ТЕРЗАНИЯ И СТРАСТИ МОЛОДОГО ПРИХОДЬКО 

- Моя метла – мое кредо! 

Посреди двора-колодца стояла тощая, изможденная пьянками, замызганная дворничиха и орала в окна, что есть сил. 

Приходько проснулся, выглянул во двор. 

- Прекрати орать! Шесть утра! – он выкрикнул обращение и скрылся в постели. 

- Вот уж нет! – доносилось с улицы. – Заткнуть меня решил. Да ты знаешь кто я? Маргарита я, понял, хе-хе? Это я утром мету. Мое кредо – метла и совок для мусора. 

Я профессионал! Понял? А ты кто? Индюк. А ночью я на ней летаю. Ха-ха-ха! Слыхал? Подонки вы все. И дети у вас мусорят безбожно. Аборт на вас всех и анафема! 

Дворничиха залилась хриплым смехом, переходящим в сухой кашель. 

А Приходько не спал. Сон перебило, хотелось в туалет, но не вставая. То есть, как это? 

Вот бы шланг протянуть от стиральной машинки… 

Он поворочался, встал и пошел. Сходил. Лёг опять. Ни в одном глазу сна. Вот, гадина! Успокоилась, прооралась, теперь шаркает ритмично метлой. Темп медленный. Ведьма. 

На потолке очень эротичная трещина. 

А Приходько – двадцать четыре года и он стесняется. 

И что? 

Он задумался, и решительно сбросил с себя одеяло. 

Трещина, конечно, хороша, спору нет. 

Но, ведь, надо что-то предпринимать. Иначе, так и помрешь с этой трещиной. 

Надо что-то живое поиметь. 

Он встал с кровати, задвинул ногой подальше стопку порнографических журналов и пошел пить сырые яйца. 

Сегодня или никогда. 

Но лучше сегодня. 

Он стал собираться на охоту. 

Мылся в душе долго, выливал на себя дезодорант, чистил зубы несколько раз, одевал чистое, стриг волосы в носу и тренировался улыбаться как мачо. 

Он и назвал себя Какмачо. Он теперь им был. 

Ух, держитесь, девоньки! 

Он все взял с собой, как надо: бутылку вина, штопор, два бокала, салфетку и пару шоколадок в кейс. И эти изделия на букву «п». Или еще их на «г» называют. Маргиналы. 

Вот их, этих скользких резинок, он очень стеснялся, брал брезгливо двумя пальчиками. 

Этакая дрянь… 

Довольный собою, стоял Какмачо у двери и все никак не выходил. 

Он ждал, чтобы прошли соседи. 

А они все хлопали дверьми, курили на лестнице, разговаривали. 

Он уже пол-часа стоит, как идиот, и прислушивается. 

Все! 

На выход! 

С силой толкнул дверь, решительно шагнул на лестницу. 

И тут же на него, озаряя мир своим небывалым декольте, налетела соседка Ленка, 

страшно невоздержанное существо двадцати одного года от роду. 

Приходько уставился на декольте и потерял дар речи. 

- Чё не так? – поинтересовалась Ленка и стала внимательно изучать свою грудь. – Ну?  

- А? – отошел от столбняка Приходько. 

- Нитка что ли? 

- Где? 

- Ну, куда ты смотришь. 

- Нет. 

- А что? Пятно? 

- Нет. Там ничего. Там только…то, что есть. 

- Ну, дурак, блин. Напугал меня. Я думала – там сопля какая-нибудь. Ты чё вырядился? 

- Я? Я сегодня Какмачо. Давай выпьем вина. 

- Двинулся? Алкаш? С утра? Я на работу иду, между прочим. Мачо-хохмачо. Ой, я не могу, хорошо, что пописила перед выходом. 

Ленка отодвинула Приходько и зашелестела кроссовками к выходу. 

Все. Ушла. На работу. 

Может, перенести все на выходные? 

Есть же трещина, в конце концов, не все уж так плохо. 

Слово «пописила» застряло в голове. 

Ох, Лена, Лена… 

Зачем ты ушла? 

Какмачо нелепо тащился по самой центральной улице города. 

Мимо шли одни только девушки и молодые женщины, все в соку, все гиперсексуальные 

бестии. В пирсинге, увешанные фенечками, накрашенные и нет: демонстративно только умытые и все. Разные. Приходько не видел ни трамваев, ни открытых люков, ни светофора на переходе. Он совсем не видел мужчин, детей и стариков. 

Зато каждый сосок, пробившийся нежным ростком под кофточкой, каждое декольте и очертания двигающейся, нежной…как бы это сказать…верхней задней части ног… 

Сводили его с ума! 

Ресницы, губы, кудри, челки, носики и ушки, а особенно – ножки разной длины и конструкции… 

Это все кружило его в ослепительном вальсе желания кого попало, только чтобы это была одна из них. Он готов был жениться на первой встречной, продать душу, заложить свой дом, сделаться рабом навеки. 

Но как? 

Как это сделать? 

Плакат, что ли повесить себе на шею и ходить? 

Они все спешат, летят, они недоступны. 

Но любой вопрос они скажут: «фи!». 

И это «фи» – убийственно. На него нечего ответить. Нужна наглость. 

А он куда-то пропала. Израсходовалась на трещину и порножурналы. 

Приходько свирепел от своей собственной никчемности. 

Но это не помогало. Уставший от внутренней борьбы, зашел он в скверик, и присел на 

пустую скамейку. 

- Идиот! – сказал, с выражением, сам себе. 

И закрыл глаза. 

Мысль крутилась в его голове, ходила по эллипсу, и он стал ее думать, чтобы успокоиться. 

Так прошло несколько минут. 

Внезапно в сознание вторгся очень тонкий, возбуждающий аромат, будто это пахли необыкновенно дорогие, виртуозно кем-то изготовленные в единичном экземпляре, духи… 

Приходько открыл глаза и боковым зрением отметил присутствие на скамейке иного существа. Он скосил глаза и увидел Её, это самое существо. С длинными лиловыми ногтями, в мини-юбочке, открывавшей ноги до самых бедер, с восхитительно красивой,  

помещавшейся в тонком белом джемпере, грудью, не обременённой никакими приспособлениями для придания ей формы, ибо она была само совершенство… 

Локоны падали на плечи и не видно было лица. 

Она читала книжку, и облизывала мороженое на палочке. 

И никого не видела вокруг. 

Приходько закосил глаза до предела, так что стало больно. 

Ангел…это была девушка-ангел, только крыльев ее не было видно из-за их прозрачности. 

Он почувствовал себя уродливым пенсионером, двадцатичетырехлетним старцем, так она оказалась хороша. Столбняк и косоглазие, вдвоем, обуяли бедного Какмачо. 

Тут девушка встряхнула кудрями и, почувствовав на себе взгляд, повернула к Приходько свое лицо… 

Пухлые, впитавшие сок вишни, губы, тонкий милый носик, красивые, бесподобные зеленые глаза смотрели на него с интересом и ужасом. Она медленно, не переставая изучать взглядом своего соседа по скамейке, положила в урну палочку от съеденного мороженого. 

-Что с вами? – спросила девушка у перекошенного Приходько. 

Слова застряли у того в голове. 

«Давайте выпьем, давайте выпьем!» – носилась в голове комета. 

- Э-э-ээ… – сказал Какмачо, и тут понял – в какой позе, в каком дурацком виде он находится. От этого он впал в паралич. Только стал улыбаться зачем-то, что лишь усугубляло и без того сложную ситуацию. 

- Вам скорую вызвать? – забеспокоилась девушка-ангел. 

- Да.. Нет. Да. То есть… – заговорил Приходько, терзаясь. Он мучительно подбирал конструкцию фразы, вдруг осенившей его. Он уже имел план в голове, вполне сносный, даже, наверное, действенный план, и тут… 

- Давайте выпьем! – брякнул в нем чужой, совершенно дурацкий внутренний голос.  

Слова вывалились из него, как ворованные груши из кармана, подводя черту под всеми его стараниями. Он сгорел, пропал, спалился – как придурковатый подросток.  

Девушка, вдруг перестала наклоняться к нему сочувственно, встала, поправила юбочку. 

- Я не пью, – сказала она с достоинством и как-то разочарованно, и удалилась. 

Какмачо хотел заплакать. 

Но Приходько показал ему кулак. 

В качестве лица, дежурного по мужеству сегодня. 

- Молчи, тварь, – сказал он сам себе, закусил губу и пошел – куда глаза глядят. 

Вскоре оказалось, что глаза его глядели на общественную баню №5. 

Так гласила вывеска на той стороне узкой улочки. 

Из бани вышли две завернутые в большие полотенца мясистые тетки и стали курить. 

Приходько смотрел на них без интереса, а они, напротив, увидев его на другой стороне улицы, стали кокетничать. Одна даже задрала повыше полотенце, обнажив красный распаренный окорок. Приходько медленно вычислял – сколько килограммов мяса на двоих находится, примерно, в этих тетках, а те вошли в раж, и стали делать ему какие-то нелепые знаки. Рядом с Приходько остановился милиционер и стал тоже наблюдать за тетками. 

Тогда Какмачо опустил голову и побрел в конец улицы. 

Там был кинотеатр, и стоило туда пойти, раз ничего не выходит, и напиться там. 

Приходько изучил афишу и понял, что совсем скоро будет неплохой, вроде бы, фильмец,  

в общем, надо идти, покупать билет. Один билет в кино. Какая нелепость… 

Глаза его оторвались от асфальта, и он побрел покорно к двери. 

Почти уже зайдя вовнутрь, остановился, и сделал шаг назад. 

В сознании отпечаталось мелькнувшее справа светлое мятое платье, одиноко маячившее у колонны. 

Это была худенькая молодая особа, с мелкой грудью и большими грустными глазами. 

- Идем в кино? – спросил ее обреченный Приходько. 

- Идем, – ответила девушка. 

- Так… пошли? – недоверчиво спросил он ее. 

- Давай на другой фильм, а? – девушка сморщилась, показывая – как она не хочет идти на этот. 

- Этот хороший, – возразил он, – А следующий – отстой какой-то. 

- Я люблю отстой, – загорелась девушка, – Пойдем на отстой? 

- Ладно, – не стал возражать Приходько, и повел девушку в буфет. 

- Ты что будешь? – спросил он свою неожиданную спутницу. 

- Всё буду, – скромно ответила девушка. – Бери все. 

Какмачо опять пришел в чувство и стал набирать всё, поглядывая в сторону незнакомки. 

Но она не подавала никаких знаков, чтобы остановить его. Он взял три подноса разной еды, шампанское и шоколад.  

Все происходило молча. Приходько смотрел на девушку, а она ела. 

Она ела медленно, но очень основательно, и постепенно справилась почти со всем, что он 

ей принес, великодушно разрешив ему доесть некоторые, ею не съеденные продукты. 

Потом они пили шампанское, болтали о чем-то отвлеченном, бегали попеременно в туалет, и, в общем, было странно и весело. 

Незаметно подошло время сеанса. 

Тогда они зашли в зал, сели подальше и стали смотреть отстой. 

Это был хороший отстой, настоящий. Девушка должна была им удовлетвориться. 

Она увлечено уставилась на экран, а Приходько, неожиданно для себя, положил руку на 

спинку ее стула, получалось – ей на плечо.  

Она не реагировала. 

Тогда он спустил ладонь ниже и положил всю пятерню ей на грудь. 

Его новоиспеченная подруга продолжала смотреть отстой. 

Приходько набрался наглости и слегка пожамкал девушке грудь.  

Она на него посмотрела. 

Какмачо как ветром сдуло! Он испугался, быстро убрал руку и со страху выпалил свою дежурную фразу: – Давай выпьем! 

- А у тебя есть? – восхитилась девушка его необыкновенной запасливостью. 

- Конечно, – вернулся обратно трусливый Какмачо. 

Он вынул бутылку, штопор, фужеры… 

Девушка с изумлением глядела на такой потрясающий сервис. 

Они пили, перешептывались, совсем не смотрели на экран, и, скоро, выпили всё. 

Прекрасная незнакомка закатила глаза от удовольствия и положила свою маленькую, 

нежную головку на тело Приходько. 

Она взяла своей рукой его руку, вернула ее на свое плечо, а его ладонь подтянула и пристроила к себе на грудь. 

Какмачо просто обомлел. И остолбенел опять. Тогда девушка взяла его стеснительную ладошку и ею назидательно пожамкала себе грудь, показывая, таким образом, что она совершенно не против такого процесса. 

Приходько воспарил! 

Он сидел, счастливый от такой сумасшедшей близости, сдавливал доступную теперь ему маленькую, но настоящую, вовсе не резиновую грудь и мечтал. 

Мечтал о том, что женится на девушке, что будет ее кормить, и она будет не такой плоской, и что грудь тоже может вырасти, это бывает. И любовь. Еще будет любовь… 

Свет в зале уже зажгли. 

Служительница кинотеатра растолкала Приходько, уснувшего под воздействием вина, 

мечтаний и раннего подъема сегодня. 

Девушки рядом не было. 

Он кинулся на улицу. 

Вот дурак! 

Надо же было так – уснуть, а она обиделась и ушла. И как ее зовут, он ведь так и не спросил! Так было хорошо, так было замечательно…и вдруг такой стыд-позор. 

Вот же осел… 

Приходько сел на бордюр, и стал думать о том, что девушка обижена на него и ее надо, как-то, найти.  

Потом он стал шарить по себе руками. 

Сидел и лапал сам себя. Со стороны так выглядело. Еще лез в свой кейс зачем-то. 

Потом Приходько устал и поник головой, демонстрируя фигуру бесполезности. 

Портмоне ушло вместе с девушкой. 

Оно с ней подружилось. 

Животная печаль навалилась. 

Хотелось повыть немного, совсем тихо, чуть-чуть и он завыл легким комариком. 

К нему подошла чернобровая, с усами на верхней губе, девица, замотанная в хиджаб и сказала: – Отдохнуть не желаете? 

- Я уже отдохнул, – сообщил ей Приходько. 

- Недорого. Сто рублей всего, – настаивала барышня. 

- Нету ста рублей, – ответил он ей, и девица презрительно отошла.  

Тут же объявилась эффектная проститутка, вся в косметике и стразах, с ног до головы. 

Только что лампочками не мигала. 

- Идем, утешу, – пожалела она его, сидящего на бордюре. 

- Денег нет, – мотнул головой Приходько. 

Проститутка расстегнула блузку и показала ему сначала одну грудь, а потом другую. 

- Вот, – сказала она, – Это бесплатно, гуманитарная помощь. 

И ушла, покачивая бедром . 

Время тянулось жвачкой, дело шло к вечеру и полному фиаско. 

Приходько скрипел зубами, чтобы не заплакать, и все ждал Какмачо. 

Куда он свинтил, гад позорный? 

Как шухер – так в кусты бежит. Сволочь, а не друг. 

Тут внутри него что-то зашевелилось, задергалось. Все ясно, подумал он: это припёрся, таки, «добрый ангел» его, с советами и пожеланиями. Умник – задним умом… 

Со стороны все выглядело так, что сидит на бордюре сумасшедший Приходько и разговаривает сам с собой. На самом деле, он и Какмачо решали один весьма важный вопрос. В жарком споре то и дело слышались слова «электричка», «сарай» и странное для этих мест имя: Летиция. Какмачо наседал, призывая к действию. Приходько возражал, 

произнося слово «грех», статья за совращение, на что его внутренний голос не без основания возражал, что все в грехе погрязли, и если еще один вываляется, так этого ровным счетом никто не заметит. 

Через пару минут, решительный Приходько, молча и яростно шагал по направлению к вокзалу. Станция находилась всего в пятнадцати минутах езды. Затем, надо было подняться на гору и пройти к окраине деревеньки, к последнему дому: полусгнившей, покосившейся на бок избенке, где жила старуха, лет под девяносто. 

Она ни на что не реагировала, очевидно, находясь где-то на полпути между этим и тем светом. Вот туда он и направился. Вместе с другом Какмачо. 

Солнце постепенно клонилось к закату, Приходько шел по косогору и уже видел издали 

и ветхую избенку, и сарай рядом с ней. Он видел, как мелькнуло в подсолнухах белое пятнышко, как метнулось оно внутрь сарая, едва завидев его издали. Она, узнала его…проказница…Летиция… 

Он уже подходил, часто дыша, к полуоткрытой двери. 

Внутри сарая было тихо, но он знал, он чувствовал: она здесь. 

- Летиция, детка… – позвал он дрогнувшим голосом. Ответа не было. 

Приходько смело шагнул в темное пространство сарая, подошел к небольшому сеновалу и глянул туда. Она – здесь. Юная бесстыдница.Она ждала его. Отбросив в сторону кейс, он стал подходить, улыбаясь, стараясь не спугнуть неловким движением, готовя себя и ее к неизбежному. 

- Летиция… – прошептал Приходько, опустился на колени и посмотрел ей в глаза нежно и 

с нескрываемым желанием. Она смотрела на него прямо, не пряча взор, зная – что сейчас произойдет. Она потакала ему, звала, ах, чертовка… 

Не помня себя от страсти, Приходько подполз ближе к своей возлюбленной и вдруг, без ласк, без лишних разговоров кинулся на нее и вмиг овладел, как карась на удочке трепеща от вожделения.  

Он двигался, вскрикивал, какие-то белые тени скакали вокруг, все слилось в огонь и туман, будто рассудок его окончательно помутился… 

Приходько обнаружил себя, спустя немалое время, сидящим у стены сарая. 

Летиция не ушла. Она была здесь, рядом. Глядела на него с укором и любопытством. 

Он знал: проказница любит его, а значит, не продаст, не выболтает, не откроет их ужасную тайну. Внезапно, ему стало ослепительно стыдно за себя, за этот содом, за поступок, достойный тюрьмы, сумы и еще черт знает чего, за это адское совращение…  

Он вскочил, поддернул на себе одежду и, схватив кейс, бросился к выходу. 

Он бы так и выбежал, не взглянув, не сказав ни слова… 

Но волшебная сила любви не дала уйти так просто. Она схватила его за шкирку, остановила в дверях сарая и заставила оглянуться. 

Его трясло мелкой дрожью, сердце не билось, а тарахтело как одноцилиндровый мотор. 

- Летиция…- прошептал он, сдерживая слезы. – Ангел мой…прощай… 

И вздрогнул, натурально – содрогнулся весь от избытка переполнявших его чувств. 

- Ме-ке-ке! – ответила ему коза. 

© Джед 

29.11.2009 

ДАША 

Обычно я приходил на работу под вечер, за час до начала занятий. Теперь же, готовясь к новым курсам, начал приходить по утрам. Никто, конечно, не мешал мне заниматься дома, но душа требовала перемены обстановки. Зимой утро на УКП, как я уже говорил, начиналось с печек. И вот, явив¬шись однажды часов в 10, обнаружил вместо Глафиры молодую и очень ми¬лую женщину интеллигентного облика со шваброй в руках. Спортивные брючки и обтягивающий свитерок подчеркивали то, что неженатые мужчины подмечают в первую очередь. На мгновение мне даже показалось, что это Ольга. Я даже успел вздрогнуть, но кроме роста и фигуры ничего общего. 

Одна печь уже гудела, полы везде были вымыты, и даже стекла внутренней двери сверкали. Оказалось, Глафира заболела. На мою память такого еще не случалось. А Даша снимала у нее комнату, где проживала с маленьким сынишкой. Она – учительница младших классов. Глафира просила подменить, потому что на улице –20°С и продолжает холодать. В таких условиях и впрямь, если не начать топить с утра, то к вечеру и занятия можно сорвать. 

Язык ее подтверждал не просто образованность, но и определенную культуру, которую от преподавательниц начальных классов порой и не ждешь. Так мы познакомились с Дашей. Через пару дней не только освоились, но даже подружились. Закончив убирать, она садилась за тетрадки. К полудню мы чаевничали и болтали на разные темы. Потом она убегала на занятия. Как–то я спросил:  

– Куда тебя направили по распределению?  

Оказалось, в деревню недалеко от нас. 

– И как это ты одна с маленьким ребенком? 

– Очень нелегко. Мама тайно от отца немного денег присылала, а то бы просто не прожить. 

– Должен признаться, что в первый же вечер допросил свою Ниловну, но та божилась, что к появлению Даши не причастна и уже на следующий вечер сделала мне подробный доклад. Оказывается, Даша против воли родителей в 20 лет вышла замуж. Отец – помощник прокурора района, выставил ее из до-ма, так что пришлось ей обитать у бабушки. Мужа через пару месяцев выгнала, и он где–то растворился. Сына родила и уехала с ним в деревню по распределению. Вот такие еще сохранились у нас нравы! Такие характеры! 

Я изобразил наивность и спросил, а как другие выживают в таких условиях?  

– У них хозяйство, свои дома, а мне приходилось все покупать! Да еще и за квартиру платить. 

– И на что там только мужчины смотрели? Такая молодая и симпатичная! 

– В этом смысле тоже не легко приходилось. Если бы только смотрели! По всякому бывало. Иногда очень даже нелегкие ситуации. Нравы, знаете, простые. Раз одна, да еще и с ребенком, то значит все можно. Отбилась, однако. Помогало еще и то, что мужчины там очень малосимпатичные. И пьют ужасно. Я потому сюда и перебралась. Здесь все же город!  

– Но почему не домой? И как это Ваши родители без внука? 

– Мама приезжала один раз. Ужасалась. Но куда я денусь с ребенком? Жить с ними ни за что не стану. 

Тон, которым это было сказано, отражал изрядную твердость характера. Но она перевела разговор на меня.  

– Вот и Ваша жена с Вами не живет! Тоже мается, наверное! Что Вы не поделили? Ведь не могла она просто так ни с того, ни с сего уйти к другому?  

Не стоило исповедоваться малознакомому человеку, но я не удержался. 

– Этот ее уход и для меня загадка. Жили мы с ней очень хорошо! Как говорит¬ся, душа в душу. Но случается же так: была любовь, да вся вышла! Влюбилась в другого. Не такой уж редкостный случай!. 

– Но он же старик против Вас! – воскликнула она, демонстрируя изрядную осведомленность в моих сугубо, как я думал, личных делах.  

– Конечно, возраст – это существенно в таких вопросах, но есть же и другие человеческие качества! Мужское обаяние, положение в обществе, новизна ситуации, наконец! 

– Но и Вы ведь такой видный мужчина и с образованием, и с положением! И потом – дети же!  

Я засмеялся. 

– Даша, Вы, как мне говорили, литфак заканчивали. Вспомните литературную классику! Все это описано многократно. В большинстве книг чуть ли не весь сюжет вертится вокруг отношений, между мужчинами и женщинами! Любовь! Сердцу не прикажешь! И так далее. 

– Ну, раз любовь, а потом? Ведь с мальчишкой связалась! Тут уж ни положения, ни обаяния!  

Так! Значить всё известно всем и со всеми подробностя-ми. Ну–ну! 

– Даша, но ведь надо от факта идти! Неприятно, да что поделаешь! 

– Вы встречаетесь с ней? 

– Редко. Иногда езжу в город дочурку понянчить. 

– И как Вы с ней? 

– Да никак. Она же еще раньше развелась со мной. У нее теперь своя жизнь у меня своя. Кроме детей нас ничего не связывает. 

Помолчали. 

– Ну, разоткровенничался я с тобой! 

– Вам неприятно, что со мной? 

– Да нет, но судя по всему, все это давно всем известно.  

Она засмеялась. 

– Все женщины за Вас переживают и Ольгу Вашу ругают по всякому. Гово¬рят, я на нее похожа. 

– Немного есть. Но только ростом, фигурой и, пожалуй, твердостью харак¬тера.  

Ей пора уже было уходить. 

На следующий день на работу не пришел никто – ни Глафира, ни Даша. Пришлось самому заниматься печками, поскольку на улице дело шло к –30°С. После 12–ти я отправился к Глафире домой. С таким нарушением трудовой дисциплины во вверенном мне учреждении, я еще не сталкивался. 

В маленьком почерневшем от времени домишке, из которых в основном и состоит наш Старый Чуртан, темновато, но полунищая обстановка видна отчетливо. Вот так в большинстве своем и живет провинция страны побе¬дившего социализма. Да еще и развитого в придачу. В комнате только Даша и малыш, который приболел. Впрочем, баловался он в своей кроватке как вполне здоровый. 

Даша полуодета в накинутом на плечи платке и с распущенными волоса¬ми. Как-то по-домашнему милая и немного растерянная. 

– Глафира в аптеку пошла. А ему уже легче. Ночью «горел» прямо. Доктор только был. Простуда. Сквозняки и холодина на улице. Что-то еще она говорила, но я уже не улавливал смысла. Видел перед собой милую и славную женщину, которая ко мне явно тянулась, и это мне было очень приятно. Пелагея, мечтавшая меня поскорее женить, докладывала, что Даша – женщина «строгая».  

– Ты, Николаич, приглянись к ней! Девка – что надо. Нам такая очень даже подходит! 

''Строгая женщина'' смущенно улыбалась, стесняясь, повидимому, своей неприбранности, убогости обстановки. Это надо действительно ха¬рактер иметь особой прочности, чтобы при вполне зажиточных роди¬телях вот так маяться в одиночестве да еще в такой глуши. 

Я притянул ее к себе и обнял. 

– Ну, что Вы, Сергей Николаевич! Ненароком, Глафира зайдет – неловко. 

– Ах, Глафира зайдет, а мы невенчаны обнимаемся! – сказал я и поце¬ловал ее. Она откинула голову и внимательно посмотрела на меня. 

– Дашенька, ты прелесть! Жизнь прожить можно и такой не встретить! Это мне просто повезло. 

– Я же замужем! 

– Замужем ты будешь за мной, а всех прочих выкинь из головы. Послышался шум в сенях. Она выскользнула из моих рук и прошептала 

– Я вечером приду, если ему полегчает. 

Зашла Глафира и пошли у нас разговоры на производственные темы. 

Вечером после занятий она пришла, и мы расположились на нашем стареньком клеенчатом диване. 

Где-то через неделю Пелагея сказала:  

– Будя бабу по углам тискать. В дом ее пригласи. С сыном. Пусть осмотрится. Ходила я поглядеть на нее. Миро¬вая девка! Тебе в самый раз. Гляди, не прозевай. Ну, да и ты у нас мужик справный. Давай хозяйку в дом.  

В тот же вечер приглашение было передано. Она задумалась. 

– Это ты что, с разрешения Пелагеи?  

Действительно, как–то неловко получи¬лось. 

– Не просто мне тебя, Дашенька, в дом звать. Ведь трое детей! Это какой же хомут для женщины! Мне очень хочется быть с тобой. Ты для меня су¬щество драгоценнейшее.  

Она лежала на моем плече и молчала. 

– Ты хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж? 

– Я знаю, сегодня это невозможно. Но мне плевать. Я хочу быть с тобой. Хочу утром просыпаться, и чтобы ты была рядом. Всегда. Разведешься – вый¬дешь за меня. Я тебя люблю и никто мне не указ. 3наешь, когда-то говорили: сделайте счастье моей жизни! Очень правильные слова. 

– А Ольга?  

Тут я замолчал. 

– Оплевала Оля всё хорошее в нашей жизни. Бросила меня и превратилась...- Она положила мне ладонь на губы. 

– Я говорила с ней. Мне надо было понять, что ты за человек.  

Про тебя разное говорят. А она любит тебя. Позови и придет. 

– Когда любят, то по моим старомодным понятиям не ложатся  

под первого встречного, не бросают своего мужа с детьми.  

Мне такая ее любовь к чему? 

– Знаешь, в любви много темного, даже дикого. Вот я замуж выходила – мать на меня криком кричала. Отец из дома выгнал. На внука тайком посмотреть приходил. И ведь правы они были! Мразь мой муж оказался! А они сразу это увидели. Но я то ничего не видела! Ничего не понимала! А ведь вроде и не дура! Инстинкты. Слепая сила. Страшная! Я теперь на всю жизнь перепуганная. На тебя гляжу и думаю: вот он, самый хороший, самый дорогой. Лучше не бывает! Так ведь и про того я тоже при¬мерно это думала. Замуж в 20 лет выскочила. С мужем через месяц рассталась и до тебя ни с кем не была. А тут сама прибежала. Что ты должен подумать? Еще одна потаскушка на пути! Знаешь, это даже хорошо, что ты не можешь на мне жениться. Получишь жену с испытательным сроком.  

Я поцеловал ее.  

Мы с ней уже шесть лет, и я до сих пор думаю, что лучшей жены и не бывает. 

– У меня вопрос один к тебе, и ты мне на него должен ответить. 

– Даша, ну что слова! Жизнь все покажет. 

– Но на один уж ответь сейчас. Ольга говорит, что у тебя денег много. Отку¬да у тебя деньги? 

Да, в деталях это объяснить было не просто. И я пошел по проторенной до¬рожке. 

– Кое-что привез с войны. Там это называлось «военные трофеи». Потом бабка моей первой жены наследство оставила, но говорить это людям не обязательно. 

– Люди и так всё знают. Слушай, я тоже люблю тебя. Я верю тебе безоглядно, и тоже хочу быть с тобой. 

На следующий день Даша переехала к нам. Это был выходной, а по выходным я ездил к дочке. Пригласил с собой Дашу, но она не могла оставить одного маленького Сережу. И так из–за перемены места жительства с ним возникли проблемы. 

Ольги дома не было. Нянька – совсем молоденькая девушка, была новой и встретила меня подозрительно. Пару конфет упростили общение. Леночка мирно спала. 

Зашла хозяйка и пригласила к себе. Пожаловалась, что второй месяц за ква¬ртиру не плочено. Я заплатил и еще за месяц вперед. 

Открыл буфет – пусто. Только початая бутылка водки. Я примерно так и предполагал. Положил под бутылку полсотни и показал няне. Спросил, чем Лену кормят? Сказала, что получают для нее с молочной кухни. Поцеловал дитя в лобик и отбыл. Ребен¬ку тут плохо, но что делать не знаю. 

Решили мы нанести визит Дашиным родителям. Предварительно произвели пол¬ную экипировку. Эх, красивым всё к лицу. Особенно если дорогое. Тут уж Володина Лида расстаралась. Во всяком случае, на предков своих Даша впе-чатление произвела. Но самим фактом моего появления в качестве пока еще неофициального мужа удивить никого не удалось. Разведка в этом доме бы¬ла поставлена хорошо. Ответив на многочисленные вопросы, попросил содействия в отыскании Дашиного мужа. Содействие было обещано. Люди эти были со связями. Нас просили заходить почаще, но я не мог им простить такого жес¬токого обращения с дочкой. Мне это казалось противоестественным. Даша в ответ на мои рассуждения заметила, что все было бы хорошо, кабы она повинилась. Но каяться она не стала из гордости, хотя, по существу, родители бы¬ли безусловно правы. Взяла, так сказать, вину на себя. После родителей зашли к Ольге. Она была одна с Леночкой. Молчалива и да¬же угрюма. Поблагодарила за финансовую поддержку. Всё у нее более или менее нормально. Сказала, что собирается перебираться к своим на Юг. Спросила об Андрюше, которого она уже давно не видела. Сильно изменилась Ольга и вне¬шне. Оживилась, когда Даша достала коньяк и закуску. «Развезло» ее буквально после первой же рюмки, и это было неприятно. Начала выспрашивать, в той ли самой кровати мы спим? «Она так противно поскрипывает!» Даше это было довольно таки неловко, и мы начали собираться. На прощанье Оля выдала: 

– Вы уж моего Андрюшеньку не обижайте! Даша выскочила за дверь, а я сказал. 

– Оля, тебе пить нельзя. Что ты несёшь? 

– Сереженька, мне жить нельзя. 

Впечатление было тягостное, и всю дорогу к вокзалу мы молчали. Уже в электричке Даша спросила. 

– Ты думаешь, что-то можно сделать? 

– Не знаю. Думаю, что ничего. Уехать ей надо – это она права. 

– Не надо было ее бросать! 

Это мне показалось чертовски несправедливым. Дома я достал все фото, включая и то самое, и положил перед ней.  

– Вот что я начал получать о своей жене. Фраза была не совсем соответствующая реальности, но врать про почту мне не хотелось. 

– Так что я, по-твоему, должен был делать? Она молчала. 

___ 

Жизнь с Дашей протекала…хотел сказать – спокойно, но это не то слово. Хотя и спокойно тоже. Комфортно? Да, и комфортно, потому что она быстро прибрала к рукам все, так сказать, рычаги управления. Я опасался, что Пелагея будет травмирована утратой исполнительной власти, но этого не произошло. А мне Пелагея как-то с удовлетворением шепнула: «Нашенская дев¬ка, хозяйка!» Что «нашенского» она в Даше нашла – понять не могу, но и за¬чем? Дома мир – и слава Аллаху! 

Со следующего года Даше обещали старшие классы, и она усердно штудирова¬ла литературу. Иногда мы устраивали диспуты по различным произведениям. Давно ли с Ольгой... Что-то щемило в груди, когда я вспоминал её. Наведываясь к дочке, Ольгу я, как правило, не встречал. Зато слухи доходили нехорошие. Чем объяснить такие перемены в человеке я представлял се¬бе смутно. Но стремление понять, разобраться – были мне понятны. Это вооб¬ще свойственно человеку, поскольку связано с его безопасностью, состоя¬нием психической комфортности. Это сродни общему стремлению человека познать окружающий мир.  

Постепенно Даша вытесняла Ольгу из моего созна¬ния, памяти. Дети называли ее «мама Даша» в отличие от еще жившей в их памяти мамы Оли. И спалось нам вместе очень хорошо. Я не думаю, что это самое важное в семейной жизни в наши лета, хотя, конечно, очень существенно. Однажды, уже отдышавшись, прильнула ко мне и на ухо, как будто кто-то мог услышать, шепнула. 

– А знаешь, она и вправду чуточку поскрипывает. 

– Ну и чёрт с ней. Тебе мешает? 

– Нет. Это я просто вспомнила. Покоя мне это не дает, почему она от тебя ушла! Знаю, жалеет ужасно, но ведь, все – таки ушла! Чего ей не хватало? 

– Дашенька, может быть хватит об этом. Или ты соотносишь это с собой? Тебе кажется, что вот сейчас я вдруг сделаю что-то ужасное! 

– Если честно, то что-то такое есть. 

– А что тебе сказала Оля? 

– Она говорит, что сама виновата. А почему – тоже понять не может. О тебе только хорошо и в превосходных степенях. Но ведь должны быть причины! Что-то она недоговаривает. Вы ссорились? 

– Никогда. Ничего плохого сказать о ней не могу до начала этого дикого периода. Жили мы с ней – очень хорошо! И вдруг она, как с цепи сорвалась. 

– С цепи? 

– Не придирайся к словам. Я в смысле внезапности. Знаешь, с профессором еще как-то можно было понять. Интересный мужчина, умница, любимец жен¬щин. Но этот лаборант! И, наверное, я еще не все знаю. Тут – чистый секс. 

– А дома? 

– Что дома? 

– Ну, ты с ней жил нормально? 

– Даша, ты вступаешь на скользкую стезю. Отдаешь себе отчет? 

– Отдаю. Я тоже была немного замужем. Спала не с тобой, к сожалению. У Вас с ней все было нормально? 

– Извини, абсолютно. 

– Но тогда концы с концами не сходятся! Четыре года люди живут душа в ду¬шу, как и она говорит. И сейчас любит, а сама ударяется в такой разгул! 

– Мне она объяснила, что все эти годы держала себя в узде. А потом чувс¬тва притупились, ей захотелось сексуальной свободы. Может быть что-то болезненное? Уж слишком это вдруг! И ведь дома она во всех отношени¬ях вела себя по-прежнему, без всяких изменений! 

– Странно. 

– Дашенька, выбрось ты все это из головы. Мало ли какие аномалии бывают у людей, а особенно в сфере чувств у женщин. Ну, что мы будем теперь всю оставшуюся жизнь копаться в Олином либидо? Живи своим опытом. Мне хорошо с тобой. Ты – прелесть, какая женщина, прекрасная хозяйка, мать. Ты – это для меня подарок судьбы. 

– Очень приятно слышать. – Она обняла меня, и прижалось всем телом. – Но разве тебе не жаль Олю? Не заботит ее судьба? 

– Жалко и заботит. Но могу только повторится: когда ложь потоком и секс с кем попало, то что прикажешь мне делать? А понять? Признаюсь, не пони¬маю. Так я еще много чего на свете не понимаю. Загадочная женская душа? 

Вдруг возникшая по непонятным причинам физическая неудовлетворенность. Разлюбила и зачем-то врёт, что любит. Не знаю. И прошу тебя, хватит об этом. Ну, хочешь – поговорим с ней еще раз. 

– Я сама. 

Не знаю, о чем с ней Даша говорила, но однажды я застал Олю дома. Выпили немножко.  

– Оля, – говорю, – ну объясни мне, наконец, в чем дело? В чем причины? 

– Дело в том, что я беременна. Аборт надо делать и срочно. 

– Кто отец? 

– Не знаю. Я подвыпила, а их было трое. Помоги мне. Мне нужно уехать.  

Я опешил. Это было уже через чур. Какое-то нравственное самоуничтожение 

– Оля! Ну что ты делаешь с собой? И зачем ты мне это говоришь? Хочешь сделать мне больно? 

Она глянула на меня и усмехнулась. 

– Возьмите Леночку на пару дней к себе, пока я буду в больнице. Вот уеду и начну новую жизнь. 

– Хорошо. Скажу Даше. 

Леночку мы взяли, но она за ней не пришла. Уехала неизвестно куда. Я написал к ней домой, но мне ответили, что уже давно от нее ничего нет. Больше мы о ней никогда не слыхали. 

_____ 

Итак, у нас воспитывалось шестеро детей! Дашенька тоже родила еще од¬ного мальчишку. Летом, еще до родов мы побывали в Крыму. Николай сбежал от жены и окон¬чательно поселился у нас. По службе он продвинулся и был уже начальником охраны завода, куда я его пристроил еще пару лет назад 

На следующее лето мы взяли к себе о. Валериана, который был уже очень слаб и остался совсем один. К сожалению, в наше отсутствие он тихо скончался, несмотря на все усилия докторов, которых возила к нему не стареющая Пелагея. Почитательницы поставили ему памятник на могиле. 

Володю таки перевели в город на весьма ответственную должность, но мы по–прежнему дружили домами. Зав. городским отделом стал его заместитель, с которым мы были в очень дружеских отношениях. Я вел себя смирно. Ни в какие конфликты, слава богу, не «влипал». Продолжал заведовать своим УПК, читал лекции от общества «Знание» и по-прежнему много занимался литературой, философией, социологией. Все пытал¬ся что–то такое понять в этом мире. Так бы оно и продолжалось до сот¬рясших страну перестроечных дел, но спокойно жить мне было, по-видимому, не суждено. 

____ 

Дело было вечером. Мы с Николаем о чем-то спорили. Даша проверяла тет¬ради. Стук в наружную калитку и звонки носили какой–то аварийный характер. Спросил по домофону кто и что? В ответ многоголосая пьяная ругань и: 

¬¬- Отворяй... Хозяин пришел! 

Понял я всё сразу. В двух словах объяснил, что по–видимому освободил¬ся из заключения сын покойной Ирины Никитичны. По ее же словам пьянь и подонок. По-видимому, требует возврата своей якобы собственности, т.е. нашего дома. Юридических прав у него никаких. Дом был подарен нам с Аллой. Потом продан, снова куплен. Кроме того, Ирина Никитична, предвидя возможные в будущем притязания своего беспутного сынка, написала ему письмо, копию которого хранила Алла, где объясняла свой поступок. Но что было пьяному Кольке до всех этих юридических и эти¬ческих тонкостей! 

Шум и стук продолжались. Я решил позвонить майору – Михаилу Кондратьевичу, Володиному преемнику в гор. отделе. Ответ был краткий и ясный. Пьянь можно забрать в отделение и посадить, но лучше решить вопрос по-хорошему. Ну, какого уважения к законам можно требовать от рядовых граждан, если сама милиция предпочитает решение вопроса «по понятиям». Со временем я убедился, что большинство людей, включая и мою жену, думают так же, т.е. предпочитает отнюдь не законное решение вопроса. А звонки, стук и ругань продолжались. Судя по всему, их было человека три, как минимум. Мы с Николаем немного экипировались и пошли открывать. Даша молчала. Пелагея забрала собак. Потом вернулась и спросила. 

– Коля, это ты шебуршишь?  

Стало тихо. Потом неуверенный голос спросил. 

– Тетка Пелагея, это ты что ль? 

– Я, Коля, Я! Ты это вот что. Дружков своих угомони, а сам заходи. Поговорим. А то ежели Сергей с другом выйдут – прибьет он Вас. 

– Это кто ж такой? Алкин муж? Ну, пусть выйдет. 

– Не надо Коля драки затевать, а то враз назад на нары вернешься. 

Я включил наружный свет. Говорю: 

– Николай, у нас тут четыре ствола и все двенадцатого калибра. Картечь. Хочешь поговорить – заходи один. 

За забором началось совещание. Вышла Даша. Говорю ей:  

– Пойди к собакам. Если через забор кто полезет – спускай.  

Она как–то странно на меня посмот¬рела, но пошла к гаражу, куда Пелагея заперла наших псов. И уже обращаясь к компании за забором: 

– Ну, принимается мое предложение или ментов вызывать? 

– С.... я на твоих ментов! Я в своем праве, а ты выкатывайся отсель живо! Голос был истерический. Все остальные молчали. Я влез на забор и глянул вниз. Их и впрямь было трое. 

– Коля – это кто будет? 

– Ну, я. Хозяин я! Мой это дом! 

– Вот ты и заходи. Потолкуем. А остальные – погуляйте. Он скоро выйдет. Спрыгнул вниз. Говорю: 

– Николай, ломиться будут – дай зайти и бей по ногам. Пелагея резко распахнула калитку. Увидев у нас в руках стволы, зайти они не решились. 

– Заходи, Николай! А остальные погуляйте малость. Он вскорости выйдет. Колька зашел. Пелагея закрыла за ним калитку. 

– Проходи в дом, Коля. И не шуми. Дети спят. Надумал же ты ночью приходить! 

В прихожей я рассмотрел его. Лет за сорок. Лицо испитое, с многодневной щетиной. Одет в ватник и облезлую меховую шапку. Прошли в столовую. Пелагея поставила ему стул у стенки. Мы с Николаем сели напротив. Пела¬гея села рядом с нами. Зашла Даша. После недолгого молчания я начал. 

– Николай Константинович, дом этот принадлежит мне по закону. Его нам с Аллой подарила Ваша матушка. Все документы имеются. Можете проверить у адвоката. Если чем недовольны – подавайте в суд. 

– А мне как же? На улице жить? 

– Это вопрос не ко мне, а к матушке Вашей. Видно сильно Вы ей жизнь под¬портили, что она так рассудила. А как Вы жизнь свою обустроите так то дело Ваше. 

Открылась дверь, и вошел Алеша. 

– Вот кстати и племянник Ваш, Алеша. Пелагея Ниловна с нами уж сколько лет живет! Детей моих воспитывать помогает. По гроб жизни ей за то благода¬рен. Это, – я показал на Николая, – мой друг фронтовой. Тоже с нами живет. Это жена моя, Дарья Алексеевна. Такие вот дела. Недовольны Вы чем – на то закон есть. А еще раз такой дебош учините – милицию вызову, или cам Вам мозги вправлю – мало не покажется.  

Мои угрозы он игнорировал и спросил: 

– Алку верно Володька убил? 

– Верно. Покойный Володька заточкой ее в спину. С ним расчет произведен. Были и другие, которые угрожали. Все они, как говорится, спят в земле сырой.  

Это я сказал лишнее, но вырвалось. 

– Вы, Николай Константинович, выпили сильно, проспитесь, и может я Вам еще разок все объясню. Или Пелагея Ниловна. 

– А я, куда же пойду? Я у себя в доме и отсель ни шагу. Он демонстративно расселся па стуле. 

– Значит так. На выбор Вам два варианта. Первый, я Вас силком вышвыриваю. Возможно, членовредительство произойдет. Второй, вызываю милицию и они Вас тихо – спокойно в камеру. А здесь у себя в доме видеть я Вас не же¬лаю. Даша, уложи Алешу спать.  

Вмешалась Пелагея. 

– Коля, ключ тебе от моего домика дам. Не забыл, поди? Поживи там. Печку истопи, а я завтра к тебе наведаюсь, и обговорим все. 

– Ответишь ты мне – за все! И за Алку и за мать! 

Смысла в его словах не было никакого. Это он, очевидно, раздувал в себе злобу. 

– Значит, выбора ты не делаешь. Снаружи снова начали тарабанить и звонить! Я подошел к телефону и глянул на часы. Было всего-то пол одиннадцатого. Затевать дома драку мне очень не хотелось. Позвонил майору и обрисовав обстановку. Он попросил дать трубку гостю. Что он там ему говорил – я не слышал, но эффект был разительный. 

– Слушаю, гражданин начальник. Сейчас тихо уходим. 

Лежа в постели, Даша как–то не соприкасалась со мной, что было необычно. 

Через некоторое время она сказала. 

– Сегодня я увидела тебя совсем другим. Жестким и беспощадным. Скажи, ты действительно стрелял бы в них, если бы они на Вас накинулись? 

– А ты что – предпочла бы увидеть меня с парой колотых ран. Разве ты не понимаешь, что это за люди? На что они способны да еще в пьяном виде. Что до другого облика, то ведь и обстоятельства другие, экстремальные! Как ты себе вообще представляешь облик людей, схватившихся в жестокой рукопашной? Ты просто, слава богу, в таких ситуациях не бывала, но они вполне реальны. Я то в них бывал и не раз! Тут не до интеллигентского сюсюканья и не до хороших манер. 

– Ты так просто сказал: спусти на них собак! 

– В нашей ситуации другого выхода не было. 

– Но это жестоко! 

– Безусловно. А когда ты ударила парня, который по пьянке вломился к те¬бе в комнату? Это было как, не жестоко? Ему потом швы накладывали. Кста¬ти, чем это ты его огрела? 

– Стеклянной вазой. Откуда ты это знаешь? 

– Рассказывали. Ты правильно сделала. Ты защищала свою честь, свое челове¬ческое достоинство. Но ведь это жестоко разбивать человеку голову? А я защищал свою семью, свою, наконец, – собственность! И стеклянной вазой тут не обойдешься. Долго лежали молча. Потом Даша сказала. 

– Наверное, ты прав, но всё-таки есть во всем этом что-то ... Дом то его! Он в нем родился и вырос. В нем родители его жили. По закону, конечно, но… 

– Согласен с тобой. Так пусть живет в доме Пелагеи. Чем не выход?  

– Ты не боишься за детей? 

– Боюсь. Но если тронет – убью, как собаку. Она привстала и, глядя на меня, медленно сказала. 

– Значит, ты можешь вот так запросто убить человека? 

– Я воевал. Научили. Совсем это не запросто. Но если такие мерзавцы и впрямь будут представлять угрозу моим близким, то что я, по – твоему, должен делать? Ждать, чтобы тебя прирезали, как Аллу? Она молчала, пытаясь видимо «переварить» мною сказанное. 

– Так вот что в тебе страшного! Может быть, она это и почувствовала! 

– Может быть. Но ты не отвечаешь на вопрос! По-твоему, пусть гибнут мои де¬ти, жена, но "да здравствует закон!" 

Весь день жизнь шла своим чередом. Колька со дружками поселился в домике Пелагеи. Майор звонил, справлялся все ли спокойно? Ночью, опять в постели Даша спросила. 

– Почему другие люди живут под защитой закона, никого не убивают? 

– Плохо ты знаешь статистику преступлений. Пострадавших от рук таких ти¬пов немало. И преступников ловят далеко не всех. Убежден, что имей люди возможности, они оборонялись бы более успешно. Убийцы и насильники пользуются не только внезапностью и отсутствием у них каких либо нравствен¬ных устоев, но и неподготовленностью людей к активной обороне. 

– А ты подготовлен? 

– Я, можно сказать, профессионал. Думаю, что имею право на самооборону. А вообще, ты полагаешь, что уважающий себя мужчина будет смотреть, как наси¬луют его жену, калечат детей и, имея такую возможность, не попытается убить преступников? 

– Наверное, ты прав. Защитник ты мой! – и она поцеловала меня в щеку. 

____ 

Я надеялся, – что конфликт исчерпан, но Пелагея принесла Колькино требова¬ние компенсировать ему утрату дома. Сам придумал или подсказал кто! Я ему должен 100000 рублей! Сумма по нашим временам колоссальная. Позвонил майору. Он сказал, что деньги несуразные, но лучше что–то заплатить. Так примерно тысяч пять. Но где гарантии, что, получив пять, они не запро¬сят еще? 

«Да, – согласился майор. – Гарантий, конечно, нет».  

Рассказал, что там проживает пять человек. Все рецидивисты. Поустраивались на работу, но есть сильные подозрения, что все это фиктивно. Чем они занимаются пока никому неведомо. Зачем–то ежедневно выезжают в город. Пока на них ничего не поступало. В общем, толку мне от этой беседа практически никакого. Я передал Кольке, что сумма несуразная, что я ему вообще ничего не дол¬жен, но если хочет – пусть зайдет, поговорим. Пелагея сказала, что был, вроде, и не выпивши, но как-то не в себе. По-видимому, наркотики. По моей наводке у них произвели обыск. Отобрали пару ножей, но наркотики обнаружить не удалось. А через неделю по дороге домой избили Николая. Избили настолько основательно, что пришлось обращаться в больницу. Сбили с ног и били ногами. Сбить Николая при его протезе особой сложности не представляло. Лиц он не видел, так как они были в чулках. Улик никаких. 

Дня через три позвонили по телефону. Справились о Колином здоровье и обещали, что если не заплатим – хуже будет. Разговор я на пленку записал, но у нас пленка в суде не улика. Через три дня недалеко от дома остановили моих старшеньких и просили папе передать, чтобы платил поскорей, а не то.... Один из них достал финку и поиграл ею. Последняя акция, как я почувствовал, произвела на Дашу сильнейшее впеча¬тление. Спрашиваю:  

– Ну, как с правом на самооборону? 

Даша расплакалась. Опять звонил майору и заставил Дашу взять параллельную трубку, после случая с Николаем он убедил нас написать заявление, что мы и сделали. Пока что результатов никаких. И на этот раз майор обещал разобраться и просил подать очередное заявление. Даша настояла, чтобы я это сделал. В милиции майор показал мне, что это за личности и что за ними числи¬лось. Все рецидивисты /кроме Кольки/, но ни один срок никто из них/кро¬ме опять таки Кольки/ до конца не отбыл. Тут и амнистии, и досрочное освобождение за примерное поведение и, по–видимому, еще что-то, о чем в офи-циальных бумах не пишут. В общем, та еще публика. Я понимал, что догово¬риться с этими подонками невозможно, и здесь нужны другие меры. Но Даша требовала, хотя и молчаливо, чтобы было сделано все возможное в рамках закона. У меня в резерве оставался только Володя, обретавшийся нынче в высших сферах областного управления милиции. Сразу скажу, что посещение мое успешным назвать было никак нельзя. Как-то он отдалился от меня и явно не хотел особенно выкладываться. А, может быть, и впрямь на путях официальных ничего и нельзя было сделать. Но он знал меня и отлично по-нимал, что я способен сделать, защищая свою семью. Я чувствовал, что лично он против этого не очень-то возражает, но его законопослушная сущность и новое положение не позволяли даже говорить о таком способе раз¬решения проблемы. Дал понять, что нынче он от нас далеко и прикрыть меня уже не сможет. Позвонил, однако, в свою бывшую вотчину и потолковал при мне с майором. Нового я ничего не услышал.  

– Ты же понимаешь, что пока преступление не совершено милиция по существу ничего не может сделать! 

– Ведь во всех Ваших официальных заявлениях нет ни одной фамилии, а орга¬низовать алиби эти подонки почти всегда могут. Да и свидетелей у нас нет! 

Странно, что он не посоветовал мне уехать из города. И все-таки какое–то оживление в нашей милиции после звонка Володи произошло. Майор поч¬ти наугад арестовал двух из них по обвинению в нападении на Нико¬лая. Что там он им говорил мне неведомо, – но фамилии нападавших были выяснены. Задержанных освободили, так как доказать в суде ничего не представлялось возможным. А уголовники, напротив – оживились, упоенные, по–видимому своей безнаказанностью, и продолжали оказывать на нас давление. Даша гуляла с детьми. Леночку держала за ручку, а Сашка в коляске. Подошли два амбала. Один спросил:  

– Сергея дети? 

Поднял коляску примерно на пол метра от земли и отпустил. Коляска грохнулась на землю, Сашка чуть не вылетел, а Даша закричала. Но на улице ни души и подонки спокойно уда¬лились. Всё. Это был для меня предел. Снова при Даше позвонил майору. Изложил суть инцидента. После долгого молчания он заговорил. 

– Понимаешь, я могу их задержать. Даша их опознает. Они скажут, что все это поклеп и в это время они были, скажем, дома. Свидетели у них найдутся. Учитывая их прошлое, сделаю им внушение и вынужден буду их отпустить. 

– Тебя понял. А как среагирует милиция, если я самолично набью им всем морды? 

– Самолично? Если делу будет дан ход, то многое будет зависеть от конкретных обстоятельств. Лучше милицию о таких вещах не предупреждать. 

– Все понял. Ничего я тебе такого и не говорил. Пойми только, что положение у меня безвыходное. 

Примерно на этом разговор закончился. Мне казалось, что Дашу я некото¬рым образом нейтрализовал, но понимал, что если я прикончу этих подон¬ков, то на моем семейном положении это скажется весьма негативно. А что-то нужно было делать и достаточно быстро. В городе мы встретились с друзьями Николая. Тоже афганцами. Немного по¬сидели, разъяснили ситуацию, не вникая особенно в детали. В сущности, перед нами стояла задача: пять уголовников должны исчезнуть по возможности без шума и следов. Чем они вооружены – мы не знаем. Были предложены разные варианты, в том числе и экзотические. Николай настаивал, чтобы меня из непосредственных исполнителей исключить, в связи с семейным положением. Он сказал: «по семейными обстоятельствами». Я слушал все это и вдруг понял, перекладывать свои проблемы да еще такого рода на кого бы то ни было – нехорошо. Речь ведь, в сущности, идет о найме убийц! Как бы всё это не преподносилось, но, по сути, это было так. От такого способа решения вопроса меня просто воротит. Моя проблема и мне её решать. Николая еще мо¬гу принять в компанию, но больше никого. Кончилось наше совещание тем, что мы купили у них глушитель к Макарову! Уже в машине по дороге домой Николай снова принялся за своё. 

– Я тебя, конечно, понимаю, но рисковать при твоей семье ты не имеешь права! 

– А чтобы кто-то за меня подставлял голову, я право имею? 

Дома атмосфера тягостная. Даша с детьми гуляет только во дворе. С ра¬боты вечером меня встречает Николай. Во всеоружии. Советовался с Пелагеей. Моя опора в семье сильно постарела, и пребыв¬ала в растерянности. Даже всплакнула. 

– Был бы чужой, а так, Сереженька, сама не знаю. С ним самим и я бы сладила, – уговорила. Ну, заплатили бы что. Так эти ж егойные приятели! 

Мнение Николая мне известно: кипит от ненависти. Это опасно, т.к. дел может натворить и в милицию вляпаться. Даша переживает, но со мной почти не разговаривает. 

Вечером я организовал звонок от Леши. Вроде зовет нас сарай чинить. Под этим предлогом отбыли мы с Колей на мотоцикле. Даша, когда я сказал ей про нашу отлучку, отвернулась и ничего не ответила 

. К Леше подъехали часов в десять. Оставили машину и почти в полной те¬мноте двинулись к дому Пелагеи. Благо, не далеко. В окнах свет. Слышна перебранка. Я стал у окна. Николай у двери. Слышен визгливый Колькин голос. 

– Я на мокруху несогласный. Такого договору не было! Неча меня в это путать. Мне за то на нарах до скончания жизни! Я не согласный!  

Ему что-то отвечали, но понять было невозможно. Снова его визгливый тенорок. 

– Неча на меня вешать! Зачем пришил мужика то? 

Снова бубнящий голос долго ему что–то втолковывал. Внезапно хлопнул пистолетный выстрел. Стало тихо. Свет погас и из входных дверей бы¬стро вышли двое. Направились в сторону станции. Немного выждав, мы с оружием вошли в дом. Сильно пахло порохом. Колька получил пулю в сердце и полулежал на топчане. Я кинулся наружу и помчался к Леше. Дома майора не было, но на работе мы его нашли. Их взяли при посадке. На этот раз мне повезло. Вернуться домой незамеченными нам не удалось. Коля отправился к себе в гараж, а я подробно доложился Даше. Но мой подробный доклад не произвел на нее особого впечатления, где-то к часу ночи позвонил Михаил Кондратьевич. Даша взяла параллельную трубку. Оказывается, они грабанули в городе магазин и убили при этом сторожа. Двоих ищут в городе, а наши уже дают показания. Кольку убил один из них. Второй прикончил сторожа. Мы с Николаем в деле не фигурируем. Проходила версия, что милиция за ними следила и все это результат ее успешной деятельности. Я выразил горячую признательность нашей доб¬лестной милиции и сказал, что с рядовых граждан, безусловно, причитает¬ся. Он это пропустил мимо ушей. Даша прямо лицом просветлела. Мне да¬же стало немного обидно. Выходит, мне она просто не поверила! Да черт с ним. 

Было уже очень поздно. Даша умиротворенно прижималась ко мне и мирно спала. Что за славное существо – моя Даша!  

Я вдруг вспомнил, что после такого дня надо бы выпить чего-нибудь успокающего. Ужасно не хотелось вставать, но я себя заставил. Воспоми¬нания о том, чем это все может для меня кончиться, довольно прочно си¬дели в моей памяти. 

Да, на этот раз пронесло. Никого не убил, но что это так уж меняет? Ведь готов был убить! И я, и Николай! Мерзавцев, негодяев, подонков, но убить! Не иначе – это Даша на меня так влияет. 

Когда в Афгане после гостиницы расстреляли пленных, мне, хоть я и был в полубессознательном состоянии, стоило только приказать, и они бы жили. Но я этого не сделал. И меня потом в госпитале тоже совесть не тревожила. Когда я пристре¬лил Вальку Красавчика и Ваньку Квадрата – спал спокойно. И Ирина Никитич¬на, помнится, меня не осудила. А вот сегодня я никого не убил, но даже транквилизаторы мне уснуть не помогают. Встал и вышел в гостиную. Уселся на своем месте, включил торшер и принялся за «Проблемы христиан¬ской философии». Книги на эти темы были мне очень интересны, но странное дело – они меня очень быстро усыпляли. На этот раз я одолел уже три стра¬ницы весьма замысловатого текста, но сон не приходил. Транквилизаторы делали свое дело – покой прямо таки наполнял мое тело и душу, и наверное поэтому появление Даши я встретил совершенно спокойно. Усевшись в крес¬ло напротив меня, она спросила. 

– Почему ты не спишь? 

– Нервы стали ни к черту, хотя всё сравнительно хорошо закончилось. 

– Ты шёл их убивать? 

– Да. Они не оставили мне выбора. Но мне повезло. Обошлось без меня. Она молча смотрела на меня. 

– Может быть с твоей точки зрения я и не прав, но по-моему, у меня есть моральное право защищать своих детей, свою любимую женщину. 

– Она продолжала молчать. 

– Я постараюсь не попадать больше в такие ситуации, когда приходиться применять оружие. 

Она сказала:  

– Давай уедем отсюда. Далеко. 

– Давай. Я уже один раз пробовал, но судьба нашла меня и там тоже заста¬вила стрелять. 

– Я больше не дам тебе это делать. У тебя теперь будет другая судьба. 

– Не зарекайся. Ты сама видела, что бывают ситуации, когда другого вы¬хода просто нет. Если, конечно, ты хочешь сохранить свою честь и досто¬инство. 

– Но кто дал тебе право распоряжаться чужими жизнями? 

– Я тоже читал Достоевского, но здесь несколько иная ситуация. Сильная и нарастающая боль в сердце. Через час я уже лежал в реанима¬ции под капельницей. Второй инфаркт. 

ФИНИШНАЯ ПРЯМАЯ 

В больнице ощущение времени носило у меня какой-то двойственный харак¬тер. С одной стороны – лежишь себе, и ничего у тебя не болит (пока лежишь). Есть неограниченное время для размышлений на любые темы. С другой, – я знаю, что если в Америке дотягивают до четвертого и даже пятого инфаркта, то у нас чаще всего всё заканчивается на первом. Реже на втором. У меня как раз второй.  

И вот лежу, размышляю о прожитом. Кажется, всё испробовал, всё испытал. И любовь, и измену, и дружбу, и предательство. Меня не раз пытались убить, не без успеха делал тоже самое. Пожил в бедности и в достатке. Меня обманывали, но я, кажется, никого не обманул. Все было. Я задавал себе для обдумывания темы. Это позволяло как–то удерживать мысли от метания между ужасом грядущего исчезновения и невеселыми раз¬мышлениями о семье. 

