|
|
«…Светало. Арифмометр приснился,
Застрявший на тринадцатом слоне.»
«Что наша жизнь!» Абсент
...Мне снился дребезжащий перфоратор.
Уже темнело, вечерело, стыло.
Вопрос о бытие болтался так постыло
Меж «да» и «нет», меж «не было» и «было».
Затейливые дырочки дырявя
На ленте Мёбиуса, с Арлекином
Под слёзы сладкозвучного «Amore»
Судьба порхала. Брошена Мальвина.
Меж тем на море корабли тонули,
И чайки надрывались в громком плаче.
Да, этот хаос выглядел угрюмо.
Чужие слёзы ничего не значат.
Что жизнь моя? Да просто ловля ветра!
Твой Воланд улыбался: А – пустое!
Чу! Слышишь смех? Уж подана карета!
Но рекрутов манит теперь иное!
Нащупывая признаки бессмертья,
Вдоль по спине скользили две ладони.
Всё рушилось! И падал мир под плетью!
И застывал в предчувствии агоний.
Кошмаром ночь металась по Вселенной.
В ней билось сердце и рвалось на части.
Оно терзалось – в чем найти замену
Иссохшей жизни? Где дорога к счастью?
А здесь с ухмылкой рыжий Мефистофель
Протягивал сигару Берлиозу:
Лови мгновенье, им и наслаждайся!
К чему рыдать под вечные вопросы!
С рассветной хмарью сон сменился явью.
Вновь пасмурно и серо, скучновато…
Вопрос исчерпан. Гамлета сюда бы…
Но ржа изъела старый перфоратор…
Она разозлила его добела,
А потом, хлопнув дверью, ушла.
Каков Сальвадор, такова и Гала,
Такие вот, брат, дела...
У гитары – шесть струн, у него – две руки
Да бескрайнее поле тоски;
Ветер в поле колышет колосья-стихи,
А пальцы на струнах легки.
И случилась песня длиннее, чем ночь,
Печальней, чем смертный плач.
Говорят, искусство – искусный врач...
Нет, оно – жестокий палач...
На унылые звуки явились из тьмы
Белоглазые зрители снов,
Безоружные стражи вселенской тюрьмы,
И стада тонконогих слонов.
Трижды падал на землю стремительный дождь,
И четырежды – огненный снег,
Голоса шелестели: «...напрасно ты ждёшь...».
Неотчетливо, словно во сне,
Проступали на стенах янтарной росой
Слёзы брошенных и больных,
Звездопад хлестал наугад, по косой,
Застывая в сгустках стальных.
И спустился с небес, и влетел в окно
Восхитительно странный предмет.
Он подумал: «Ну вот, наконец и оно,
Нет, не зря я ждал столько лет...»
В этот миг она вдруг вернулась домой,
Как ни в чем ни бывало, вот так,
Со словами: «Ах боже мой, ну какой
Ты опять устроил бардак!»
И смахнула на пол рукой со стола
Серебро, янтарь и золу,
Равнодушно взглянув на осколки стекла,
Что как звёзды сверкали в углу.
Какова Гала, таков и Дали...
Он сидел в прошлогодней пыли,
А таинственный вестник небесной земли
Безвозвратно таял вдали...
:)
Не молод я и для своих детей…
Природа, ты к отцам несправедлива!
Не распознал своих я юных дней,
а вот уж дочь румяниться стыдливо,
а вот и сын – ершится и дерзит
и смотрит в даль, невидимую мною.
О, время, твой неведомый транзит,
уже проложен сквозь моё былое!
А дальше – больше... Больше, но того,
что будет мне ...всё меньше, меньше, меньше,-
любимых книг..., вина..., любимых женщин...
Мы все – тире меж ВСЁ и ...НИЧЕГО...
