|
|
Всегда опрятен, в пиджаке,
В автомобиле заграничном
Министр денег Всей страны
Томится в думах о наличных
Его работа нелегка
И днём и ночью он в раздумьях
Как сделать так наверняка
Чтоб было всем нам жить получше
Чтоб деньги бурною рекой
Втекали в граждан брюк карманы
И там застыли до момента
Когда указом президента
У этих граждан Всей страны
Отнимут быстренько штаны.
Когда по улице ты шла,
лучи асфальт позолотили.
А два атланта у крыльца,
балкон едва не уронили.
Когда по улице ты шла,
поэт – отлитый из металла,
вздохнул смущенно и шагнул,
тебе – навстречу – с пьедестала.
Когда по улице ты шла,
ворвался май, в мои пределы.
Уж сорок лет струится свет,
и я живу – остолбенелый.
Русалкин день
1
Слёзы
Это заурядное явленье,
То же, что природа и погода.
Боже, как ажурны соль и сода –
Озера родного окаймленье!
Время – врач, но ядовита память,
Одиночество – плохая сводня.
Боже, как я жду тебя сегодня –
всё и окончательно исправить!
Сохраню рифмованные строчки,
О которых люди и не вспомнят.
Боже, как желанно похоронят
Странницу, дошедшую до точки!
2
Улыбка
Цветущий летний травостой.
Рассветный щебет птах.
Ликует сбывшейся мечтой
улыбка на устах.
И тайна светит впереди,
куда глядят глаза,
и ряской, словно конфетти,
осыпана коса.
Не омрачён ничьей виной,
летит бесплотный дух.
Над васильковой глубиной
плывёт лебяжий пух.
У сабаков нет карманов
Им ничто не взять с собою
Не словарик, не фломастер,
Даже пачку сигарет
От того собаки часто
Очень злобные бывают
То гоняют разных кошек
Или гадят на траве
Если вдруг ты сегодня вновь не уснешь,
я вкрадусь в твою явь через уличный дождь,
по морщинкам покатистых комнатных стен
проберусь, растолкав полуночную тень,
буду рядом, где угол окна не остыл,
там, где шепчет пыль.
Если вдруг я приду, ну, а ты уже спишь,
в одеяло уткнувшись, то спи, мой малыш,
псом кроватным у ног, на охране возне,
будь счастливей, любимая, хоть и во сне.
Я прикрою ладонью гортанный тыл –
то, что шепчет пыль.
Эх, а если приду, и ты здесь не одна,
ты поверь, не узнаешь, за шторой окна
напряжением собственных хилых мышц
я свободно на вязаном шарфе повис.
“И никто не узнает, что он здесь был” –
тихо шепчет пыль.
ВЬЮНОК
Венок сонетов
I
Удавлена плющом кариатида,
Живою нитью – каменная мощь,
И умывает равнодушный дождь
Её растрескавшиеся ланиты.
Я те же, те же видывала виды:
Ничья жена, обязанностей дочь,
Выносливостью, силою точь-в-точь,
Лишь умерев, я буду с жизнью квита.
Мы – никому не нужное старьё,
И молодое, резвое ворьё
Уже вкушает из моей посуды
Похлёбку бед, стихов и табака,
Уже ползут неслышно пересуды
Убийственною ласкою вьюнка.
II
Убийственною ласкою вьюнка
Любые обнулятся величины,
И не нужны особые причины
Для смертной песни... Бойся же, тоска,
В грядущее открытого глазка,
Смотри туда, где прошлого личины,
Анализируй: вот они, мужчины! –
Включи мозги, готовься для броска.
Недаром же премудрые вороны
Всё каркали, что нужно стричь купоны,
Любовные признанья паренька
За двадцать лет иссякнут, превратятся
В предательство, презрение и блядство,
В махровость погребального венка.
III
В махровость погребального венка
Весна вплетает мусор из-под снега.
Бряцает Лира и сверкает Вега,
Но здесь не пригождаются пока.
Вытаивают мрачные века
Запоев дорогого человека:
Когда семье нужна была опека,
Вдруг исчезала мужняя рука.
Какая Вега и какая Лира!
Оглядываясь, вижу дезертира...
Зачем всегда глядела только ввысь?
