупо ведут государство к фашизму!
4.
Никто не желает больших потрясений,
но речь – извините надрыв – о спасении,
поскольку за первый же месяц весенний
заметно прибавилось рож с облысением,
которыми всем намечаются вилы.
И хочется верить, что мы не дебилы,
что сможем, отыщем отвагу и силы
бороться с причинами этой бациллы,
и нас не достанет Адольф из могилы!
5.
И если в Отчизне легко, без затей
фашисты-погромщики разных мастей,
ничуть не боясь ни ментов, ни статей,
стреляют студентов и режут детей,
то поздно защиты искать у властей,
не то не сумеем собрать и костей.
6.
А дальше я буду звучать кровожадно,
но было бы, право, ей-богу отрадно
сгонять их – обритых – на Площадь по-стадно,
швырять на брусчатку, как в Мае – парадно;
а лучше, наверное, вешать публично
(готов приводить в исполнение лично)...
Конечно, завоет весь мир истерично:
«Не цивили-педо-и-гигиенично!»,
но мы через МИД их пошлем, как обычно –
продуманно, взвешенно, но неприлично.
7.
Поскольку – Империя, как ни крути.
Давно на своем самобытном пути,
и чтобы продолжить куда-то идти
придется себя адекватно вести.
Поэт
Поэт – чужой в своей стране,
Как и в любой другой.
Хоть на вершине, хоть на дне –
Он пария, изгой.
А у него достанет сил
Принять судьбу свою?
Судьбы своей он не просил
Плевал на жизнь в раю.
Не против всех, ни за кого.
Один, как перст всегда.
Как снег размоет и его
Истории вода.
Всем враг и никому не друг:
Так жить – великий страх!
Но хрустнет у кого-то вдруг
Песчинкой на зубах...
Я написала это сразу после прочтения условий конкурса. Не знаю почему.
Я ненавижу фашизм, но когда рядом стоят два слова «ненавижу» и «фашизм», то понимаю, что не далеко ушла.
Хорошо поэту и плохо фашисту. Они одинаково чувствуют свою никчемность, но по разному ее сублимируют.
В самой направленности конкурса видится два лика – один страха, озабоченности, другой «горячей» темы, пиара.
Мой дедушка по отцовской линии воевал во вторую мировую войну на стороне Германии против СССР. Я родилась в СССР и ненавижу фашизм. Значит я должна ненавидеть и своего деда?
Эти уроды в тяжелых берцах и с бритыми головами вмочат и меня, если я им попадусь в определенном месте в определенное время. Как мне защищаться? Вскидывать руку и гричать «Хайль...» Возможно так и сделаю, чтобы выжить. Они делают тоже самое.
фашисты в галстуках, одетые в хорошие костюмы, ездящие в шикарных автомобилях, имеющие достаточное образование или помошников с достаточным образованием, дают возможность неудачникам сублимировать свое изгойство в том, чтобы ненавидеть других. Они и нам, не бритым и и не обутым в берцы, такую возможность дают.
Он разый – этот фашизм. Свастика – это не его символ. Он и в чалме, он и с оседельцем на голове, он и с пейсами на висках, он в ковбойской шляпе и песенкой «Янки Дудль» – он многолик. Он везде, где есть те, кому некуда деться, и те, кто этим умеет пользоваться.
Фашистов не надо понимать, их надо уничтожать. Без ненависти и страха, как тараканов. Уничтожать, будучи бескопромиссным и начиначть надо не со скинхэдов, а с паспортных столов, поликлиник, школ, с собственного уродства, в конце-то концов. Уничтожать фашистов, не уничтожая людей.
Нам легче. Мы нашли свой путь самовыражения, мы наше недовольство направили не во вне, а внутрь себя, мы уже достаточно люди, чтобы не верить говнюкам, учащих нас жить с экранов телевизоров. А кто-то еще ищет. А кто-то нашел противоположное. Им – смерть и мне для этого даже делать ничего не надо – только быть собой и не говорить «Хайль...» Я нашла то, в чем я сильна.
Это обыкновенно.
Круговерть безымянных дорог,
Яд из ржавых измученных истин,
Дребезжанье напрасных тревог,
Одиночный испуганный выстрел.
Локоть рядом, как острый кинжал,
Обопрешься сильнее, и рана.
И игольчато-колющий жар
От холодной воды из-под крана.
Снов ночных опьяняющий бред,
Желтый месяц в объятьях колодца,
Острый запах чужих сигарет,
И восход близорукого солнца.
Страха липкий чернеющий взгляд,
Мелкий шрифт непрочитанной книги.
И фантазий бессмысленных ряд,
На гвоздях – позабытые лики.