Одна из тем – любовь. «Ловушка хитрая природы» или «Дар небес благословенный"? А любовь к Отечеству, к произведениям искусства или свободе! Почему–то в любви к женщине, порой проходящей, не могу избавиться от слов "наваждение», «магия». Это, не взирая на весь свой атеизм. Впрочем, причем тут атеизм? Помню, только приехали мы с Дашей из отпуска и узнали о кончине о. Валериана. Под вечер собрался я на кладбище. И Даша попро¬силась со мной. С о. Валерианом она успела познакомиться и тоже проник¬лась к нему глубокой симпатией. На кладбище не люблю спутников, но отка¬зать жене не мог. 

Скромный обелиск с фотографией. Родился..., Умер... «Дорогому пастырю от благодарных прихожан». И никакой тебе эпитафии. Отучились у нас от этого, а жаль! 

Даша сказала:  

– Смотри, был такой хороший, добрый человек и верил в бога! Неужели это только вера побуждала его ко всему хорошему? Как же он не замечал всего неприглядного, что таится в вере?  

– У большинства из нас очень упрощенные представления о вере. Так воспи¬таны. Вера – это очень индивидуально. И бог у каждого верующего свой. Он и в Библии на разных страницах очень разный. На все вкусы. Он и грубый, деспот, жестокий каратель. Он и сама любовь, всепрощающий. Для одних христианство – это спасение жизни. Для других – спасение от жизни. Для одних – радость предстоящего воскресения и пребывание в вечной жизни. Для других – религия страха и насилия. Разные люди – разная вера. 

Для одних совестливость, доброта, красота – самодостаточные понятия, ценные сами по себе, а для других – это понятия,, обязательно соотносимые с богом и вне бога не существующие. Таким был и о. Валериан, но, на мой взгляд, он от этого не становится хуже. Если веровать, то само добро вне бога не су¬ществует. Апостол Павел прямо так и говорит: «Не живет в плоти людской доброе!» И только вера в Христа спасает положение и делает человека пра¬ктически добрым. Так как же, если принять это на веру, не уверовать?  

– Но ведь ты неверующий, но добрый! 

– Я добрый? Боюсь, что многие с тобой не согласятся. Но я стараюсь, хотя не всегда получается. 

– Но можно же быть таким хорошим человеком, как о. Валериан вне веры? 

– Конечно, хотя это, пожалуй, сложней. 

– А почему? 

– В вере всегда можно опереться на высокий авторитет бога, утешиться воздаянием на этом или, в крайнем случае, на том свете, а быть добрым просто так, ради самого человека, без наградных – это куда сложней. Впрочем, я в этих вопросах не силен. 

Сосед по палате – приятный человек, Впрочем, соседей было уже неско¬лько, но постоянные обитатели – только мы с ним. И говорим мы с ним, говорим – наговориться не можем. Ему легче. Он хоть как–то ползает, а если верить кардиограммам, то и вовсе симулянт. Приходиться ему и на меня работать, но делает он это хорошо, без напряга. И жена его мне нравится. Впрочем, как и ему моя. Обсудили мы с ним, как водится, чуть не все проблемы мироздания. Он тоже преподаватель, т.е. нахва¬тан во всём понемногу. Но по устоям своим – совсем другой человек, не высовывающийся, что ли! И помыслить не может, что бы кого–то ударить, а уж тем более пристрелить. Отчасти, видимо, это связано с комплекцией. Про меня говорит, что я ко всему еще и человек, искалеченный войной. Он просто не попадает в ситуации, когда проблемы решаются силой. Но ведь ходим по тем же улицам, те же библиотеки посещаем и т.д. "Что ж, спрашиваю, – к тебе хулиганье никогда не цеплялось?" 

– Бывало, но что я могу с ними поделать! Порой приходиться уступать. 

– И что же, не возникает желание с ними разделаться? 

– Бывает, но не мое же это дело. Да и практически для меня это исключается. 

– Ну, а если мог бы? 

– Может, профессию бы поменял, но смутно себе это представляю.  

– А как в смысле житья на одну зарплату. 

– Мало, конечно, но ведь все так! Переквалифицироваться в заведующего магазином меня не тянет. И вообще воровать не люблю. Что ж, все логично. Очень увлечен политикой – языки то нынче развяза¬лись. Оказалось, что понимаем мы с ним всё примерно одинаково, и оба считаем, что крах системы неизбежен. Но это когда еще будет? А вот детям нашим расхлебывать придется. Это, пожалуй, неизбежно. Религиозные проблемы его не очень занимают. Ну, нет, понятное дело, никакого бога! А что до Великих умов, полагающих иначе, то, конечно, их аргументация интересна, но что это меняет по существу? Выговариваемся бывает до того, что часами лежим молча, уткнувшись в свои книжки. Он больше в технику, а я в философию. Обожаю эту круговерть тонкого разума. Для меня – это нечто вроде интеллектуального наркотика. Однажды неожиданно спросил, не мучает ли меня совесть? Откровенно признался, что нет. За ошибки – иногда что-то грызет. Вот старик меня «вокруг пальца обвел». Обидно. Не могу сказать, что невинные люди по¬страдали, но все же! Олю вспоминаю и испытываю какую-то досадную неловкость. Как можно было не заметить, не почувствовать? И что это за шизоидное раздвоение личности? И как можно бросить своих детей? Загадка для меня и Михаил, ставший ортодоксом иудейской веры. Мать свою вспоминаю. Вульгарную, намазанную сверх всякой меры. Как это у моей такой интеллигентной бабушки и вдруг такая дочка? Так уж и останутся эти задачки для меня нерешенными.  

А вот Вальку-Красавчика и Ваньку-Квадрата я сгоряча шлепнул. Выдержки не хватило. А ведь они – ребята серьезные. Могли свою угрозу и исполнить! Так как! Нужно было подождать и проверить или все же правильно я поступил, спасая свою шкуру и свое счастье? По крайне мере, никакого раскаяния я не испытывал. Что же это. Психология убийцы? Убил – и как с гуся вода. Раскольников у Достоевского вон как мучался! Ситуация, правда, несколько иная. То – идейный убийца, сволочь. А я? Что-то снова давит сердце, взволновался что ли? Надоело. Скорей бы уж это всё… 

Абсолютно пустая комната. На стене большой Аллочкин портрет. В углу узкое полотенце в раме. Наподобие иконы, но до самого пола. Бабушка. Я окликнул ее, и лицо на иконе ожило.  

– Что мой мальчик? 

– А где Алла? 

– Уже нет ее. 

– Как нет? У Вас то не умирают! 

– И у нас умирают. У тебя же теперь Даша! 

Лицо ее снова застыло. 

Заметно темнело. Комната медленно погружалась во мрак. Кажется всё. Ух, как неприятно! Собственно если это неизбежно, так почему не сейчас? Но тягостно. Говорят, перед концом вся жизнь перед тобой прохо¬дит. Что-то не замечаю. Вся эта житейская коловерть уже мало занима¬ла меня. Вот только как там Даша одна с детьми управится?  

Немного отпустило. 

Ну и зачем все это было? Жил для чего? Всё просто так? То, что я успел нахватать из книжек, вся житейская практика говорила о естес¬твенности существования, естественной обыденности смерти и полном отсутствии смысла в жизни. Может быть, в целом она природе зачем–то и нужна, так сказать в макромасштабе. В космическом плане – это ко¬нечно грандиозно. Особенно в перспективе грядущих тысячелетий! Но в масштабе личности ... Ух! Снова зажало. Все мысли исчезли, и меня затопило животным страхом и ужасом конца! Жить ... Мрак... Конец. 

___ 

Сон под транквилизаторами крепок, но когда его выносили, я проснулся. Забыв про все сердечные проблемы, кинулся прощаться. Спокойное и даже, как мне показалось, с какой-то усмешкой лицо. Все в прошлом. Убийца! Но я не осуждал его … Плакать хотелось.. 

Постепенно все стало забываться, и жизнь снова потекла равномерно, и без сбоев. Летом мы поехали в Подмосковье. Лес, озеро. Мальчишки были в полном восторге. Наездами и в Москве бывали. Что–то там моя милая покупала. У женщин, как известно, пределов не существует. Интересные люди не попадались, и я все свободное время чи¬тал. При моих ребятах этого свободного времени не так уж и много. Потом к нам приехала Олина сестра с ребенком. За наш счет, разумеет¬ся. Никак замуж не могла выйти, и мы пытались ее «вывозить в свет». Но из этого ровным счетом ничего не вышло. Осенью снова на работу. Снова стали в гости к полковнику ходить. На этот раз жена нашла с его супругой что–то общее. И, кажется, вошла во вкус городских спле¬тен. Мне объясняла, что такое переключение с техники на пустой треп полезно, мы с полковником играли на пару и, как правило, выигрывали. Деньги мелкие, но приятно. Однажды полковник сказал мне: 

– Знаете, с вашей контузией рекомендую обратиться к одной бабке. Вы не улыбайтесь. Мы ее вычислили по нашим каналам. Диагност она вели¬колепный. И лечит неплохо. Проверено. Первое время мы ее контролиро¬вали с помощью нашей профессуры. Но результаты говорят сами за себя. Они там с местным доктором на пару работают. Она ставит диагноз, а он переводит на медицинский диалект. У нас с ними договор! Поезжай¬те, сойдете за сотрудника. Я записочку напишу.  

– Сколько?– спросил я.  

– Официально ничего, но по-человечески... У нее дочь, художница. Доморощенная, но мне нравится. Красивая, скажу Вам, женщина, но жутко хромает. Отец родной по пьянке искалечил. Вы при¬везите ей красок, холста. Очень будет кстати. 

Я рассказал Оле и она советовала поехать. Но, правда, не совсем пони¬мал на что мне жаловаться. Чувствовал я себя почти нормально. Иногда голова болела. Изредка покалывало сердце, но все в пределах вполне терпимого. Да такие жалобы, наверное, у миллионов людей. Правда, у меня еще инфаркт. Микро. Ладно, съезжу. Хуже не будет.  

Ехать было приятно. Солнечно, яркие краски осени. С собой я взял, кроме красок, колбасу и сыру. Не хотелось бы, чтобы кто-то подумал, что у нас можно было вот так просто зайти в магазин и купить съедобную колбасу и, скажем, голландский сыр.  

Но при наличии связей и денег это было возможно. 

Дом стоял на берегу речушки, на возвышенности. Заборчик – штакетник был выкрашен в веселый салатный цвет. К домику пристроена веранда с чудесным видом на окрестности. На двери – подсолнух, на стенах кар¬тины. По преимуществу пейзажи и натюрморты, в которых главенствуют свет и цвет. За простым и весьма обширным столом, крытым светлой клеенкой, сидела чуть полноватая светловолосая женщина лет так трид¬цати. Не спеша повернула ко мне лицо, и меня словно залило каким–то светом, теплом, добротой. Я даже немного растерялся и, лепеча нечто не совсем вразумительное, подал ей записку от полковника и поставил сумку с презентом. Она спокойно прочла и, отложив бумажку в сторо¬ну, спросила, кивнув на сумку. 

– Что это вы такое привезли? – голос был подстать ее облику. Она как будто пропела фразу, а в лице появилась чуть приметная насмешливость. 

–Я слышал. Вы ... – Тут я запнулся и кивнул на картины на стене. 

– В общем, краски и всякое такое. – 

Упоминание о колбасе казалось мне совершенно неуместным. Открылась дверь и вошла пожилая женщина сельского облика, непримечательная ничем. 

– Мама, это от полковника. 

– А, пациент, значит! Она пристально на меня посмотрела. Я подумал, что если верить меня пославшим, то на меня смотрело нечто аномальное, способное определить неведомым науке способом любые болезни и чуть ли не читать мысли! Но в облике ее ничего чудесного я не ус¬матрел. 

– Зовут меня Марья Федоровна. Ну, раз полковник прислал – значит, сей¬час глянем, сейчас разберемся и вылечим беспременно.  

Трудно было понять, насмешничает она или просто манера говорить такая? 

– Зовут Вас как, коли не секрет? 

Я представился. Она продолжала меня разглядывать. Потом сказала: 

– А Вы ежели не поспешаете, Сергей Николаевич, то я тут отлучусь ненадолго, а Нина Вас займет чем нибудь.  

Я заверил, что ничуть не спешу и подожду, сколько надо. 

С тем она и ушла.  

– И чем же мне занимать Вас? 

– Для начала съестное из сумки в холодильник переложите, а там и поглядим. 

Она довольно долго смотрела на меня, словно ожидая про-должения, но, не дождавшись, встала, и чудовищно хромая, подошла ко мне. Несмотря на предупреждение полковника, это было очень неожиданно. Опередив ее, я подскочил к сумке и вытащил пакет с едой. Приняв его, она заковыляла в комнату. Сердце у меня болезненно сжалось, через недолгое время она снова показалась в дверях. В ярком ситцевом пла¬тье на фоне темного проема распахнутой двери, она была подстать сво¬им картинам. Я не удержался и сказал: 

– Как хорошо Вы смотритесь на темном фоне! Жаль, фотоаппарата не зах¬ватил. 

– Это пока стою. 

– А что, ничего нельзя сделать? 

– В городе пробовали, да нечего не вышло. Сами ж видите. 

– А в Москве? 

– Москва далеко. 

Я смотрел на нее и пытался войти в ее положение. 

– Вы позволите мне попытаться Вам помочь? 

– И зачем это Вам лишние хлопоты? 

– Я этого не услышал. Вы дадите мне свою историю болезни или выписку, а я проконсультируюсь с кем надо. И поездку в Москву устрою, если там смогут помочь. Бороться надо. Я Вам серьезный шанс даю.  

Глядя мимо меня, она тихо сказала:  

– Это ж какие деньги нужны? 

– Пусть это Вас не беспокоит. У меня будет только одно условие: никому не говорить, что все это исходит от меня. Особенно деньги.  

Она молчала. 

– Все, что я сказал – абсолютно серьезно, но и Вы меня не подведите. Если выписки сейчас нет, пришлете по почте. Я адрес оставлю. 

– Хотите какой-нибудь альбом посмотреть?  

Я понял, что тема ее болез¬ни для нее исчерпана. Пройдя в комнату, она подсела к явно самодель¬ному книжному стеллажу. У меня Брак есть. 

Этого я не ожидал. 

– Знаете, с кубизмом я не в ладах. Есть, правда, у него приятные декора¬тивные композиции, но для души я бы предпочел Сезана. Открылась входная дверь и вошла Марья Федоровна. 

– Не скучали? Раздевайтесь и на кушетку лягте. 

Я начал раздеваться, а Нина заковыляла из комнаты. Очевидно, все тут было отработано. На кушетку постелили простыню, и я улегся. Марья Федоровна подошла ко мне, переодевшись в серый халат, и принялась меня вни¬мательно рассматривать. Потом, не прикасаясь к телу, начала водить на¬до мной обеими ладонями. Все это молча и с сосредоточенным выражением лица. Через некоторое время, глядя мне в глаза, сказала: 

– Ну, парень ты крепкий! Думаю, тебе все можно в открытую сказать. 

– А я сюда зачем пришел? 

– А не скажи! Вишь ли, милок, если, к примеру, не про тебя будь сказано, человеку помереть вскорости, так ведь хорошо подумать надо, как ему про то сказать. Но тебе я вот чего скажу: Крови на тебе много. В милиции и где ты служишь? 

– Я не из милиции. Преподаю в институте. Полковник знакомый. Он и посо¬ветовал к Вам обратиться. 

–Контузию, чай, не в институте получил? 

– В армии. Афган. 

– Нешто в спецназе служил? 

– В спецназе. 

– Вот оно, значит, откуда? И сердечко там надорвал? 

– Очень вероятно. 

– Вот тут не болит?– 0на сильно придавила ладонью под правым ребром. 

– Немного. 

– Язва у тебя намечается. Еще поводила ладонью и добавила: язва две¬надцатиперстной кишки. От острого воздержись в пище. На животе шрамик пуля оставила? – И сама же себе ответила: – пуля, пуля. Везуч ты, однако. 

Перешла к моим ногам. Двигая ладонями в непосредственной близости над телом, смотрела она полуприкрыв глаза куда-то вдаль. 

– Колено правое ноет, бывает? 

Это ее замечание поразило меня больше всего. Да, действительно иног¬да ноет, но я никогда, никому об этом не говорил! Она между тем вер¬нулась к моей голове. 

– Контузии твои тебя не сильно беспокоят. От чего контузии? 

– Ручная граната и мина. 

– Везуч ты, сильно везуч.- Она отошла от меня и. села на стул. 

– Одевайся. Я вот тебе что скажу: сердце береги. Не перегружай. По горам лазить и думать забудь, но нагрузку на сердце все ж давай. А сердце – это у тебя от природы слабовато. На войну тебе не надо было идти. Ранения твои пустяковые, а сердце слабовато. Но жить, как все ты не можешь! О детях подумай. Жена твоя второй раз, коли что, замуж не выйдет, а с пацанами твоими кто возиться станет? Это подумай. Обедать будешь? Есть я хотел, но еще больше мне хотелось уехать. 

– Нет. Поеду я. 

– Что, напугала я тебя малость? Ну, знал куда шёл. Еще приляг на минутку. 

Я уже одетый послушно лег снова. Она подошла ко мне и, как бы охватывая ладонями мою голову, приговаривала. – 

- Спокойно, спокойно, спокойненько. Отдыхни малость, отдыхни. – И я провалился в сон. 

Когда проснулся, на улице уже начало темнеть. Чувствовал я себя бодро, в комнатах никого не было. На небольшом листочке написал свой адрес и пошел к машине. Ехал и прокручивал в голове всё с начала до конца. Конечно, кое-что полковник мог ей сообщить, но зачем это ему нужно? А уж про колено он сказать никак не мог. И язва! А ведь действительно иногда побаливало! Но ведь тоже никогда никому не говорил. Крови много – это она права, но этого полковник тоже не знает! В общем, что мы имеем в сухом, горьком остатке? Сердце, которое надо беречь. Но это я и без нее знаю. 

Выехал на шоссе и включил фары. У дороги с поднятой рукой стоял рос¬лый седой старик в городском костюме и с портфелем. Я притормозил. Он не торопясь подошел к машине и наклонился к дверце. На меня пахнуло смесью перегара и хорошего одеколона. Галстук и белая рубашка. 

– Лектор общества «Знание» Фирсов Николай Павлович. Не будете ли Вы столь любезны, подбросить меня в город? На автобус я, к сожалению, уже опоздал. 

Зная свою способность влипать во всякие переделки, первым моим желани¬ем было его просьбу игнорировать. Но зачем тогда тормозил? 

– Садитесь, пожалуйста, – и я любезно приоткрыл переднюю дверь. Некоторое время ехали молча. 

– На какую же тему лекцию Вы читали, если не секрет? 

– Да все о божественном. "Есть ли Бог?" 

– Ну, и как Вы, откровенно говоря, думаете? 

– Откровенно говоря, думаю, что Бога нет. 

– А как нынче с Христом? Признают реальность его бытия или чистый миф? 

– Тут, знаете, нет единого мнения. 

– Это у нас – то? 

– Представьте себе. А Вы как думаете? 

– Я? Я занимаюсь в, основном, электроникой, но думаю, что прототип какой–то, повидимому, был. Их тогда немало бродило в тех краях. Меня очень убеж¬дает в этом Талмуд. 

– Вы имеете в виду упоминания про Иисуса Бен Пандеру? 

– Вот именно. 

– А что это меняет? Из прототипа, даже если он действительно был, слепи¬ли такой образ, какой церковникам был нужен. 

После того, как мимо нас с ревом пронеслось несколько грузовиков, я сказал. 

– Мне кажется, что религиозность и вера в канонического Христа или Алла¬ха не украшает человечество. – Он искоса глянул на меня. 

– А кровавые войны? А геноцид целых народов? Но такова реальность! 

– Но признание реальности не обязательно должно быть пассивным. 

Мне показалось, что следующую фразу он произнес с усмешкой. 

–Участие в борьбе за построение социализма Вашу активность не удовле¬творяет? Есть еще путь Че Гевары. Разговор становился политически опасным. Черт его знает, что за человек. Я замолчал. 

– Понимаю, – заметил он с уже явной усмешкой. – Скользкая тема. Надо при¬нимать мир таким, как он есть. Стараться улучшить по мере возможности, хотя, конечно, у отдельной личности эти возможности мизерны. Ну, хоть не делать самому ничего плохого. 

– Стараемся, но это не просто. В данный момент я нахожусь под впеча¬тлением встречи с человеком, продемонстрировавшем мне свои явно паранормальные способности. Вам такое не встречалось?  

– Лично мне нет, но заслуживающие доверия люди рассказывали. А почему это Вас так поражает? Ведь не думаете же Вы, что в познании приро¬ды мы дошли до предела? Все может быть устроено куда сложней, чем нам это сегодня представляется. Или это толкает Вас к Богу? 

– Нет, к Богу не толкает. Но странно, что в процессе эволюции такие качества не получили распространения, если они действительно суще¬ствуют. Ведь в борьбе за существование это давало бы огромные преи¬мущества! 

– Действительно – аргумент заслуживает внимания! 

– А что до Бога, то это, по-моему, несерьезно. Хотя многие очень серье¬зные люди думают как раз наоборот. 

– Насчет несерьезно – это Вы, простите, не правы. Очень даже серьезно, вспомните мировую историю и роль религии, Бога в ней! По-видимому, Бога, как конкретной личности нет, но есть идея, внедренная и овла¬девшая массами, и разделываться с этой проблемой так, как я это де¬лаю на в своих лекциях, то-есть легко и категорично при серьезном об¬суждении не стоит. 

От того, как он выразился о своих лекциях, мне стало весело. Что ж, попутчик попался стоящий. Мне хотелось еще кое-что с ним обсудить, но., глянув, я обнаружил, что он заснул. Мысли мои вернулись к событиям сегодняшнего дня. Во мне крепло ощу¬щение, что я получил намек, что мои «подвиги» на Кавказе не остались незамеченными. Но зачем? Остается ждать дальнейшего развития собы¬тий. Ждать в тревоге. А может быть в этом и цель? Подготовить, так сказать, психологическую почву для каких-то последующих действий? На повороте моего попутчика отбросило к дверце, и он проснулся. 

– Кажется, я неприличнейшим образом заснул прямо в процессе нашей беседы. Прошу извинить. Старость, знаете ли! Так о чем мы? 

– Мне кажется, что тему мы в каком-то смысле исчерпали.  

В свете фар замелькали надгробья и кресты сельского кладбища. 

– А вот и очередная тема! – Старик тряхнул головой, словно сбрасывая ос¬татки сна. 

– Впрочем, для Вашего возраста она, как я надеюсь, еще неактуальна. 

– Да нет. Микроинфаркт я уже перенес. 

– Вот как! Это печально. Рановато начинаете. Ну, а для меня – это постоян¬ная тема для размышления. Разуму трудно примириться с грядущим исчезновением. 

А как Вы? Только не говорите, что Вам это безразлично! 

– Не скажу. У меня проблема осложняется еще и семейными остоятельствами. Двое детей, не говоря уже о жене. 

– Нда. При ясно осознаваемой незначительности собственной персоны для су¬деб мира, ее исчезновение просто потрясает. И до такой, знаете, степени, что вполне может подвигнуть разум на конструирование мироздания с пос-ледующим воскресением, постулированием «того света». Козырная карта поч¬ти всех мировых религий!  

Я подумал, что лектор в нем действительно чувствуется, но вслух сказал: 

– Не знаю почему, но на войне, где люди умирали у меня на глазах, мысли о смерти возникали у меня гораздо реже, чем сейчас. По-видимому, дело в болезни. Хотя врачи говорят, что серьезной опасности нет. 

– Да. У врачей есть такое профессиональное обыкновение поддерживать нас морально. Наверное, зная это, мы не верим им даже тогда, когда они гово¬рят правду. В вашем возрасте – это очень похоже на правду. А вот в мои го¬ды...  

Через некоторое время я обнаружил, что он снова заснул. Мысли мои вернулись к проблемам сугубо личным. Послал меня к экстрасенсихе полковник. Значит! А зачем это ему? Что-то затевает и я ему нужен. Для чего-то такого, что добровольно я не сделаю. И как это он узнал обо всем? Впрочем, это еще не известно. Мы вроде приняли все меры! Доказать мое присутствие у Резо в этот период времени будет очень непросто. Что ж, остается ждать последующих событии. 

Повестку к следователю мне вручили при несколько странных обстоятельс¬твах. Недели через три после посещения Марии Федоровны ко мне на работу зашел молодой парень, представился следователем – предъявил удостоверение и даже вручил повестку. Сказал, что был тут рядом по другому делу и решил уже зайти и ко мне. Это было странно. Обычно милиция так не поступа¬ла. Когда мы уселись в моем кабинетике, он попросил расписаться в по¬вестке и очень вежливо попросил разрешения задать мне пару вопросов. Я естественно, разрешил. 

– Где вы были….?  

И он назвал даты моего посещения Резо. Это было очень неприятный вопрос. Стало быть, что-то они знали, и это тот самый следующий ход, которого я ждал. Я закурил, что делал после своего сердечного приступа крайне редко, и начал обдумывать ситуацию. Что я был у Резо, доказать будет очень сложно. Если, конечно, у них нет приказа доказать это во что бы то ни стало. Тогда появится столько сви¬детелей, сколько нужно. Даже если дело происходило на Северном полюсе. Но доказать, что я уезжал на Юг, им будет не сложно. И надо же было мне лететь самолетом! Значит, отпираться смысла нет. 

– Мне не хотелось бы отвечать на Ваш вопрос без самой крайней необходи¬мости. В чем Вы собственно меня подозреваете?  

– Ну, правильней сказать – не подозреваем, но проверяем в связи с преступлением, совершенным в Грузии. 

По нашим данным в этом деле принимали участие люди из нашего города, профессионалы высокого класса! Вот мы и проверяем всех, кто выезжал в это время в Грузию. Но Вам легко снять с себя все подозрения, назвав место и цель Вашей поездки. Ну и свиде¬телей Вашего пребывания. 

Вот какая значит игра? Такой вариант был нами предусмотрен. 

Родственница Резо, знавшая меня в лицо, могла подтвердить, что я пребывал в указанные сроки у нее. Подготовлены и другие свидетели. История дол¬жна была иметь романтическую окраску.  

Я сказал:  

– Поскольку в этом деле замешана женщина, то, повторяю, без самой край¬ней необходимости я не смогу назвать вам ее имя. И мне будет очень не¬приятно, если эта история дойдет до моей жены. 

Он как–то легко со мной согласился. Никакого протокола, никаких подписей! Сказал только, что если потребуется, меня побеспокоят еще раз. И все-таки это было неприятно, хоть мы и расстались, мило улыбаясь друг другу.  

Следующие две недели меня никто не беспокоил, но я уже не сом¬невался, что дело будет иметь продолжение и, по всей вероятности, ма¬ло для меня приятное. 

А пока я решил съездить к Володе и попытаться помочь его семье. На до¬рогу должно было уйти часа четыре. Понятно, что все мои мысли вертелись вокруг назревающих событий. Разумеется, больше всего меня заботило, как отразится это, несомненно, грядущее нечто, на моей семье. Я прекрасно понимал и чувствовал, как бесценны в этом огромном собой занятом мире, по¬рой безразличном, а порой и враждебном те немногие, которым ты со сво¬ими проблемами и проблемками, не только не безразличен, но и дорог. Те немногие, которые преданы тебе и на многое для тебя готовы, даже в ущерб себе. Все эти вариации любви и есть самое важное в этом чертовом и прекрасном мире. Тут моя бабушка совершенно права. Конечно, это действуют некие встроенные в нас механизмы. По одной версии – эволюцией, по другой – неким Конструктором. Быть может эти механизмы можно как-то за¬блокировать или даже удалить, но тогда человек перестанет быть чело¬веком. Ну, а эгоизм? Потакание собственным предпочтениям и просто желаниям? Что с этим делать? Ведь что ни говори, а по большому счету он в че¬ловеке на первом месте? Каков тот оптимальный баланс между любовью к ближним своим и столь же естественным эгоизмом? 

Ох, малограмотен я. Наверное, об этом исписаны тонны книг. Кое что можно бы и вспомнить. Но годы намекали, что пора уже пользоваться приобретенным, которое давно должно бы стать моей плотью, сутью или как это еще сказать. Про альтруистов высоких кондиций слагают легенды, но про эгоистов аналогичных степеней тоже. Забавно отметить, что с точки зрения исторической значимости судеб человечества, эгоизм куда продуктивней. Можно даже сказать весь наш прогресс обеспечивался в значительно большей степени эгоизмом, чем альтруизмом. Причем эгоизмом прямо-таки зверским. Ох, уж эти мне объективно кровавые законы истории! 

Однообразный пейзаж за стеклами автомобиля навевал однооб¬разные мысли. По-видимому, весьма значимым в оценке поступка, кроме всего прочего, играет роль и масштаб. Убьешь и ограбишь человека – и ты убийца и грабитель и закон жаждет с тобой расправиться. Напал и ограбил целые страны, перебил коренных их жителей, и выросшая на их костях ци¬вилизация ставит памятники великому человеку! А уж место среди выдаю-щихся личностей в истории тебе гарантировано. И все мерзости твоих дея¬ний как-то сходят на нет. А может быть это и правильно? Кто просчитывал итоговый баланс? Однако эгоизм рядовых граждан, стремящихся к достиже¬нию собственной выгоды за счет ущемления интересов других людей, за счет нарушения норм и законов и морали, в принципе социально вреден. Я проявил эгоизм, спасая Резо и его подпольное производство? Немножко да. Порезвиться человеку захотелось. Но не это же было главным? Однако по всему придется, видимо, расплатиться. 

____ 

Городок небольшой. Обшарпанная двухкомнатная квартирка в панельном доме. Худенькая девочка, лет восьми. Что-то от Володи в лице. 

– Где, – говорю, – у Вас холодильник? – И достаю пакет с продуктами. 

– В ремонте, но у мамы денег нет, в получку заберет.  

Сьела конфетку. 

– А ты знаешь, где мастерская? 

– Знаю. 

– Поехали со мной. Привезем. Сделаем маме подарок.  

Оделась, принесла квитанцию, поехали. Пока возились, пришла и мама. К тому времени я уже знал, что младший братик у бабушки в деревне, а папины бабушка с дедушкой ничем не помогают, потому что сами бедно живут. Но самое главное – папу убили и мама за это на него очень сердитая,  

Мама – еще молодая блондинка, усталая после работы. Оказывается, Резо прислал ей справку о Володиной смерти от несчастного случая. Я представился товарищем по Афгану. К ее приходу мы нажарили котлет из привезенных. мной полуфабрикатов и картошки наварили. Пообедали, помянули Володю. Но она, видимо, уже привыкла к его смерти, и особых эмоций я не заметил. А может быть, отношения у них были натянутые, и это вообще ее не очень-то волновало? В общем, Володя был для нее в далеком прошлом, ворошить ко¬торое у нее не было никакого желания. После обеда она меня довольно бесцеремонно выпроводила. Взял у нее адрес стариков и отбыл. Видно ждала она кого или спешила. 

Заехал к родителям. Мать всплакнула. Сестра сказала, что был он всю жизнь непутевый и кончил непутёво. В отношении его конца, она была весьма близка к истине. Я пробормотал что-то насчет помощи какой если что и, оставив адрес, отбыл. 

Ночная дорога и подавно настраивает на сумрачные мысли и на лад печальный. Легкость, с которой вычеркнули человека из памяти, ме¬ня покоробила.  

Конечно, – я плохо его знал, но вряд ли был он много хуже других. Ребята из его взвода, помнится, отзывались о нем хорошо. Немногочисленные случаи, когда дороги наши пересекались, тоже не давали оснований думать о нем плохо. А отец, копавший огород во дворе, даже не зашел поздороваться, всего-то прошло несколько месяцев! На душе было горько. И потекли затертые тысячелетиями мысли, не оставляющие нас тем не менее равнодушными. Вот не стало человека и никому–то он оказы¬вается и не нужен. Разве что его дочке, да она еще этого не понимает. Конечно, забвение мертвых – естественное состояние живых, но хоть на пару поколений, можно бы, казалось, рассчитывать! Вот умерла Алла, но жизнь себе катит дальше, как ни в чем ни бывало. А множество людей уже сегодня живут только во мне, в моей памяти. Моя бабушка, к примеру. Еще поискать в мире такую бабушку, но умру я, и она канет в это самое небытие. Ужасно обидно и несправедливо.  

А справедливость–это что такое? Это когда человечество воздает людям за заслуги перед человечеством. За высокие воспитывающие образцы! Воздает в виде текстов в писаной истории, в памятниках, в памяти поколений. Создать бы мартиролог пре¬красных людей! Ну, что-то вроде книги Гиннеса. Да, а отбери я тогда у Володьки бутыль с вином – был бы жив! И хотел же, но отвлекся чем–то... Поток сознания нес меня, туманился неопределенностью и нечеткостью образов. Теперь жизнь пойдет однообразная, монотонная. Что? Опять на авантюры потянуло? Забудь. Тут шлагбаум перекрыт наглухо. Что там мои мальчики делают? Вот правильно. Переключи программу. И поменьше о смерти. Так и запрограммировать себя недолго. 

Домой прибыл уже под утро. Мальцы спали и были во сне еще милей, чем в дневное время, изрядная доля которого уходила у них на разного рода конфликты. Жена моя среди прочих достоинств умела не принимать их драмы близко к сердцу, умела просто замечательно. Рассказал ей про Володьку, посе¬товал на горечь забвения и предложил, спасаясь от вселенской грусти, совершить какой-нибудь выход в свет. Оказалось, что в субботу мы как раз званы к полковнику на ужин с картами, звонил сам Евгений Матвеевич! Случай беспрецедентный! Обычно звонит его жена. Хе-хе. Вот кажется, и завершающий штрих. Всё объясняющий финал. Что–то день грядущий мне готовит?  

Жена моя даже как-то и пристрастилась к этим посещениям. Вошла во вкус городских сплетен, да и практическую пользу из этого общения извлекала! Дамы там были обширно информированные и далеко не бедные. Их информа¬ция нередко оборачивалась новой обувью для детей или красивым платьем! Да и социальный статус моей Оли тоже упрочился. Она теперь кандидат наук и прекрасно одета! Не знаю, этично ли это, но со стороны мно¬гие поступки людей порой столь прозрачно детерминированы или, проще сказать, так легко просчитываемы, что так и хочется нажимать на некие управляющие кнопки. Впрочем, я, конечно, упрощаю. Далеко не всегда всё это столь уж просто и управляемо. 

______  

Вечером позвонил человек от Резо. Сказал, что надо встретиться. Встре¬тились на вокзале. Пожилой грузин с двумя сумками. Передал привет от всех знакомых и письмо. Я хотел прочесть дома, но он настоял, что бы не медля и прямо сейчас. Действительно, информация была безрадостной. Противник сумел перегруппировать силы и снова перешел в наступление, хотя уже и не столь варварскими методами. Отец в больнице. У него «удар» и надежд мало. Приходиться продавать предприятие по явно заниженной цене, но выхода нет. Кроме того, придется уехать на жительство куда ни будь в Россию, так как активность жаждущих отомстить родственников становится в новых условиях опасной. Предьявитель письма Гиви, – верный телохранитель отца. Просьба приютить и позаботиться. Он будет надежным помощником. Если появится в Грузии – убьют без промедления.  

Да, информация действительно серьезная.  

Я сказал: 

– Иди за мной, но держись шагах в двадцати.  

Отвез его на свою конспиративную квартиру. Была у меня такая. Старушка умерла, а сын за небольшие деньги сдал халупу мне. Там я занимался и, вообще, уединялся. Дома Гиви передал мне пакет, а я ему более не менее разъяснил ситуацию. Видно и Резо был с ним достаточно откровенен. По крайней мере, содержание письма ко мне ему было приблизительно из-вестно. 

Дома я развернул пакет. Там была приличная пачка денег и девять золотых царских десяток. В записке было сказано, что это всё, конечно, меньше моего вклада, но...  

С женой, к счастью, долго объясняться не пришлось. Она все поняла сразу. На следующий день мы всем семейством навестили Гиви, чему он был очень рад. Встречаться со своими было опасно, но и одиночество тягостно.  

В субботу отправились в гости. Приехав, мы, как всегда, разделились. Женщины ушли к себе, а меня полковник завел в свой кабинет. Я понял, что вот сейчас все прояснится. 

– Редкостный Вы человек, Сергей Николаевич! – промолчал. Редкостный – это отнюдь не синоним хорошего. 

– Нет, действительно! В Вас сочетаются, казалось бы, несовместимые качес¬тва: боевой офицер спецназа, орудовавший при случае и ножом, любимец подчиненных, спасавший их, порой рискуя жизнью, примерный семьянин... Я прервал его излияния, предложив прогуляться в скверике, расположен¬ном как раз напротив дома. Он усмехнулся и согласился. Мне не хотелось, чтобы предстоящий разговор попал на пленку. 

– Так вот, – продолжал он, – и во всем, за что Вы беретесь, демонстрируете отличную подготовку, а порой прямо таки талант! По моим сведениям вы сумели в Грузии за два дня отправить на тот свет не менее десяти мер¬завцев. Причем практически в одиночку! Лихо!- Он глянул на меня, покачал головой и улыбнулся. 

– Отлично готовят кадры в спецназе!  

Я тоже улыбнулся и заметил. 

– Справедливости ради Вы должны бы подчеркнуть, что разделывался я либо с отпетыми негодяями, либо защищая свою жизнь. 

– Ну, разумеется? Разве я не сказал этого? Должен добавить, что у Вас хорошие друзья. До сих пор родственники убитых не могут выяснить, кто это сделал? Иначе спокойной жизни Вам бы не видать. 

Некоторое время шли молча. Я переваривал этот довольно откровенный шантаж и ждал, что ему, собственно говоря, от меня нужно! 

– Я все же советовал бы отсюда уехать. Знаете, как говорят, береженного – Бог бережет. Тем более, что у вас дети! 

. Он некоторое время молчал. Но это конечно еще не всё. Ждём. 

– Вы представляетесь мне современным вариантом Робин Гуда с элемента¬ми донкихотства. Большая редкость, знаете ли, встретить сегодня такого человека (Причем тут Робин Гуд?), – Евгений Матвеевич снова умолк. Наверное, надо из вежливости что–то сказать, но я молчал. 

– Я, конечно, всецело на Вашей стороне, но очень не хотелось бы огласки. Знаете, столкновения с законом могут кончиться печально, хоть по-человечески вы может быть и правы. Перед Вашим отъездом я хотел бы на-править Ваши робингудовские усилия против одной премерзкой фигуры, с которой мы официальным путем ничего не можем поделать. Когда вы ознакомитесь с его «подвигами», то, не сомневаюсь, у Вас тоже руки зачешутся с ним поквитаться. И это будет акт высокой справедливости.  

Мы повернули, к дому. 

– Не переоцениваете ли Вы мои способности и возможности? 

– Не переоцениваю. К тому же я помогу и, надеюсь, достаточно эффективно. У себя в кабинете он положил передо мной простенькую картонную па¬пку с надписью: «Личное дело ст. лейтенанта Замрибабы Александра Федоровича», и вышел. 

Уже в дверях повернулся и заметил: 

– Кстати сказать, у Вас очень славная жена. Вообще Вам везет с женами! 

Ага, знай, что и это я тоже знаю. Ну, вот ситуация и прояснилась. Ясно что от меня хотят и чем угрожают. И выхода у меня, конечно, нет. Убрать полковника – мало что даст. Да и он, наверняка, примет соответствующие меры. А Замрибабу я знаю. Лично знаком. Должен согласиться: мерзавец и са¬дист, каких не часто встретишь! Но должны возникнуть какие-то экст¬раординарные обстоятельства, чтобы от человека избавлялись таким «крутым» способом. Хорошо бы все выяснить, хотя это мало что мне даст. 

А познакомились мы с Замрибабой на дежурстве. Как член народной дру¬жины я должен был раз в месяц отдежурить вечер. В одно из таких де¬журств меня посадили на заднее сидение милицейского УАЗика. Рядом с шофером уселся этот самый Замрибаба. Увидев его один раз – забыть уже было невозможно. Во–первых, рост под два метра, и соответ¬ствующий вес. Во–вторых, фамилия. И где только такие выдумывают? В чем состояла моя служба, я так и не понял. Возможно, при случае, акт какой–нибудь подписать! А вот его служба была понятна. Мы объез¬жали самые глухие по ночной поре места.  

Уповая на свою мощь, он бестрепетно шел один в любые закоулки, где риск нажить весьма большие неприятности был очень велик. При мне он разнимал драку – зрелище дос¬тойное кинобоевика. Он никого не бил, а просто хватал одной рукой за что ни попадя и отшвыривал в сторону с такой силой, что человек не сразу то и поднимался! Мне однажды тоже от него перепало. По-видимому, полная безнаказанность его развратила. Из сержантов он к моменту второй нашей встречи стал уже младшим лейтенантом. Вторая встреча сос¬тоялась в вытрезвителе, где мы опять таки дежурили. В каком качестве он там находился, я не знал, но от его жестоко¬сти меня просто коробило. Любимым занятием у него было придавливать локтевым суставом человеку сонную артерию. Через пару секунд, поте¬рявший сознание, кулем валился ему в ноги. 

Открыл и просмотрел папку с личным делом. Никакое это не личное дел, а скорей выписки из него. По-видимому, с какой-то целью. Может быть, да¬же специально для меня. Простое перечисление «героических деяний” якобы зафиксированных в настоящем личном деле. Тоже еще проверить нужно бы. Тут были многочисленные жалобы на жестокое обращение с задержанными и просто подозреваемыми. Но "вершиной» его деяний были два обвинения в изнасиловании и оба без последствий для него. В од¬ном случае женщина забрала заявление, а во втором – изнасилование несовершеннолетней, суд его оправдал, поскольку ряд свидетелей изменили свои показания. Мерзостный перечень и мерзостная личность, но не в этом конечно главная причина гнева начальства. Что–то он сделал та-кое, что затронуло интересы власть имущих или людей, от которых эти власть имущие зависят.  

И вот они решили убрать его моими руками. 

Вечер дальше развивался по-обычному распорядку, и эту тему больше не затрагивали, но перед уходом полковник вскользь заметил, что на неделе ждет от меня звонка. 

Вот это я вляпался! Опасность надо мной, над семьей нависла колоссальная. Что от меня хотят, чтобы я убрал Замрибабу, было совершен¬но ясно. Предположим, я шлепну этого подонка, но где гарантии, что меня оставят в покое? Где, наконец, гарантии, что меня самого не прикон¬чат после завершения операции? Вполне ведь реальное развитие событий! Размышления, от которых какого-нибудь интеллектуала–правозащитника в дрожь и негодование бросит! Я его «шлепну», – то есть убью человека. Пусть негодяя и морально разложившегося типа, но убить! Это не война, на которой государство за аналогичные деяния нас еще и поощряло! Да и наше отношение было иным. После того, как мы в упор расстреляли банду, ни у кого не только не испортилось настроение, но напротив! Мы, наконец, решили поставленную перед нами задачу! Но в мирное время – это дело совсем другое. Да и какова власть, которая держит на службе и прикрывает такого негодяя? Но если бы не угроза семье, стал бы я творить над ним суд и расправу? Впрочем, суд над ними творили другие. Мне предоставили только расправу. Тогда в вытрезвителе, когда я не выдер¬жал и кинулся защищать очередную его жертву, он так двинул меня, что я в стенку влетел. Дальнейший конфликт был остановлен усилиями чуть ли не всех ментов, созерцавших до той поры деяния этого подонка вполне спокойно. Дело было не в их вдруг проснувшемся человеколюбии. Просто они знали, что если мы, дружинники, подымем шум, то возможны непри¬ятности. Причем не столько у Замрибабы, сколько именно у них. Даже он понял, что перебрал и пробурчал что–то вроде извинения. Итак, опять меня понесло «не туда». Да, на этот раз без всякого моего одобрения и содействия. Причем все теоретизирования на счет священного права каждого человека на жизнь мне всегда казались фальшивыми и даже лицемерными. Возможно, я чего-то недотягивал в сути гуманизма, но, на мой взгляд, определенная категория людей должна уничтожаться ради жизни других, за преступления против человечества, например. Неужели следова¬ло сохранить жизнь Гитлеру? И бывают ситуации, когда человек вправе прикончить негодяя без суда и следствия. Другое дело, что прокламиро¬вать это нельзя! Иначе смертоубийство примет массовый характер и гиб¬нуть начнут в основном невиновные. Но стоп! Оставим в стороне теории. Как мне преподнести все это своей жене? А ведь нас ожидали очень серьезные перемены! Навещая Володину родню, я рассказал ей (без излишних подробностей конечно) про ночное нападение на нас, где он погиб. Зна¬ла, она и об участи нападавших. Оставалось преподнести необходимость скорейшего переезда. Возможная реакция Оли меня пугала. По моим понятиям мы жили с ней хорошо. Даже очень. А прочность связей между людь¬ми именно в таких критических ситуациях и проверяется! Но понимание такой в общем–то тривиальной истины не смягчает результата, если он оказывался негативным. Мы остановились перед светофором, и Оля прерва¬ла поток моих мыслей. 

– Что такого тебе сказал полковник? 

– А что? Так заметно, что я расстроен? Дело в том, что он посоветовал переехать на жительство в другой город. Последовало довольно продолжительное молчание.  

– Это в связи с кавказскими делами? – быстро сообразила! 

– Да. 

– Дело настолько серьезно? 

- Полковник говорит, что даже очень, хотя пока они меня еще не вычисли¬ли.  

Приближался критический момент. Сейчас она выскажет свое отноше¬ние ко всему этому. Я внутренне напрягся. 

– Сколько же у нас времени? 

– Я думаю, что пару недель мы можем себе еще позволить. 

– А куда? 

– Хотелось бы на старое место, на Урал. Как ты? 

– Попробую уложиться. А где мы там будем жить?  

Приехав домой, я позвонил Володе. Слышимость была ужасная, но все же я узнал, что Володе присвоили подполковника и он приглашает нас прие¬хать. 

– А как же старые проблемы? – спросил я. 

– Они самоликвидировались. Ну, не без нашей помощи, конечно. Все спокой¬но. Кстати, Алексей Максимович два месяца как умер и дом твой можно снова купить. 

Оля держала параллельную трубку. Я вопросительно посмотрел на нее. Она чуть улыбнулась и согласно кивнула. Так мы решили этот вопрос. Надо было еще спросить Гиви, но с ним во¬обще предстоял длинный разговор. 

И все-таки, мне хотелось знать истинные причины, которые привели пол¬ковника и тех, кто за ним стоял, к столь жесткому и рискованному решению. Понятное дело, что в его альтруизм, равно как и в благородное намерение наказать зарвавшийся порок, я верил слабо. Но как докопаться? Первую, да и последнюю попытку я сделал на следующий же день. Для этого мне пришлось организовать «случайную» встречу с нашим участковым Петей. У нас с ним стародавние связи. Пару раз мы совместно «злоупотребляли». Он даже как–то и привык, бывая в наших краях, заходить на пару минут. Мы с ним тут же угощались. «Как тут у Вас? Все спокойно?» В ответ всегда следовало: "Да! При таком-то участковом!» Рюмки я выбирал темного стекла, что позволяло мне себе наливать на донышке, а ему до краев. Я вообще–то это дело люблю, но поскольку оно плохо согласуется с делом, – то пью редко. Итак, изловил я Петю и на¬до же! У него оказалось свободное время, что позволило нам заглянуть в ближайший гадюшник. Разумеется, на Замрибабу я вывел его осторожненько, но узнал много интересного. Оказывается, Колька повадился ходить к одной девице. Девица и впрямь ничего. Дальнейшие события развивались тривиальнейшим образом. Зайдя в неурочное время, застукал у нее дру¬гого и малость его поколотил. Колькиной малости хватило на три недели больницы. Но главное в том, что соперник был человек самого генерала, который уже не раз предупреждал Кольку, чтобы вел себя осмотрительно. И вот вроде бы генеральское терпение лопнуло и над неуязвимым нависли весьма большие неприятности. На вопрос, а за что генерал так Кольку любит, последовал несколько туманный ответ – что вроде бы он объез¬жает кого надо и привозит мзду шефу. Может быть, хотя с трудом верится. Дальше мы перешли к другим не менее интересным темам. В общем, я, надо признать, – ничего не узнал стоящего. За такое не убивают. Впрочем, что изменится, если я даже и узнаю, за что его приговорили? Может быть, просто хозяева почувствовали, что утрачивают контроль над чело¬веком, который слишком много знает! А как лицо доверенное, он действительно много знал и начал становиться неуправляемым. Так или иначе, но у меня положение безвыходное. Еще спасибо надо сказать, что убрать предстоит стопроцентного негодяя. Хорошо бы еще в придачу и его хозя¬ев, но это, к сожалению, за пределами моих возможностей. В общем, как ни крути, а дело дрянь. Главная опасность, однако, в том, что и меня могут по обыкновению убрать вслед за ним. Это было бы очень логично. Единственный человек, который отнесся к моим проблемам с полным пониманием и сочувствием был Гиви. Наверное, потому, что и сам находился в подобной ситуации. 

Позвонил полковнику и тот дал адрес, куда Замрибаба таскал своих баб. Мы с Гиви произвели рекогносцировку. Гиви не сомневался, что меня тут же постараются убрать, а поэтому считал своей главней задачей прик¬рыть меня при отходе. Объект представлял собой частный домишко, огороженный высоким забором с воротами. Калитка не запиралась, и мы обследовали прилегающий к. дому участок. Определили все свои дей¬ствия и позиции. Оставалось только дождаться звонка от полковника. Катя выписала мне «больничный». В общем, всё, что можно было сделать, мы сделали.  

Звонок прозвенел через два дня. Теперь мы знали и день, и час Я занял позицию внутри у забора. Гиви где–то на противоположной сто¬роне улицы. До приезда клиента оставалось примерно полчаса. Для страховки я зашел не через калитку, а с противоположной стороны. Там находился нежилой домишко с заколоченными окнами.  

Время, как всегда, в таких случаях тянулось безобразно медленно, но все же не стояло на месте и аж за десять минут до срока подъехал его «Москвич». И тут я услышал, что он не один. Это было не предусмотрено. Надо было уходить, но я не успел. Почему-то он не вышел в своей обычной манере – спокойно и чуть в развалочку, а прямо таки выскочил из машины и бросился к ка¬литке. Столь же стремительно он принялся открывать ворота. Но, приот¬крыв только одну створку, с руганью кинулся наружу. Еще можно было уйти, но я замешкался. Он снова появился во дворе, волоча за руку ка¬кую-то девчонку. При этом он приговаривал: «Сказала ж дам, так чё ж ты? Сама ж сказала – дам...» Девчонка уже почти не упиралась. Он волок ее к дому. Я выстрелил. Пули от него, слава Аллаху, не отскакивали, и он начал валиться. Девчонка вырвалась, и, мельком глянув на меня (в парике и бороде), кинулась назад в открытые ворота. Сильно толкнув створку ворот, я подбежал к нему и сделал контрольный выстрел. Почти одновременно со стороны Гиви раздалось подряд четыре хлопка. Я автоматически отметил, что у него не очень хороший глушитель и обернулся. В пяти шагах от меня сильно задрав голову и как-то весь изогнувшись, опускался на землю человек. В руках он все еще сжимал Макарова, но, видимо, был уже «выключен». Подбежав, я за руки втащил его во двор и прикрыл ворота. Обтёр свою «Беррету» и сунул ему в руку, а его Макарова поло¬жил себе в карман и спокойно вышел через калитку. Мотор «Москвича» еще ра¬ботал. Отъехав несколько кварталов, я вышел из машины и свернул за угол. Метрах в ста стояла наша машина. Гиви уже сидел на месте. Проти¬рая все, что нужно, я открыл бардачок. Там лежали три пачки, заверну-тые в серую бумагу. Развернул одну – деньги и в крупных купюрах. Рассовал по карманам. Вышел и запер машину. Спокойно двинулся по улице, слегка прихрамывая. Отъехав несколько кварталов, снял парик. Дома мы были минут через десять. До самолета оставалось еще много времени, но мы поехали в аэропорт. Гиви должен был приехать через пару дней. По доро¬ге я думал, как мне быть с полковником? Он оказался даже большим негодяем, чем я ожидал. Впрочем, ожидал. Иначе не остался бы жив. Из авто¬мата аэровокзала я позвонил ему. Обычный разговор. Договорились завтра, как всегда по субботам, встретиться. 

– Как моя просьба? – Это он сказал уже в конце. 

– Просьбу Вашу мы, конечно, выполнили. 

– За Вами должок! Принесете завтра? – По–видимому он намекал на деньги, взя¬тые мной из машины Замрибабы. 

– Не очень понимаю, но уж вы мне точно должны. Ну, завтра разберемся. Во всяком случае, я свои обязательства выполнил, как говорится, в пол¬ном объеме. Очень надеюсь, что впредь мы и вспоминать об этом не станем. А вообще-то Вы меня неприятно удивили. И это не останется без последствий. Настоятельно советую не ставить со мной впредь столь опасных экспериментов. 

УРАЛ. ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВИЕ 

Откровенно говоря, я не был так уж уверен, что полковник оставит меня в покое. Но что я мог ему противопоставить? 3а ним стояла мощная организация, а мне не на кого было опереться. Разве вот Гиви – но это же не¬сопоставимые величины! У меня были записи наших с полковником разговоров. Мои лаборанты несколько модернизировали только начавший входить в употребление диктофон, и я успешно им воспользовался. Завтра Гиви пере¬даст отрывки из этих записей, и больше у меня, в сущности, ничего не было. Деньги вообще–то следовало отдать, но cильно разозлила его попытка меня ликвидировать. Нарушителю конвенции не пристало требовать от другой стороны ее строгого выполнения. В общем, риск был. Поживем (если!)– увидим, во что это выльется. Может быть, он оставит меня в покое, памятуя о моем изрядном профессионализме и намеке, что, кроме меня, есть еще люди, способные оказать мне не столько моральную, сколько огневую поддержку.  

Жена и дети мирно спали, а я читал письмо из Израиля, переданное мне Олей. Письмо пришло из Москвы и было невеселым. Родился сын Менахем, то есть Миша, но Борис устроиться по специальности никак не может, хотя надежды не теряет. Жить ей тут довольно противно, но Боря прекрасный муж и ради него она готова терпеть. Сам он работает на стройке и непрерывно ищет работу. Учит иврит. «Мы оба поражены, что эта страна поз¬воляет себе использовать человеческие ресурсы столь непроизводитель¬но. Уехали мы после того, как папа получил генерала. Естественно, что его тут же выставили на пенсию, Жаль, конечно. Они с мамой мечтают увидеть внука, но пока это только мечты. В общем, там хорошо, где нас нет». 

Надо будет написать им. С этими мыслями я и заснул. Очнувшись, увидел перед собой бабушку и Аллу. Бабушка покачивала головой, а в глазах у Аллы стояли слезы. 

– А что я мог поделать? Разве у меня был выбор? Да Вы же сами прекрасно знаете!  

Бабушка понимающе кивнула. 

– Жаль, что все у тебя так складывается, но что поделаешь! 

– Я не убил ни одного достойного человека! Я спасал своих детей! У меня ведь действительно не было выхода! Я уже почти кричал! 

– Не в том дело, – сказала бабушка – Скоро всему конец. Прими лекарства.  

У Аллы продолжали литься слезы. 

– Милая, не плачь! Ты надрываешь мне сердце. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Приходи чаще. Побудь со мной. Ну, скажи хоть что-нибудь! Они молча таяли, исчезали.  

Оля наклонилась надо мной. 

– Тебе нехорошо? Выпьешь чего-нибудь? 

– Да нет, просто дурные сны, но выпить что-то не помешает.  

Сердце пренеприятнейше трепыхалось, а пульс наверняка перевалил за сотню. Но потихоньку все успокоилось. Алешка развалился у Оли на коленях. Одной рукой она придерживала его, а другой держала за руку меня. Потихоньку взялись за меня и транквилизаторы. Наступало благостное состояние душевного покоя, постепенно вытеснявшее возбуждение от мо¬их видений. Затухающий поток сознания представлял собой малосвязанные фрагменты размышлений и просто картин, недавних событий... Кто же это подвернулся под пули Гиви? Кого это полковник послал меня прикончить? Впрочем, какая разница. Жаль только, что это не он сам. И что будет дальше? Постарается меня «достать» или решит, что я для него не опасен? Только бы это все не дошло до моей жены. И так у нес треволнений более, чем достаточно. А молодец моя жена! Тут полковник прав–с женами мне очень повезло. Но с меня хватит смерти Аллочки. Не дай бог что ни будь с Олей случится! 

Володя сказал, у них в криминальном мире одно хулиганство осталось. «Золотой поток» сменил русло и через нас теперь не проходит? Ну, я этому малость посодействовал. Жалею? Конечно, не дело это–самосуд. Но проклятые обстоятельства так складывались...И эта привычка с вой¬ны – стрелять! Да разве всех мерзавцев перестреляешь? Почему это мысли о смерти так настойчиво долбят мое подсознание? Ведь врачи ни о чем таком не говорят! Или врут традиционно? Или это я перепугался, и как–то деформировалась моя психика? А может быть и впрямь надвигается опасность? А что я могу с этим поделать?  

____ 

Жизнь на новом-старом месте сравнительно быстро наладилась. Правду ска¬зать, так дома своего я сразу и не узнал. Был он теперь обложен кир¬пичом, а внутри тоже преобразован изрядно. Старую лестницу на второй этаж заменила модерновая винтовая. Стены покрыты деревянными панелями, а уж сантехника! Конечно, куда моим возможностям финансовым против его доступа к дефициту. Ведь это было время, когда деньги – это еще было не все! И вот человек оборудовал себе гнездо по первому разряду, пригото¬вился доживать свой век и ...умер. Но не буду о грустном. Взяли няню. Снова к нам переехала Аллочкина тетя, а трое детишек наполнили дом жи-знью. Оля была довольна. Мне кажется, она ехала сюда с представлениями жены декабриста. Ехала, исполняя свой долг. Однако, жертв на алтарь семейной жизни не потребовалось, хотя, я в этом не сомневаюсь, она была готова их принести. 

Гиви жил в отдельной комнатенке, тосковал по своей Грузии, друзьям. Но тут я помочь ему был не в силах. Он это понимал и лишних слов не произносил. Исправно выполнял все домашние тяжелые работы. Больше всего любил колоть дрова и восстанавливать старенький мотоцикл с коляской. Я, в основ-ном, ездил на машине, которую Гиви умудрился сюда перегнать. С помощью Володи удалось пристроить Ольгу заведующей УКП Уральского политеха, где училось множество заводского народу. На домашнем совете ре¬шено было Володю (по моему представлению) материально поощрить. В ход пошел предпоследний японский хронометр со всякими многошкальными вык¬рутасами и очередное золотое колечко с приятным камешком. Я тоже на этом же УКП почитывал лекции. Зарплата была не очень полновесная, но на дан¬ном этапе это меня не беспокоило. Афганские трофеи решили еще од¬ну серьезную проблему. Времени свободного у меня днем было много, и я взял на себя труд возить Володину Лиду по магазинам за продовольствием. За эти годы положение с товарным обеспечением и с едой у нас тут лучше не стало, но для начальника милиции! 

Наведывались мы и в областной центр. Чаще всего в театр или в цирк. У Володи с Лидой тоже росла парочка парней. На все это нужны были деньги, которые пока что были. Но не было уже ежемесячных поступлений, к которым мы так привыкли за эти годы. Резо с семьей переместился аж в город Владимир. Пару раз общались по телефону, жаловался на стесненность в средствах. Но это была стесненность по–грузински. Накопленного ему хватило и на новую машину, и на квартиру с мебелью, но новых поступлений, как и у меня, у него не было. А перспектива жить на одну зарплату в популярном фильме приравнивалось чуть ли не к проклятию, хотя огромному большинству населения именно так и приходилось жить. 

Разумеется, что еще в первые дни пребывания я посетил Валериана Никифоровича. Постарел, естественно. Уже не работал. Поскольку власти в смысле веротерпимости несколько смягчили позицию, то свою религиозную деятельность он значительно активизировал, выигрывая у местного попа «по очкам». Но я отношу это не за счет большей истинности его варианта веры, а исключительно за счет обаяния личности. В сравнении с грубова¬тым и малообразованным попиком, Валериан Никифорович очень выигрывал. А вот чувствовал он себя неважно. Сказал, что ждем его в гости для знакомства с моим из¬рядно разросшимся семейством.  

Проводить меня вышла, жившая при нем старушка. Я поинтересовался, на что живут? Бабуся заплакала. Не допытыва¬ясь подробностей, дал денег и просил всячески заботиться. Договорились, что Валериану Никифоровичу она признается в источнике денег лишь в самом крайнем случае. Я же чувствовал от своего поступка радость душевную.  

Ощущение, что будущего у меня нет, – становилось все прочнее. И вот в связи с этим началась новая цепочка событий. Я спрашивал себя: чего я опасаюсь в первую очередь? Пули от полковника или сердечного приступа? Собственно, для итога – это было не так уж важно, но с полковником еще что-то можно было предпринять, а вот с сердцем куда сложнее. Но признаков сердечных недомоганий почти не было. Что-то такое на кардиограммах просматривалось, но не очень грозное. Практических рекомендаций кроме общих советов вести себя хорошо, я не получал. Но сначала о расширении моего семейства. Однажды мы заехали за чем-то к Володе на службу. Кажется, чтобы уже вместе к кому-то наведаться. В моем стремлении поддерживать с начальником городской милиции хорошие отношения, конечно же, просматривалась и меркантильная жилка. Собственно – меркантильная – это не точно, но, надеюсь, всё понятно. Однако, элемент просто человеческих взаимосим¬патий был весом. Он много делал для меня, и я это ценил. 

