|
|
Один побольше, другой поменьше!
Да кто их видел?
Пропали вещи, пропали вещи!
Шапка и шуба!
Так что ж стоите? Быстрей звоните,
Чего молчите?
Глупая баба.
Ну вот, схватили. Да те ли, те ли?
Ну что, узнали?
Вот этот тощий, а этот в теле.
Нет…не похоже.
Чего ж хотели, горячку гнали?
Вы опоздали.
А нынче стужа.
А нынче лисы, а нынче волки:
Темно и страшно.
Один другого, один другого
Больше и злее.
А ночи долги, и звезд осколки,
Смотрите, сколько!
- Ах, зря я, зря я.
Можно заново написать книгу,
сожженную однажды в гневе,
с начала, с первой страницы,
но только не до конца.
Вечность подвластна мигу,
только птицы легки в небе,
пролетят с фотографий лица,
но своего – не увидишь лица.
Можно заново обрести дружбу,
пропавшую в детстве когда-то,
с начала, с первой игрушки,
с конфеты – тайком, пополам,
только листва закружит
памятью у «автомата»,
и надежду последней "двушки"
страшно доверить напрасным гудкам.
Можно, вскрыв сердце , полюбить снова, –
странный способ избежать боли!
Останется ли шар целым,
если механик уйдет?
Кто последнего слова
лишит? иль сказать позволит?
Приходят рабочие сцены,
молча демонтируют небосвод.
Можно взять лодку и уплыть в море,
где на волнах тают тропинки,
где, помня последний ветер,
дремлют на дне корабли...
Можно ли при повторе
этюд сыграть без запинки?
Пишется книга, растут дети,
а телефонную будку снесли.
17.11.2006
Пятница тем
и отличаемся от
прочих дней,
что она придёт
именно в пятницу,
не в понедельник,
с его болтовнею о новой жизни,
что в пользу бедных,
ни во вторник,
попавшим меж прошлой и будущей
пятницами,
и, видимо, их стерегущий.
Ни в среду,
в день, что ни то, ни сё.
Горб недели.
(Неделя – арба, что пятницу и везет).
Ни в четверг,
то «червивый», то « чистый», –
не разберешь
даже способом первых чекистов.
Ни в субботу, которая для человека,
где венцом или стол или баня,
российская голая Мекка .
Ни, естественно, в воскресенье ,
когда после пьянки воскреснешь,
и мозаику дней,
отвернувшись к стене, в голове своей лепишь
и думаешь, –
сколько же можно
юлить, похохатывать, пятится?
И зачем,
если есть у меня драгоценная пятница?
Которая тем
и отличается от
дней, в которых к кому-то хожу,
что ко мне моя радость придёт,
мне на руки запрыгнет, обнимет, зажмурит глаза,-
и…
Ну что вы, ну что вы,
рассказывать дальше нельзя ...
Просыпаюсь счастливой в плену
Твоих теплых и нежных объятий
И привычно в глаза загляну,
Чтобы снова и снова понять их,
Чтоб увидеть любовь и рассвет
Глаз родных и согреться их светом,
Улыбнуться теплу их в ответ,
Словно солнышку ласковым летом.
В сотый раз я читаю в глазах
Ноты музыки пылких признаний,
Невозможно их слышать в словах,
Выше слов эта нить пониманий.
Нам казалось вот-вот начнётся гроза…
…Санитары тот час же связали глаза,
затворили нам уши и положили в холодную ванну,
чтобы мы не увидели, как небесную манну
санитары, а с ними врачи и сёстры,
а ещё легко-больные в халатах пёстрых
всю себе присвоили под грохот грома
от падения наземь зданий огромных,
в которые зачем-то попали молнии,
так, по крайней мере, мы с вами запомнили,
потому что врачи нам об этом поведали,
чтобы было о чём говорить за обедом ли,
или после отбоя в палатах…
Не всё ж про футбол, про жён, про зарплату,
про условия жизни, а вернее сказать – содержания…
Кроме мочи чего ещё бывает недержание?
