Уважаемые читатели! Перед вами уникальные записи, найденные в пустыне Каракумы в недалёком 1974 году. Мне довелось выполнять там топографические работы.  

Условия были трудные. Автомобиль ЗИЛ-157, перегреваясь и тяжело урча, с трудом переползал из одной ложбины между песчаных откосов в другую. Вдруг он стал буксовать. Тому, кто никогда не бывал в такой ситуации, не понять сложных чувств, которые мне пришлось пережить с моей небольшой командой сам-три: водитель, рабочий и я, геодезист, слепыми силами судьбы заброшенный в «чёрные пески» для обновления топографической карты… 

Однако я не об этом. Наш знаменитый советский автомобиль, похожий на бронепоезд без рельсов, выбросил колёсами из песка небольшой металлический футляр цилиндрической формы. Мне, естественно, тогда было не до него, надо было выбираться. Я спрятал странный сосуд в полевую сумку, и только спустя четыре дня, вернувшись на базу в славном туркменском городе Чарджоу, с недоумением стал вертеть его в руках.  

Не буду утомлять вас описанием всего, что связано с изучением находки. Но вот результат: в цилиндре оказались полуистлевшие записки, составленные …на марсианском языке и на неизвестном науке материале много миллионов лет назад. Как и кому их удалось прочесть, а, главное, как они попали с красной на голубую планету, это отдельная история. Как-нибудь соберусь и расскажу, что самому стало известно. 

Но вот текст, переведённый на русский язык (и публикуемый, кстати, впервые!), перед вами! И это не что иное, как сенсация мирового масштаба! Это первый, по сути дела, хотя и односторонний КОНТАКТ с ВНЕЗЕМНОЙ цивилизацией! 

Читая его, вы поймёте, что не все фразы и слова мы с известными филологами и компьютерными взломщиками смогли разобрать… Времени-то прошло – ого-го! – тысячи веков. Нет вечных папирусов, космическая плесень, опять же...  

Итак, вот они, ЗАПИСКИ неизвестного МАРСИАНИНА. 

***  

Пишу при затухающей свече – снова обрыв на электролинии. С утра дул сильный ветер и,  

видно, песчаные барханы, расшалившись, вновь оборвали провода. Что поделаешь – природа!.. 

Природа… А природу надо беречь. Теперь это каждый дошкольник знает. Но так было не  

всегда. И я счастлив, осознавая, что был в числе первых энтузиастов охраны природы.  

…Коллектив у нас был дружный. И как только дошли слухи от научных и общественных  

кругов, что окружающая среда не может больше нас окружать с прежним успехом, и что ей –  

этому тонкому и нежному живому организму – крайне необходима наша защита, мы  

заволновались… «Конечно, – рассуждали мы, – поможем!» 

…Понятно, быть или не быть природе – вот в чём вопрос текущего момента… 

…в связи с чем, мы возлагаем на себя добровольные обязанности беречь, охранять, любить, уважать, лелеять и, наконец, познавать всё, что нас окружало, окружает и, возможно, ещё некоторое время будет окружать… 

Для начала мы создали «Общество любителей использования милой природы» – ОЛИМП.  

Неделю боролись за массовый охват. Добились! Это была наша первая победа, и она воодушевила нас несказанно. Клинописью были расписаны программа, устав и членские билеты из лучшей глины горного массива Олимп. Получились настоящие скрижали!.. 

…вышли в лес. Батюшки-светы! Красотища-то какая, ужас! Могучие реликтовые кроны  

отбрасывают доисторические тени… 

…все экологические ниши до отказа набиты всяческим зверьём…  

…а он огрызается!.. 

…в траве и кустах прямо-таки кишмя кишит насекомое население – и всё оно жужжит, летит, ползёт и бежит в разные стороны… 

…Ну, мы, естественно, расчистили почву для симпозиума, сгруппировались по секциям (по трое) и стали соображать… 

…какая-то неувязка… на нас вышла ватага квёлых очкариков с фотоаппаратами и  

блокнотиками… 

– Вы зачем здесь?! – кричат они нам, – вредители!.. 

…это мы-то – ярые защитники природных ресурсов – вредители??? Ну, мы, конечно, дали им понять, кто на самом деле вреднее. Они даже – сослепу-то – и объективы свои не стали шарить по траве – кто куда! – и про очки забыли… 

…скандал… Очкарики оказались членами общества «Природа и мы – единое целое» – ПИМЕЦ пресловутый… А мы, выходит, того – разлучили их с природой… 

…извинения приняли и стали друзьями и соучастниками… 

…и мы набрели на компашку… «Общество любителей ухи» – ОЛУХ. Режут иву и камыш на удилища! Ну, как могли, мы разъяснили им, что они не рационально используют наши природные ресурсы. Прямо-таки, хищнически!.. 

….провели показное занятие… мастер-класс называется… Тема: «Как из природного материала создать полезные для быта вещи»… из камыша и ветвей – шалаш… залюбуешься!  

Научили правильно складывать кострище, дымом отгонять комаров и гнусавых мошек,  

приспосабливать пни и колоды под походную мебель… строить вольеры и кормушки для  

подзащитных животных… для «краснокнижников» то есть… 

И с этими расстались друзьями и соратниками.  

…в печать проникли сообщения, что, мол, обществ защитников развелось – несть числа, а  

природа – чахнет… то есть, природа колеблется: быстро ей изменяться или ещё быстрее… 

…пишут и говорят в средствах массовой дезинформации, что прямо на глазах пустыни  

угрожают городам… барханы рыскают, что твои волки… 

…пишут призывы к созданию «Общества по искоренению всяческих обществ» – ОПИВО.  

Дудки! Кто на это пойдёт?... 

…дурашки глупенькие… природу надо беречь в любом её состоянии – будь то пустыня или  

оазис… 

…промышленные предприятия эвакуировали в менее опасные зоны… 

…самые твёрдые и последовательные общественники остались на героических местах…  

Защитим пустыню! Даже макет ордена – за это в награду! – нарисовали… 

…забросили газеты на вертолёте… 

…наша пустыня больше земной Сахары в десятки раз! Даёшь рекорд солнечной системы!.. 

…не испугались… тем ценнее… наша победа… 

…писать не могу… Солнце тусклое, последняя свеча догорает… 

…очень жаль… поделиться своими соображениями по поводу защиты природы, скажем, на планетах Земля и Венера… 

.  

Впервые я встретил Аркадия в 1980-м году, в Грузии. В тот раз мы толком не успели с ним сблизиться: мы (почти буквально) разминулись с ним. Я приехал (вернулся) в один из своих любимых городов, в Тбилиси, в город, где я прожил до этого несколько счастливых лет, в театр, где работали мои друзья и однокурсники, в котором и я когда-то, до института, работал бутафором и рабочим сцены... А Аркадий к тому времени собирался уходить из театра. Тбилисская русская драма (во всяком случае, та ее часть, с которой – старыми дружбами – был связан я) была в печали: для театра это была ощутимая потеря. Аркадий был яркой – без преувеличения – крупной (под метр девяносто) и обаятельной бородатой личностью; я не слышал ни тогда, ни потом, когда его уже не было в театре, чтобы кто-то о нем плохо отзывался, – его любили все. Он был организатором и душой всех, импровизированных ночных – послеспектакльных – посиделок с непременными соответствующими напитками и с длинными тостами (тут надо отметить, что, несмотря на фамилию, грузином он был относительным: происходил он из очень небедной одесской еврейской семьи, и грузинского языка не знал, тем не менее, к длинным тостам и прочим местным застольным традициям относился с предельным уважением, и даже – трепетно).  

После премьеры... (Тбилиси, Театр им. Грибоедова)  

С женщинами он был галантен, с коллегами своими, актерами, он был мягок, добр, и, даже – с близкими друзьями, с такими, как актеры Волик Грузец, Валера Харютченко – нежен. И не дай, было, Бог, если кто-то со стороны – на улице ли, в ресторане – скажет что-то неласковое кому-либо из его друзей, или не так посмотрит на женщину, находящуюся в их компании: он тут же устраивал… не драку, нет… скорее, это можно было назвать побоищем, избиением. Вот тут-то и была Аркашина собака зарыта… Добрый и сентиментальный с друзьями, он мгновенно преображался, приходил в ярость, и готов был разорвать (и разрывал) в клочья любого «чужого», обидевшего (как представлялось ему) кого-то из «своих». 

Этой чертой чрезмерно темпераментного характера и объяснялась – в значительной мере – его «тифлисская ссылка».  

(Сп. «Последние», т-р им. Грибоедова)  

Знаменитый ЛГИТМиК (Ленинградский институт театра музыки и кино, нынешняя Академия театрального искусства) Аркадий окончил чудом. Нет, то, что это был человек одаренный, талантливый – сомнений ни у кого не вызывало, и – с его колоритнейшей фактурой – он украсил бы любую питерскую или московскую труппу. Проблема была не в этом. Аркадий был драчуном. Несколько раз его выгоняли за драки из института, но потом принимали обратно, в результате, диплом он, все-таки, получил. Многие из его друзей объясняли – и объясняют – его вспыльчивость тем, что он, мол, не терпел хамства. Это было, действительно, так, только, если быть беспристрастным (а в случае с Аркадием – это, пожалуй, невозможно), то можно было бы и признать, что часто до хамства, как такового, дело и не доходило: достаточно было одного «косого», неприветливого взгляда, неправильно истолкованного слова, жеста и т.д., и всё – дальше уже ни у объекта праведного Аркашиного гнева, ни у окружающих, не было времени на то, чтобы сообразить – а было ли оно, это самое хамство, или что-либо другое в этом роде… Была мгновенная, вулканообразная реакция Аркадия, сломанные носы, челюсти, милиция, и – как ни обаятелен и популярен был Аркадий, как он ни был любим своими педагогами (а среди них были люди с очень громкими именами) – далеко не всегда удавалось отделываться выговорами и штрафами, – дело доходило до суда… Позже, об этом периоде его жизни мне много рассказывала моя добрая знакомая по Москве и Парижу, Нина Забродина, учившаяся вместе с Аркадием в ЛГИТМиКе, и прожившая с ним несколько лет в гражданском браке (красавица Нина вообще много чего интересного могла бы рассказать об обеих столицах той поры, точнее – о юных годах наших кумиров, как, например, о своем, коротком, но ярком романе с еще никому неизвестным, бродящим с гитарой по общагам и «квартирникам» Москвы, Высоцким, которого она позже встретила уже в театре на Таганке, куда ее после института, пригласил Любимов, но это – уже другая история…). Нина, при всем своем неизменно-адмиративном отношении к Аркадию, признавала с печалью, что нахамить-то, как раз, тот и сам был мастер, когда ему был нужен повод для драки. То есть он, часто, искал ссоры на пустом месте. А если уж хамство в действительности имело место, то тут реакция Аркадия была, как говорят юристы, неадекватной, с избиением и унижением «нахамившего», вплоть до того, что он мог, тут же, на месте, на уже повергнутого противника и… ну, да ладно…  

Так, за драку, он и получил свой первый срок – три года. Но, благодаря (официально) «примерному поведению», а не очень официально – стараниям друзей и хлопотам питерской театральной общественности (да и не только питерской: за него просили и Ролан Быков, и Ульянов) во главе с Кириллом Лавровым, Аркадий отсидел только половину срока…  

Но жизнь его в Питере не складывалась. Женщины рядом с ним были красивые (одной из его жен была известная телеведущая Валентина Печерникова), но долго этого никто выносить не мог. С пропиской, после отсидки, были проблемы, а без нее устроиться на работу в какой-либо из столичных театров был невозможно. Выручили опять старые товарищи, лгикмиковцы… Сандро Товстоногов, сын знаменитого руководителя БДТ, в недавнем прошлом – соратник и спутник Аркадия по «прожиганию жизни» в ЛГИТМиКовской юности (Сандро, сыгравшего «Князя» в «Республике ШКИД», тогда узнавали во всех ресторанах Питера), пытаясь вырваться из-под отцовского «недреманного ока», поставил несколько удачных спектаклей («Прощание в июне» и «Три мушкетера») в Москве, и, в поисках еще большей независимости, приехал в Грузию, в русский драматический театр им. Грибоедова. Он-то и позвал к себе, в Тбилиси, безрезультатно стучавшегося в двери столичных театров Аркадия. И всё, казалось, шло – у обоих, у режиссера и у актера – замечательно: Сандро уже поставил несколько, покоривших тбилисцев, спектаклей, и готовил к выпуску новый – яркий, праздничный шекспировский «Сон в летнюю ночь», в актерский ансамбль которого прекрасно вписался Аркадий – царь эльфов, Оберон, но тут…  

Кадр из х/ф «Каникулы Петрова и Васечкина» 

Но тут Сандро, получивший всяческие грузинские звания и окрыленный своими удачными премьерами, решил вернуться в Москву. Без него, очень быстро, затосковал в Тифлисе и Аркадий… Работы себе по плечу с новым главрежем, грузином, он не видел, и принялся за «привычное дело свое» (по правде, он это дело свое никогда и не прерывал, просто, пока был Сандро, он старался «держаться в рамках», соблюдая заключенный между ними джентльментский договор) – количество застолий значительно перевешивало количество премьерных спектаклей, а уж «не так посмотревших» на твою дэвушку, в тбилисских ресторанах долго искать не приходилось… Случались, однако, и конфузы. Так, выйдя однажды из театра, где актеры, отмечая в гримерке чей-то день рождения, засиделись допоздна, они наткнулись на группу крепких молодых людей, неодобрительно, как показалось Аркадию, взглянувших на не очень трезвых, громко разговаривающих и смеющихся на ночной площади, актрис. «Спортсмены?» – деловито спросил Аркадий молодых людей. Получив утвердительный ответ, он объявил им: «Сейчас я вас буду бить» Но не успел он сделать движение в их сторону, как оказался на асфальте. Это были и в самом деле спортсмены – члены сборной Грузии по вольной борьбе. Но, во-первых, повторяю, такие казусы были, крайне редки, а во-вторых, они только раззадоривали Аркадия, еще яростнее начинавшего искать повод для новой драки, чтобы как можно скорее «взять реванш».  