Так вот, зайдя в помещение, услышали детский плач. Звуки для милиции не совсем обычные. Детский плач я переношу плохо. О жене же и говорить нечего. Оказалось, сняли с поезда девчушку лет трех. Бросила мама. Не приведи ей бог встре-титься со мной. Дяди милиционеры покормили. Тетя – секретарша немного помыла и развлекала, как могла. Но вот все разошлись по домам, Жена отправилась к ребенку, и плач скоро прекратился. Мы о чем-то судачили, когда появилась Ольга с девчушкой на руках. 

– Начальник не будет возражать, если я ее возьму домой?  

Я все понял сра¬зу. 

– Ее нужно выкупать, переодеть и накормить. Вы что, собственно хотели с ней делать?  

Володя развел руками: – 

- Думал, отправить ее пока в детский садик, а утром в город. Там есть "Дом ребенка" 

Малышка была славной. Собственно, по-моему, они все славные. Пока не вырастут. Вот тут уже возможны варианты. Звали ее Зоя. Она сидела у Ольги на руках, обняв ее за шею ручкой, и прислонив головку к Олиной щеке. Говорят, когда-то увлекались живыми картинами. Одна из них – «Мадонна с младенцем» была перед нами. 

Трогательная до умиления картинка! 

– Оля, ты представляешь степень ответственности, которую берешь на себя? Объем работы и возможный печальный итог? Это же живой человек, не игру¬шка! Ее нельзя подержать и отдать. Во всяком случае – это нелегко. 

– У нас,– это жена произнесла с ударением, хватит сил и средств, чтобы вырастить еще одного человечка.  

Володя встал. 

– Вы тут побеседуете, а я через пару минут вернусь. 

– Оля, я не вечен. Ты рискуешь остаться с тремя детьми. Представляешь, что это такое?– Она молчала. 

– В нашей распрекрасной системе сотни тысяч брошенных детей! Нам эту проблему не решить! 

– Я не собираюсь решать проблему всех брошенных детей. Я хочу решить её проблему. Короче, ты против? 

– Я – за, но хочу, чтобы ты понимала всю меру ответственности, ясно пре¬дставляла себе, на что идешь!  

И тут моя жена, как говорится, показала зубы. 

– Ты понимаешь, а я – дурочка не понимаю! Не доросла! И ты в доступной форме мне разъясняешь? Я правильно все понимаю?  

С ребенком на руках, разгневанная, она была очень хороша. 

– Ты у меня умница, но по-женски несколько эмоциональна. Я представ¬ляю в нашей семье рациональное и холодноватое мужское начало. И не настолько уж я глуп, что бы ни суметь оценить твои способности. Знаешь, если тебя считать дурочкой, то я в этой же системе коорди¬нат не иначе, как круглый дурак. 

– Прости меня! Ты хороший муж и самый близкий мне человек.  

Я понял, что она снова взяла себя в руки. Мы ведь хорошо с ней жили! И может быть, это судьба посылает нам тест на человечность! 

– Оля, мы берем эту девочку. Где здесь начальник?  

Он тут же зашел. Так в нашей, семье появилась Зоечка.  

ЗОЛОТО 

Первая цепочка событий началась с получения из родного города бандероли. Аккуратно запакованный яркий натюрморт. Обратный адрес Нинин. И ни одно¬го слова. Натюрморт повесили на кухне. Смысл послания очевиден: «Ваш адрес нам известен». Два дня я размышлял, а на третий позвонил полковнику. Разговор состоялся малоприятный и даже несколько странный. 

– Добрый вечер, Евгений Матвеевич! 

– Добрый вечер, Сергей Николаевич! Рад Вашему звонку. Сергей Николаевич, долги все же нужно отдавать! 

– Я крайне удивлен, полковник. 

– Чему же? 

– Тому, что у нас нет былого взаимопонимания. Тому, что нарушитель конвен¬ции требует от своего контрагента строгого исполнения конвенции. Наде¬юсь, я достаточно ясно выражаю свои мысли? 

– По-моему, все понятно, но согласиться с ними я не могу. Присвоенные Вами средства принадлежат сторонним людям. 

– Что ж, Вы, как нарушитель конвенции, и выплатите эти суммы. Можете считать это незначительным наказанием за допущенное Вами весьма значительное нарушение договоренности. Своего рода штрафом. Если же Вы будете продолжать настаивать, то я деньги вышлю, но вынужден буду вернуться к необходимости со своей стороны адекватных на вас воздействий. В духе допущенных Вами нарушений. Вас такой, на мой взгляд, справедливый вариант устраивает? Если да, то деньги будут Вам незамедлительно высланы. Жду Вашего решения. 

– Вот и хорошо. Рад, что мы так быстро пришли к согласию.  

Ничего себе согласие! Это зачем же он притворяется, что не понимает стоящей за моими словами угрозы отправить его на "тот свет" 

– Я признаться поражен! Я Вас, можно сказать, простил! Вы же настаиваете на адекватных с моей стороны действиях. И это при том, что для Вас эти 12 000 могут иметь разве что символическое значение. Но дело Ваше. Необходимые указания будут даны и Вы, надеюсь, все получите сполна. 

– А я со своей стороны надеюсь, что это не угроза. Запишите адрес. 

– Ну, разумеется! Это всего лишь констатация определенности дальнейшего хода событий. В строгом соответствии с выбранным Вами путем. Повторяю, я очень удивлен! Надеюсь, Ваше решение – итог серьезного анализа возникшей ситуации. А засим, позвольте распрощаться.  

И я положил трубку, поскольку эта словесная эквилибристика мне стала надоедать. Что ж, несколько па-тетически выражаясь, жребий брошен! 

Гиви выслушал запись разговора и без лишних слов начал собираться в дорогу. Он даже повеселел! ИЖ он восстановил и покрасил. Дрова наколол на год вперед и откровенно маялся не зная, куда себя деть. Я же испытывал несколько более сложные и даже несколько противоречивые чувства. С полковником Холодовым нас связывали многолетние, пусть поверхностные, но все же чувства, которые я воспринимал, как дружественные. И вот этот человек, не дрогнув, принуждает меня шантажом к убийству, а потом спокойненько приказывает меня убить. И не в наказание, не по причине какого-то с моей стороны проступка, но только потому, что этого требовала технология процесса! То, что мое устранение не удалось, и я не мог не понять его роли в этом предполагаемом убийстве, не сму¬тило его ничуть. Не мешает требовать с меня возврата денег, о которых у нас с ним и речи не было! Поразительно! Но, ладно. Это, в конце концов, его нравственные проблемы. Если тут вообще можно говорить о нравст¬венности. Но вот я подсылаю к нему, будем говорить с собой откровенно – убийцу. С точки зрения Гиви – это всего лишь справедливый акт воз¬мездия. И если бы Гиви еще тогда не сработал высокопрофессионально, то меня бы уже давно не было в живых, а полковник, вполне возможно, оказывал бы какую-то поддержку моей жене, то есть вдове. Так в чем же проблема? Что «царапает» душу? А то, что они сумели навязать мне свою мораль, свои дикарские способы решения проблем. Причем до такой сте¬пени, что мне и не хочется останавливать Гиви. Напротив, я и сам бы пристрелил этого негодяя. Значит это уже и моя мораль! Но что я могу в этой ситуации сделать иного? Из чувства непротивления злу подставить себя под пули его убийц? Разумеется, я мог спокойно отдать ему эти деньги. Но это же вопиюще несправедливо! В этом есть даже что-то унизительное. И где гарантии, что он оставит меня в покое? Их нет. Подозреваю, что он уже наметил план моего устранения. Хочет и меня убрать и сделать это как бы за мой же счет. Не по бедности, а из принципа! Неужели это правда? Так стоит ли такую сволочь жалеть? 

Вторая цепочка событий началась следующим образом. Проезжая на мотоцикле мимо знакомого дома, я как-то непроизвольно повернул и вскоре очутился перед разгромленным дедо¬вым сараем, в котором старик жил после пожара. Сюда наведывались уже многие. Как у нас это водится, вынесено было всё вплоть до оконных рам. Внутри погром был не меньший. Оставшееся догнивало, так как и крыша была в дырах. Я уже хотел выйти, когда внимание мое привлек своим золотым тиснением полу затоптанный томик, оказавшийся семей¬ным альбомом. Он был в скверном состоянии, но все же эволюцию рода можно было проследить. Вот очаровательный младенец. Вот парнишка лет десяти, молодой прапорщик с нагловатыми глазами. Однако не по¬боялся оставить такой компромат! Ага, а вот он уже среди красных. Шинель с «разговорами», в руках карабин. Дальше страниц не было. В конверте с не приклеенными фото, снятыми очевидно на пропуск или пас¬порт, уже вполне можно было узнать того дедка, что стрелял в меня. Приятных воспоминаний созерцание его физиономии не вызывало и я уже хотел бросить альбом на пол, но вместо этого начал прощупывать обложку и был вознагражден. Внутри толстой обложки была заложена сберегательная книж¬ка, причем во вполне рабочем состоянии. Последняя запись свидетельство¬вала, что у владельца на счету оставалось аж 12 рублей с копейками. Листая книжку, я обнаружил такую закономерность: крупный вклад, посте¬пенный съем денег, снова крупный вклад и снова равномерное убывание. Поступления примерно одинаковы, скорость расходования тоже примерно одинаковая. Значит, он откуда-то деньги получал, расходовал, снова получал! Получал и клал рублей по 500–600 рублей. Брал по сто рублей. Прихватил книжку с собой для дальнейшего исследования. Уже дома меня осенило! Дед имел дело с золотом. Видимо, у него был запас, который он небольши¬ми порциями продавал. Отсюда и поступления. Значит, где-то вполне возмож¬но осталась захоронка. Дед вовсе не рассчитывал умереть. Обдурить тако¬го лоха, как я, ему не представлялось сложным. Да он и действительно пре¬успел, почти преуспел в этом деле. Где же эта захоронка? Кладоискательством я еще не занимался. Если захоронки в доме нет, мне ее не найти. Но вряд ли. Лет ему было далеко за семьдесят, а в эти лета по горам уже, как правило, не лазят. Во всяком случае, без самой крайней необходимости. В лесу? В дупле? Рискованно, хотя и возможно. Но как быть зимой. Тоже мало радос¬ти по лесу шастать. Нет, логичней всего иметь захоронку где-нибудь ря¬дом. И, возможно, не одну. Но наступила зима, и поиск я отложил до весны. 

______ 

На десятый лень после отъезда Гиви позвонил полковник. Он был сух и краток. 

– Деньги до сих пор не поступили. 

– Вы не будете возражать, если я переведу их через сберегательную кассу.  

– Буду. В прошлый раз Вы записали адрес для пересылки. Запомните, что, начиная с завтрашнего дня, Ваш долг возрастает на тысячу рублей. А даль¬ше пеня будет составлять 3 процента в сутки. Послезавтра я перезвоню Вам. Надеюсь, к этому времени все будет в порядке.  

Положил трубку. Странно! Он не боится, что я могу записать разго¬вор. 

Через день я получил от Гиви телеграмму следующего содержания: «Часы продал. Деньги пришлю из Тбилиси». Понимать это следовало так: "Задание выполнено. Пришлите деньги в Тбилиси по адресу Главпочтамт. До востребова¬ния" 

Вечером, как и было договорено, позвонил полковнику. Трубку взяла жена и сообщила, что в результате несчастного случая полковник погиб сегод¬ня утром. Пришлось выразить соболезнование. 

Ну, вот, у него не получилось, а у меня получилось. Конечно, история может иметь продолжение. Что ж, остается ждать. На следующее воскресенье у нас были билеты в цирк. До центра электрич¬кой сорок минут. Потом по большому городу пешечком – масса новых впечатлений! 3аодно зашли на почтамт и отправили Гиви деньги. Но получить их ему не пришлось. Деньги вернулись обратно. Резо позвонил. Гиви убили на третий день после приезда. Мы принадлежали к группе повышенного риска, где смертность была высока.  

____ 

Зима. Выход из дому – это не так просто, как на юге. Мороз градусов в –20°С здесь сильным холодом не считается. Дома, зато тепло – газовая горелка в топке Русской печи не выключается. После обкладки кирпичом дом наш очень «потеплел», но все же, когда переваливает за –30°С, то на втором этаже приходиться топит еще одну печь. Но детвора жаждет улицы, где можно кататься на санках, лыжах, коньках. Самое приятное – это катание с горок. И катаются с визгом и смехом. Для нашей команды еще необ¬ходимо присутствие взрослых. Чаще всего–это няня, реже – Оля или я. Главное, чтобы что ни будь не отморозили. Особенно носишки. 

Зимними вечерами, когда вся братия накормлена, умыта и уложена спать, мы с удовольствием сидим в нашей гостиной. Оля читает или что-то пишет. По-видимому, «кропает» свою будущую докторскую дисcертацию. Я вечерами читаю га¬зеты и «толстые» журналы. Иногда беседуем на разные темы. Чаще всего Оля «вытягивает» из меня информацию по различным гуманитарным проблемам. Память у меня все еще отличная, от контузии не пострадала ничуть. Она даже проверяла меня, когда я принимался что-то обильно цитировать. Конечно, не с точностью до запятой, но, по сути, все сходилось, и было довольно близко к тексту. Вопросы, которые её интересовали, группиро¬вались вокруг религии, политики, философии. Иногда, не будучи в состоянии удовлетворить её любознательность, ходил даже в библиотеку за «подкреплением». Потом делал этакие мини доклады. Не сходились мы по многим вопросам. Выспросив меня, она приходила к каким-то выводам, которые порой бывали весьма далеки от моих. На мой взгляд, она всё нем¬ного упрощала. Почему-то была убеждена, что все сложное в основе своей просто. И вот до этой фундаментальной исходной простоты и надлежит до¬браться. Меня удивляло, как это с ее острым умом можно было в упор не видеть той «лапши», которую пресса вешала нам порой на уши? Как было не понимать, что нарушаются основные принципы классического социализма в марксистском понимании! Причем Марксу мы оба доверяли и в грядущую по¬беду социализма на Земле верили безоговорочно. По-видимому, ее недопони¬мание было связано с тем, что она не работала на производстве, не представляла себе всех нынешних проблем. А, главное, способов, которыми эти проблемы зачастую решаются. Ей бы показать, как подделывают отчет¬ность или стараются охмурить военпредов, подкупают ревизоров и даже самое высокое начальство. А может быть такое незнание благо? К чему сму-щать душу, когда сделать – то все равно ничего нельзя! То, что она видела в колхозах и совхозах летом во время принудительных сельхоз. работ студентов, конечно « в нос шибало» и незамеченным быть не могло, но ведь есть другие! Вот в газетах пишут... 

Кстати, эти «другие» действительно были. Отчасти как проявление выдающих¬ся способностей их руководителей. Отчасти государственные структуры за¬ботились о процветании отдельных хозяйств, дабы иметь нечто вроде вит¬рины для демонстрации. В основном, иностранцам. Им поступала новейшая техника, досрочно списывались задолженности и т.д. Но не эти хозяйства определяли общий уровень сельскохозяйственного производства в стране! А уровень этот был катастрофически убогим, и доказывать сей при¬скорбный факт никому не нужно было. Продовольственные магазины посещали практически все, так что эта неспособность власти в течение уже многих десятилетий наладить в стране сельское хозяйство было на виду. Уж с этим не поспоришь. Но в тот вечер речь у нас зашла с демократии и свободе личности. Все началось с моих насмешливых замечаний, которыми сопровождалось чтение газет. Жена поинтересовалась, что меня там смешит. Даже свое писание отложила. Я прочел ей пару абзацев, из коих следовало, что трудовой энтузиазм трудящихся села, воодушевленных решениями очередного плену¬ма Центрального комитета партии, привел к существенным успехам в производстве зерна! А труженики другого колхоза сумели резко поднять проду¬ктивность колхозного стада и вывели свое хозяйство в передовые! И все это благодаря руководящим указаниям пленума ЦК. Такими благоглупостями были заполнены в практически все газеты того периода. В лучшем случае можно было не освещать какой-то вопрос, но писать правду категоричес¬ки запрещалось. Уж очень эта правда была бы обличительна для власть предержащих. Но моя жена, поигрывая авторучкой, спросила меня совершенно серьезно: 

– Так что тут смешного? 

– А я представил себе, что там было на самом деле.  

Она как-то неопределенно пожала плечами. 

– Ну, ладно. Это тебе не смешно. А когда в Китае некто никак не мог нала¬дить производство обычных змеек, но прочитав нечто из трудов «Великого кормчего», блестяще решил эту задачу! Что, тоже не смешно? 

– Нет, это скорей грустно. 

– Согласен. Тут уж дело восприятия. Главное, что все это ложь. По сути ты, пожалуй, права. Это наводит на мысли о человеческом ничтожестве и может вызвать грусть. Но а ситуация с колхозами, чем она отличается? По-моему, так в принципе ничем. Конечно, в этом есть, учитывая обстоятельства, не¬кий фундаментальный драматизм, но и комическая сторона тоже присутст¬вует. В демократической стране это было бы невозможно.  

Она не ответила, продолжая вертеть свою авторучку.  

– Объясни мне, что такое демократия и чем она так тебе нравится в капиталистических странах? 

Ничего себе, вопросик! Но что-то надо отвечать.  

– Тебе кратко или подробно? 

– Мне подробно, если нельзя кратко. 

– Я, понятное дело, не специалист по демократии, но переводится она, как власть народа. Однако сущность этого понятия сегодня изрядно изменилась по сравнению с тем содержанием, которое в него вкладывали где-то, ска¬жем в пятом веке до нашей эры. Когда-то в древнегреческом полисе весь народ мог собраться на центральной площади и вне зависимости от своего материального достатка принимать участие в законотворчестве и вообще – управлении делами своего города. Под народом понимались взрослые мужчины. Казалось бы, что вот самый справедливый способ управления! Но древние философы, люди умные, считали такой демок-ратический способ правления наихудшим. По-видимому потому, что для уп¬равления государством, пусть даже одним городом, нужен профессионализм и определенный уровень способностей, которого у большинства людей нет. Но зато есть (при демократии такого рода) возможность шуметь и гово¬рить глупости. Но важнее то, что всегда находятся ведущие, чаще всего демагоги, которые, преследуя собственные цели, умело управляют тупой толпой. И получается, что дельные предложения не проходят, за то пустой болтовни – море, и кто-то обделывает свои делишки за счет одураченных сограждан. Хорошо, если в вожаки прорываются Перикл или Фемистокл! Чаще в толпе преобладают чувства мелкие. А то и низкие. Вот почему в тех же Афинах большинство достойных людей подвергалось остракизму. А то и просто убивали их. Сократа, например. Потом его, правда, опра¬вдали, но ему уже от этого легче не стало. Демократия в наше время функционирует как представительная, то есть граждане выбирают своих представителей, которым вручают свои полномочия. Это может повысить уровень компетентности управления, а может просто служить ширмой для реально управляющих государством групп или личностей.  

Так, – моя жена, наконец, оставила свою авторучку и полностью развернулась в мою сторону. Что ж, поехали дальше. 

– На самом деле в капиталистических странах правят те, в чьих руках реальная власть, капитал или их представители – профессионалы-управленцы. Демократическая же форма служит в той или иной степени камуфляжем. У нас дело обстоит точно так же, но в более жесткой форме. Как и там, народ к реальным рычагам власти не допускают, и я думаю, слава богу. Но там все же больше свобод и собственно демократии. Причем уровень этих свобод в развитых странах растет по мере роста экономической мощи страны. Кстати сказать, опыт родины демократии – Афин показывает, что государство достигает расцвета именно тогда, когда им при сохра¬нении Нормальной демократии правит один умный правитель типа Перикла. На определенном уровне развития свобода личности становится непремен¬ным условием развития общества. Соответственно и наоборот. Отмена сво¬боды на длительное время приводит к застою и деградации. Свобода в экономике приводит к допуску конкуренции, к рыночным отношениям. Сво¬бода в общественной жизни – к многопартийности, свободе прессы и независимости судебной власти. Мне продолжать, или хватит? 

– Продолжать. Не пойму, как это тебя такого умного у меня еще не увели? 

– А потому, что ты у меня тоже прелесть. А от добра добра чаще всего не ищут, хотя бывают и исключения. Но мы отвлеклись. Итак, степени отторжения народа от власти есть необходимость, но степени такого отторжения бывают разные и определяются они конкретными об¬стоятельствами. Чаше всего экономическими... От нашего, полного отторжения, до варианта американского, где тоже отторжение, но в меньшей сте¬пени и с гораздо большим соблюдением демократических процедур. Пусть попробует шериф плохо выполнять с точки зрения граждан свои обязанности! Его просто не выберут в следующий раз. А то и прогонят. Не рискнет и сенатор игнорировать требования своих избирателей. Могут не переизбрать. Так что кое-какие преимущества их демократия широким массам дает. Руководство страной – удел специалистов-профессионалов. Кухарки упра¬влять государством не могут. 

– Ты уже с Лениным споришь? 

– В данном случае нет. Ленин высказался в том смысле, что низкая исходная профессия не может служить препятствием для высоких постов. Подучить кухарку и если она проявит способности, то, безусловно, допустить к самым высоким должностям. Но после такого обучения она уже будет бывшей кухаркой. 

Откровенно говоря, это высказывание трактуют не так, и само оно изрядно отдает демагогией. 

– Значит ты за капитализм? 

– Нет. Я за социализм, но понимаю твой вопрос. Думаю, что у нас никакой сейчас не социализм. У нас нет главного признака социализма: – общественной собственности на средства производства. У нас заводы не принадле¬жат рабочим, земля не принадлежит крестьянам, власть не принадлежит народу. 

– А как это может завод принадлежать всем? 

– Через институт демократии. Подлинной, социалистической. А ее у нас нет и в помине. 

– Кому же все принадлежит? 

– По-видимому, политбюро. Ну, дело не в названии. Какой-то группе людей. Но уж никак не народу. 

– Но если это не социализм, то что это такое? 

– Не знаю, как это называть. Например, реальный социализм. 

– И что же будет дальше? 

– Люди поумней меня, затрудняются с ответом на такой вопрос. Думаю, ни¬чего хорошего. 

– Но мы живем, развиваемся! 

– У нас низкая и медленно растущая производительность труда, а это по Ленину есть главное для победы нового общественного строя. Мы живем за счет распродажи национальных ресурсов. Нефть на хлеб и ширпотреб меняем. 

– А в космос кто летает?  

– Верно. Но, пожалуй, других столь же значимых достижений ты не назовешь. 

А космос идет за счет отрыва средств от всего остального и огромной способности их концентрировать. Энгельс писал, что социализм без социалистической демократии невозможен. А ее у нас и близко нет. Маркс вообще говорил, что социалистическая революция возможна толь¬ко мировая, а мы строим в отдельной группе стран. 

– Так может быть в этом и причина наших трудностей? 

– Может быть. 

Я начал уставать от этого разговора. Чтобы закончить ска-зал:  

- Стенограмма нашей беседы, даже в наше сравнительно либеральное время, оценивается лет на пять лагерей. Для демонстрации уровня нашей свободы и демократии. Помни об этом. И помни, что сексотов тьма. 

Ольга молча смотрела на меня. Я также молча смотрел на нее. Чувство¬валось, что убедить ее серьезно мне не удалось. Наконец она сказала. 

– Есть о чем подумать после такого разговора. 

– А что это меняет в нашей повседневной жизни? Так думают очень многие. Из тех, кто серьезно задумывается. 

– А что тебя заставляет серьезно задумываться? – Она наклонила, голову и, казалось, с интересом ждала моего ответа. 

– Ничего особенного. Мне лично и моей семье в силу неких случайных причин живется, в общем, неплохо. Если не считать оторванности от мировой культуры в широком смысле. Просто природная любознательность. Если хо¬чешь, можем поговорить о музыке. 

В это время раздался скрип двери и показалась наша очаровательная дочка. Она жмурилась от света и собиралась плакать. Оля вскочила и подхватила её на руки.. Когда Зойку уложили, Оля вернулась к своему столу и, собирая бумаги, спросила: 

– Так чем же, по-твоему, все у нас кончится?  

А я думал, что продолжения не будет. Видимо у нее проснулся интерес к этим проблемам. Раньше мы серьезно на такие темы никогда столь обстоятельно не беседовали. Отче¬го бы это? 

– История многоальтернативна. Просматривается, на мой взгляд, два пути: или мы под влиянием неудач в хозяйственном строительстве перестроимся, то есть станем на путь настоящего социализма, или произойдет возврат к капитализму. Против последнего варианта я готов выступить с оружием в руках. 

– Вот как? – видно было, что такого вывода от меня она не ожидала. 

– Но я же сказал сразу, что я сторонник социализма. Чего ж ты удивляешь¬ся? 

На этом наша семейная конференция о судьбах мирового социализма за¬кончилась. К этому вопросу мы больше не возвращались. 

_____  

Утром мы не спешим и подымаемся сравнительно поздно. Оля еще спала. Де¬ти тоже. На часах семь. У нас это считается рано. Тем более, что в садик Алеша сегодня не идет. Но когда и идет, подымает и отводит его к восьми Пелагея Ниловна. 

Вчерашний диспут, или как я говорю, семейная конференция оставила в душе некий дискомфорт. Все же приятней, когда жена разделяет твои убеждения. Такая умница и, как говорится, в упор не видит происходящего. Ну, а может быть, я не прав! Может быть мне по обывательски мелочи закрыва¬ют суть? Не знаю. Мне так не кажется. Мне бы о другом подумать, более земном. Вот главного противника уже нет, но чувство настороженности меня не покидает. Полезно бы проанализировать: почему? Почему он так цеплялся за эти деньги? Насколько я понимаю, для него это не бог весть какая сумма!. Не из принципа же? О соблюдении каких принципов может говорить человек в его положении? Не может он не понимать, что после ликвидации его киллера прямо при попытке меня ликвидировать, моральных прав что-то требовать у него никаких. Что же за этим стоит? Может быть, это по¬пытка отвлечь мое внимание? Какую-то опасность я, конечно, для них пре¬дставляю, хотя осведомленность в их делах у меня не велика. Конечно, лучше для них всех, неведомых мне, чтобы меня не было. Киллеров почти всегда предпочтительней убирать. Не всегда это, правда, так уж и просто! Так успокоились они уже, или будут продолжать пытаться? Если будут, то сейчас самое время. Если толъко они это понимают. Снег еще есть, а лютых морозов уже нет. Что же получается? Нужно ждать гостей? Во всяким случае – это не исключается. Почти каждый вечер мы с Олей поздно возвращаем¬ся, я еще начал читать лекции для общества «Знание». И то же, как правило, по вечерам. И время, и место очень располагают... И что же я могу пред¬принять? Вооружиться? Как дед говорил: «Не ходи пустой?» Конечно, но поможет это слабо. Выпросить у Володи бронежилет? Начнутся расспросы. Можно придумать что-нибудь насчет недобитых бандюг из прошлого. Но не носить же его вечно? И потом, они могут взяться за детей. Очень маловероятно, но могут. 

Следует хорошо подумать, прежде чем привлекать на помощь милицию. Пусть даже возглавляемую моим приятелем. Да, ситуация может быть неприятной. Опять куда-нибудь уехать мне ужасно не хочется, да и что это даст? От¬срочку и не более того. И следует подумать: подключать ли к делу дружину? Мой приятель Лёха по-прежнему ее возглавлял. Но что им поручить? Охранять меня? Смешно. Самое лучшее – это вовремя их обнару¬жить и чтобы они потом тихонько исчезли. Но как это в одиночку сделать? 

_____ 

Ехать в центр в этот день, совершенно не входило в мои планы. Я уже дав¬ненько сидел над одной статьей и вплотную подошел к необходимости на¬чать экспериментальную часть. Откровенно говоря, с нее–то бы и надо начи¬нать, но я убедил себя, что написав «лирику», четче представлю себе проблему. Лень просто было, по всей видимости. Ольга очень любила, ког-да я занимался какими–то теоретическими проблемами. Как бывшая моя ученица она все еще представляла себе меня на кафедре, легко разъясняющим любые сложные вопросы. Она, на мой взгляд, несколько пере¬оценивала меня, и мне хотелось соответствовать, но... это требо¬вало уж очень больших усилий. Да и принципиально было невозможно. Но что–то я же мог! И вот эта статья, с которой я маялся уже давно. Оля говорила, что я просто лодырь и при каждом удобном случае пыталась меня подтолкнуть «на путь истинный». Вот я с утра на этот путь и стал. 

Телефонный звонок из института был неожиданным. Звонил не очень мне знакомый аспирант и просил приехать по поводу как раз этой статьи. Мне, конечно, было лень, но он настаивал и утверждал, что это в моих интересах. Наконец мне все это надоело, и я попросил его объяснится подробней. Помявшись, он выдал примерно следующее. Из аспирантуры он уходит, а поскольку темой его диссертации как раз является разбирае¬мый мной вопрос (откуда только узнал?), то он готов мне уступить всю проделанную экспериментальную работу. И только я-де могу ее оценить, поскольку «владею материалом», а ему она уже ни к чему и т.д. Что ж, это было интересно, и я согласился. Мы встретились у входа в институт. К этому времени я уже успел узнать, что Толик попросту спился. Уволен с работы и вернулся на жительство в свой родной городок, где устроился в школе преподавателем физики и математики. Вид у него был соответствующий. Не математике, а спившемуся человеку. Пили и пьют у нас многие и надо перейти уже все границы, чтобы тебя уволили. Мне было чертовски жаль его. Это же надо вот так вляпаться! Он повел, меня в какое–то кафе, где его знали. Мы заняли столик, и без лишних вопросов я заказал два по 100 и нечто, выдаваемое тут за бифштекс. Бумаги были при нем и на ближайшие 15 минут мы в них углубились. Точнее сказать, я в его, а он в мои... К бифштексу стало ясно, что работа наши полностью стыкуются. Выпив и закусив, мы перешли к деликатной стороне вопроса. 

– За все прошу 500 рублей! Если для тебя это много, то готов уступить. Дело в том, что деньги мне очень нужны, а ты, по сути, единственный реальный поку¬патель. Ну, кого еще это может в данный момент интересовать? От водки он очень оживился. Движения стали резкими, порывистыми. Весь он был в напряжении, и по всему было видно, что деньги ему нужны, что называется «позарез». 

– Пойми, – продолжал он, – я избавлю тебя от огромной работы Не один месяц на это потрачено! – При этом он потряс пачкой таблиц. 

– Ты, конечно, сам можешь все это сделать! 

Тут он мне явно польстил. Может быть смогу, а может быть и нет. Эксперимент – дело тонкое. 

– Но зачем тебе гробить столько времени? Всё остается между нами. Если условия подходят, то идем прямо сейчас, и я введу тебя в курс дела. Практика эксперимента имеет свои нюансы. Тебе легче будет собрать новую установку, чем разбираться в моей. Заодно проверишь на вы¬бор несколько чисел! – Он прямо таки весь горел от нетерпения. – И обработка результатов на машине есть, и анализ результатов! – При эти этих. словах он бросал на стол пачки сшитых листиков. 

– Все, как видишь, даже напечатано. Кстати, я еще не расплатился за это. Ну, если можешь, закажи еще 100 грамм. 

– Заказал ему 50 грамм, и мы пошли в лабораторию. Я испытывал двойственные чувства. Ведь мной в экспериментальной части не сделано и 10% работы! Не сделано главное: нет анализа результатов. С другой стороны, все мои предварительные рассуждения оказались вер¬ными и предположения подтверждались. Это мой плюс. А что скажет Оля? Словно подслушав мои мысли, он сказал: 

– И никому ни одного лишнего слова! Даже: твоей милейшей жене. 

Я сдался. 

Через часа три я уже мог продолжать работу самостоятельно. Его данные конечно же подтверждались с высокой точностью. Он прямо торжествовал. 

– Чистая работа, старик! Гони монету и разбежались. Спешу!  

Я сказал: 

– Подписей под статьей будет две. 

– Не делай глупостей, старик. Начнутся разговоры – кто сколько наработал! Зачем это тебе, если это не нужно мне? Мне нужны только деньги. Будуще¬го у меня нет. 

Мне стало жутковато от его слов. Про себя я ведь думал то же самое! Мы вернулись в наше кафе и с трудом нашли свободные места. 

– Ну!?  

Я чувствовал, что он начинает сердиться. 

– Хорошо. Я согласен, но прошу рассрочки. 

– Ладно. Я верю тебе на слово, но сейчас дай мне две сотни. Остальные будешь высылать по частям по адресу. – И он написал адрес на обратной стороне одного из листов. 

– Ты меня спас. Без денег я просто не смог бы к ней на глаза по¬явиться. 

Получив деньги, он стремительно умчался на вокзал, оставив меня расплачиваться. Подскочила встревоженная официантка, но я расплатился за двоих, и она умиротворенная удалилась. На Толино место уже кто-то сел. Я прятал в сумку бумаги и собирался тоже отбывать к электричке. Напряженный выдался денек. Но я могу уже приступить к завершению сво¬их трудов, и Оля моя будет довольна. Чувствуется, что ей приятно, когда муж на высоте! Даже в мелочах. Как–то были мы с ней в однодневном доме отдыха. Я там всех «разносил» в настольный теннис. Как она нос задирала! А однажды мы зачем–то заехали к Володе в гор.отдел, где начальство на заднем дворе упражнялось в стрельбе из пневматической винтовки. А моя жена подначивала меня: «Покажи этим ментам, как стреляют настоящие мужчины!» Пришлось показать.  

Уже я совсем собрался уходить, как севший за столик парень вдруг сказал: 

– Серега, это ты что ли? Гостиницу помнишь? 

Ну, денек! Прямо передо мной сидел Колька. Капитан Куровцев. Человек приятный во всех отношениях. К тому же можно сказать, жизнь мне спас! Такого не забудешь. Действительно, денек необычный. А с гостиницей дело было так. Афганский полк регулярной армии, охра¬нявший вместе с нами город, – переметнулся к «духам». Кроме всего прочего, они охраняли гостиницу, в которой жили наши специалисты и связис¬ты. Женщины по преимуществу. Оставшись без охраны, женщины запаниковали и не зря. Солдаты могли вернуться с минуты на минуту, но уже в совер¬шенно ином качестве. Мы с ребятами опередили их всего-то на каких-нибудь шесть минут. Получив отпор, они озлились и начался форменный штурм! Но что могут два десятка даже очень хороших парней против сотни очень даже неплохо нами же вооруженных солдат, которые тоже кое-что умеют. Мы уже сдали им первый этаж. Да и оставалось нас немного. Спас же нас Коля, примчавшись со своими парнями на трех БТРах. Потом еще подошли. Вовремя он подошел. У нас уже и патроны кончались. Положили мы их хорошо. Когда я увидел, что эти мерзавцы успели сделать с двумя нашими девочками...Короче, я допустил нарушение Женевской конвенции и пленных не было. И если бы я не вмешался, то у расстрелянных такой легкой смерти тоже не было бы. Немного мы посидели, потому что дело шло к пяти, и следующая электричка была аж в 20 часов! Кое-кого вспомнили. Кое-кого помянули. На левой руке у Николая осталось всего два пальца. Половина стопы тоже отсутствовала. С жильем было плохо. Их было шестеро в двухкомнатной квартирке. Ему конечно полагалась жилплощадь, но... С деньгами было плохо. Следо¬вало обучиться какой–то новой специальности, но это тоже все обещали, и обещали. В общем, практически государство ограничилось пенсией и «умыло руки». Подловато это, если говорить откровенно. Жаль, Ольга не слышит. Пригласил в гости. Обещал помочь с работой. Пригласил побыть у меня. Дал задание отыскать миноискатель. Договорились встретиться. Шел я на вокзал после столь бурно проведенного дня в состоянии при¬ятной умиротворенности. Мировой парень Колька Куровцев. Надо как-то ему помочь. Не спился бы. И я вспомнил Толика. Начинало темнеть. Людей на главной улице было немного. Еще квартал и мне надо сворачивать к вокзалу. Впереди шла пара, выделявшаяся даже со спи¬ны красивой одеждой. Оба стройные, рослые. В мужчине уже чувствовалась начинающаяся возрастная полнота, скрадываемая ростом. Женщина была не намного ниже, держала мужчину под руку, но не нейтрально, а явно прильнув к нему. На том же углу, где я собирался повернуть к вокзалу, они остановились и повернулись друг к другу. Пальцы рук у них были сплетены! Я понял, что уже давно все отлично понял, но что-то во мне мешало признать реальность. Видимо какая–то психическая система пыталась защитить сознание от потрясения. Ольге даже не понадобилась приподниматься, чтобы поцеловать его. Поцелуй был не мимолетный, но и не страстно-затяжной. Так целуются с любимой женой, с любящим мужем. Его я тоже узнал: 

Виталий Валентинович Н., доктор наук, зав.кафедрой, автор нескольких книг по специальности. Жена когда-то знакомила нас. Умное, волевое интеллигентное лицо. Несколько глубоких морщин на лбу и щеках. Лет око¬ло пятидесяти. Приятная внешность. По отзывам знакомых – хороший специа¬лист. Даже лауреат какой-то местной премии. Вот так. Удар ниже пояса... Они расстались, и Ольга пошла к вокзалу... Приехать домой вместе мне не хотелось, но эту задачу я решил с помощью проходящего поезда, что поз¬волило мне прибыть аж на сорок минут раньше. Хватило на то, чтобы смо¬таться домой и встретить жену с машиной.  

Несмотря на потрясение, я принял решение молчать и наблюдать. Стыдно признаваться, но мне, кроме все¬го, было еще и любопытно, как она себя будет вести? Ведь, судя по всему, вся эта история длится уже сравнительно давно, но в ее поведении, в ее отношении ко мне я абсолютно ничего не заметил! Ничего необычного я не обнаружил и на этот раз.  

Наша встреча протекала обыденно: легкий поцелуй, милая улыбка. Забрал у нее сумку с покупками, (когда она их успела сделать?) отвез на УКП, где и у меня тоже сегодня была лекция. Полчасика я ее про¬ждал, и мы поехали домой. Ничего необычного. Дома после обеда я пог¬рузился в книги. Она – в хозяйственные дела. Как обычно, после того, как дети были уложены, наступил, как мы говорили, семейный час. Почему семейный? А до того, какой был? Жена за своим столом перекладывала какие–то бумаги. Я в своем кресле под торшером у журнального столика. Так сказать, все на своих местах. Все обыденно и никакой напряженности в атмосфере. Вдруг она спросила: 

– Ведь это тебе предлагали заведовать УКП, а ты им подсунул меня. Что тобой двигало? Вопрос показался мне надуманным. Интеллектуальный рост моей жены был несомненен. Она не просто продвигалась по лестнице науч¬ной карьеры, но и менялась как личность. Следовало, однако, отвечать на вопрос. По-моему, мои побуждения достаточно очевидны. Я начал говорить, что мужчине устроиться легче, а молодой женщине – это гораздо трудней. На руководящих должностях у нас предпочитают мужчин, невзирая на кон-ституционное равноправие. Кажется, приняла. Немного погодя сказала: 

– Ты лучше меня преподаешь, хотя предмет я знаю ничуть не хуже. У тебя язык хорошо подвешен. – И тут же поправилась, виновато улыбнувшись: 

– У тебя высокая культура речи. 

И вдруг: 

– Как тебя еще у меня не увели? – Рассмеялась. Сказала полушутя, но отве¬тил я очень серьезно. 

– Когда пара подобрана удачно, то семья монолит!  

Она наклонила голову. 

– А что, к мужу есть какие–то претензии? – Она задумалась. 

– Знаешь, мне не нравится твоя зацикленность на смерти. Ведь объектив¬ные показания совсем не катастрофичны? Нет никаких оснований впадать в панику! Так можно себя и запрограммировать. Ох, насмотрелся видно ты в этом Афганистане? 

– Ты права. Насмотрелся, и психику это мне как-то деформировало, но что я могу поделать, если такое предчувствие у меня есть! Уверяю тебя, мне бы этого очень не хотелось! Нет ничего такого существенного, что отторгало бы меня от жизни, хотя она не бог весть уж какая выдающаяся. Хотя скучно иногда действительно бывает. Когда мы брали Зоечку, ты что-то такое говорила об испытании, посылаемом нам чуть ли не богом. Ты это серьезно? Сколько тебя знаю, за тобой даже поползновений в сторону религии не замечал. Видишь, у тебя тоже какие-то прорывы из подсознания! Вообще мне кажется, что мы плохо знаем близких своих, не представляем, на что они способны как в хорошем, так и осо¬бенно в плохом. 

Ольга молчала довольно долго. Потом заметила: 

– Даже Эйнштейн полагал, что что-то такое в мире есть. Иногда мне тоже кажется, что что-то вроде бога всё же существует, но только он нас как бы забросил.  

Говорила она неуверенно, а основную часть моего вопроса оставила без ответа. 

– Кстати, тебе записка от отца Валериана. Она нашла конверт и, протягивая его мне, добавила. 

– Пригласи его в гости. Он мне очень нравится. Завидую его доброте, ис¬кренней вере. Какой-то он весь просветленный. 

– Что же тебе мешает тоже уверовать? 

– Склад ума, наверное. Или воспитание. Скажи, а тебя не раздражает эта наша беззащитность перед судьбой? Никогда не возникает желания кому-то пожаловаться, попросить защиты? 

– Но если не веришь, так у кого просить? Вот Валериан как раз просится в гости с неким, как я понимаю, своим духовным начальством. Как ты? Говорит, очень образованный человек. Вот как раз и поговоришь с ним на всякие такие темы. Я, кстати, тоже. У меня вопросов куча! 

– Конечно, давай их пригласим. Знаешь, я же сегодня встречалась с Ви¬талием Валентиновичем...  

Я даже вздрогнул. Удачное словосочетание и так ко времени употребленное!  

– Когда закончили свои дела (ну и ну!), как-то заговорили о социализме, о нашем внутреннем положении. Должна признать, что услышала от него примерно то же самое, что и от тебя 

– И кого же нужно поздравить?  

Она засмеялась. Черт возьми! Ну, ни тени смущения! 

– Оля, я не знаю степени вашей с ним близости, но такие разговоры с малознакомыми и даже с хорошо знакомыми людьми сегодня всё еще очень опасны! Одна закорючка в твоем личном деле и на своей карьере ты мо¬жешь поставить крест. И это еще будет по минимуму. По-моему, беседуя с посторонними людьми на такие темы, ты неоправданно рискуешь.  

Она молчала, переваривая видимо мои слова, а я внимательно наблюдал за выражением ее лица. Потом она сказала.  

– Очень тяжело жить, если никому не верить. Он не тот человек, который побежит доносить. 

– А ты можешь просчитать свою интуицию? Экспериментировать же в этой сфе¬ре весьма опасно. А жить, не доверяя почти всем, действительно противно, но альтернатива какая? Рост вероятности встречи с КГБ? 

– Наверное, ты в принципе прав, но в жизни так не получается.  

– Вот те, у кого не получается, и сидят. И их много!  

Мы пошли спать. Подумал: сейчас она скажет, что сегодня сильно устала. Сказала. Или я чего–то недопонимаю, но это вряд ли. Или мне демонстрируют некий феномен выдержки, или чуть ли не шизоидное раздвоение личности? Что ж, подождем еще. 

Через пару дней приехал Николай. Ольге он понравился. Показал я ему комнатенку, где жил Гиви, и она ему очень понравилась. Поскольку дома усло¬вия проживания приближались к невыносимым, он с удовольствием перее¬хал ко мне. Взял на себя некоторые обязанности по дому. Освоил мотоцикл, и мои женщины порой гоняли его то за хлебом, то еще зачем. В общем, он удачно вписался в нашу семью. 

Однажды я рассказал ему про свои проблемы с Ольгой. Даже попросил под¬держки. Я не вникал в технические детали устроенной им системы наблюдения. Я просил только предоставить мне убедительные данные. Но тут он с приятелями превзошли все мои ожидания. Уже через неделю я был обладате¬лем пакета фотографий, которые кого угодно могли убедить. Вручая мне последнюю, Коля как–то замялся, но когда я взял ее в руки, у меня в глазах форменным образом помутилось. Это был шок. Если бы мне не пред¬ставили это в виде бесспорного документированного факта, то за подоб¬ное сообщение я, зная свою строгую жену, мог и по шее надавать. Но тут оставалось только стиснуть зубы. 

Вопрос, который я задал, немного при¬дя в себя, был естественным: «Как вам удалось такое заснять?» Понятно, что технические подробности не так уж интересны, а посему я их опускаю. Но продолжать не реагировать я уже не мог. Уж слишком потрясал снимок. В сущности ничего необычного, но то, что это проделывали с моей женой! С моей строгой и принципиальной Олей! Такого я не ожидал. Если на его лице было некое сосредоточение, то Олино выражало полное блаженство. Даже волосы прически были отброшены на стол таким образом, словно она позировала невидимому фотографу. Как поется в известном ро¬мансе, после такого «к оружию тянет рука». 

______ 

Пришло письмо из Израиля, пересланное мне полковником, т.е. уже гене¬ралом. Грустное письмо. 

"Дорогой Сереженька! Даже не знаю, как начать. В общем, я совершила побег из Израиля, побег от мужа, ставшего глубоко верующим еврейским орто¬доксом. Я понимаю, что в это трудно поверить! Ужасно наблюдать, как любимый человек на твоих глазах превращается из нормально жизнелюбца с весьма развитым чувством юмора в некое черно-белое и до предела зашоренное существо. Я думала, что это болезнь и даже пыталась пойти с ним к психиатру, но меня высмеяли. И действительно, их тут так много, что если говорить о помешательстве, то только о коллективном. Но это не помешательство. И столь удивительно все это только для нас, приехав¬ших из другого мира. 

Два года он пытался устроиться на работу по специальности, но всякий раз все срывалось. Начал заходить в синагогу. Как они его там «обработали» я не ведаю, но он начал молиться, надел кипу. Начались субботние выкрутасы, кашрут. Я теперь столько новых его слов знаю! Добили они его тем, что устроили на работу. Он преподает физику и математику в какой–то еврейской высшей школе. У нас появились деньги и с ними новые возможности в бытовом плане, но одновременно началась эта история с многодетством. Ты представляешь себе, что это значит – иметь десять детей? И не меньше! Конечно, он пытался вовлекать и меня. Мы вместе читали Тору и прочие книги. Всю мощь своего разума он направлял на толкование мест, где мне просто смешно было. Может быть, я и не права. Но что могу поделать, если я вот так это понимаю, а его толкования кажутся мне просто разновидностью словоблудия.  

Он начал обвинять меня в юдофобстве... Я почувствовала, что задыхаюсь. И я не хочу, чтобы в этой атмосфере фанатизма росли мои дети. Я снова беременна. Короче, я уехала. Но в Москве меня ждали новые неприятности. Поначалу родители были в восторге, но на что жить? Мама категорически отказалась сидеть дома с ребенком. Да и на работу меня в моем положении не берут. А тут еще брат перевелся в Москву. И когда-то еще ему дадут квартиру! Папа мечется–пытается мне помочь. На работу устроился, но каково мне все это видеть? Мама, которая тебя почти не знает, «пилит» меня за то, что я не вышла замуж за тебя! В общем, катастрофа. Я понимаю, что помочь ты мне не можешь, так что просто изливаю тебе душу. Пиши, что у тебя? Со всеми подробностями. Почему снова вернулся в свою Тмутаракань? Как дети? Мне про тебя все интересно. Очень надеюсь, что твои дела лучше, чем мои. Обнимаю Ирина". 

Дал прочесть жене. Рассказал, как познакомились. 

– Она тебе не понравилась? 

– Да! Очень славная деваха. 

– В чем же дело? 

– Оля, тебе не пристало так говорить. Для того, чтобы людям хотелось жить вместе они должны не просто нравиться друг другу. Семья – это очень, на мой взгляд, серьезно! Это накладывает серьезные обязательства на людей. Должно быть какое-то мощное притяжение между людьми и не только сексуальное. 

Она молчала. 

– Потом одни компоненты естественно слабеют, но появляются другие. Дети, взаимная привязанность, взаимное уважение. Но желательно, чтобы и главное тоже сохранилось. 

– Ты имеешь в виду физиологию? 

– Да, конечно. 

– А если сначала только физиология? 

– Тогда, как правило, все длится недолго. 

Снова наступило молчание. По-видимому, она примеряла сказанное на нас. Потом неожиданно сказала. 

– Ты помнишь, мы по ТВ видели, как где-то в Азии у одной женщины че¬тыре мужа! 

– Да, но любила она только одного. 

– Верно, но пока они не сбежали в город, остальные мужья вроде не жало¬вались. 

– Им, по-видимому, немного нужно было от жизни, – заметил я. 

– Только секс. Но это тоже не мало! Особенно поначалу. Господи, как это все перемешано! А ты мог бы меня делить еще с кем-то? 

– Вопрос абстрактно-теоретический? 

Она засмеялась, подошла ко мне и потерлась щекой о мою щеку. 

– Думаю, что не смог бы. Мы ведь не случайные знакомые и, извини, не жи¬вотные. 

Тут вбежали дети и прервали наш разговор. Через несколько дней я написал Ирине ответное письмо и перевел 1000 рублей. 

"Ира, как жаль, что всё у Вас так получилось! Хорошо тебя понимаю. Очень хотел бы помочь, – но как?…У меня к тебе самые теплые чувства. Домашние дела мои тоже неважные. Жена моя изменяет мне со своим на¬учным руководителем. Должен признать, что выбор ее достойный, но он же¬нат, разводиться не собирается. Да и лет ему много! Так что банальная интрижка. Впрочем, может быть я ошибаюсь и тут высокие чувства! Но мое положение–сама понимаешь, незавидное. Пока молчу, – но это только пока. Решение принимать все равно придется. А у нас трое детей! Один ребенок Аллочкин, одну девульку мы взяли на воспитание и один наш с Олей. Как мы устроимся – смутно себе представляю, но деваться некуда. Если тебе станет невмоготу – приезжай в Тмутаракань. Дом у нас большой и денег тоже хватит. Предложение мое восприми серьезно. Такие вот дела у нас с тобой! Но не пропадем! Обнимаю! Привет родителям! С наилучшими пожеланиями – Сергей''. 

Вечер, когда я решил, наконец, заняться выяснением отношений, был обычный. Должен сказать, что в наших с Олей семейных делах ничего не изме¬нилось. Просто, даже удивительно! В город она ездила как обычно – один раз в неделю. Дома обычный же распорядок, жизни. Даже в постели ничего не за¬мечаю. Но занозой в памяти эта фотография! Она решает всё. Оля за своим письменным столом. Я в своем кресле. Начали.  

– Оля, подойди, пожалуйста, сюда.  

Села в кресло напротив. 

– Я написал Ирине ответ и хочу, чтобы ты его прочла. 

Взяла письмо и начала читать. Наблюдаю за выражением лица. Чёрт возьми, даже в такой, как говорят, судьбоносный для меня, для всей дальнейшей жизни моей момент не могу подавить в себе какую-то совершенно неуме¬стную академическую заинтересованность. Наверное, это не говорит в мою пользу, но это так. 

Долго ждать мне не пришлось. Лицо у нее как-то вытянулось, побледнело. 

– Значит, ты давно все знаешь? Почему же ты молчал? 

Я немного растерялся.  

– Может быть, звучит банально, но именно от тебя я такого не ожидал. До сегодняшнего дня мне казалось, что всё это бред. Ты вела себя, как обычно, и это не укладывалось у меня в голове! 

– Я сама от себя такого не ожидала. Прости, если можешь. За этим не сто¬ит ничего серьезного, женский вариант мужских шалостей. 

Немного погодя, добавила 

– Мне стыдно. Ты, не заслужил этого. 

– И что? Ты думаешь, я могу сделать вид, что ничего не произошло и про¬должать жить с тобой, как ни в чем не бывало? Ты за кого меня принима¬ешь? И насчет серьезного. Полагаю, что ты, деликатно выражаясь, лука¬вишь. Это, чтобы не сказать грубее. Взгляни, что мне сегодня преподнесли! – С этими словами я бросил перед ней первую фотографию, на которой они были сняты в каком-то скверике. Ее голова лежала на его плече. Выражение лица у нее было соответствующее. Она вздрогнула. 

– Ты следил за нами? 

– Это не я снимал. 

Бросил ей еще одно фото, где они стоят обнявшись. Соб-ственно она обнимала его. 

– Так как насчет серьезности? И что называют лицемерием? 

Она молчала. 

Я начинал «закипать». 

– Должен признать, что выбор достойный… Он действительно интересный мужчина! Тебя не смущает, что в его весьма длинном Дон–Жуановском списке ты где-то двадцатая и далеко не последняя? 

– Нет. – Это она оказала довольно твердо. 

– Значит любовь? Послушала бы, что он о тебе говорит!  

Тут я немного блефовал. Документального подтверждения моего заявления у меня не было. 

– Не хочу о нем ничего плохого слышать. Во всем виновата только я сама. И только я! Ты можешь делать со мной все что хочешь, но его не тронь! Он – благородный и порядочный человек.  

– Ну, я с этим как ни будь разберусь. 

– Я знаю! Ты и убить можешь! Не вздумай причинить ему хоть какой–то вред! 

– О чем ты? Убивал я на войне или, защищая свою жизнь. Насколько я пони¬маю, моей жизни в данном случае ничего не угрожает! Вот чести – это действительно. Ну, предала меня любимая женщина. Ну, наплевала в душу, но это же не вопросы жизни и смерти?  

Она молчала. Через некоторое время тихо сказала. 

– Ты можешь мне не верить, но даже сейчас ты для меня дорогой и близкий человек. Если бы ты не узнал, ничего бы не было. Все уже в прошлом. Ты – прекрасный муж и отец моего ребенка. Мне все завидуют. Я сама не ожидала, что во мне есть нечто от легкомысленной потаскушки. Поверь, мне горько и стыдно. Я прошу у тебя прощения. Дай мне время, и я постараюсь все исправить. Если можешь. В жизни ведь всё бывает! Отнесемся к этому, как к несчастному случаю. Ведь у нас дети! 

– Все очень логично. Особенно про детей, хотя об этом следовало бы поду¬мать раньше. И в жизни действительно всякое бывает, хотя, согласись, обнаружить, что ты, именно ты так вдохновенно лжешь – это действительно по¬трясение. Уж поверь мне. 

– Действительно, я проявила несвойственное мне вообще-то легкомыслие, но можешь быть уверен. Такое никогда больше не повторится. Клянусь тебе в этом всем самым для меня дорогим. Кроме тебя мне никто не нужен. 

С точки зрения логики она была, конечно, права. Но в чувствах не всегда доминирует логика. Я молчал. Ну, согрешила, бывает. Как там в Евангелии: «Кто без греха – брось в нее камень! » И дети! 

– Ты, как всегда, логична, но есть одно непреодолимое для меня обстоятель¬ство. К сожалению, оно сильней оплеванных чувств и оскорбленного самолюбия.  

Я замолчал. Вспомнил, какое впечатление эта фотография произвела на меня! Я колебался. Но она же есть? И никуда мне от этого не уйти. Молча положил фотографию перед ней. Разглядывала она ее какое-то мгновение. Потом схватила, смяла и выскочила из комнаты. Состояние мое было отвратительным. Жить с такой занозой в душе я не смо¬гу. Возможно, как-то простить человеку, но это будет всего лишь формальный акт и не более того. Прошло минут пять. Я встал и пошел поглядеть, что она делает. Наверное, прошло больше времени, потому что она вошла мне навстречу в костюме и с сумкой через плечо. 

– Я ухожу от тебя. Днями подам на развод.  

Говорила она, глядя мимо меня. 

– Будем делить детей, имущество? 

– Ни на какое имущество я не претендую. Алешу оставляю пока у тебя. Устроюсь, обсудим этот вопрос.  

Говорила она сухо, вполне по-деловому. 

– Еще раз прости, что так получилось. Во всем виновата только я. Постараюсь перевестись в институт на кафедру. Обещай мне только, что ты ему ничего не сделаешь! 

– Значит любовь, значит, опять лгала! Смешно! Говорят, что если пуд соли съесть с человеком, то можно его узнать! Какая чепуха! А что до него, то он мне жизнь искалечил, а я должен это молча перетерпеть! 

– Это я, я во всем виновата. Я! Неужели же нельзя разойтись интеллигентно. Ты унизился до подглядывания в замочную скважину, так сейчас проя¬ви хоть какое–то благородство. И помни! Если что-нибудь с ним случится, я пойду в милицию. 

– Если что-нибудь случится, то ты уже никуда не пойдешь. Но успокойся. Ничего такого не случится. Мне просто не на кого своих детей оставить. Не на такую же лживую дрянь, как ты! Лучше подумай, что ты будешь де¬лать, если эта и подобные картинки станут завтра достоянием всех? Не в моей власти это остановить, хотя я и попробую. И вообще, сбавь тон. Это ты там фигурируешь, а не я. 

– Хорошо. Сбавила. Возможно, мы уедем. Надеюсь все же на твою порядочность. За все эти годы я видела от тебя только хорошее. Я сама разрушила свою жизнь. 

– Куда ты, на ночь глядя? 

– Переночую в УКП. 

– Давай я подвезу тебя. 

– Перестань обо мне заботиться! – Она почти кричала. – Я сама решу все свои проблемы! 

Дверью она не хлопала. Что ж, хоть в этом она права. Пусть заботиться отныне о себе сама. На душе было горько, но деваться некуда. На мне теперь трое детей. 

______ 

Они действительно уехали через пару недель. Ему, говорят, предложили кафедру в другом городе. Она ушла от него через четыре месяца, узнав о его связи с лаборанткой. Ушла беременной на четвертом месяце. Николай, как я уже говорил, переехал на житье ко мне, что при отсутствии Ольги было особенно ценно. Несмотря на протез, лихо разъезжал на нашем стареньком ИЖе. На нем же привозил из садика детей. В общем, вполне вписался. 

В результате происшедших событий визит Валериана Никифоровича происходил, естественно, в отсутствии хозяйки дома. Гостям это было преподнесено в несколько туманных выражениях, где упоминался некий симпозиум за пре¬делами нашего города. 

К моему удивлению Валериан привел не одного, а двух человек. На мой во¬прос, заданный тихонько, он пояснил мне, что это человек сопровождения и вроде как охраны о. Владимира. Ну, для охраны тип с такой физиономией, по¬жалуй, подходил. У Николая он вызвал еще более стойкое неприятие. Особо ду¬мать было некогда, но кое – что я решил все же предпринять. 

Отец Владимир представился Владимиром Кирилловичем. Моя Пелагея и помогав¬шая ей по хозяйству Маруся, тоже из рекомендованных Валерианом, поклони¬лись ему в пояс. Сопровождавший его молодой парень представился просто Константином. За все время пребывания у нас он не произнес ни слова. Сам главный гость был моложав, лет пятидесяти, с полуседыми длинными во¬лосами и приятным лицом интеллигентного человека. После взаимных предс¬тавлений и жалоб на погоду, я решился задать иерарху пару интересовавших меня вопросов. Но, вообще-то говоря, я не совсем понимал смысл визита. 

По–видимому, я зачем–то был им нужен. На мои вопросы он отвечал витиевато и туманно, и я понял, что пытаться что–то понять из его ответов совершен¬но бесполезное занятие. Потом всех пригласили к столу. Перед этим Валериан, отозвав меня в сторонку, попросил разрешения его гостям у нас переночевать, ссылаясь на убожество его домашних условий. Я, конечно, разрешил, хотя на кой они мне черт сдались? Еще Валериан попросил немного денег «на представительство». Дал и денег, но совокупность странностей непонятно¬го визита продолжала нарастать, и я спросил у Валериана. 

– О. Валериан, что у о. Владимира, конфликт с властями? Он не в розыске? 

– Что Вы! Нет, но лишняя встреча с ними всегда для нас нежелательна. 

Ответ был не совсем понятен. Какое отношение имеет визит ко мне и встре¬ча с властями? 

– Почему-то этот Константин не внушает мне доверия, – продолжил я. 

– Знаете, мне он тоже не симпатичен, но что поделаешь!  

– Тут нам пришлось прервать свое шушуканье и присоединиться к остальным. Обед прошел нор¬мально. Серъёзных тем не касались. Николай, рассказал пару эпизодов из Аф¬ганской жизни. Сам обед был с водочкой, но не слишком обильный. К кофе Пелагея подала ликер. Я решил, что наступил удобный момент кое о чем спросить. 

– Как люди, задумывающиеся над устройством мироздания, знакомые с основами современной науки, мы думали и о Боге. Скажу откровенно, Бог Библии, особенно Пятикнижия, нам чужд, а порой и враждебен. Бог Нового завета уже совершенно другой, но, тем не менее, далеко не всегда нам понятен в своих высказываниях и поступках. И это еще мягко сказано. 

– Валериан Никифорович предупреждал меня, что мне будут задавать вопросы. Вопросы искренние и лишенные обидного подтекста. Хочу заранее предупре¬дить Вас, что не являюсь носителем всех ответов. Богословы всего мира тысячелетиями заняты толкованием слов Божьих. Следует разделять веру, как даваемое в откровении состояние души от веры, основываемой на содержании текстов Священного писания, сказанного в конкретных обстоятельствах жи¬вой истории. Тексты эти не бронза и не гранит, а живое слово, сказанное порой по вполне конкретному поводу. И толкование этих слов меняется со временем, хотя вера в Господа нашего, его всеблагость, справедливость и всемогущество неизменны. 