Недержание чувств, недержание речи,
мы б всё это держали, да только нам нечем,
нечем крыть наших самок, а крыш черепица
нынче сорвана ветром и вещая птица
Гамаюн – прямо в душу глядит прямо с неба,
прямо так укоризненно, словно бы требует,
чтобы мы сквозь глазницы и рты замурованные
притвориться смогли абсолютно здоровыми
перед главным врачом и его заместителями,
и сумели бы стать всенародными мстителями:
уловимыми, глупыми и безопасными,
чтоб народ поминал нас былинами, баснями,
поговорками, песнями, оксиморонами…
…нам не кажется: это гроза с её громами
разразится сейчас над страной, над столицей,
над психически-не-излечимой больницей,
где сквозь окна видны наши бледные лица…
Вера, бегущая церкви, страшна для попов
Больше воинствующих атеистов –
С паствы своей, как с овец, состригают руно,
Чтоб иереев одеть, как артистов:
Ведь не пристало Ему – Патриарху всея
Матушки Русской Земли в рясе черной
Службу вести: вот приходят бояре-князья –
Клирик в одёжке стоит золочёной.
Церковь Христова крещёных, во все времена,
Ради наживы своей обирала…
Волю людскую – безбожно стерев имена –
Поработила… И думает: «Мало!..»
Без индульгенции прока в молении нет –
Звонкой монетой грехи отпускают…
И за последнее – рай обеспечен и свет…
Нет единения собранных в стаю…
Вера, бегущая церкви, страшна для попов –
В ней лицемерия нет перед небом
Ею влекомый предложишь ночлег свой и кров
Путнику; с нищим поделишься хлебом…
С честью отвергнув молитву, как форму мольбы,
Службу – как пытку, обряды – как глупость,
Время не тратишь на праздность церковной гульбы –
Ты не приемлешь невежества грубость…
С верой – силён, а без церкви – свободен идёшь,
Жизненный путь совершаешь ты смело…
И, незнакомый с понятием подлости «Ложь»,
Предпочитаешь словам делать дело.
Кто-то стучится в мое окно:
Мамочка, помоги.
Вижу кафтан, а с ним заодно –
Чёрные сапоги.
Вижу чердак и какой-то мрак,
Вижу лицо в огне,
Вижу кулак и «Андрей – дурак» –
Птица хрипит в окне.
У птицы синий с красным кафтан
И, вроде, туберкулез.
А у моей любви сарафан
С узором из красных роз.
Моя любовь у колен сидит,
На ладошку себе глядит.
Шарик стеклянный на ней лежит,
Бледным огнем горит.
Бедная птица, умри, умри,
Ты смертельно больна.
Ты слишком долго сидела внутри
Шарика у окна.
Бледный сжирает тебя огонь,
Мамочка, это тиф?
Ты полетишь, если это сон?
Мама, лети, лети!
Любовь моя, это жизнь моя
Летит, не закрыв окно.
За чёрные птицей летит моря…
Ладошкой в мою ладонь:
А в шарике гроб и какой-то стук.
В шарике зло и мрак.
- Что ты дала мне, мой милый друг?
- Это твоё, дурак.
Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед,
Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет.
"История государства Российского
от Гостомысла до Тимашева"
А. К. Толстой
I
У храма православного,
Василия Блаженного,
юродствует старик.
Перед толпой глазеющей,
c очами – Аввакума,
безумен и велик.
- Услышьте меня, граждане!
Внимайте люди добрые!
Чтоб на Руси не строилось,
выходит место лобное!
Все беды наши лютые,
от лжи и раболепия.
Перед царями добрыми.
Вождями суемудрыми,
и горе-президентами,
закону неподсудными.
Мой дед – поверил Ленину,
товарищу и гению.
Дед в догмах большевизма,
изъяны – не искал.
Но органы Дзержинского,
отбили деду органы.
И ленинизм на практике,
с теорией – совпал.
А я поверил – Сталину,
учителю и Каину,
хотя и срок, намеряли,
и к стенке дважды ставили.
Карайте меня, граждане,
без – капли сожаления!
За веру – раболепную,
я жажду искупления.
Не стою я прощения!
Отечеству – на пагубу,
не раскусил Лаврентия,
ЯгОду, ЯгОду или Ягоду.
Не разглядел – Ежова – я,
хоть был в колючих лапах.
И жизнь – была – ежовая,
по тюрьмам, да этапам.
За то – что верил – истово,
Хрущёву с коммунистами,
гонялся – за Америкой,
за то, что не догнал.
Судите, люди добрые.
Карайте меня, граждане!
Хрущёв – в Новочеркасске,
рабочих – расстрелял.
За то – что верил Брежневу!
Тот был похуже – прежнего.
Он “Солнцедаром” спаивал,
рабочих и крестьян.
Тащите – меня – граждане,
на место – место лобное,
за путч в Чехословакии,
и за, и за Афганистан!