Он вернулся в Питер. На этот раз ему протянул руку другой товарищ по ЛГИТМиКу – Ефим Падве, в то время возглавлявший Малый драматический театр. Аркадий репетирует главную роль в новой работе театра «Закон вечности», начинает активно сниматься в кино. И опять приходиться и Ефиму Падве, и Лаврову, и другим покровителям Аркадия, постоянно «вытаскивать» его из очередных криминально-хулиганских историй: то в ресторане «Балтийский», где он отдыхает в обществе М.Боярского, Н.Михалкова и Н.Фатеевой, он вступает в драку с телохранителями питерского авторитета, которому захотелось вдруг, чтобы Боярский немедленно спел ему про «зеленоглазое такси», то, находясь на съемках в Одессе, он избивает нескольких здоровяков, невежливо обратившихся к его старому товарищу по тому же ЛГИТМиКу, Леше Шейнину… Но, когда, на одной из репетиций в театре, он сломал помощнику режиссера (тот, как потом рассказывали свидетели, грубо отозвался о В. Высоцком) челюсть, от суда «отвертеть» его не удалось. И какие Лавров с Ульяновым не писали бумаги в различные инстанции, как Падве ни объяснял ленинградским 

Х/ф «Ольга и Константин» 

властям, что без Аркадия – Бачаны Рамишвили, коммуниста, главного героя «Закона вечности» Н.Думбадзе (только что за этот роман получившего «Ленинскую премию»), готовящаяся к очередному партсъезду премьера – невозможна, всё было бесполезно: Аркадий получил новый срок. И опять вышел досрочно. С работой в театре не ладится, спасает кино. Надо сказать, что из 18-ти его киноролей, главных-то, по сути, и не было: всё это были роли второго (если не третьего) плана. И тем не менее, его яркая колоритная фигура запоминалась. Узнавать на улице его стали после выхода фильма «Каникулы Петрова и Васечкина..,»: Чабан, роль которого он сыграл в этом фильме, обаял всех – и детей и взрослых. Он, как бы прощупывал почву в кино, примеривался к своему фильму (можно было бы сказать, пользуясь клише профессиональных кинокритиков: «он, как бы, готовился к своей главной роли, которая – чувствовалось – уже не за горами», если бы не знать, что свою главную роль он сыграл. Но – не в кино. И, к сожалению, не в театре…). Замечательно сыграл он в фильме Бортко «Единожды солгав» (1987). Без его немногословного врача-психиатра Городкова – фильм был бы другим. В этом же году он снимается и в «Острове погибших кораблей». Вообще, 87-й год был у него был, как позже выяснится, насыщенный… 

Именно тем летом 1987 года, наши дороги и пересеклись вновь, на этот раз – в Одессе. 

Я сидел целыми днями в номере гостиницы для творческих работников на улице 1905 года (все называли ее по-старому – Тираспольской), и дописывал последние номера для мюзикла «Мафиози», премьерой которого через два месяца должен был открываться сезон в Одесской музкомедии... Дописав что-то, или внеся поправки в уже написанное, я бежал в театр: всё было уже, в принципе, готово, уже были расписаны партии для оркестра и вокалистов, но… но – надо было знать Юлия Гриншпуна, худрука театра: ему все время чего-то не хватало… какого-нибудь очередного «главного» номера… Там, в театре, в кабинете у Юлия Изакиныча – у Юлика, как его называли друзья, – я и обнаружил Аркадия.  

Был июль, формально, труппа была в отпуске, а на сцене хозяйничали «гости» – Московский театр Станиславского, возглавляемый моим педагогом по тбилисскому театральному институту А. Товстоноговым. Судьба свела старых друзей-лгитмиковцев, Юлика и Сандрика (у обоих, ко всему, и отцы – известные питерские театральные режиссеры и педагоги). На встречу с ними и пришел в театр еще один товарищ их веселой студенческой юности – приехавший из Питера домой, к родителям, Аркадий. Эта первая одесская наша встреча с ним была недолгой: мы коротко вспомнили Тбилиси, наш с ним «разъезд» (практически, я «принял» у него его гримерный столик). Потом мы еще раз встретились, уже без «художественного руководства» – только актеры: я, Аркадий и Волик Грузец, близкий друг Аркадия по Тбилиси, незадолго до этого приглашенный С. Товстоноговым в его московский театр. Вдруг выяснилось, что мы оба, я и Аркадий, одесситы и он, признав во мне земляка (мне, с моим комплексом «неполноценного одессита» – я родился в Одессе, но вырос на Колыме – было приятно признание моего одесситства таким легендарным человеком, каким был уже к тому времени Аркадий), стал даже терпимее воспринимать мое отрицательное отношение к алкоголю. Он потащил меня искать точное место, где я родился; он знал, лучше меня, что ни женской пересыльной тюрьмы, ни тюремной больницы, в которой я родился, давно уже нет, тем не менее, мы обошли все закоулки в районе железнодорожного вокзала, и нашли-таки бабку, которая показала нам, где находилась тюрьма, и где именно была больница. От Аркадия я узнал, что когда-то – еще до революции – площадь перед вокзалом называлась "ТЮРЕМНАЯ"…  

Узнав из афиши, что сезон открывается премьерой спектакля с названием «МАФИОЗИ», он вдруг заинтересовался моей работой. Я рассказал ему историю (действие происходило в провинциальном итальянском городке: в местный театр приходили члены одной из банды тамошних мафиози, вынимали из скрипичных футляров автоматическое оружие и заставляли режиссера ставить «Кармен»… в общем, мафиозные разборки на театральном фоне), он стал заходить ко мне в номер, просил почитать ему что-нибудь оттуда, я читал какие-то, еще «не остывшие», номера… Гриншпун затребовал срочно «выходной» номер для хора бандитов-мафиози, он настаивал на том, что при первом же своем появлении, они должны спеть эту самую свою песню-визитку. Я написал песню за ночь, но первый, кому я ее «сдавал» был не Гриншпун, а Аркадий, которому я, волнуясь, читал: 

«Мы понапрасну никогда не хмурим брови. 

И просто так мы не прольем ни капли крови: 

Гораздо больше денег даст клиент живой – 

Предпочитаем мы работать головой. 

Мы все воспитанные, скромные ребята. 

Ох, как не любим мы стрелять из автомата, - 

Но человек не понимает иногда, 

Какая пропасть разделяет «нет» и «да»!.. 

Мафиози – дипломат! 

Увидит кровь – как в воду он опущен: 

Ведь если пущен 

в ход автомат – 

То, значит, брак в работе был допущен! 

Мафиози – дипломат; 

Но если очень ты уж несговорчив – 

Он жмет на курок, а в горле – комок, - 

И плачет вдова, и дети плачут… 

А ты ведь – и жить еще не начал…» 

«Ты неправильно читаешь, плохо. Я тебе не верю.» – прервал вдруг меня Аркадий. Не то, что бы я обиделся, но его замечание меня задело. Я считал, что читаю точно и убедительно. Да и вообще… каждый норовит автору рассказать, как он должен читать!.. «Не веришь – прочти лучше» – ответил я. Аркадий, не раздумывая, взял листок. 

«…Да, ситуаций острых избежать не просто,  

И к сердцу каждому путь ищет «Коза Ностра» – 

Ведь человек, когда ты добр и ласков с ним, 

То как ребенок он доверчив и раним…» 

Аркадий поднял на меня свой «ласковый и добрый» взгляд. Мне стало не по себе. Я вдруг увидел, насколько я бездарно читал этот текст. 

«…Ведь мы не звери, мы учитываем нужды, 

И человеческое нам ничто не чуждо, 

И если с нами подружиться ты не прочь – 

Материально очень можем мы помочь! 

Мафиози – дипломат!.. 

Увидит кровь – как в воду он опущен: 

Ведь если пущен  

в ход автомат – 

То значит, брак в работе был допущен! 

Мафиози – дипломат. 

Но если очень ты уж несговорчив – 

Значит, сам ты виноват: 

Он жмет на курок, а в горле – комок, –  

Бесполезно тут кричать: 

Тебя, среди дня, оплачет родня – 

А мог ведь внучат еще качать!..» 

«…Слушай, Аркаша, а что тебе делать в твоем Питере? В театре ты сейчас не работаешь, а кино – и здесь, в Одессе есть… Пойдем к Гриншпуну, он тебе будет рад, у него нет актера на главного мафиози, дона Касталламаре, – собирается кого-то, кстати, из того же Питера, приглашать… Это же твоя роль!.. Как только ты произнесешь первые две фразы – весь зал понесет тебе свои портмоне и бриллианты!» 

«Да, – роль моя. В кино бы я ее сыграл. Но в театре – нет. Не здесь. Давай поставим твой мюзикл в Питере. В Малом. Хочешь, я поговорю с Ефимом? Он обещает меня взять снова. А нет, так у Агамирзяна…»  

«Почему – нет? Только это когда будет, а тут – премьера через два месяца… Давай!.. На одну роль!..»  

Мне очень нравилась эта идея. Я прекрасно понимал, что никто больше не проречитативит т а к этот мой текст… Но Аркадия уговаривать было бесполезно. У него были какие-то срочные незаконченные дела в Питере, какой-то, как я понял, свой бизнес. 

Перед отъездом он еще раз пришел ко мне в гостиницу. «Ты не дашь мне эту песню про мафиози? Хочу показать в Питере ребятам. Приедешь, а там ее уже поют!». Я напечатал ему на своем портативном «Unis'е» текст, протянул Аркадию. Он его внимательно еще раз прочитал. «Подпиши – на память, мол…» Я написал вуглу: 

«Эх, Аркаша!.. – в рифме ль, в прозе – 

Классным был ты б Мафиози!..» 

«Моя роль!..» – повторил с грустью Аркадий…  

Больше мы с ним не виделись. Как я уже сказал, год этот у него был насыщенный: «Остров погибших кораблей», «Единожды солгав», потом был еще наш «Граф Монте-Кристо» (только сейчас впервые подумал о трагическом финале обоих наших Эдмонов Дантесов – Авилова и Жени Дворжецкого…), еще что-то… А потом – не удивившее уже никого известие о новом сроке… В том, что это была какая-нибудь очередная драка в ресторане, у меня не было и сомнений, а узнавать подробности уже не было времени: я уезжал из страны. Слышал, что опять за него ходатайствовали Боярский, Костя Райкин, Лавров… В Европе имя Аркадия  

Х/ф «Остров погибших кораблей» 

постоянно всплывало в моих разговорах со встреченными соотечественниками: круг наших общих с Аркадием знакомых оказался широк. Потом, где- то, в середине 90-х, в Париже, Нина, его первая жена, мне сказала, что его больше нет. Он умер на зоне. Подробностей она не знала. 

Пару лет назад, разыскивая в Сети для своей пьесы какую-то милицейскую хронику, я наткнулся на серию статей о «криминальной России» 80-х лет, и, в частности, о «бандитском Петербурге», и там я, вдруг, увидел мелькнувшее несколько раз имя Аркадия. Одни только названия рубрик и статей говорили уже сами за себя: «Бандитская Россия», «Криминальный Мир», «Организованные преступные группировки г. Санкт- Петербурга», «Криминальные авторитеты. Воры в законе», «Человек знавший легендарного "Антибиотика"», «Банда Седюков», «Криминальные постановки», «Бандитский сценарист»… 

Вот краткий дайджест этих публикаций: 

15 июля 1993 года в шесть утра, в одном из Уральских ИТУ скончался Аркадий Шалолашвили, актер, сыгравший к моменту ареста роли в таких фильмах, как: «Ольга и Константин», «Единожды солгав», сериале «Берега», и многих других. Таким его знали в культурных кругах города на Неве. В уголовных кругах Питера он был не менее популярен…  

…Волна «рэкетиров первого призыва» накрыла Ленинград в середине 80-х годов, одновременно с началом перестройки и кооперативного движения. В городе стало много богатых (по советским меркам) людей, и, как следствие, появились и те, кто хотел заставить их делиться. В тогдашний рэкет шли люди с трудной судьбой – спортсмены с невостребованным потенциалом, нравственно искалеченные войной афганцы – люди, которые считали, что то, что им «недодало» государство, нужно брать самим, не стесняясь в методах и средствах. Они работали просто и «по-домашнему», совершая элементарные вымогательства при помощи бытовых электронагревательных приборов – утюгов, паяльников и кипятильников. Их жертвами становились кооператоры и проститутки, спекулянты и валютчики, работники сферы обслуживания и просто заводские несуны. «Новая волна» не брезговала и квартирными разбоями, и грабежами на авторынках.  

Вот в такой обстановке и заняла к 1987 году лидирующее положение в Ленинграде группа Николая Седюка ( он же «Коля-Каратэ") и его брата Александра по кличке "Макенна». Ядро группы составили сами братья, актер Малого Драматического Театра Аркадий Шалолашвили по кличке «Шалик», Гога Геворкян (он же Макси Шварценеггер), Виктор Казанцев ( он же Витя-Свердловский). База группы – спорт-клуб «Ринг». При необходимости Седюки могли задействовать до ста бойцов единовременно. Профессионалы считают, что в Петербурге никогда не было такого волевого, умного и решительного бандитского лидера, как Николай Седюк. Команда Седюков взяла под свой контроль «ломщиков», работавших вокруг чековой «Березки» на набережной адмирала Макарова. Все, кто там «трудился», должны были отчислять банде треть от своих доходов, а Седюки брались прикрывать мошенников и кидал от милиции. 

Поначалу они, как и все другие их предшественники, наезжали на бизнесменов достаточно небрежно. Но очень скоро бригада подняла свой преступный промысел на очень высокий интеллектуальный уровень. Они стали практиковать интересные оригинальные «разводки», при которых некоторые члены команды использовались втемную. Иногда, например, они посылали к бизнесмену одну бригаду, которая избивала его. Тут же подъезжала вторая бригада, «спасавшая» коммерсанта из рук негодяев. Естественно, что человек платил второй бригаде, более лояльной. Подобные постановки нашли широкое применение в бандитских кругах Санкт-Петербурга, да и весь преступный мир России активно стал пользоваться этими сценариями. Однако авторство на них принадлежит одному человеку – Аркадию Шалолашвили, актеру Малого драматического театра, снявшемуся к моменту последнего ареста в 18 кинофильмах, блестяще (надо отдать ему должное) применившему свои актерские и режиссерские способностьи на уголовном поприще. По слухам, однажды Шалолашвили устроил на кладбище целое представление для «терпилы безответного» – с разрытыми могилами, с изготовившимися «убийцами» – короче, нагнал жути на жертву, которая была в конце концов просто счастлива отдать свои кровные наворованные денежки.  

Бандиты очень уважали Шалолашвили и называли его не иначе как Аркадием Палычем… Его способности признавал и легендарный Япончик, с которым Аркадий Палыч был лично знаком.  

Группу курировал вор в законе Антибиотик (по некоторым данным, Антибиотик был не вором, а "авторитетом"). К слову, многие журналисты, освещающие криминальную жизнь Питера, поместили матералы, утверждающие, что Антибиотик и Аркадий Шалолашвили – один и тот же человек. 

Группа Седюков была ликвидирована в 1987 году, когда их авторитет в Ленинграде не мог оспорить никто – им платили даже знаменитые братья Васильевы, занимавшиеся кидками на авторынке. Эта группа была первой в Питере, попытавшейся поставить насилие как способ добывания денег на «промышленно-поточную» основу. Поговаривали, что за этой группой есть и человеческие жертвы...  

В 1987 году правоохранительные органы уже плотно сидели у группировки на «хвосте». Несколько коммерсантов согласились дать показания против лидеров этой бригады. Некоторых пришлось уговаривать, так как люди были сломлены не только физически, но и психологически. Криминальные постановки бандитского сценариста не прошли для них даром. В 1988 году Аркадия Шалолашвили вместе с активными участниками группировки арестовали. В этом же году вместе с братьями его судили. Не помогло даже заступничество таких известных людей, как: Михаил Боярский, Ролан Быков, Вахтанг Кикабидзе, Константин Райкин и др. Аркадия Шалолашвили приговорили к длительному сроку заключению. По оперативной информации, у бригады Коли-Каратэ были очень серьезные и весьма многочисленные связи в правоохранительных органах, однако, они практически никого из ментов-оборотней не сдали.  