Все это было сказано спокойно, убедительно, дружелюбно. 

– Ошибка Ваша, если позволительно будет мне так выразиться, – продолжал Владимир Кириллович, – в том, что будучи людьми определенного склада ума, вы пытаетесь и Бога постичь теми же методами, что и какой-нибудь новый принцип в технике, новый закон природы или доказательство теоремы. Но тут сфера духа, где доказать в привычном Вам смысле слова этого ничего нельзя. Можно почувствовать в себе живое присутствие Христа, можно быть воспитанным в вере, но прийти к вере через анализ мироздания в его микро и макроструктурах, дано очень немногим. Согласитесь, что нужны очень глубокие знания, чтобы почувствовать Бога в стройных закономерностях микромира, в законах квантовой механики или устройстве космоса. Такое да¬но личностям масштаба Эйнштейна, Гейзенберга или Бора. Для людей по-проще, в сущности, для нас с Вами такой подход не годится. Но, с другой сторо¬ны, как сказано в писании от Матфея: 

"...доныне Царство Божие силою берется и употребляющие усилие восхищают его." 

Это следует понимать в том смысле, что для большинства людей следует приложить усилия для постижения веры. Весьма сожалею, что Ваши усилия, оставленные без должного руководства, и результатов должных не дают. 

Я про себя отметил разительное отличие о. Владимира до и послеобеден¬ного, но решил это использовать для удовлетворения своего любопытства 

– Соглашаясь с Вами сказанным, я хотел бы обратить Ваше внимание на совершеннейшую невозможность подключения к каждому верующему отдельно¬го толкователя Писания, а посему слово Божие, казалось бы, должно было быть изложено в соответствующих текстах понятно и непротиворечиво, то есть быть доступным для самых широких масс, для самых неискушенных умов. Но что мы видим в реальности? Написано так, что уже тысячелетия лучшие умы богословия прийти к единому мнению не могут. Как объясняе¬те Вы такое положение? 

– Должен признать частично Вашу правоту. И мне не все тексты понятны, и сомнения Ваши мне знакомы. Возможны ошибки в переводах. Некоторые уже исправляются. Есть тексты нарочито эзотерического характера. Есть и просто таинственные. Следует признать, что слово Божие сверхразумно. И пути Господни и впрямь неисповедимы. 

– И это сверхразумное помещено в книги, из которых следует черпать истину людям рядовым!. 

– Что ж, на то и вера. На то и церковь, дабы разъяснять и толковать. Но все это не основание для неверия. Ведь и в науках примерно то же положение. Большинство знаний Вы принимаете на веру, доверяете муд¬рости ученых… 

Я понял, что на таком уровне можно продолжать до бесконечности, а потому напоследок спросил. 

– Как Ваша церковь относится к лишению человека жизни? 

– Весьма негативно, хотя правомочность смертоубийства в ряде случаев допускает. При защите Отечества, например. Или при самообороне от пре¬ступников и т.д. Все перечислить затрудняюсь. Жизнь – дар Божий и отнимать ее неправомерно.  

Пора было ко сну. Отец Валериан уже давно прикорнул в своем кресле. Всех разместили. Константина в моем кабинете. Когда все улеглись, мы с Николаем присели в кухне обсудить ситуацию. Цель визита нам была по–прежнему неясна. Константин внушал серьезные подозрения. Для осмотра у нас была только верхняя одежда и обувь. Осмотр полушубка ничего не дал. Взялись за сапоги. Вообще–то одежда такая не по сезону для наших мест. Особенно сапоги. Почти новые. Посветив фонариком, Николай обнаружил в правом сапоге еле заметную ленточку, приклеенную к нижней части голенища. Отодрали и потянули за нее. Она уходила под стельку. Николай резко рванул, и стелька приподнялась. Под ней сложеный конверктиком закрытый целлофаном листок. Аккуратно достали и прочли, что податель сего ст. лейтенант Свиридов Петр Иванович вы-полняет оперативное задание и т.д. Подписи и печать моего родного города. В общем, долгожданный привет от покойного полковника Холодкова. И что делать? Для начала приклеили все на место. Потом Николай отправился на разведку в мой кабинет и вернулся оттуда с Макаровым. Чуть позже Макаро-ва вернули, но вместо пороха в патронах был уже речной песочек. После чего и мы отправились спать в гараж к Николаю. По–видимому весь визит к нам был затеян для ввода Петра Ивановича в наш дом, зачем – не совсем ясно, но догадываться можно. Что об этом знали церковники? Ну, о. Владимир кое – что знал, конечно, могли попросить в порядке оказания помощи в оперативной работе. Могли и просто принудить! Власть–это власть! 

Утром после легкого завтрака я отозвал Константина в сторону и имел с ним краткий разговор такого содержания. Когда мы уселись, я сказал: 

– Петр Иванович, друзья предупредили нас о вашем появлении. После несчастного случая с полковником мы думали, что инцидент будет исчерпан. Но вот появились Вы. Понимаю, что Вашего задания Вы мне не поведаете. Поэ¬тому:  

I) Советуем резких движений не делать. 

2) Просим передать направивших вас, что настоятельно рекомендуем дальнейшие попытки прекратить. В наших руках телефонные записи и документы, которые могут многим пов-редить. А что Вы выигрываете? Вопросы мести в бизнесе непродуктивны. Надеюсь, что все будет понято правильно, и звонок по телефону с соот¬ветствующими пояснениями меня бы вполне устроил. Советую сегодня же связаться с начальством.  

Он не проронил ни слова. По-моему, я вообще его голоса еще не слышал. За сим, все удалились, благодаря хозяев за гостеприимство. Отцу Валери¬ану я только успел шепнуть, что Константин из милиции, чем вверг стари¬ка в форменное изумление. Но обещал молчать. На завтра они уехали. Больше «приветов» с родины мы не получали. 

_____ 

Через два дня Пелагея сообщила мне, что Валериан заболел и не встает. Уже не спрашивая моего разрешения, отнесла туда кое-что из белья и продуктов. Я одобрил. В первый же свободный, день отправился с визитом. Ездить на машине по нашим заваленным снегом и сроду нерасчищаемым переулкам было немыслимо, так что пришлось по изрядному морозцу тащиться через весь город. К тому же Пелагея снабдила меня внушительным пакетом. 

О. Валериан полулежал в постели с Библией в руках. Он мне очень обрадовал¬ся, пригласил располагаться, но объяснить, чем болен не смог. Немного аритмия, какие-то обмирания. За семьдесят-то давно перевалило. Образ жизни, который он последние годы вел, был ему, конечно, не по силам. Когда проходил к нему через кухоньку, сидевшие там старушки встали и поклонились мне. Не очень приятно. Видно ассоциации совсем недавних дней сработали. Как я понял, о. Валериана сразило мое известие о принадлежности «Константина» к милиции. Отсюда он справедливо вывел, что, по всей видимости, и о. Владимир был ко всему этому причастен. Теперь его мучило, что ввел ко мне в дом по их настоятельной просьбе бог знает кого и зачем. Я, как мог, старался рассеять его мрачные мысли на этот счет, хотя внутренне с ним соглашался и понимал, что он, светлая душа, испытывал. Главное на что я напирал – это полное отсутствие каких-либо последствий от этого посещения. Но оба мы понимали, что еще слишком мало времени прошло, и судить о пос¬ледствиях рано. 

Доложили ему и о моей ссоре с Ольгой. Да так доложили, что мне и добавить то было нечего. К моему удивлению, к всепрощению он не призывал, но неско¬лько раз повторил, что со временем всё образуется. Пройдет увлечение и вернется к детям. На что я отвечал: она если даже и вернется, то вот я приму ли!  

– Беспременно. Жизнь ее накажет, а бедствующего прощать легче.  

Притом убежденность в его словах какая-то абсолютная. И, что странно, не ра¬здражающая. Ведь сомнительно, что жизнь накажет. Еще сомнительней, что захочет вернуться! А уж совсем маловероятно, что я смогу все забыть и принять ее. Спрашивать, откуда у него такая убежденность, было неловко. Но как можно сохранять до глубокой старости веру в неизбежную победу доброго начала? И как не учесть весь опыт своей жизни? Это удивляло. Если бы слабоумный, так ведь и намека нет! И В разговорах показывал всегда полную ясность разума. Я все же не удержался и спросил, его об этом. Но ответ нужной мне ясности не внес. А сказал он примерно следующее:  

- Надо верить в добро и торжество справедливости! Вера эта помогает в их извечной борьбе со злом. Вера в победу доброго начала всегда может опереться на поддержку бога. Конечно, возможны и неудачи, но не надолго. Все злое – против жизни… Жизнь же создана Богом, а потому неодолима. 

Я понял, что не на логику он опирается, а опять таки на веру, но сидит она в нем столь глубоко, что стала его сутью, если можно так выразиться. Мне показалось, что спо¬собность к глубокому анализу социальных явлений жизни даже противопоказана таким людям, которые не то, чтобы веруют, но как бы пребывают в вере. И я, помнится, был в свое время очень удивлен, прочтя у кого-то из видных философов (кажется, у Лейбница), что наш мир – лучший из миров. С чем это он, интересно, сравнивал? А, глядя на о. Валериа¬на, я поражался: как это в гуще всероссийского хамства, среди повально¬го пьянства и матерщины, ставших национальной эпидемией, появляются и выживают такие просветленные души? 

___ 

С уходом Ольги жизнь дома мало изменилась. Женщины, Пелагея с Марусей, с хозяйственными проблемами справлялись, как и прежде. Это, конечно, стои¬ло денег, но, как и раньше, со мной советовались. Впрочем, я понимал, что чаще всего для порядку, и когда деньги нужны были. С детьми было сложней. Но постепенно вопросы, а почему мама так долго в командировке, стали возникать все реже. Раз в неделю Ольга звонила. Как–то я сказал ей, что если она не является сама, то будет лучше, если и звонить пере¬станет. Через месяц она приехала и навестила детей в мое отсутствие. Сказала, что, наверное, скоро приедет насовсем. Это было непонятно. Меня не мешало бы спросить! Но через пару месяцев она действительно приеха¬ла, бросив своего профессора. Беременность была весьма заметна, но ее все же взяли в институт. Правда, простым преподавателем. Я теперь тратил на детей куда больше времени, но это было мне совсем не в тягость. Все, повторяю, шло заведенным порядком. По хозяйству и с детьми мне помогал Николай. Но, судя по ряду признаков, он собирался же¬ниться. Давно бы пора! Я заметил, что приходящая к нам учительница ан¬глийского языка стала ко мне относиться как–то необычно игриво. И тог¬да до меня дошло, что я снова стал потенциальным женихом. Тем более, что Ольга подала на развод и нас развели вполне официально. Даже Ниловна начала плести какие-то сети! Ее план состоял в том, чтобы женить меня на Аллочкиной сестре, которая уже не жила со своим КГБешным мужем. Малого произвели аж в капитаны, но дома он вел себя нехорошо. Пить стал и даже по слухам пару раз свою Марину поколачивал, Дело у нас не такое уж редкое, но для работника КГБ карьероопасное. Однако, несмотря на некоторое внешнее сходство, Марина была совсем другим челове¬ком, и шансов на реализацию такого варианта не было никаких. По воскре¬сеньям я со всей своей командой гулял, умиляя окрестных женщин, которые дружно поносили Ольгу, а меня наперебой уговаривали жениться. Вернув¬шись, Ольга на воскресенье начала забирать детей к себе. Она сняла в центре комнатенку. Материально ей должно быть приходилось не сладко, но помощь от меня она отвергла. Кажется, профессор что-то ей присылал. Меня это интересовало все меньше и меньше. Как она се¬бе представляла в будущем совмещать работу с малым ребенком, уму непостижимо? Встречались мы регулярно при передаче детей. Мою статью, опу¬бликованную в нашем спец. журнале, она похвалила. На какие-то минуты в нашем общении мелькнуло что-то прошлое, прежняя Ольга, жившая и моими интересами. Я воспользовался этим просветом и при следующей встрече передал ей тючок с одеждой. Взяла и даже спасибо сказала. Помолчав, добавила:  

– У тебя все основания торжествовать. Он действительно оказался ма¬лодостойным человеком... 

Я пожал плечами.  

–Ты лучше подумай о ребенке. И начни, наконец, брать у меня деньги. – Она усмехнулась. 

– Ты прямо-таки, как святой! Я тебе, по твоим словам, в душу наплевала, а ты заботишься о его ребенке, тогда как ему это довольно-таки безразлично. 

– Я забочусь о матери моего сына. И потом, я действительно не такой уж бесчувственный человек. Как говорится, наряду с недостатками есть и отдельные достоинства. Или я преувеличиваю? 

Она промолчала.  

– Подумай серьезно. К моим чувствам к тебе это отношения не имеет. 

Дома я сказал Пелагее, чтобы она подъехала в город, навестила Ольгу и поговорила с ней насчет смены квартиры, денег и еще какой потребуется помощи. Уже весна, а летом ей рожать. В ответ услышал: 

– Золотой Вы человек, Сергей Николаевич! Она Вам, можно сказать, жисть спортила, а Вы к ей по христиански. Бог Вам воздаст!  

– Вот так!  

– Вы бы простили ее! Дети у Вас! Да и то сказать! Человек она хороший. Ну, бес бабу по¬путал. В жизни бывает. 

– Предала она меня, Пелагея. Он завтра свиснет – она снова к нему побежит. Да и сердцу-то не прикажешь. 

– Да что Вы такое говорите! Давно она все поняла. И уехала она с ним не от любовиь большой, а от отчаяния и гонору. Они ей разум-то застили. И ре¬бенка от него заимела потому же. Он ей говорит: «Не надо!», а она – нет, оставлю. Вот он ее-то и выставил. Ведь знала, что не женится на ней, про¬фессор, то есть. Знала, а вот же ребенка от него наперекор всему и оставила. Как говорится, все мосты сожгла. Сама себя наказать хотела. Вот и наказала! 

– И откуда это ты, Пелагея Ниловна, все это знаешь? 

– Да уж знаю. Чай не первые пятьдесят лет на свете живу-то. А сейчас он, профессор то есть, снова с женой живет, а Ольге 50 рэ в месяц высылает. Да велики ли деньги? А ей, кроме как от Вас, помощи ждать неоткуда. Чай и дома-то с ребенком не больно рады будут. 

Но скоро начались события, которые отодвинули все эти проблемы на зад¬ний план. 

___ 

От Резо пришло письмо и фотографии. Он уже начальник участка! Жена-красавица преподает в школе английский, дети здоровы. Действительно, молодая и красивая женщина. Славные ребятишки. На улице остановили его какие-то громилы грузинского производства и потребовали деньги – компенсацию за тех типов, которые прирезали Володю, и которых я пристрелил. Требуют по 100 000 за каждого. Денег таких у него нет и не предвидится. Родственники покойных, к которым он обратился, заверили его, что никого не посылали. И вообще, вопрос в свое время отцом Резо был урегулирован. Но на рэкетиров все это не произвело никакого впечатления, и угрозы продолжаются. Из Грузии: приехал родственник, живет у него, но это защита ненадежная. Чем все это кончится – неизвестно. Поэтому он пересылает мне все свои оставшиеся деньги и план захоронения небольшого количества ценностей. Посылает мне, потому что я единственный на этом свете, кому он доверяет. Если что с ним случится, то деньги в помощь семье. На всякий случай сообщает, что одного из бандитов зовут Кацо–Квадрат, а другого Анзор. Ошиваются они в ресторане Арарат. Больше он про них ничего не знает. «Если что – женись на моей Нине. Не пожалеешь! Если можешь помочь – помоги!» На следующий день получили ценное письмо со сберегательной книжкой. Видно дело было серьезное. Николай, прочитав письмо, спросил:  

- Резо – это ж твой сержант, который с тобой в гостинце тогда отбивался? 

- Да, – говорю,– верный друг! 

- Так чего думаешь? Ехать надо. 

- Надо. Давай бери за свой счет и езжай. Прихвати кого-нибудь из молодых и здоровых, а то ты приметлив больно. Как я оформлюсь – приеду. Но надо все аккуратненько. Выясни всё про этих двух. Судя по всему, запугать их не получиться.  

Через два дня Николай с приятелем, тоже афганцем, выехали во Владимир.  

На следующий день я получил телеграмму, в которой Нина сообщала, что Резо убит. Вечером того же дня она позвонила по телефону. Детей с родственником Резо она отправляет в Грузию, а сама остается, пока не продаст квартиру и дачу. Деньги придется отдать, а иначе «эти типы» не ос¬тавят ее в покое. Я сказал, что выезжаю. Особого энтузиазма, я в ее со-гласии не почувствовал, но мне оно было и не нужно. Ситуация выглядела странно. Зачем убивать человека, с которого ты пред¬полагаешь получить деньги? Правда, теперь они требуют деньги с Нины, но если она и впрямь уедет в Тбилиси, то там они вряд ли что получат. Как бы Резо сам на них не напал! Все это предстоит выяснить, хотя решающе¬го значения детали для меня не имели. 

Перед отъездом я уговорил Ольгу пожить у нас и присмотреть за детьми, хотя особой нужды в этом не было. Пелагея и сама справлялась с ними. Официальная версия моего отъезда – похороны Резо. В Москве я пересел на электричку и через пару часов был уже на месте.  

Николай встречал меня и сообщил, что на похороны я опоздал. Тело начало разлагаться и пришлось поспешить. Своего друга он услал домой. Бандиты перехватили Резо по пороге из гаража. По-видимому, завязалась ссора и Резо погиб. Второй бандит тоже куда-то делся. То ли где-то отлежи¬вается, то ли погиб в столкновении. Теперь Кацо Квадрат каждый день сидит в Арарате и через день звонит Нине. Угрожает и требует денег. Нина продает квартиру и готова ему заплатить. У него машина – старенькая «Победа», где он живет – известно, так что подождать его у дома – проблемы не составит. Все это можно проделать хоть сегодня. 

Мы сидели в густой тени деревьев напротив дома, где Кацо с напарником снимали комнату. У нас на Урале весна только начиналась. Здесь же было совсем тепло. 

Я сидел и размышлял о той непозволительной глупости, которую опять совершаю. И уже в который раз! Ведь я рискую судьбами своих де¬тей! Но в тоже время я понимал, что не отступлюсь. И дело не только в том, что негодяев нужно остановить, что за Резо нужно отомстить. Надо признать, что ко всему я еще такой человек! Человек риска. Авантюрист что ли? Я был весь напряжен, и все во мне прямо таки пело! Я ждал этого мерзавца – Кацо, которого никогда даже не видел, и был весь сосредоточен на том, чтобы его убить! Именно этот негодяй заслуживал своей участи, но ведь мы же жили в более или менее цивилизованном обществе, где такие вопросы решались несколько иным способом. По крайней мере, должны были решаться. 

В принципе можно было подключить милицию. Правда, неизвестно чем бы это все закончилось. Но та¬кой вот самосуд – это явно нецивилизованно. Мне же почему-то безразлично, и рассуждения о нецивилизованности носят для меня какой-то академический характер. Я вспомнил, как мы отбивались в этой чертовой гостинице, в Афгане. Как оглушенного тащил меня Резо одной рукой по лестнице на вто¬рой этаж, а другой, отстреливаясь из АКМа. Я как мог, помогал ему, передвигая своими полуватными ногами. Потом мы оба упали на площадке, а в нас выпалили из подствольника. К счастью, граната пролетела над нами прямехонько в выбитое окно и разорвалась во дворе. Резо, кинув лимонку, подхватил меня уже двумя руками и втащил на второй этаж. Кто-то нас прикрывал… Но тут мы услыхали шум моторов и поняли, что подошли наши. Стрельба пе¬реместилась на улицу, и я отключился. Но когда меня тащили к БТРу, – снова пришел в себя и даже пытался сам идти. Колька стоял у машины и наблюдал, как меня запихивают внутрь. Я ему подмигнул, и он засмеялся. 

– Едет!  

Николай вскочил. Мы быстро заняли свои позиции. Машина остановилась, и из неё буквально вывалился низкорослый мужчина. 

– Действительно, очередной Квадрат, – подумал я. Уже второй в моей жизни. 

Николаи включил фонарик, и я выстрелил. Потом мы с трудом затолкали его обратно в машину и поехали к реке... Высадив меня перед домом Резо, Николай поехал на вокзал. Я позвонил, Нина открыла мне после довольно длительных переговоров. Утром за завтраком она сказала. 

– Резо незадолго до смерти велел мне, если что – выйти за тебя замуж. 

– Мне он тоже писал об этом. Что ж, такая жена – это мечта каждого мужчины! Но ты же понимаешь, что это не обязательно. 

– Он много рассказывал о тебе. Говорил, что будет спокоен за своих детей. Я подумал, что такие разговоры на следующий день после похорон произ¬водят все же не совсем приятное впечатление. Она видимо тоже это почув¬ствовала. 

– Я скажу тебе откровенно: мне было не очень, – тут она замялась, – хорошо с Резо. Особенно последние годы. Он хороший муж и отец, но уж очень мы с ним разные люди... Меня за него выдали. Родня настояла. Красивый па¬рень, очень богатый. Для моих родичей – это было, пожалуй, самое важное. Да и я не очень возражала. Действительно, видный парень. Мне многие за¬видовали. И что соображаешь в 19 лет? 

– Я приглашаю тебя в гости. Поживешь у нас, разберемся, что к чему. 

– Может быть и приеду. Я тебе напишу. 

– Я хотел бы тебе помочь с отъездом, но мне нужно возвращаться. Справишься? 

– А если позвонят те типы? Она вся напряглась, взгляд у нее стал испуганным. 

– Забудь о них. Я пойду. До электрички минут сорок. 

– Я тебя подвезу. Машину я оставила. Хочу на ней уехать. Привыкла ездить. Со мной подруга с мужем. У них отпуск.  

На вокзале мы обнялись. Она шепнула:  

– Спасибо, что приехал.  

Прилетев, я первым делом отправился в институт засвидетельствовать свое возвращение. Узнал, что в конце осени у меня защита. Диссертация была далеко не готова, но особых хлопот не предвиделось. Я вообще-то не очень над ней потрудился. Но под давлением Ольги, все–таки что–то сделал.  

Толик появился па УКП для меня совершенно неожиданно. Вид у него был неважный. На улице стоял изрядный мороз, и он отогревал руки, прижав их прямо к довольно горячей печке. 

– Я приехал тебя выручать, за что ты соответственно выручишь меня.  

Это он начал, когда я только переступил порог. Вместо приветствия. С самого порога.  

– Я ведь знаком с твоей темой, которая весьма близка моей. Эксперименталь¬ная часть у нас вообще почти одинаковая. 

Напоминание о заимствованной экспериментальной части было мне не очень приятно, но я промолчал. 

– Старик, в две-три недели я все оформлю. Останутся только подписи и переплет. Тайна вклада гарантируется! 1000 рэ! Тебе останется только защититься, что ты сделаешь с присущим тебе блеском. 

– Спасибо. Справлюсь сам. Выпить хочешь? 

– Выпить, конечно, но послушай! Зачем тебе эта рутинная работа, если ее могу сделать я? Это последнее, что я еще могу делать. Да я уже почти все сделал! Погляди, – он засуетился, открывая портфель. 

– Старик, я даже писал в твоем стиле! Я неделю работал! Мне деньги нуж¬ны позарез! Ты у меня главная надежда! 

Я глядел на него и не знал, что с ним делать. Возиться с писаниной мне и впрямь не хотелось. Там одних картинок с полсотни. Но его бесцеремон¬ность немного раздражала. Я спросил. 

– Сколько тебе нужно сеяминутно? И если не секрет, то зачем тебе столько денег? 

– А вот это, старик, уже тебя не касается. 

– Но ты же ко мне пришел! Послушай, тебе лечится надо. Иначе пропадешь, А ведь у тебя семья, ребенок. Давай так: ты идешь лечиться, а я за это время плачу твоей жене зарплату. А диссертацию уж как-нибудь закончу сам. Пусть тебя это не тревожит.  

От растерянности он даже присел. 

– Ты серьезно? 

– Абсолютно. Будет только два условия. Деньги даю лично жене, и тайна вклада гарантируется. 

Он молча смотрел на меня. Потом тяжело встал и подошел к окну. Засунув руки в карман, стоя ко мне спиной, пробормотал, 

– Надо же! Расскажи кому – не поверят. – Немного помолчали. 

– Спасибо. Я не тем болен, хотя и пью, конечно. И помочь мне нельзя. Тут только я обратил внимание, что он ужасно худ. Очевидно – это как-то отразилось не моем лице. 

Если искренне хочешь мне помочь, сделай то, что я прошу. Если 1000 много, то сколько можешь. Материал я оставлю, а ты просмотришь и решишь. Я приеду послезавтра. А пока выдай мне аванс. Я достал из сейфа все, что там было – 400 рублей и передал ему. Он не приехал. Дома у них туалет на улице. Там он и замерз. Деньги я по¬том передавал его вдове. 

В окончательном виде диссертацию прочел мой руководитель и возражений не имел. А защита действительно прош¬ла очень успешно. Но всё это было потом. 

Когда я появился дома, меня встретила Ольга. По ее расчетам она была на восьмом месяце, и живот ее был преогромный. Спросила про похороны. Я отделался общими словами. Не успел переодеться, как прибежала Пелагея. 

– Сергей Николаич, она уехать собирается! Куда ж ей! Она ж там одна, а и ходит то с трудом!  

Молча пошел вниз. Она действительно собирала вещи. 

– Оля, я тебе приказывать не могу, но прошу, останься хоть до родов. Потом окрепнешь и решишь, что дальше. А пока, останься! О ребенке по¬думай, а не о своих или моих амбициях. Я тебе своим присутствием на¬доедать не буду – места много. Она молча, стояла по середине комнаты, держа что–то в руках. 

– Пелагея Ниловна, хоть Вы ей внушите спрятать на время свое упрямство. Ребенок, жизнь будущая не должна страдать! И в данном случае – это не так уж важно кто его отец. 

Наверное, я сказал не наилучшим образом, но Пелагея сделала мне знак убраться, что я и исполнил. Через две недели Ольга родила девочку. Из роддома мы забирали ее с цветами, Записал я Леночку на свое имя. Думал, она учинит мне разнос, но все обошлось. Это было не совсем понятно, но философствовать по этому поводу я не стал. Может быть это от слабости? В себя она приходила медленно. На пятый день ее прихода из роддома я получил сразу два перевода, и оба на одинаковую сумму в 1000 рублей. Один из Москвы от генерала, которого я мысленно все еще называл полковником. Сообщал, что Ира вернулась в Израиль и мне напишет. А второй от профессора! Поздравлял. Передал ей через Пелагею. 

Вечером мы как обычно укладывали ребятню спать, а Ольга пыталась что-то стирать, но Пелагея довольно бесцеремонно отобрала пеленки. Еще и обругала. Когда все угомонились, Ольга поднялась ко мне. 

– Я попала в довольно неловкую ситуацию.  

Она стояла, опершись о косяк двери. 

– Догадываюсь. Не хочется брать от него деньги, а деньги нужны. Мой со¬вет: если он, отец, хочет принять участие в ребенке – пусть даже только материальное, почему надо ему отказывать? Если в тебе произошли такие перемены, что даже денег ты от него брать не хочешь, возьми у меня. Они твои даже по закону. И не последнее я тебе отдаю. Ты же это знаешь! Я даже позволю тебе их в будущем отдать, если та¬кая блажь вдруг придет тебе в голову. Если и то, и другое рав¬но неприятно, то придется уж самой определять, какое из двух зол худшее. Помогаю я тебе просто по-человечески, поскольку у тебя сейчас трудная минута в жизни. Помни, что если ты будешь жить в горо¬де, то тебя ожидают большие расходы. Ведь ко всему и няню придется нанять! Ты же теперь при кафедре и будешь днем занята! Конечно, мне было бы удобно, чтобы ты жила здесь и помогала мне с детьми, но, в общем, тебе решать. Я же не знаю, – какие у тебя планы по устройству личной жизни.  

Она молчала довольно долго. Потом тихо сказала:  

– Жестоко казнишь, Сережа. Добротой и презрением душишь! Что ж, ты в своем праве. Я всё это заслужила... 

– Оля, да войди ты в мое положение! Все, что у меня к тебе было, ты же и выжгла. Кроме Андрюши и воспоминаний, что у нас общего осталось? Знаешь, у меня уже и зла на тебя нет. Я, действительно, какого-нибудь мерзавца и убить могу, но я же и кошку голодную пожалею. А тут ребенок, дети!  

Она резко повернулась и вышла. Я опять наговорил лишнего. Через неделю Ольга, забрав дочку, уехала в город. Пелагея доложила, – что сняла квартиру и «крутится» сама. . Ей же велел посещать и следить, чтобы ни в чем не нуждалась. Зря, конечно, говорил. Пелагея и без моих указаний все это делала. 

Лето было в разгаре. Ехать никуда не хотелось, но на неделю съез¬дил в Москву, а там на денек во Владимир за заначкой Резо. Обош¬лось без проблем. Десяток колец, какие–то серьги, брошки. Золото, в общем. К сему еще приличная пачка долларов, с которыми я не знал, что и делать. Можно было обменять на наши деньги, но рисковать не хотелось. 

Ехать пришлось одному, потому что Николай таки женился и жил те¬перь у жены. От нас довольно далеко. К тому же на службе он стал зам. начальника охраны завода и отпускать его за «свой счет» начальство не разрешило. Связь с Ниной тоже оборвалась. Адреса ее я не знал, а сама она голос не подавала. Одиночество немного давило, но дети требовали внимания и как-то отвлекали. Читал, в тайгу ходил. Даже на пианино начал играть. По воскресеньям иногда ездил с детьми в город. Андрюшку завозил к маме. Но чаще всего по выходным ездили на озеро. Окруженное соснами, с чудесным песчаными берегами, оно было у нас излюбленным местом отдыха. К тому же – там людей было не много. До озера все же километров двадцать. Ловили рыбу и пекли ее в золе. Дети быстро находили себе приятелей и резвились в полное свое удовольствие. По дороге домой обычно засыпали в машине. Я читал. Но главной проблемой для меня была, смешно сказать, водка. За рулем и с детьми я себе такого позволить не мог, но особого понимания моя пози¬ция среди мужского населения не находила. 

Как-то пришло письмо из Москвы с посланием от Ирины из Израиля. 

" Я проиграла. Снова в Израиле и снова беременна. Уже третьим. Мне прос¬то некуда было податься. Ты, добрая душа, приглашал к себе, но на что это было бы похоже – свалиться тебе на голову с двумя детьми? Нет уж, буду нести свой крест сама. В конце концов, когда люди женятся, то обещают быть вместе в горе и радости. А это и горем то не назовешь, хотя и радости считай никакой... Такая вот среда обитания, которая удер¬живает меня все сильней с каждым новым ребенком." 

Невесело, но я-то что мог поделать? Чем помочь славной девахе, вляпав¬шейся по несчастью в среду еврейских ортодоксов? Я не ответил. 

Приближался август. О. Валериана я все же убедил лечь в областную больницу на обследование, так как ехать к нам профессор отказался даже частным образом. И он, в общем-то, был прав. На современном уровне серь¬езный анализ состояния мог быть проведен только в стационарных усло¬виях. Сегодня он выписывался, и я приехал за ним. Профессор принял меня, выдал соответствующее напутствие. Я узнал, что старость – состояние во всех отношениях мерзкое (профессору самому было за семьдесят), но режим и постоянная лекарственная коррекция могут существенно облегчить состояние и продлить жизнь. Это было очень интересное известие.  

– Он, кажется, глубоко верующий человек? Вот и попытайтесь внушить ему, что бог благоволит к людям деятельным. Что за свое здоровье нужно бо¬роться и дело это вполне богоугодное. И ни в коем случае не следует вести себя пассивно, уповая исключительно на милость Господню. Как говорится в народе: на бога надейся, а сам не плошай! Это очень се¬рьезно. Не будет лечиться – долго не протянет. 

Через день был зван к о. Валериану в гости, но почему-то к 10 утра. Отвез младших в садик и к 10 был на месте. Заодно отвез Пелагею на вокзал – она ехала к Ольге. 

У о.Валериана было непривычно пустынно. Обычные на кухне старушки почему то отсутствовали, и только неизменная Марья Васильевна встретила меня на пороге, произнеся не совсем понятное: «Заходите, Сергей Николаевич. Уже ждут».  

Зашел в комнату. На своей кровати полулежал о.Валериан, а у окна на стуле...Виталий Валентинович собственной персоной. При моём появлении он привстал и пробормотал нечто нечленораздельное. Во мне все напряглось. О. Валериан приветливо кивнул и, указывая на профессора, представил его:  

– Мой родственник Виталий Валентинович. Вам не безызвестный.  

Я промолчал и сел на предложенный мне стул. 

– Сергей Николаевич, хочу несколько прояснить ситуацию и содействовать урегулированию конфликта, насколько возможно. Считаю это необходимым и уповаю на Ваше ко мне доброе расположение. Вихрь мыслей спал, я несколько расслабился. Ну-ну! Что это мне пред¬стоит новенького услышать? Скомандовал себе: спокойно! И приготовил¬ся слушать. Где-то подспудно зашевелилось желание влепить ему... но с этим мимолетным порывом я справился сравнительно легко. Начал профес¬сор:  

– Я чувствую себя в этой истории бесконечно виноватым, Весьма признателен Вам, что Вы хоть выслушать меня согласны. Поверьте, в иных вещах разбираюсь на вполне приличном уровне, но тут позорно прова¬лился, продемонстрировав не только свою безнравственность, но и не-способность разбираться в людях.  

Он говорил медленно, глядя мимо ме¬ня и чуть запинаясь. Если он и не очень волновался, то имитировал волнение на вполне приличном уровне. 

– Быть может, Вы сочтете мое раскаяние и извинения запоздалым и вооб¬ще неуместным? Что ж... Но все же мне хотелось это Вам сказать. И заве¬ряю Вас, что говорю я предельно искренне. Сегодня я пытался поговорить с Ольгой, но она меня слушать не стала, а попросту выгнала. А помочь ей надо, несмотря ни на что.  

Последние слова меня насторожили. Несмотря на что? 

– Нужно, – продолжал профессор, как-то устроить ее быт. Полагаю, что и Ва¬ши попытки в этом направлении она тоже отвергла. Узнав, что она снова живет в Вашем доме, я, было, решил, что вопрос улажен, но нет. И что делать – ума не приложу. Хорошо бы ей купить квартиру, но, поверьте, средств таких у меня просто нет. Да и предварительно ее согласие нуж-но, а его пока тоже нет. И что дальше предпринять – не знаю. Прошлого, понимаю, не вернешь, но о будущем нужно позаботиться, о ребенке, в первую оче¬редь. 

Во мне снова стало нарастать желание схватить его за ворот и хорошенько шмякнуть о стенку. Он видно что-то такое почувствовал. 

– В то время, когда Ольга меня еще не ненавидела, она как-то сказала, что жизнь моя в опасности. Тогда я не поверил. 

– Глупости это, – подал голос о. Валериан – А вот если бы он тебе по мордам как следует надавал, то я бы ему сей грех отпустил с чистой совестью. Жаль только, что это ничего по существу не решает. Ольге спасибо ска¬жи, что цел. Она вымолила. Всё на себя взяла. 

Я понял, что у о. Валериана надежный источник информации в нашем доме. Обращаясь к нему, спросил. 

– Что Вы посоветуете в данном случае? Вы ведь знаете, как важно для ме¬ня Ваше суждение? 

– Надо постараться принять Ольгу в дом. Любит она Вас и, опять же, дети. Дочка ее – ведь это ваше родное дитя. Уж поверьте мне!  

Я чуть со стула не упал. 

– Дело, видите, вот какое, – продолжил о. Валериан. – У Виталия Валентиновича по конституции его детей быть не может. Дочка его – это дочь жены Елены Константиновны от первого брака. Это тайна семейная и, надеюсь, таковой и останется.  

– А Ольга знает об этом? 

– Что ребенок не от Виталия – думаю, знает. Хотя бы по срокам могла догадаться. Ведь родила она как бы досрочно. 

Я молчал. 

– В этой недостойной истории Вы вели себя очень достойно. Я, знаете, вообще наводил о Вас справки. Все знакомые ценят вас очень высоко. Примите мои глубочайшие извинениями прошу у Вас прощения за содеянное и если бы самое суровое мордобитие могло хоть как – то исправить положение, я даже и рад был бы...  

Я встал, не обращая больше внимание на его слова.  

– Я еще наведаюсь к Вам, о. Валериан. Уж выздоравливайте, пожалуйста. И спасибо Вам за благородную попытку как–то помочь нам.  

С этими словами я их покинул. 

___ 

Дела в институте были незначительны и, закончив их, я направился к Ольге. Вся эта семейная мелодрама мне порядком надоела. Или она вернется домой к детям, или мне придется спешно устраивать как-то свою жизнь. Пелагея не вечна, а одному с тремя детьми мне не справиться. Чувств у меня к моей бывшей жене осталось мало, но ради детей я го¬тов был многим поступиться. Такова проза жизни. Романтический период, видимо, уже позади. Дома ее не было. По словам Пелагеи, она обычно гуляет с дочкой в парке. Пошел в парк. 

Стройная молодая женщина медленно катила коляску по тенистой аллее. В руках у нее была какая–то книжка, куда она периодически заглядывала. «Только не ляпни чего-нибудь лишнего». – приказал я себе.  

Подходя все ближе, я несколько отстранено подумал, что Оля по–прежнему очень хороша и даже с ребенком на руках сумеет наладить свою личную жизнь. Что ж может это и к лучшему. Подошел и поздоровался. Она не очень мне удивилась, и мы молча пошли рядом. Я уже приготовился начать, как она спросила .  

– Как здоровье Валериана Никифоровича? – к нему она всегда относилась с большой симпатией. Я рассказал. Спросила про детей. Как справляюсь? Я сказал, что справляюсь не столько я, сколько Пелагея с Марусей. Но и на мою долю остается немало. Я уже забыл, когда мы так долго и спокойно разговаривали. А в коляске мирно спала моя дочка. Наконец я собрался с духом и только собрался начать, как ус¬лышал следующее. 

– Я думала в отношении будущего, Действительно, ты один с тремя деть¬ми... Пелагея говорит, что ей уже трудно, стареет. В общем, если твое предложение остается в силе, то осенью, когда дети вернутся с мо¬ря, я могу переехать к Вам. Конечно, добираться до работы будет сложнее, но тут уж ничего не поделаешь.  

Господи! До чего же я везучий! Вслух сказал: 

– Конечно, это было бы хорошо, только зачем ждать осени? Вот машина. Сели и поехали. 

– Нет, мне нужно собраться. Пелагея придет, и мы электричкой приедем. Ты можешь нас встретить. 

И тут я выдал: 

– Зачем это нужно, чтобы наша дочка подхватила какую-нибудь инфекцию в электричке? Она же еще совсем кроха!  

Молчала. Очевидно ''переваривала'' сказанное. Немного погодя, услышал. 

– Хорошо, приезжай за нами завтра к двенадцати. 

Это же надо! Полное взаимопонимание! Видно, Пелагея тут основательно поработала. И время! Надо закрепить успех, но я боялся испортить достиг¬нутое. Обнял ее за талию и привлек к себе. Она поддалась, но отвернула лицо. Поцеловал в щеку.  

– До завтра. – Развернулся и ушел. 

Ехал долго и думал: а правильно ли я поступил? Ведь никогда не забу¬ду и не прощу! До конца не прощу. Но дети! Дома Пелагея приняла новость спокойно. 

– Ну, и слава Богу. Это Вы по–христиански. О. Валериан очень рад будет. Сегодня же передам. А завтра с утра к Оле поеду. Вы Алешу к бабушке, а с малыми Маруся посидит. А то ведь суббота! Садик–то закрытый! Вы уж подъезжайте.  

Но ничего из этого не получилось. Алеша не хотел к бабушке, и все хо¬тели к маме в город. Пришлось взять. 

Сцена была – хоть на пленку снимай. Мне Оля передала Леночку. Дети повисли на маме. Пелагея слезу утерла, в общем, семейная идиллия. 

___ 

Мы остались одни. Зоя с Андрюшей уехали с садиком на море. Алеша, уже второклассник, поехал в лагерь недалеко от нас. Где-то километ¬ров тридцать. Марусе дали отпуск, и она уехала к себе в деревню. Оля усердно занималась – осенью ей предстояло читать новый курс. Дома – тишь и семейная благодать. А меня потянуло на кладбище. Значимых мотивов никаких. Выручила, как обычно, Пелагея, чей авторитет в семейно-бытовых вопросах вырос необычайно. Вспомнила, что у Аллы скоро день рождения и надо бы на могилке порядок навести.  

– Взял бы лопатку, Николаич, да съездил на кладбище.  

Оле сопутствовать я даже не предложил. Спросила только, когда вернусь – поскольку на сегодня мы были званы в гости к Володе. Кажется, намечается его перемещение в город, что моим интересам не очень соответствует. Вообще-то я вел себя очень тихо, и никакие опасности вроде бы не предвиделись. Но про свои способности влипать в разные передряги, мне было отлично известно. Последний инцидент был весной. Пара пьяных придурков приставали к девчушке, которая уже чуть не плакала. Когда она и впрямь заплакала, я не выдержал. Побил их весьма умеренно и довез до нашей станции, где все свои. Составили протокол и отправили до ут¬ра протрезвляться в камеру. Конечно, если бы не мои тесные связи с Во¬лодей, известные всем в городе, была бы канитель. А так, как говорится, без сучка и задоринки. 

На кладбище обычная пустынность. Медленно вышагиваю между крестов и обелисков. Постепенно пропитываюсь извечным набором мыслей о тщете все¬го сущего и т.д. О чем еще можно думать на кладбище? В этом скопище горя и забвения. Но больше всего меня ранят могилы детей. Верующие в бога праведного и милосердного – посетите кладбище, где милые мордашки на скромных памятниках прямо-таки вопиют о безразличии или жестокости предвечного. 

Внутри одной из оградок за подобием столика сидел кряжистый старик. Перед ним стояла початая бутылка водки и какая-то нехитрая снедь. Сам не люблю прохожих на кладбище, а, потому мельком глянув, отвернулся и пошел дальше. Но он меня окликнул. 

– Серега, ты что ль? 

Присмотревшись, признал в нем заводского. Знакомы – незнакомы, но виде¬лись не раз. 

– Ты к Алке своей? Зайди. Помянем и моего шелапута. Я подошел и присел рядом с ним на скамейку. Глянул на памятник и обмер. С фотографии на меня смотрел тот самый узколицый с наглыми усиками, которому я влепил тогда первую пулю. Старик налил полстакана и придвинул ко мне соленый помидор. 

– Давай! И за твою Алку, и за моего Толика. 

Выпить было самый раз. У убитых мной были, оказывается, родители! А мо¬жет быть и дети! Господи! Дальше я думать не стал и залпом выпил. 

– Хорошая девка Алка твоя была! А мой, непутевый вот со шпаной связался… 

– Как погиб-то? – осторожно спросил я. 

– Да нешто сами с аммоналом баловались, нешто подорвал их кто! Милиция дело быстро прикрыла. Ясно дело – шпана. Полагаю, дед их кокнул, да ви¬дать не рассчитал чего и сам туда же. Знаю, они и к тебе цеплялись, да у тебя в тот час своих забот хватало.  

Мне было скверно. Для самозащиты я вызвал образ Толика из той завару¬шки в «гадюшнике», но за такое морду бьют, а не кончают. Ошибся я! Будь проклят старик, что так меня, дурака, обвел! 

– Еще дети есть? 

– Дочка у меня, внуки. – Он снова разлил. 

– Вот растишь, растишь, стараешься, а получается пшик. И чего его к этому Савелию понесло? Денег захотел дармовых. 

Он снова выпил. Пришлось и мне, хотя темпы были для меня чрезмерные. 

– Говорят, ты с женой замирился?- Ну, в нашем городке все всем известно. Тут удивляться не приходится. 

– Это правильно. Оно, конечно, – сучка она, да куда же с детьми–то девать¬ся? Дитям мать нужна. Уж какая ни есть… Он замолчал, а я, воспользовавшись паузой, отчалил. 

– Оно, конечно, иди. Что надо девка была. Лешка твой на нее очень похо¬жий. 

На свою скамью я плюхнулся уже совсем «хороший» У меня тут в клумбе была зарыта заначка – пол бутылки коньяка, но пока потребности в ней не ощущалось.  

Закрыв глаза, прислонился к ограде и расслабился. Мысли мелькали невнятными обрывками, проплывали какие-то смутные образы. Ухмылялся Толик, повторяя одну и ту же фразу:  

– Достал-таки я тебя, до¬стал! 

Проплыла бабушка в кресле.  

– Но ты же не знал! Поспи, мой мальчик, отдохни. 

Появился Иркин муж и, словно продолжая, заметил:  

–Так разобрался бы сначала! 

– Ты то, сам хорош! 

– Это совсем другое! За это не убивают! 

– Но я же не знал, не знал! И разбираться времени не было! Он просто обманул меня! 

– Он знал, кого обманывал. 

– Успокойся, – сказала бабушка, – ты же знаешь – волноваться тебе вредно. 

– Милый, это все из-за меня. Ты не виноват. Ты очень переживал тогда. Ты любил меня, и он это использовал. Его мало один раз убить! Найди его золото. Все из-за золота! 

Я открыл глаза, и всё исчезло. А ведь и у других, убитых тобой, то¬же были родители! Как ты их безжалостно... 

«Привычке милой не дал ходу...» А это причем? А ты дал привычке ход. 

– Все! – сказал я. Все. Хватит! Плохо, конечно, но что теперь поделаешь? Подошел к памятнику и поцеловал фотографию. Убийцы часто сентиментальны, – прозвучало во мне. 

– Хватит! – заорал я и молча поплелся к выходу. Старика уже не было. Сел в машину и поехал домой. 

Ночью я проснулся от боли в сердце. Ругнулся и пошел за лекарством. Минут через тридцать все прошло. Ну, значит не инфаркт. Просто на¬поминание. Что я могу поделать? Надо в таких случаях глотать за¬годя. Спать не хотелось, и я вышел в гостиную, уселся на свое обычное место – в кресло под торшером и попытался читать. Жизнь наша внешне вошла в нормальную колею. Ольга ездила почти каждый день на работу, а я встречал ее. Но мы мало разговаривали, когда оставались наедине. То я, то она ощущали, что так нельзя и произносили что-нибудь малозначащее. Исключение составляло обсуждение детских проблем. Тут мы были естественно многословны. В постели тоже многое изменилось. Все стало как-то суше, формальней что ли! В гостях мы демонстрировали дружную семейную пару, но наедине быс¬тро умолкали и не улыбались. Минут через тридцать вышла Ольга. 

– Что-нибудь случилось? Когда ты приехал с кладбища, на тебе лица не было! Ты все еще переживаешь ее смерть? 

– Дело не в этом. Просто не спится почему-то. 

– Другими словами, – какое тебе дело до меня и моих проблем! 

– Зачем ты так? Ничего такого не случилось. Жизнь наша как-то налаживается. Время должно все успокоить. 

– А может случиться и наоборот: окончательно отдалит. 

– И это возможно, но ведь мы не станем этому способствовать? 

– Не станем, но, к сожалению, не все от нас зависит. Если бы зависело от меня – все было бы хорошо. 

Мой пристальный и слегка насмешливый взгляд она парировала следующей фразой. 

– Я говорю, конечно, о настоящем и будущем. Подперев руками подбородок руками, спросила: 

– Интересно, а если все было бы наоборот? Как бы я реагировала? 

– Исследовательская жилка? Думаю, это зависит во многом от отношения к человеку. Если любишь, безгранично веришь и уважаешь, то конечно тяже¬ло. В сущности-то, это ведь предательство! Если отношения людей более поверх¬ностны, то и реакция, по всей видимости, не столь остра. Ведь в таком положении оказываются тысячи людей! И ничего, сходятся и живут дальше. Иногда, даже вполне нормально. 

– Кто знает? Про нас со стороны тоже, наверное, ничего плохого не скажешь.  

Я улыбнулся. 

– Стараемся, конечно. И это правильно. Посторонним тут делать нечего. Скажи – дело теперь прошлое, что на тебя нашло? Чего тебе не хватало? Молчала она довольно долго. 

– Тебе обязателен этот анализ? 

– Не из пустого любопытства, как ты догадываешься.. 

– А из каких соображений любящий муж при случае не прочь переспать с хорошенькой девушкой? Механизмы здесь действуют примерно одинаковые. У женщины должно быть, конечно, больше самодисциплины в связи с большей ответственностью за семью, детей, но и встречные факторы бывают силь¬ными! И потом люди вообще очень разнятся по своим качествам. Ведь есть и голубые, и лесбиянки и еще черт те какие! А с точки зрения проявле¬ния, так это вроде наваждения какого-то, противостоять которому очень трудно. Ведь согласись, что даже в идеальной семье постепенно сглаживается острота впечатлений, неизбежно сексуальное однообразие и стремление к разнообразию, в общем-то, естественно. А барьеры самодисципли¬ны – они разные и по основам, и во времени. Конечно, с точки зрения этической – это можно и должно называть распу¬щенностью, но в основе лежат понятные физиологические механизмы.  

– И никаких твердых гарантий на будущее? 

– А есть твердая, абсолютная гарантия, что ты завтра не встретишь вто¬рую Аллу и не пошлешь меня ко всем чертям? Ведь тоже нет? 

– Я никогда не брошу своих детей. 

– Ну, ты, может быть, и не бросишь. Так ты вообще человек необычный. Пото¬му мне так скверно на душе, что это ты. И никто из подруг меня не по¬нимает. Логически рассуждая, так я просто дура взбалмошная и...– она запнулась, подбирая слова, – и... Ну, не знаю – как сказать, но что–то очень малодостойное. Ты детей не бросишь, но другие–то бросают запро¬сто! Женщины реже, но ведь тоже бывает. Как ты говоришь, в литературе описано. Я очень привязана к тебе, но я такая, какая есть. 

– Всё, пожалуй, верно, хотя и не очень утешительно. Спасибо тебе за трез¬вый анализ. Растешь! 

– Помни – это не пустые слова. Чтобы между нами ни было, но я очень привя¬зана к тебе. То, что я нашла себе такого мужа–это самая большая удача в моей жизни. 

Я подумал, что вряд ли могу сказать про Олю тоже самое, хотя она жен¬щина видная и приятная во многих отношениях. А, главное, мать моих де¬тей. Заплакала Леночка, и Оля пошла ее кормить. 

___ 

Кардиограмма ничего такого не показала. Доктор спросил: 

– Были какие–ни будь стрессовые ситуации? 

– Были. 

– Старайтесь избегать. Принимайте транквилизаторы. 

– Доктор, да у меня железные нервы. Я в таких заварушках бывал! 

– Это Вам только кажется. Внутренние процессы идут помимо Вашего созна¬ния.  

Легко сказать «избегайте»! 

______ 

В субботу у нас собрались гости: две Олины подруги по УКП, Володя с женой и Николай без жены. Учительница английского, дававшая уроки на¬шим детям, ставшая близкой Олиной подругой, тоже осталась. Женщины что-то обсуждали в нашей спальне, а мы вышли покурить на веранду. Хо¬рошо, что застекленную. В сентябре у нас уже довольно прохладно. Нико-лай рассказывал про всякие забавные случаи хищения с завода. Володя проявлял профессиональный интерес. Я же слушал в пол уха. Потом пили чай, наливки и коньяк. Немного танцевали. Когда все разошлись, я ска¬зал, что все было ничего. Все-таки разнообразие в жизни! Оля высказалась: 

– С трудом понимаю, что ты находишь интересного в этих людях? По–моему, ты должен был предпочесть нечто более интеллектуальное. 

– Возможно, – но жизнь интересна в разных, так сказать, слоях. И потом просто приятно расслабиться и провести время вполне бездумно с давно знакомыми тебе и отнюдь не неприятными людьми. И, наконец, где они – эти интеллектуалы в нашей Уральской глуши? Немного помолчали. 

– А меня подруги опять честили за мои «подвиги». Лида сказала, что вообще не понимает – как можно уйти от такого мужа. По-моему, она к тебе неравнодушна. 

– А ты бы им объяснила, что и тот другой тоже очень даже ничего! И во¬обще, однообразие приедается. Говорил я легко и со смешком. Чувствовалось, что Оля подвыпила и как-то расслабилась, утратив привычную собранность. Впрочем, и у меня наступило приятное расслабление. 

– Знаешь, что меня больше всего потрясает в этих событиях? Это та резкая метаморфоза, которая произошла с тобой. Тот скачок от любящей и преданной к... Ну, от определений воздержусь. Первое время даже в голове как-то не укладывалось. Просто как подменили человека! 

– Увлечение кем-то, кроме тебя, казалось тебе противоестественным? 

– Не притворяйся, что ты меня не поняла. Дело ведь совсем не в этом. 

– А что же? Пренебрежение домом, семьей, сексом наконец? Так ведь это¬го ничего не было. 

– Да. И такое раздвоение тоже удивляет. Но разве ты не бросила свое¬го ребенка и уехала с ним? Это какая-то другая Ольга. Так откуда она взялась? Или что-то копилось в душе и при случае «рвануло?» И в связи с этим неотвязная мысль: "Что день грядущий мне готовит?" 

– Значит, тебе придется согласиться, что реальность и твое представле¬ние о ней не совпадают. 

– Но я ведь оперирую фактами! Реалиями нашей многолетней совместной жизни! Она молча глядела на меня, стоя ,опершись на стенку. 

– Могу тебя несколько утешить. Для меня это тоже было до некоторой степени неожиданно. Но надо идти от факта. В человеке много чего намешано. Новые обстоятельства проявляют в нем новые черты характера. Они и раньше были, но ходу им не было. Они подавлялись. Искусственно или естественно. Может, просто разум держал их в узде. Извини за тривиальность – сложная штука человек! Иногда и сама в себе не разберешься. Она налила две рюмки коньяка и подошла ко мне. 

– Выпьем за возврат к прошлому. Я верю, что он возможен, потому что не разлюбила тебя. Но только с твоей помощью и без этого самокопа¬ния. Ну, хоть по возможности. Все у нас получится, если только я нужна тебе. И не только как мать твоих детей, но и как женщина, как че¬ловек, хотя и не очень хороший. Поставив рюмку, она быстро вышла. 

Что ж, возможно она и права. В литературе я такое встречал, но в моей голове плохо укладывается, как это можно любить одного и так липнуть к другому. Не просто переспать, а бросить все, ребенка... Нет, надо еще выпить. 

Оля вошла в каком–то новом костюме. Смотрелась она в нем очень хорошо. 

– Вот, Лида предлагает. На ней он узковат, и на меня, по-моему, в самый раз! Взять?  

Изобразив испуг, я замахал руками. 

– Ни в коем случае! В этом костюме уведут уже наверняка. Она слегка из¬менилась в лице. Действительно, учитывая обстоятельства, так шутить не стоило, и я попытался включить «задний ход». 

– Шучу и не очень удачно. Возьми, конечно. 

– Но тебе нравится? 

– Да, но и без него ты мне нравишься даже больше.  

Пить надо было мень¬ше. Это я понимал. Она села напротив меня, подперев голову руками. Пыталась что–то во мне разглядеть. Немного погодя, сказала: «Ах, слова, слова, слова...» Но чувствовалось, что слова мои ей приятны. Утром я решил, что в наших отношениях произошел «Большой скачок» На следующий день Николай принес миноискатель. Хорошо бы месяцем раньше, – но спасибо и за это. Срочно переквалифицировался в кладоискатели 

Как это ни покажется кому–то странным, но такие – семейные катаклизмы имели и свою положительную сторону, будоража гнетущую рутину каждо¬дневного бытия. Конечно, общий итог был негативным, но и в плохом по¬лезно искать положительные стороны. Ольга с головой ушла в работу, поскольку со сменой руководителя многое в диссертации предстояло переделать. Она даже меня загрузила своими проблемами. Заставила писать для нее статью. Впрочем, только, так сказать, литературную часть. Со своей стороны я установил жесткий мониторинг за ее времяпровождением. Четко знал ее расписание и прочие расходы времени. Дома тоже все было хорошо. Дети ее обожали? и однажды я даже подслушал, как Андрюша по-детски бесхитростно спросил: "Мама, ты больше от нас не уедешь?" 

А тут еще миноискатель! Я прямо оживился! Накопленных денег в рублях, в валюте и в ценностях было вполне достаточно для безбедного сущест¬вования на долгие годы. Интересным было само предприятие. Впрочем, деньги тоже не помешают. Но следовало поспешить. Сильные морозы еще не наступили, однако в сентябре у нас становиться холодно и легкий снежок выпадал уже несколько раз. Проблемой было сделать всеё без свидетелей. Дом, а точнее сарай деда, стоял на самой окраине. Дальше начиналась тайга, но ходьба к нему несколько раз подряд не могла остаться незамеченной. Работал я четыре дня в неделю, по вечерам, так что утром был обыч¬но свободен. Разобравшись в аппарате, на следующее же утро отправился к дедову сараю. 

Особых изменений ни внутри, ни снаружи не произошло. Поскольку сарай был практически пуст, то работа много времени не должна была занять. И действительно. Через пол часа я определил наличие металла на обширной площади примерно в два квадратных метра. Понимал, что это не то, что я ищу, но ведь интересно! Земля еще не промерзла, но была основательно утоптана, – что свидетельствовало о давности захоронения. Начал копать. Хорошо, что хоть не глубоко. Показались доски. Изрядно попотел, пока обкопал деревянный щит. С трудом поднял его и ахнул. Колесами в двух ко¬рытах стоял пулемет «Максим». 3амок снят и лежит отдельно, замотанный в некогда промасленные тряпки. Три цинка с патронами. Восемь тщательно законсервированных карабинов. С трудом вытащил все это и снова начал шарить миноис-кателем. В углу снова металл. 0пять копаю. Деревянный окованный сундучок. Обкапываю его ножом и обнаруживаю леску из конского волоса, идущую под днище. На всякий случай перерезал. Для вытаскивания сундучка соору¬дил сложную систему из лома и веревки, переброшенной через стропила крыши. Еле вытащил. Под днищем закопана граната, обложенная чем-то. По-видимо¬му, взрывчаткой. Да. Еще чуть-чуть... Взломал навесной замок и снова поднял крышку дистанционно. На этот раз ничего не случилось. Внутри пакет, тетрадь и пачки бумажных денег. В отдельном отсеке кожаные кисеты. Открыл один – золотые десятки. В других, где монеты, где золотой песок. Вот так добыча! Переложил золото в сумку, а остальное начал ставить на место. Хорошо повозился. Да, в пакете было знамя. Старое Российское зна¬мя с двуглавым орлом. 

Сел передохнуть и даже закурил. Не мог дед этим пользоваться. Где–то еще есть заначка, но не сегодня. Вымотался я основательно, да и поздно уже. Почему никто за деньгами не пришел? Очевидно, все уже умерли. Или за границей. Золото я, конечно, забираю, но что делать с остальным? Наверное, надо дать возможность Володе отличиться. Домой шел через лес. Начинался снегопад. Сумка приятно отягчала плечо. Ликования, я не испытывал, – но находка радовала. Мой прежний золотой запас почти полностью пропал у Резо. Теперь я снова его восстановил и даже раза в два увеличил. И хотя стресс был со знаком плюс, но транквилизаторы я все же принял. На следующий день попытался было продолжить поиски, но понял, что опоздал. За окном термометр показывал минус 15,и все было завалено сне-гом. Что ж, подождем до весны. Оле я ничего не сказал. Что–то подозри¬тельно везет мне! Надо ждать неприятностей. И дождался. Через почти два месяца. 

______ 

Вечер. Дети спят. Привычное взаиморасположение, то есть Оля за своим столом, а я в кресле под торшером. Семейный час, хотя мы до сих пор еще не зарегистрированы.  

– Я хотела бы с тобой поговорить. 

При этих словах я внутренне напрягаюсь, потому что ничего хорошего от такого вступления не жду. 

– Дело в том, что мне снова отодвинули защиту. Чувствую, что это будет продолжаться до бесконечности. Сегодня в разговоре с начальством затрагивалась тема о моральном облике советского ученого.  

Мне все понятно. Ей припомнили эпизод с прежним руководителем. На мой взгляд – это разные вещи. Если человек способен защитить докторскую диссертацию, так надо ему предоставить такую возможность. Вопросы же супружес¬кой неверности касаются, прежде всего, самих супругов, а вот касаются ли они ученого совета института, я очень сомневаюсь. Но это мои частные суждения. Жизнь же в нашей стране идет по иным законам. Но что-то надо ска¬зать. 

– Для тебя это так важно? 

– Да, очень. Для меня – это самоутверждение. По всем другим параметрам я там стою не очень высоко. Ноги, говорят, у меня красивые. 

– А грудь? И шея! Нет, ты себя недооцениваешь. Но мои попытки свернуть к шутливости успеха не имеют. Очень серьезно она ответила. 

– Я не буду перечислять свои недостатки – время позднее. Степень для меня очень важна. Кроме всего она укрепит меня материально, что для меня то¬же очень важно.  