Единственное небо не пропито...
Теперь лукаво, в общую корысть
Недружные сплетаются обиды.
IV
Недружные сплетаются обиды
Горгоновой прической, каплет яд,
И чувства в глубине души шипят,
Как чистая вода поверх карбида.
И зависть к умирающим от СПИДа,
И просто к умирающим – подряд...
И ненависть, и злоба – не родят,
А жертвуют... Такая вот коррида...
Нет сил уже хранить ацетилен!
Кто бросит спичку взрыва в русло вен?
Висок стучит, как от бейсбольной биты...
И не дождаться окончанья бед,
И предпосылок для спасенья нет,
И вечные надежды перебиты.
V
И вечные надежды перебиты
Безжалостно, как будто кирпичом.
На старом месте стройка бьёт ключом
Немастера и для немаргариты...
Хоть юные у девы габариты
И юного же качества причём,
Законную-то двинула плечом...
Но не за них пегасы и хариты.
«Однако мало толку от харит,» –
Реальный мир на это говорит,
Не признает он, трезвый, виртуала,
Как питекантроп ткацкого станка,
Живёт он только страстью кинозала,
Тупою верой в остроту клинка.
VI
Тупою верой в остроту клинка
Страдают безответственные люди,
И многие сочувствуют Малюте,
Но кто-нибудь полюбит Горбунка.
О связь времён, как нить твоя тонка!
О верность, ты мечтание о чуде,
И голова Крестителя на блюде
Порукою тому наверняка.
Со смертью рядом можно веселиться,
Ехидно глядя в плачущие лица,
Но только от звонка и до звонка...
И как поверить мне без возражений
Назойливости предостережений
И в доброту волшебного пинка?
VII
И в доброту волшебного пинка
Судьба слегка переложила смысла:
Убого тело, тянет коромысло,
Бадьи скорбей качаются слегка,
Душа черна, дом пуст, и с потолка
Незримая петля уже повисла...
А приближает гибельные числа
Отсутствие крылатого стрелка...
Я выбором совсем не занимаюсь,
Коль не помру, наверно оклемаюсь,
И жизнь моя останется как есть:
Польются строки крепче победита,
Узнают все, какой бывает месть
Капризного пегасова копыта.
VIII
Капризного пегасова копыта
Касаюсь безбоязненно-легко,
Приучен пить стихи, как молоко
Из длинного небесного корыта.
Я здесь людьми зарыта и забыта,
Там – нет моих друзей и нет врагов.
Брожу среди прохладных облаков,
Горя одновременно в пекле быта.
При каждом наполнении луны
Доверчивые люди влюблены.
Земля сбоит программу. Нет итога.
В моем проекте, сколько видит глаз,
Неповторимо всё и одиноко,
А в книге жизни всё в десятый раз.
IX
А в книге жизни всё в десятый раз:
Бессмысленные смерти и рожденья,
Сменяется расплатой наслажденье
И не бывает неизвестных трасс.
И Кама-Сутра, и «крестьянский брасс» –
Наличие желанья... Нет, хотенья...
А вот любовь-то – не изобретенье,
Её господь для избранных припас.
Оставшимся на выбор – что лохмаче,
Моложе, круче... Хаты, тачки, дачи...
Слюною захлебнётся Тинто Брасс...
Иль проживанье с тихою привычкой
Благую жизнь – страничку за страничкой...
Здесь бесталанны автор и рассказ.
X
Здесь бесталанны автор и рассказ,
Свирепствует гнуснейшее лекало...
Влепила человечеству два балла,
Средь верных звёзд хранила свой алмаз.
В миру существовала без прикрас
И, кажется, скучала... Улетала
Туда, где прекращается опала,
Туда, где недействителен указ.
И надо ли держаться мёртвой хваткой
За лишнее? Ведь я была над схваткой,
К чему же слёзы и откуда боль?
Ты раздвоилась, простота святая,
Но эту книгу долистать изволь.
Закрыть бы сразу, вовсе не читая!
XI
Закрыть бы сразу, вовсе не читая
Запутанный, наивный детектив.
Меня втянули, не предупредив,
Испачкали, как ветошь из Китая.
Проклятия, в душе произрастая
Под монотонный, воющий мотив,
Раскачивают жизненный штатив...