Что в теле ломота отвагою стучится в утро, когда избитые слова ложатся в тень жарой извечной
Как неестественный родник, наполнит утренним туманом, и смесь из зерен на устах, как грань истории прошедшей,
осколок будущего сна…
Как покоривший ил наносный, и старый и густой камыш сквозь монолог проросший…
и холодок растопленного дна… и диалог размокший…
Синий туман за крыльцом и, наверное,
В ста километрах, и дальше – туман.
Что ты задумалась, милая, скверная,
Не различающая обман?
Что ты задумала, вера несчастная?
Глянешь в окошко – а там – пустота:
Улица, небо, звезда безучастная.
Всё незначительная красота.
Что бы сказать? Половины не пройдено,
И, обернувшись, я вижу ещё
Мать молодую, качели и родину,
Птицу, садящуюся на плечо.
Знаю я всё ж, равнодушная, пылкая,
Сквозь расстояния и года
В теплой кровати, в подъезде с бутылкою –
Ты не обманывала никогда.
И никогда не уйдёт, не отступится
И не предаст (не предать, чего нет) –
Синий туман, безымянная улица,
Тихой звезды немигающий свет.
Опять штормит за окнами весна.
Давление меняется. Ночами
Приподнимается дневная пелена
И перед просветленными очами
Проходят женщины. Прозрачное, как спирт,
Струится время вспять, и постепенно
Они проходят, гордо и степенно,
И их приемлет трепетный эфир.
Одна из них – пришелица со звёзд.
Её глаза обращены в пространства
Неведомые. Струи светлых кос
И дивное нездешнее убранство
Блистательны и странны. Никогда
Не прикоснется к ней рука мужчины,
И в этом нет таинственной причины:
Для рук недосягаема звезда.
Другая взбалмошна, но дьявольски умна.
Красива? Нет, пожалуй, но смазлива
И ветренна, как быстрая волна
Речушки в дни весеннего разлива.
Но не проста. Мудрёною игрой
Увлечена превыше всех желаний,
И оттого-то во сто крат желанней
Тому, кто вовсе не её герой.
О третьей можно многое сказать.
Она и мать, и мудрая подруга,
Она могла бы быть женою друга
Или сестрой. Безмолвно ускользать
И прятаться за тягостной стеною
Законов совести, морали и судьбы,
Быть рядом и нигде, такой земною
И недоступной быть, увы, увы...
Четвертая капризна, как дитя,
И как дитя порою невозможна.
То движется наощупь осторожно,
То голову внезапно очертя
Бросается во тьму глухих раздоров,
То горько плачет, усмирив свой норов,
Но все напрасно. В этом вся беда.
Она проходит мимо навсегда.
Вот пятая идет сквозь чёрный мрак
Земного одиночества, в одеждах
Скрываюших лицо. Она – надежда
И безнадежность, истина и страх
Пред истиной, предчувствие беды
И жажда неизбежному свершиться.
Она себя как будто бы страшится.
Прошла, и ветер смел её следы.
Шестая предначертана судьбой,
Как крылья вдохновения – поэту,
Как невозможность быть зимою – лету,
И как влюбленным право на любовь.
Привычная, как воздух и вода,
И как вода и воздух неизбежна,
Она идет проста и безмятежна
И да пребудет в мире навсегда.
Седьмая...
За окном уже серо
И сыро. Дальний возглас электрички,
И ночь уже заключена в кавычки,
И выпадает лёгкое перо
Из рук. Будильник за стеною
Зовёт на труд неведомых жильцов...
В прозрачной тьме забрезжило лицо
И скрылось за дневною пеленою...
.
* * *
(Из драматической поэмы)
...Д о н К и х о т с трудом встает с постели, опускается на колени перед горящей в углу свечкой.
Входит А л ь д о н с а.
Д о н К и х о т (не замечая ее)
...Отпусти меня в лес, дай мне выйти еще к океану,
И не дай умереть мне в постели — дай рухнуть в ковыль
На бескрайних лугах, окаймляющих Гуадиану,
Иль — с коня на скаку меня сбрось в андалузскую пыль...
Поднимается с колен, берет кисть, смотрит на портрет.
