|
|
Очарованность линий
и страстный азарт ремесла.
Филигранность скульптур –
достояние вечного Рима...
Той же силой любви,
что когда-то его вознесла,
фресок смешаны краски
божественно-неповторимо...
Что с того, что художник
при жизни уже знаменит?
Всё богатство –
каррарского мрамора глыба,
и только...
Но рождённый из муки и радости
гордый Давид –
вот прекрасный итог,
остальное...
лишь пыль и осколки.
Архитектор, поэт,
рисовальщик от Бога... но как
он стремился ваять,
как любил светлый глянцевый мрамор...
И мечты оживали скульптурами
в сильных руках,
становясь навсегда
украшением улиц и храмов.
До последней черты –
гениальная точность резца.
До глубоких седин –
гениальная искренность чувства.
Вдохновенный и каторжный труд.
Одержимость творца.
День и ночь,
жизнь и смерть –
на алтарь мирового искусства.
Я снимаю с пальца кольцо,
Обвожу и рисую лицо.
А за синим окном туман:
Притаился там дон Хуан.
Я ласкаю лицо пером.
На крыльце – Хуан с топором.
Злая ревность клокочет в нём.
Я бумагу держу над огнём,
И пылает мое лицо.
Я один. И молчит крыльцо.
I
Порой обидеться так хочется,
В предчувствье слез прикрыть глаза,
Замкнуться в гордом одиночестве…
Ах, как сладка подчас слеза!
II
От слез глаза всплывают на поверхность,
Как шар воздушный в синих небесах.
Откуда эта четкость, эта резкость
И в зрении, и в мыслях, и в словах?
Так снежной шапкою прогнутые деревья
Вдруг распрямляются, излив свой груз капелью.
III
Ты поплачь и все пойми
И не требуй состраданья,
Может, станут эти дни
Днями нового призванья.
Может, станет эта боль
Новой радости порукой,
Станет слез пролитых соль
Лучшим снадобьем от муки.
Ну, так что ж... Объявляю безвременье
за бестактность в изысках материи,
выбиваясь из тлена, из времени
в непонятное дело – в мистерии.
Это странная стерва – Поэзия
от измотанных знаков и рифм...
И быть может не зря столько грезил я
ненасытностью сказочных нимф.
Будто в будущем радость увидел,
соскочив из кабальных оков,
убежал, никого не обидел,
распрощался – и был таков...
Словно в тайном пожил и нарвался
на изысканность выжженных слов,
и по страстной игре напитался
энергетикой сказочных снов.
Не прощу тебя, девка Поэзия,
за осознанность таинства рифм
и за то, что с тобой столько грезил я
ненасытностью ласковых нимф...
На рубеже веков, меняя слог,
История диктует эпиграммы.
Сарказм велик, безжалостен, жесток.
И режут смысл частушечные гаммы.
Всё высмеять, толпою в постмодерн.
Амбре для чувств – фекалии искусства.
Но где-то там уже сбирает терн
Тот новый бог, что улыбнётся грустно.
Смотря на наши бренные дела,
Подправит мягко, не меняя сути,
Окажется, что сажа та бела.
А постмодерн? Он только лужа ртути.
" – Горе – это процесс"
из фильма "analize that"
…стихи пишутся или записываются?..
стада пасутся или запасаются?..
от стыда как спасаются?..
что-то пишут?..
или несут?
чепуху?..
или гордо поднятую голову?..
если всё-таки будет суд
он поделит имущество поровну?
имущество всегда делится пополам,
а вот состояние – более причудливым образом.
для вычислений
некоторые даже пользуются компасом,
имея, на всякий случай,
в кармане секстант…
вы сказали «секс», ma tante?..
но ведь он-то и был
причиной сегодняшнего процесса…
судебного?..
или превращения вполне заурядного интереса
в заинтересованность, влюблённость,
а там и в любовь-страсть…
какое всё это имеет отношение
к заслуженной старости?..
или к маразму,
в который все мы собираемся впасть…
что нам тогда останется?..
смертью храбрых,
но чокнутых пасть?..
или всё же стада изобильные смирно пасти,
запасая провизию на зиму,
чтобы жизни спасти
от напасти
себя потерявшего разума,
от которого только и ждать,
что стихов неразборчивых записи…
…при посредстве азота и времени закиси
они могут историей стать.
Происходит то, что не ждали сами.
Эта тварь упирается в дно рогами
И везде выключает свет.
И обратной дороги нет – и что же:
Как тебя звали? Андрей? Серёжа?
Но обратной дороги нет.
Надевая мысленный полушубок,
Ты идешь во тьму, и уже – без шуток
Обреченность лицо сожмёт.
Позвони, быть может, тебя услышат.
Но во что звонить? И шаги всё тише.
Ты растаял, упал и вот –
Всё не так уж плохо на самом деле,
Безголосые птицы опять взлетели.
И повсюду лежащий свет.
Подойди к нему, зачерпни в ладони:
Это отчий дом, это мир твой – вспомни.
(И обратной дороги нет.)
Пыль на лампе,
пыль на стуле,
паутины
на углах –
вдруг прозрел я,
словно пуля
просвистела
впопыхах.
В чём же дело,
в чём загадка?
Чтобы ясно
стало вам:
мне сосед
принёс тетрадку,
в ней слова:
«шерше ля фам».
Вспоминается
автобус
полуполный.
В нём стоишь
ты,
твой незнакомый образ,
и тебя
не разглядишь.
По пути!
Я слов не знаю,
но слетает
ересь с губ.
Я свиданье
назначаю,
и должно быть,
вид мой глуп.
Послезавтра,
в восемь тридцать
возле дома
тридцать пять
что-то будет,
совершится,
если встретимся
опять.
То, что будет –
это тайна
и приятней
тайны нет,
ведь тетрадку
не случайно
мне принёс
вчера сосед.
В Новый год я буду смелым,
Сам к Алёнке поспешу,
И девчонку-королеву
Я на танец приглашу.
Только как её узнать-то?
Все в костюмах, маскарад –
Маски, шляпы, перья, платья…
Балу я уже не рад.
Вот и музыка, и танцы,
Только я совсем раскис.
Всем стараюсь улыбаться,
Тянет в круг меня Маркиз.
Я пытался увернуться,
Мне сейчас не до него,
Но Маркиз вдруг улыбнулся
Так знакомо и тепло.
У него усы и шляпа,
Добрых глаз голубизна…
Ах, какой же я растяпа,
Что Алёнку не узнал!
Моя нерождённая мать,
Как сложно сейчас умирать.
Как сложно одеться и выйти
На улицы сонной столицы.
Отец мой, пропащий, пропавший,
Когда-то внезапно уставший,
Носил ты меня на руках,
А руки текли в облаках.
И жизнь как будто вчера
Движенье свое начала.
Сажусь я в пустой вагон –
Уже переполнен он.
И в каждом движеньи лица
Я вижу и мать и отца,
Я вижу всё то, что ещё
На руки мои не сошло.
Моя нерождённая дочь,
Ты можешь, ты можешь помочь
Себя пересилить – и выйти
На улицы сонной столицы…
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...730... ...740... ...750... ...760... 766 767 768 769 770 771 772 773 774 775 776 ...780... ...790... ...800... ...810... ...820... ...850...
|