Смертельна грязь на шкурке горностая.
Зверёк неприручаем, строг и зол,
И, если не отмоет свой камзол,
В тяжёлую депрессию впадает.
Ну, вот и я отмыться не могу:
Уж далеко проклятие летает,
Теперь измору сдаться на кругу.
XII
Теперь измору сдаться на кругу
Под сожаленья и аплодисменты.
Духовной обнажённости моменты
Народ предпочитает пирогу,
Морковь туда клади иль курагу:
Скорбит любовь, как траурная лента,
Клянёт любимого, соседей, президента...
Увы. Не пожелаю и врагу.
Немыслимо банально: «Помогите!
Мой муж, козёл, женился на лолите!»
Дай ножницы и волю – состригу
Две трети, нет, три четверти романа!
Да только вот дописывать не стану,
Уродуя последнюю строку.
XIII
Уродуя последнюю строку,
Поставлю знак вопроса: он предатель?
Ушёл, забыл, и вновь семьи создатель,
И прошлому не должен очагу?
На новом, живописном берегу
Воспоминанья о прошедшем кстати ль?
Ответь сама, ведь ты преподаватель,
По должности с ответом начеку.
Отвечу, что ж... Конечно, я не чайник ...
Что безразличье – подлостей начальник,
Когда доели соли пятый пуд,
И хлебушка порой недоедая...
Подлец он! «А, быть может, книжки врут?» –
Подмигивает стерва-запятая.
XIV
Подмигивает стерва-запятая:
Давай, мол, не касаясь старины
Осмыслим новые критерии вины:
Вина твоя, что ты не молодая...
Но повторю, все смыслы отметая:
Будь проклят он! Критерии верны!
Он трубы красил с внешней стороны,
Дальнейшей жизни здесь не ожидая,
Когда я ослабела, – третий год
С недвижной матерью, – он взял развод.
И свадьбу перед тем устроил, гнида.
Лишь в приближенье смерти мне помог...
Вот так же точно, выполняя долг,
Удавлена плющом кариатида.
XV
магистрал
Удавлена плющом кариатида,
Убийственною ласкою вьюнка.
В махровость погребального венка
Недружные сплетаются обиды.
И вечные надежды перебиты
Тупою верой в остроту клинка
И в доброту волшебного пинка
Капризного пегасова копыта.
А в книге жизни всё в десятый раз,
Здесь бесталанны автор и рассказ,
Закрыть бы сразу, вовсе не читая.
Теперь измору сдаться на кругу:
Уродуя последнюю строку,
Подмигивает стерва-запятая.
Сидел и слушал Дебюсси.
Люблю я «Лунный свет» у Клода.
...
мне почему-то снится Бах.
Николай Назаров. “Июнь. Веранда. Ричард Бах”
http://rifma.ru/rifma.php?curr_node=10&post=109523
* * *
Я с детства – жуткий меломан,
Хочу признаться между прочим.
Мелодий сладостный дурман
Я ощущаю днём и ночью.
Лежу я как-то по весне
И дрыхну крепким сном младенца.
И вдруг Беллини снится мне.
Люблю я “Норму” у Винченцо.
Какой-то редкостный недуг?
Откуда сновиденья эти?
Чайковский мне приснился вдруг.
Люблю “Щелкунчика” у Пети.
Какая странная хандра!
Я о такой ещё не слышал.
Мне снился Хренников вчера.
Я очень “Мать” люблю у Тиши.
Верчусь на смятых простынях
В предчувствии видений новых.
Шаинский снился мне на днях.
Люблю “Кузнечика” у Вовы.
Однажды вижу я во сне,
Как солнце спряталось за тучи.
Вдруг Алибасов снится мне,
А с ним и вся “На-На” до кучи.
Потом цветной кошмарный сон
Большим экраном развернулся –
Мне снился ЗАГС. И Мендельсон…
На всякий случай я проснулся…
Июнь. Веранда. В тишине
Лежу, залитый лунным светом.
И тут Назаров снится мне!
Видать, настал черёд поэтов…
* * *
* * *
А, может, не было любви?
Но, коль была, куда девалась?
Оставив тусклую усталость
И холод в стынущей крови.
А, может, не было потерь?