Любопытная подробность – сразу после ареста Николая Седюка в 1987 году Антибиотик внезапно умер от сердечной болезни. При этом многие информированные эксперты выражали сомнение по поводу естественных причин его смерти... Впрочем, в этой истории немало загадок, связанных со смертями многих известных людей… 

В 1992 году Верховный суд России снизил сроки всем осужденным по делу «банды Седюка». Но для Аркадия это уже ничего не меняло. Незадолго до выхода на свободу он скончался. Михаил Боярский, навещавший вечером друга, сказал, что Аркадий выглядел здоровым. Медэксперты, проводившие вскрытие, написали в заключении: «…сломана подъязычная кость, на теле имеются многочисленные кровоподтеки». По официальной, озвученной в прессе, версии, он умер от цирроза печени.  

И вот тут начались странные вещи. В день похорон Аркадия Палыча, тремя выстрелами в спину, во время своей ежедневной утренней пробежки по проспекту Энтузиастов, был убит Николай Седюк (он должен был выйти на свободу в 1993 году; официально находясь на поселении, он уже летом 1993 года жил в Петербурге). Вскоре после этого в Москве расстреляли брата Отари Квантришвили, а потом ликвидировали и самого Отарика. Учитывая тесные связи Седюков с Квантришвили, многие информированные источники считали, что между этими смертями есть прямая связь. 

Ликвидация группы Седюков произвела шоковое впечатление на тех представителей питерского бандитизма, которые остались на свободе – слишком неуязвимой считалась бригада Коли-Каратэ. Ходили даже слухи, что для ареста членов группы из Москвы специально выписывали группу "крутых комитетчиков"…  

С уходом с театра бандитских действий Седюков «братва» Питера понесла серьезную утрату – жизнь-то продолжалась, возникали новые «темы», в городе все больше и больше появлялось коммерсантов, а советская государственная система слабела буквально с каждым днем… 

Фото и текст под ним – с сайта mokryxa.narod.ru.  

На самом же деле, на фото слева – Аркадий Шалолашвили… 

…Вокруг смерти Аркадия остается очень много непонятного. Хоронили его в закрытом гробу... Это, плюс страсть самого Аркадия Палыча к инсценировкам, и то обстоятельство, что семья его – мама, Софья Эммануиловна и сестра – сразу после похорон уехали на жительство в Америку, – всё это подкармливает звучащие время от времени фантастические предположения о том, что Аркадий Палыч не настолько мертв, как хочет, чтобы об этом думали. И в самом деле, что, казалось бы, стоит автору столь талантливо задуманных и эффективно реализованных криминальных сценариев – инсценировать свой уход из жизни, уехать за границу и спокойно там жить?!  

Вряд ли мы в ближайшее время узнаем ответ на этот вопрос. Несомненно одно: Аркадий Шалолашвили был незаурядной личностью, этаким Мамонтом Дальским конца 20-го века, трагически сочетавшим в себе совершенно разные качества. Кем он был на самом деле – талантливым артистом, благородным авантюристом или же просто – артистично работающим уголовником?..  

Яркая, оставшаяся в памяти, личность, полная неожиданных поворотов судьба, странная, загадочная смерть… 

Неоднократно писатели и журналисты объявляли о своих намерениях писать о нем книги, сценарии, но – но на деле так ничего до сих пор о нем и не написано. 

Аркадий был несколько раз женат, были у него и дети… 

Похоронен он на погосте посёлка Комарово Ленинградской области, в так называемом «Комаровском некрополе». Там он гармонично и уютно покоится среди своих коллег – актеров и режиссеров, поэтов и драматургов... Могила его всегда ухожена, значит, за ней следят. Кладбищенский сторож рассказывает, что каждый год, в день рождения Аркадия, кто-то приносит цветы на его могилу. 

. 

А вот про древни-то времена ужо я те расскажу...  

Было это, стары старики сказывают, не то, что до истерического матерьялизму, а даже и ишшо раньше, до старых богов. Как – кому молились? Никому и не молились, нехристями были. Жили, как Бог на душу положит. Вру! Не было ишшо Бога-то! Так что, жили в дикости. В пешшерах жили. И такой страшной была та дикость, што древни бабы верх над мужиками держали, не знаю, как себе тако представить!  

Жил в те стародавни времена сирота один, прозваньем Х-Х. …Да-а-а! В дики времена и люди по-дикому прозывались, уж стары старики врать не будут! И вырос тот сирота славным охотником: што уток влёт каменюками набить, што крокодила голыим рукам – всё ему пустяк. Уж на что пандусы* мгновенны, так он и их превозмогал стремглавностью. А волков – кошкодавов и вовсе за дичь не шшитал! …Только што с мамонтом один-на-один не связывался.  

Ухаживать за сиротами, известно дело, некому, так што Х-Х сам себе всё: и в пешшере прибрать, и сварить чего, и простирнуться, ежели охота не так складывалась. Даже всяки травки к мясу у пешшеры рОстил. Одним словом, хозяйство Х-Х справно вёл: в пешшере весь мусор к одной стенке сметён, на кровати – шкура медведЯ пешшерного, в кладовке – пара туш бизоньих на прозапас на голодны времена, у самого из волос солома да ветки повыбраны, волосы рыбным шкелетом причёсаны, лист на причинном месте – каждо утро свежий, а на шее – дорогушши бусы с пеламутру.  

Одно тревожно настало: почуял Х-Х, што без бабы ему нельзя больше ну нискоко! И пошёл сирота свататься к первой раскрасавице, к самой Ё!-Ё!. Тешше будушшей сунул букет из ромашков-лютиков, невесте – клюквы лукошко, ну а тестю не положено было отдарков, семейный мужик в те поры и слова своего не имел.  

Ну, бабы – они, известно дело, на лукавство берут. На тешшу претендентка хитро так говорит, мол, ежели хошь кралечку мою посватать – с тебя шкура медведЯ пешшерного и две бизоньи туши мяса. А дочерь-то из-за мамкиной спины ишшо и про бусы вякнула.  

Делать нечего, сирота бусы с себя на тешшу перевесил, туши бизоньи из кладовки приволок, шкуру с кровати – тоже. Больно уж жениться-то ему припёрло!  

Как говорят: молода жена в дом – забудь про кондом! Зажили, значит, шшАстливо.  

…Да не очень шшАстливо!  

Молода жена хозяйкой и у себя в дому не была, но амбиций непомерных оказалася: то пешшера ей низкая, то удобства на улице, то на ужин одна только рыба – фиш, то спать без шкуры жестко, то детей себе сам рожай. И чуть што не по ей – шшиплется, зараза! И украшений неумолчно требует себе, а откуда, если бусы единственны – и то мамаше вывякала.  

Походил – походил Х-Х в ушшипах красных, помолчал – помолчал …часок, потом думает:  

- Да што ж это, крокодил – и тот так не забидит, а тут – жонка единоутробная, прожора – в смысле, на два лета меня моложе! Да я за её, падлу, хозяйство в разор пустил!  

Ну, сиротой рос, не пообвык в женскому верховодству. Он-то, вишь, думал, бедолаг, што это только традиция така – матриархат. Типа – игра сексуальна.  

- Ладно, – думает сирота, – я тебе поиграю!  

И погнал молоду жонку костью мамонтиной через всё стойбишше.  

Што было! Жонка верешшит – не знала, што тако обрашшение получится. Бабы верешшат – никогда дики мужики до тех пор с ума на первом часу женитьбы не сдёргивались. Мужики верешшат – не поймут, чем она мужика до така бешенства довела: откусила чо, што ли? Ужасть!  

А друго утро бабы, известно дело, языки чесать, новости обсуждать да домином стучать, мужики – по хозяйству – … глядь, а Ё!-Ё!, раскрасавица, и за водой, и у пешшеры метёт, и грядки полет, пока Х-Х на охоту, штобы докуда с одной рыбы – фиш силы есть ишшо, мясца для семейного шшастья запасти. Говорю же, жениться ему сильно припёрло.  

А к вечеру-то у пешшеры Х-Х очередь из мужиков. Дай, мол, мосол расчудесный, семейну жизнь наладить! Так всё в порядок и пришло!  

… КостинУ ту не найти уж, конечно, но вожжи-то есть у тя аль нет?! А есть – так чего ж с такой синью под глазом ходишь, стопку с батькой выпить боисся?  

… Да не стучи рюмкой об стол-то: мамка услышит – будет нам ужо!  

*  

Пардус – упоминаемое в летописях животное, отождествляемое некоторыми писателями с барсом (пантерой, леопардом), а другими, что вероятнее, с рысью. Для охоты за П. в составе княжеских охот были особые пардусники.  

- Ржавчина. – Раздумчиво произнёс Белов и примолк, откинувшись на спинку кресла. 

Скрестив руки на груди, он сидел, устало перебирая пальцами воображаемые четки. Причём, чётки в правой руке у него были, видимо, значительно крупнее, чем в левой, – и его собеседник, Чернов, сидящий напротив за массивным столом, едва замечал шевеление пальцев левой руки. 

- Что? – Вскинул брови Чернов. 

- «Ржавчина» – это рассказ Рэя Брэдбери. Фантастика. 

- К чему это ты? 

- А к тому, – открыл глаза Белов и положил руки на колени, – что в этом рассказе один чудак смастерил прибор, которым он мог железо превращать в ржавчину, воздействуя на пары воды в воздухе. 

- Не смешно. – Усмехнулся Чернов и выжидательно уставился на коллегу. 

- Не смешно, – спокойно согласился тот, широко улыбаясь. – Не смешно, – повторил Белов и, не глядя на Чернова, кивнул ему уже без улыбки и встал с кресла, которое не скрипнуло под его крупной фигурой, а взвизгнуло, – но идея хорошая. Простая идея и, я бы сказал, своевременная… 

- Что ты имеешь в виду? Хочешь весь металл перевести в ржавчину? Хочешь стать «ржавым монстром», грозой и властелином каменного царства? – в голосе у Чернова не было ничего, кроме сарказма. 

Но Белов не отвечал. Он неторопливо прохаживался по кабинету и сосредоточенно перебирал свои мнимые чётки, но теперь уже обе руки были у него за спиной. 

Чернов бросил взгляд на часы и нахмурился. Беседа о достоинствах фантастических идей могла затянуться. Белов не спешил, и это было явным признаком того, что неминуемо придётся придумывать деликатный способ его изгнания из кабинета. «Мне еще кучу дел надо разгрести, а этот сказочник, кажется, всерьез и надолго погряз в очередной идее фикс» – с неудовольствием думал Чернов, исподлобья наблюдая за выражением лица новоявленного «монстра». 

- Нет! – наконец сказал Белов, останавливаясь и широко разводя руками. – Речь идёт не о монополизме в металлургии и не о фильмах ужасов. – Речь идёт – и это намного интереснее! – о всеобщем и полном разоружении… 

Тут Чернов мигом забыл о своем плохом настроении и, не выдержав, раскатисто и с облегчением рассмеялся, заблестев ровным рядом белых зубов. 

- Слава богу! А то я уже начинал думать, что ты по делу зашел! Молодец. Сказку, говоришь, надо сделать былью? Говоришь, что ты, гений-одиночка, изобретатель, получивший образование по научно-фантастическим бестселлерам, сумел-таки сделать то, чего все цивилизованное человечество не смогло сделать за всю свою историю? Поздравляю. Разоружение наметил на понедельник? Знаешь, давай-ка, лучше перенесем его с утренних часов на вечерние, – пусть всё будет скрыто в полном мраке. Тогда нам на следующий день поверят, что из оружия на планете остались только детские рогатки, и что отныне только воробьи и оконные стёкла могут переживать за свою безопасность. Ну, что, согласен? 

Чернов говорил, ожесточённо жестикулируя и всем своим видом показывая, что у его оппонента на ответ остаётся меньше времени, чем его понадобится для того, чтобы немедленно покинуть кабинет и плотно прикрыть за собой дубовую дверь. 

Но на Белова эта эмоциональная речь не произвела никакого впечатления. Он, очевидно, был готов к подобному повороту. 

«Тёртый калач!» – с досадой подумал Чернов. – «Этот сумасброд воцарился здесь надолго. И не вызывать же охрану, – друг, черти его принесли, – не выставлять же за дверь!». Сверлила мысль: «теряю время, теряю время, сколько же я теряю времени!..». 

День был испорчен окончательно. 

Солнечные лучи нещадно обжигали лаковую поверхность подоконника и дымкой проникали сквозь полупрозрачные шторы, сухо рассеиваясь в раскалённом воздухе. «Кондиционер не справляется?.. Ба! Да я же его не включил! Мы вместе вошли в кабинет и, обмениваясь холостыми залпами шуток, забыли о том, что день сегодня будет жаркий. Лето в разгаре! А тут ещё и фантастика свалилась на мою голову. Убийца этот Брэдбери! Бред – бери… Брэдбери, забери свой бред!.. Ржавчина, видите ли!». 

Чернов стремительно встал, оттолкнув кресло, ринулся к кондиционеру, и, щёлкнув переключателем, некоторое время прислушивался к его урчанию, подставляя лицо под воздушную струю. 

Тем временем Белов подошел к столу, выдвинул один из стульев и открыл старый портфель, напоминающий по своей ветхости знаменитый портфель Михаила Жванецкого. Бросив взгляд на раздражённого коллегу, Белов извлёк прибор величиной с обыкновенный амперметр, на котором, однако, не было никаких окошек и шкал, а была только одна единственная кнопка, похожая на кнопку звонка у входа в коммунальную квартиру. 

- Вот, – сказал он буднично. – Полное и всеобщее разоружение. 

Чернов угрюмо молчал и не смотрел на прибор. Он внимательно разглядывал лицо своего приятеля, надеясь, что тот, наконец, одумается и прекратит свои шуточки. Время-то идёт… 

Белов приложил палец к кнопке и сказал: 

- Командуй, Чернов. В твоих руках судьба всего человечества. Произнеси заклинание типа: «Сгинь, нечистая сила», я нажму кнопку, и всё околоземное пространство превратится в ядерный студень, в котором станут невозможными взрывы атомных и водородных бомб. Что же ты медлишь? 

- Иди ты… – ругнулся Чернов и возмущённо отвернулся, барабаня дрожащими пальцами по столу. – Иди отсюда. Мне надо работать. 

Чернов решительно выпрямился, придвинул к себе стопку бумаг и нажал на кнопку, вызывая секретаршу. 

Мигом вошла миловидная особа и, склонив голову набок, сказала с улыбкой:  

- Я слушаю вас. 

- Во-первых, скажите этому… – Чернов затруднился в определении «этого типа», – чтобы он убирался. А во-вторых… 

- А во-вторых, – ласково обратился к девушке Белов, – не обращайте, пожалуйста, внимания на того, кто сказал вам «во-первых», и подойдите, очень вас попрошу, ко мне. 

Девушка вопросительно взглянула на босса и сделала один шажок. Остановившись, она поправила локон у виска и замерла в ожидании. 

- Ну, как хотите. Вам и оттуда будет всё видно. А ты, – с усмешкой обратился Белов к хозяину кабинета, – успокойся. По пустякам я не стал бы у тебя отнимать твоё драгоценное время, отведённое для научных поисков. – Последние слова Белов произнёс с явной иронией. 

Чернов понимал, что у него нет сил даже промычать в ответ. Он мотнул головой, как бы признавая это. 