Так, дело начинало приобретать серьезный оборот. 

– Тебе не хватает денег? 

– Хватает, но это твои деньги. Я не хочу вдаваться в подробности, как ты их добыл, но это ты их заработал. Я хочу быть материально независимой. 

– С целью? 

– Пока конкретной цели нет. Только принцип. Но жизнь может подбросить. 

– Я должен это понимать, как предупреждение об очередном семейном арте¬факте? 

– Ни в коем случае, хотя никаких гарантий, как мы уже говорили, жизнь не дает. 

– Это настораживает. И какие же у тебя конкретные предложения? 

– Переехать всей семьей в НН.  

Она назвала город, куда они в свое время уехали с Виталием Валентиновичем. 

– Там меня знают. Я им писала, и они приглашают меня на работу, но выез¬жать надо немедленно в связи с началом занятий. Ты за свою работу не очень держишься. Я хочу, чтобы мы все переехали в крупный культурный центр.  

Вот так – так! Возникало много вопросов. Я так и сказал. 

– Возникает много вопросов. 

– Давай обсудим их. 

– Виталий там? 

– Да. Но никаких даже намеков на какие-то к нему чувства у меня нет. К тому же работает он не в институте, а в каком-то НИИ. Я его и видеть не буду.  

Не так, чтобы уж очень убедительно, но предположим. 

– Вопрос второй. Где жить будем? 

– Мы могли бы продать этот дом, добавить и купить дом там. Кстати, кварти¬ру после защиты мне тоже обещали. 

Я, конечно, мог купить при нынешних обстоятельствах и не один дом, но рас¬крывать карты не стал. К тому же я чувствовал, как на меня оказывается давление. А этого, по моему, никто не любит. 

– Отдавать последнее не хочется, а продать дом здесь за его действительную стоимость будет очень нелегко. 

Она молчала, но я уже представлял себе, что она может сказать. Что–то за этой спешкой стояло, но что? На душе делалось горько. 

– Неужели вопросы твоего престижа важней семьи, моих интересов. Я по твое¬му напору чувствую, что ты всем готова пожертвовать! Что-то тут не так. Что-то есть еще. Уж договаривай до конца. То, что ты предлагаешь, опасно для единства семьи. 

– И договорила бы, но ничего сверх сказанного просто нет. 

– Давай подытожим. Если я правильно тебя понял, то ты готова бросит всех нас и уехать туда на довольно продолжительный срок ради докторской сте¬пени. Ты же не можешь, не понимать, что процесс переезда, даже если мы на него решимся, займет не один месяц. 

– Если бы я хотела Вас всех, как ты говоришь, бросить, то я бы так и сдела¬ла. Но это не так. Я хочу, чтобы вы все были со мной. Вы – это все, что у меня есть. Я очень дорожу своей семьей.  

Я смотрел на нее с нескрываемой усмешкой. 

– Но если придется выбирать, то, скрепя сердце, поедешь и без нас. 

– Сережа, пойми, второй такой случай может больше не представиться. Речь то идет всего о нескольких месяцах! Ну, пол года максимум.  

А доктор говорит: избегайте всяческих стрессов! Попробуй! 

– Ну, что же тут скажешь. Вот так сорваться с места мы не можем. Если уж ты считаешь, что это для тебя так важно, то поезжай одна. Осмотрись. Начни искать жилье. Потом приеду я, тоже погляжу. Там и решим, как жить дальше. Ты опять бросаешь детей на меня! 

– Но Пелагея с Марусей неплохо с ними управляются. Ну, помоги мне, пожа¬луйста! 

– А малышка? 

– Если бы не ты, я не оставила бы ее. Но на тебя я надеюсь. Если ты рядом, то я буду спокойна.. Я понял, что она уже все решила и переубеждать ее бесполезно. 

– Сегодня позвонили, что послезавтра нужно приступить к занятиям. Зав¬тра утром я должна выехать. Извини, пойду собираться. 

С этими словами она направилась в спальню. У меня сразу возникло ощуще¬ние, что это конец, хотя виду я не подал. Во мне наступило какое-то ожесточение. И горечь.  

Ехала она поездом. Я провожал ее. Уже перед самым отправлением она ска¬зала. 

– Я понимаю, это отчаянный шаг, но верю, что все устроится как надо. 

И уже со ступенек вагона: 

– Жду тебя примерно через неделю. Позвоню через день после приезда.  

Лихо это она провернула! Ведь в сущности даже не посоветовалась со мной, а практически поставила перед фактом. Позвонила через два дня и потом звонила через день. Получила комнату в общежитии, приступила к проведению занятий и, главное, к работе над дис¬сертацией. Жаловалась, что некогда собой заниматься. Просила прислать еще денег. Выслал. Через дней десять сообщила, что начала поиски жилья, но пока безуспешно. На какую сумму ориентироваться? А еще через две недели в НН выехал посланный мной «следопыт», известный под кличкой ''фотограф''. 0бещал особо скабрезных съёмок не делать. Три дня спустя он позвонил и сообщил следующее: 

1. В институте она действительно устроилась и уже ведет занятия. 

2.Получила комнату в общежитии, но практически там не живет. 

3.Снимает квартиру в пригороде, где живет со своим бывшим лаборантом и студентом вечернего отделения нашего института, который, перевелся в N несколько раньше. Зовут его Виктор. Видный парень! Армию отслужил. Ему 23 года. Пару безобидных фото сделал. В тот же вечер позвонила Ольга. Просила приехать с целью посмотреть один особнячок, который ей очень нравится. И всего за 80 000! Сказал, что вы¬езжаю через три дня, но улетел уже утром. Перелет занял всего полтора часа. Довольно быстро отыскал квартиру и пошел обедать. Ждать пришлось долго. Появились они только в шесть вечера. Трогательная парочка. Нехитрый замок я наловчился открывать еще днем и повторил эту операцию, как только они погасили свет – в половине девятого. Любовные игры были в самом разгаре, так что меня заметили, только когда я зашел в спальню. Свет они уже включили, так что мне осталось только развести руками и ухмыльнуть¬ся. Малый кинулся было на меня с кулаками. Парируя его не очень удачные выпады, я крикнул Ольге: «Да уйми ты его. Накинь что ни будь и выйди потолковать». Но тут он таки достал меня, и пришлось его уложить. Пока он мед¬ленно поднимался, я перешёл в другую комнату. Она вышла через минуту, на¬кинув знакомый халатик на голое тело. 

– Как продвигается диссертация?  

Жена, подправила волосы и молча села напротив меня. Впрочем, почему жена? Это я просто по привычке. 

Меня слегка душила злоба и очень хотелось надавать ей по мордам, но со всеми позывами я благополучно справился, не переставая улыбаться. 

– В сущности, какие у меня могут быть к тебе формальные претензии, когда мы с тобой даже не расписаны! Даю тебе неделю на устройство дел с няней и привожу тебе дочку. Впредь знать тебя не желаю. Захочешь повидать Андрюшку – сообщишь. 

В это время вышел паренек. Успел одеться и собирался, видимо, уходить. Я говорю ему:  

– Витя, постой! Я сейчас уйду, и вы можете продолжать. Изви¬ни, что ударил.  

Но он меня как не слышал. Хлопнула входная дверь, и мы остались одни. 

Я сказал: 

– Ты уж извини, что я так бесцеремонно. Впредь это никогда не повторится. Ты теперь свободный человек и будешь спать с кем и сколько только пожелаешь. Не стану тебя больше задерживать и попытаюсь сегодня же улететь домой. 

Когда я встал, она сказала. 

– Присядь на минутку. Не знаю как тебе, а мне выпить хочется.  

С этими словами она подошла, к буфету, достала бутылку коньяка и пару стаканов. Я снова сел. Выпить действительно не мешало. Подняв стакан, она сказала:  

– За всю нашу, в общем – то счастливую прошлую жизнь! – от¬пила прилично. 

– Ты спрашивал, откуда оно вдруг взялось? Милый, помнишь как мы с тобой познакомились? С парнем, под которым я тогда лежала, мы жили уже больше месяца. Просто он напился и начал куражиться. Потребовал, чтобы я ему дала прямо на снегу и еще в присутствии его приятелей. Может поспорил с ними? Но тут явился благородный рыцарь и выдал им по заслугам. Ты давно на меня поглядывал. И нравился мне очень. Но пожаловаться на меня у тебя нет оснований. До случая с Виталием я была тебе верной и, поверь, любящей женой. Я была с тобой счастлива.– Она снова отпила. – Но не удержалась и сама об этом очень жалею. Теперь что ж? Понимаю, что я тебя потеряла.  

Залпом допила коньяк. Я тоже выпил, встал и сказал: 

– Правильно понимаешь. 

Она осталась сидеть за столом, а я ушел. Еле успел на самолет. Подремывая по своему обыкновению в откинутом до предела самолетном кресле, я задал себе вопрос: а зачем мне все это было нужно? Несмо¬тря на самые явные улики, я все же не мог поверить. Мне нужно было убедиться в этом лично. Что ж, как бы это ни было неприятно, как бы увиденное не противоречило сложившемуся за годы совместной жизни представлению о человеке, с фактами не поспоришь. Даже если у тебя и нет этому рационального объяснения. 

____ 

Через пару дней она позвонила. Дела ее после моего визита складыва¬лись неважно. Виктор от нее ушел, а его девушка накатала, как в те времена говорили, «телегу», то есть жалобу в партком института. Види¬мо расписала все достаточно красочно. Все бы еще ничего, но девушка оказалась родственницей проректора. «Погорела» не только защита, но и работа, поскольку в приказе о зачислении было указано, что на работу она принимается с испытательным сроком. 

Сказала, что через месяц вернется и просит потерпеть с детьми. Действительно, с Леночкой, которая продолжала просыпаться по ночам, мне было нелегко. Выручили, опять-таки, деньги. Наняли няньку – бодрую старушенцию, которая у нас и поселилась. Она добросовестно возилась по ночам с моей дочкой, а днем отсыпалась. Тогда ее сменяла Пелагея. Отношение Пелагеи к Ольге резко изменилось. Да и передо мной она чувствовала себя виноватой. Как–то даже доверительно пробурчала, что у молодых баб такое бывает. А несколько погодя с усмешкой добавила: «Ну, сучка доподлинная! Муж ей нехорош!»  

Новый год встречали у нас. Кроме Володи с Лидой было еще несколько пар. Поскольку у Пелагеи возник новый план – женить меня на Марине, то не очень–то меня спрашивая, пригласила и ее. Все прошло благополучно и в меру оживленно. Подвыпившую Марину я уволок в гараж, и мы с ней переспали естественнейшим образом. Ну, прямо таки по родственному. Но переезжать к нам она категорически отказалась до тех пор, пока не получит раз¬вод. А его, бедолагу, перевели с понижением в должности в какую–то глушь. Приходила Марина регулярно два раза в неделю, и Пелагея, присматриваясь к ней, приходила ко всё более печальным выводам.  

Десятого января позвонила Ольга. Мы с Николаем как раз «резались» в шах¬маты. Она приехала и просила разрешения переночевать с тем, чтобы с утра заняться поисками квартиры. Да и работы, поскольку в наш институт она устроиться даже и не пыталась. Встречать ее я не пошел, что она приня¬ла покорно. Сцена с детьми могла бы стать душераздирающей, но все ис-портила Леночка – не захотела к маме идти. Оля всплакнула, но я сделал вид, что не заметил. Спать ее Пелагея положила в гостевой.  

Утром я увидел снова Ольгу строгую, собранную, деловую. Сказал ей, что если не устроится, то что бы снова приезжала ночевать. Появилась она под вечер в мое отсутствие. Передала, что квартиру нашла и приехала за Ле¬ночкой и кое – какими вещами. Сережа, который все больше времени прово¬дил у меня, проводил ее на вокзал. Как я потом узнал, на работу она устроилась в школу преподавателем физики и математики. Оклады учитель¬ские нищенские, а потому я обязался выделять ей ежемесячную дотацию в 100 рублей. Сказал, что это на няню. Не возражала. Даже с моей дотацией ей материально должно было быть очень нелегко, ведь платить нужно было и за квартиру, и няне. Что ж, подумал я, пусть «покрутится». Я наведывался примерно раз в неделю – дочурку на руках подержать. Иногда с Андрюшей. Когда приезжал без сына, она справлялась о его здоровье. Однажды, когда я пришел без Андрюши, заметила, что не видела сына уже две недели. Но куда было его брать, когда на улице морозище. "Хочешь пообщать¬ся с ребенком, приезжай" 

– А Леночку куда девать?  

Действительно, трудноразрешимая проблема. Я по¬жал плечами. Разговаривал я с ней подчеркнуто сухо. О ее жизни не спра¬шивал. Как-то с мороза она предложила выпить. Я не отказался. На обратном пути зашел к знакомому протезисту и продал ему небольшую партию золота. Ожидая электрички, выпил в привокзальном буфете целый стакан водки. 

____ 

Акции Марины упали до нудя, когда она предложила Пелагее отдать Зоечку в детдом. Нам с Пелагеей это казалось диким. Не знаю, что там Пелагея ей сказала, но с той поры Марина исчезла. Забавно, но со мной она да¬же не посоветовалась. Я так понял, что в моем одобрении своим действи¬ям она не сомневалась. Что ж, тут она была права.  

Работы у меня хватало. Ездить из города к нам на УКП зимой было небольшим удовольствием. Обычно приезжали на пару дней. Можно было оста¬навливаться в гостинице, но, как правило, для экономии предпочитали ночевать на УКП. Для этого имелся старинный диван, и даже душ! Начальство пред-почитало, по возможности, использовать для чтения лекций (установочных занятий) и консультаций меня. Всё это вынуждало осваивать курсы, о которых я прежде имел только смутное понятие. Но кое-как справлялся. Во всяком случае, проверяющие особых замечаний не делали. Конечно, начальству так было куда удобней. Я особенно не возражал. 

Центральным объе¬ктом у нас зимой была печка. Мы находились в зоне, где, в отличие от мо¬его дома, газ еще не был проведен, так что топили углем и дровами. Но неизменная тетка Глафира со всеми этими проблемами отлично справлялась. В качестве некоторой компенсации я разрешал ей таскать в душ под¬руг, что придавало, как я представлял, ей авторитета и значимости в соответствующих кругах. Подозреваю, что они там и выпивали, но я ничего не имел против. Следов не оставалось и всегда было чисто.  

Уход Ольги, конечно, резко изменил мою жизнь, хотя работа, дети, всякие хозяйственные заботы, чтение – как-то жизнь заполняли. Но отсутствие Оль¬ги после стольких лет дружной совместной жизни удручало. Если вдумать¬ся, то не столько даже отсутствие, сколько резкая в ней перемена, то новое, что появилось в ее поведении. Это ее безудержное стремление к сексу! Почему оно вдруг возникло – вот главный вопрос, который не нахо¬дил никакого вразумительного ответа. Может быть какая–то патология, болезнь? Профессор нашего медицинского института, у которого я консультировался по этому вопросу, склонялся больше к нравственной проблема-тике. Ну, а причины нравственного характера, они откуда столь внезап¬но свалились? Ведь не мог же я не замечать этого в течение стольких лет? Но факт оставался фактом, и приходилось принимать Ольгины объяснения происшедшего, хотя мне они казались неправдоподобными. Но мало ли что нам кажется! И наш жизненный опыт, уровень нашего понимания вряд ли не то, чтобы всю, но даже большую часть реальности именуемой жизнью, не способен охватить и осознать. Посещая ее, я выбирал по возможности время, когда она на работе. А когда встречались, то все наше общение проходило как–то суховато, по–деловому. Ни о каком сближении, разумеется, и речи быть не могло. Она и внешне изменилась и отнюдь не в лучшую сторону. В лице непреходящая усталость и озабоченность. Никаких попыток перейти установлен¬ный мной барьер, никаких просьб. Не декларируемая, а реальная, обыден-ная отчужденность. Но и никакой враждебности, раздраженности. Встре¬чались два давно знающие друг друга человека, у которых были кроме прочих еще и какие–то общие проблемы – дети. Нелогичным казалось и отсутствие других мужчин в ее жизни, хотя ин¬формация о ней приходила ко мне не только из непосредственного наблю¬дения. Я как–то заметил, что у меня кроме всего прочего появился некий познавательный интерес ко всей этой истории. Этакий сторонний взгляд! А ведь Оля за годы нашей совместной жизни постепенно в значи-тельной степени вытеснила даже Аллу из моего сознания! И еще одну страшную вещь я, как мне кажется, обнаружил. По-моему она начала пить. Во всяком случае, спиртное всегда стояло в буфете и всегда в распечатанном виде. 

Лишь однажды, я позволил себе спросить, как она себя чувствует. Удив¬ленно посмотрела на меня и пожала плечами. «Нормально, почему ты вдруг спрашиваешь?» Потом, видимо догадавшись, рассмеялась. 

– Успокойся, здорова. Не там ты ищешь. И вообще, оставим эту проблему в покое.  

Что мне оставалось? Тоже пожал плечами. 

– Оставим. А то тут один медицинский профессор хотел с тобой пообщаться.  

Она пренебрежительно махнула рукой. Так обстояли дела с моей бывшей женой, когда я встретил Дашу. 

Прилетел я утром и поместился в гостинице. Мест, разумеется, не было, но... Потом я взял такси и отправился по известному адресу. Дома ни¬кого, но у словоохотливой соседки я узнал, что дети теперь живут отдельно, и даже получил адрес брата. Про сестру мне было сказано, что ее всегда можно вечером найти в ресторане. На вопрос, кем она там работает, последовал весьма двусмысленный смешок. Я знал, что мать трудится в комиссионном магазине, а отчим в порту. Как пройти в комиссионку мне объяснили, и я двинулся туда пешим ходом. Благо, было недалеко. 

Довольно большой магазин. Мать я узнал сразу, хотя она сильно постарела и была до безобразности намазана. Подождал, пока она освободится, и обратился к ней. Она меня не узнала. Я сказал, что мне нужно срочно экипироваться, для чего требуется приличный костюм и модный галстук, как минимум. Сначала не нашлось ничего, но я обещал не скупиться, и мы договорились, что я подойду через пару часов. Оставил даже задаток, а пока что пошел искать брата. Брат, как мне сказали, работает в каком-то гараже автослесарем. Оставил ему записку с приглашением встре¬титься в ресторане с очень выгодным клиентом. Выпивка за мой счет, подпись неразборчивая, но имя прописал четко. 

Когда я явился в магазин, меня ждало уже три костюма. Заодно мне было предложено нечто валенкоподобное («очень модное!»). Содрала с меня до неприличия много. Я ухмыльнулся, но заплатил. Тут же переоделся во все новое, и мать сказала, что мне прелесть как хорошо и что, если бы она могла скинуть хоть десяток лет, то просто так такого красавчика бы не отпустила. Я пробормотал: "Ну, что Вы, мамаша!"- и поспешно ретировал¬ся. На душе было мерзко. 

В общем, «острижен по последней моде, как денди лондонский одет», явился в ресторан. Странно, но было еще срав¬нительно пустынно. Однако девицы наличествовали, в полном ли составе – не знаю, около десятка. Про сестру я знал, что зовут Верой и больше ничего. А, может быть, у них тут псевдонимы? С официантом, молодым пар¬нем, попытался объясниться по-английски. Он понял. Сделав заказ, спро¬сил, кто из девочек Вера. Оказалось, что не Вера, а Вероника. Вроде похо¬жа. На всякий случай, уточнил насчет мамы в комиссионном магазине. Он понимающе ухмыльнулся и подтвердил. Подошла отработанной походкой, сразу села за столик. Почтительно представился Сержем, налил коньяку и пододвинул бутерброды с икрой. Таксу я примерно знал, но на всякий случай переспросил: «50 долларов?” Мило улыбнулась и сказала:"100!" Вот так у нас на Севере! От обеда она отказалась. Болтали на какие-то нейтраль¬ные темы. По английски говорила еле-еле. Спросил про маму в комиссионке. Очень удивилась, откуда я знаю. В ответ глубокомысленно произнес: «Бизнес!» 

. Пора было уже и братцу подойти. Я написал, чтобы не опаздывал. Заметив, что часто поглядываю на дверь, Вероника спросила, кого я жду? Я ответил, что она его хорошо знает. На лице у нее отразилось неподдельное удивление. Теперь и она стала погляды¬вать на дверь.  

Он явился даже с опережением на пару минут. Я замахал рукой, приглашая за столик. Ниже меня ростом, худощавый, темново¬лосый, в несвежей рубашке. С удивлением посмотрел на сестру, но ничего не сказал. Возникло тягостное молчание. Я разлил всем коньяк и уже чисто по-русски сказал: «Извините за такой розыгрыш. Хотел с Вами поз¬накомиться. Я Ваш брат Сергей». В ответ молчаливое недоумение. 

– Неужели мать никогда обо мне не говорила? Ну, а про бабушку Соню вы хоть знаете? 

– Про бабушку знаем. 

Впервые услышал голос своего брата. 

Вот этого я уж никак не ожидал! Достал из кармана старое фото, где мать снята с ними. На обратной стороне надпись с их именами. Тут Вероника ощерилась и перешла в наступление:  

– Зачем весь этот театр? 

– Да мне соседка про тебя наговорила, так я решил проверить.  

Она встала. 

– Ну что, проверил? 

– Проверил. Все сходится. 

– Да пошел ты... 

Она шумно двинула стулом и удалилась своей вихляющей походкой. 

– Ай, да сестричка! Ну, а как ты живешь?  

Он молчал. Я подозвал официан¬та и по-английски попросил счет. Брат спросил: 

– Ты и вправду мамин сын? 

– Точно, говорю. От первого брака. Мы с ней сегодня виделись. Вот костюм¬чик мне организовала. Раньше даже деньги иногда присылала. До 18 лет. Кабы я знал, что она все это держит от Вас в тайне–сроду бы не совал¬ся. 

– А отец знает?  

– Конечно. 

– Ну, дела! 

– Да ничего особенного. Бывает. Вот только сестра шлюха – это неприятно. 

– Сучка. Знаешь, сколько она тут зашибает? 

– Ну, ты же тоже не бедный! Автомеханики нынче вроде бы неплохо зараба¬тывают. 

– Так я же вкалываю, а она? 

– Ладно, – говорю, – что тут поделаешь? Значит, так воспитали. Как отец? Молча?  

Он не ответил. Я разлил коньяк. 

– Ну, не буду мешать Вашей счастливой жизни. Да маме привет. Вот передай ей. Скажи, подарок от Сережи.  

Я достал из кармана коробочку с трофейным кольцом. Там же записка от бабушки. Он открыл, вынул кольцо и поиграл сверкающим камешком. 

– Дорогое! 

- Для родной матери чего не пожалеешь!  

Ну, будь здоров, – помахал Веронике, которая издали следила за нами и направился к выходу. Он остался на месте. 

Очутившись на улице, я испытывал сложные чувства, Мне было мерз¬ко от всей этой семейки – моих родных. Хотелось отряхнуться на манер вылезшего из воды барбоса. Жаль было мать и непонятна ее родствен¬ная связь с бабушкой. И вообще, что я бабушке скажу? Как-то согревало чувство, что вот сейчас отправлюсь в аэропорт и вынырну из этого дурного сна и никогда в него больше не вернусь. Было темновато. Снежок мягко опадал с невидимых небес, благостно влияя на мое душе-вное состояние. Машину бы. Плавно подкатила «Волга» с двумя на перед¬них сидениях. Приоткрылась дверца, и высунувшийся водитель спросил: 

– Вам куда, шеф? 

Я подошел ближе и поведал свой маршрут. К моему удивлению он согласился не, очень-то и торгуясь. 

– Если не спешишь, вот забросим человека домой, а потом тебя. 

Я не спешил. Усаживаясь на заднее сидение, мельком глянул на пасса¬жира. Лицо его мне очень не понравилось, и в глубине души закопоши¬лись какие-то смутные предостерегающие ощущения. Я очень доверяю своей интуиции, а посему тут же принял некоторые меры предосторожности. Передвинулся таким образом, чтобы оказаться за спиной у неприятного пассажира и по возможности незаметно опустил руку к голенищу свое¬го нового вроде – валенка, чтобы вытащить пистолет. Воспользовавшись очередным ухабом, ухватился левой рукой за спинку переднего сиде¬ния. Ехали довольно долго. За окном в свете фар мелькал уже вполне пригородный пейзаж из одиноких домиков. Это куда же мы заехали? 

Когда он достал ствол я не заметил, но к его появлению был вполне готов. Резко приподнявшись и разворачиваясь ко мне с пистолетом в руке, он хотел что-то сказать, но мне и так все было понятно и упра¬жняться в красноречии я ему не дал, выстрелив три раза и схватив за дуло его «пушки». Резкое торможение отбросило нас, но я успел всадить еще две пули в водителя, правая рука которого уже была в кармане. Так. Я просто притягиваю к себе эти огнестрельные ситуации. Вытащил у водилы руку из кармана. Точно, ствол. Изъяв оружие, вышел из машины, потушив предварительно фары. Вокруг никого. Тишина. В отдалении какие–то домики. Вытащил обоих и отволок в сторонку. Присыпал снегом. Похожая ситуация! Вернулся и вытер забрызганную кровью машину. Теперь главная опасность–милиция. С трудом развернулся и направился в город. По мере приближения к центру напряженность во мне возрастала. Нако¬нец выехал на освещенную улицу. Появились одиночные машины. Показался кинотеатр. Остановился, вышел из машины и направился к группе людей. 

В этот момент подъехало такси и высадило двух человек. Я сел в машину и поехал в гостиницу. Дальше уже не интересно. Сидя в самолетном кресле, я чувствовал себя слегка оглушенным. Опять я в роли убийцы! Будь оно неладно. Конечно, у меня не было выхода, но все равно неприятно. Да и вычислить меня в принципе вполне можно. Лишил жизни двух человек. Ну, подонков, но все же! Где угрызения со¬вести, душевные терзания? Или я тоже такой закоренелый подонок? Все-таки дело, по-видимому, в том, что я защищался. Убрав этих двоих, я, на¬верное, спас многих и за многих отомстил. Ха! Да я еще и герой! Но почему так много на одного человека? Случайность? Обстоятельства? Интересно, на этом все кончится, или эти обстоятельства будут преследовать меня и в будущем. Ох, не хотелось бы! По–моему я уже перевыпол¬нил все мыслимые в этом деле нормы. Девушка, сидевшая рядом зашевелилась и подняла кресло. Что я скажу бабушке? Врать не люблю, но не правду же говорить про милых родственничков! Собственно, а почему? Достаточно Верку вывести из проституток в... ну, в продавщицы продуктово¬го магазина. Мать и дочь по торговой части. Вполне правдоподобно. Матери я даже не представился. А она мне? Когда это я ее в послед¬ний раз видел? Даже не упомню, сколько уже лет прошло. Две поздравительные открытки в год – и все общение. Странно даже как–то. Вечные жалобы на тяжелое материальное положение. Ну, это чтобы денег не просили, но вот так забросить сына? Проснулся я, когда мы уже шли на посадку. Первая мысль: а не поджидают ли меня ребята из уголовки? Стволы я выбросил, бумажники, разумеется, тоже, но расстаться с Береттой было выше моих сил. Она лежала в бага¬же. Глупость конечно ужасная! На таких обычно и «влипают». Но волновал¬ся я зря. Ни тогда, ни всю последующую жизнь никто меня по этому делу не обеспокоил. А ведь если бы очень захотели... Домой пришел к семи. Застал спящую сиделку и бодрствующую бабушку, ко-торая тут же потребовала отчета. Даже в моем весьма смягченном варианте семейство выглядело не блестяще. Бабушка даже переспросила:  

– Так ты даже не поздоровался с матерью? 

– Осуждаешь? 

Не ответила. 

– А, может быть, Вы от меня что–то скрываете? Может она и не мать мне вовсе? Уж очень не по–матерински она себя вела всю жизнь.  

Долго молчала, а потом сказала: 

– Да нет. Просто человек такой. Уж очень она не хотела тебя рожать. Гу¬лять ты ей мешал. Моя это вина. Смотри, не повторяй наших глупостей! Семья должна быть на первом месте. Не собрания, не борьба с безграмо¬тностью, а своя семья. Вот теперь у нас поголовная грамотность, а у меня нет дочки. И, чуть погодя, добавила:  

– И внуков. 

Я понял её, и уточ¬нять не стал. 

– Когда ты заберешь – Алешу? 

Что я мог ответить? Это у меня была проб¬лема номер один, но она не решалась. Не заберешь, не воспитаешь сам – что получишь в результате? Ты уже ви¬дел, что можно получить.  

Я молчал. Ее слова были, как это говорится, соль на рану. Я пытаюсь решить довольно сложную задачу: найти любящую, преданную жену, любимую и мной, и готовую взять на себя такую обузу, как чужой ребенок. И это при том, что за всю свою жизнь я любил и люблю только свою Аллочку. И пока время не сотрет ее образ в моей памяти, а я ведь не хочу этого, никого полюбить не смогу. Если учесть, что время не ждет, то задача оказывается чуть ли нерешаемой. Мой сын нужен мне сегодня. И я ему нужен. Очень нужен! У меня же никого нет на свете, кроме бабушки и Алеши! Ни-ко-го! Даже близких друзей нет. Если завтра меня посадят или убьют, что будет с сыном? Кем он вырастет? Мне стало страшно. Значить процесс нужно ускорить. Может быть чем-то поступиться, пожертвовать частью своего благополучия ради него. Ведь ко всему он – все, что осталось от Аллочки в этом мире! А этот подонок, искалечивший нам с ним жизнь, сколько ему дали? 15 лет? Вот кого я бы пристрелил прямо таки с удовольствием. Вот так. Но куда же девается вся культура, все богатства духа, накоп¬ленные тысячелетиями, если в итоге я, прочитавший и вроде бы усвоив-ший, впитавший в себя столь многое готов с легкостью и даже чуть ли не с удовольствием лишить человека жизни? Наверное, я все-таки патологический тип. Убийца. Чертова война. Да. Похоже на обычное интеллигентское самоедство. Вот только трупы реальны. 

– Извини, кажется, огорчил тебя. Но врать противно.  

Она ничего не отве¬тила. Проводил сиделку и договорился с ней, что теперь она будет приходить с утра, выяснил, почему нет Шурочки. Ночевать должна была она. Оказыва¬ется, у нее ребенок заболел. А может и врет! Шурке не долго. Со следующего дня жизнь пошла обычным размеренным ходом. Шурочка не появлялась, и я зашел в поликлинику к милейшей Екатерине Дмитриевне. От нее я узнал, что Шурочки срочно уволилась в связи якобы с приездом мужа. Заболевшая дочка – это версия для меня. Но меня это все не очень трогало. Пригласил Екатерину Дмитриевну на концерт в субботу. Она улыбнулась и согласилась. 

Примерно месяц спустя, вечером я, как почти всегда, сидел в бабушки¬ной комнате и что-то читал. Бабушка лежала в наушниках и слушала музыку. Вдруг ей стало нехорошо. Вколол, что положено. Ждем. 

– Кто же будет теперь жарить тебе котлеты? 

– Спокойно, бабуся. Отобьемся. Нам не впервой.  

Но она словно не слышала меня. 

– С дочкой мне, конечно, не повезло, а внук у меня ничего. Не стыдно лю¬дям показывать! Ты запомни: дети – главное. Я все думала, зачем жизнь вообще-то нужна? Так ни до чего и не додумалась. В боге смысл искала – не нашла. Это не для меня. Несуразностей много. Но встречаются чудесные строчки. Помнишь? «Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всяческое познание и всю веру так, что могу и горы переставлять, а не имею любви – то я ничто». Вот запомни – в этой любви самое главное.  

Чувствовалось, что говорит она с трудом. Я вызвал скорую. Помолчали. 

– Вот я ухожу, – а сказать тебе что-то такое важное, – главное, как итог жизни – не могу. Нечего мне сказать. Все, что могла – уже сказала. 

– Погоди уходить. Ты же меня совершенно одного оставляешь! Ты еще Алешу должна вынянчить! 

– Нет, мой милый, Алешу – это уже без меня. Тебя я вырастила, а дальше уж ты сам. 

Приехала «скорая». Сделали кардиограмму. Бабушка вроде бы задрема¬ла. Выйдя в другую комнату, врач “скорой” с лентой кардиограммы в руках сказала мне: 

– Это конец. Больше нас не вызывайте. 

– И что, ничего нельзя сделать? 

Молча развела руками. Ночью бабушка умерла.  

____ 

И зажил я в гордом одиночестве. Готовился с Нового Года читать новый курс лекций, а это требовало подготовки. По субботам ходил с Ка¬тей в филармонию или театр. Mуж от нее ушел к молоденькой и очень состоятельной девице – папа заведующий какой–то базой. Осталась од¬на с дочкой, уже взрослой девицей, Бывший муж – большой начальник. Оста¬вил знакомых в руководящих кругах.  

И вот, озабоченная моими проблемами, Катерина потащила меня туда в поисках невест. Ситуация не без элемента забавности. Представлен я был дальним родственником, ... а принят потенциальным женихом. Но не холостяцкий статус позволил мне там закрепиться, а… карты. Армейский тренинг и не¬кие природные данные сделали меня ценным партнером. Не очень ра¬циональное время провождение, но, каюсь, – приятное. Раз в неделю можно себе позволить. Мой постоянный партнер – полковник милиции. Про остальных Катя сообщала: некий чин из горторга и зам.пред. райисполкома одного из районов. Люди при власти, т.е. определенных материальных и административных возможностях. Что до девочек, то они тоже наличествовали, но... В общем, это были не те девочки. И дело не в том, что интеллектом они не блистали. Уж бог с ним, с интеллектом, но избалованные дети обеспеченных родителей несли на себе соответствующий отпечаток. Муж им нужен был с положени¬ем или, по крайней мере, с «потенциалом». Наверное, я упрощаю. Возможно, были и другие, но я их там не встретил. В общем, преуспел я только в карточном мире, а таковой существует. Что до новых знакомств, то они сыграли весомую роль в моей судьбе.  

ВТОРОЙ БРАК 

Быт мой устоялся и вполне меня устраивал. Из Грузии я регулярно по¬лучал деньги–проценты на вложенный в некое дело капитал. Потратить я их не мог, а посему откладывал на будущее. Впрочем, и не отказывал себе ни в чем. Но на что было тратить деньги? Регулярно высылал сыну, мечтая его забрать. Ну, купил себе большой телевизор. В общем–то по-требности мои были невелики. Баба Маша с первого этажа стирала и гладила. Ее дочка убирала. Стоило это практически совсем ничего. Но не решался главный вопрос. Новый год прошел тускло. С какой-то деви¬цей мы пообщались, но продолжения это не имело.  

Стоя на кафедре, я, конечно, замечал немало симпатизирующих взглядов, но мне мои студентки ка¬зались малолетками, хотя, порой, и весьма симпатичными. С ними можно было затеять некие отношения, даже переспать, но для семейной жизни, на мой взгляд, и при моих обстоятельствах, они не годились. Да и неловко было со своими амуры разводить. Как преподаватель, был я несколько резковат и строг, то есть действительно пытался их чему–то научить. Возвращаясь как–то вечером из библиотеки, стоял на остановке, когда услышал из-за заборчика какую–то возню и сдавленные женские возгла-сы. Прислушался. Сомнений не оставалось. Что-то с девчонкой делают не¬хорошее. Быстро снял с правой руки перчатку и надел Вовкин кастет. Разбежавшись, перемахнул через довольно высокий забор и...зрелище из уголовной хроники. Девица уже лежит. Лишнее с нее снято и один из троих уже устроился у нее между ног. Я им казался совершенно лишним. Двое продолжали заниматься своим делом, а третий, изрыгая матер¬щину, кинулся ко мне с ножом. Глупая мысль промелькнула: голые ноги на снегу! Так ей же холодно! Но отвлекаться было нельзя. Перехватив руку с ножом, двинул ему от души кастетом в челюсть. Характерный звук свидетельствовал, – что кость сломана. Видно было очень больно, потому что нож он выронил и обеими руками схватился за лицо. Второй не успел как следует разогнуться, как получил ногой в подбородок. Конечно жестоко, но...Третий правильно оценил ситуацию и прямо с девчонки кинулся бежать. Свой нерастраченный запал я израсходовал на еще пару ударов, хотя это уже было излишне. Противник стремительно ретировался. Девушка села и ошарашила меня первой же фразой: «Сергей Николаевич, отвернитесь, пожалуйста, я оденусь» А ведь было довольно темно! Я, конечно, отвернулся, потому что ей было что одевать. Кстати, было и на что смотреть – красивые и очень длинные ноги. Это было видно даже в темноте. Спустив¬шись на землю, я занялся поисками ножа. Нашел. Спрятал в карман в ка-честве очередного сувенира. Когда я повернулся, она уже заканчивала одеваться. 

– Вы из моего института? 

Она взяла меня за рукав и потянула к выходу. Сказывается, нечего было прыгать через забор, калитка была в двух шагах. Подходил трамвай. Я схватил ее за руку, и мы побежали. В полупустом трамвае я узнал ее. Недавно мне досрочно зачет сдавала. 

– Вы ведь в общежитие? 

– Да. 

Смотрела она на меня как–то странно. В лице растерянность и испуг. 

– Вы их знаете? 

– Нет. Первый раз вижу. 

Наступило неловкое молчание. Я спросил: 

– В милицию сообщать будем? 

– Не надо. Стыда не оберешься. 

– Она утвердительно кивнула голо¬вой и отвернулась Тогда, пожалуйста, никому не рассказывайте. Если эти подонки меня вычислят, неприятностей не миновать. 

– . Через минуту я заметил, что она плачет. 

– У Вас, Оля, все в порядке?– я даже вспомнил, как ее зовут. Но она не отвечала, а плечи ее продолжали сотрясаться. Наступила нервная разрядка. Я обнял ее за плечи и зашептал прямо в ухо. 

– Всё. Всё, Олечка. Всё позади! И наказаны они хорошо. Двое долго помнить будут. Повернувшись, она спрятала лицо у меня на плече и пыталась что-то сказать, но спазмы душили ее. Гладя ее по спине, я приговаривал нечто успокаивающее. Она потихоньку успокаивалась. Картина снова всплыла перед моим внутренним взором, и я вдруг понял, что этот негодяй, видимо, час¬тично преуспел. Если она еще девушка – это может быть большим потрясе¬нием, но что делать в таких случаях я не знал. Мужчине я предложил бы выпить. Дома у меня были бабушкины транквилизаторы. Отодвинувшись от меня, она подняла заплаканное лицо и сказала: 

– Я даже не поблагодарила Вас. Какое чудо, что это именно Вы! И как хорошо, что Вы как раз такой, каким я Вас себе представляла. Я достал платок и принялся вытирать ее лицо. Высокая блондинка, которой мешал быть красивой слегка выдающийся подбородок и несколько резковатые черты лица. 

– Оля, все в порядке? К врачу не надо? 

– После этого к врачу не ходят. Посмотрите, пожалуйста, – она сняла шарфик и подставила мне горло. Была видна слегка кровоточащая царапина. Видимо подонок приставил ей к горлу нож. 

– Ничего опасного. Дома смажешь иодом.  

Чтобы отвлечь, показал ей свою слегка порезанную перчатку. Она сняла ее, и мы увидели, что кожу он тоже задел. Как и ее горло, ранка слегка кровоточила.  

– Мне, кажется, тоже нужен иод.  

Кровь я слизнул и, достав из бокового кармана свою тетрадку, заклеил ранку обрывком бумаги. 

– Как Вы меня запомнили? Это потому, что я сдавала досрочно? 

– Не только. Это у меня профессиональное. Красивая девушка, всегда внима¬тельно слушает. В голове вертелось: «высокая грудь, длиные и строй¬ные ноги!» Но сейчас это было совсем неуместно. Ее раскинутые на снегу голые ноги и так маячили у меня перед глазами. 

Вдруг она поцеловала мою оцарапанную руку и обняв, снова прижалась ко мне. Не знал, что и думать! Почувствовал, что хочу ее. Глупее ситуации не придумаешь. 

– Можно я не пойду в общежитие?  

– Хорошо. Посидишь у меня. 

Нужно было выходить. Когда мы сходили с трамвая, я взял ее под руку. Через некоторое время она спросила: 

– А можно я буду за Вас держаться? – и взяла под руку меня. Дома обнаружилось, что юбка разорвана и чулки в дырах. Лицо у нее сделалось напряженным, и она растерянно глядела на меня. Мне нужно было принимать какие-то решения. Достал халатик и домашние туфли Екатерины, завел её в ванную. 

– Переоденься, приведи себя, по возможности, в порядок. Советую принять ванну, а я пойду поищу тебе что-нибудь из одежды. Но сначала прими таблетку, а я немного выпью. 

Она молча слушала, придерживая разорванную юбку. Принес ей таблетку элениума, стакан воды, а себе бутылку коньяка. Молча выпили. 

– Если что нужно постирать, ты здесь все найдешь. Я пойду постелю те¬бе, а утром будешь чиниться. Впрочем, что тут чинить. Выбросить надо и купить новую. Так проще. 

– Это для Вас проще. 

– Не беспокойся. Что-нибудь найдем.  

Я вышел и услышал, как щелкнула задвижка. Бабушкины вещи оставались почти нетронутыми. Бабе Маше я отдал только пальто и кое-что из обуви. Заняться остальным я не мог себя зас¬тавить, но обстоятельства были чрезвычайные. Порывшись, нашел чулки и ночную рубашку. Понял, что надо еще выпить. Переоделся в домашнее и устроился в первой комнате на тахте с книжкой. Конечно, читать я не смог. Просто приятно было посидеть и расслабиться. Спиртное всег¬да действовало на меня успокаивающе. Пожалуй, красивой ее не назо¬вешь, но прекрасная фигура. И эти ноги! Строгая девушка. По-моему она учится и работает в какой-то лаборатории на полставки. И всегда в этом сером свитере. Зазвонил телефон. Он у меня около двери. Второй аппарат в спальне. Звонил приятель. Немного поболтали. Щелкнула за¬движка и она появилась в дверях ванной с миской отстиранных вещей. Я извинился и сказал, что ко мне пришли. Халатик был ей короток. 

– Что это Вы мне дали? 

– Элениум. Транквилизатор. Действует успокаивающе. Как ты себя чувствуешь? 

– Немного спать хочется, но я все равно не усну. Где это можно повесить? Я подумал, что до утра на балконе может и не высохнуть. В кухне под самым потолком у меня были натянуты лески, но пользовался я ими редко. Хотел взять у нее белье, но она не дала. 

– Спасибо. Я сама. Со мной и так столько мороки! Мне надо было идти домой. 

– В таком виде? 

Я пододвинул табуретку, и она с трудом на нее влезла, не выпуская мис¬ку из рук. Но все развесить ей не удалось – очевидно, голова закружилась, и я еле успел ее подхватить. 

– Поставь миску на стол.  

Я уже начал командовать. Она пыталась высвободиться, но я крепко держал ее на руках. Поставила миску. Бережно при-жимая к себе, отнес ее в спальню и положил на кровать. 

– Вот тебе ночная рубанка и чулки. Ложись и спи спокойно. Лицо у нее было жалобное. Я погладил ее по голове. 

– Лапушка ты моя! Досталось же тебе! Спи. Она взяла мою руку и прижала к своей щеке. 

– Я всегда знала, что ты лучше всех! Спасибо тебе. 

– Конечно! Вот это для тебя. А вообще-то многие с тобой не согласятся! Спи. Завтра разберемся. 

– Не оставляй меня. Я хочу быть с тобой. – Она резко потянула меня на себя. – Потуши свет. 

Я поцеловал ее... заснула она у меня на плече. Немного полежав, я отправился на кухню. Развесил остатки белья и включил газ. Под утро мы проснулись, и она снова прильнула ко мне. Когда мы, наконец, оторвались друг от друга, стало совсем светло. Через час у меня начинались лекции. Я поцеловал ее и начал одеваться. 

– Ты еще полежи. Поешь. Поищи в шкафу. Может, найдешь себе юбку или платье. Бери что хочешь. Это веши моей бабушки. Она умерла, но пусть тебя это не смущает. Бабушке бы ты понравилась. Как и мне. 

– Можно, я пойду с тобой? Мне на работу с трех часов, а на лекции я сегодня не пойду. 

– Со мной можешь идти позавтракать. Потом сходишь в общежитие и принесешь свои вещи. Я приду к пяти. 

– Я знаю твое расписание; у тебя сегодня четыре пары.  

Я с удивлением посмотрел на нее. 

– Мне бы хотелось, что бы ты была дома к моему приходу, но раз ты рабо¬таешь, то я зайду за тобой. Натянув одеяло до подбородка, она смотрела на меня очень внимательно. 

– Ты делаешь мне предложение? 

Она была на четвертом курсе после техникума. Ей было уже года 22. Учитывая нравственный климат нашего времени, ее вопрос звучал несколь¬ко странно. Но вот такая она была. Мне нравилось. 

– Я мало знаю тебя. Просто я предлагаю пожить вместе. Если все будет так хорошо, как хочется, то мы и останемся вместе. Как говорится, на всю оставшуюся жизнь. Выражаясь по старинному, я буду просить твоей руки. 

Она зажмурила глаза и потрясла головой. 

– Но я ведь не очень красивая! Даже как-то не верится. За тобой девчонки табуном ходят. 

– А мне нравишься ты. И не думай, что я тебя увидел впервые вчера. 

А что думаешь ты – расскажешь, когда у тебя будет настроение. И помни, что я отношусь к этому очень серьезно.  

Когда я уже уходил, мы обнялись на прощанье, и она сказала: 

– Я тоже отношусь к этому очень серьезно. У меня никого до тебя не было, и никто другой мне не нужен. И детей я хочу иметь только от тебя. 

– Начало семейной жизни происходило при полном совпадении взглядов – сострил я не совсем уместно. 

– Это будут твои ключи. У меня свои.  

Я по¬казал ей, как управляться с замками и убежал на работу. 

Несмотря на то, что начало нашей совместной жизни носило несколько скоротечно – легкомысленный характер, мы оказались на редкость удач¬ной парой. Конечно, это была не Алла, но где сказано, что все хоро¬шие женщины должны быть аллоподобны? Ольга была человеком твердой воли, с характером, как говорится. Но в чем-то и похожа. И прежде всего серьезным отношением к жизни, к своим обязанностям. Отличалась высокой порядочностью и какой-то врожденной культурой быта. В общем, де¬ло не в словах, а в том, что мне приятно было идти домой. Все хозяйственные дела она взяла в свои руки. Она, по сути, и мной командовала, но нас¬только умело, что никакого дискомфорта я не испытывал. Во всех не-принципиальных домашних делах я безгранично уступчив. На принципы же жена не посягала. Да они и были у нас малоотличимы. 

Я чувствовал, что измены она мне не простит, но у меня не было к этому склонности. Более того, я обнаружил обстоятельство для мужчин как правило мало¬приятное: она была способней меня. Конечно, я знал неизмеримо боль¬ше в довольно широком диапазоне. Часто обращаясь ко мне с самыми разными вопросами, она почти всегда получала удовлетворявшие ее ответы. Но в технике «копала» глубже, чем я, и схватывала быстрей. Однако обидных ситуаций не возникало. У меня всегда было чувство, ощущение, что это моя женщина, которая не предаст, не подведет. Она лишила меня чувства одиночества. Было нами решено при первой же возможности за¬брать Алешу. И испытательный срок длиною в месяц нам не понадобил¬ся. Очень скоро мы, как говорится «расписались». Катерина исчезла из моей альковной жизни самым деликатным образом. Взялась даже опекать мою жену. Например, свела мою Ольгу с некой экстракласса портнихой; появились такие наряды, что оставалось только ахать и вполне искренне восторгаться. Конечно, стоило это... Познакомился я и с ее родней: мама, папа, старшая сестра и младший брат. Сестра такая же статная и светловолосая, но с более правильными чертами лица. Почти красавица. Но в личной жизни сплошные неудачи. Уже сменила двух мужей, и вот одна с сыном. Какая-то из теток отпустила по поводу моей жены громогласное замечание, что вот- де правильно говорят: не родись красивой, а родись счастливой. По-види¬мому, Олины наряды, а, главное, мое почтительное к ней отношение, произвели должное впечатление. В общем, нами остались довольны. В начале апреля мы поехали на Урал за Алешей. Этому предшествовала довольно длительная и не всегда приятная переписка. Дело в том, что на мой дом Володиными стараниями нашелся покупатель – выходящий на пенсию главный инженер. Родители же настолько освоились у меня, что возвращаться в свою квартиру им совершенно не хотелось. Но все же я дом продал. Еще хорошо, что наиболее ценные вещи уезжая, рассовал по знакомым. Остальное родственнички просто растащили. Но никаких претензий я не предъявлял. Напротив, был очень благодарен им за Але¬шу, а всё прочее меня мало интересовало. Мог себе позволить такую щедрость. Из отложенных вещей взял с собой немного. В основном Аллочкины меха. Остальное подарил Володе. Точнее его жене. Слова его, сказанные мне на следующий день, надолго запали мне в память: «Я знал, что за тобой не пропадет!» Вот так. Чувство неловкости еще долго преследовало меня. 

Оля встречала нас на вокзале. Алешка на руки к ней не пошел, так что пришлось его нести самому. Приятная нагрузка. В аэропорту переодел Олю в Аллочкину шубку. Как-то они с Алешей договорились, и вот пошли на посадку. Впереди Оля с Алешей на ру¬ках. За ними я с сумками. Небольшая дыра на спине от заточки была почти не видна. 

Самолет был прямой, и летели довольно долго. Накормленный сын спал у меня на коленях. Откинув кресло до предела назад, я тоже вздремнул. Равномерный гул моторов. Полумрак. Прямо передо мной сидят ба¬бушка и Алла. Довольно долго просто сидим и смотрим друг на друга. Спокойно, без всяких эмоций, словно нет в этом ничего необычного. 

– Все правильно, мой мальчик. Все правильно. – Бабушка говорила, не открывая рта. 

– Аллочка, радость моя! Ты видишь – я живу без тебя! Как же  

– это получи¬лось? 

– Знаешь, я сама немного виновата. Он был выпивши, а я ответила резкостью. Глупо получилось, но что уж теперь! Береги мальчика. С Ольгой тебе повезло, цени.  

Знакомая мягкая полуулыбка. Грусть до боли в груди. 

– Бабушка, я убил столько народу! 

Это подо 

– нки..Но главный подонок – Вовка. Он то жив!  

– Вот что мне покоя не даёт!  

– Вовка мертв. У него в колонии вышли неприятности  

С приятелями 

.– Послушайте, Вы – самое дорогое, что у меня было в  

жизни, и  

вот вас нет. Кто отобрал вас у меня и за что?  

Может быть, нельзя безнаказан¬но убивать людей?  

негодяев, даже спасая свою жизнь? 

– Успокойся. Это все естественные процессы и досадные  

случайности. 

– Баб, так есть бог? Тот свет?  

Бабушка чуть скривила губы и качнула головой. 

– Все очень сложно, мой мальчик.– И начала медленно исчезать. 

Я взглянул на Аллу, и она тоже растворялась в окружающем сумраке. 

– Нет! – заорал я. – Нет, еще немножко... – Меня трясла за плечо испуган¬ная стюардесса, и Оля склонилась надо мной. По их лицам я видел, что отчаяния еще не сошло с моего лица. Заплакал мальчик. Я вскочил и побежал с ним в туалет. 

Следующие три года прошли в спокойном благополучии. Родился Андрюша. Оля кончила институт и поступила в аспирантуру. Мне уже давно нужно было защищать кандидатскую, но особого рвения я не проявлял, чем немного удивлял свою жену. Ее тема примыкала к моей, и она все чаще работала за двоих. Единственное, что жене моей не нравилось – это мои субботние посиделки. Пару раз она сопровождала меня, но дамы того круга ее не привлекали.  

Написал я книжонку–сборник своих лекций. У студентов пользуется большим успехом. Удалось перегнать мою ма¬шину с Урала. Стоило, конечно. С помощью полковника переоформление прошло довольно быстро. В общем, благополучная жизнь рядового граж¬данина. Впрочем, чего лукавить. Деньги в этом благополучии играли весьма важную роль. Звучит тривиально, но жизнь в ус¬ловиях материального достатка куда приятней, чем при отсутствии та¬кового. Но! Люди конечно весьма разнообразны. И среди множества типов есть такие, которым хоть изредка нужны острые ощущения, риск, пусть даже смертельный, но только не монотонное существование. Даже если с милой тебе женой и парой славных ребятишек, в которых ты души не чаешь. К сожалению, а может быть и нет, и я вхожу в разряд таких ти¬пов. Собственно, почему к сожалению? Только из-за семьи. В сущности, такое потакание своим интересам, своим потребностям за счет инте¬ресов других людей – это эгоизм, и он вреден. Отмечу, правда, что его вредность не носит так сказать универсального характера. Немало выдающихся деяний было совершено именно такими людьми. Жизни для ее развития нужны всякие типы личности. Главное, чтобы данный тип соответство¬вал определенным обстоятельствам. Иначе тяга к острым ощущениям ради них самих окружающим не на пользу. Но после моих северных приключе¬ний меня, пожалуй, нельзя упрекнуть. Жизнь я вел спокойную, уравнове¬шенную. Пару мелких эпизодов с рукоприкладством, но, слава Аллаху, без членовредительства и стрельбы, не в счет. Один раз прицепились какие-то кретины в электричке. Выручил полковник. Нечто подобное повторилось как–то ночью на трамвайной остановке. Но это всё проблемы не решало. Чувства жены были двойственны. С одной стороны – ощущение за¬щищенности. С другой – риск, угроза семье. Мы провели домашнюю теоретическую конференцию на эту тему и пришли к неоригинальному выводу, что рисковать следует лишь в самом крайнем случае. После такой вот подготовки могу теперь перейти к важному событию. Деньги и ценности, распределенные мною по сберкассам и загашникам, мы не трогали. Основной источник существования – это наши зарплаты и еже¬месячное поступления от Резо. Эти 600 рублей позволяли не только без¬бедно жить (мы вдвоем получали почти в два раза меньше), но и подкар¬мливать Олино семейство. 

Так вот, однажды вечером к нам постучали, и это оказался человек Резо. Жизнь, как известно, не стоит на месте. Даже в застойные для государства периоды (а именно такой мы и переживали) что-то да происходит в микромасштабах. Вот и произошло.  

В процессе передела сфер влияния власть в их районе захватили представители кон¬курирующего клана, – т.е. посадили своих людей на должность секретаря райкома партии и начальника райотдела милиции. Глава конкурентов – человек жестокий, приступил к попыткам передела собственности. Для начала цеховиков обложили большим налогом, а потом приступили к планомерному захвату имущества конкурентов. Уже были жестоко избиты два род¬ственника. Убит один охранник. Несколько раз стреляли в окна дома семьи Резо. Он сообщил мне еще кучу подробностей, но суть не в том. Резо просил приехать и помочь. Иначе была серьезная угроза потери ос¬новного капитала. А тут еще Резо в ресторане, «защищая свою честь», сломал руку сыну прокурора. Дело с трудом замяли с помощью обильных выплат, но ситуация осталась не до конца урегулированной. Письмо было длинным, но суть, повторяю, состояла в призыве о помощи, для чего надо было приехать. 

Ехать я был готов. Проблема была в жене. Как ей все это объяснить? Конечно, дело опасное и связанное с риском для жизни даже, но бросить Резо – это непорядочно, да и деньги терять очень не хотелось! И еще не хотелось жене врать. Хотя, если поразмыслить, то порой вранье полезно и не только в медицине. Но что придумать? Вспомнил, что я одна¬жды похвастался жене! Никто не мог на заводе запустить немецкий ста¬нок, а я запустил. Ай да я! Какой молодец! Потом, помню даже неловко было, хотя я, в сущности, изложил так, как оно в действительности и бы¬ло. Хвастливость была в тональности. Вот и теперь Резо зовет меня по этому же делу. Производство стоит, убытки страшенные, а наладить дело никто не может. Кроме меня, естественно, но уже в рабочей тональности. Кажется, получилось. День ушел на урегулирование служебных проблем, и мы отправились. В нашем театральном кружке я позаимствовал парик с усиками и бородкой. Узнать меня было сложно. По дороге в каком-то се¬лении мы взяли Резо. Трогательно обнимались. «Я знал, что ты меня не оставишь.» Это он повторял в разных вариантах много раз. По дороге поведал мне довольно мерзкую историю. Одну из девушек его рода из¬насиловали, и все это засняли на пленку. Теперь шантажируют и требуют солидную сумму выкупа. Но тут они «прокололись». Может быть, где-нибудь в Неаполе такое проходит,, но не в Грузии. Они восстановили против себя общественное мнение. Да и в рядах сподвижников произошел не то, что¬бы раскол, но некая трещинка возникла. На конспиративной квартире я встретил еще одного сподвижника – бывшего командира нашего разведвзвода. Как Резо на него вышел и во что это обошлось – допытываться не стал. Но парень был ценным приобретением для такого рода дел. На «гражданке» он, по его словам, маялся и помимо всего прочего был рад оказаться «при деле». Что ж, вполне компетентный в своем деле человек. Я сос¬трил: «Теперь у тебя сразу два сицилийских специалиста»! Резо роман не читал, но суть уловил верно. 

Два дня мы изучали обстановку. Потом я принял решение, и мы его осу¬ществили. Под машину, которую бандиты небрежно бросали у своего дома, была закопана банка из под краски. Леску от запала привязали к машине. Всю операцию я выполнил под охраной Вовки. Еще трое парней засели в некотором отдалении. Но их помощь не понадобилась. Шарахнуло так, что кроме пятерых в машине ухлопало еще двоих провожавших. И, слава Аллаху, никто из посторонних не пострадал. Выбитые стекла были как–то скомпенсированы. Заодно и некоторые хозяйственные постройки, заборчики и прочая мелочь.  

Мой авторитет вознесся до небес! Еще двоих прикончи¬ли люди Резо в разных местах. Ситуация сразу изменилась и местная власть моментально сориентировалась. Прощальный ужин, на котором нас¬таивал отец Резо, я из осторожности отменил, и нас с Вовчиком решили на ночь спрятать в горах, чтобы утром вывести к Адлеру. Признаюсь честно – тревожная сигнализация не сработала. Окрестные цеховики скинулись, так что мы увозили приличную сумму денег. Для Резо возникла деликатная ситуация: всю работу проделал собственно я сам. Как разде¬лить деньги? Из положения он вышел просто: отдал все мне, а я должен был выделить Вовке по своему усмотрению.  

Вечером Резо вывез нас в горы. С полчасика пришлось вспомнить прошлое и немного покарабкаться. Конечным пунктом была небольшая треугольного вида терасса, окаймлённая с двух сторон скалами. В углу небольшое сооружение. Полу-шалаш, полу-избушка. Вместо двери – старое одеяло. Внутри – нары и врытый в землю столик Наружная сторона терассы – третья сторона треугольника, прикрыта густыми зарослями каких-то кустов. Если не знать, то маскировка идеальная. Корзинку с продовольствием поставили в угол. Наши рюкзаки под стол. На прощанье Резо вручил мне АКМ и оставил до утра. Перед сном я проделал в кустах лаз до небольшого обрыва. Из лаза просматривался подход к подъему, который вел на террасу. Закрепил конец веревки, по которой можно было спуститься с обрывчика. Володька наблюдал за моими манипуляциями с интересом, но вопросов не задавал. Я настоял, чтобы спали поочередно. Он неопределенно пожал плечами, но возражать не стал. Первая смена выпала ему. Проснулся я с ощущением тревоги. Какие-то странные булькающие звуки. На часах около четырех. Меня уже давно следовало разбудить. Схватил автомат и под тряпьем взвел затвор. Чуть отодвинув одеяло, увидел в полумраке у стены две фигуры, которые медленно пробирались к нам. Таким манером с дружеским визитом не приходят. До них оставалось метров пять. Я снял их одной очередью. Кинулся к своему лазу и осто-рожно выглянул. Было ешё довольно темно и очень тихо. Вдруг раздались звуки шаркающих шагов и еле слышимый стон. Кто-то пытался опуститься с террасы вниз. Еще одна тень метнулась навстречу. Раненого осторожно сводили вниз. Глаза привыкли, и я уже немного различал происходя¬щее. Выждав немного, дал две очереди и упал на землю. Снова тишина. Выглянув теперь уже снизу лежа, явственно увидел удаляющуюся фигуру. Человек перемещался, припадая на правую ногу. Видимость заметно улучшилась. Снова дал очередь. Он упал. Минут пять все оставалось без движения. Я полез обратно с пистолетом в руке. Стало заметно светлее. Лежавший у стены был недвижим. Спустился вниз. В луже крови лежал Володя. Горло ему порезали основательно. Рядом лежал, по-видимому, тот, кто спустился сверху. Оружия при нем вроде не было, но в кармане я обнаружил фонарик. Включать его было рискованно. Если кто-то ешё остался, то стрелять на свет – милое дело. Но я начинал впадать в какое-то отупение. Обычное для меня состояние после сильного нервного напряжения. Осве¬тив лежащих, я вздрогнул и моментально вернулся в напряженное состо¬яние. Лежавший передо мной был тот самый человек, который приезжал за мной с письмом от Резо. Третий тоже был, кажется, готов, но это ме¬ня уже не очень занимало. Значить старое правило действовало и здесь: киллеров после «дела» убирают. Но чья это работа? Если меня предал Резо, то шансов у меня почти нет. Если это сделал отец и без ведома сына, то шансы появлялись реальные. Сходил за своим рюкзаком. Взял два автомата и двинулся к дороге. Что ж, хотел острых ощущений – пожалуйста. Даже с избытком. Что делать? 