Так, пустяковые утраты,
Поддельных яхонтов караты,
Теперь давай – поди проверь!
Я будто долго в гору лез,
Но оказался среди кочек
И жаб, где цапля ряску топчет,
А по краям дремучий лес.
А, может, не было тебя?
Всё морок, блажь и наважденье,
Больной души воображенье
Ценой не более рубля.
А, может, не было меня?
Чужой игры убитый джокер,
Банк опустел и кончен покер
Задолго до начала дня.
А, в общем, тишь и благодать,
Темно до судорог и пусто,
И – то ли ствол под челюсть с хрустом,
То ль боль в намордник пеленать.
13 июля 2006 г.
Горящих глаз безумную тревогу
Не затмевает лик твоей Луны;
Так ты уйдёшь из мира понемногу,
Гася в ночи звучанье тишины.
И кровь твоя, обрызгав тьму лесную,
Не окропит людских могильных плит;
А лунный свет, твои глаза целуя,
Молчащий дух беззвучно усыпит.
Ночных небес скиталец беспокойный,
Ты умирал и в смерти знаешь толк.
Во мгле лежишь – охотник и покойный,
Уснув во тьме, как умирает волк.
Ты – убитый койот,
Горем смятый шакал.
Почему ты один?
Кто тебя обломал?
Ты – опасная тварь:
В жилах – хищника кровь.
Кто заставил болеть
Сердце Вертера вновь?
Кто тебя не признал?
Кто стоял на пути?
Ты – убитый койот
С пулей боли в груди.
"Когда-нибудь однажды
убегу с тобою в горы.
Лето будет на исходе."
Каролина Илика
1.
Когда-нибудь с тобою убегу
куда-нибудь неслыханно далёко,
недосягаемо для зова и упрёка,
чтоб не дойти ни другу, ни врагу.
В последнюю беседу и строку
не пустим ни зацепки, ни намёка,
сокроется побега подоплёка
осокой на стремнистом берегу.
Дела оставим в полном беспорядке:
твои картинки и мои тетрадки,
незрячий холст и недопетый стих.
Оставим всё, избегнем всякой ноши,
неважно, кто из нас чего достиг,
пусть лето на излёте, ветер строже.
2.
Пусть лето на излёте, ветер строже
допрашивает прошлую печаль,
уверенно и твёрдо отвечай:
миг завтрашних надежд куда дороже
веков вчерашних дел. На смертном ложе
окажешься, куда ты ни причаль:
не кочерга ли каждый? не свеча ль?
в правлении собой – бразды иль вожжи?
Не знаем. И не всё ли нам равно,
что суждено, а что не суждено,
поскольку шанс познания ничтожен?
Нога скользит, но через снег и лёд
петляет, рвется, и ведёт, ведёт
тропа к хрипящим птицам, сердце – тоже.
3.
Тропа к хрипящим птицам, сердце тоже
из пяток в горло – захлебнись, но пой...
Ползком всё выше вьющейся тропой,
а после перевала путь положе...
Но легче будет позже, много позже,
когда совсем забудем мы с тобой
мой серый дом и дом твой голубой
в том городе, что как бы уничтожен.
В той как бы уничтоженной стране –
засохшие фиалки на окне,
на книгах пыль, скулящая собака
и ходики споткнулись на бегу...
Смотри сюда! Над чернотой оврага –
гора с лесной черникой на боку.
4.
Гора с лесной черникой на боку
склонилась, дышит мхами, как мехами,
и мы с тобой прикрыты лишь грехами
в альпийском фиолете на лугу.
В расщелинах подобно молоку
туман разлился прямо под ногами.
Тепло и сыро, Уж бы жил веками.
С тобой – тысячелетие смогу!
Ещё наверх! На камнях лес. Он строгий.
Он в зарослях скрывает все дороги,
равно по силе розге, батогу
сечет кустарник. Упадём у края –
дышать: о, как я стар! о, как стара я! –
там воздух густ, как будто мы в стогу.
5.
Там воздух густ, как будто мы в стогу,
далеком, словно юбки-кринолины...
Летит пушинкой с ветки тополиной
воспоминанье.... Я привычно лгу,
как зерна в ступе прошлое толку,
оно звучит то былью, то былиной,
сентенцией занудливой и длинной.