А Белов продолжал говорить спокойно и уверенно, обращаясь к смущённой девушке и демонстративно отвернувшись от побагровевшего Чернова. 

- Миледи, – таинственно и с нарочитой нежностью говорил Белов. – Окажите любезность, нажмите на эту кнопочку, и мы с вашим шефом будем вам очень признательны.  

Девушка качнулась и сделала еще пару-другую шажков. Слегка изогнувшись, она изящным движением тронула кнопочку, и её хищно загнутые длинные ноготки при этом блеснули.  

Чернов услышал легкий шум слабо вибрирующего прибора. 

- Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять. – Чётко отсчитал Белов, снова нажал на кнопку и торжественно сказал: – Дело сделано. – Милочка, вы своим пальчиком на три секунды отключили все атомные электростанции на Земле, где бы они не находились, в России ли, во Франции, в Японии или даже на обратной стороне планеты, в Соединённых Штатах. 

- Что ты несёшь?! К чему этот спектакль? Вы свободны, – обратился Чернов к секретарше. 

Она пожала плечами и удалилась. 

Чернов встал, обошел стол и взял в руки прибор, оглядывая кабинет в поисках мусорной корзины, явно намереваясь определить его туда. Белов угодливо поднёс корзину и сказал, любуясь ситуацией и произведённым эффектом: 

- Бросай. И ты станешь современным инквизитором, уничтожающим научные достижения. 

- Что это за штука? – угрюмо спросил Чернов.  

- Присядь. Я расскажу. Помнишь, лет десять назад мы с тобой попытались разобраться с резонансом внутри ядра гелия? Мы предположили тогда, что поля сильных взаимодействий при возбуждении могут дать резонанс с непредсказуемыми последствиями. 

- Помню. Мы тогда думали, что ядро гелия в этом случае испускает особую резонансную частицу… Постой, постой, но ведь эту тему впоследствии закрыли, как явно неперспективную! Частицы эти могли быть сродни нейтрино, а школьнику известно, что нет прибора, способного «поймать» такие частицы! Других частиц мы не могли обнаружить, сколько не бились… 

- Да. Ты всегда и, к сожалению, во всем прав. Школьникам нынче многое известно. И прибора такого быть не может, если он не размерами со здание этого института. Это так. И тему закрыли. Но я не школьник и не привык доверять современным учебникам. Я подумал: а что если резонанс внутри ядра вызвать не внедрением грубой силы в ядро, – а тебе и всем школьникам известно, что событие это довольно редкое, – но простым срывом электронного облака… 

- Как? – вскричал Чернов. – Чем ты его сорвёшь? Погоди. Но если тебе это удастся, то неминуемо последует выплеск энергии из ядра, т.е. именно то, что и следовало доказать! И тогда… Стоп, стоп… И тогда возбуждённое ядро покинет квант, или целый пучок квантов; и тогда в резонанс вступит соседнее ядро; и даже с не сорванным электронным облаком. Но это должен быть водород! Чем проще атом… Но у водорода нет ядра! Вернее, есть только протон. Каким образом протон войдёт в резонанс, да ещё и с испусканием этих твоих гипотетических частиц? 

- Войдёт. Я уже всё сделал. Это такой пустяк, что я несколько лет не мог прийти в себя от изумления, настолько всё оказалось просто на самом деле! Вот это устройство. 

Белов несколько раз нажал на кнопку своего прибора. 

- Понимаешь? Здесь находится микроскопическая капсула с водородом. Я пропускаю слабый электрический ток, срываю электрон с одного или нескольких атомов, протоны испускают «дымок» из «трубки мира»; а дымок, – так я назвал этот эффект, – практически мгновенно распространяется вокруг, наполняя «задымлённостью» всю материю, из которой состоит Земля. При этом становится невозможной ни спонтанная, ни искусственная радиоактивность. Повторным нажатием кнопки я снимаю резонанс, и так же мгновенно всё входит в норму. 

- Невероятно. 

- Но факт. 

- А как ты это можешь доказать? 

- Элементарно. Набери номер телефона президентской администрации и сделай заявление, что ты останавливаешь все атомные электростанции в стране «на профилактическое исследование». Заодно сообщи об этом прессе. Назначь сроки эксперимента. Скажем, это произойдёт такого-то числа такого-то месяца, в такое-то время. И добавь, что одновременно прекратят работу все ядерные реакторы и атомные электростанции во всем мире! Скажи также, что теперь всё ядерное оружие можно вывозить на городские свалки. Без твоего позволения ни одна бомба не взорвётся. 

Несколько секунд они смотрели друг на друга, а затем Чернов вытер пот со лба, и поднял телефонную трубку. Несмотря на кондиционер, в кабинете было жарко и душно. 

1. 

В коридоре было многолюдно и скученно: ожидали приёма, говорили вполголоса, почти не слушая друг друга, несколько человек, а потому мало кто обратил внимание на высокого и худого гражданина в потёртых джинсах и новеньких белых кроссовках фирмы «Адидас», возникшего среди них. 

И впоследствии никто не мог толково пояснить, как именно возник новый посетитель. Одни, те, кто стоял ближе к окну, увидели фигуру, чётко нарисовавшуюся прямо в воздухе на фоне противоположного окна в длинном коридоре. Другие, те, кто сидели на стульях и стояли у двери кабинета, где шло заседание комиссии по изобретательству, говорили о том, что человек этот был среди них и раньше, но никто ведь пристально к нему не присматривался, вот и показалось всем, что он возник. 

Но и те, и другие сходились в одном: фигура не шагала, то есть ноги у фигуры в момент её возникновения были неподвижны. Другими словами, она возникла стоя. Более того, у фигуры в руках не было ни портфеля, ни папки, что было самым удивительным в этой истории. Посудите сами. Что делать человеку без бумаг в таком месте? Если человек изобретатель, то неясно, как он мог обходиться без документации, подтверждающей не только наличие у него изобретения или незаурядного рационализаторского предложения или даже нескольких подобных вещей, но и подробного их описания? 

Нонсенс, как говорится! 

И надо же, как только дверь кабинета в очередной долгожданный раз приоткрылась, словно крыло раненой птицы оттопырилось, и волна спёртого воздуха вынесла раскрасневшегося визитёра в ещё более спёртый воздух коридора, фигура исчезла. 

В тот же миг она возникла перед комиссией. Членов комиссии было семеро и, на первый взгляд, все они казались компетентными и уместно серьёзными от собственной деловитости. 

- Вы кто? – строго спросил председатель, поглядывая в список с добрыми тремя десятками имён. 

- Верхоглядов. – Фигура качнулась вперёд и сделала шажок. 

Но тут дверь раскрылась, и в кабинет прошмыгнул седовласый округлый очкарик с огромным потёртым портфелем под мышкой. Ручки у портфеля не было, и изобретатель поддерживал его бечёвкой, накинутой на плечо и продетой под клапан, отчего тот грозил вот-вот быть оторванным, разумеется, лишившись поддержки. Вкатившись, очкарик изумлённо оглядел фигуру у стола. 

- А кто… А как вы… 

- Действительно, кто вы и что вам здесь нужно? – Председатель сделал акцент на слове здесь, заметив наконец отсутствие у фигуры какой-либо ёмкости для бумаг. 

- А ведь очередь!.. Теперь моя очередь! – взметнулся округлый господин, но был остановлен властным жестом председателя. 

- Прошу подождать за дверью. Разберёмся! 

Седовласый сконфузился и перечить не посмел. Легонько прикрыв дверь за собою, он вполголоса начал бессмысленный в его положении митинг протеста перед другими посетителями. 

А Верхоглядов с интересом оглядывал членов комиссии, пытаясь хотя бы в одном из них обнаружить живой интерес к своей персоне. Но лица были каменные. Правда, камни были разными. Здесь оказалась коллекция горных пород, и Верхоглядов различил пемзу, серый мрамор с розовыми прожилками, обсидиан, гранит, песчаник, родонит и габбро. И только на одном лице была едва заметная улыбка. 

Верхоглядов внутренне обрадовался и этому. 

Рад был и председатель. Он мигом оценил ситуацию и теперь рассчитывал устроить за счёт нелепого посетителя нечто вроде перерыва в работе или лирического отступления в череде рутинных разбирательств безумных идей. 

- Мы слушаем вас. 

- Я хочу показать вам то, чего ещё никто не видел, – начал под иронический блеск многих проницательных глаз (члены комиссии приняли игру председателя!). О, они тоже были не против немного развлечься. 

И тут фигура исчезла. 

- Не пугайтесь, я здесь, – раздался голос из-за спинок стульев, и члены комиссии ошарашено и вразнобой оглянулись. Один стул с грохотом упал. 

А фигура как ни в чём ни бывало снова возникла перед столом, и с вежливой улыбкой любовалась произведённым эффектом. 

- Что вы себе позволяете? – сдавленно проскрипел председатель, а его родонит, отметил Верхоглядов, стал ещё краснее. 

- Никто не может запретить мне находиться там, где я пожелаю. Бывал и в Думе на дебатах, и на официальном приёме у Президента. Мог бы и на Луне побывать, но у меня скафандра нет, а военные отказались мне его дать… В Роскосмосе никак не могут понять, что они со мной могли бы и на Марсе запросто побывать в ту же минуту, когда я пожелал бы того! Хотите на Марс? – Могу устроить немедленно. Но не в таком же виде… 

Верхоглядов показал на свои джинсы и развёл руками. 

- Оставьте свои шуточки, уважаемый, – пришёл в себя председатель. Уважаемый у него прозвучало как «юродивый» или «шут». 

- Я не шучу. Я демонстрирую вам своё изобретение, или открытие, если хотите. В шутку оно называется «ПСИХ», то есть «перемещение с использованием хитрости», а всерьёз, с использованием вполне научных терминов, я называю его «ТСМ», то есть «телепортация силой мысли». 

В кабинете наступила таинственная тишина, а сам кабинет стал похож на одну из пустот в египетской пирамиде. 

- Но где ваша документация? – растерянно выдавил из себя председатель. – Что вы прикажете рассматривать? Как мы можем провести экспертизу и определить, чего заслуживает… 

Председатель, очевидно, хотел продолжить: «…чего заслуживает ваше изобретение…», но осёкся. Изобретения-то как раз и не было! Сколько ни смотри на то что вытворяет этот странный гражданин, а ничем иным как фокусом или иллюзионом это не назовёшь! 

Он чуть наклонился вперёд, и влево-вправо вопрошающе оглядел коллег, как бы советуясь с ними. 

Но те сидели с непроницаемыми лицами, и лишь интеллигентный старичок, лицо которого напоминало вулканический туф с нарисованной на нём лёгкой улыбкой, сказал: 

- Хорошо. Уважаемые коллеги, а что, если мы поступим следующим образом. Вы продолжите нашу текущую работу, – слышите, ропот за дверью нарастает, – а мы с молодым человеком уединимся в смежной комнате и составим предварительную беседу. Думается, нам удастся разрулить необычную ситуацию в этой интеллектуальной пробке. 

И старичок хихикнул собственному остроумию. 

- Ну, что ж… – Ситуация была явно тупиковой и найденный из неё выход понравился председателю. – Так и сделаем! 

Председатель облегчённо выдохнул, изобразил поклон и указал на дверь справа от стола заседаний. Тем самым он дал понять, что право на принятие любого решения всегда остаётся за ним. 

2. 

- Скажите, как вы проделываете всё это? – с дружеским расположением спросил старичок у Верхоглядова, когда они удобно расположились в креслах у стеклянного столика. – Вы гипнотизёр? Ваша работа весьма впечатляет… 

Но Верхоглядов не дал старичку договорить. Он молча встал, протянул собеседнику руку, тот принял пожатие – и в точно таких позах они вдруг оказались на площадке среди скал у подножия высоченной горы. Вокруг высились другие исполины, внизу лежал ледник, а стояли они на плотном фирне. Пронизывал ветер. Они находились в тумане (облако? – подумал старичок), солнца не было. 

Верхоглядов отпустил руку, выпрямился и сказал, кивком показав на гору: 

- Это Джомолунгма. Люблю здесь бывать… Здесь я ближе всего к источнику энергии… 

Заметив, что старичок в ступоре, улыбнулся. 

- Не верите? Это снег. Настоящий. Мы в Непале. Попробуйте на вкус. – И он протянул ком снега, сняв его с ближайшего скального выступа. 

Старичок машинально взял его, смял и лизнул, но тут же небрежно и отбросил, вытерев ладонь о подкладку пиджака. 

- Не верите. – Спокойно констатировал Верхоглядов, шагнул и взял старичка под локоть. 

И в то же мгновение они увидели перед собой статую Свободы, а за спиной слышен был плеск волн Гудзонова залива. Это потом уже старичок понял про залив, а пока Верхоглядов легонько поддерживал его, а он озирался с широко раскрытыми глазами. 

Но вот уже они стояли в потоке прохожих в центре Парижа, у Эйфелевой башни. Сияло яркое солнце, и никому они здесь не были интересны, сильно повзрослевший Волька и непохожий сам на себя Хоттабыч… А потому спустя две-три секунды они уже сидели у знакомого журнального столика. 

За дверью с неестественным вдохновением излагал суть своего изобретения непонятливому жюри тот самый очередной, овальной формы очкарик. Впрочем, голос был настолько приглушённым, что нельзя было разобрать ни единого слова, только интонацию и напор. 

- Надеюсь, вы убедились, что я не гипнотизёр. 

- Да… Но – как? Как вы это проделываете? – Старичок не мог пересилить себя и сказать просто: «делаете», ведь в его понимании это были всего-навсего «проделки». – Да ещё вместе со мной! Как??? 

Лицо старичка приняло цвет лабрадоритовой побежалости. 

- Долгий разговор… 

Помолчали. Верхоглядов откинулся в кресле и прикрыл глаза. Ему, видимо, общение с нормальными людьми давалось нелегко. А старичок думал: есть ли у этого удивительного человека родственники? Жена, дети… Это кошмар, иметь папу – летучего голландца… 

Старичок взял со столика и начал терпеливо листать тонкий глянцевый журнал, не видя, разумеется, в нём ничего, кроме ярких пятен. 

- Долго рассказывать, – повторил со вздохом Верхоглядов, – но я постараюсь тезисно, в нескольких штрихах, – вас устроит? 

Старичок кивнул. 

- Это случилось неожиданно. Я тогда ещё студентом-физиком был, и меня ничто в жизни так не занимало, как теория единого поля. Как-то я опаздывал на очень важный семинар, где должен был впервые выступить по теме своих интересов. Но троллейбус безнадёжно застрял в пробке. И тут я с такой силой представил, как иду к аудитории институтским коридором, что… оказался у её дверей – и вошёл за одну минуту до прихода профессора. 

Верхоглядов перевёл дыхание и вновь умолк, уйдя в воспоминания. 

- А может, вам плохо стало в троллейбусе – и вы потеряли сознание… 

- Да, но кто из едущих в нём доставил моё тело именно туда, куда было нужно мне? На лбу у меня адрес не написан на случай потери сознания… 

Старичок смущённо отложил глянец, сцепил освободившиеся пальцы, отшатнулся на спинку и закинул ногу за ногу. 