Шум мотора я услыхал, еще не доходя до дороги. Залег в кустах и передернул затвор. Кто-то шел по тропинке. Я напрягся. Из-за поросли вышел Резо. Один, в руках оружия нет. Опустив ствол к земле, шагнул ему навстречу. Он вздрогнул и остановился. 

– Что случилось? 

– Нас пытались уничтожить. Володька убит. 

– Что за люди? 

– Пойдем. Увидишь сам. Я их всех положил. 

Пропустил его вперед, пошли к убежишу. Он все понял, когда увидел первого. Благо, было уже почти совсем светло. Подошли ко второму. Тут очевидно он понял, что все по¬нял и я. Стоя передо мной с опущенной головой, молчал. Потом поднял голову и сказал.  

– Прости. Это за моей спиной. Разве я бы позволил такое? Если не веришь, убей меня. Ну, что было делать? Бывают же такие ситуации! 

– Я верю тебе. 

– Спасибо командир. Ты еще раз спас мне жизнь. Я знаю, чья это работа. И я с ними разберусь. 

– Только не горячись. Вряд ли тут что-то личное. А с точки зрения би¬знеса они поступили логично. Не забывай этого и не затевай очеред¬ной междуусобицы.  

Мы подошди к машине и дальше уже неинтересно. Перед посадкой он сказал: 

– Спасибо тебе за всё. Теперь будешь получать на сотню больше. День¬ги, мать их так... Все из–за них. А без них тоже нельзя. Будь они прокляты! 

______ 

Сидя уже дома в такси, я размышлял о происшедшем. Еще 10 покой¬ников на моей совести. Сволочи, конечно, но все же... Голубой во¬ришка Альхен, кажется! А я? Голубой убийца? Не звучит. Володька по¬гиб, а я снова без единой царапины. Резо просил узнать о Володи¬ной семье. Помочь если что. Надо съездить. Это недалеко. Что-то уж очень я везуч. Так не бывает слишком долго. Чем-то приходиться платить! А у меня есть чем. Мои ребята, жена. Но тут все обстояло благополучно, дети еще не спали и мы немного побаловались. Передал деньги жене. Удивилась столь значительной сумме. Это я еще половину припрятал! Сел готовиться к лекциям – ведь завтра на работу. 

Плохо мне стало в пять утра. Первый инфаркт. Врачи говорят, что микроинфаркт. Так что напрасно я волновался. Как там в Библии:" И аз воз¬дам!" Вот так верующими становятся. 

Две недели провалялся в больнице. Уже через несколько дней непри¬ятные ощущения исчезли, но врачам, будем думать, виднее. Потом месяц провел в санатории, который находился в черте города. Читал, иногда принимал гостей. Я понял, что в моей жизни наступил перелом. На новые «подвиги» меня уже вряд ли потянет. Впрочем, врачи обещали полное восстановление, но при условии...Они сводились в сущ¬ности к нормальному образу жизни и избежанию всяческих перегру¬зок. Теперь, если хотеть прожить долго, нужно было быть осмотри-тельным и во всяческие передряги не влипать. Конечно, на счёт полного – они «загибали», но это у них профессиональное. 

Опасность состояла еще и в том, что никаких скверных ощущений я не испытывал. Даже в волейбол начал играть! С разрешения эскулапов, разумеется, но глу¬бинный страх уже навечно поселился во мне. Жена считала, что все это следствие контузии и некоторой перегрузки на работе. Это как бы снимало с меня вину, что в семейных отношениях было крайне важно. Но переделать себя, совершенно избежать стрессовых ситуаций бы¬ло практически невозможно. То пьянь какая-нибудь пристанет, то на машине в какую-нибудь аварийную ситуацию попадешь. Не часто, но быва¬ет. Если бы не семья, я чувствовал бы себя гораздо спокойней. Не так уж я боялся смерти, но кто будет возиться с моими парнями если что? Я просто притягивал к себе разного рода неприятные ситуации с кри-минальным оттенком. Одна приятельница поведала мне, что такие спо¬собности действительно существуют и даже как-то называются, но мне это жизнь не облегчило. 

ШАНТАЖ 

БОЛЬШИЕ НЕПРИЯТНОСТИ 

Ирина Ильинична уже не вставала. Я захаживал к ней наверх, и если она не спала, беседовал с ней и порой подолгу. Смятение души умирающего в полном сознании человека проявлялось у нее в том, что всякий раз она по–разному оценивала итоги своей жизни и даже отдельные эпизоды. Иногда говорила:  

– Ну, пожила и будет. Всякого навидалась. И в достатке пожила, и в нужде лютой, когда моего–то арестовали. Ничего, высто¬яла. На фортепьянах, правда, играть перестала, но девку свою вырастила. Дура она у меня, прости господи, но это уж от бога. Тут я что могла?! Конечно, кабы старые времена – наняла бы ей репетиторов–гувернеров, но то ума не прибавляет. Так, образованности. Замуж бы вышла не за тако¬го балбеса пустого. Но хоть Алка породу не срамит. Как Алкой доволен? Хороша жена?  

Я хвалил, как мог, и вполне искренне. 

– А вот с сыном незадача вышла. С уголовниками связался. Они его и подставили. А все по бедности. Спасибо еще по уголовной, статье пошел, а не по политической. Ты ему, освободится когда, помогни малость, но близ¬ко не принимай. Уголовный, он и есть уголовный. Но иногда на нее находил «стих», и тогда все виделось ей совсем по-другому. 

– Ну, скажи–ка мне ты, на кой все это? Жизнь эта дурацкая – зачем дана? Ведь сколько пережила–перемучилась? Почитай пол родни поубивали! В нищете сколько лет прожила и вот в муках умираю! А рази ж я грешней друтих?3ачем все это, смысл какой? 

Я что–то лепечу насчет бога, неисповедимости путей его и вознаграж¬дении на том свете. Однажды услышал в ответ. 

– Да брось ты, Сергей. Чепуха все это. Сказать по правде, так неверующая я. Это Валериан, святой человек, он истинно верует. У них своя церковь, катакомбная называется. Ты в случай чего знать ничего не знаешь, а то эти спуску не дадут. Особо бойся Дашкиного мужа. Этот не посмотрит, что родня. Заложит в один момент! Как умру – за часами тайник найдешь. Все Вам с Алкой. Вам–то еще жить и жить! А ты, знаю, не растратишь зря. И еще скажу. С бандитами этими ты поосторожней. Всех не перестреляешь. Может уехать Вам с Алкой, то? Ну, сам смотри. Народ они подлый. Узнают – мстить будут. А милиция наша – сам знаешь, на что только годится.  

Вскоре она умерла. Алла не отходила от нее до последней минуты. Жизнь шла своим чередом. У меня появилось больше свободного време¬ни. Домой к нам почти каждый день приходил старый мастер и приводил помещение в порядок. Положил паркет, что–то шлифовал, вырезал. Дома становилось нарядней. Жене нравилось. Купил старый «Москвич» и за не¬малые деньги восстановил его. Правда пользоваться им зимой было нельзя, но весна приближалась, а деньги у нас были. В тайнике оказались еще золотые десятки. Продолжал приходить Валериан, и я почувствовал, что он начал прилагать усилия по моему обращению. Зря, конечно. 

К этому времени власть в городе переменилась. Нашего майора произ¬вели в подполковники. По этому поводу он крупно перепил и с сердечным приступом лег в областную больницу. Поговаривали об инфаркте. Капитан Володя стал и.о. и это нам в дружине очень нравилось. Отно¬шения с ним у меня были отличные. Мы даже как–то задружились. 

По поводу его производства в майоры мы ему устроили форменный банкет, после которого утром не всем было хорошо, но в больницу никто не попал. Вскоре его утвердили, и он повел довольно энергич¬ную борьбу со шпаной. При нашем активнейшем участии. Однажды у нас с ним зашел разговор о «золотом канале». У нас, оказывается, было только одно из промежуточных звеньев. Три рецидивиста под руководством некого Савелия. Но ухватить их очень трудно – ведут себя тихо. Работают грузчиками в магазинах. И вообще, ему велено в это дело не встревать. Этим занимаются де областные структуры. Взять их можно только, если что нарушат. Но Савелий держит их крепко, да и платит хорошо. 

Весна. Сошел снег. Мальчишки случайно обнаружили два трупа. Завели уголовное дело. Я ко всему этому не имел никакого отношения. Володя сказал, что это «ихние разборки». Допросили Савелия, но это не дало ничего. Дело «зависло». 

Иду вечерком с работы, а навстречу мне мужик с изумлением на физиономии. «Пиво, понимаешь, привезли, а народу – никого.» И по¬несся дальше, распространяя благую весть. Не такой уж я любитель пива, но зашел, в «гадюшник». Действительно! Всего человек пять! Взял две кружки и пристроился рядом с каким–то дедом. Постепенно народ начал набегать. В углу трое сомнительного облика охламонов разливали в пиво водку. В общем, привычная картина. Вдруг один из них крикнул:  

– Эй, дружина! Двигай к нам! 

По–видимому, ко мне. Что–то во мне напряглось, но продолжаю спокойно допивать свою первую кружку. Немного погодя один из них довольно громко произнес:  

– Брезговает, сука! 

Я начал закипать. Стоявший рядом дед тихонько пробормотал: 

– Не заводись, сынок, спокойнячок. – Но говорил он как–то странно, в кружку и вроде бы и не ко мне обращаясь – Выйдем. Давно поговорить мне с тобой надо.  

В этот момент ловко брошенная рыбья голова плюхнулась мне в кружку, обдав брызгами. 

– Уходи, – зашипел дед. Я тя за углом ждать буду.  

Но я его слышал смутно. Уже включилась автоматика боя. Пока только анализирующая часть. Все трое крепкие ребята. Рожи премерзкие. Особенно один с тонкими усиками. Кажется, это тот самый брат Аллиного ухажера, о котором мне говорили. Диспозиция явно невыгодная для меня. Их трое, помещение тесное. Они провоцируют явно в расчете, что я «заведусь». Дедок оставил недопитое пиво и двинул к выходу. Я был в хорошей форме, но мой единственный серьезный козырь, это то, что они в подпитии и, стало быть, реак¬ция замедленная. Но у них, несомненно, ножи, а у меня на это раз ничего. Постепенно я овладел собой. Надо уходить. Стремительно развернулся и двинулся к выходу. Мне вслед раздалось восторженный гогот. Выскочив за дверь, бросился за угол в густую тень. В почти полной тьме раздался знакомый уже голос:  

– Молодец, паря!  

И дедок сунул мне прямо в руки здоровенную финяру. Я взял ее, буркнул: 

– Спасибо. 

Что за дед? И чего ему надо? Из «гадюшника» никто не вы-ходил.  

– Пошли, однако! – и мы двинулись по тени вдоль заборов. 

– Они навряд выйдут. Им Савелий и за это хвоста накрутит –тихонько бубнил дед.  

Кое – что начало проясняться. 

– Понятно, – сказал я, зачем крупняк мелочевкой портить. Да еще на людях. 

– Во! Правильно мыслишь! Этот, что тебя задирал, – Вовкин брат двоюрод¬ный. Помнишь, как ты Вовке накидал–то? Думаешь, они те забудут? Не на тебе, так на бабе твоей отыграются. Это псы цепные Савельича. Им мокруха не впервой. У меня дык дом спалили. С ними толь¬ко один разговор – в распыл пустить. Но я один уж не могу, стар стал, а вот вместе мы очень даже могли бы с ними посчитаться, но никак нельзя, чтоб они нас вместе засекли. Стой! Мой дом от¬сель третий. Не дом, правда, в сарае я проживаю с ихней милости. Если что удумаешь – приходи, но ночью только. А коли я что вызнаю – в ящик тебе брошу. Финяру возьми. Ты еще не дома. Да не ходи ты пустой–то. 

С этими словами дед резко свернул в проулок. Дома все было обычно. Жена вопросов не задавала, но я задумался серьезно. По–видимому, надо было уезжать. Но уйти с завода мне, члену партии, и до окончания трехлетнего срока /молодой специалист/ было совсем не так просто. Ладно, дотяну до отпуска, а там начну «отрываться». 

В связи с приближающимися родами к нам переселилась Алкина тетка. После десятого класса Алла никуда не поступила. «Живот помешал» – острил будущий дед, который перестал «надуваться» перед зятем и оказался простым и весьма заботливым отцом. Иногда мы с ним выпивали по маленькой. Ко дню рождения справили ему новый костюм и лаковые ботинки – чем поразили до чрезвычайности. Познакомился я и с Алкиной сестрой. Тоже красивая женщина. Старше Алки на два года. Ее муж – стар¬ший лейтенант КГБ. Держался официально, то есть. крайне сухо. Расспрашивал о войне и получил вполне газетный отчет с нейтральными бытовыми вставками. Алла моя томилась бездельем. Беременность ее не очень обременяла, и она начала готовиться поступать в институт. В го¬род за покупкам теперь ездили на машине втроем. Пока мы с тет¬кой Марьей толкались по базару, Аллочка отсиживалась в машине или гуляла около. После того, как я отвез тетку Марью на машине в ее церковь, отношение ко мне стало близко к восторженному. Вообще, пересе¬ление из деревенской нищеты в наш сравнительно зажиточный дом казал¬ся ей чудом несказанным. 

Гости, как я уже упоминал, у нас были сравнительно редки. Тетка вече¬рами все шушукалась со своими сверстницами, да поила их чаем. Мы ча¬ще всего читали. Я все подсовывал жене книжки, которые считал знаковы¬ми. Она добросовестно их «прорабатывала». Имея привычку к самостоя¬тельному мышлению, вопросы мне порой задавала каверзные. Иногда я отделывался односложными ответами, но иногда возникали затяжные спо¬ры. Прочитав, к примеру, Толстого, где он говорит, что так жить нельзя, обронила: «Однако же продолжал жить всё так же». Я промолчал. А вот прочитав «0 любви» Стендаля даже рассердилась. Аналогия с Зальцбургской веткой показалась ей апологией обмана! Причем обмана так сказать легального, что ли? «Что же получается? Жизнь тряхнет, и все осыплется до голых веток?» Долго спорили. Моя позиция была сложноватой. У нас с ней, пожалуй, и не осыпалось, но обобщать свой сравнительно кратко¬временный опыт на все человечество было неправомерно. К тому же ста¬тистика разводов.. С другой стороны – убеждать свою жену в неизбежности охлаждения отношений... 

На Аллочкин день рождения пригласили майора Володю с женой и Ва¬лериана Никифоровича. Первый раз видел майора без формы. Я опасался некоторой неловкости, но все обошлось. Уединившись втроем, мы снова занялись «божественной» тематикой. К моему удивлению эти вопросы майора интересовали. Видимо стадию «Религия–опиум для народа» он уже прошел. К тому же Валериан подкупал не только эрудицией, но и своей доброжелательностью и необычной широтой взглядов. Конечно, никто никого не убедил, но было интересно. Да и что можно доказать человеку, который по его словам, ощущает в душе присутс¬твие бога! Я в своей душе присутствия потусторонних сил не ощущал.  

– Валериан Никифорович спросил я, – Можно ли быть хорошим человеком и атеистом? – Лучше, скажем, неверующим.  

– Думаю, такое возможно. 

– А быть другой веры, но в то же время весьма достойным человеком, человеком праведной жизни, к примеру, таким, как Ганди. 

– Сложный для меня вопрос, но полагаю, что можно. 

– И геенна огненная минет их? 

– Несомненно. 

– А не еретик ли Вы, батенька? 

– А это как посмотреть. Не сомневаюсь, однако, что никогда хороший человек ни в какой геенне гореть не будет. Если жизнь прожита достойно, Господь оценит... И не всегда вина человека в том, что он не крещён. 

– Валериан Никифорович, немалое число людей достойных и в мыслях не имеют креститься. Им это попросту не нужно. Не вера, не бог толкают их на достойные поступки, а совесть, понимание необходимости посту¬пать так, а не иначе. 

– Глубоко заблуждаетесь, уважаемый Сергей Николаевич! Именно бог, ибо совесть, нравственность – это и есть категории божественные. От бога все это проистекает, хоть Вы и не ощущаете этого. Иначе откуда взя¬лась в человеке эта совесть, законы нравственные? 

– От необходимости выжить, уважаемый, только от этого. Невыполнение основных заповедей превращает общество человеческое в зверье, и оно как общество гибнет. Вот во спасение нравственный закон и появляется. И не сразу, а по мере очеловечивания этого стада. А чтобы доходчивей было – придумали, что бог велел, И кто нарушит – того на сковородку. 

– Да никакого мучительства, никакого пламени адского нет. 

– То есть, как это нет? – я изобразил неподдельное изумление. В Библии упо¬минается неоднократно. 

– Библия написана в глубокой древности и суть написанного подлежит изу¬чению и толкованию, которое и переведет старые тексты на уровень сов¬ременных понятий. Ведь раньше, к примеру, ученые видели атом, как мель¬чайшую частицу, а теперь поняли, что это не так. И богословы в своем изучении Библии по-новому видят сегодня многое. Ад–это муки душевные, претерпеваемые душой нашей за греховные деяния свои при жизни.  

Все это было очень неубедительно и противоречило ясно сказанному в Библии, но спорить и ставить Никифоровича в неловкое положение мне не хотелось. Но тут вмешался молчавший до поры Володя. 

– Валериан Никифорович, но ведь сколько безвинной, крови церковью проли¬то, сколько горя и страданий принесли религиозные войны? А политический аспект проблемы. И прав Сергей, биологическая основа человеческой нравственности не от бога, но от инстинкта видосохранения. Я, признаться, несколько удивился столь четкой формулировке в мили¬цейских устах. Пора и дьявола на сцену выводить. Без него не выкрутится. И не ошибся. 

– Да, не так все просто, и дьявол не дремлет, но истинная вера все преодолеет. Господь даровал человеку великое благо–свободу духа, а чело¬век сим даром бывает, в неразумии своем плохо распоряжается. И церков¬нослужители тут не составляют исключения. 

– Все же еретик Вы, Валериан Никифорович. Или это новые веяния в церков¬ной мысли? Мне хотелось прекратить дискуссию, но Володя не унимался.  

– Что же получается? 3начит можно быть христианином, не веруя во Христа? Это что, "анонимные христиане"? Неужели нельзя быть просто порядочным человеком вне религии? На лице Валериана Никифоровича смиренное благодушие. 

– Тут дорогой мой Владимир Константинович все упирается в веру. Если вы веруете, то что может быть в мире, созданном богом вне бога? 

– Включая и все зло мира, – не удержался я.  

Женщины начали собираться и, слава богу, дискуссия поневоле прекратилась. Перед отъездом Володя отвел меня в сторону и просил довести до сведения В.Н. без указания источника, что у него лежит рапорт участкового и кляузное письмо ба¬тюшки близлежащей церкви, которые извещают власти о молитвенных соб¬раниях в котельной, где работает о. Валериан. Это параллельная неконтролируемая государством церковь, в которой о. Валериан занимает видное положение. Собрания эти следует прекратить, иначе последуют санкции, которые могут тяжело отразиться на судьбе о. Валериана. А не хотелось бы, так как по всему человек он хороший и вреда от него государству ни¬какого. Да и времена нынче не те, чтобы попов сажать. Проводив гостей, – мы отправились на боковую, хотя Алла обязательно хо¬тела стать мыть посуду. Подымаясь по лестнице на второй этаж, где те¬перь располагалась наша спальня, я обратил внимание на то, как преоб¬разилась за последние месяцы наша изба. Фрол Ильич – старый мастер, по-прежнему почти ежедневно приходил к нам, всё что–то чистил, резал, лаки¬ровал. Ах, деньги-деньги! Деньги – это свобода, красота, благополучие. Конечно, деньги – это еще не все, но очень много. Такие – не очень ориги¬нальные мысли вертелись у меня в голове. Пока я добирался до постели, жена моя уже улеглась и сладко посапывала. Беременность мало изменила ее. Такая же очаровательная головка, мягкие черты лица, но в заблужде¬ние меня ее внешность не вводила. Характер у моей милой был твердый. Но мне все в ней нравилось. Что ж, повезло! 

МЕСТЬ 

Интуиция молчала. Интуиция, которой я привык доверять, не сработала. Уровень тревоги, который все же жил во мне, был настолько низок, что полностью маскировался повседневной суетой, из которой в основном и состоит наша жизнь.  

Наш цех боролся за выполнение плана. Майор Володя боролся за порядок в городе и изрядно преуспевал в этом. Жена моя со¬биралась рожать и совершала каждодневный прописанный доктором моцион от нашего дома к родителям и обратно. Я помимо того, что «крутился» на работе, и это становилось все менее интересным, читал в свободное время литературу, готовясь потихоньку в аспирантуру. Классику читал – те редкие книги, которые у нас можно было достать.  

Помнится, в тот вечер я читал Лорку, который мне безумно нравился. То ли переводы были удачные, но я как–то пьянел от этого ритма, от его буйного и многокрасочного воображения. Стук в ворота был не¬привычно сильным. Звонок почему–то игнорировали. Открыв калитку, увидел деда. Я уже навел о нем справки у Володи. То, чем сейчас занимал¬ся Савелий, раньше было подчинено деду. Но в силу каких–то мало интересных мне обстоятельств, власть переменилась. Попытки деда а у него и кличка была «Старик», воспрепятствовать переделу (он терял, понятно, большие деньги) закончилась для него плачевно. Дом его спалили, а «верные дружки» переметнулись к новому хозяину – Савелъичу. Теперь все поступки и симпатии деда стали мне понятны. По–видимому он хотел с моей помощью посчитаться с Савельичем и его братией. Дед был сильно возбужден и запыхавшись: 

– Алку твою....ножом. В больнице она. Вроде еще живая. 

Я закаменел. 

– Кто? 

– А ты не знаешь! Али я тебя не упреждал? Усатый ее, брат Вовкин. 

– Постой, я сейчас.  

Было уже по–осеннему прохладно. Я натянул куртку и сунул за пояс пистолет. Вывел машину и помчался с дедом в больни-цу.  

– Подошли двое. Сильно накуренные. О чем–то поговорили, а когда она повернулась уходить, пырнули в спину. Бабка Арсеньевна с окна все видела. 

– Где они сейчас? 

– А кто их знает! Может еще у Савелъича, да может уже деру дали, 

Час был поздний. Около угла по просьбе деда я остановил машину. 

– Сам езжай. Мне светиться не с руки. На своем углу тебя ждать буду.  

В больницу я примчался через несколько минут. Сестра из регистрату¬ры выбежала мне навстречу. Больше в помещении никого не было, 

– А мальчик живой! Вы подождите. Доктор сейчас с ним. А Аллочка померла. Ножом они ее в спину... За что красавицу такую то? 

– Где она? 

Сестра повела меня на второй этаж. В какой–то маленькой комнате на койке под простыней. Сестра откинула край. Я смотрел и молчал. 

– В милицию уже звонили. Доктор просил передать. Как освободится – вый¬дет к тебе. 

Я продолжал молча стоять. 

– Ладно. Подожду на улице. 

До машины добрался уже в полной темноте. Дед ждал на своем углу. Вышел из–за сосны с сумкой и сел в машину.  

– Свет выключи.  

Машину мы бросили метров за сто. Последние метров полтораста ехали с выключенным мотором под уклон. Оставив машину в глухой тени, дви¬нулись к стоявшему на отшибе дому. Дед злобно шипел мне в спину: 

– Говорил я тебе, не спустят они, не забудут. Не на тебе, так на бабе твоей отыграются. Не послушал меня! Теперь хлебай! 

– Ладно, – сказал я спокойно,– помолчи. В дом то пустят? 

– Меня пустят. Вот, возьми. – Он протянул мне наган. 

– Не надо, у меня свой. 

Я достал Беррету с глушителем. Дед ничего не ответил. Вошли во двор. Перехватив наган в правую руку, дед постучал в дверь. Я прижался к стенке левым плечом. С той стороны кто–то подошел и спросил слащавым голосом:  

– И, кто же это будет к нам? 

– Отпирай, Митроша. Я это. 

– А, Матвеич? 

Звякнул запор, и дверь приоткрылась. Рванув дверь, я выстрелил в лицо усатому и кинулся в комнату. Савельич сорвал со стены ружье, но я его опередил. Еще один, знакомый по пивной тип, вы¬тащил из под матраца наган, но тоже не успел. Мимо меня пронесся дед. Добежав до окна, резко развернулся и три раза выстрелил в невидимое мне пространство за шкафом. Кто–то медленно вывалился оттуда. А дед со словами: «А свидетелей нам не надо» стоял против меня с наганом в руках. И тут у меня включился сигнал тревоги! Опустив ствол к полу, дед кинулся к столу. На столе были аккуратно разложе¬ны какие–то кожаные мешочки и несколько пачек, завернутых в бумагу. Положив наган на стол, он развязал один из мешочков. Вынув из него щепотку золота, бросил ее обратно, и со словами: «Понятное дело», кинулся в прихожую. Тревога не покидала меня, и я отодвинулся в безо¬пасную зону. Притащив сумку и не обращая на меня внимания, дед доставал и раскладывал на полу взрывчатку. Потом снова сбегал в коридор и приволок «усатого». Потом по одному сволок всех остальных, установил и зажег свечку со вделанным в нее бикфордовым шнуром. Подойдя к столу, стал ко мне спиной и, придерживая левой рукой сумку, на¬чал бросать в нее мешочки и пачки бумаги. Деньги, как я понял. Последним он схватил наган и оставшийся мешочек. Я внимательно наблю¬дал за его манипуляциями и ждал, что же дальше. Забросив последнее в сумку, он наклонился над ней. Странное движение его плеча заставили меня резко развернуться на месте. Отойти мешал стол. Выстрелил он в меня из под локтя левой руки. Пуля рванула одежду. Я тут же всадил в него в ярости все, что осталось в обоймё. Всё. Обошел избу – никого. Схватил дедову сумку и выскочил на улицу. Не включая мотора, снял тормоза и покатил под уклон. Перед больницей снова выключил мотор. По–прежнему пустынно. Сел на ступеньки и закурил. Буквально через несколько секунд услышал голос сестры. «Здесь он, сидит на улице». Открылась дверь, и в проёме дверей показался доктор. Мы снова поднялись на второй этаж. 

– Чем это они ее? 

– По-видимому, заточкой.  

– Что с мальчиком? 

– Пойдемте.  

Закрыв Аллу простыней, пошел по коридору. В кроватке лежало нечто, спеленутое и молчаливое. 

– С ним все в порядке? 

– Да, здоровый парень.  

Постояв еще немного и с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить и прижать к себе этот комочек, я сказал:  

– Поеду за тещей. 

Где–то раздался сильный взрыв. 

Утром, когда я пришел на работу все уже всё знали .В моем кабинетике сидел майор Володя и что–то писал. Когда я вошел, он встал мне навстречу.  

– Взяли мы его. Сидит у меня в КПЗ. Уже признался. Говорит что из ревности. Мы его в городе – прямо на перроне взяли. Он сразу на электричку кинулся, а я поехал на машине. 

– Хочу на него посмотреть. 

– Хорошо, но никаких эксцессов. 

Мы сели в машину, и Володя сказал:  

– Я вроде все понимаю, что произошло. Не жалей их и не угрызайся. Они мерзавцы, и крови на них много. В прото¬коле написано, что от неосторожного обращения со взрывчаткой. Не пойму только одного, почему дед и тебя не пришил? 

– Он пытался, но промазал. 

– А ты не промахнулся. И последнее. Ты должен уволиться и уехать. Желательно сегодня же. Оставь заявление и уезжай. Устроишься – заберешь мальца. Это всё, что я могу для тебя сделать.  

Я уехал через два дня. 

ВОЗВРАЩЕНИЕ 

Мне даже трудно подобрать слова, которые хотя бы приблизительно ха¬рактеризовали мое состояние в поезде и по прибытию в Москву. После похорон и переезда ко мне Аллиных родителей я стремительно отбыл, не встречая сопротивления ни на работе, ни в партийной организации. Это Володя постарался. 

И вот я явился в Москву, не имея никаких определен¬ных намерений, кроме посещения полковника и музеев с целью обрете¬ния какой-то психической устойчивости. Наверное, слово «пришибленный» подходило ко мне более всего. Я был, как бы и впрямь, слегка пришиблен обстоятельства¬ми, но жизнь моя продолжалась. Физически я был здоров и еще нужен сво¬ей бабушке. И у меня теперь был сын, само существование которого уже как–то осмысляло жизнь, на ближайшие годы. Вот только как это все «организовать»? Судя по последним письмам, бабушка моя сама нуждалась в помощи, хотя деньги, которые я ей регулярно высылал, должны были быть весомым подспорьем и как-то могли бы ей жизнь облегчить. Тем более что переезжать ко мне на Урал она категорически отказывалась. Деньги и ценности, которыми я завладел, конечно, были весьма значимы в жизни, Но деньги никого не воскрешают, да и к тому же в этой стране с их расходованием без наличия официального источника следовало быть ос¬торожным. Остановился я в гостинице. Деньги положил на книжку. Ценности и ору¬жие доверил камере хранения. Полковник, которому я позвонил, тут же пригласил меня в гости. Причем так мне обрадовался, что отказаться было невозможно. Про Ирину я знал„ что она вышла замуж за какого–то капитана из министерства. Она тоже настойчиво приглашала. Да и с чего бы мне отказываться? Не так уж много было людей, с которыми я вообще мог бы пообщаться, а тем более с удовольствием! Для стороннего мира я придумал версию смерти жены во время родов и не соби¬рался от нее отступаться даже для самых близких. Даже бабушке я не хотел говорить правду. Не очень–то меня эта правда украшала, хотя и вины особой я за собой не чувствовал. Горько было на душе. Дверь мне открыла Ирина. Чуть располневшая, но, в общем, мало изменив¬шаяся. Мы по–братски обнялись. О моих делах она уже знала, вкратце полковнику я доложился по телефону. 

– Папы еще нет, что кстати. Пойдем, посоветуюсь с тобой. Мама так и вов¬се на курорте – не помешает. Ты сильно переживал? 

– Да. Но я вменяем, и рад тебя видеть.  

На мой вопрос, как идет семейная жизнь, ответила, что никакой семейной жизни, не получилось. Професси¬ональный соблазнитель в чине капитана решил устроить свои карьер¬ные дела. Был своевременно разоблачен и тихо исчез. Развод еще не оформлен, но это дело ближайшего будущего. Главное – она встретила другого человека, который ей безумно нравится, но есть проблемы. Он хочет на ней жениться, она хочет за него выйти замуж. Тут она замолчала, предоставляя решать задачу моему воображению. Оно тут же выдало: он калека и родители против. Смешно, но я почти угадал. Скромный заместитель начальника отдела одного из серьезных НИИ был евреем. 

– Так в чем же все-таки конкретно состоит проблема? 

– В государстве Израиль. Он еще не говорит, что хочет уехать, но я в этом почти не сомневаюсь. А ты представляешь, что будет с папой при его работе?  

Я представлял. Сложность ситуации с самим выездом то¬же оценил. 

– Если можно, познакомься с ним. Мы приглашаем тебя на завтра в ресто¬ран. Тебе будет с ним интересно. Потом расскажешь о своих впечатлени¬ях. 

Тут пришел полковник, и мы мило провели вечер с коньяком и с извечными разговорами о непорядках в нашей Великой стране. 

Ирину и Бориса я встречал у входа в ресторан. Рослый, чуть полнова¬тый, слегка лысеющий. Неброско, но очень элегантно смотрелась Ирина. Столик в этом милом ресторанчике был заказан, так что обычных проблем с размещением не возникло. Мне понравились их отношения друг к другу. Они, по-видимому, переживали тот период, когда, установилась близость не только физическая, но и духовная. И вопрос быть дальше вмес¬те или нет, уже не стоит, но возникают какие-то досадные технические проблемы, значимость которых в их дальнейшей судьбе тоже немаловаж¬на. Я видел, чувствовал, что этому симпатичному еврею была не совсем понятна роль некоего десантника. Так меня называли в этой семье. Ведь что ни говори, а ассоциаций с интеллектом тут не возникало, зато внешне ожидалось если не косая сажень в плечах и мощный подбо¬родок, то нечто в этом направлении. И это нечто он визуально и впрямь получил. Но понять, зачем оно ему он пока не мог. Тем более царапала возможность наших с Ириной прошлых интимных отношений, что было уже и вовсе неприятно. Но она сказала: «Я познакомлю тебя с другом дома», и перечить он не посмел. Ирина пошла «чистить перышки», т.е. приво¬дить себя в порядок, а нас оставила вдвоем. Я принял соболезнования в связи с постигшим меня горем, но развивать эту тему не позволил. Он понял. Тогда я поздравил его с удачей в отношении Ирины. Нес¬колько даже возвышенно, я изрек, что такие женщины производятся толь¬ко в России и по преимуществу в Москве или Лениграде. Он просветлел. 

– Вы тоже так думаете? Знаете, мои старики – еврейские родители, сначала стали на дыбы, но, познакомившись с Ириной поближе, изрядно смягчились, хотя всё еще возражают. Это не имеет решающего значения, но всё же... Надеюсь, что постепенно они не просто привыкнут, но и оценят её по дос¬тоинству. Неприятности ожидают нас совсем с другой стороны.- Он замолчал, но понять его можно было. В то время люди, желавшие вые¬хать на жительство за границу, а можно было только евреям в Израиль, подвергались всяческой травле. Я заметил, что в курсе дела и неприят¬ности их ожидают и впрямь нешуточные. 

– Ну, и что вы думаете по этому поводу? 

В это время подошла Ирина и молча присела рядом. Немного погодя я сказал:  

– По моим понятиям Родина – это там, где человеку хорошо. Истина дос¬таточно древняя. Другое дело, что входит в это понятие. Что вызывает у меня сочувствие и понимание, а что нет. По мне если человек едет за лишней дюжиной рубашек, то уважения это не вызывает. Но если человек не может здесь реализоваться как личность, если его давит пусть даже только морально сама система, то это я могу понять. А уж если человеку от¬равляют жизнь по причинам национальности или веры, то моральное право уехать у него неоспоримо. Это, конечно, мое личное мнение с которым, кажется, нынешние власти не согласны. 

– Ну, и как Вы воспринимаете такое расхождение во взглядах? 

– Пока оно не переходит как у Вас в практическую плоскость, мне на их мнение глубоко наплевать. Конечно, я несколько упростил ситуацию. Есть и другие варианты. 

– Ну, и что же нам делать? – спросила Ирина. 

Разделить вопрос на две части. Первое – сначала пожениться, второе – потом все остальное. Они засмеялись. 

– Выпьем за советских десантников! – сказал Борис. – В каких Вы чинах?  

– Старший лейтенант. Демобилизован по контузии на этой проклятой войне. 

– Вы считаете эту войну несправедливой? 

– На риторические вопросы не отвечаю, но в порядке исключениях заме¬чу, что война эта конечно же преступная. 

Борис усердно жевал. Я разлил остатки вина. Отодвинув тарелку и заку¬рив, Борис задумчиво произнес: 

– Насчет реализации. Я думаю, что у меня процентов на 20–25. Больше мне просто не дают обстоятельства. Да оно как бы и не нужно никому. И выделяться неловко. И не оплачивается повышенное рвение в нашем деле. Меня такое отношение к работе тоже не украшает, хотя и не позорит. Принцип оплаты по труду, социалистический, в конце концов, давно уже не реализуется. А ведь у классиков сказано: “не на энтузиазме, а на основе материальной заинтересованности”. Но против лишних рубашек то есть своего дома, машины и прочей домашней техники я тоже ничуть не возра¬жаю. У Вас на Урале как там со снабжением? Скверно, как везде?  

Я мах¬нул рукой. 

– Ну и не надоело? Ведь это унизительно! Народ–то привык, но ведь про¬тивно! И колхозы нищие противно. 

– А как быть с кибуцами? – Ирина поочередно поглядела на своих мужчин. 

– Ты имеешь в виду их рентабельность в Израильском исполнении? Уверяю тебя, это пройдет. Пока ими движет национальный порыв, но это пройдет. Вы со мной согласны, Борис? 

– Думаю, что Вы правы, к сожалению… 

Вас так интересуют проблемы Израиля? 

– Помимо общечеловеческой любознательности мне интерес к проблемам Израиля завещала моя бабушка Софья Яковлевна.  

Мое заявления произ¬вело несколько ошеломляющий эффект. Ирина смотрела на меня с откро¬венным любопытством, а Борис громко смеялся, успокоившись, он произнес: «Ну, признаюсь, Вы меня ошеломили. Вот кто должен ехать в первую очередь».  

– Да, юридически я имею право туда поехать. Моя бабушка была замужем за русским. Мать тоже. Можете теперь судить, какой я еврей, – но, тем не менее, по закону право имею. Предпочитаю, однако, оставаться здесь. Для меня новая история Израиля носит несколько искусственный характер с нелюби¬мым мной националистическим привкусом. Это исторически скверная ситуа¬ция. 

– Вы отрицаете право евреев на свой национальный очаг? 

– Нет, но этот же очаг принадлежит и арабам. 

– Но есть же понятие очередности! 

– Тогда, почему бы русским не потребовать себе Берлин? Некогда на этой территории располагались славянские поселения. По-видимому, кроме всего прочего дело еще и в силе. Не вышвырни евреи арабов с их исконных территорий, каковы были бы итоги первых же демократических выборов? Кто заседал бы в Кнессете? Довольно тупиковая ситуация! Вы не находите? И учтите, я не арабофил. Когда я вижу эту нависающую над Израилем громаду полных ненависти двоюродных братьев, то мне делается жутковато. И вся надежда тут только на Аме¬рику. Выпьем за то, что всё как-нибудь да утрясется, хотя может и не утрястись. В сущности, происходит столкновение цивилизаций! 

– Вы представляете еще один аргумент, чтобы туда не ехать? 

– Я представил объективную, на мой взгляд, картину. Я бы на Вашем месте все же поехал. Это во мне, кроме прокоммунистически настроенной бабушки, ничего еврейского нет. Я, да и вы, в сущности, русские люди. И не тычь Вам вашим еврейством в морду, давно забыли бы, что Вы еврей. 

– Но ведь тычут! И потом – свобода! Я ведь отрезан от целых пластов культуры! Да и науки тоже. А вы этого не чувствуете? 

– Для того, чтобы это чувствовать, нужно быть образованным несколько ши¬ре и глубже, чем мы с Вами. Мы ведь порой даже не знаем, чего не знаем. Но Вы видите за рубежом сплошные достоинства? Я так нет. 

– Я тоже, но не сравнить же! – помолчали. 

– Да, неприятностей Вас ждет вагон. 

– Главное – жаль папу. Они его сотрут. 

– Вы сразу хотите подавать на выезд? 

– Да нет! Но в перспективе и не очень отдаленной я это имею в виду. 

– Ну и подождите. Мало ли что еще может произойти! Хуже с выездом вряд ли станет. 

Мы с Борисом отбыли в туалет, а по возвращении застали следующую карти¬ну: Стол был заставлен цветами, в ведерке плавало шампанское, а на столе стоял в какой–то диковинной бутылке коньяк. Рядом с Ириной сидел пожилой грузин и что–то ей говорил, тыча пальцем в фотографию. Присмотревшись, я все понял, и желание подраться, которое у меня, бывает, возникает в подпитии для защиты своих суверенных прав на неприкос¬новенность моего внутреннего мира испарилось моментально. Когда мы по¬дошли поближе, грузин вскочил и самым почтительным образом представил¬ся. Действительно, отец Резо. Слов было произнесено много, и чувствовал я себя неважно, хотя надо понять и родительские чувства. Обменялись адресами, и я дал слово приехать летом в гости. Чувствовалось, что Ири¬не все это было очень приятно, и чтобы завершить перед Борисом построение моего идеального образа, она спросила. 

– Ты же поступил в аспирантуру? 

– Поступил. Надо будет перевестись по новому месту жительства, если такое возможно. Для закрепления спросила: 

– Английский не забросил? 

– Читаю на ночь английские детективы.  

Желая довести мой образ до интеллектуальных вершин, спросила. 

– Как тебе нравится Шнитке? 

Это было, пожалуй, слишком. Но все же я до¬вольно внятно объяснил, что мне в нем нравится. В уме просчитал, что слышал всего–то четыре его вещи. В довершении Борис Давидович попросил разрешения навестить меня в родном городе, где ему предстоит быть в ближайший месяц. 

_____  

Домой я прибыл почти ночью. 0ткрыл дверь собственным ключом, и тихонько занес вещи. Бабушка спала. Боже, как она постарела! Я уселся в кресло и глядел на нее, припоминая прошлое и оценивая свое – настоящее. Раньше у меня была по сути одна только бабушка: умная, реши¬тельная, бесконечно дорогая. Теперь еще и сын. Но сына я воспринимал как–то не очень конкретно. Просто при этом слове теплело на душе. Но бабушкин вид порождал во мне щемящее чувство, которое мне не хотелось конкретизировать. Открыв глаза и увидев меня, она как–то не очень удивилась.  

– Надолго?  

– Насовсем. 

– Как мальчик? 

– Пока у тещи. Говорят, все нормально. 

– Мальчика надо забрать. Я, к сожалению, уже ни к черту не гожусь. Тебе нужно жениться. 

– Для меня это теперь не так просто, но у меня есть деньги. Наймем няню или даже две. 

– Ты что, ограбил банк? 

– Успокойся. За мной никто не гонится. 

– А как еще в этой стране можно разбогатеть? Ты же не заведующий базой? 

Голос ее обретал твердость, и передо мной снова была моя бабушка, которая все знала и отвечала на все мои вопросы. 

– Квартира маловата. Менять надо, заметила бабушка. – Все деньги, что ты присылал, я клала на книжку, но всё равно еще мало... 

– Но я ведь не для того их присылал! Я хотел, чтобы ты пожила по–человечески, не отказывала себе ни в чем, наняла человека полы мыть. Я же писал тебе!  

– Ты писал, как ты хочешь, а я делала, как я понимаю нужно. Откуда мне было знать, что ты ограбишь банк!  

– Невесту ты тоже приготовила или это позволительно решать мне самому? 

Юмор она, конечно, отлично уловила, но ответила очень серьезно: 

– Невесту – это ты сам.  

С этим банком она меня уже «достала», но не мог же я вдаваться в под¬робности! Утром пошел к врачу выяснять подробности насчет бабушкиных болячек. 

В кабинете сидели две милые – женщины. Внимание к женщинам у меня теперь было обостренное, и несколько прагматическое. Представившись, полу¬чил от доктора – милой дамы лет 35, информацию столь же исчерпывающую, сколь и печальную. Сказал, что все мыслимое будет сделано. Выяснили, что я не женат. Обещал нанять сиделку, а если понадобится то и две. Когда я вышел, меня догнала молодая, лет до 25-ти. Представилась медсестрой и предложила свои услуги. Благо, живет рядом. Я поблагодарил и заверил, что все услуги будут безусловно оплачены. Договорились, что сегодня же вечером она зайдет. 

Неделю я потратил на медицину. С бабушкой было не легко из–за ее строптивого характера, но с этим я справился. Привозил профессоров, бегал за лекарствами. К сожалению, все было в дефиците. Спасибо Екатерине Дмитриевне, нашему участковому врачу и милейшей, как я уже говорил, женщине. После ее ре¬комендаций у меня хоть деньги стали брать! Но все упиралось в неодолимость возрастных изменений. С этим никто ничего поделать не мог.  

Надо было решать вопрос и с работой. Так как деньги меня не очень интересовали, то устроился в своем же институте старшим лаборантом на одну из технических кафедр с перспективой перехода в дальнейшем на преподавательскую работу. С сестрой Шурочкой мы очень быстро сблизились. Пару раз, когда бабушке было неважно, она оставалась у нас ночевать. С той поры она ночевала у нас не реже трех раз в неделю. Обычная история. С мужем-офицером разошлась. Дочка в деревне у бабушки, а она в городе. Зарплата мизерная, а еще и за квартиру платить! В об¬щем, обычная история. Кажется О. Генри обещал сделать что–то нехоро¬шее с негодяями, которые платят девушкам–продавщицам по 6 долларов в неделю. Примерно то же следовало сделать и с нашими, утвердившими зарплату сестре в поликлинике в 70 рублей. Только не в неделю, а в месяц. Но это- литература, а в жизни надо было как–то выкручиваться. У меня она отъедалась. Да и деньжат я ей немного подбрасывал. Так шли месяцы. Работы у меня было много. После Нового года предстояло читать новый курс, а это требовало подготовки. 

Под Новый год позвонила Ирина. Велела поздравить с законным браком, что я с удовольствием и сделал. Потом сообщила, что Борис выехал к нам в служебную командировку на один из заводов. Наверное, позвонит. Папа болеет, но всё в пределах допустимого, и от него горячий привет.  

Через пару дней действительно позвонил Борис. Я, естественно, пригла¬сил его в гости. Пришлось за ним съездить, поскольку города он не знал. Внешне он не изменился. Был благодушен и, как я понял, не мог на¬радоваться на свою жену. Даже с родителями все уладилось. Порадовался за них и я. Познакомил его с бабушкой, которая теперь почти все время лежала и слушала пластинки. Новости ей доставляли подруги из библиотеки. Они же носили книги и журналы, но бабушкины возможности читать стремительно падали. Иногда я ей читал что ни будь выдающееся. Она явно угасала и острила, что ведет таблеточный образ жизни. Для меня пассивное созерцание такого ее состояния было тяжким испытанием. Приближалось время одиночества.  

Матери я писал крайне редко и кратко. Писал только потому, что бабушка уже не могла. Я ведь не виделся с ней множество лет и воспринимал ее наличие чисто формально. 

Иногда я ко¬рил себя за то, что переживаю всё это сугубо эгоистически. Когда она уйдет, мне будет плохо. Но каково ей? Ведь она же в полном сознании! По–видимому, в этом главный трагизм смерти. Вот если бы все органы, а главное, мозг вырабатывали свой, технически выражаясь, ресурс одновременно, то возможно умирание было бы сродни засыпанию. Об этом еще Мечников говорил. Но редко так бывает, впрочем, ученые обещают разобраться с бессмертием в ближайшие полсотни лет! То–то проблем бу¬дет! Но я отвлекся. Боря сказал бабушке:  

– Здравствуйте! 

На что она заметила, что пора переходить на шолом. Боря засмеялся. 

– Вы ведь собираетесь уезжать? 

– Да, но Вы же догадываетесь, как это у нас не просто. Кроме техничес¬ких проблем есть еще и нравственные. Ведь мы, по сути, русские, воспи¬танные в русской культуре и бросить все это непросто. А что такое Израильс¬кая культура для меня не совсем понятно. По–моему, ей еще только предстоит состояться. Вообще–то там множество для меня проблем. 

– Так не езжайте!  

– Но здесь проблем еще больше. Надоела дурацкая организация труда, лицемерие, антисемитизм. Наконец, нищета, невозможность реа¬лизоваться профессионально. Мы рискнем. Вот Ирининого отца должны скоро вроде бы произвести в генералы – этого собственно мы и ждем. 

– Вы верующий? – спросила бабушка?  

–Нет, что Вы!  

– Он, наверное, голодный. Пойди–покорми гостя.  

Я оставил их вдвоем и отправился на кухню. Выпив и закусив, мы распо¬ложились в креслах и закурили роскошные, кубинские сигары. Я не такой уж заядлый курильщик. Могу и вовсе не курить, но Борины сигары были восхитительны. Заглянул к бабушке, она задремала.  

– Повезло тебе с бабушкой! 

– Это мне компенсация за отсутствие всех остальных.  

– Что же ты не видишься с матерью?  

– Довольно редко, у нее еще двое детей и я ей, по всей видимости, не очень нужен. 

– Странно. 

Помолчали.  

– Жутковато мне ехать в этот Израиль. Там ведь еще и религиозные проблемы. Попытаюсь свернуть по дороге в Штаты. Как ты на это смотришь? Хоть я и не верю в жизнеспособность этой системы, но в ближайшее время ожидать серьезных перемен, по-видимому, не приходится. Ее хватит еще надолго. В Штатах я надеюсь устроиться на хорошую работу. Там, конечно, тоже не рай, но при наличии достаточного количества извилин, хоть заработать можно. Дело в том, что я совершение не чувствую себя евреем. 

– Но вы ведь с Ириной духовно развитые люди! Вы ведь не примете бытовой комфорт за смысл жизни!  

– Нет, но он весомая составляющая в общем комплексе того, что мы принимаем за этот самый смысл. Прибавь сюда эле-менты свободы, то есть возможность читать и говорить все, что я хочу; если не полное отсутствие, то все же неизмеримо более низкий уро¬вень антисемитизма. Более развитую медицину, возможность поехать в любую точку Земли! Я понимаю, со смысла жизни я сбился на ее преимущества. Для меня, как и для большинства людей, – главным смыслом существования является устройство собственной судьбы. А надрываться за воз-можность приобрести более модную машину или мебель я действительно не стану. Но крайней мере, я так думаю сегодня. Что до культуры, то при всей тонкости культурного слоя вообще, а особенно в Америке, я думаю, что найду там и образованных людей, и лучшую в мире оперу, и лучшие в мире музеи, и заработаю на поездку, в Европу. Или ты всерьез думаешь, что мы – сосредоточие всех высот культуры? Конечно, мне многого будет не хватать там, но все же, полагаю, баланс будет положительный. А тебя не тошнит от этого паразитирования на светлых и явно недостижимых идеалах? Или ты не видишь, что делается в стране с экономикой, культурой, политикой? 

– Может быть не все так ясно, как ты – мы не москвичи, но ведь и их демократия–это тоже большая дуристика!  

0н долго молчал, то ли собираясь с мыслями, то ли пытаясь представить себе мой уровень понимания проблемы. Наконец ой сказал: 

– Несомненно элемент дуристики есть, но, как я понимаю, это имеет и положительную сторону. Демократия, понимаемая непосредственно, при нынешнем уровне народонаселения, попросту невозможна. Весь народ на площади не соберешь. Но даже если бы это можно было сделать каким нибудь эле-ктронным способом, то ничего хорошего из этого бы не вышло. Сейчас время представительной демократии. Непосредственное управление государством должно быть предоставлено специалистам–профессионалам. 

– Но обладающие реальной властью собственники уж найдут способ влиять на них в свою пользу, да и хозяева СМИ оправдают всё, что прикажут. 

– Это не совсем так. Народ отлично разбирается в одном главном вопросе: 

жить становится лучше или наоборот. Буржуазии на данном этапе при на¬личии уже достигнутого уровня производительности труда невыгодны со¬циальные катаклизмы. Значительно рациональней откупиться от них, к примеру, весомыми пособиями по безработице и другими социальными программами. Короче, дуристика дуристикой, но уровень жизни у них растет. И пока это будет продолжаться, социальных конфликтов не будет. Я имею в виду конфликты масштабные. Ну, а на большее видение событий, на предсказа¬ние далекого будущего не отваживаются даже серьезные футурологии. На сегодня у меня нет сомнений: там лучше, чем здесь. По крайней мере, для таких как я. 

По–видимому, он прав, хотя четкого представления о жизни в Америке у меня не было. Об этом власти позаботились. Да и сам я со своими материальными ресурсами был в этой стране не типичен. А насчет смысла жизни, то тут я с ним совершенно согласен. Для рядового чело¬века все сводится к устройству своей судьбы, заботе о своей семье. Блажен талантливый, который может посвятить свою жизнь какому-то неординарному делу, значимому в больших масштабах! 

Вот так мы с Борисом скоротали вечерок. Больше я с ним никогда не встречался. 

Без заметных отличий месяцы шли за месяцами. Бабушка кое-как держалась на уколах. Почти не вставала. Я много работал, получая от чтения лекций большое удовлетворение. Начальство проверяло пару раз, но при разборке существенных замечаний не делало и даже похваливало. Одна проблема терзала меня: я не мог забрать своего сына. Я даже пошел как–то в дом Ребенка. Хотел поместить туда своего с тем, чтобы брать его домой на выходные и параллельно искать няню. Ознакомившись с реалиями, повторял все время примерно одну и ту же фразу: это каким же надо быть идиотом, чтобы такое пришло в голову! 

Бабушка настаивала на том, чтобы я съездил к матери и познакомился с братом и сестрой. Для меня это были совершенно чужие люди, о кото¬рых даже мать в своих редких посланиях почти не упоминала. Да и как оставить одну бабушку? Однажды застал ее на кухне за приготовлением моих любимых котлет. Орудуя сразу на двух сковородках, бабуся по-бедно поглядывала на меня. Я почтительно разводил руками, выражая сдержанное изумление. Правда, минут через десять после моего прихо¬да пришлось на вахту заступить мне, но все- таки! Ночью я несколько раз подходил к ней, однако все обошлось. Под большим нажимом я согласил¬ся съездить к матери, приняв ряд специальных мер. Во-первых, я поселил у нас на время своего отсутствия Шурочку. Разумеется, снабдив ее соответству¬ющими средствами. На дневное время я нанял сиделку. Даже двух. Дежу¬рили они поочередно. Потом я еще раз навестил своего участкового врача – милейшую Екатерину Дмитриевну. Мы так душевно с ней поговорили, что я даже подумал о каких–то более тесных с ней отношениях в будущем. Вот после всего этого я отбыл в один наш северный порт, где обрета¬лась моя родная маман и брат с сестрой.  

НА СЕВЕРЕ ДИКОМ 

. 

«МАЛЕНЬКИЙ НОЧНОЙ ЗВОНОК» 

(10 ВАРИАНТОВ САМОУБИЙСТВА В.МАЯКОВСКОГО) 

ПЕРСОНАЖИ: 

И. В. СТАЛИН 

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ 

ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ СТАЛИНА. 

(Вариант 1-й) 

ПОЭТ РЕВОЛЮЦИИ  

Звонок. 

ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ СТАЛИНА. Товарищ Маяковский? С вами будет говорить товарищ Сталин. Не кладите трубку. 

СТАЛИН. Маяковский… 

МАЯКОВСКИЙ. Здравствуйте, товарищ Сталин… 

С. Прочел твое письмо… Это что еще за капризы?.. Ты Первый Поэт Революции. Ты не имеешь права на подобные слабости… 

М. О какой революции вы говорите, товарищ Сталин?.. Той революции, которую я принял душой и сердцем и за которой пошел не оглядываясь – давно уже нет в помине. Наверное, я не очень разбираюсь в политике, я влез не в свое дело, я не знаю – может, так и надо, может для революции и нужны все эти смерти, вся эта крестьянская кровь, разрушения храмов, но я не могу ни понять, ни принять уничтожение лучших людей России – Гумилев, Блок, Хлебников, Есенин… 

С. Что ты всех собак на Советскую власть вешаешь? Кроме Гумилева, все эти другие сами «отошли», с миром… Есенину – ты сам написал очень хорошо – пить меньше надо было, как у тебя … «…летите в звезды врезываясь… тра-та-та … а теперь, мол, все – трезвость!» Я ему и так слишком много прощал, его-то и надо было расстрелять… 

М. … Да написал. А теперь мне детям Есенина стыдно в глаза смотреть. 

С. А ты не смотри. Стыдливый какой!.. Я еще до этих детей глазастых доберусь. И до Мейерхольда, еще одного певца революции, который этих детей подобрал, тоже доберусь… 

М. Да мне не только детям, мне всем людям стыдно в глаза смотреть! 

С. А нечего по всяким музеям Политехническим, да по концертным залам со всякой шпаной, с недорезанными Бурлюками шляться! Сиди себе дома, закройся и пиши для потомков. А я об остальном позабочусь, эту публику, которой тебе в глаза смотреть неловко, я ее прочищу-то… 

М. Да я… 

С. Что – «я»?.. Ты бы луше заканчивал, то что уже начал. Поэт, тоже мне... 

М. О чем вы?.. 

С. О чем?.. Ты написал первую часть поэмы: «В.И.Ленин», А продолжение где? Народ ждет… 

М. Какое продолжение?... 

С. Как какое? «И.В.Сталин». Забудь свой бред, и – за работу. Это тебе не товарищ Сталин заказывает. Это тебе Советская Власть заказывает. А с ней не торгуются. 

Короткие гудки. 

ВЫСТРЕЛ. 

(Вариант 2-й) 

ВЫСОКАЯ БОЛЕЗНЬ 

Звонок. 

ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ СТАЛИНА. Товарищ Маяковский? С вами будет говорить товарищ Сталин. Не кладите трубку. 

Тишина. Затем в трубке слышно дыхание в о ж д я. 

С. …Что, совсем плохо?... 

М. Плохо. Врачи говорят… 

С. Знаю. (Пауза) Чем могу помочь?... 

М. Ничем. 

С. Ты смотри… осторожнее… Бриков пока отавь в покое, а то все органы выведешь мне из строя (смеется). 

М. Тов. Сталин!... 

С. Ладно, ладно. Не переживай. Народ тебя еще больше полюбит. Народу нравится, когда его любимец в муках помирает. Все хорошие поэты умерли от этого. И наши, и не наши. Этот француз, как его, который про лошадь дохлую написал. Его еще этот, белогвардеец рыжый, Бальмонт переводил: «…Полюбил бы я жить возле юной гигантши бессменно, как у ног королевы ласкательно-вкрадчивый кот…» И про грудь еще: «..Я б в тени ея пышных грудей задремал бы мечтая…» Вот стервец, дает, а?! Расстрелять бы их всех, да вишь от сифилиса померли… Да что поэты! – Ильич! Между нами, конечно, партийный секрет. Так что этого стесняться не надо. Это наоборот, как орден. Все талантливые – переболели. А я не подцепил – пронесло – значит, не такой талантливый как ты…» (смеется) Это – «высокая болезнь». Как там у тебя: «Мама, я прекрасно болен!...» (смеется) 

М. Иосиф Виссарионович… 

Короткие гудки. 

ВЫСТРЕЛ. 

(Bариант 3-й) 

НЕРАЗДЕЛЕННАЯ ЛЮБОВЬ 

Звонок. 

ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ СТАЛИНА. Товарищ Маяковский? С вами будет говорить товарищ Сталин. Не кладите трубку. 

С. …Маяковский, что за настроения, мне докладывают?... 

М. Лиля… 

С. Знаю. 

М. ...Не пускает… 

С. Правильно делает. 

М. Товакрищ Сталин!... 

С. Что – «товарищ Сталин!»? Что ты корчишь из себя влюбленного?... Думаешь я не знаю про твои планы, что ты вынашивал: как с яковлевой в Париже остаться? И Брики знают – я позаботился. 

М. Это неправда! 

С. Тов. Сталин врет?... 

М. Это была минутная слабость… 

С. Вот и плати теперь. Это я ей велел тебя выгнать. А что вы там в троем бордель развели?... Первый поэт революции – и на тебе: кто с кем спит – непонятно. Хватит Маяковский! (Пауза) Тяжело?... 

М. Тяжело… 

С. Грустишь?.. (Пауза) Это хорошо….Стихов новых напишешь. А то давно ничего хорошего не написал. 

М. Иосиф Виссарионович, велите ей меня пустить… к себе… 

С. Не велю. Все равно она тебя не любит. 

М. Она любила!... 

С. Выполняла задание, дурак… 

Короткие гудки. 

ВЫСТРЕЛ 

(Вариант 4-й) 

ПРОЗРЕНИЕ (Первая любовь) 

Звонок. 

ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ СТАЛИНА. Товарищ Маяковский? С вами будет говорить товарищ Сталин. Не кладите трубку. 

С. Маяковский, ты почему Бриков забыл?... 

М. Не забыл, товарищ Сталин, дел много, работа… 

С. Дэвушка страдает. Поматросил и бросил?... Нехорошо…(поет) «Улы-ыбок не дарит и писем не шлет… 

М. Да нет, товарищ Сталин…Тут все не так…Тут все глубже… 

С. Говори 

М. Это трудно понять… 

С. Ты думаешь, товарищ Сталин не поймет?... 

М. Да нет, конечно, Вы поймете… 

С. Эта семья тебе надоела?... 

М. Да…то есть нет, то есть почти, не вся семья… Я понял, вдруг,что я люблю не Лилю… 

С. Осипа, что ли?... Что ж, не ханжа, могу понять я – а что, видный мужчина, хоть и лысый, и должность хорошая… 

М. Я о сестре, товарищ Сталин… 

С. У Осипа есть сестра? Не знал… Странно. 

М. Да нет, я об Эльзе, Эльзе Каган-Триоле… 

С. А-а, об этой берлино-парижской бляди?.. 

М. Иосиф Виссарионович!.. 

С. А что, я тебя понимаю, как мужчина мужчину. Та-то покрасивее будет. Да и умишка побольше – тоже не бог весть, но книжки, говорят, пишет… Значит, вдруг, возжа под хвост?.. 

М. Это не вдруг, товарищ Сталин, это давно… Это Эльза меня с Лилей когда-то и познакомила меня… А потом она уехала… а сейчас я ее встретил в Париже… И я понял, что в Лиле искал всегда ее сестру, Эльзу… 

С. Сейчас я заплачу. Короче, хочешь уехать?.. 

М. Нет, но Эльза говорит, что о ее возврате в Россию не может быть и речи… 

С. Шлюха!.. 