Молчи, тетеря, на пустом току!
Теперь стоим мы на краю обрыва,
и не нужны шутихи вместо взрыва,
дописан прежней жизни эпилог.
Вступаем в день, который верно прожит,
и будет стёрт назавтра, как мелок,
там даль ясна, и память там без дрожи.
6.
Там даль ясна, и память там без дрожи,
мы, друг у друга накрепко в руках,
в безлюдии забудем всякий страх.
Бояться – так Тебя, великий Боже!
Там наш покой никто не потревожит...
Лишь, в профиль виден – сильно сжат в боках,
дергач, бегун, у нас он в петухах,
напомнит из травы, что спать негоже,
что ждёт работы неокрепший сад,
что на пригорке ягоды лежат,
что на пирог пора готовить дрожжи,
погода не навеки так тепла,
а где дрова?.. Сквозь длинные дела
там дни текут, несчитанно похожи.
7.
Там дни текут, несчитанно похожи
на те, что здесь, но только не о том
заботимся... И там построим дом,
ну разве что без мебели хорошей,
с лужайкой под окном... Газон заросший
и здесь... Ещё – покрытый льдом
овальный пруд... Сплетенье рук крестом,
и – понеслись по утренней пороше...
Но это было здесь! Пел стадион
десятый раз, что роз был – миллион,
и долго распускалась наша роза,
любовь, единственная на веку,
здесь – опоздавшая для главного вопроса...
Там – каждый день для нас уберегу.
8.
Там каждый день для нас уберегу!
Ты – это я, а я в тебе – и только,
и целый мир – лишь маленькая долька
поруки в нашем замкнутом кругу.
Переживём и ливень, и пургу,
но боль, что сердце жмет... Княгиня Ольга
сожгла древлян, сумняшеся нисколько,
по правилам игры... И я сожгу.
Смотри-смотри, горит огнём отличным
всё то, что к ароматам земляничным,
к руладам птичьим не даёт уйти!
Лишь первый шаг отягощён поклажей,
и – налегке по горнему пути,
как тот смельчак, любимую укравший.
9.
Как тот смельчак, любимую укравший
без долгих изнурительных осад,
и мы надежду повернуть назад
закажем осмотрительности нашей.
Поверь легенде старой: ведь она же
давно сноха, и он в зятья был взят,
а убежали! Правда, говорят,
изловлены они, убиты стражей...
Но нас с тобою некому ловить!
Вздохнут родные, плюнут, может быть,
и станут жить по-прежнему счастливо.
Ушли понятья чести и стыда,
засох анчар. Поможет ветвь оливы,
чтоб жить в горах, где счастье – простота.
10.
Чтоб жить в горах, где счастье – простота,
всего и нужно-то – родиться снова,
без мусора обычая былого,
с додевственностью чувства – в путь туда,
где нет в помине совести суда –
ненужность института такового...
Однако же, действительность сурова,
потребует телесного труда.
В горах не то, что посидеть в буфете...
Соратники почтут событья эти,
их споры – каждодневная страда...
Так сложим печь и будем печься сами,
чтоб убран был наш уголок цветами,
где плод любви не узнаёт вреда.
11.
Где плод любви не узнаёт вреда,
где Тварный мир таинственней и тише,
живут без книг (мы знаем, кто их пишет!),
там нет того, чем живы города.
Оленей тонконогие стада
проходят грациозней, чем в Париже
по Рю-де-Рю девчонки нуворишей...
И мы вас покидаем, господа!
Пусть будет вечер сколь угодно долог:
возьмем с собой славяно-русский Пролог
да новый куртуазный календарь,
составленный товарищем помлаже.
Зачем тома (об этом знали встарь),
где речь звучна, прозрачны мысли даже?
12.
Где речь звучна, прозрачны мысли даже,
букашка, птица, зверь – среди своих,
и если сыщешь безобразный штрих,
он злобой, но не подлостью окрашен.
А здесь не так. Весь мир обезображен
под потолками чаяний чужих...
Когда природа замолчала в них,
когда проходит жизнь без эпатажа,
здесь не к добру соединенье сил,
здесь каждого, кто правды попросил,
поднимут на смех (предпочли бы на штык!)...