- А потом был роман Булгакова «Мастер и Маргарита», где… 

- Как же, как же! – радостно перебил старичок. – С помощью дьявольской силы там людей из Москвы в Ялту забрасывали! 

- Да. – Верхоглядов впервые за время беседы широко и раскованно улыбнулся. Но поверил ли он в успех и полезность своего визита в это странное заведение, и в плодотворность разговора со своим улыбчивым оппонентом? 

- Но в романе нет описания такого перемещения, а потому мне самому пришлось добираться до истины. 

- Неужто такое возможно? Это же фантастика, причём волшебная, не научная. 

- Всё в мире становится научной истиной в момент постижения ранее необъяснимого и ежедневного применения этого в быту. 

- И вы хотите сказать, что вам удалось… 

- Да. Именно так. Мне удалось. Вы правильно упомянули дьявольскую силу. Дело в том, что наш мир держится на противодействии сил добра и зла. Из добрых намерений были изгнаны из Эдема Адам с Евой, ради того же добра верующие сжигали на кострах инквизиции неверующих, из тех же добрых побуждений нынешнее демократическое сообщество проклятиями и бомбами осыпает неугодные им режимы… В щепы разбив СССР, «свободный» мир дал потом каждой щепке дрейфовать в нужном для него, повторяю – для него! – направлении. Мне же удалось снять это основное противоречие. Силой мысли. В какой-то момент я осознал, что самая мощная сила – это сила разума. Она же и самая быстрая… 

- Но как вы пользуетесь этой силой? – в очередной раз изумился старичок. 

- А вот именно здесь и начинается самое интересное. Сначала мне для этого нужна была исключительная ситуация и большая концентрация волевых усилий, вплоть до нервного срыва. А потом на помощь пришла теоретическая физика. Путём размышлений и расчётов я получил искомый результат – я добрался-таки до той пресловутой частицы Хиггса, именуемой поэтами от науки частицей Бога, которую до сей поры даже на Большом адронном коллайдере не могут зафиксировать! Оказалось, что в основе мира лежит элементарная МЫСЛЬ, и время её жизни исчисляется тоже элементарными долями времени. В минус 51-й степени! И масса этой МЫСЛИ есть элементарная величина того же порядка. Вся вселенная есть не что иное, как единая информационная система одного единственного Космического разума. Нет, это не мозг в нашем понимании, но только из этой субстанции может сформироваться любой мозг, в том числе человеческий. Причём, учтите, основой мозга не обязательно должны быть белковые молекулы! В космосе есть и другие большие молекулы, например, на основе кремния, серы и фтора, всё зависит от планетарных условий… И любая жизнь – это способ существования больших молекул, способных накапливать, систематизировать и передавать информацию по наследству. 

Но мы ушли несколько в сторону. Так вот, сделав такое открытие, я научился задерживаться в разумном состоянии на время, превышающее элементарное. И тут я увидел зелёные глаза. Стоило мне, например, задержаться там, скажем, на сотую долю больше элементарного времени, как у меня возникало устойчивое и долго не проходящее впечатление, вплоть до ощущения, пристального взгляда некоей Сущности, то есть той самой Сущности, которую верующие называют Творцом или Всевышним… 

Надо сказать, что я абсолютный атеист, а потому объективно свидетельствую, что ничего сверхъестественного в моих видениях нет. Зелёные глаза – это мои собственные представления об этой некоей Сущности. Вы, многоуважаемый, увидели бы, возможно, нечто иное, более подходящее для вашего восприятия. Но факт остаётся фактом – Бог есть наше представление о Боге, и у каждого индивидуума оно своё собственное. Но и то несомненный факт, что некая Сущность возникает в нашем сознании только в момент нашего полного отрешения от всечеловеческих глупостей, другими словами, только в момент нашего соприкосновения с Космическим разумом. 

И ещё свидетельствую: там, в разумном мире, нет ни добра, ни зла; ни света, ни тьмы; ни силы, ни слабости. Сами подумайте – какое противоречие может содержаться в элементарной частице, если она одновременно является элементарным временем, элементарной массой и элементарной порцией энергии? В шутку я такие элементарные частицы называю мыслишками. Вся вселенная состоит из элементарных мыслишек, не противоречащих друг другу… А оно, противоречие, возникает только тогда, как минимум, когда две элементарные частицы вступают во взаимодействие! Но это столь мизерная энергетическая величина, что ею можно и пренебречь… Что я и делаю. 

Верхоглядов улыбнулся своим мыслям. 

- Зло и добро в полную силу проявляются только тогда, – продолжил он, – когда один мозг, как система идей или идейная неразбериха, вступает во взаимодействие с другим мозгом. Ведь в любом мозге роится безумно большое количество элементарных частиц, атомов и молекул! И все они движутся, ищут оптимальных условий для своего движения… Таким образом, сила добра или зла зависит прежде всего от химической и электрической энергии движущихся частиц. Поди, отдели добро от зла, если они врозь не существуют! И вывод напрашивается сам собой: мир, где появляется обладатель мозга, надменно и безосновательно называющий себя венцом творения, и весьма невежественно – человеком разумным, обречён на нескончаемую борьбу добра со злом. Появление мозга в природе – это первый сигнал старения этого мира, после чего наступает его неминуемая смерть… Мы с вами обречены, милейший, – печально усмехнулся Верхоглядов. 

- Но вы!.. – с ещё большим изумлением воскликнул «милейший» старичок. – Но зачем вы пришли к нам? Чем вам могут помочь они, эти люди? – И он ткнул скрюченным пальцем в плотно прикрытую дверь. 

У Верхоглядова опустились плечи. Он как-то разом сник и некоторое время не произносил ни звука… Потом пожал плечами. 

- Зачем пришёл сюда? От чувства полной безнадёжности… Хотелось хотя бы чуточку отвлечься от горьких мыслей.  

- Дело в том, – продолжил он, – что ни в одной из моих задержек в Разуме – о, знали бы вы, какое это райское наслаждение, находиться там! – я не находил никакой возможности остаться там надолго, а тем более навсегда... Человек никогда не станет homo sapiens,ом! – Вот что я понял со всей определённостью, какая только возможна обладателю человеческого мозга. Мы, как природные тела, как части материальной природы никогда не сможем стать разумными существами! Слишком в нас намешано всего, от чего не избавиться никоим образом… И ещё скажу: в одно из моих наиболее длительных проникновений в разумный мир Зелёноглазый строго погрозил мне. Я понимаю, конечно, что и грозящий палец этот, и зелёные глаза – это земной образ, но это в то же время и явный сигнал того, что пришла пора заканчивать мои эксперименты. Не позволит нам Сущий устроить экспедицию на Марс, используя только силу мысли! Я зашёл слишком далеко, а это, видимо, нарушает равновесие в окружающей реальности, вот она и грозит мне, сверкая зелёными очами… 

Но возникает вопрос: а почему Зелёноглазый позволил мне постигнуть Сущность? Видимо, он ждёт, ищет более способного человека. Для чего? – Думаю, для того, чтобы ускорить гибель этого устаревшего мира в нашем секторе Вселенной. Каким образом? Не знаю, у меня нет ответа на все эти вопросы. 

Одно очевидно: я не способен семь миллиардов людей сделать счастливыми, указав им путь к разумному существованию. А вот лично вас к статуе Свободы или к Джомолунгме доставить – способен! Но от этого свободы не добавится – ни у меня, ни у вас, ни у кого либо ещё на нашей обезумевшей планете. Даже собственная жена поставила меня на учёт в психушке!.. Кто-кто, а Зелёноглазый видит это и вскоре, думается, примет окончательное решение. 

Верхоглядов сделал решительный жест и замолчал. 

- Какое решение, на ваш взгляд? – робко спросил старичок. 

- Есть два варианта. Вариант первый: Зелёноглазый закрывает перед моим носом вход в разумный мир, но даёт людям Земли ещё несколько десятилетий или веков на дозревание их умов; вариант второй: Зелёноглазый, разочаровавшись в людских способностях, в ближайшее время закрывает этот самый окружающий всех нас мир… 

- Да… – протянул старичок. – Печальные вещи вы говорите. 

И вновь они оба умолкли. 

За дверью тот же самый округлый очкарик теперь уже канючил, чуть не всхлипывая, а его изредка перебивали насмешливые и уверенные в своей непогрешимости голоса членов комиссии. Как к этому относился Зелёноглазый, никому известно не было… 

- Эммануил Прокопьич, доложите, что у вас за сбой: двадцатое число, а календарь на январь не утверждён! Вы что там, сдурели совсем? Начало года сорвёте – уволю к чертовой матери! Мне ваша «передовая» лаборатория №1 уже вот где!  

Да уж, началось совещаньице…. Начальник первой лаборатории, хоть никогда не считает себя виноватым, оправдывается:  

- Так Сидор Львович, двенадцатая данные не даёт, у них там последняя неделя неполная получается, не могут решить, начало убрать или хвост отчекрыжить. И математики с утверждением чисел тянут. Вчерне-то у нас готово, но вдруг что не утвердят….  

- Чего они не утвердят? Тридцать один день в январе?  

- Ну, мало ли…. Вон сектор астрономии восходы – закаты аж на год вперед выпустили, отчитались, а осенний переход по времени отменили – вся работа насмарку. И ведь это они уже после объединения часовых поясов. Считали, раз один Указ был – следующий снаряд в то же место не попадёт….  

Конец года. РАН (по внутреннему Уставу – Российская Академия Наук). Не Сколково, но всё-таки….  

Обычная, в общем-то, рутина: подбиваем итоги, утверждаем, разрабатываем, убеждаемся, что теория от практики всё ещё как-то …не очень.  

Физики уже продлили на следующий год действие физических законов, химики – по своей части. Не просто так, конечно. Целый год проверяли. Физиков от последних центробежных и центростремительных проверок водит и качает, от химиков перегаром разит. Крыс лабораторных не на что покупать – всё на себе, на себе испытывают.  

Революционных теорий в этом году не было. Всякие хиггенсы – фигенсы, бюзоны – музоны – это за рубежом, а у нас всё стабильно, все частицы на своих местах, будто приклеены, ни одна за год не пропала, не расщепилась. И слава Богу, то бы отчеты не утвердили без хоть каких-нибудь результатов. А результатам откуда взяться, если бюджет только-только на текучку, меньше, чем на дорогу в то же Сколково.  

Спешить, конечно, приходится: конец года всё-таки, не квартал закрываем. Конкурентам легче, они всё, что мельче спички, нанотехнологиями объявляют, даже на святое покушаются – на наши молекулы и атомы. Химики с физиками отбиваться устали.  

Да, не всё у нас получается, и это – естественно, как само естественнознание: наука – вещь непредсказуемая. Вот Сидор Львович ругается, а у самого Приказ о том, что следующий год – високосный, третий день на столе неподписанный лежит: те же математики что-то в расчетах напутали, опять всё в компьютер засунули, а тот завис от маломощности. Его бы апгрейдить, если по уму, …так не выпускают уже деталей к «Спектрумам». Системщики говорят, что со своей стороны они проверили, всё нормально, причина у математиков. Я заглянул – те в полном составе под столами ползают, контакты проверяют. Забавно. У нас средний возраст «за шестьдесят», если в нужную сторону округлять, а математики – самые возрастные. Молодёжь? Какая молодёжь? Вон, Перельмана приглашали – не пошел, мальчиком на побегушках, говорит, не хочу быть.  

Вот так и живём, науку двигаем. Суета, беготня, напряжёнка. Когда все бегают, то хочется тоже в общей толпе, …но нельзя! Бегущий охранник – это уже паника, поэтому хожу внешне спокойный, чётким строевым, козырёк от правой брови на два пальца. Моё появление должно успокаивать, а то мало ли что….  

Я же за них, дуриков учёных, перед Родиной отвечаю. Это они со мной – какая-никакая сила, а по одному – им на любом мирном митинге верный конец. Кстати, про митинги: только вчера вот разгонял один такой, …невоенный. А пенсионеры, растак их, за отрывные календари митинговали. Им там советы какие-то, видишь ли, публикуют! Я им и «посоветовал». Одной дымовой шашки хватило! Чего там отрывать-то? И так год всё короче и короче, доотрывались!  

Наука должна работать спокойно. Напряжённо, но спокойно. Чтобы не рвануло чего ненароком или с катушек кто не съехал. Они же, учёные, по самой грани, по лезвию ходят, шаг вправо, влево – и кранты, мозг сдвинется от перегрузки к которому-нибудь уху, баланс в организме неправильно произойдёт – потом ни один Склифасовский не поможет! Вот не зря у военных фуражки с твёрдым околышем и как надевать – чётко Уставом прописано. Мозг должен быть надёжно зафиксирован! …Хотя это – военная тайна, не для гражданских, но самым-то главным академикам можно бы было фуражки надеть, думаю.  

…Хопа, письмо валяется! …Оба-на, из Правительства! Наверное, секретарша наша опять потеряла. Невнимательность, конечно, но для восьмидесятилетней дамы даже просто ходить – уже успех.  

А вдруг письмо подмётное, а в нем – споры какой-нибудь язвы транссибирской?! Нет, обошлось! Спор не видно, только Постановление какое-то…. Чего там?  

«В целях экономии Государственных средств предлагаем – Хм! Предлагают они! – с 2012 года сократить одну из лабораторий календарного сектора».  

Ну, третью не сократить, у Элеоноры Марковны сердце слабое, а вот насчет пятой и одиннадцатой – вполне: малоактуальные и безспиртспиртивные! Чем меньше народа, тем больше порядка! Правильные люди наукой руководят, тоже из военных, видать!  

Сказка 

В одной далекой стране жил портной. Он был хорошим мастером и слава о нем обошла все соседние страны. У него всегда было много заказов и он всегда много работал, но, даже работая от зари до зари, разбогатеть так и не смог. Дело в том, что мастер очень любил свою работу и поэтому никогда не старался во что бы то ни стало выполнить ее как можно скорее. Главным для него было то наслаждение, которое он получал от шитья и от созерцания сшитого им платья. Он долго и придирчиво рассматривал готовую вещь у единственного окошка своей тесной мастерской перед тем как, улыбнувшись и почесав затылок, сказать с удовлетворением: «Готово!». 

Другой причиной того, что он долго работал над любым заказом, была его дочь. Жена умерла много лет назад, оставив единственного их ребенка на его попечение. Надо было не только заботиться о малютке, готовя ее к самостоятельной жизни, но и передавать ей свое искусство. Мастер надеялся, что его любимица, даже выйдя замуж, не оставит его, а сможет заменить его в мастерской… Теперь дочери уже исполнилось шестнадцать лет, и мастер души в ней не чаял, посвятив ей всю свою жизнь. 

С раннего утра он уже стоял за огромным столом и старательно прикладывал старенькое лекало к новому куску ткани. Бывали очень дорогие и роскошные ткани, – богатые заказчики не стеснялись приходить сюда, в полутемную келью мастера. Они были уверены, что их ткани не будут испорчены, а платье, которое они примерят у потрескавшегося серебряного зеркала, будет блестяще выглядеть и в царских палатах. 