Не хочу собирать витражи
Из осколков вчерашних признаний,
Находить в зеркалах миражи
Моих тайных ночных расставаний.
Разведи рыжеокий огонь,
Пусть он весело пляшет в камине.
Протяни мне навстречу ладонь,
И удача меня не покинет.
Водолаз Владимир славный
Очень скромный человек
Под водой сидит он тихо
Не тревожа никого
А на суше войны всяки
Революции различны
Провокации, теракты
Устрашения акты
Под водой же всё спокойно
Рыбы, водоросли, раки
Тишина благополучье
И Владимиру здесь лучше
Сядет он на дно морское
И газетку почитает
И никто ему не нужен
И ничем он не страдает.
Несмышленый журавлик
Мне качает опять головой.
Вместе выросли мы,
Обещанья счастливые слыша.
Мой бумажный кораблик
Уплывает в простор голубой...
Сбросив тяжесть зимы,
Летом небо становится выше...
Всё изменится летом.
И какой небывалый рассвет
Встречу я и уйду
По какой неизвестной дороге?
Лето станет ответом?
Или станет ненужен ответ?
Или я не найду
Ничего, по подобию многих?..
Уж сыта я зимою!
Пусть скорей запоют соловьи!
Что там будет дано?
И о чем мне мечтать станет поздно?
Всё равно жду его я,
Несмотря на сомненья свои,
Зная только одно –
Летом в реках купаются звезды...
Мечты нереальны,
Пусты ожиданья,
Но теплится все же надежда одна –
В минуту прощанья
Сказать: «До свиданья…»
И мучиться, ночь провожая без сна…
Какие терзанья
Твои обещанья
Приносят все мне в дни весенней поры…
И горько свиданье
Слезою молчанья
Прольется в момент этой дикой игры…
Не нужно леченья,
Прошу лишь прощенья
За эти слова безрассудства мои…
И вновь в воскресенье
Любви воскрешенье
На радость и счастье в улыбках зари…
Я о любви говорить не умею,
Как соловей своей майскою трелью,
Красочной вязью сплетая слова… –
Я лишь бурчу, как ночная сова,
Что неподвластна злословию Змея…
Скромно потупив влюбленные очи,
Я лишь скажу, что ты нужен мне очень,
Что без тебя здесь царит пустота,
И не понять, что же есть красота,
И холодны даже теплые ночи…
Крепко сожму твою сильную руку,
И, пережив бессловесную муку,
Я прошепчу: «Без тебя мир так пуст,
Как в день ноябрьский розовый куст…
Жизнь – как лебедушка в поисках друга…»
А что люблю – то промолвить не смею:
Щеки алеют, затем вдруг бледнеют…
Вдруг порвалась путеводная нить –
Я о любви не могу говорить…
Я о любви говорить не умею.
НА ДАЧЕ.
Ты с мокрой челкой после бани,
Блестя вишневыми глазами
Смеешься и горячий чай
Дымясь, в пузатой чашке стынет.
Еще секунда – вспомню имя,
Скажу чуть слышно невзначай,
Притронусь нежно к смуглой коже,
Ты улыбнешься, но чуть строже
И, полотенце развязав,
Смущенно и слегка жестоко
Оденешь тело в белый хлопок,
Стараясь не смотреть в глаза.
И я останусь недопонят.
Июльский дождь, спеша, догонит
Наш деревенский уголок,
И мы, как будто брат с сестрою,
Обнимемся – нас будет трое –
Я; ты и дождь у наших ног.
Конец! Смене рабочей.
Работник идёт домой,
Где ждёт его телевизор
Тёплый, цветной, родной.
Сядет работник в кресло
И переключит канал,
Увидит он передачи
И выпьет чая сто грамм.
Приятно сидеть на кровати
И телевизор смотреть.
Читать в газете программу
И потихоньку балдеть,
Жена принесёт арбузы,
Работник их поест.
Помоет ноги и руки
И снова захочет сесть,
Захочет и тут же сядет
На синий мягкий диван
И глядя в экран, задремлет
Незаметив этого сам.
Утром будильник звенящий
Скажет с женой – пора!
Пора на смену работник,
На завод к станку пора.
Мокры и темны снегопады весенние,
Деревья черны по утру –
Обещанной встречи я жду, как спасения,
И холодно мне на ветру.
Под низкое небо лучами нелепыми
Сочится рассеяный свет,
Тону в сером месиве снега ли, неба ли –
Конца ожиданию нет.
Затмение – темная сущность свидания,
И входит в тягучие сны,
Ветрами пронизанный зал ожидания
На грязном вокзале весны.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...810... ...820... ...830... ...840... 844 845 846 847 848 849 850 851 852 853 854 ...860... ...870... ...880... ...890...
|