М. …Что вы посоветуете, товарищ Сталин?.. 

С. Советская власть не может себе позволить разбрасываться первыми поэтами революции. Как ты написал: «Я хотел бы жить и умереть в Париже?...» Езжай. 

М. Товарищ Сталин!... 

С. Пройдет. Затянется, зарубцуется. Вернись в семью. Не обижай Бриков. 

М. Я Люблю!.. 

С. Да я-то как никто тебя понимаю. Я сам недавно встретил одного товарища по партии, в ссылке царской в юности пересекались. Столько лет прошло, а веришь, сердце остановилось, когда встретились…(Пауза). Мы с тобой на виду, мы не можем себе позволить этого безобразия – разрушать семью. 

М. Вы-то да, но я – какая у меня семья? – Брики, муж и жена…  

С. Какая никакая, а семья. Бардак тоже, конечно, но все уже привыкли, вроде как и нормально. 

М. Но ваша… ваш… товарищ по партии хоть здесь, в России, вы хоть видеть можете иногда… 

С. Какой видеть – неделю назад похоронили. Тоже сердце остановилось…(пауза) Мы должны быть безжалостными к себе, товарищ Маяковский… 

М. Товарищ Сталин!.. 

С. Да что ты – «Товарищ Сталин!... Товарищ Сталин!» Зови меня Кобой. 

М. Коба!.. 

С. Да что – «Коба!»… Дураки оба. 

Короткие гудки. 

ВЫСТРЕЛ 

(Вариант 5-й) 

ЛИРИК 

Звонок. 

ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ СТАЛИНА. Товарищ Маяковский? Не кладите трубку. С вами будет говорить товарищ Сталин.  

С. Маяковский?... 

М. Да, товарищ Иосиф Виссарионович!.. 

С. Жалуются тут на тебя: от социальных заказов отказываешься… 

М. Тов. Сталин… 

С. Что, Володя?... 

М. Не могу больше…. 

С. А я могу?... 

М. Устал… 

С. А я не устал?... 

М. Я- лирик! 

С. А я хер моржовый, что ли? Я не лирик, что ли?... Да ты вообще, читал мои стихи?... 

М. Читал, конечно… 

С. Это где ж ты их читал, интересно?... 

М. (неуверенно) … В тюрьме царской… По рукам ходили… Народ переписывал… 

С. (подобрев) А наизусть можешь?.. (Молчание). Видишь, а я твои могу: "Та-та-та, та-та-та... истекающую суку соком» Люблю твои, эти, образы… 

М. Это не я, это Есенин… 

С. Да?.. Но ты тоже хорош… «Позади та-та, та-та, впереди голодный пес…» – что ты все про собак пишешь?... 

М. Это Блок, Иосиф Виссарионович… 

С. Где блок?... Ну и что, что Блок. У тебя ведь всё воровал, верно?... Вот, вспомнил: «Как собака тянет в конурý перееханную поездом лапу!...» Помню ведь, про собаку что-то… 

М. Вам это нравится, Иосиф Виссарионович?... 

С. Да так, сопли развозишь, но – талантливо… Это мой сын, Васька, он про собак всё собирает, ну и цепляется за память всякая дрянь… Я-то больше другое у тебя люблю, как его забыл, сейчас…(Пауза.) Маяковский… 

М. Да, тов. Сталин!.. 

С. Ты думаешь Пушкин хорошим поэтом был? 

М. Великий поэт. 

С. А ты же его «сбрасывал» откуда-то. 

М. Дурак был. 

С. И остался. Ты кому завидуешь? Пушкиным-блокам-лермонтовым, буржуям этим? Это они пусть тебе завидуют: ты – первый поэт революции!.. 

М. Я – лирик!..  

С. Говно ты, а не лирик! Вот, вспомнил, еще, что мне нравится : «Лет до ста расти нам без старости!» или это: «Нигде кроме, как в Моссельпроме! » Народ тебя любит за это. 

М. Я – лирик! 

С. «Лирик-шмирик»! Цены себе не знаешь, дурак! Не многим дано так слово чувствовать, как нам с тобой, так рифмой владеть… «Водка-селедка»… Завтра чтоб в «Правде» был стих антиалкогольный на эту рифму, вот тебе заказ от Советской власти. Хватайся за шанс и держи его! Пушкиных, Блоков близко не подпустил бы к такому заказу, а тебе доверяю, ты справишься. Горький тоже справился бы, но стар уже, а у тебя еще все впереди. Если не будешь капризничать, брыкаться – лет до ста расти будешь… 

.  

Короткие гудки. 

ВЫСТРЕЛ 

(Вариант 6-й) 

ЗАВИСТЬ 

Звонок. 

ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ СТАЛИНА. Товарищ Маяковский? Не кладите трубку. С вами будет говорить товарищ Сталин.  

С. Маяковский?... 

М. Здравствуйте, товарищ Сталин… 

С. Что такое?... Почему хандра?... 

М. Народ меня не любит, товарищ Сталин… 

С. Мой сын Васька, тебя, собаку, любит, а значит, и я тебя люблю, а значит, и народ тебя любит. Народ – это я. И Васька. Еще вопросы есть? 

М. Народ любит Есенина. Песни поет. 

С. И я Есенина люблю. Так ведь это был поэт!.. 

М. А я, значит… 

С. Да, значит. Шучу. Ты тоже поэт. Но другой. Он мертвый поэт, а ты – живой. Улавливаешь разницу? ..Хочешь народной любви – режь себе вены. Народ любит мертвых поэтов. Умрешь и тебя запоют.  

М. Думаете – запоют?.. 

С. Еще как запоют. 

М. Спасибо, Иосиф Виссарионович!... 

С. …Пусть попробуют только не запоют, я им… Запоют, как миленькие. Хотя, если честно, таких стихов, как про маму в старом шушуне, на дороге, у тебя нет (цокает языком)… Шучу. У требя есть и посильнее. У тебя есть все для народной любви. Почти все. Чуть-чуть осталось. Чтобы еще такого тебе выкинуть, чтобы народ тебя запел?... Удавиться тебе надо, вот. Шучу. Живи пока. Когда придет время удавиться – я дам знать. Что-то я с тобой расшутился сегодня… 

Короткие гудки. 

ВЫСТРЕЛ 

(Вариант 7-й) 

ПАРИ 

Звонок. 

ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ СТАЛИНА. Товарищ Маяковский? Не кладите трубку. С вами будет говорить товарищ Сталин.  

С. Маяковский?... 

М. Слушаю вас, товаищ Сталин. 

С. А слабо тебе застрелиться? 

М. То есть как, това.. 

С. А вот так, из пистолета… 

М. …А…а у меня нет пистолета…  

С. Есть, не ври, Я знаю. 

М. Извините. Забыл. Есть.  

С. Слабо?... 

М. Это … вы серьезно?... 

С. Шутка. (Смеется.) Испугался? 

М. (После паузы.) Товарищ Сталин… 

С. Что, товарищ Маяковский? 

М. А слабо вам поверить, что первый поэт Революции может спокойно застрелиться, не моргнув глазом. Оставив при этом письмо, что он уходит из этого мира окончательно разуверевшись в идеалах революции и разочаровавшись в ее руководителях с их сомнительным чувством юмора?.. 

С. (После паузы.) Ты, Маяковский шути, да меру не забывай. С кем шутишь, стихоплет?! 

М. Тов. Сталин… 

С. Молчи! Ты будешь шутить, когда я тебе разрешу! И жить будешь, пока я тебе разрешу! Ты думаешь, я тебе поверил, хоть на минуту, что ты способен – сам – застрелиться?.. 

М. А спорим – застрелюсь без твоего разрешения?.. 

С. А спорим – нет?.. 

М. А спорим – да?! 

С. Да ты – трус! Да вы все поэ-э-ты только в стихах герои, а как до дела, это я – Коба под пули ходил, пока ты в автобатах прятался!.. 

М. Слышишь, Коба, это я , поэт революции, взвожу курок!... 

С. Взводи, взводи, слабак!... 

М. Плевал я на твое разрешение! Поэту никто не может ничего ни разрешить, ни приказать!  

С. О-хо-хо! Фу-ты, ну-ты! Видали мы таких поэтов, ползают в соплях толпами на Лубянке, хватают за подол, жить просятся!... Ты поэт и ты первый, пока я, Коба, этого хочу!... 

М. Ты – козел и рука у тебя отсохшая!.. 

С. Что?!. 

Выстрел. 

Пауза. 

Короткие гудки. 

(Bариант 8-й) 

ТВОРЧЕСКИЙ КРИЗИС 

Звонок. 

ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ СТАЛИНА. Товарищ Маяковский? Не кладите трубку. С вами будет говорить товарищ Сталин.  

С. Маяковский?... 

М. Да, товарищ Сталин 

С. Что с тобой, слухи тут разные…  

(Пауза) …  

Ну?… 

М. Не пишется, тов. Сталин… 

С. Запишется. 

М. А если не запишется?... 

С. Как это «если не запишется»? Партия прикажет и запишется. 

М. Иосиф Виссарионович… 

С. Да, Володя. 

М. Между нами. Плевал я на партию и ее приказы. Я не способен больше написать ни строчки. Понимаете?... 

С. Понимаю, Вова… (Пауза) Я могу чем-нибудь помочь поэту? 

М. Нет, спасибо, Иосиф Виссарионович. 

С. Да что там, сам писал… Может, тебе женщину? Лиля уже не вдохновляет?... Скажи – кого… 

М. Да нет, спасибо… 

С. Может тебе запить? Многим помогает. Закройся, я поставлю охрану… 

М. Да нет, пробовал, не помогает…  

С. Так серьезно, Вова? 

М. Так… 

С. Может тебе потрясение глубокое нужно? Человеческое? В себя заглянуть поглубже… Пойди в ЧК, постреляй в подвалах, я позвоню им, тебя пустят… 

М. Исключено. 

С. Ну, фу-ты, ну-ты, не угодишь на тебя. Ну не пишется и что ж, ты достаточно понаписал, отдохни, съезди, отвлекись, за рубеж, нет, за рубеж – это я хватанул, тебя там в таком настроении быстро враги революции подхватят, отдыхай здесь. В Гагры поезжай. Издавай то, что уже написал, выступай перед пионерами, в кино снимайся… Во! Ты же это любишь, ты же у нас артист, Володя, каких нет. Высокий, красивый! Хочешь меня в кино сыграть? Отращивай усы, остальное беру на себя… 

Выстрел. 

Короткие гудки.  

(Bариант 9-й) 

БЕЛОГВАРДЕЕЦ 

Звонок. 

ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ СТАЛИНА. Товарищ Маяковский? Не кладите трубку. С вами будет говорить товарищ Сталин.  

С. …Ты это что?...  

(Мочание.)  

Как же это так?... 

М. Да вот так. 

С. Значит все это время… 

М. Да все это время, товарищ Сталин. 

С. Какой я тебе товарищ теперь! 

М. Да, извините, вы мне не товарищ. 

С. Ах, Маяковский, Маяковский, а ведь мы в тебя так верили… Ильич еще, помню, про тебя сказал доброе слово, а я, дурак, уши развесил. Змею, значит, пригрели, проморгали. Каких людей ни за что расстреляли, а тебя проморгали. Первым Поэтом Революции сделали… 

М. Да, уж Гумилева ни за что, действительно – он-то ни в каком заговоре не учавствовал…  

С. Ну, этого – туда ему и дорога, годом позже, годом раньше, офицер, все одно, но ты-то, ты же в тюрьме царской сидел, листовки разбрасывал… 

М. И сидел, и разбрасывал – на «легенду» работал. 

С. Ну, молодец, собака, ловко ты всех нас… А понаписал-то сколько, тоже – легенда?... 

М. Вошел в роль, душу вкладывал, нравилось мне это – писать…  

С. И поэму про Ильича? Я плакал, когда услышал… 

М. Я его уважал. Достойный был противник, впрочем, он всегда что-то чувствовал, недоверял мне до конца, держал на расстоянии. Вот и пришлось его… 

С. Не зарывайся. Это мне его пришлось...  

М. Думайте как хотите. 

С. Ну ладно, что теперь считаться. А что же, Брики-то, зарплату зря получали? Как они-то тебя не раскусили?  

М. Они думали, что для ЧК меня используют, а на самом деле, это я, благодаря им, многое вовремя узнавал... 

С. Значит, ты – офицер, белогвардеец, мать твою… 

М. Значит, я офицер, белогвардеец, мать твою… 

С. Ай, молодец, сукин сын! Ты ведь понимаешь, что об этом никто не узнает, о твоем белогвардействе. Это ведь невозможно какой удар по партии, по всему нашему делу. Ты умрешь Поэтом Революции. 

М. С чего это?... 

С. Ты помнишь первую твою тетрадку со стихами, которую ты потерял, как ты везде пишешь? 

М. И что?...  

С. Стихи-то плохие. 

М. Не то слово. А вы откуда знаете? 

С. Да вот она передо мной. Никуда не годные стихи. Даже не ожидал от первого поэта 

М. Это нечестно. Я молодой был. Вы не имеете права. Верните ее. Или нет, уничтожте немедленно!  

С. Ну-ну! Ты еще о правах моих расскажи, и о честности. Не отдам и не уничтожу, Вова. Если ты умрешь белым офицером, то я уничтожу все твои стихи, которые когда-либо были изданы, и останется только Маяковский, автор этой тетрадки, бездарный поэт. У тебя есть возможность остаться в памяти народной гениальным поэтом, певцом Революции, уж я все устрою – Гомер и Пушкин тебе позавидуют. Идет?.. 

Молчание. 

...Ну вот. Бежать не пытайся. Да ты и не будешь, я тебя знаю. Я тебя не буду ни убивать, ни мучить, во-первых из уважения к Поэту Революции, а во-вторых, мы, все-таки, земляки. Пистолет у тебя есть, а о памяти народной, я сказал уже, я позабочусь. Дома-то давно не был? (Поет негромко.) 

                         «…Расцветай, под солнцем, Грузия моя…» 

…Споем, Вовико?... 

(Оба поют на грузинском) 

                         «…Чемо цици натела. 

                         Гапринди нела-нела…» * 

Выстрел. 

Короткие гудки. 

* «Мой светлячок 

Улетает медленно-медленно…» (груз.) 

(Вариант 10-й) 

«МЕЖДУ НАМИ, МУЖЧИНАМИ» 

Звонок. 

ГОЛОС СЕКРЕТАРЯ СТАЛИНА. Товарищ Маяковский? Не кладите трубку. С вами будет говорить товарищ Сталин.  

С. …Ты это что?...  

М. Что – «что»?... 

С. Да как ты мог!? 

М. Что «как я мог»? 

С. Как ты мог это… распутство устроить под носом у ЧК.. 

М. О чем вы, товарищ Сталин?.. 

С. Молчать! «О чем»… Тебе семью Бриков для чего подсунули? 

М. Для чего? 

С. Что бы ты с женой спал, а не наооборот! 

М. А я, извените, с ней, не наооборот… 

С. Но ты не только с ней спал!... И вообще она жалуется, что с ней почти не спал, только в начале и редко, а потом она служила только прикрытием… 

М. Ну не только… 

С. Молчи! Что ты в этом прыщавом, лысом Осипе нашел?... Ты чекиста совратил, сукин сын!.. 

М. Виноват, товарищ Сталин… 

С. Молчи! «Виноват»… Не то слово. Ты за это ответишь, за доверие партии обманутое, я тебя расстреляю, я тебе все причиндалы, пидарасу, оторву!.. Надо же, – такую бабу – прикрытием, а этого лысого козла – в постель. Он-то – и чекист хреновый, и литератор бездарный и как мужик – ничего в нем нет… Я тебя, честно, Владимир, не понимаю… 

М. Сердцу, Иосиф Виссарионович, не прикажешь…  

С. Молчи, подлец! «Сердцу»… Не трожь сердце, у тебя его нет. …Как народ примет эту новость, ты подумал?!... А все стихи, посвященные Брик, это все что – тоже прикрытие?... 

М. Это не «Брик», это «Брику», то есть Осипу Брику… Прием в литературе известный…Шекспир в своих сонетах тоже обращался к неизвестному другу, все думали – женщина, а на деле…  

С. Молчи! Не трожь Шекспира своими грязными лапами! Это был настоящий грузин, настоящий мужчина, я хочу сказать 

М. Он, извините, Иосиф Виссарионович, спал с настоящими мужчинами: я был в «Ленинке», поднимал документы… 

С. Мне плевать на Шекспира!... Он не был Певцом Революции!... (После паузы) …Володя, что ты со мной делаешь?... Ну, почему ты не пришел вовремя, не поделился?.. Мы бы с тобой нашли выход… Что ты хватаешь, кого попало? Что ты нашел в Осипе?.. Он тебе не пара. Я – Вождь, ты – Первый Поэт. Мы же свои, кавказцы. Мы бы разобрались между собой… (После паузы.) Нет тебе прощения, Владимир. И у меня выхода нет. Пистолет тебе сейчас привезут. 

Короткие гудки. 

Звонок в дверь.  

Париж,  

7 ноября 2000 г. 

. 

ДРУГАЯ ЖИЗНЬ 

Отбывал я в «другую жизнь» по железной дороге. Можно бы самолетом до областного центра, а потом электричкой, но я вез с собой слишком много железа: «Беррету» с глушителем, Володьки Рыжего ТТ, финку с рос¬кошной ручкой. Никаких намерений пускать это оружие в дело у меня даже намеков не было. Но я любил эти «игрушки». Да и память! Цели у меня были совершенно мирные: осваивать производство и серьезно заняться своим образованием. В беседах с Иркиными приятелями я почувство¬вал изрядную свою слабину в этих вопросах. И твердо намеревался этот разрыв сократить. Конечно, у москвичей тут огромные преимущества. Одни театры чего стоят! Но книги! С Иркиной помощью я раздобыл пару десятков, как она сказала, знаковых. Стоило это прилично, но...  

Моя бабушка тоже оказалась куда бодрей, чем я себе представлял. Поклялась, что если почувствует себя плохо, сообщит немедленно. Из трех попутчиков в поезде, двое все время где–то ошивались, а пожилой дядька, седой и усатый, пил в одиночестве. Когда к вечеру он допился, а я дочитался «до чертиков», мы разговорились. Я выслушал довольно забавную историю. Сначала я был допрошен с пристрасти¬ем вплоть до партийной принадлежности. В числе вопросов фигурировал и следующий: «Ты как думаешь, коммунизм построим?» Откровенничать на столь непростые, а главное, опасные вопросы с малознакомым человеком, мне естественно не хотелось, а посему не без сдержанного пафоса я ответил: «Построим! Куда денемся? Если по истории положено, то беспременно построим!» Он представился зав. отдела снабжения какого–то завода. Пил по его словам «от огорчения», да дома и не разгуляешься! «Жена у меня уж больно строга по этой части». Вкратце суть коллизии состояла в следующем: некие фондовые мате¬риалы перестали поступать на завод. План под угрозой срыва. «Мои прохиндеи» (как я понял, его помощники) говорят, что это масштаб начальства. Обычно по таким делам ездил зам, но он заболел, бед¬няга. «Пришлось вот самому!» Министр его не принял, а зам. сказал, что ежели зафондированно, то непременно придет. Но ведь нету! Тут включились помощники. Первый расход наличкой в спецконтору, которая определяет стратегию, т.е. кому и сколько надо дать. Далее опре¬деляют через кого или каким образом. По их раскладу в данном кон¬кретном случае нужно было повести в ресторан дочку зама, купить ей шубку (подробные характеристики прилагаются) и, наконец, указания, где такую шубу достать. Поразительно (для меня), что такая контора вообще существует, хотя доступ туда только для особо проверенных. «Я не верил до последнего, но вот все сделали и везем с собой»  

Старина выпил и предложил мне.  

- Я бы еще засомневался, но тогда зачем же мне директор наличку выделил? Так как ты думаешь, построим?.  

Откровенно говоря, такая наивность не вязалась с должнос¬тью, но потом «прохиндеи» мне все разъяснили. Деду через пару меся¬цев на пенсию, а всю работу за него уже давно делает его зам., ко¬торый все ходы – выходы отлично знает. Вот такая характеристика эпохи. Что тут скажешь? Ни убавить, ни прибавить...  

______ 

Станция, на которой я сошел, ничем от других не отличалась. Урал. Конец сентября, мелкий снежок и все в черно–белых тонах. Со своими двумя чемоданами и рюкзаком, набитым в основном книгами, отправил¬ся на единственном в городе троллейбусе в заводоуправление. Я, по¬нятное дело, почетного караула не ожидал, но было как–то одиноко. Зато в отделе кадров я был вознагражден с лихвой. Владимир Константинович не только ускорил все мои москов¬ские дела, но и сюда звонок успел организовать. Теперь лишь я понял его наставление: «Только лично к начальнику отдела кадров!» Пустынно. Принял сразу. Оглядел меня одобрительно. По внешнему виду – бывший военный. Я тоже еще в форме. Разговор состоялся в тональности родства военных душ. Кое-что расспросил про Афган. Листая мои бумаги, заметил: «К тому же еще командир взвода спецназа! И диплом с отличием! Пойдете к Раздольцеву в 43-ий. Сначала технологом, а там глянем». Подавая мне руку, добавил: "На партийный учет не забудьте стать. А по всем хозяйственным вопросам к Нине Никитичне». Нажал кнопку, и тут же появилась пожилая женщина в пуховом платке. 

- Вот это Сергей Николаевич. Прибыл к нам по направлению, молодой специалист. Устройте, как договаривались, у Никитичны.  

И обращаясь ко мне, добавил:  

- Далековато, но зато просторно будет. Платите – как договоритесь, а завод доплатит. 

Звонок из Москвы обеспечил меня и машиной. Ехали довольно долго по поселку со странным названием «Старый Чуртан». Дома деревянные, од¬но–двухэтажные, почерневшие от времени. Шофер объяснил, что есть еще и «Новый Чуртан», застроенный пятиэтажками, но это в другой стороне. Может быть, там и есть что–то городское, но здесь – деревня. Повернули в какой–то переулок и остановились у стандартного двух¬этажного дома. Через калитку подошли к крыльцу и постучали. Дверь открыли сразу, будто ждали. Мы вошли. Шофер сказал: «Алка, при¬нимай постояльца. С Никитичной договорено,» – и тут же вышел. Мы оста¬лись одни. Тут надо собраться с мыслями. Дело даже не в том, что стоявшая передо мной девушка – тоненькая, высокая, белокурая была на мой вкус чудо как хороша. В конце концов, видел я и красивее, но что–то в ней было светлое, милое, искреннее. Голос, которым она произнесла: «А мы Вас уже ждем», был мелодичен и завораживающе прекра¬сен. Помню, подумал: «Это надо же!» Мы стояли и разглядывали друг дру¬га. Она была одета в черное платье в мелкий белый горошек. Волосы до плеч, маленькие сережки. Если, говоря про Ирину, я отметил, что никакой искры между нами не проскочило, то здесь все было как раз наоборот. Первой очнулась она. 

– Пойдемте, покажу Вашу комнату. 

Она открыла соседнюю дверь и пропус¬тила меня с вещами. 

– Бабушка приболела. Отдохнете с дороги – пожалуйте к ней наверх. 

Я оглянулся. Довольно большая комната в три окна. Стол, стулья. Не то тахта, не то топчан. Письменный столик и полки с книгами, простенький платяной шкаф. Кое-как разместил вещи. Книги не все поместились. Часть уложил стопкой прямо на письменном столе. Зачем–то включил и выключил настольную лампу. Какая-то ошарашенность не покидала меня. Довольно бессмысленно я повторял про себя: «Вот это да!» Не стал снимать свой камуфляж, который после демобилиза¬ции использовал при переездах, как спортивный и вышел на кухню. Вот только ботинки сменил на кроссовки. Алла сидела в большой прихожей кухне и словно ждала меня. Прежде чем идти наверх, попытался хоть что-нибудь выяснить. Узнал, что бабушке скоро 80, что она образован¬ная, училась еще в пансионе для дворянских девиц. Дедушка давно умер, а сын сидит в тюрьме за убийство, и сидеть ему еще семь лет. Бабуш-ка строгая, сейчас болеет, а так все сама делает и даже на пианино, бывает, играет. 

– А вы где учитесь? 

– Я в 10 классе. Хочу в техникум поступать при заводе. Есть еще стар¬шая сестра, замужем. Живет с мужем в центре. А она больше с бабушкой. Дома тесновато, а здесь просторно и никто заниматься не мешает.  

Говорит неторопливо с чуть заметным местным акцентом. Большие серые глаза. Иногда с лукавинкой. Я жду, что что–то она скажет не так, сделает не так и разрушится очарование первого впечатления, но ничего подобного не происходит. Чуть наклонив голову, она ждет очередных в вопросов. Тону в этом море обаяния. Чтобы как–то вернуться к обыденности, спрашиваю: «Это что, у вас все такие красивые?» Слегка сму-тилась и тут же встала.  

– Ну, пойдемте к бабушке. 

Доминирующее впечатление от бабушки – старость. Моей бабусе примерно столько же, но как–то все по-другому. На стене фотография чернобровой красавицы в косах. Заметив мой взгляд, сказала. «Да, да. Я. Была молодость, а теперь и старости почти не осталось. Какими судьбами к нам?» Ее речь, как, впрочем, и вся обстановка, являли некую смесь интеллигентности с совершенно народной простотой. Трудно было представить ее за пианино. Не то, что мою бабушку. Книг в комнате почти не было. Сама же она полулежала в кресле. Рядом на низеньком столике толщенная черная библия, какие–то пузырьки с лекарствами. Выслушав мой краткий доклад, заметила только, что, наверное, я к ним надолго. Про себя сказала, что почти всю жизнь проработала на заво¬де.  

- Обживайтесь! А там подумаем, как Вас устроить с питанием. Приез¬жим у нас трудно. В магазинах пусто. Одни консервы да макароны. И то не всегда. В столовых – дрянь. Только вот в заводской еще ничего. Мы за всем в город ездим. Вот она и ездит. – Старуха кивнула на внучку.  

- Теперь с Вами, может, будет ездить. Оно мне спокойней будет, а то шпа¬ны развелось до невозможности. А она у меня нынче самое дорогое на свете. 

Так поселился я в этом просторном доме, взяв на себя часть мужских обязанностей. Постепенно Ирина Никитична все чаще подымалась. Утром кормила нас с Алкой. Потом мы разбегались: я на завод, она в школу. С оплатой тоже утрясли, хотя вся моя зарплата уходила на пита¬ние и квартиру. Занят я был до упора. Начальник цеха – весьма пожи¬лой и деловой, долго выспрашивал. Составил нечто вроде плана и дал неделю на ознакомление с производством. Дома тоже работал, возясь с чертежами и тех. картами. Зашел в партком и стал на учет. Категорически просил мне поручений не давать пока не войду в курс дела. Вняли. Через неделю Никанорыч устроил обход цеха и учинил мне са¬мый настоящий, экзамен. Сделал ряд весьма дельных замечаний и дал еще неделю на ознакомление. Теперь я к тому же ежедневно должен бы присутствовать на планерках. 

АЛЛА 

Аллу я видел мельком только утром и вечером. Почти не разговаривали, но само присутствие ее мне было приятно. Иногда пытался ей помочь по хозяйству, но это она пресекала. На мне была чистка снега во дворе и поездка с ней в город за продуктами, которая пока что еще не состоялась. Как-то она зашла что–то спросить. Один раз решали задачи по физике, и я убедился, что разбирается она в этих делах не очень, – но старательна беспредельно. Впрочем, мои объяснения поняла. Дней через десять явились с визитом ее родители. Я было спрятался к себе, но был зван Ириной Никитичной к чаю. Родители ее мне не пон¬равились. Отец–человек напыщенный и, по–моему, пустой. Работал бух¬галтером в каком–то цехе. Мать тоже счетный работник. Я помалкивал, отец спросил про войну, но я пожал плечами. Кровь, смерть, горы. Что тут рассказывать. Живой остался и, слава богу. "Од¬нако медаль за храбрость имеется "– заметила вдруг бабушка, проявляя непонятную мне осведомленность. 

– А вот Вы сказали «Слава Богу!» – в Бога, стало быть, веруете? – Это спросила ее мать, но по напряженному молчанию я понял, что воп¬рос этот важен для всех. 

– Бабушка моя немного верует, а я нет. 

Мне было интересна Алкина ре¬акция, но она промолчала. 

– А Библию то Вы читали?– Это спросила бабушка и не без насмешливости в голосе. 

– Читал и не раз. И не только Библию. 

– И не убедила она Вас? 

–Почему же? Это смотря в чем. В том, что никакого бога нет, так убе¬дила.  

Тут вступила Алла.  

– Ну, чего это вы навалились на человека? 

– И вправду, – поддержала ее мать. – Вот у нас Алексей Иванович тоже не верующий, а мы с мамой веруем. Так ведь не запрещается же!  

– А Вы, Алла, как к богу относитесь? – Я подумал, что ответ для меня не так уж важен. Мне просто хотелось с ней пообщаться.  

– Нет никакого бога, но если кто честно верит, так пусть. Бог ведь только хорошее заповедовал! А то у нас вроде и веруют, а ведут се¬бя совсем не по–христиански. 

Слышать это было очень приятно. Впрочем, подозреваю, что приятен мне был бы любой её ответ. 

– Мала еще людей судить. – Сурово одернула ее бабка.  

Мы вот хотим про¬сить Вас, Сергей Николаевич, сопроводить нашу Аллу завтра на базар в город. Глядь, и себе что купите. Вам и из одежонки кой чего бы надо, а то зима надвигается, а она у нас сурова. Вставать только рано. 

– Конечно, – говорю. Посмотрел на Аллу,– разбудишь меня, когда надо. Так я впервые сказал ей «ты». 

Утром, когда она меня будила, мне ужасно захотелось ее обнять. Она видно тоже что-то такое почувствовала. Перед выходом устроила мне смотр. Перевязала шарф и велела надеть еще один свитер. Я стоял перед ней и блаженствовал от ее прикосновений и чувствовал себя весьма нео¬бычно. Алла сказала, что мне нужно купить валенки и что–то меховое верхнее. 

В переполненной электричке мы стояли, тесно прижавшись друг к другу. Было холодно. Ноги стыли, но как было хорошо! Потом долго бродили по базару. Накупили много всего и даже сверх заказанного. Благо, Пуш¬кин выручал. Купили и валенки, и роскошную Аляску. На нашем вокзале я взял машину, так что к дому подъехали с шиком. Бабушка покупки одобрила и познакомила меня с неким Валерианом Никаноровичем, – сидевшим у нее в гостях. Я вспомнил нашего Архиерея. Но на этот раз знакомство развития не имело. Посидев немного для приличия, я ушел к своим книгам. К вечеру постучала Алла. Виду я не подал, но обрадовался очень. Алла сказала: 

- Мы с девочками идем в кино, а Вы, пожалуйста, прислушивайтесь. Может бабушке будет что нужно! 

Она стояла в проеме двери. Лицо ее казалось мне необычайно милым, и я вдруг "брякнул":  

- Куда приятней было бы мне сходить с тобой в кино!" 

Она слегка покраснела. 

- В другой раз. 

Встав, я подошел к ней вплотную, и взял за руки. Она слабо ответила на пожатие и сказала: 

- Надо бежать! Девчонки ждут! 

– Ну, беги, конечно.  

Я тоже вышел во двор. Покидал снег и вернулся домой. 

– Сергей! – раздалось сверху. – Ты бы зашел! 

Она лежала на кровати поверх покрывала, и по всему видно было, что ей нехорошо. 

– Ты ж военный, – сказала она с насмешкой, – все должен уметь делать! Укол мне сделаешь? 

Быстренько поставил на газ кипятить шприц. Взял у нее ампулы омнапона. Когда его дают, я уже знал. Сделав укол и посидев немножко, хотел уйти, но она, вся еще в не прошедшей боли показала рукой, чтобы я остался. 

– Хорошо колешь! Что, не впервой? – Я неопределенно пожал плечами 

– С тобой говорить можно. Ты смерть повидал. Вот письмо тебе пришло. Прочитай. 

Письмо было от Резо, и его вскрывали. Впрочем, я сделал вид, что не заметил. Половина письма была заполнена благодарностями и комплиментами. Была даже приписка от матери со всякими словами, которые про себя и читать то жутко неловко. Пока я читал, боль видно от¬пустила ее. Глядя мне в глаза, она заговорила: 

– Когда старый делаешься, всякие желания пропадать начинают, а какие наоборот. Тут ведь вот какая история получается – влюбилась в тебя моя Алка! – Она замолчала, пытаясь видимо уловить мою реакцию. 

– Умру я скоро и больше всего счастья ей хочу. Ты уж тут четвертый месяц живешь, и родился тоже не вчера. Вижу, и она тебе нравится! Девка она – чистое золото. Даже не пойму, как у таких пустых людей такое золото народиться может! Если люба она тебе – женись на ней. На всю жизнь счастья хватит! Я ошеломленно молчал. Потом взял себя в руки и сказал: 

– Правда Ваша. Чудно, как хороша. Красавица, но ведь молода еще? Ведь де¬сять раз еще все перемениться может! 

– Нет, она не такой породы. Потом семья, дети. А, главное, от тебя зави¬сеть будет. Но ты мужик основательный, а то б я такие разговоры с то¬бой не разводила. Вот и Никанорыч то ж говорит. Он-то в людях разбирается, не нам грешным чета! 

Мысль жениться на Аллочке была, что и говорить, сладостна. Она ка¬залась мне не просто красивой, моего типа женщиной, но было в ней что-то глубокое, основательное. Вот только возраст! Мне двадцать ше¬стой, а ей то всего 17! Разница внушительная, что ни говори! Впрочем, древние греки полагали оптимальной разницу в 7 лет! 

– А я, – продолжала Ирина Никитична, – дом на Вас отпишу, приданое спра¬влю. Кое-что, знаешь, еще осталось со времен оных. Муж мой полковни¬ком был, светлая память душе его – хороший был человек. Замордовали по лагерям до смерти. А я в чернорабочих сколько лет промаялась. Порадовался бы дед, на внучку глядя–то! 

Помолчав, продолжила:  

- Ты мне да – нет, не говори. Как дело пойдет, я сама увижу. А теперь иди, сынок. Посплю я.  

КОНФЛИКТЫ 

С работы я обыкновенно шел пешком. Променад себе устраивал и заодно что-нибудь продумывал. Чем ближе к дому, к окраине, тем все больше менялся характер дороги. Вблизи завода и нескольких десятков камен¬ных пятиэтажек все было расчищено и люди ходили по тротуарам. Ближе к окраинам дорога стягивалась в тропинку между двумя стенками снега, достигавшим порой двухметровой высоты. Какие–то каньоны, в которых в шубах расходились с трудом. Мороз. На месте не застоишься! И чувствительность носа полезно из¬редка проверять. Последний поворот налево и... на перекрестке двух ка¬ньонов четверо парней. Один крупный впереди и трое полукругом сзади. Присмотрелся – пацаны. Но дорогу перекрыли и пришлось остановиться. Стал. Кто такие? Алкины ухажеры? Возможна драка? Спрашиваю миролюбиво:  

– Что надо, ребята? – А глазами уже автоматически прикидываю ситуацию. Стоящий впереди нарочито грубовато ответил:  

– Разговор есть! Короче, Алку трогать не моги, и квартиру что б сменил, а не то плохо будет! 

– А что, бить будете? 

Еще один продвинулся вперед и, нехорошо усмехаясь, обронил: 

– 0бязательно! 

Все. Вопрос прояснился. Их четверо. Сопляки, конечно, – но четверо и видать ребята бывалые. Думать в таких случаях не рекомендуется, и действовать нужно по возможности быстро. Дернувшись к правому, я сильно ударил улыбчивого ногой в живот. Был он в короткой меховой куртке, так что, несмотря на толстые брюки, получил сполна. Правый, выдернув руки из карманов, нанес мне сильный удар правой ру¬кой, в которой было что–то зажато. Чуть уклонившись, я отработанным приемом кинул его через плечо. Он взвыл и воткнулся в снег. Без перерыва кинулся на оставшихся. Они уже были немного деморализованы и дальнейшие подробности малоинтересны. В итоге – один бежал, а трое лежали. Но я их недооценил. Особенно первого. Оклемавшись, он, с провисшей правой, кинулся на меня снова. Резко отбив его левую, я снова отправил его в сугроб с отметиной под правым глазом. Тут же я вынужден был снова уложить и улыбчивого, в руке которого блеснула финка. За это он получил дополнительно, а финку я спрятал в карман. Успокоились. 

– Ну, – говорю, – вроде побеседовали. Конечно, вчетвером на одного – это, ма¬лость, подловато, да еще с ножом. Не будь вы малолетки, я б вам за ножичек выдал – мало бы не показалось. А Алка и вправду девка мировая, только вопросы эти не так решаются. Уж больно по-пацански. Отдышавшийся от удара в живот, уже без улыбки спросил:  

– Это верно, что вы десантник? 

– Хуже, – говорю, – я десантный спецназ. У меня с вами главная проблема была, чтобы чего-нибудь вам не поломать. А финарь на память возьму. Алке покажу. 

– Отдай финку! 

Я пристально глянул на него и раздумчиво сказал:  

– А не сволочь ли тебя в ментовку? Проваливайте. И чтоб в последний раз. Не то руки-ноги переломаю. 

Дома меня встретила Аллочка и по каким–то признакам сразу все поняла. Впрочем, он слегка зацепил меня левой, вскользь. Какие–то следы там остались. Она чем–то смазала, а я, будучи в расстроенных чувствах, поцело¬вал ей руку. 

– Я их как–то даже понимаю. Да за такую девушку! 

– Все то Вы шутите! А это совсем не смешно. Вовку этого вся школа боится. У него брат из блатных. Три года отсидел. С ним никто связываться не хочет 

– Так что по твоему мне было делать? Я ведь их не задевал!  

Она промолчала. Потом сказала:  

– Он мне проходу не дает, а я его терпеть не могу. 

На следующий день на работе всем уже все было известно. Приятели и просто работяги из моего цеха подначивали, но вполне дружески и даже с оттенком уважительности. Несколько человек, правда, заметили, что как бы дело не имело продолжения. Хвалили меня, что в милицию не по¬жаловался. Милиция тут уважением не пользовалась. Мой сменщик Леха – здоровенный парень, заканчивающий при заводе техникум, во время пересменки вкратце разъяснил мне милицейскую ситуацию в городке. Начальник городского отдела – майор, взяточник, повязанный со всей шпаной. Вокруг города осталось множество мелких шахт, где еще до революции добывали золотоносный кварц. Шахты брошены за нерентабельностью. Народишко, однако, продолжает в них ковыряться. Брали по мелочи, но и то деньги! Сдавали кварц местному жулью, которое вроде бы имело где–то свой кустарный цех. Майору, говорят, платили отступного, и он их не трогал. Кроме того, воротилы этого подпольного бизнеса следили, чтобы шпана не расходилась. Неприятности были им ни к чему. Деньги они вроде бы гребли немалые. Говорят также, что золото им тайком носили и старатели в обход государственных приемных пунктов...  

Писали и в область, и даже в Москву, но сдвигов никаких. Его заместитель, капитан, был мужик нормальный, но сделать ничего не мог. Кто–то из областного уп¬равления майора крепко поддерживал. А шпана в последнее время сильно распустилась. Если кого и задерживали, то в лучшем случае «начис¬тят рыло» и отпустят назавтра, а дел не заводят, чтобы показатели себе не портить. Леша, которому я помогал писать все контрольные, был, понятное дело, ко мне сильно расположен. Мои неприятности в том, что побитый мной Алкин ухажер – брат местного авторитета и чуть ли не правая рука самого Евсеича, который всей этой золотоносной конторой заправляет. Так что история моя вполне может иметь продолжение. 

– Ты без финяры не ходи. Ежели нету, так я тебе самолично выточу. И вс¬тупай в нашу народную дружину. Особого толку от нее нету, но за сво¬их заступаемся. 

В общем, популярность моя росла. Сейчас бы сказали рейтинг. К тому же я запустил немецкий станок, с которым местные асы возились уже давно и совершенно безрезультатно. Выручило знание английского. Мой начальник похвалился на планерке, и директор «отстегнул» мне аж целый оклад! Но самое удивительное произошло три дня спустя. Меня вызвали на парт. бюро и назначили… начальником народной дружины. Радость не так, чтобы уж очень большая. Конечно, обязанности мои больше организационного плана, но раз в неделю надо было дежурить по городу. Плюс все вечера и праздники. Вечера отдыха, я имею в виду. И, учитывая сложившуюся обстановку, надо было радоваться. К тому же Леша был моим заместителем. В общем, деваться некуда. Организовал кружок самбо для своих ребят. Некоторые из них относились к делу довольно серьезно. 

Дома мои отношения с Аллой начали плавно перерастать в семейные. Как–то после работы я сел поесть – кормить меня она очень любила. Поев, встал со стола, а она начала убирать посуду. Не помню, как уж оно там получилось, но бабушкин зов застал нас, как писали в старинных романах, в объятиях друг друга. С тех пор, пользуясь от¬сутствием свидетелей, я обнимал и целовал ее без всякого удержу. Как–то между поцелуями я спросил. 

– Выйдешь за меня замуж? – она залилась краской и молча смотрела на меня. Слегка отстранившись и продолжая держать ее за руки, я сказал:  

– Алла, я люблю тебя и прошу... хочу, чтобы мы всегда были вместе. Я прошу те¬бя выйти за меня замуж. 

– Мне еще восемнадцати нет! – Она смущенно улыбнулась. 

– Ну, что делать? Подождем. А, может, попросим как-нибудь... 

Держась за руки, мы стояли и молчали. Наконец, опустив голову, она сказала:  

– Я выйду за тебя замуж и буду тебе верной женой. 

Все эти слова вряд ли были оптимальными с литературной точки зрения, но они были предельно искренни и достаточно точно отражали наше внутреннее состояние. После этого мы долго стояли, крепко прижавшись друг к дру¬гу, пока не раздался бабкин голос и стук ее палки. Когда старуха спус-тилась с лестницы, мы чинно сидели за столом. 

– Ирина Никитична, мы с Аллой хотим пожениться, но ей нет еще восемнад¬цати! Что Вы посоветуете? 

– Любовь Вам да совет! 

Потом, усевшись за столом, добавила. 

- Валериан Никифорович Вас обвенчает, а потом уже в ЗАГС, когда время подойдет. С родителями я переговорю – кивнула она Алле. 

– Если на работе узнают, меня попрут со всех должностей. 

– Ничего-то они не узнают, а так должно быть. 

Стало тихо. Я вопросительно смотрел на Аллу. Она сидела строгая и прямая. Скулы ее пылали. Поняв мой невысказанный вопрос, она сказала: 

– Я как ты. 

– Ирина Никитична, откровенно скажу, мы соглашаемся из уважения к Вам. Для нас нынешних церковь со своим богом – не авторитет, но коли для Вас это важно, и Вы так хотите, то пусть так и будет. 

– Сходишь к Валериану. Пусть зайдет вечерком, ежели не занятой. – Это Алке. 

– А родители?– спросил я. 

– Это моя забота – был мне ответ.  

– На стороне говори – замуж выходишь. И ты тоже.  

Помолчав, добавила.  

– За то, что уважили – спасибо. Не забуду. Изо всего рода Алексеевых вы – главная надежда.  

Этим вечером в клубе проходил очередной вечер отдыха, а попросту сказать танцы. Вроде все обеспечено, но лучше было сходить са¬мому посмотреть. Путь мой проходил мимо кафе, в котором кофе отродясь не было, зато пиво и водка всегда. В крайнем случае, распива¬ли свою. Тот еще был гадюшник! 3ашел я туда за сигаретами и глянуть на обстановку. Обычный галдеж, дым табачный и никаких эксцессов. В углу расположились две фигуры, не обратить внимание на которые было невозможно. Один – русоголовый красавец со шрамами на лице. Всем известный Валька-Красавчик. Рослый малый лет тридцати. Знакомя нас с обстановкой, капитан Володя характеризовал его кратко: «Подонок. Пять лет за уличное ограбление. Мало дали.» Рядом с ним – Ванька Квадрат. Прозвище не зряшное. Ростом куда пониже Вальки, но в плечах и впрямь квад¬рат. Силищи, говорят, невероятной. Тоже сколько–то сидел, но не упомню… Меня они проводили взглядами, меньше всего выражавшими симпатию.  

На танцах все было нормально, т.е. почти все были в подпитии, но никаких эксцессов. Мои ребята на месте плюс два милиционера. Можно было отправляться домой. Мысли мои были естественно вокруг предстоящей женитьбы. Алка мне ка-залась девушкой необыкновенной. Так ведь всем кажется! Наводил справки, где только мог. Везде хвалят. Что она очень принципиальная – это я уже и сам заметил. Очень развито чувство долга. Суровая Никитична не зря любит. Мать ее заметно побаивается. Мне доверяет безоглядно. Даже немного страшновато не соответствовать. Такой человек рядом как–то приподымает и даже облагораживает. Нет, она действительно человек необычный. Это объективно. В этот момент точно железные клещи сомк¬нулись на мне, нейтрализовав обе руки. Прежде чем я успел что–то предпринять, ствол ТТ уперся мне в лицо. Так. Персоналии понятны – спереди Красавчик, сзади Квадрат. Но главное – ствол. Жду.  

– Тебе, сука, было сказано – отвали от Алки, смени квартиру. Дружиной командуешь, так вообразил? Да мы на твою дружину..... Последнее тебе предупреждение. Гляди! 3ароем–до весны пролежишь! 

Почему он держал пистолет в левой руке, я понял, когда получил пра¬вой в лицо. Одновременно Квадрат приподнял меня и с силой швырнул в снег. Я упал и слегка оглушенный продолжал лежать.  

– Все понял, паскуда? Больше предупреждений не будет.  

Я продолжал лежать, помня про ствол. Голова потихоньку прояснялась. Левый глаз за¬плывал. Я сел и приложил к лицу снег. Удар был, как боксерской перчаткой. 

– Ага, оклемался! 

Они стояли метрах в полутора от меня. Ствол он уже спрятал. Что сказать – мороз изрядный. Оценив обстановку, я по¬нял, что ничего не успею сделать. Квадрат что–то сказал. Валька отве¬тил громко:  

– Пусть посидит. Оклемается – домой доползет. 

Еще немного пос¬тояли и пошли. Я тут же сдернул перчатку и сунул руку за пазуху. Как только они скрылись за поворотом, вскочил и двинулся за ними. Дул сильный ветер и услышать меня они не могли. Выглянув за поворот, увидел, что они повернули за следующий. Высота снежной стенки резко понижалась, и мне пришлось пригнуться. Мыслительная часть мозга от¬ключилась у меня полностью. Подойдя к следующему, как я знал, пос¬леднему повороту, я вдруг услышал их голоса. Они были в двух–трех метрах от меня и о чем–то спорили. Выхватив пистолет, я шагнул за поворот. До Квадрата был метр. Первую пулю получил он и резко согнулся. Красавчик стряхнул в снег перчатку и сунул руку в карман. Но это было безнадежно. Одну в правое плечо, вторую Квадрату, который начал распрямляться, в голову и третью Красавчику в лоб. Вообще–то было темновато, и свет далеких фонарей еле доходил до нас, но на белом фо¬не все было четко. Я втащил их наверх, прилагая все свои силёнки. Особенно тяжелым был Квадрат. У Вальки взял пистолет и бумажник. У Квадра¬та бумажника не было, но была большая пачка денег. Оставил их в небольшом углублении, куда я их затолкал, присыпал снегом и спрыгнул на пешеходную тропинку. Никого. Ветер, снежок, тихо. До дома было совсем недалеко.  

Когда я пришел, левый глаз заплыл совершенно. Алла меня не встретила и, раздевшись, я пошел к Никитичне наверх. Внимательно посмотрела на меня.  

– 0бидели невесту-то твою. 

– Это как же? 

– Да, по всякому. 

Я сел в кресло и выложил ей на кровать пистолет и бумажник.  

–Убил? 

–Убил.  

– Никто не видел? 

– Вроде нет. 

– Куда дел то? 

– В снегу закопал. 

– Молчи. И Алке не говори. Дело такое... 

Позвала Аллу. Глаза распухшие. У меня сердце сжалось. 

– Кто обижал–то? 

– Валька и Квадрат. 

– Эти больше, не будут. Но никому ни слова. 

– Смотри! Не то мужа лишишься. Молчи, и знать ты ничего не знаешь, и не трогал тебя никто. Все поняла? Такая наша жизнь. Иди вот мужа полечи.  

Через два дня нас повенчали. Присутствовали только родители да бабкина подруга Зинаида. Еще молодая. Лет пятидесяти. Позвонил я бабушке. Ей я звонил каждую неделю и ежемесячно деньги высылал. На другой день после свадьбы Никитична с суровым видом вручила мне мешочек, в котором лежали какие–то женские золотые украшения, усыпанный бриллиантами крест, изумрудное ожерелье и 28 золотых царских десяток. 

– Вот малая толика, всё, что осталось от достояния Алексеевых. С золотом ты осторожней. Не дай бог, проведают! Алку сильно не балуй. Твои деньги понимаю с войны. Как золото в бумажки перевести научу. Через месяц Никитич произвел меня в свои заместители, а через два мы с Аллочкой расписались по звонку из нашего парткома в связи с беременностью. О двух пристреленных мной бандитах никто не вспоминал. Жизнь пошла равномерно, без каких либо заметных отклонений. Раз в две недели приходили с официальным визитом родители. Постоянно приходила Зинаида, снабжая бабушку новостями. Раз в неделю Валериан Никифорович, с которым мы очень подружились. Человек мягкий и необычайно дели¬катный, он был изрядно начитан не только в церковной литературе. Служил сторожем на какой–то базе, а зимой там же истопником. Валериан Никифорович неплохо играл в шахматы, и порой мы сражались до¬поздна. Но чаще всего беседовали на всевозможные богословские темы. Беседовал я с ним с большим удовольствием. Мне даже не так уж важно было о чем конкретно. Для меня это была не просто некая разминка ума, но и пребывание в сфере высокой эрудиции и порой изящной в своей тонкости аргументации. Подкупала и откровенность. На некоторые мои вопросы он ответить не мог, но не выкручивался, не унижался туманным многословием, а откровенно признавался, что тут еще и сам не разобрался, но был абсолютно убежден, что на все вопросы есть в библии и высказываниях отцов церкви ясные ответы. Утверждал, что, как и в естественных науках, в богословии тоже идут многолетние изыскания и поиск истинных толкований «темных мест"'. В беседах с ним о боге, потустороннем мире как–то не было места атеистическому юмору и уж тем более насмешкам. К моему изумлению он принимал как вполне возможное ошибки в тексте "Священных книг», обвиняя во всем переводчиков и ранних толкователей. Его вера основывалась не столько на букве писаний, сколько на чувстве, на каком–то неведомом мне озарении. Поколебать мои атеистические убеждения он не мог, но я проник¬ся сознанием, что не так все просто, как в книжках Ярославского или в дежурных лекциях по атеизму. Он же развеял мои представления о преимущественно социальной, политизированной функции религии. Когда я понял, что передо мной не простой ночной сторож–самоучка, то по¬чувствовал себя куда раскованней и уже не стеснялся, по крайней мере, пытаться ставить его в тупик разными, как мне казалось, каверзными вопросами. Впрочем, его искренность меня обезоруживала.  

Как–то я предло¬жил ему для иллюстрации милосердия Божия сходить в детскую больницу. Смущенно улыбнувшись, он сказал, что много думал над этим, да и вооб¬ще, существующие теодицеи его лично не удовлетворяют. Но веры его это не колебало. С ней он жил и ее наиболее благородным заветам старался неизменно следовать. Авторитетом среди женского населения он пользовался колоссальным, всегда готовый прийти на помощь и поделиться последним. Бывало, и я снабжал его некими суммами. Обычно он обра¬щался не непосредственно ко мне, а через Аллу. Но как–то я предложил ему обходиться без посредников и он это принял. Церковь, в которой он состоял, была не обычная, не официальная, но мне это было как–то несущественно. Против власти он никогда не высказывался, а деньги тратил на оказание посильной помощи престарелым своим почитательницам, преданным ему и видевшим в нем представителя бога на земле в отличие от церковников церкви официальной, которая после Петра I всегда была лишь одним из департаментов властей предержащих. Такой человек на тогдашнем людском фоне смотрелся очень необычно. Я чувствовал, что мое общение с Никифоровичем жене моей очень прия¬тно. Обычно во время наших бесед она находилась где–то рядом, хотя никогда не вмешивалась. Может быть отчасти потому, что я много вре¬мени проводил вне дома, а так, как говорится, все мое со мной. Ей явно импонировала та глубокая почтительность, с которой я к нему всегда относился, что с моей стороны было данью его искренности и какой–то просветленности. Училась Алла теперь в вечерней школе, а днем сидела с бабушкой, дела которой становились все хуже. Изредка мы ходили в гости. Иногда к ее родителям, что мне удовольствия не доставляло. По-моему и моей жене тоже. Порой она мне это даже в той или иной форме высказывала. Иногда она о чем-то расспрашивала меня, и мы подолгу говорили с ней о самом разном. Иногда читали вечера напро¬лет. Или читал я, а она возилась с какими–то хозяйственными делами. 

Мне не нужно было от моей жены ни эрудиции, ни каких–то производственных успехов, хотя она, умница, совсем не плохо разбиралась в про¬читанном, напоминая мне своими критическими замечаниями мою бабуш¬ку. Иногда слушали популярную классическую музыку. В общем, в нашем состоянии было что–то идиллическое. Впрочем, возникали и споры. Как–то жена заметила, что я никогда не рассказываю про войну. И действительно! В войне столько грубого, дикого и кровавого. И там оно воспринимается как–то естественно и даже как необходимость. А вот понять эту необходимость в мирной и благоустроенной жизни очень не просто. Еще трудней объяснить ту деформацию души, которая порой происходит в человеке. Ведь, к примеру, не имей я афганского опыта, вряд ли бы застрелил этих бандитов. Да еще сохранял бы душевное спокойствие. Это было как–то не по Достоевскому. Но потом я поду¬мал, что можно же рассказывать о войне без всяческих жутких подроб¬ностей! И я рассказал о штурме одной высотки, в котором принимал участие. Зря, конечно. 

Дело было в том, что «духи» втащили на эту высотку, представлявшую собой фрагмент горного хребта, пушчонку и постреливали по нашим по¬зициям и даже по городишку, который мы прикрывали. Развернули диви¬зию, защищая фланги; выделили штурмовой полк, а он, в свою очередь, разведроту, которая сформировала разведгруппу.  

Мы и двинулись вверх. И хотя авиаразведка доложила, что никого там не замечено, но у нас был свой опыт, а посему двигались мы очень осторожно. Подпустили они нас довольно близко, потом обрушили интенсивный огонь. Вертушки и артиллерия нас как–то прикрыли, и мы, чертыхаясь и теряя людей, отступили а, правильнее сказать, скатились вниз.  

Обойти их из–за гор было сложно, а поэтому после солидной артобработки нас снова подняли. Все повторилось, и мы снова откатились, потеряв еще сколько–то людей. Снова заработали пушки, но толку было мало. Как только мы поднимались, нас укладывали пулеметами. Потом на помощь артиллерии снова прилетели вертушки и поддерживали нас огнем по мере нашего продвижения к вершине. Это было действенно. Огонь сверху прекратился, и мы наконец ворвались на высотку. Все было перепахано, но людей там не было.  

В низинке мы обнаружили полтора десятка свежих могил. Даже пушку они утащили с собой. Я залез в одну из пещерок, из которой вели огонь. Прямое попадание 152 мм снаряда. Двоих, что там были, размазало по стенкам. Мы оставили на верху заслон и ушли. В общем–то результаты были мизерные. Вот такой эпизод. Боевой, с убитыми и ранеными. Конечно, неприятно, когда в тебя стреляют и пули крошат вокруг тебя камень, когда падают твои люди! И как преподнести гражданскому человеку весь этот кошмар, в сущности, обыденный на войне? Да и вообще, говорить о смерти людей в будничных тонах как–то и неловко. Я поэтому неприятные под-робности опускаю обычно.  

– Почему ты о войне рассказываешь всегда так. 

– Как это "так"? 

– Ну, с насмешечкой и только плохое. 

Я молчал. Это называется только плохое! Помолчав, вдруг выдал:  

– «Война священна только за свободу! Когда ж она лишь честолюбья плод– кто ж бойнею ее не назовет!» 

– Это кто?– она спросила, не отрываясь от шитья. 

– Это Джон Гордон Байрон. 

– Значит, ты считаешь, что эта война несправедливая? 

– Это еще мягко сказано. 

– Но почему? Ведь у нас социализм, а у них феодализм, и мы хотели, чтобы они тоже жили лучше. Что же тут плохого? К тому же они сами нас туда позвали! 

– Наберись терпения, раз уж задаешь такие вопросы. Кто нас позвал? Ведь не народ, а горсточка руководителей. Разве за Тараки стоял народ? Нет, конечно. Это был верхушечный, переворот. Марксизм говорит о социализме, как о следующем естественном этапе, следующем по¬сле капитализма. А там еще феодализм и даже кое-где родовой строй. Ты хочешь народу устроить лучшую жизнь, а его, народ спросили? Может он и не хочет! Так что, загонять в социализм палками? Да это политически безгра¬мотно! Просто захотели прибрать к рукам еще одну страну из соображений, может быть чисто стратегических, а встретили всенародное сопротивление, Как я понимаю, это позорная война. Вроде Вьетнамской. 

– Но ты же воевал храбро! 

– Потому, что я был солдат и должен был выполнять приказы. К тому же – это я тут тебе все объясняю так складно. Не сразу же все понимаешь. А когда в тебя стреляют, так не до рассуждений. Стреляешь в ответ. Не убьешь его, он убьет тебя.  

– Ну, как же получается? – она даже шитье отложила. – Ты понимаешь, а правительство, генералы и еще множество людей- все не понимают? Ну, не может же быть, чтобы ты был умней их всех! 

– Да я вовсе не умней всех! Точно так же думает большинство военных и еще множество людей. Но только, кто интересуется их мнением? Решают вопрос всего несколько человек, и они ошиблись.  

Разговор становился напряженно-неприятным. Для меня во всяком случае. Вот она мощь централизованной пропаганды! 

БОЛЬШИЕ НЕПРИЯТНОСТИ 

В. Богун 

УБИЙЦА 

г. Ростов – на- Дону. 

2002 г. 

Вольтер писал, что литература может позволить себе быть всякой, но только не скучной. Я попытался втиснуть в содержание ещё и нечто дидактическое. В меру своих весьма скромных возможностей.  

------------------------ 

Не могу сказать, что мы лежим в палате смертников. К чему такая травмирующая резкость? Просто «тяжелая палата». Ночью привезли сразу ещё двоих: деда-пастуха из Кошар и капитана буксира. Толком расспросить мы их и не успели. Капельницы, уколы-все, что нужно было сделано. Дежурный врач привычно толковал о необходимости полного покоя и даже неподвижности, но вот мы с Серегой снова вдвоем. Сначала дед направился в туалет. Де¬журная, как обычно, спала, а мои доводы оказались неубедительны. Дед вернулся, поругиваясь и жалуясь, что курить охота. К чему может привести ин¬фаркт, он представлял себе смутно. А, может быть, и представлял! Теперь не узнаешь. Последствия не замедлились, и его забрали в реанимацию. В интервале между посещением дедом туалета и переводом его в реанимацию, капи¬тан тоже решил проявить себя, но успел только сесть на кровати. Его накрыли простыней и вывезли. Теперь на буксире вакантное место.  

Итак, мы снова вдво¬ем. У Сергея второй инфаркт, но глупостей он не делает, а посему спокойно лежит вторую неделю. Днями его уже будут подымать. Со мной не то чтобы хуже, но врачи сами не знают, что делать. С одной стороны, особо сквер¬ных объективных показаний нет, а с другой, я тяжело дышу и в туалет до¬бираюсь по стеночке, поминая при этом сквозь зубы и бога, и черта, и судьбу, ниспославшую мне вторичный энцефалит в таком дурном качестве. На тумбочке у меня весь арсенал глотательных кардиосредств плюс в перспективе уколы, если успею позвать на помощь. Сигнализация конечно же не работает, и чинить ее вроде бы никто не собирается. По крайней мере, в обозримом будущем. Я уже дал себе зарок: выпутаюсь – сам исправлю. Сергей умница, начитан и с ним интересно, хотя внешне – типичный десант¬ник. Особенно на афганских фотографиях. Широкие плечи, крупные черты лица, а особенно подбородок. Щегольские усики. В Афгане провел меньше полугода, но повидал много и настрелялся вдосталь. С сердцем у него и там было не¬важно. Особенно когда в бронежилете и с прочей амуницией гонял со своим взводом по горам, но молчал. Уволили лейтенанта по контузии, и он отпра¬вился на уральский завод, куда получил назначение после окончания ин¬ститута. Вот все, что я о нем знал. 

Настроение в это утро было, естественно, поганое. Сами мы тоже не так, что¬бы очень надежные. В общем, есть о чем поразмыслить. Я – подвижней. Никто мне лежать неподвижно не велит, а посему обслуживаю и себя, и Сережу. Он немного старше, хотя и я уже не сопляк. Прочел, пожалуй, больше я, но разностороней пожалуй он. А уж жизненного опыта в самых неожиданных областях у него навалом. Но все же с ним, бывшим старшим технологом цеха большого завода и по совместительству преподавателем УКП технологического института, мы говорим по преимуществу о литературе, политике, философии. По нашим временам необычно. Немного завидую его образованности, спортив¬ным разрядам и явному успеху у женщин. С ним интересно. В шутку говорю: давай или выписываться вместе или помирать, а то скукота заест. 