У добросовестного мастера почти не оставалось обрезков, – так тщательно и придирчиво он семь раз по семь отмерял, чтобы, наконец, решиться на разрезание ткани острейшими ножницами. Остатки были столь малочисленны, что портной их даже не выносил с мусором, приспособив для них в углу своего жилья большой короб, в который иногда любил заглянуть. А не найдется ли там что-нибудь интересное для нового заказа? Кусочки иного, например, цвета для нашивки изысканной формы манжеток или лацканов и прочая, и прочая... Выходило даже, что портной подчас добавлял к платью заказчика ткань из своих запасов! Но мало кто из богатых клиентов замечал такое рвение мастера, а уж тем более никто не доплачивал к оговоренной ранее сумме. 

И в тот самый день, когда началась эта история, поначалу не происходило ничего необычного. Щурясь и бормоча себе под нос одному ему известные слова, мастер разглядывал и ощупывал новое изделие. Его дочь делала уборку и тихо напевала популярную песенку. 

Вдруг дверь скрипнула и широко распахнулась. На пороге стоял высокий господин в черном одеянии, видимо, очередной заказчик. Шагнув в мастерскую, он заговорил скрипучим голосом: 

– Здесь находится портной? 

– Да.  

– Могу я видеть его? 

– Это я. 

– У меня к вам важный и срочный заказ. 

– Я готов его выполнить. 

– Хорошо. Я смотрю, вы человек дела и не любите лишних слов. Но вы соглашаетесь, не зная о том, что вам предстоит сделать. Вы или гениальный мастер, или глупый человек. Что вы на это скажете? 

– У меня еще не было непосильных заказов. Все дело во времени. Думаю, что и на этот раз я смогу справиться, если вы не станете назначать невыполнимые сроки. Или вы собираетесь заказать мне платье из листового золота? Тогда вы обращаетесь не по адресу. 

– Я ценю вашу смелость. Неспроста я слышал о вас самые лестные отзывы. – И тут посетитель рассмеялся, словно прошелся палкой по решетке летнего сада. – Но дело как раз в том и состоит, что я хочу заказать вам платье из чистого золота. 

И странный посетитель достал из-под полы отрез блестящей ткани желтого цвета с металлическим отливом. Небрежно бросив его на стол, он сказал: 

– Время не ограничиваю, но и не хочу, чтобы вы возились с заказом более шести месяцев. Как только платье будет готово, я приду за ним. 

– Но как же, позвольте… 

– Я понимаю вас. Мерку снимать не надо. Примерка исключена. Размеры и фасон даны вот здесь. – И посетитель положил на краешек стола розовый листочек бумаги с аккуратными столбцами мелких цифр. После чего, усмехнувшись, круто развернулся и шагнул к выходу, ни взглядом не удостоив девушку, прижавшуюся с метелкой в руках к стене и смущенно оглядывавшую сухую, но энергичную фигуру незнакомца. 

Портной растерянно молчал. 

У выхода человек в черном оглянулся и проскрежетал: 

– Не вздумайте присвоить хотя бы кусочек от этой ткани. Тогда вам несдобровать. Я потому и пришел к вам, что наслышан о вашем бережном отношении к материалу заказчика. Помните же, ни кусочка! – Он погрозил пальцем, украшенным массивным перстнем с крупным изумрудом, и вышел, хлопнув дверью так, что с потолка на золотую ткань просыпалась струйка серой пыли. 

У портного и у его дочери было ощущение, словно они пробудились ото сна и наяву ничего подобного не было. И никто из соседей в тот день не видел странного посетителя. Но на столе ведь лежала желтая ткань! 

Мастер взял отрез в руки и пригляделся. Ткань была очень тяжелой, но мягкой и эластичной, она словно текла из ладоней металлической жидкостью, однако не протекала между пальцев…  

И тут вдруг ему захотелось приступить к работе немедленно. Он удивлялся самому себе. С этого момента время для него как бы остановилось, и он уже ни о чем не помышлял, кроме работы над своим новым заказом. 

И удивительное дело! Ему удалось так ловко скроить платье, и таким образом прошить швы, что у него не осталось ни единого кусочка чудесной ткани. Ни одного! Ни самого малейшего! И только когда спустя несколько месяцев заказ был выполнен, и платье уже висело над столом в ожидании заказчика, мастер заметил тончайшую золотую нить, лежавшую на столе там, где он кроил материал. Ниточка длиной всего в полтора пальца блеснула в косых лучах заходящего солнца, пробившихся сквозь потускневшее стекло в оконце его мастерской…  

Портной удивленно развел руками, осторожно поддел ниточку двумя пальцами, поднес к глазам и осмотрел ее на свет. Она, казалось, не имела толщины, настолько была тонкой.  

Он повертел ее в руках, подергал за концы, проверяя на прочность, и снова удивился. Ниточка не рвалась, глубоко впиваясь в кожу! Как быть? Как приладить ее к сшитому платью? Сделать это было невозможно, решил мастер, и повязал ее в виде пояска на тряпичную куклу, сделанную им ранее из других обрезков разноцветных тканей для своей любимой дочери. Давно уже с дочкой они занимались этим делом. Делали красивых куколок и любовались ими. Таких кукол у них собралось несколько десятков, и они даже раздавали их соседским девчонкам. Пусть играют! 

И только мастер посадил куколку на подоконник, как дверь громко скрипнула, широко распахнулась, и в мастерскую вошел тот самый заказчик. И снова он был в черной одежде, строгим и решительным, и снова не глядел по сторонам, а прямо в глаза оробевшему вдруг портному. 

– Вы хорошо справились со своей работой. Я доволен и беру это платье. Но вы не выполнили одного из моих условий. 

– Нет, – торопливо сказал мастер. – Вы ошибаетесь. Я помню ваше условие. Но у меня не осталось ни клочка, ни мельчайшего кусочка от вашей ткани, – гордо вскинул брови портной. – А если вы имеете в виду эту ничтожную ниточку, которую я только что повязал на эту нелепую куколку, то… 

– Именно эту, как вы, презренный, выразились, «ничтожную» ниточку я и имею в виду! Таково было условие, и теперь уже вы ничего не поделаете, ничем не сможете оправдаться за свой жалкий поступок. Я заранее все знал и все предусмотрел. Мне нужна жена. Я – бессмертный, но жены мои не живут так долго, как мне бы хотелось. Я выбрал в жены вашу дочь, умелую швею и нежную девушку, и поэтому мне понадобилось поставить вам такое простое условие. Без него волшебство было бы невозможным… 

При этих словах ужасный посетитель сбросил свой черный наряд и облачился в золотой. Зрелище было впечатляющим, но страшным и неестественным. Затем заказчик взял в руки куклу, обернулся к окаменевшей девушке и негромко приказал ей, словно сухую ветку переломил: 

– Иди за мной. – И вышел. 

Девушка как завороженная вышла в распахнутую дверь и в мастерской воцарилась пустая тишина. 

Мастер долго не мог шевельнуться, не мог броситься вдогонку, не мог сделать ничего, а спустя некоторое время уже было поздно… 

Самое удивительное в этой истории было то, что и в этот день никто из соседей не видел ни Кощея, ни девушки; и то, что с той поры портной перестал принимать заказы и никогда и ничего уже больше не сшил, и вскоре умер. 

Сказочная быль 

1 

Сегодня Радетелев вышел из своего кабинета на четверть часа раньше и в приподнятом настроении. Он даже водителя не дожидался, – тот, видимо, к урочному часу подъедет, – а бодренько зашагал к троллейбусу. И суматошная толкучка при посадке не смогла изменить настроения, таким оно оказалось устойчивым. 

Дело в том, что заместитель Радетелева Мишин пригласил шефа на открытие охотничьего сезона: «Будет интересная, дружная компания, чуть ли не заповедные угодья и уютная избушка на курьих ножках». 

Правда, Радетелев не был серьёзным охотником, и даже любителем его никто не назвал бы. У него и ружья не было! Мишин обещал взять для него эксклюзивный помповый ствол. Но он часто принимал такие приглашения. А почему бы и нет? Тёплые приятельские беседы у костра или печурки, свежий воздух, звёздное небо… Охотничьи байки опять же… Всё это нравилось Радетелеву, ибо отвлекало от рутины трудно решаемых должностных проблем. Экология области на плечах! – Не шутка. 

2 

В пятом часу утра он уже сидел, как лицо начальственное и ответственное, впереди в юркой ведомственной «Газели», управлял которой не штатный водитель, а всё тот же деловитый и энергичный Мишин. Интересная и дружная компания из пяти добротно экипированных охотников создавала весёлый шум в салоне, приспособленном не для пассажирских, а длительных командировочных поездок.  

Выйдя из дому, Радетелев с некоторым удивлением пожимал крепкие руки незнакомым людям. Каждого из них он видел впервые. А они, как на подбор, были рослыми здоровяками. И, что показалось Радетелеву странным, их охотничья оснастка – зачехлённые ружья, многочисленные подсумки, куртки и штаны с разнокалиберными карманами – были новенькими, словно только что из магазина. Ремни приятно поскрипывали, одежда свежо шуршала, а металлические заклёпки цвета хаки холодно поблескивали даже в предутренних сумерках. «Однако они явно не новички», – подумалось Радетелеву – их опытность сквозила в каждом жесте, в каждом брошенном слове, в несуетливом поспешании. 

Глянув на Мишина, Радетелев с иронией воскликнул: 

– Когда ты успел так зарасти, Мишин? Вчера, сдаётся мне, ты не был таким шерстистым! 

Мишин, широко улыбаясь, не ответил, завёл двигатель – и с места в карьер «Газель» понесла его улыбку в предрассветную даль. Поездка обещала быть весьма увлекательной… 

3 

Ехали долго, но дорога нудной не показалась. Легко и непринуждённо вспыхивала настоящая дискуссия по поводу то одного, то другого промышленного объекта или строительства за окнами быстрого микроавтобуса. Радетелев с неприкрытым вниманием прислушивался к неслыханным ранее «экспертным выкладкам» своих спутников. В его окружении такие разговоры не велись, а потому он сбивчиво и растерянно размышлял: «Ну, до чего же они информированы! И до какой степени грамотно судят о том, что видят! У меня в кабинете на самых важных совещаниях редко такое услышишь. – Да охотники ли эти люди? – А ну, как это тайная разоблачительная комиссия из Москвы?» – И Радетелев внутренне собирался, внешне ухмыляясь и поддакивая, и вспоминал Гоголевского ревизора… Но как же Мишин? Неужели мой верный заместитель, желая выслужиться, затеял весь этот спектакль с охотой?.. 

Нет… 

И Радетелев, искоса поглядывая на улыбающегося и ни о чём, по всему видно, не подозревающего заместителя, сам себя опровергал: «Нет, нет. Кому нужны такие глупости? Не станут в министерстве заниматься подобным… знаю я их… Уж кому-кому,  

а именно им это безынтересно…». 

4 

Поскольку утром было не до знакомства, занимались этой «очень приятной» процедурой по ходу. Благо, времени предостаточно, да и повод подходящий непременно отыскивался. 

Проезжали, например, мимо неожиданно обширного лесоповала. – «Откуда такие масштабы вырубок? – недоумевал Радетелев. – Не помню, чтобы я подписывал разрешение… Да ещё вблизи областного центра!». 

И один из охотников, крючковатым пальцем постукивая по стеклу, с горечью в голосе возмущался: – «Грабители! Хищники! Лесогубы! Лёгкие планеты уничтожают!» – и надсадно заходился в кашле, словно иллюстрировал сказанное. И отрекомендовывался: 

– Лесник я. Чащин моя фамилия. Куда только и кому не писал, всё без толку!.. 

А Радетелев смущённо помалкивал и припоминал письмо – да, действительно – некоего Чащина, по которому даже ответа не было дано. 

Но вот вдали справа виднелись трубы с длинными шлейфами дымов ядовито-жёлтого цвета, и оживился другой охотник, до того самый молчаливый. С противоядием в интонации своего хриплого голоса он утверждал, что хозяев химкомбината надо судить, как убийц: «Очисткой не занимаются, речку отравили, люди в соседнем селе пожелтели от дымных «лисьих хвостов…». Противоядие же в его голосе было явной угрозой: 

– Писал и буду писать!.. Как это – кто ко мне, простому бакенщику Рыбину, прислушается?.. Найду! Доберусь! 

Наболевшими проблемами делились егерь Снеговиков, пенсионер Печников и бухгалтер Царёв. 

Да, Радетелев понимал, что всё им здесь услышанное было верным, но… Всякий раз он находил контраргументы и веские доводы против: «Преступная бездеятельность и полное равнодушие чиновников на местах, жалкие гроши в бюджетных статьях, непонимание и даже нежелание вникать в нужды людей федеральных чинуш…» 

Но с каждым поговорил, со всеми дозировано поспорил, и вдруг ясно осознал, что «Газель» как нарочно едет маршрутом не прямым к месту охоты, а петляющим, делая объезд экологически неблагополучных мест. 

«Что-то здесь не так…»о – вновь и вновь настораживался Радетелев, но Мишин так уверенно держал руль в своих волосатых руках, что возразить самому себе никак не получалось. 

5 

Наконец признаков цивилизации стало меньше и вскоре они и вовсе исчезли. «Газель» медленно пробиралась по едва заметному следу от лесной дороги, и вот она буквально вынырнула из дебрей, и остановилась у замшелой избушки… на курьих ножках… 

Радетелев не верил своим глазам. Не ножки Буша, конечно, покрупнее, и не в перьях, а чешуйчатые; и – Радетелев присмотрелся – не куриные это были, а тиранозавра какого-то лапищи! 

– Приехали! – шумно возликовал Мишин, и, повернув ключ зажигания, не оставил его в приборной панели, а с артистизмом подбросил, поймал – и положил в нагрудный карман. 

«Зачем? – мысленно изумился Радетелев. – Угонщиков здесь нет…». 

Но шумно похохатывающая компания, оставив охотничий скарб в настежь распахнутой машине, уже входила в избушку по зелёным от плесени ступенькам, теребя и увлекая за собой Радетелева. 

Наконец все семеро расселись на табуретках и лавках вокруг ярко освещённого стола. Радетелев поднял голову. Над столом сияла лампочка Ильича не менее чем в 200 ватт! 

«Откуда здесь электричество? – обалдело завертел головой Радетелев. – Шума ни дизеля, ни бензинового движка слышно не было. 

6 

– Ну, ребята, теперь вы и без меня обойдётесь, сказал Мишин после третьего тоста. – Вот ключ. – Он положил на край стола ключи от ведомственной машины, встал и… начал раздеваться. 

Охотники с аппетитом закусывали и вразнобой благодарили его:  

– Спасибо, Михайло Потапыч! 

– Отдыхай! 

– Обратно мы сами… 

– На ковре-самолёте! – гулко смеялся Царёв. 

Мишин лихорадочно сбрасывал с себя всё, что на нём было. Лицо его покрывалось шерстью, а улыбка превращалась в страшный оскал с чудовищными клыками, впрочем, и оскал оставался явной улыбкой. 

Повозившись со шнурками на кроссовках, Мишин разогнулся и встал во весь свой двухметровый рост – и Радетелев, вскочив, отпрянул от него – вместо Мишина перед ним стоял медведь! 

Рыкнув и сверкнув глазами на своего начальника, «Потапыч», покачиваясь, вышел из избы и хлопнул дверью так, что лампочка, отчаянно мигнув, погасла. 