Там – облака целуют копья гор...
Мы вырвемся с тобою на простор,
мы убежим! Когда-нибудь. Однажды.
13.
Мы убежим! Когда-нибудь. Однажды
проснёмся и поймём: теперь пора!
И прямо в бурю, в дождь как из ведра
вокликнем: ветер! незнакомец! наш ты!
Увидит он, что мы идем бесстрашно,
что за спиною – стылое вчера,
что покорилась первая гора,
и скажет нам: -"Пусть оглядится каждый,
послушает, что скажут дух и плоть..."
Довольно, ветер, чепуху молоть!
В движенье ветер жизнь ведёт, в движенье!
Ты лучше вспомни песенку «Куда?»!
"Не пожалеть бы о своём решенье
когда-нибудь..." – И всё же – никогда!
14.
Когда-нибудь (и всё же – никогда!)
вернётся и ручей обратно в устье...
Осудят нас, но не остудят – пусть их!
Оружье наше – сети да уда,
а сплетни – хмель, увивший ворота,
трёхдневный дождь прольётся нашей грустью,
мы будем только рады захолустью,
где безмятежно движутся года.
А что увидим, если возвратиться?
Да то же всё. Одни и те же лица,
кислотный ливень, сажу на снегу.
Здесь так скорбит душа и страждет тело...
Уверенности просто нет предела:
когда-нибудь с тобою убегу!
15.
МАГИСТРАЛ
Когда-нибудь с тобою убегу.
Пусть лето на излёте, ветер строже,
тропа к хрипящим птицам, сердце – тоже,
гора с лесной черникой на боку.
Там воздух густ, как будто мы в стогу,
Там даль ясна, и память там без дрожи,
Там дни текут, несчитанно похожи,
Там каждый день для нас уберегу.
Как тот смельчак, любимую укравший,
чтоб жить в горах, где счастье – простота,
где плод любви не узнаёт вреда,
где речь звучна, прозрачны мысли даже,
мы убежим. Когда-нибудь. Однажды.
Когда-нибудь... И всё же... Никогда..
Поэты подобно газели
Пасутся на поле словесности
Вбирая в себя слова-травы
И нам выдают стихи
Но стоит поэту-газели
Чуть-чуть отбиться от стада
Как тут же хищники злобные
Набросятся на него
Хищники проклятые
Зубастые, волосатые
Питающиеся поэтами
И жрущие их стихи
Так взять бы всех этих хищников
И поместить в резервацию
Как славных индейцев Америки
Наказанных низачто!
(песня)
Музыка Инны Тхорик
Под гжелью небес зацветет листопад,
короткими, жаркими красками.
И стану я жить, временам невпопад,
печальным и странным, и ласковым.
По золоту лип, словно тень, побреду.
Нелепый, старинный, потерянный.
Тебя не забыть на скамейке в саду.
Под нашим, задумчивым деревом.
Пойми, листопад, мне тревожно с тобой.
Болят дорогие мгновения.
Беззвучно играет оркестр духовой,
в регистре прошедшего времени.
Я прошу: подарите глоток
Тишины родниковой воды –
В нём смеётся калины листок,
Охраняя нас всех от беды…
Я прошу: подарите мне лес
Свежей зелени нежный рассвет;
И лазурного моря небес
Подарите знакомый «Привет»…
Я прошу: не срывайте цветов –
Подарите бескрайность полей,
И журчащую влагу лугов…
Песню мне подари, соловей…
Я прошу: подари мне покой
Трёх сиреневых летних ночей,
Свет луны над притихшей рекой,
Нежный слог твоих светлых речей…
11.07.2006.
Хоронили,
голубятника голуби.
Провожали его на кладбище.
- Почему, повязал – он голову?
Не гулит, не смеется, не свищет?
И – зачем – отчуждённый и строгий,
прячет нежность свою голубиную?
И кружили – кружили у гроба – а,
потом – над крестом и могилою.
Больно стало душе голубятника.
Не летят – его птицы – домой.
И она в небеса необъятные,
позвала голубей за собой.
И растаяла стая как облачко.
Голубиная – на – голубом.
Одиноко стоит на пригорочке,
заколоченный – досками – дом.
Нет – небес – голубее и чище.
Только мы разучились летать.