Смеется. Он вообще много смеется, но сегодня настроение несколько подавленное и лежим молча. Вдруг он говорит:  

- Послушай, давай я расскажу тебе свою биографию. Не возражаешь? Уж очень из меня прёт. А ты рассудишь. 

– Забавно, – говорю. – Это я тебя? 

– Да, нет! Совсем не забавно. Порой и сам не разберу, правильно я поступал или нет? И хотя теперь уже вроде бы без особой разницы – скоро к господу, но все же! Пока думаю – живу. Скучно не будет. Об обыденном постараюсь покороче. Я знаю, что в ментовку ты не побежишь, а заду¬маться может и задумаешься. Тебе, не забывай, рентгенолог сказал, еще жить и жить. В общем, потерпи немного. И я услышал. 

__ 

Воспитывался я у бабушки. Отец бросил семью, мне еще и года не было. Мать сошлась с другим. Потом его перевели на Север. В общем, даже пи¬сала редко. Зато бабушку бог послал экстракласса. Библиотекой на заводе заведовала. Она была, как тогда говорили, из «бывших». Дед – рабочий, специалист по дереву. В прошлом красногвардеец и член партии. Дома – тишайший человек. В бабке души не чаял. Силен был на собра-ниях выступать, громить начальство. Инфаркт его прямо во время выс¬тупления и свалил. Приятели, они потом часто к бабушке наведывались, говорили, что вовремя умер человек. Все равно забрали бы. Бабка от¬малчивалась, но, как я чувствовал, в душе с ними соглашалась. А вооб¬ще-то разговоры на политические темы она всегда пресекала. Со вре¬менем ее возмущение судьбой постепенно затихло, и вся она сконцентрировалась на мне. Потекла у нас жизнь ровная и внешне спокойная. Чи¬тала она много и меня приохотила, но с прочитанным соглашалась далеко не всегда. Поругивала, бывало, и Чехова, и Толстого. Пыталась читать литературу по воспитанию. Это ради меня, но действовала больше по наитию, поскольку, как она мне потом объясняла, испытывала некоторую растерянность перед обилием информации – читала она не только по-рус¬ски, но по-английски и по-французски. Мне же внушала простые интел¬лигентские истины о личной порядочности, чистоплотности и прочее, тщательно обходя вопросы политические. Про бабушку могу говорить до бесконечности – любил ее без памяти. Вроде как бы за всех отсутст¬вующих у меня прочих родственников. Материально мы не бедствовали. Что-то мать присылала, что-то бабушка подрабатывала на переводах технической документации. К тому же почти все вокруг нас жили в те времена довольно бедно и нарядами в школе, как я помню, никто не блистал. Занят я был плотно. Кроме школьных дел, бабушка занималась со мной английским и музыкой. У нас было маленькое «кабинетное» пиани¬но. Со всякой своей житейской мелочью я к бабке не лез, но, частенько, выпытав у меня что-нибудь, или особенно после родительского собрания которые она посещала неукоснительно, заводила со мной продолжительные беседы на самые разные темы. Было интересно. Уже повзрослев, я чувствовал, что она многого в жизни не принимала. Но об этом слышал урыв¬ками из ее бесед с ближайшей подругой – Глафирой. Сама жизнь с ее нача¬лом и концом казалась ей то чудом чудным, то насмешкой. Несмотря на свое воспитание, в бога верила слабо и от меня религиозную литерату¬ру прятала подальше. Несколько человек, захаживавших к нам, были в основном женщины из ее библиотечного окружения. Из мужчин один, как я теперь понимаю, бывший церковный служитель немалого ранга. Уже потом бабушка мне говорила, что всю жизнь он прожил по чужим документам и всегда опасался ареста. Я мысленно, даже не зная всех этих подробностей, называл его Архиереем. По-моему, он был не прочь у нас поселиться, но бабушка не хотела. Квартирные условия у нас были по тем временам роскошные. Мы жили в изолированной квартире из двух комнат в маленьком двухэтажном кирпичном домике, стоявшем в глубине заросшего травой двора. Дед собственноручно положил в комнатах паркет, от чего они в моих глазах приобрели некий аристократический вид. Нас одно время даже хотели переселить в однокомнатную квартирку, но дедовы друзья, занимавшие видное положение, не допустили. Иногда устраивали нечто вроде, маленьких концертов. Пел Архиерей (Владимир Никанорович). Иногда дуэтом с бабушкой. Мне очень нравилось. Иной раз заставляли выступать и меня. Но я этого не любил, предпочитая слушать. К тому же всякому моему выступлению предшествовала многочасовая подготовка, что было утомительно и совершенно мне неинтересно. В школе все было нормально. Учился под недремлющим оком бабушки хорошо. Был физически нормально развит и, несмотря на свое интеллектуаль¬ное воспитание, от драк не отказывался, чем заслужил себе определен¬ный авторитет у местной шпаны. Бабушка подлечивала мои синяки и при¬говаривала, что во мне все перемешалось. Впрочем, добавляла она, настоящий мужчина должен уметь постоять за свою честь. Потом был институт, который не оставил почему-то особых следов в мо¬ей памяти. Учился с удовольствием. Как-то по инерции со школы. Занимал¬ся спортивной гимнастикой и стрельбой. Не без успеха. Все время был чем-то занят. Бабушка начала даже как-то тревожиться. Из беседы с Гла¬фирой, которой поверялись все домашние дела, я урывками услышал про себя, что это уже слишком. Главное, что тревожило бабушку, это отсутствие девушек и слишком уж упорядоченная жизнь.  

– Читает много, – жаловалась бабушка, – и все дома и дома. Это как-то не по возрасту.  

Глафира всплескивала руками и громко шипела:  

– 0на еще жалуется! Да ты сама же его приучила!  

– Конечно, – отвечала бабушка, – но все же в меру! Ни с кем не встречается. В его годы мог бы больше интересоваться девушками, чем основами мировоздания и всяческими науками.  

По-моему – это перекос и как бы за этим не стоял какой-нибудь физиологический изъян. 

Дело в том, что время уличных драк уже давно прошло, а других приз¬наков моей сторонней активности у нее не было. Бабушкины тревоги несколько рассеялись, когда она узнала о грандиозной драке институтско¬го масштаба, в которой я, как дежурный от добровольной дружины, прини¬мал весьма активное участие. Вечер устраивал химический факультет, и явились на него по преимуществу «речники», т.е. парни из речного училища. Все было бы ничего, но народу явилось сверх всякой меры, так что начальство распорядилось пускать только по пригласительным билетам. В общем, к чему подробности. На помощь «своим» по тревоге были подняты два общежития, и милиция еле справилась, а меня от неприятностей спасло только то, что я был «при исполнении». Кажется – это самый яркий эпи¬зод, запомнившийся мне из студенческой жизни, поскольку нас долго таскали по милициям и пару моих друзей исключили из института. Кстати, тут я впер¬вые усвоил, что такому здоровому парню, как я следует соизмерять свои удары с обстоятельствами и по возможности обходиться без членовредительства. 

А наши девушки мне действительно не очень нравились и вообще каза¬лись глуповатыми. Впрочем, ряд эпизодов мог бы мою бабушку насчет физиологических изъянов совершенно успокоить. Но соответствующая ин¬формация до нее не доходила, и она даже прилагала некие усилия, дабы познакомить меня кое с кем. Как правило, это были те еще выдры, с которыми второй раз встречаться не хотелось. 

Направление на работу я получил в небольшой городок на Урале, на за¬вод, который назывался вполне мирно, но помешала армия. Меня за рост и спортивные успехи определили на какие-то четырехмесячные курсы и готовили в армейский спецназ. Вот где мы работали! Такие нагрузки выдерживаешь только в молодости, да и то порой испытывал какой-то дискомфорт в области сердца. Кто пробовал в бронежилете, со спецснаряжением и приличным боезапасом бегом в гору – меня поймет. Гимнас¬терки после таких упражнений просаливались до окаменения. Забавляясь, снимали их, ставили на пол и они стояли. Занятия по рукопашному бою, преодолению полосы препятствий после таких марш-бросков казались пустяками, а стрельбы и вовсе приятным времяпрепровождением. Получалось все это у меня очень даже неплохо, и мне прочили вполне определенную карьеру, но тут возник Афган.  

Про Афган много говорить не хочется. Довольно скоро я понял, что для основной массы народа мы – враждебные завоеватели. Особенно потряс меня однажды вид разбомбленного вдребезги кишлака, клочья детских и женских тел... 

Но служба есть служба и приказы надо выполнять. К тому же к «духам» у меня симпатий не было никаких, и сантиментов во время столкновений я не испытывал. Тут все было как бы в других измерениях: убей его или он убьет тебя. Основная работа нашей группы – засады. Сначала вертушками, а потом пешим ходом. Маскируемся и ждем. Чаще всего зря. Потом вертушками же домой. Отдых, ученья и снова в засаду. Однажды они таки напоролись на нас. Шли духи довольно беспечно по ру¬слу высохшей горной речки. Их было 16. Положили всех. После боя всех обшмонали – законные трофеи. Мне досталась «Беретта» с глушителем – вещь в боевых условиях довольно бесполезная, и пачка афганских и пакистан-ских денег. Ребята подарили роскошные японские часы. Потерь у нас никаких – благодарность в приказе по части. За что? Всего лишь удача. Другой случай был не такой удачный. Приказали занять высотку и ждать дальнейших указаний. Причем тут спецназ – непонятно, но неприятность состояла в том, что «духи» сделали это до нас. Я еще сравнительно во¬время заметил. Во всяком случае, до того, как они открыли пальбу. Мог¬ли положить нас всех. Мы, почти не отстреливаясь, отошли. По рации я доло¬жил обстановку. Довольно быстро прилетели вертушки. Это несколько отвлекло «духов» и позволило нам по-быстрей убраться на исходные позиции. И все бы ничего, но они снова возникли у самого подножья, когда мы уже несколько расслабились. Обычно такое характеризуется фразой: «вспыхнул ожесточенный бой». Духи думали, видимо, что мы побежим, тог¬да бы всем хана, но мы были спецназ и кое-что уже понимали. В резу¬льтате потеряли только четверть состава. Спасла подготовка – четыре гранаты, брошенные вовремя и в нужные места. Когда я менял магазин и оглянулся, вижу, в 10 метрах от меня трое духов арканят моего сержанта Резо. Стрелять нельзя. Выхватил пистолет и, выждав момент, убрал одного. Резо – умница упал, сцепившись со вторым, чем открыл мне третьего. Он вскинул автомат, но не успел. Я его «сделал», как на учении: два в грудь и один в голову. Со своим духом Резо справился сам, и ко мне. Но тут откуда-то граната. Я успел пригнуться, и кроме мелких осколков получил камнем по голове. Воспоминаний – на всю оставшуюся жизнь. Очухался – никого. Резо лежит, подергивается и тишина. В общем, с Резо на спине, кое-как выбрался. Вечерком зашел к нему в палату, а он уже вполне ничего. С кавказской экспансивностью поклялся мне в вечной дружбе и это, как оказалось впоследствии, были не пустые слова. Мы и впрямь с ним закорешевали. Вскоре начались тошноты, предобморочные состояния и меня положили в госпиталь Откровенно говоря, воевать мне совершенно расхотелось. И дело тут не в смер¬тельной опасности, которой приходится подвергаться, хотя это мною к разряду удовольствий не относилось, (а есть любители острых ощу¬щений). Готов драться, когда знаешь за что. Но, как я понял, интернациональный долг здесь просто словесное прикрытие. Так за что же? Это явно война против народа, его веры (будь этот ислам трижды не¬ладен) и самих привычных устоев его существования. Нельзя палкой загонять людей в другой и чуждый им образ жизни, даже если поверить, что он более прогрессивный. Это я коротко, а конкретных наблюдений у меня скопилось множество. Итог: война несправедливая и с ней нужно заканчивать если не в государственном масштабе, то хотя бы в личном. И я «слинял». Но с нача¬ла еще один эпизод. Хотя в моем взводе спецназа ребята были, в основ¬ном, нормальные, но пару подонков все же имелось. Сначала эти дембеля пытались командовать и помыкать молодыми, так как они и по возрасту были старше остальных, но хлипких у нас не водилось, так что этот номер не прошел. Нарушений дисциплины за ними было не счесть, но в действую¬щей армии к мелочам не придираются. Когда опасность, и порой смертельная, рядом, к этому относишься терпимее. Вот подлости в драке, когда от этого зависит судьба твоих же товарищей, не прощают. Тут можно и пулю в спину получить. Но воевали они нормально. Кульминацией моих с ними конфликтов был дебош, который они учинил по пьянке, явившись ночью после отбоя и поставив всех «на уши». Заскочив в палатку, застал драку. У одного из них, Володьки Рыжего, в руках нож. Выручила реакция, тем более, что у пьяных она замедленная. Нож отобрал, хотя он, пожалуй, сильнее меня. У меня 182см и 80кг. Он на полголовы выше и 90 кг. И вообще, «тертый» парень. Но, повторяю, нож отобрал и ударом по шее «вырубил» начисто. Второй продолжал было «возникать», но я при¬менил, что по обстановке нужно было, и он лег, не переставая материться, за что получил дополнительно. Приказал привязать его к кровати, что и было с удовольствием исполнено. Вроде пришли в себя. Говорю, если еще раз мне придется встать, завтра спишу в дисбат. При всех говорю. Стало тихо. Утром – как ни в чём ни бывало. Вызвал я их к себе и на доступном им языке, отбросив всякую интеллигентность, обещал им рапорт и штрафбат. Ребята приблатненные, развязные. Рыжий Володька ответил мне запросто, мимо всех уставов: 

– Командир, мы тебя уважаем. Вырубил ты меня вчера лихо, но зла я на тебя не держу. И ты на нас не серчай, если что, коль перебор – врежь, но мы ж под одними пулями ходим! Какой же тут штрафбат? – Забавно!  

Я по¬лучил право рукоприкладства в чрезвычайных обстоятельствах в обмен на дружеские отношения и обещание, что впредь все будет «тип-топ». Что сие означает можно только предполагать, но я интерпретировал это в смысле обещания впредь дебошей мне не устраивать. Я даже нож ему отдал – расчувствовался.  

Задружил я и со своим лечащим врачом. Она была много старше меня, но женщина очень приятная. Муж – полковник. Как-то ночью, лежа в какой-то палатке, заваленной матрацами, она сказала мне: «Странный ты парень. Какая-то смесь десантника с учителем литературы.» Я отвечал, что, даже очень тонко воспринимая литературу, на моей нынешней должности не выжить. Ромен Роллан как-то сказал, что каждый ак¬тер, играющий Гамлета, сам должен быть немного Гамлетом. Наверное, во мне сидит и десантник, который при необходимости выходит на ведущее место. К сожалению, жизнь наша такая штука, что быть десантником с крепкими кулаками и соответствующими навыками приходиться довольно часто. А здесь из такой роли почти и не выходишь. "А вот мой муж, – заметила она с горечью,- всегда десантник, даже дома. Тебе приходилось самому убивать? " 

И я рассказал ей эпизод с Резо. Когда начал его поднимать, заметил: вроде бы «вырубленный» мною дух подтягивает к себе автомат. Счет шел на секунды. Правую руку я ему уже отстрелил раньше. Короче, когда он развернулся с автоматом в левой, я уже был готов и всадил в него весь остаток обоймы. Резо было плохо, но он все-таки сказал: «Ты снова меня спас, командир» – и вырубился уже окончательно.  

– И как ощущения? – 0на даже приподнялась на локте. 

– Ну, какие ощущения у человека, которого чуть-чуть не  

убили. Потом, правда, переживал. Стрелять человеку в лицо – это тебе не бомбы с са¬молета сбрасывать. 

Спустя немного времени, она сказала: «Воюешь ты, конечно, лихо, я слы¬шала, но здесь тебе не место, и я помогу тебе отсюда убраться». И по¬могла. Меня включили в группу сопровождения и снабдили к тому же направлением в Москву, в соответствующее лечебное заведение. Так я отбыл в Россию. Правда, перед этим я крупно разбогател, хотя и не сов¬сем добропорядочным способом. Дело в том, что расположены мы были на равнине у самых гор. Ходили друг к другу в гости. Иногда на попутках, а иногда напрямки. Сверху это, наверное, засекли. Я повадился к соседям – артиллеристам в шахматы играть (а кто и в картишки!). Вот беру я с собой Володьку Рыжего, и топаем мы с ним привычным путем к сосе¬дям. Причем он сам напросился, а в чем его интерес я допытываться не стал. И напоролись мы на мину. На мое счастье он шел первым. Меня опять слегка контузило, ну а с ним все было ясно сразу. Осколками разодрало на нем одежду, и на виду оказалось что-то вроде кисета. Я сунул его за пазуху и отправился за подмогой. Уже потом обнаружил в кисете кольца, камешки, часы…Оставив все это себе, я не чувствовал себя преступником, хотя что-то такое неприятное испытывал. Но мало этого! Когда разбирали его имущество, обнаружился совершен¬но неожиданно большой однотомник Пушкина, который был мне почтительно преподнесен. Пушкина я забрал, но когда сел его вечерком просма¬тривать, то обнаружил, что бумага внутри вырезана и в образовавши¬еся полости уложены пачки купюр. Такой вот эпизод. Муж моей врачихи свел меня с артиллерийским полковником, который отбывал той же колонной. Мы как-то сразу приглянулись друг другу, хотя звезды на погонах у нас были одинаковы только по количеству. Владимир Константинович оказался куда более практичным человеком, чем я, и к вечеру у меня уже набралось два чемодана «подарков». В этом преимущество пересечения границы колонной – почти не «шмонают». Скучно описывать наше путешествие до Ташкента. К счастью, нас не об-стреливали, и все обошлось благополучно. Полковника мне сам бог пос¬лал; через майора медицинской службы, разумеется. С его помощью все проблемы с документами решались очень быстро и без всякого мо¬его участия. И вот мы в поезде Ташкент – Москва, в двухместном СВ. Сказка! Через полчаса после отбытия сели закусить. Потом он достал коньяк... Спать мы легли уже под утро, обсудив весьма широкий круг вопросов. Чувствовалось, что Нина провела с ним определенную работу, потому что чины были нами совершенно отложены в сторону. Утром, указывая на книжку Льюиса, купленную мною в какой-то лавчонке, спросил: «Хорошо владеете английским?» Я неопределенно пожал плечами: «вроде все понимаю!» И вдруг он меня ошарашил. При всей его интеллигентной внешности такого вопроса я не ожидал от полковника пусть даже артиллерии. Так вот, он спросил: «Ну и как Вы полагаете, Льюис прав в своей апологии Бога?» Чтобы оценить степень моего ошеломления нужно хоть немного быть знакомым с нашими военными отцами-командирами. Да и только ли с нашими? Свое ошеломление я постарался скрыть, имитируя размышления и витиеватой фразой ответа. 

– Я думаю, Кант был прав, когда говорил, что бог есть для тех, кто в него верит. Я же не верую. И не только в силу воспитания, но и по¬тому, что жизнь ведет себя так, словно никакого бога нет. Конечно, если представлять себе бога в христианском смысле. Но ответить в ма¬териалистическом духе о смысле жизни, нравственных законах или, скажем о происхождении Вселенной, я еще не готов. Несколько утешает, что не я один. 

Он засмеялся. "И где это Нинка Вас такого высмотрела? Вы, говорят, с тремя осколками и контузией вытащили на себе своего сержанта, прирезав по дороге пару душманов"? 

Что я мог ответить? Осколки я не считал, никого по дороге не прирезал – рад был, что сам уцелел. И вообще, у нас в спецназе своих не бросают, даже убитых. Когда я ему кое-как все это выложил, он спросил: «А не кажется Вам, как и мне, что вся эта история с войной – глупая и плохо продуманная авантюра, возникшая по инерции в нашем стремлении к мировому господству?» Я ответил, что 10 лет без права переписки уже вроде не дают, но рассуждать на такие темы с малознакомыми людьми все еще очень опасно. Он довольно долго рассматривал меня. Потом пробормотал: 

– Да, да, конечно глупо.  

Выпил и, покачав головой, отстранено заме¬тил: «Какие все же бывают разные люди!» Немного погодя, добавил: «Признаюсь, раз уж Вам выпало терпеть мое общество, склоняюсь к концу жизни к, в общем-то, тривиальной мысли, что, несмотря на отдельные проблески и даже выдающиеся благородные деяния, сей мыслящий тростник изрядное дерьмо, как и созданная им жизнь.» И он молча уставился в заоконную темень. По-мое¬му полковник был уже изрядно пьян. 

– Я думаю, проблема поставлена некорректно. Он просто есть и это – глав¬ное. А его нравственные характеристики – производная от обстоятельств реальной жизни. Более интересные, на мой взгляд, проблемы, откуда он взялся и чем все это кончится. 

– Разве опыта всей истории, а особенно 20 века мало для серьезных вы¬водов? Тут и Гитлер, и Сталин, и Пол Пот, и Мао! И от восторга вопящий народ! Пока что во все вот в это и выливается. А наша война, кого она украшает?  

Я вспомнил бабушку и сказал:  

- Зря Вы вот так весь на¬род «поливаете». Если сегодня люди молчат, то это не значит, что ник¬то ничего не понимают. Многие молчат из благоразумия, т.к. отлично знают, чем кончаются у нас всякие протесты.  

Язык у меня не заплетал¬ся, но мысли начинали путаться. 

– В общем, хочу сказать, что не стоит весь народ валить в одну кучу. А если большинство и впрямь плохо разбирается, так на то есть очень даже понятные причины. Вполне, кстати, устранимые. 

– Батюшки-светы, да он еще и оптимист! Слушайте, а про «светлые дали коммунизма» – это не для Вас написано? 

– А что? – я решил его подразнить, – вполне возможная альтернатива. Лет так через 200. 

– Значит всего лишь альтернатива! И лет так через 200?- он заулыбался. 

– Нет, что-то в Вас все же есть. Тут Нинка права. Конечно, надо помочь Вам демобилизоваться. Кто там через 200 лет будет – ещё вилами по во¬де писано, а жить нужно сегодня. Второй раз не дадут. А для этого приходиться порой тянуться перед всякой сволочью, взятки давать! Вы, кстати, приготовьтесь. Вам за дембель тоже придется, по всей видимости, что-то дать, будь оно неладно.  

Раньше я пришел бы от этих слов в ужас. Речь, по-видимому, шла о вну¬шительной сумме, а мы с бабушкой были, сколько я помню, всегда без де¬нег. Да и как это практически «дать» – я с трудом себе представлял. Правда, теперь у меня был кисет и Пушкин, но представить себя в ро¬ли дающего я никак не мог, в чем честно и признался. Он как-то странно глянул на меня и сказал, что с этим проблем не будет. На следующий день все было нормально. Я читал своего Льюиса. Вспоми¬нались тирады Архиерея. Я чувствовал, что говорил он искренне, как и Льюис, но принять это все равно не мог. Проанализировав по при¬вычке, пришел к выводу, что, во-первых, в жизни сплошь сумятица и никакого руководящего начала. Точнее, я его не вижу. Историю перечесть, так скорей дьявол правит, а не бог. Сплошь грязь, кровь и неспра¬ведливость. Особенно по отношению к людям достойным. Во-вторых, понятие бога, т.е. существа, плюющего на все законы, и обладающего всемогуществом, как-то оглупляет. Потом, это обилие богов, враждующих конфессий! Нет, тут что-то не так. Да и само понятие бога в голове у стихийного материалиста сразу порождает вопрос о его сущности. Попросту сказать – как он устроен. У меня получалось, как у Наполеона с Лапласом: «Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе!» Проще сказать: бог на данном жизненном этапе был мне не нужен. А хотелось бы потолко¬вать с каким-нибудь умным верующим! На том мой интерес к богу на данном этапе иссяк. Зато у полковника, отложившего детектив, появи¬лось желание снова выпить и закусить. (Когда еще такая возможность представится?). Я намек понял и как младший отправился в вагон-ресторан. Припоминая содержимое Пушкина, финансовые проблемы такого мас¬штаба меня уже не волновали. Водку выпили, а коньяк был одобрен и оставлен на вечер под «серьезный разговор». Давно я уже столько не пил! Вечерний разговор был действительно необычен. Прикончив первую бутылку, полковник перешел к женщинам, семейному очагу и прочим аналогич¬ным материям. Чувствую ли я важность всего этого для жизни? «Дочка» – подумал я и не ошибся. 

«Не боясь возвышенных слов, – продолжал полковник, – я считал бы счастьем своей жизни удачное замужество своей дочери. Я не стал бы за¬водить разговор на эту более чем деликатную тему, если бы не один нюанс. Моей дочери по причинам очевидно физиологического характера нравятся мужчины Вашего типа. Но они на поверку чаще всего – дубье стоеросовое. Моя же начитана сверх меры, язвительна и требовательна, хотя по своим тактико-техническим данным вполне на уровне. Кончиться это может грустно, и я заранее переживаю. Жена так и вовсе в отчаянии. 22 года и ничего серьезного даже не намечается». 

Тут он для храбрости, очевидно, добавил еще и продолжал. «Понимаю, что ставлю Вас в несколько неловкое положение, но поймите и меня! Когда читаю сегод¬ня в старинном романе, что графиня вышла замуж за своего кучера или лакея, мне кажется, что если отбросить малосущественные исключе¬ния, то это действительно трагедия». – Тут он добавил еще и, подмигнув мне, заметил: "А неплохо мы эволюционировали с 17-го года? – Короче, был бы рад такому зятю». Он развел руками и комично улыбнулся. «Остается мелочь, на которой все и спотыкается: нужно, чтобы вы понравились друг другу. А посему приглашаю Вас в гости. Зачем Вам гостиницы? У нас вполне просторно и комфортно. Разумеется, это Вас ни к чему не обязывает!» 

Что было отвечать? Попал в переплет. Согласился. Подумал, что смыть¬ся всегда успею, а проблемы женитьбы мною уже про себя обсуждались. Бабушка в последнем письме была просто-таки требовательна в этом отношении, поскольку чувствовала себя весьма неважно, и хотела, по ее словам, поскорей пристроить меня, поскольку жить ей осталось по ее же словам совсем ничего. 

На вокзале в Москве нас встретил моросящий дождик. На служебной ма¬шине добрались до каких-то каменных массивов, где в роскошной квар¬тире на весьма высоком этаже обитал полковник. Встретила нас дочка Ирина. Та самая. Нормальная, рослая деваха с хорошей фигурой. Никакой язвительности, сплошное гостеприимство и доброжелательность. Попросила разрешения позвать вечерком подруг – послушать «человека с вой¬ны». Что мне оставалось? Разместили меня в кабинете полковника. Жена отсутствовала, так что кормила нас Ирина. Вечером действительно собралось человек пять молодежи. Но в этом ую¬те и безопасности мне трудно рассказывать о войне, о смерти, о лазании по горам. Да и как скажешь правду о ненужности и бесчеловеч¬ности этой авантюры? Пусть полковник расскажет, как его полк разносил кишлак, из которого стреляли «духи». А заодно и всех его жителей. Я спросил: «Вы думаете, что вот так запросто можно рассказать о том, как у человека от выстрела в упор разлетается голова? Или передать ощущения человека, воткнувшего нож в тоже человека? За то, что он не хочет понять, что социализм из России – это хорошо, а его ислам местного производства – это плохо?» По-моему они что-то поняли. Ирина поняла точно, и мы пошли танцевать. Умница и дай ей бог счастья. Действительно, чем не жена. Но та искра, то фантомное нечто, не прос¬кочило между нами.  

Полковник, впрочем, остался доволен (видели бы как отшивали прочих!) и сказал, что все лучше сверх ожиданий. 

На следующий день мы ходили на «Травиату» в Большой. Одел свой новенький «Афганский» костюм и даже сходил в парикмахерскую. Причем долго морочил мастеру голову, чего вообще-то за мной не водится. Ирка по¬джала губы и скептически наклонила голову. Я доходчиво объяснил, что ничего другого у меня просто нет. Не в камуфляже же идти! Зато когда она вышла в чем-то немыслимом, я изобразил предобморочное состояние без всяких усилий. С нескрываемой тревогой спросила меня: «Смотрюсь ничего?» В моем «Здорово» не было и тени фальши.  

Через неделю демобилизованный отбыл к бабушке, а оттуда на свой Уральский завод в совершенно другую жизнь 

Стихи мне читал. Скрипучим голосом таким, Он стариковский у него был, голос-то. Откуда звону юношескому взяться у старожила над наличником? Я случайно зацепилась за краешек его жилья, паутиной называется. Думала, блестит что-то, зацепилась и осталась.  

Нет, нет ничего такого, ни мыслей скабрезных, ни касаний нецеломудренных, ни поцелуев под небесами. А небеса синели синевой загадочной, солнцем жарким грели, и я млела, таяла от слов его. 

Милая, ты услышь меня! 

Над окном живу. Льщу себя парою… 

Какое одинокое и мечттельное сердце не дрогнет от пылких признаний, и я подалась ближе к поэту. Я слушала всем телом, я впитывала все звуки, я вибрировала от новых строчек, я улетала в поднебесье бабочкой – я Влюбилась. 

И он, покрасневший от стеснённого дыхания, видя мое медленное, но неуклонное приближение к нему, не отрывал блестящих от волнения глаз и читал новые строчки: 

Ты для меня одна, 

Как сети пелена,  

Ты мой узор родной,  

будь же всегда со мной 

Буду! Я рванулась, влекомая настойчивым, но нежным призывом и, не рассчитав сил, натянула серебряную невесомую нить слишком резко для слабого сердца поэта 

Ах! Очаровательные в своем щетинистом облачении мохнатые лапки дрогнули и замерли: 

Если твои руки  

Вкруг меня сомкнулись, 

если твои губы 

губ моих коснулись, 

если вдруг в глазах твоих 

облака тумана 

это, значит, ты со мной 

о, моя желанная… 

*** 

Мам, мама! Смотри, паук мертвый, а муха в паутине рвется 

КГБ. 1982 год. 

Взявшись описывать для своих близких мало-мальски выдающиеся события из своей, в общем-то, довольно ординарной жизни, я конечно должен воспроизвести историю с КГБ. Сначала я не мог понять, почему мне не очень-то хочется все это вспоминать. Обычно такое бывает при описании ситуаций, в которых ты вел себя не слишком достойно. А такие бывали. Но нет, здесь мне, пожалуй, не в чем себя упрекнуть. Дело в том, что, так сказать, предмет столкновения сегодня уже не актуален, дебаты как бы лишились остроты. Время расставило все, более или менее, по своим местам, и для большинства людей вопрос, как говориться, закрыт. 

Но это сегодня. А тогда все было очень напряженно (причем для меня, в основном на подсознательном уровне), и повлияло это на мою дальнейшую жизнь довольно существенно. Что ж, остается преодолеть это свое внутреннее сопротивление и поведать… 

В то время я преподавал в радиотехникуме технические дисциплины. Любил свою работу, возился с ребятами в техническом кружке, изготовляя всякую несложную электронику. Будучи убежденным марксистом-ленинцем, я не просто плыл по течению тогдашней политической жизни, если можно такое сказать про наш провинциальный мирок. Я окончил университет марксизма-ленинизма, проштудировал многие работы Маркса, Ленина, Энгельса. Регулярно читал журнал «Коммунист» и пытался осознанно воспринимать политическую действительность своего времени.  

Шел 1982 год. Как и каждый член партии, я нес определенную партийную нагрузку. Конкретно – одно время руководил политико-философским семинаром преподавателей. Для них это называлось партучебой и было малоприятным и довольно бесполезным времяпрепровождением. Однако никто не хотел неприятностей, и посещение было почти стопроцентным. Я сам всегда норовил «смыться» с аналогичных мероприятий по тем же самым причинам. В крайнем случае, брал с собой что-нибудь почитать, и, забившись в последние ряды, как-то «убивал» время. В сущности, дело сводилось к зачтению лектором аудитории материалов, выдаваемых на специальных занятиях в доме партийного просвещения пропагандистами-профессиона- лами. В них не было ничего нового, ничего интересного. Отклонения от Генеральной линии не только не допускались, но порой и жестоко карались, так что, кому было охота фрондировать и вообще отклоняться от текста, рискуя карьерой? А жвачка партийной пропаганды к этому времени всем изрядно опротивела. Здесь не место давать серьезный анализ причин того тупика, в который завела наше общество утопическая идея марксизма-ленинизма о построении социализма вообще и, особенно, вопреки Марксу, в отдельно взятой стране – в частности. Но на практике, вне всякого политического теоретизирования, народ это чувствовал на своей, так сказать, шкуре. Мало-мальски сносная в материальном отношении жизнь людей была возможна не столько в результате успехов в экономике, сколько за счет распродажи сырья и выгодной рыночной конъюнктуры на нефть и газ. Я вынужден говорить обо всем этом, иначе трудно будет понять дальнейшее. 

Чтобы следить за состоянием умов и пресекать инакомыслие, был создан мощный аппарат при КГБ и гигантская сеть платных и бесплатных агентов. Агенты были практически на всех предприятиях и регулярно составляли отчеты для своего руководства. Часто их было по несколько человек, и друг друга они не знали. Это позволяло, сравнивая их отчеты (доносы), получать более объективную картину и в какой-то мере контролировать исполнительность самих агентов. У госбезопасности были специальные квартиры и номера в гостиницах, где они при необходимости встречались с агентурой. И, наконец, надо сказать, что служили в КГБ, как правило, неглупые люди, к тому же и хорошо оплачиваемые. Именно эта организация, как бы она ни называлась: ЧК, КГБ, ГПУ – и составляла главную опору существовавшего тогда строя. 

Теперь могу приступить непосредственно к изложению своих личных дел с этой организацией. 

Понимая, как тягостно слушателям семинара выносить мои доклады, я старался как-то их оживлять, привлекая вспомогательный материал, стараясь, по возможности, заменять монотонное зачтение текстов, их свободным изложением. Все это приводило к тому, что накладывало на излагаемый материал, так сказать, печать личности. Но я не очень опасался этого, так как по своим убеждениям был, как уже упоминал, искренним приверженцем господствующей доктрины. Моральная красота идей возможна и при отсутствии в них логики и даже просто здравого смысла. И она может господствовать над умами длительное время, если не допускать критики этих идей с позиций науки и вообще всякого смысла, а, напротив, всячески подчеркивая эту их моральную красоту и то положительное, что эти идеи реально принесли, определяя все негативное как второстепенное, временное и преходящее. А наличие моральной красоты в идеях братства народов, социальной справедливости в марксовом и домарксовом социализме кажется мне несомненным и сегодня, не взирая на утопизм. В этом и причина живучести таких идей на протяжении тысячелетий. 

Началось все с того, что до меня дошли несколько неопределенные слухи, будто некто из общества «Знание» собирает конспекты моих выступлений с целью их последующего издания. Правильнее было бы сказать: безуспешно пытается их собирать. Это было странно – почему бы не обратиться лично ко мне? Но информация была смутная, и я на нее как-то не отреагировал. По-видимому, «собиратель», и впрямь, не преуспел в своих попытках, – странно, если было бы иначе. Ну, кто у нас такие лекции еще и конспектирует? Достаточно, что хоть слушают (или делают вид). И вот однажды во время занятий звонят из нашего отдела кадров, что ко мне пришли. Я, естественно, предложил подождать до звонка, т. е. перерыва. Но зав. кадрами с нажимом в голосе сообщила, что «товарищ из КГБ»! Тут я услышал голос «товарища», который заявил, что охотно подождет.  

После звонка, когда студенты вышли из аудитории, зашел некто среднего роста, в кожаном черном плаще и вполне заурядной физиономией. Представившись по имени-отчеству, попросил разрешения со мной побеседовать. 

Сегодня, конечно, трудно себе представить, какое впечатление должен был произвести такой визит. Деяния КГБ или комитета государственной безопасности в прошлом были общеизвестны. И, хотя смягчение нравов произошло весьма существенное, т. е. уже не расстреливали и почти не ссылали в лагеря, – грозная сила этой организации продолжала нависать над всей жизнью страны, над каждым ее жителем.  

Так вот, я отнесся к этому визиту удивительно спокойно, и не только внешне, но, как мне казалось, и внутренне. Почему? Ну, я уже сказал о некоторой и, пожалуй, значительной либерализации организации. Это, безусловно, было главным. К тому же, я чувствовал себя их союзником, что ли! И уж совершенно не ощущал своей вины перед ними. Мой послужной список политической деятельности был отличным. Во всяком случае, так, на мой взгляд, они должны были его воспринимать. Сами посудите: комсорг (комсомольский организатор) своего класса в школе; в своей группе в институте, куратор комсомольской организации в техникуме, зав. лекторской группой районного комитета комсомола. Разумеется, и член партии. По-моему, звучит однозначно убедительно! И все же… 

Да, как все, он уселся за парту, а я на свое преподавательское место, и мы глядели друг на друга в режиме полуулыбок. Он начал первым.  

– Валентин Иванович, Вы по поручению Вашей парторганизации, утвержденной райкомом партии, руководите семинаром, а мы осуществляем плановую проверку работы этого семинара, так что не подумайте, что это может как-то вас касаться. Просьба у нас такая: мы собирали у участников семинара их записи Ваших выступлений, и вы нам принесите свои конспекты. Я передам все это специальной комиссии, которая все проанализирует и даст общее заключение. А пока они это сделают, мы с Вами будем встречаться поближе, может быть, у меня будут для Вас какие-нибудь предложения. Договорились? " 

В ускоренном темпе анализирую: «Форма общения избрана мягкая. Конечно, он в любой момент может оскалиться, но у меня нет никакого резона его на это провоцировать. Легкий флёр, которым он прикрывается, ни его, ни меня ни к чему не обязывает. Будь начеку и вспоминай передовицы партийных газет. И без демонстраций и даже намеков на неискренность, не перебирая, однако».  

По-видимому, мой анализ продлился несколько дольше принятых интервалов, и он спросил:  

– Какие-нибудь трудности, проблемы? 

– Да, конечно. Никто никогда не предупреждал меня, что такая проверка возможна, а потому мои материалы в весьма хаотическом состоянии. Там, знаете, и математика и электроника. Даже нести неудобно. 

– Это пустяки. Несите, как есть. Разберемся. Вас не затруднит встретиться со мной завтра после занятий в скверике напротив? 

– Нет, конечно. 

– Жду. Всего наилучшего. 

И он удалился. 

Дома я решил обо всем этом не говорить. Зачем волновать жену? Помочь она мне все равно не сможет, да и реальной опасности пока не было. Вопреки данному мной обещанию держать наше общение в секрете (а почему, собственно?), я поделился произошедшим с ближайшим другом Колей. С ним мы были к тому времени знакомы около тридцати лет, почти ежедневно общались. По телефону об этом я говорить не рискнул; дело в том, что еще в прошлом году я повстречал двух своих выпускников, работавших в технической службе местного КГБ, которые, после обмена обычными при таких встречах словами, шепнули мне: «Вы очень долго по телефону разговариваете». Намек достаточно прозрачный. 

Коля отреагировал на это с полным пренебрежением; я, однако, считал, что нужно язык попридержать. Удовольствие от критики властей предержащих – чувство для нормального человека естественное, не компенсировалось даже приблизительно теми неприятностями, которые могли нам эти власти устроить. Из них – увольнение с работы без надежды устроиться по специальности – было еще не самым страшным. 

Итак, мы гуляли по улицам, обсуждали сложившуюся ситуацию, и разрабатывали стратегию поведения. Для нас было ясно, что моя деятельность вызвала недовольство или нечто подобное у слушателей, которые поставили в известность об этом «органы». Доносительство было обычным и весьма поощряемым делом в то время. Им занимались не только секретные сотрудники, но и рядовые граждане, не связанные никакими обязательствами. Диапазон причин, толкавших на такие деяния, которые во все времена большинством людей определялись как «грязные», был довольно широк. От искренних убеждений в преданности до обычного сведения счетов. Фигурировали и зависть и просто врожденная подлость натуры. К тому же, могли наказать и за недоносительство. В последствие узнал, что так оно и было, т. е., были доносы и в значительных количествах. КГБ в таких случаях давал задание штатным доносчикам «осветить» именно этот вопрос, что и было сделано. Результат был для меня неутешителен. Но, в общем, повторяю, я не очень переживал; ни сна, ни аппетита не лишился, и на следующий день принес ему все, что удалось наскрести. Не все. Просто не нашел записей по всем лекциям и докладам, которые мне пришлось в связи с моей такой деятельностью выслушать. Он перебрал мои бумаги и тут я понял, что, так сказать, переполнило чашу терпения и подвигло многих на доносительство. Дело в том, что лекции читались мною по утвержденному плану. Последняя была на тему: «О дальнейшем развитии социалистической демократии». Конечно, в качестве основы взял прочитанный нам на эту тему доклад в доме партийного просвещения. Но изрядно посидел в библиотеках, штудируя произведения классиков марксизма по этому вопросу. Мне удалось сделать свои лекции хоть сколько-нибудь интересными, и я этим втайне гордился. Но для этого требовалось время. Я не был сторонником демократии западного образца. Мне она казалась лицемерной. О демократии в нашем обществе смешно было и говорить. Но отсутствие ее объяснялось необходимостью диктатуры, которая, в свою очередь, оправдывалась возрастающим сопротивлением внутренних врагов, поддерживаемых из-за рубежа, что, конечно, было неправдой. Но вот заговорили о развитии этой нашей социалистической демократии. Понимать сие следовало согласно официальной доктрине так: мы внутренних врагов победили, внешние нам уже тоже не страшны – вот и настал черед реализации завещанных классиками идей. Но беда в том, что к этому времени от идей классиков в нашем обществе не осталось ничего. Не хотелось бы опять таки «влезать» в теорию, но хоть поверхностно это необходимо для понимания сущности дальнейших событий. Демократия дословно с греческого – «власть народа». Аристотель различал шесть типов (систем) правления: аристократию; тиранию; олигархию; охлократию, монархию и демократию. Он делил способы управления на «правильные» и «неправильные». При «правильных» формах власть действует для всеобщей выгоды. Это монархия, аристократия и демократия. При «неправильных» – властители действуют для собственного блага. Это тирания, олигархия и охлократия, т. е. власть толпы. Почему их так много? Да, видимо, ни одна не совершенна, и по мере накопления ошибок и неприятностей, появляется возможность перехода от одной системы к другой. Чаще всего система власти детерминирована уровнем экономического развития, менталитетом народа и множеством других причин. Анализ всех этих систем завел бы нас слишком далеко в дебри истории и социологии. Нынче в развитых странах господствует представительная демократия, когда народ в свободном волеизъявлении избирает своих правителей. Но, разумеется, такая система далека от совершенства, далеко не идеальна. Даже в древние времена, когда все население свободного полиса могло собраться на площади и решать свои проблемы, всегда, в силу природного и образовательного неравенства, кто-то вел народ за собой, умел выдавать свое мнение, свои личные интересы как всенародные и ошибаться, получив, тем не менее, поддержку народа. Другими словами, большинство не всегда право. Даже тысячи средних умов не родят мысли, на которую способен один выдающийся ум. «Не в толпе рождается истина» – писал Чаадаев. Нынче, при наличии таких мощных средств охмурения масс, как телевидение и печать, прорыв к власти через демократическое по форме изъявление народа представителей отдельных и весьма могущественных промышленно-финансовых групп – обычное дело. Но даже такая деформированная свобода волеизъявления народа дает ему весомые возможности влияния на руководство страной. Весьма затруднительно убедить массы, воспитанные в условиях, пусть даже относительной, но все же правовой демократии, гарантирующей целый ряд личных свобод, что черное – есть белое.  

Если экономическое положение масс ухудшается, то ответственность несет правительство. Вплоть до его смещения. Необходимость демократии, свободы проистекает не из задумок философов, а является на данном этапе развития большинства (развитых) стран необходимым условием их развития и благосостояния. Если сформулировать кратко, то «демократия в идеале – это форма государственно-политического устройства общества, основанная на признании народа в качестве источника власти на принципах равенства перед законом и свободой». Реальная демократия в капиталистических странах – это далеко не идеал, и критика в ее адрес бывает вполне справедливой. Да, демократия – это есть в идеале господство большинства. Да, свободы, гарантируемые демократией, позволяют, порой, и содействуют существованию довольно мерзких институтов: мафии, порнографии и прочих, но все это много лучше, чем тирания какой-то группы или лица, с неизбежным подавлением свободы личности. Социалистическая демократия отличается (в теории) тем, что призвана обеспечить реальность демократических принципов, т. е. реальное участие народа в управлении всеми сферами жизнедеятельности государства, повседневный контроль над деятельностью чиновников с правом их смещения по первому требованию трудящихся. Реальная исполнительная власть должна быть у народа, который реализует ее через советы. Отсюда и название – Советская власть. Ленин писал: «Социализм не возможен без демократии…Нельзя победившему социализму удержать своей победы… без осуществления полностью демократии» – и ведь не удержали! 

Вот от этих фундаментальных теоретических положений классиков и возникла тема, порученная мне для доклада, о дальнейшем развитии демократии в нашем, тогда еще якобы социалистическом государстве. Но что мы имели на самом деле? Никакой демократии. Раньше – правящего кровавого диктатора Сталина. Нынче – уже не кровавого, но все же диктатора, Брежнева. Роль политбюро партии при Брежневе возросла, так, что система правления больше походила на олигархическую. Суть состояла в том, что идеи социализма в своей основной, экономической части оказались утопическими, нежизнеспособными. Никакого социализма, по сути дела, не было, а вцепившаяся во власть верхушка, с этой властью расставаться не собиралась и продолжала опираться на мощный аппарат подавления – КГБ. И всякое выступление людей за реальную свободу, за исполнение идей даже самого социализма, в частности, за социалистическую демократию, выдавалось за деятельность антисоциалистическую и беспощадно каралось. Нарастающие сбои в экономике и прогрессирующее отставание от развитых стран в росте производительности труда компенсировалось массированными продажами за рубеж ресурсов страны: нефти, газа, леса и т. д. За эти деньги покупалось продовольствие, одежда и многое другое. По Ленину же производительность труда была главным в утверждении жизнеспособности нового строя, по сравнению со старым – капиталистическим. 

Вот в какую переделку я попал. Вот почему утверждения и положения ортодоксального марксизма вошли в непримиримое противоречие с повседневной практикой, где не было никакой свободы личности и прочей демократической атрибутики. Фикция демократии поддерживалась вроде бы свободными выборами в парламент (Верховный Совет), который по сути дела, ничего не значил. Вся власть была в руках партийной верхушки, и отдавать ее, повторяю, делиться ею она не собиралась, хотя вслух, естественно, провозглашалось, что власть принадлежит народу. 

При следующей встрече мой куратор заявил мне, что я не представил ему последней лекции, той самой, о демократии. Я ответил, что представил конспект прочитанной мне в доме партпросвещения лекции. 

– Но говорили вы не совсем то. 

– Совсем то я действительно говорить не мог, потому, что не зачитываю на своих занятиях текст, а лишь беру его за основу. Но записей таких не веду. Исключения – цитаты на соответствующую тему классиков марксизма-ленинизма. Здесь отсебятина недопустима, и листок с соответствующими цитатами там есть. А что я конкретно говорил – легко установить по записям моих слушателей, которые, как Вы сказали, у Вас есть. 

Следующая встреча состоялась в очередном скверике. Я спросил:  

– Как с разборкой комиссией моих бумаг? Нашли ли то, о чем я говорил в прошлый раз? 

– Да, – сказал он, – все нашли.  

Врал. Не сомневаюсь, что никто из моих слушателей никаких записей не вёл. Разве что сами доносчики. Но все мои отступления сводились к цитированию первоисточников и их комментированию. Общее направление – расширение прав контроля и непосредственного участия трудящихся в управлении страной. О чем мы с ним говорили во время других встреч, я уже не припомню. Они были мимолетными и обусловлены необходимостью фиксировать в журнале ход профилактической работы со мной. Но что он, бедняга, мог мне сказать на затронутую тему? Тут был как раз такой случай, что лучше помолчать. Но однажды он позвонил мне утром, а дома уже все, кроме жены, были в курсе; я пытался придать этому эпизоду некий юмористический привкус, и сын мой зовет меня к телефону: 

– Папа, твой друг из госбезопасности звонит. 

Так вот «друг из госбезопасности» говорит:  

– Валентин Иванович, мы с Вами должны бы сегодня встретиться (на мой взгляд, вовсе не должны бы), – но с Вами хочет поговорить один наш работник. Его машина…  

Далее следовал номер «Волги» и примерное описание очередного лица, с кем предстояло встретиться. «Волга» подкатила в условленный момент. Из нее вышел весьма импозантный человек, лет пятидесяти, приветливо помахал мне рукой. Поздоровавшись и представившись (Николаем Георгиевичем), пригласил садиться. Я сел в машину, и мы поехали.  

– На выбор, – начал он, – Левый берег Дона, гостиница «Интурист», – и назвал еще какой-то адрес в центре города. 

Я неопределенно пожал плечами и сказал: 

– На ваше усмотрение, где комфортней. 

И мы поехали в гостиницу. В приятном номере мы уселись в креслах вокруг низенького столика. Тут же появилась бутылка коньяка и коробка шоколадных конфет. Разлив и пододвинув ко мне внушительную рюмку, он произнес: 

– Я должен объяснить Вам свою цель. Она имеет мало общего с проводимым моим коллегой анализом Вашей деятельности в качестве руководителя пресловутого семинара. Передо мной поставлена задача, проанализировать состояние умов той части населения, в лояльности которой к Советской власти у нас нет никаких сомнений. Вы уж извините, но за такими словами стоит весьма кропотливая работа. Я знаю Вашу семью, Вашего отчима и отца. Весь Ваш послужной список. Беседовал с секретарями всех парторганизаций, где вы работали. – (Подумать, аж в двух!) – Так что выбор наш не случаен. К деятельности моего коллеги отнеситесь с пониманием, но и с полным спокойствием. Никакие неприятности вам не угрожают. Для руководства страны было бы большим достижением, если бы все граждане находились на Вашем уровне. Я имею в виду прежде всего и Вашу практическую работу в райкоме и горкоме. Именно за все это я предлагаю тост.  

Выпили и закусили. Я оценил его тактику и предполагал, что наша беседа записывается. В сущности, я был с ним совершенно согласен и ждал продолжения. Оно не замедлило последовать:  

– Так вот, считает ли сторонник социализма, Советской власти, что мы идем, не взирая ни на что, в принципе, правильным путем или нет? 

Не знаю, поймете ли вы, сегодняшние, мое положение тогда. Ведь совершенно не исключалась чистейшей воды провокация. Внушающий доверие внешний вид, по большему счету ничего не стоил. Еще меньше стоила созданная им обстановка единомыслия и взаимосимпатии. Но врать не хотелось. Не дожидаясь моего ответа, он продолжил: 

– Мы идем совершенно неизведанными путями. Вероятность каких-то ошибок абсолютно не исключается. Более того. Вы знакомы с трудами Ленина, в которых он говорит о неизбежном «прилипании» к любой правящей партии людей, далеких от идеалов партии, карьеристов и просто беспринципных негодяев. Давление зарубежной среды не уменьшается, напротив.  

Он снова замолчал, и мое молчание становилось вызывающим. Надо было отвечать. Самое печальное, что в то время у меня уже не было четких убеждений о преимуществах социализма, неотвратимости его глобального распространения, зато, появилось множество сомнений и целый букет несогласий с видимыми реалиями. Но надо было отвечать. И я начал. Не хотелось лицемерить. 

– Я не профессионал-социолог. От меня трудно ожидать четких идеальных ответов. Мне представляется, что победа социалистических идей, в принципе, несомненна. Значительная часть нашего пути партией проанализирована и признана в какой-то мере несовместимой с идеями социализма. Я имею в виду развенчание культа Сталина и метода диких беззаконий. Привлечение Органами к ответу меня, не вышедшего за рамки основных положений классиков марксизма-ленинизма, свидетельствует либо о нарушениях связи между различными подразделениями партийного руководства, либо об отходе от положений марксизма-ленинизма. Тут я еще сам не понял. Из крупных, бросающихся в глаза ошибок, отмечу только следующие: не допустимо, когда рядовой рабочий зарабатывает больше, чем инженер или учитель. Это противоречит здравому экономическому смыслу. Недопустима практика обеспечения плана любой ценой. В частности, ограбление хорошо зарабатывающих хозяйств, для покрытия плохо работающих, чтобы, в среднем, область и ее руководство выглядело хорошо. 

Я заставил себя замолчать, потому что вертелось на уме еще многое. Для разрядки ситуации я налил себе и выпил. 

После непродолжительного молчания он сказал: 

– Зная реальное положение вещей, не могу не согласиться с Вашими замечаниями. Скажите, – продолжил он, – победа социализма в нашей стране представляется Вам окончательной?  

Вопрос мне очень не понравился, но то ли коньяк, то ли его профессиональное умение создать нужную обстановку – и я ответил, как думал. 

– Строго говоря – нет. Победа того или иного общественного строя определяется уровнем производительности общественного труда. Так по Ленину. Мы же, как известно, еще не достигли производительности труда наиболее развитых капиталистических стран. 

Он смотрел на меня, наклонив голову и слегка прищурив глаза. 

– Что ж, – отозвался он несколько погодя, – формально Вы, конечно, правы.  

Я оставил при себе некоторые детали о том, что публикуемые цифры роста нашей производительности труда, т. е., по существу эффективности работы предприятий, порой не соответствуют реальности. 

– Являясь сторонником социализма и отмечая столь существенные недостатки, что Вы думаете? 

– Думаю, что при моей информированности, весьма средних способностях и профессии, мне, здесь в Ростове, трудно еще что-то предлагать. В основном, я уповаю на историческую необходимость, которая, по словам Энгельса, пробьет себе дорогу сквозь тысячи случайностей. А как это произойдет конкретно, я не знаю. Если бы я был способен решать такие вопросы, так не сидел бы в своем техникуме. 

– А как Вы относитесь к стремящимся уехать за границу, диссидентам? 

Конечно, следовало ответить, что я возмущен их недостойным поведением или, что-то вроде этого, но я опять пустился в рассуждения, с опасно повышенным содержанием откровенности: 

– Маркс учил, что истина конкретна, поэтому каждый случай следует рассматривать конкретно. Позвольте Вам привести пример. Моя сокурсница, работник КБ одного из заводов, была вызвана в партбюро, где обнаружили, что в своем социалистическом обязательстве она написала, что будет впредь чистить зубы не один, а два раза в день. Когда подняли ее соцобязательства за все прошлые годы, то обнаружили во всех нечто подобное, лет так за десять. Ее вызвали в Вашу контору и предложили объясниться. Она сказала, что выражала этим свой протест против формализма и бюрократии в этом, как говорил Ленин, архиважном вопросе. Как Вы полагаете, она права? 

– К сожалению, элементы формализма в этом вопросе есть. 

– Ее спросили, с чем еще она не согласна, и она отвечала, что ей представляется экономической дикостью, что ее зарплата (квалифицированного инженера и зав. отделом) соответствует зарплате токаря средней квалификации и значительно ниже зарплаты такелажника на их же заводе. В итоге, ей с двумя детьми предложили убираться за границу. Это было в 1978 году. Она там работает, отлично живет. Мне следует ее осудить? 

Он ответил, что если здесь нет других привходящих фактов, то с ней поступили несправедливо. Из уст полковника КГБ это звучало убедительно. Но я думаю, что этот фрагмент записи он стер. Впрочем, поручиться не могу. Возможно надвигались новые времена.  

Поговорили еще о чем-то малозначащем. Потом он встал и протянул мне руку. 

– Благодарю за откровенность. Еще раз заверяю Вас, что все это останется между нами, и даже Ваш куратор, – (ага, значит, мной занимается не кто-нибудь, а куратор нашего района!), – не будет мной информирован. 

Я не очень ему поверил, но что я мог поделать? Выпили еще, на посошок, и я отбыл.  

Действительно, при следующей встрече куратор пытался выведать подробности нашей с Николаем Георгиевичем беседы. Может быть, лицедействовал? Я, сославшись, на якобы данное слово, от ответов. 

Уклонился. Дальнейшие встречи и беседы с моим куратором просто выпали у меня из памяти. Беседу с Николаем Георгиевичем я дома коротко записал, а разговоры с капитаном были совершенно бессодержательными, так что и записывать было нечего. Я его понимал. Положен месяц профилактической работы, значит, надо ее проводить, а главное, отмечать в журнале. А что он мог поведать мне содержательного? 

Наконец, – это было 8 мая. Он пригласил меня в управление, что на улице Энгельса, а ныне Большой Садовой. Он вышел ко мне с пачкой моих бумаг, испещренных красными чернилами. Мне стало как-то не по себе. Ведь у него в руках не было ни одной, собственно, моей мысли. Одни только краткие конспекты прочитанных мне лекций. Создавалась комичная ситуация: КГБ против партийного просвещения. Я, собственно, ничего не имел против того, чтобы они «поскубались», но без меня. Ведь отыгрываться КГБ могло именно на мне! Я вообще считал, что как-то слишком легко отношусь к возникшей ситуации. Единственно, что меня серьезно беспокоило – это замечание моего директора, который предложил мне после завершения дел с КГБ, зайти к нему. Вряд ли это представляло для меня что-то хорошее. 

И вот, торжественно разложив на столе пачку моих бумаг, изукрашенных красным цветом, он начал: 

– Вот Вы пишете (то-то и то-то), откуда у Вас эти мысли? 

– Лекция в доме партпросвещения. Дата указана. Проверить легко, вместе со мной конспектировали еще человек двадцать. 

– Проверим. Вы пишите, что… 

Длилось это долго, и всех его замечаний я не запомнил, но, чтобы создать представление об уровне замечаний, пару из них я все же приведу: 

– Про учащихся одного из наших учебных заведений у Вас написано: «Фашиствующие элементы». У нас нет социальной базы фашизма. 

А дело было вот в чем. В день рождения незабвенного Адольфа, группа кретинов надела нечто вроде эсэсовской формы с нарукавными повязками со свастикой и сфотографировалась под знаменем тоже со свастикой. Потом, они попытались устроить нечто вроде демонстрации, но были рассеяны дружинниками. Как их назвать? Но, не вступая со мной в дискуссию, он повторял одно и то же: 

– У нас нет социальной базы для фашизма.  

Я разозлился. 

– Мы говорили, как Вам, конечно известно, что у нас нет и социальной базы для преступности вообще. Мне Вам напомнить нынешние показатели по этому вопросу? 

Но как заведенный, он повторял свое: 

– У нас нет социальной базы для фашизма. 

Вовремя (а может быть уже с запозданием) одернув себя, я сказал: 

– Ну, хорошо, назовем их хулиганами и набьем им морды. Кстати, у парней из моего опер-отряда это очень хорошо получится. 

– Можно, – ответил он, продолжая листать мои бумаги. Потом, видимо, вспомнив инструкцию, добавил: – В отдельных случаях.  

Вы пишите, что мы глушим иностранные передачи на русском языке. Где Вы об этом читали в наших официальных документах? 

Вот это да! Рев глушилок заполнял эфир. Знали об этом, естественно, все, но, действительно, где об этом извещалось официально – черт его знает. И тут меня осенило! 

– Не далее, как в прошлом месяце, мы слушали лекцию, где именно об этом и говорилось. Более того, указывалось, во что это нам обходится и в киловаттах и в рублях. 

Я сказал ему это, заметив, что сообщили мне, пропагандисту эту информацию именно для того, чтобы использовать ее в своей пропаганде.  

– Где и когда это было? 

Я ответил. 

– Мы проверим. Что в этих материалах есть лично Вашего? 

– Ничего, поскольку моя задача пропагандиста – доносить мнение партии по всевозможным вопросам. Соответствие излагаемого мною с этими материалами легко проверить по конспектам моих слушателей, а их довольно много. 

Он ничего не ответил. Встал, подал мне пачку моих бумаг. Торжественно пожал мне руку и произнес, видимо, заранее подготовленную фразу: 

– Мы считаем Вас верным членом партии и доверяем Вам. Продолжайте свою работу с учетом сделанных Вам замечаний. 

Черт возьми, каких замечаний? Бред какой-то. Но у меня хватило ума промолчать и даже, кажется, сказать спасибо. 

О, либеральное время! Лет, так с двадцать, назад, мне предъявили бы пачку доносов – и участь моя была бы определена, в соответствии со статьей 58 Уголовного кодекса – «Антисоветская деятельность». Это означало много лет лагерей. В среднем, давали десятку. 

Уходя, я сказал ему, что мой директор собирается «верного члена партии», по-видимому, увольнять, в связи с вашим интересом, проявленным ко мне. Ответ последовал лаконичный: 

– Не обращайте внимания. Мы ему позвоним. 

Дня через три директор попросил зайти и предложил подать заявление об уходе по собственному желанию. 

– Как, – удивился я, – разве Вам не звонили по этому вопросу? 

– Звонили уже два раза. Велено тебя убрать с работы, так что сам понимаешь ситуацию. 

Я понял и ушел. 

Через месяц меня с язвой желудка забрали в больницу.  

Вот и вся история.  

0