Радетелев судорожно глотнул тёмного воздуха, и отступил в угол за печкой, из-за плотно прикрытой дверцы которой от топки не пробивалось ни лучика. 

Некоторое время в избе слышались сопение и возня, потом снова вспыхнуло яркое освещение. 

7 

Стол был совершенно пуст и стоял теперь не вдоль, а поперёк избы, пятеро странных существ восседало за ним с противоположной от Радетелева стороны, перед столом стоял одинокий табурет… 

– Садись, приятель! – указал на табурет пальцем с дорогим кольцом центральный фигурант весьма колоритной наружности. 

«Что значит – садись!?» – отвлечённо подумал Радетелев. 

Но, согласно кивнув, присел. 

Присел не осторожно, на краешек, а демонстративно плюхнулся, со щекотливым внутренним холодком разглядывая «интересную и дружную компанию охотников». Ни на ком из них охотничьей одежды уже не было. 

Во главе стола восседал «бухгалтер Царёв». Одет он был в нечто невообразимо древнее и нелепое, не поддающееся описанию, но то, что оно должно было означать чуть ли не царское великолепие, прямо-таки кричало. А над копной спутавшихся русых волос блистала золотая, не иначе! Корона с самоцветами. Царь, да и только, как ни прикидывай. 

По правую руку с краю примостился «бакенщик Рыбин». Весь в зелёных водорослях на синем чешуйчатом кафтане, он помалкивал и гневно сверкал голубыми глазами, не мигая глядя в упор. «Водяной!» – догадался Радетелев. 

Волосатое, полуобнажённое чудище между царём и водяным означало, скорее всего, «егеря Снеговикова». Радетелеву припомнился фильм «Человек ниоткуда», но этот персонаж более подходил под определение «снежный человек»… 

Слева от царской особы («уж не Берендей ли это собственной персоной, со товарищи?» – осенило Радетелева) расположились «лесник Чащин» и «пенсионер Печников». «Леший и домовой!» – выдохнул Радетелев и ещё более озяб внутренне. – «Домовой, очевидно, из одной из тех выгоревших деревень, которые оказались ныне в полном запустении…». 

8 

«Бить не будут, не похоже, – но не судить ли они меня собрались?» 

Дальнейшее он воспринимал как во сне. Скованно отвечал на какие-то умные и не очень вопросы, искренне откровенничал по служебным секретам, потерянно поддакивал и с деланным возмущением отнекивался. 

Впоследствии, жалуясь на судьбу, он никак и никому не мог с точностью пересказать события той ночи, а потому люди малознакомые и бывшие коллеги крутили пальцем у виска, а родные и близкие слёзно жалели его. 

Однако итог беседы (или допроса?) с пристрастием он запомнил твёрдо и отчётливо, до мельчайших деталей. 

– Значит, так. – Подвёл черту Берендей. – Ты, Радетелев, на совещании у губернатора прочтёшь не тот свой согласованный и утверждённый доклад, а вот этот! – И Царёв подвинул на край стола тонкую стопку бумаг, скреплённую ярко-зелёной скрепкой. 

И компания лесных жителей, перешучиваясь и похлопывая по плечам Радетелева, покинула избу. Сойдя по ступенькам к машине, Радетелев ахнул: там, где она недавно стояла, на примятой траве лежал, накренившись набок, кузовок, на дне которого лежали пересохшие остатки грибов и ягод… 

Тут же оглянувшись, он увидел не избушку на куриных ножках, а подъезд своего дома и, несмотря на поздний час, компанию гогочущих молодых людей. В руках они держали полупустые бутылки с пивом и тлеющие сигареты. 

«Свят, свят!» – молитвенно пошевелил губами Радетелев, обходя стороной шумных молодцев. 

Машинально позвонил в свою квартиру, испугался: «Что со мной?..», достал ключ, открыл, робко вошёл. Глянул на часы. Без пяти четыре. «Через двадцать минут мне выходить, подъедут охотники…» И снова испугался своим мыслям, даже застонал: «Да что же это, господи, со мной происходит? Это же вчера я выходил из дому к нашей «Газельке»!.. Кстати, куда она подевалась? – окончательно расстроился он и бухнулся на диван, не снимая обуви… 

9 

Совещание у губернатора было мероприятием плановым и хорошо подготовленным, а потому изрядно скучным и невыразительным. Докладчики конвейерно сменяли друг друга, не оставляя никакого следа не только в сознании слушателей, но и в их памяти. 

Но вот слово дали Радетелеву – и такое началось… 

Радетелев резал правду-матку в глаза, невзирая на должности и госзаслуги самых маститых чиновников, ответственных, по его мнению, за плачевное состояние не только экологии области, но и за развал её экономики и крах в социальном обеспечении её граждан. 

Уже к середине доклада никто не дремал, многие ёрзали, пунцовые, и заполошно озирались, ища поддержки и сочувствия у коллег, а иные даже стали возмущённо выкрикивать с места, одёргивая докладчика за якобы его некомпетентную и непроверенную информацию о реальном положении дел. 

А когда Радетелев танком прошёлся по губернатору и его ближайшему окружению, крутнувшись несколько раз, зал зашумел морским прибоем, а сам губернатор, подняв руку, стальным голосом проскрежетал: 

– Вы что себе позволяете, коллега? Ваш доклад явно не готов к озвучиванию. Мы не можем терпеть непрофессионализма. Если вы довели вверенный вам участок работы до такого жуткого состояния, то хотя бы поостерегитесь делать вопиющие обобщения! Чем, по-вашему, мы здесь занимаемся? Исполнением приказов и директив правительства в строгом соответствии с нашими законами, или подрывной деятельностью? …Достаточно, садитесь («И вновь это словцо: «садитесь», – ни жив ни мёртв, подумал поверженный Радетелев). Слово предоставляется следующему докладчику, надеюсь, более подготовленному! 

Радетелев сел и сокрушённо поник. 

И вдруг он увидел слева и справа от себя всех пятерых «охотников». На этот раз они были одеты с иголочки в цивильные костюмы с довольно удачно подобранными к случаю галстуками. Интересные и дружные лесные жители, казалось, были крайне изумлены реакцией чиновного люда на доклад своего протеже. 

Проваливаясь в полудрёму или теряя сознание, Радетелев расслышал (или это ему показалось?) слова Берендея: 

– Да, осечка вышла… Что ж, надо премьера на охоту приглашать. Или самого президента… 

Так получилось, что мы вместе вышли на площадь трёх вокзалов. 

Москва, как обычно в последние годы, встречала неприветливо. Сыпал мелкий дождь, от шин проносящихся автомобилей в разные стороны летела грязная мокрая пакость. Мы с Витьком разом посмотрели на часы и хором зевнули, а наш попутчик – богообразный старичишко – никуда не посмотрел, он стоял, сложив руки на груди, и со своим умилённым видом выглядел странным в человеко-машинном потоке. 

- Что будем делать, Витёк? – спросил я, впадая в ещё большую зевоту при виде старичка. – До следующего поезда времени немерено, есть-пить не хочется... 

Витёк радостно зареготал, размахивая руками. Ещё бы! Вчерашний вечер возлияний в поезде ещё был так свеж в памяти. Я даже икнул непроизвольно. 

- А давай на экскурсию! – И, не спрашивая моего согласия, он тут же договорился с курносой гидшей, и спустя минуту мы уже сидели в удобных креслах «Икаруса» и пялили глаза на тот же пейзаж, но теперь уже имея статус сторонних наблюдателей. К нашему удивлению, и попутчик-старичок примостился впереди нас у окошка. 

Естественно, разговор наш был, как говорится, не в тему. Мы не слушали гида, не вертели головой по сторонам. Тоже мне, чудеса – Москва! Это раньше она столицей России была, а теперь это место тусовки новых русских и их заграничных приятелей... Да у нас в Неелово... Да ладно, чего там. Мы говорили промеж себя о своём, душевном. И порой, видно, повышали тон, ибо стали замечать неприязненные взгляды других малочисленных экскурсантов. Старичок наш тоже, казалось, ничего вокруг не замечал и к словам бойкой девицы не прислушивался. Ясное дело: убить бы время, и все лады. 

Вдруг мы услышали тихое, но громоподобное, левитановское: 

- Стой! 

Автобус качнулся и послушно пришуршал к тротуару. Мы разом разинули рты. Старичок, весь преобразившийся и ставший при этом вдохновенным до внутреннего свечения, неспешно, с превеликим достоинством вышел из самих собой раскрывшихся дверей и подошёл к группе ребятишек, копошащихся у мусорной урны. Оказывается, он разглядел, что с проезжавшего мимо «Мерса» в окно выбросили нечто, небрежно завёрнутое в газету, но в урну, конечно, не попали, свёрток распался, содержимое просыпалось под ноги прохожих. Это были объедки от очень богатой закуски!.. 

Здесь же случились пять или шесть таджикских (или узбекских – кто их разберёт?) ребятишек во главе с беременной мамкой или тёткой. Дети поспешно и с воплями, и чуть ли не с дракой стали собирать свалившуюся невесть откуда манной небесной невиданную благодать, мамка стояла и равнодушно наблюдала, скрестив руки на животе. Прохожие шли мимо, иные брезгливо сторонились, иные улыбались сочувственно, а большинство и вовсе ничего не замечали.  

Наш старичок подошёл к детишкам, остановился, и стал что-то шептать, простирая руки над головами людей. 

И – о чудо! – далеко уже укативший «Мерс» задним ходом вернулся, прохожие остановились, застыв в странных позах, дети бросили на асфальт грязные куски газеты и пищи, у мамки засветились глаза и на лице проявилась улыбка чуть ли не Джоконды, а то и вовсе Девы Марии. (Или Мариам, как там у них, в исламе?). 

Из шикарного автомобиля вышли трое людей в чёрных фраках, троих ребятишек взяли на руки, а других за руки, кивком пригласили мамку следовать за ними – и торжественной процессией вошли в случившийся тут же знаменитый ресторан. Мы изумлённо наблюдали сквозь сиятельные огромные стёкла, как люди из «Мерса» рассаживали детишек у стола, с добрыми улыбками поглаживая их по никогда нечёсаным и давно немытым головам, за белы (о, так ли это?) ручки брали мамку и воссажали её во главе всей трапезы... 

Подскочивший официант и подкатившийся набриллиантиненный ресторатор угодливо заглядывали в глаза троих людей в строгой одежде и кивали с частотой отбойных молотков, делая стенографические записи в блокнотах с глянцевыми обложками. 

Наш богообразный старичок даже не посмотрел в их сторону. Он неторопко вернулся в автобус, сел на прежнее место и тем же раскатистым голосом попросил водителя: 

- Поехали! 

Все ошарашенно молчали. Мы с Витьком переглянулись, дружно икнули, вразнобой заулыбались, не веря глазам своим, и тоже притихли. Но Витёк славился своей общительностью, а потому его молчание длилось недолго. Он тронул впереди сидящего старца за плечо и голосом, полным дружелюбия и уважительности, спросил: 

- Ты кто, батя? – и, сглаживая свою бестактность и словно извиняясь, добавил: – А едешь-то куда? Нам, случаем, не по пути с тобой? – И Витёк, мигом устав от собственной вежливости, радостно захохотал на весь автобус, всем своим видом показывая, что он человек весёлый и никого не может обидеть. 

Старец обернулся, внимательно посмотрел сначала на Витька, потом на меня. В его глазах был весь мир. Я себя почувствовал на краю бездонно высокого неба. 

Словно убедившись в нашей безобидности и дурьей малости, старик улыбнулся и тихо прошептал: 

- Аз есьм Сущий.  

И в следующее мгновение Он исчез. Как не бывало Его. А гидша писклявым голосом продолжала на все лады нахваливать достоинства столицы великого государства. 

Кодекс чести. 

Рассказ. 

Б.Д. Сподынюк. 

Недавно мы с моими однокашниками по автомобильно-дорожному техникуму, который закончили в 1965 году, на очередной годовщине защиты дипломов, обсудив много вопросов связанных с изменением жизни, устоев и обычаев людей в новом государственном образовании, которое называется Украина. Поскольку, после окончания техникума, все мы были техниками механиками автомобильного транспорта, в дальнейшем многие стали инженерами механиками автомобильного транспорта, но всех нас объединяло то, что мы всю свою трудовую жизнь провели рядом с автомобилями и людьми обслуживающими эту технику и работавшими на ней. И, соответственно мы имели определённый кодекс чести связанный с нашей профессией. Это был набор правил, которые все автомобилисты выполняли неуклонно, иногда в ущерб, а собственно, в основном, в ущерб собственным планам. 

Особенное оживление вызвал один из главных вопросов этого не писаного кодекса автомобилиста, – это оказание помощи на трассе, когда автомобиль потерпел аварию либо какую ни будь поломку. 

Одному нашему товарищу пришлось участвовать в боевых действиях в Афганистане, и он был ранен, когда за боевыми порядками разорвалась мина. Осколок её попал ему в один из нижних позвонков. Перенёс он несколько операций, как считали врачи удачных. Он не потерял подвижность, ходил ровно, ему даже разрешили брать в руки груз, не тяжелее бутылки кефира. 

И вот однажды ему необходимо было поехать в Киев для решения вопросов связанных с его пенсией. Поскольку у него была своя автомашина, водил которую он виртуозно, он сел за руль и стартанул в столицу. Время было летнее, месяц июнь, его самое начало. Так как нашему товарищу предстояли визиты в серьёзные присутственные места, он соответственным образом и оделся. 

Белоснежная рубашка, светло-оливкового цвета костюм, зелёный с переливами галстук, черные французские туфли. Чисто выбрит, а приятный флёр хорошего мужского парфюма, доставлял удовольствие собеседнику.  

Свидание в присутственном месте ему было назначено на тринадцать часов, поэтому чтобы не опоздать он решил выехать в шесть часов утра. Он рассчитал, что до Киева, по новой трассе, он будет ехать пять, шесть часов. В столице планировал быть не позже двенадцати часов. Полчаса он дал себе, чтобы добраться до нужного учреждения и найти какую-то стоянку для машины. И если он уложится в свой график, то в тринадцать часов постучит в дверь нужного ему начальника. 

Но, как человек военный, долгое время прослуживший в армии, он предусмотрел и люфт времени в полчаса на непредвиденные обстоятельства. 

В общем, как он задумал, так и выполнил, то есть выехал в назначенное время и сохранял график движения, который отвечал его плану. Но, когда до Киева оставалось менее ста километров вдруг руль его автомобиля резко потянуло вправо. Он плавно затормозил и остановился на обочине.  

Выйдя из машины, он увидел, что правое переднее колесо спущено и ему необходимо поставить запасное колесо. Мысленно он похвалил себя, что предусмотрел тридцать минут на непредвиденные обстоятельства. Но поскольку состояние его позвоночника не позволяло ему даже достать запасное колесо из багажника, так как оно было, явно, тяжелее бутылки кефира, он достал из багажника домкрат, баллонный ключ, то есть подготовил все для того чтобы человек, у которого он попросит помочь ему, не терял своего времени непродуктивно. А в том, что человек остановится и обязательно ему поможет, он, памятуя один из постулатов шоферского кодекса чести, не сомневался. 