...И скажу я своей Дульсинее, представ перед нею,
Что мой дух оставался бесстрашен и несокрушим —
Под дождем проливным ли в холодных лесах Пиренеев,
Или в снежных завалах крутых апеннинских вершин...
Слышится всхлипывание... Дон Кихот оборачивается, видит Альдонсу.
А л ь д о н с а :
...Стою тут, носом хлюпаю,
Смотрю, как вы хвораете...
(бросается к нему в ноги, плача)
...Простите меня глупую,
Сеньор, — не умирайте!..
Д о н К и х о т :
...Я не отверзну уст своих, сеньора,
И вас не стану слушать до тех пор,
Пока не встанете, не отведете взора
От — пылью всех дорог покрытых — шпор...
Альдонса в замешательстве смотрит на его босые ноги.
А л ь д о н с а :
...И поначалу если
Вас стукнуть и хотела,
Так потому, что влезли,
Все ж, не в свое вы дело...
...Но вот сейчас не спится —
И поняла, как есть:
Сеньор хотел вступиться
За эту... мою... честь...
...Вы — первый... мне попался...
Ведь в жизни моей... да...
За это не вступался
Никто и никогда...
...И, голову ломая,
Брожу вдоль частокола:
Что сделать бы могла я,
Сеньор, для вас, такого?..
...Могла б побыть у вас
До первого луча я?..
(смотрит выжидающе на Дон Кихота, затем, как бы предупреждая его ответ)
...Конечно, не сейчас —
Как только получшает...
...Не думайте, я — просто, —
Я так себя казню! —
С сеньора — нет вопроса! —
Я денег не возьму!..
Д о н К и х о т :
...Вы так открыты, так хороши...
И как, должно быть, я нелеп и страшен...
Я тронут до глубины души
Великодушием, сеньора, вашим...
К сожалению...
А л ь д о н с а :
...Я понимаю, сеньор, — с деревенщиной...
Д о н К и х о т :
...Дал обет я...
А л ь д о н с а :
...Со мною — неброской...
Д о н К и х о т :
...И не могу быть близок ни с одной другой женщиной,
Кроме Дульсинеи Тобосской...
Смотрит на портрет...
.
Мне приснилась река золотая:
Мягкий свет, достигающий дна,
На нехоженый берег, пылая,
За волной набегала волна.
Где пьют воду пугливые лани,
Где купает ежиха ежат –
В мелководье, снесенный на камни,
Мертвый рыцарь в доспехах лежал.
И с неясным тревожным томленьем
(Словно мягкий над бездной полет)
На пробитом причудливом шлеме
Робко имя прочел я свое.
На щите странный герб я увидел
И запомнил в деталях его.
Мне казалось, что я – мертвый рыцарь,
Что оттуда пол-шага всего...
Я проснулся с немой ностальгией.
По геральдике книги листал...
Но все были места то чужие,
Я же только свой город искал…
Иногда, из окошка трамвая
Вдруг блеснет, никому не видна,
В мутной дали река золотая,
Пламенеющая страна.
Дельфин
- Взирая на все человека изъяны,
Согласен, что предки его- обезьяны.
А если бы предками были дельфины,
То стали бы люди умны и едины.
Болотная черепаха
- Не имей кривые ноги
И морщинистую шею,
Я была бы, видят Боги,
На болоте топь-моделью.
Нехудо
- О, привет, дружище, ну,
Как живёшь?- Нехудо.
Потихонечку тяну.
- Молодец. Откуда?
Телевизор
- То весёлый я, то строгий.
Вся семья всегда мне рада.
Я- как друг четвероногий,
А выгуливать- не надо.
Сердит давно...
Бог на людей сердит давно,
А потому и строг:
Ведь слышит он от них одно:
« Дай, Бог! Дай, Бог! Дай. Бог! «
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...660... ...670... ...680... 689 690 691 692 693 694 695 696 697 698 699 ...700... ...710... ...720... ...730... ...740... ...750... ...800... ...850...
|