Черненко и Андропову,
мы по привычке хлопали.
Но слёзы по усопшим,
никто уже – не лил.
И духом мы воспрянули,
(я думаю – не спьяну ли),
когда пришел напрасный,
ущербный Михаил.
Ему – как – перестройщику,
к речам порожним слабому,
мы – до мозолей хлопали,
с детишками да бабами.
Ещё бы! Прост, как репа,
ставропольский акцент.
Меня бы раболепного,
четвертовать бы надобно,
за Карабах, Чернобыль,
литовский телецентр!
За то, что верил Ельцину,
с семьей и олигархами,
за сговор, в Белоруссии,
с партийными монархами.
За кровь чеченской бойни,
калек – калек, и матерей,
за то, что в демократию,
пришли мы без вещей.
Карайте меня, граждане,
без капли – сожаления!
За веру в демократию,
я жажду, искупления.
Чего только не сделает,
политик – во – хмелю:
не спустится по трапу,
подаст бандиту – лапу.
И спляшет – на потеху,
народам разных стран,
цыганочку, семёновну,
лезгинку и кан-кан.
Избрался – закодируйся,
и, с четверенек – встань,
а то пропьёшь по пьяни,
Курилы и Рязань.
Не Ельцину-Распутину,
я – доверяю – Путину.
По правде и по сути он,
за наш – честной – народ.
Он, Минин и Пожарский,
спасители – России.
Родной Земли,
оплот.
Для – истинного – блага.
На рубеже форпоста.
Он строит – Миру,
Эру – без войн,
и холокоста.
Димитрия Медведева,
Россия не – заметила,
хотя он, имитировал,
с коррупцией войну.
При нём всё усугубилось,
и стало – ниже, плинтуса.
Что обещал, не выполнил.
Но, поднимал волну.
К реформам мы привычные,
ещё с времён опричнины.
С высокой колокольни,
гудит – пустая медь.
Судите, люди добрые!
Карайте меня, граждане!
Мне криминал с коррупцией,
веками – никогда – не одолеть.
Услышьте меня, граждане!
Внимайте – люди добрые!
Чтоб на Руси не строилось,
выходит – место лобное.
II
У храма православного,
Василия Блаженного,
перед толпой глазеющей,
юродствует старик.
Такой же, как Василий,
но только без вериг.
Юродствует и кается,
в чём виноват, в чём нет,
за хищный век двадцатый,
и двадцать первый век.
У места, места лобного,
у храма – на крови,
кричит, не докричится,
до Родины-земли.
Куда ему! Пророки,
кричали – не смогли.
Его не слышат рядом,
тем более – вдали.
Страдает и,
безмолвствует,
блаженная страна.
Вокруг неё великая,
Российская – стена.
Наполеоны, гитлеры,
ей – вечной – нипочём.
Народ готов, за Родину,
лечь в стену – кирпичом.
Внутри страны кондовая,
беда – нам застит свет:
«Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет».
III
И всё-таки услышали,
безумца – люди добрые.
В цивильном, но не хилые,
а статуеподобные.
И пригласили вежливо,
в служебное – авто:
- Поедем, дед,
в больницу.
там чисто,
и светло.
___
Не-е-е-ет!
Никуда – я не поеду.
Не нужен мне – казённый дом.
Мой дом – Отечество, Россия!
Я, не отдам его – на слом.
Я – Ванька-встанька,
слишком – долго,
прикидывался,
дураком.
Под одеялом движется река.
Ты спишь то медленнее, то быстрее.
Но нет конца зеленым берегам –
Как нету дна у вдавленной постели.
А я сижу на самом на краю
И повторяю: "Господи помилуй
Все то, что до конца не полюблю,
Что проплывает по теченью мимо..."
Когда я старым стану мальчиком,
Я подойду к усталой девочке,
Скажу: ты помнишь, мы по-прежнему
Друг друга любим, что желать ещё?
Уходят по делам товарищи,
И свет горит все тише, ласковей.
Ты хочешь отдохнуть? Пожалуйста.
Я научился светлой нежности.
Когда уснёшь ты, будет многое,
И самым важным станет малое.
Я это малое к груди прижму,
Как лист осенний, как спасение.
Всё то, что было, окружало нас,
Заключено в прозрачной капельке
И исчезать не собирается,
Хотя – вот-вот сорвётся вниз...
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...760... ...770... ...780... 787 788 789 790 791 792 793 794 795 796 797 ...800... ...810... ...820... ...830... ...840... ...850...
|