Когда всё было готово, он вышел к задней части своей машины и поднял руку, останавливая автомашины, ехавшие в попутном направлении. Когда мимо него пронеслось десятка два автомашин, водители которых, даже, не притормаживали, как будто не видели его просьбу о помощи. И после очередного автомобиля промчавшегося мимо, он посмотрел на часы и увидел, что времени, выделенного им на решение непредвиденных обстоятельств, осталось пятнадцать минут. Он понял, что с людьми в этой стране, что-то случилось не поправимое. Еще десять минут он голосовал, эффект был тот же. Создавалось впечатление, что за рулем каждой проносившейся машины сидит не человек, а робот. 

Конечно, он и сам мог бы подставить домкрат, поднять на нём автомобиль, открутить четыре болта и заменить колесо, но всё это он должен был делать только лёжа, чтобы нагрузка не приходилась на позвоночник.  

Но, если он ляжет чтобы это сделать, прощай тогда парадный вид , белоснежная рубашка и светло-оливковый костюм. « Да, собственно, черт с ними с этими тряпками, – подумал он, – но как он в замызганном костюме предстанет перед людьми, назначившими ему встречу, он себе представить не мог. Проголосовав ещё полчаса с тем же успехом, он сломал в придорожных кустах несколько веток, сделал из них лаги по которым вытащил из багажника запаску и, скинув пиджак и закатав рукава, лег на влажную после утреннего дождя обочину. Если у нормального человека замена колеса легковушки занимает не более десяти минут, мой друг провозился минут сорок. Вы, только, представьте себе, какой вид имели его брюки и рубашка после ползания по влажной обочине.  

Когда он закончил, то минут двадцать отдыхал, сидя прямо на обочине, упершись спиной на автомобиль. Затем развернулся и поехал домой. 

Он ехал домой, и тяжёлая обида душила его. Что же случилось с людьми этой новой, независимой и самостоятельной страны Украина. Сколько хороших отзывчивых людей с Украины он знал в Афганистане, готовых за товарища жизнь отдать, а не просто остановиться на десять минут и помочь заменить пробитое колесо. Сколько людей в Чернобыле потеряли здоровье и жизнь за этих, которые со скоростью сто километров в час пролетали мимо протянутой руки, просящей помощи. 

Он вспомнил, как ещё до его службы в Афганистане он работал главным механиком в Одесском предприятии, которое занималось реставрацией памятников архитектуры, монументов, зданий. И кода ему привезли записку от водителя ГАЗ-51 направленного в Киев для получения ценных материалов, о том, что двигатель его машины застучал на двести двадцать четвёртом километре автодороги Киев-Одесса, он ни секунды не сомневался в своих действиях. Поскольку было двадцать пятое января, температура воздуха днём была семь-десять градусов ниже нуля, ночью опускалась до минус пятнадцати градусов, он комплектует посылку для водителя. В мешок положили два примуса, брезент размером четыре на три метра, двадцатилитровую канистру с керосином и с автостанции отправили этот мешок рейсовым автобусом Одесса – Киев. Водитель в записке написал, что он не может оставить машину, так как груз, который он вёз, был, весьма, ценный, поэтому брезент ему нужен чтобы накрыть кузов, а под брезентом будут гореть два примуса, которые будут обогревать пространство под ним. Водитель уже одну ночь не спал и попросил быстро прислать всё, что он просит, а то он может не выдержать и замёрзнет. И ещё он предупредил, что по всей трассе гололёд и буксировать автомашину не удастся. Ни одна машина, что у нас есть, не вытянет на Любашовский подъём груженую машину.  

После того, как мой приятель отправил рейсовым автобусом брезент и примусы, он берёт с собой двух имевшихся в наличии авто слесарей, берёт шлифованный коленвал для двигателя ГАЗ-51 с набором коренных и шатунных вкладышей, канистру автола и канистру воды, деревянный стеллаж чтобы лёжа на нём можно было работать под машиной. И вот аварийная команда состоящая из двух авто слесарей, водителя микроавтобуса «Латвия» и главного механика едут для оказания технической помощи на двести двадцать четвёртый километр автодороги Одесса – Киев. Предстоящая работа была из серии «Миссия невыполнима». Он решил поменять в двигателе коленчатый вал, не снимая двигателя с автомобиля. Все это сделать на дороге без всяких приспособлений. Более, менее знающий автомобилист представляет, какая трудная задача была поставлена. Тем более, что конструктивной особенностью этого двигателя было то, что фланец передней крышки двигателя являлся и передней опорой самого двигателя. А, не сняв этот фланец, коленчатый вал, который предстояло заменить, из двигателя не вытащишь. А для того чтобы его снять, двигатель нужно поднять на домкрате и зафиксировать его, чтобы он не упал после съёма передней опоры. 

Не буду утомлять более читателя техническими подробностями, скажу только, что мой друг очень волновался за здоровье водителя, который находился на трассе в кузове автомобиля при температуре за бортом минус пятнадцать градусов. 

Они прибыли к машине около двух часов дня и увидели, что машина стоит на гребне подъёма, не доезжая поворота на Саврань километра два. Когда они остановили машину и вышли, то зимний пронизывающий ветер за пять минут выдул все тепло из их одежд. Вот тогда приятель сильно испугался за водителя ГАЗона, но когда после наших криков из-под брезента высунулось красное, заспанное лицо нашего водителя, от сердца моего друга отлегло. Под брезентом в кузове весело жужжали два примуса, температура под брезентом была десять – пятнадцать градусов выше нуля, на водителе был длинный овчинный кожух и валенки. Наш водитель был из плеяды настоящих автомобилистов, всегда готов к любым трудностям.  

Короче, они приступили к работе. Ветер был такой силы, что человек под машиной более десяти минут работать не мог. Но они не сдавались и, меняя друг друга, к концу дня разобрали пол машины и подошли вплотную к съёму коленчатого вала. Но наступила темнота и они все так замёрзли, что бросив жребий, определили, кто останется на ночь в машине охранять груз. Наносили в кузов соломы, накрыли его опять брезентом и два примуса начали согревать пространство под брезентом. Остаться выпало одному молодому и здоровому парню работавшему слесарем. Он мечтал выспаться в соломе в одиночестве. 

Водитель автомашины после его слов скептически хмыкнул, но ничего не сказал. Но когда мы сели в микроавтобус и поехали в ближайшее село под названием Дубиново, он тогда рассказал причины своего скепсиса: «Шеф, – обратился он к моему приятелю, – вы случайно не подсчитали, сколько водителей останавливалось около нас с предложением помощи?» 

– Ну, где-то человек двадцать, двадцать пять, – ответил он. 

- Так мы приступили к работе около трёх часов дня, – продолжал водитель, – а пока я дожидался вас, ко мне с предложением помощи обращался, практически, каждый водитель проезжающий мимо. Когда я объяснял ребятам, что ко мне уже выехала техническая помощь, каждый старался, хоть, бутылку водки сунуть для согрева, а если не водки, то самогоночки. И водитель показал моему приятелю сумку, почти, доверху заполненную булькающими бутылками. 

Вся бригада технической помощи удовлетворённо заулыбалась, предоставляя себе ночлег в тепле и ужин с водочкой. 

Бедный парень, – подумал мой приятель об оставшемся охранником слесаре. 

Бригада технической помощи, отлично отдохнула в снятой у местной бабушки, жившей на окраине села, комнате с большой тёплой печкой, которая занимала четверть этой комнаты. 

Когда же утром они прибыли к машине чтобы продолжать работу, то гомерическим хохотом встретили жалобы нашего охранника на людей, останавливающихся около машины и предлагающих свою помощь. 

– Представляешь шеф, – плакался в жилетку он, – только вы уехали, как через каждых десять, двадцать минут кто-то останавливался, будил меня, и предлагал помощь. Только под утро угомонились. 

– А водку для согрева не предлагали? – спросил язвительно шеф. 

– А как же, – ответил наш сторож, показывая бутылок десять водки стоящих в углу кузова и присыпанных соломой. 

– Ну, раз ты не выспался, – ответил мой приятель, – можешь хряпнуть стакан водки и поспать два часа. Но не больше. 

После этих слов дали ему еду, которую привезли специально для него и он забрался в кузов. Прошло минут десять и, из кузова послышался богатырский храп. 

В общем, к вечеру этого дня бригада заменила коленчатый вал, работая поочерёдно и греясь водочкой. На завтра оставалось залить подогретую воду и масло и запускать двигатель. 

Утром, залив всё необходимое и провернув несколько оборотов коленвал вручную, водитель нажал на стартер и двигатель заработал равномерно и уверенно. Пока бригада собирала свои вещи и инструмент, двигатель в течение часа проходил обкатку. 

Затем водитель сел за руль, включил передачу и через четыре часа мы были в Одессе на базе. 

Под впечатлением этих воспоминаний о людях имеющих честь, мой приятель доехал до своего дома и, поставив автомашину в гараж, поплёлся под душ. 

Так как он не прибыл в назначенное время на беседу с чиновниками, они посчитали, что он их игнорирует, и не приобщили к его делу очень важный документ, который давал право на повышение его пенсии. 

Приятель мой человек гордый, ходить к чиновникам и выклянчивать то, что ему положено по закону он не стал. Года через два при очередной ревизии его дела какой-то добросовестный человек, всё-таки, обратил внимание на документ и приятелю пенсию повысили. 

Меня так же впечатлил рассказ моего друга и глубокую озабоченность вызвал тот факт, что в славянском народе – Украинцах, переживших за свою историю и иго завоевателей, и голодомор, и желание уничтожить этот народ коммунистами, исчезла обязательность оказания помощи человеку пережившему аварию, либо другую поломку. То есть исчезло сочувствие и желание оказать помощь человеку, очутившемуся в беде. Расставшись с друзьями, я ещё долго думал об этом, и мне не верилось, что за двадцать лет мог так деградировать великий народ. 

Прошло несколько месяцев, и в декабре одна очень приятная семейная пара пригласила меня съездить с ними в Киев. 

Они везли своего сына , парнишку двенадцати лет, на консультацию к известному врачу кардиологу. Мальчишка был настоящий акселерат, рос быстро и мощно, но в последнее время начал жаловаться на боли в сердце. Родители хотели успеть к десяти часам утра, чтобы быть на приёме профессора первыми, поэтому выехали в Киев в половине четвёртого утра. Отец мальчишки – классный водитель, машина Тойота-Камри, дорога Одесса – Киев, за исключением двух мест, где делали ремонт – в хорошем техническом состоянии. Выехали мы в назначенное время, особо не торопились и были в клинике в девять утра. Перекусили, попили чайку, Я направился к своему старому другу, с которым вместе работал в Германии, а они записались на приём к профессору. Договорились встретиться у клиники в четыре часа вечера и отправиться в обратный путь. 

Ровно в шестнадцать я подошёл к клинике и увидел своих попутчиков в хорошем настроении. Оказалось, что у парня от быстрого роста тела, развилась юношеская недостаточность, то есть сердце не успевало обслуживать быстро растущий организм. Получив советы как избавиться от этого недуга, они ждали только меня, чтобы выехать. В шестнадцать двадцать мы стартанули в сторону Одессы. Но, поскольку была вторая декада декабря, к пяти вечера наступили сумерки . Но, как я уже говорил, отец мальчика был отличный водитель. И всё было бы хорошо если бы мы не въехали в густой туман. Соответственно, сбросили скорость и потихоньку продолжали движение.  

Автомобилисты очень хорошо знают, что движение в тумане всегда и у всякого вызывает дезориентацию, тем более водитель был без отдыха более шестнадцати часов. Положение усугублялось тем, что с пассажирского сидения раздавалось сладкое посапывание его жены и сына. Я как мог, развлекал водителя, рассказывая ему всякие истории и анекдоты, но так как мне почти семьдесят лет я, тоже, в какой-то момент, буквально, на несколько секунд задремал. Когда я очнулся, то увидел, что мы ушли со своей полосы движения влево и со скоростью семьдесят километров в час летим прямо на металлический парапет разделяющий дорогу. 

Сказать водителю я ничего не успел, он, видимо так же, задремал на несколько секунд и, проснувшись, резко нажал на тормозную педаль. Это экстренное торможение плюс я потянул баранку вправо, спасло нас от участи кусочков мяса, которые нанизываются на металлические шампуры. Автомобиль, с уже почти погашенной скоростью, наезжает на тумбу, установленную перед парапетом на которой был установлен знак «Объезд справа», его передок приподнимается, и мы очутились на металле парапета и проехали по нему как на салазках метра четыре. 

Пассажиры в испуге проснулись и смотрели на нас. Водителя охватил какой-то ступор. Тогда я взял инициативу на себя. Попросил всех выйти из машины. Затем попросил водителя фонарик. Таковой у него нашёлся в багажнике. Когда он нашёл фонарь, я понял что ступор у него прошел. Мы осмотрели машину и сделали совместный вывод, что все сидевшие в этой машине родились в рубашке. В машине было разбито стекло левой фары и раздроблена о парапет нижняя часть пластмассового бампера. Двигатель работал, масло и охлаждающая жидкость нигде не подтекали. Мы попросили наших пассажиров, за исключением мальчика которому строго-настрого запретили резкую нагрузку, помочь потянуть машину по парапету назад. Трём человекам, из которых один старик и одна женщина, это оказалось не под силу. 

Тогда я решил выйти на трассу и остановить кого-то, чтобы вместе стащить машину с парапета. Машины шли часто, но из-за густого тумана замечали меня поздно, когда тормозить уже невозможно. Когда мимо меня проскочила десятка полтора машин, я и вспомнил рассказ своего друга, и такая обида меня взяла, даже говорить не хочется. В это время на полосе движения в противоположную сторону раздался характерный звук экстренного торможения и проносясь мимо нас метров двадцать, черный джип Тойота ленд круизер, остановился и переехал к нам на нашу полосу движения. Из машины вышел элегантно одетый грузин и спросил, чем он может быть полезен? Когда мы ему объяснили, что нам нужно, он с чисто кавказским рационализмом ответил: «Слюшай генацвале, зачем тяжесть поднимать? Трос есть? Цепляй его за задний крюк, я твою японку задним ходом стащу». 

Я ПОСМОТРЕЛ НА ВОДИТЕЛЯ И ПОНЯЛ, ЧТО ТРОСА У НЕГО НЕТ. 

Эти иномарки, в основном, не ломаются и поэтому наши водители не имеют с собой ни лопатки, ни троса, ни набора инструментов. Вот если бы он ездил на отечественном автомобиле, то всё это у него, обязательно, было бы. 

Но чудеса ещё не кончились. По встречной полосе опять раздалось шипение тормозящих покрышек и к нам подошли двое молодых, лет двадцать пять, парней, которые ехали в Киев на Российской газели. У них был с собой и трос, и инструмент, и запасная канистра с бензином, и канистрочка с маслом. 

Короче, через пять минут мы пожимали с благодарностью руку грузину и двум нашим парням. Я смотрел на этих людей и думал, что ещё не умерли в народе человеческие чувства сострадания и желания помочь. И если не каждая машина останавливается и пролетает мимо руки просящей помощи, то в этом и наша вина старых автомобилистов, которые не рассказывают молодым людям о не писаном кодексе чести, которого должен придерживаться каждый нормальный человек. И неважно за рулём он или нет. 

Конец.