Заросло лебедою, кладбище,
голубятника мне не сыскать.
Олени идут по тундре
Филолог сидит за книгой
Читает её листает
Тепло ему и уютно
Оленям же холодно, зябко
Им голодно, нету пищи
В бескрайней тундре промерзлой
Снегами покрытой плотно
Филолог же в тёплом доме
В кресле-качалке мягкой
Греется у камина
И пишет статьи на бумаге
Кровожадный охотник Чукча
Подстрелит оленя из лука
Продаст его на базаре
И купит себе пельмений
А наш филолог с друзьями
Лингвистом и архитектором
Пойдут в кафе дорогое
И будут болтать о поэзии
Олень никогда не будет
Стрелять в безоружного Чукчу
И просто болтать без дела
С друзьями своими тюленями
Умный философ научный
Упражняется в математике
Мысли всякие думает
В бинокль смотрит на звёзды
Изучает строение атома
Проводит анализ химический
Принимает участие в диспутах
И консилиумах медицинских
Много времени тратит
Умный философ научный
На чтение книг и газетов
Чтоб историю знать человечества
Порой наш герой отважный
Вступает в спор с оппонентами
О смысле жизни и смерти
Приводя доводы точные
Оппоненты всегда сдаются
Под тяжестью аргументов
Приводимых философом умным
Оппонентам наивным и глупым
А когда выпадают редкие
Минуты отдыха лёгкого
Времени зря не теряя
Не тратя секунд напрасно
Диссертации пишет различные
Философ о свойстве материи
Проводит раскопки курганов
И всяких селений древних
За это любят философа
Студенты вузов научных
Во всем его точно слушают
Во всем ему подражая
Ведь знают студенты нищие
Чтоб денег иметь немерено
Учиться надо обильно
Чтоб разбираться в компьютерах
* * *
Стихами сыпать – не ворон считать,
За словом слово – языки клыкасты.
Не надо в душу – лезь скорей в кровать,
Пусть хрен не слаще, я снимаю ласты.
А то и в ластах, коль силён огонь,
Когда коньяк палёного разлива,.
И, как угодно, но медуз не тронь -
В них меду ни на грош, а что за рыло?!
Ты мне твердила: «Ну, скажи хоть лю...»,
Сказать бы рад, да повторяться скучно.
А я в словах повторов не терплю
И крайне быстро дохожу до ручки.
Хотя простых резонов не лишен
И грешен тоже – пробы негде ставить.
Кому ничтожен, а кому смешон,
Я юркой тенью опускаюсь в память.
И в темной, безвозвратной глубине
Я выступлю не гаером болтливым,
А проявлюсь в достоинстве манер.
Но вы́носить меня так кропотливо.
Поэтому зачем ломать копье?
И пригодится, да и просто жалко,
На кухне лучше мы чайку попьем,
А, если надоем, на то есть скалка!
Вампирчик я – присосками крылат,
Но отпою и в час рассветный сгину...
Лишь Бог – судья, а чёрт ни брат, ни сват.
И колко сквозняки морочат спину.
Как робко дышит кенгурёнок,
Он мал, он гол, он просто ноль,
Не зная ласки и пелёнок,
Он – исполнитель генных воль.
Свою стезю прекрасно чуя,
Не сомневаясь в ней ничуть,
Пупка отроженность минует
И курс стремит на млечный путь.
Вокруг такие же малышки,
К единой цели торопясь,
Не зная страха и одышки,
Затопчут насмерть, в кровь и грязь.
А мы старательно запомним,
Чтоб не забыться впопыхах,
Как рвался он с голодной воли
На этот запах и распах
Припасть с соску всем жадным телом
И стать одним из прилипал.
Потом кому какое дело,
Что стало с теми, кто отстал?
А в небе плывут корабли,
Гремят колесницы героев –
И в красках вечерней зари
Вдруг рухнула древняя Троя…
В небесных долинах, лугах
Паслись белогривые кони…
А вот – поцелуи в стогах,
Прижатые к сердцу ладони…
И вдруг – под березой грибы,
Лесничий здесь кормят лисёнка…
Историю каждой судьбы
Покажет небес киноплёнка…
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...370... ...380... ...390... ...400... ...410... 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 ...430... ...440...
|