|
|
Стих – как пыточный мой огонь!
После пытки взойду на плаху,
А палач поплюет в ладонь
И отхватит башку с размаха!
Приходи на меня смотреть –
Это будет сегодня, вечер.
Соблазнясь, приоткроет смерть,
Для тебя мои грудь и плечи.
Не тужи о душе – плевать!
Что ей будет? Она бессмертна.
И не будем давай скрывать –
Всем насрать на нее, наверно.
Я как блюдо себя на стол
Подаю – веселитесь люди!
Ветерок завернет подол,
То-то гаму и смеху будет!
Полетит колокольный звон
В небеса, а потом обратно!
Приходи, твое место вон –
Прям у сцены и вход бесплатный.
И какая уж тут печаль –
Обещаю не быть плаксивой.
Ты вчера пропустил, а жаль –
Меня вешали так красиво!
Приходи, пусть не есть не пить –
Казнь ведь тоже чего-то стоит.
Завтра будут меня топить –
Где увидишь еще такое?
То оттепель, то снега мошкара
Слетается на погрустневший город...
Демисезонья шалые ветра
Стирают эхо наших разговоров.
Нам так хотелось выплеснуть в слова
Всё то, что душу медленно сжигает,
Но голос пуст, а пустота мертва,
И немота нас со свету сживает.
Расставив сети – небогат улов! –
Мы бродим в стылых сумерках апреля,
Но и теперь мне не хватает слов
Вас утешать, от жалости добрея.
Я вглядываюсь в Вас из-под руки –
Понять! – одним дыханием касаясь …
Всем страхам и сомненьям вопреки
Понять – или придумать Вас? – пытаюсь.
Расстроенными фразами соря,
Мы объясниться так и не сумели.
В отместку нам – дождливая заря,
А днём – смешенье солнца и метели…
Пулю врагу гарантируем каждому –
партийным к этому подойти ответственно!
Мы теперь всем товарищи, граждане,
надо вести себя соответственно.
Много вопросов к интеллигенции –
скотина, слоняется без дрессуры –
хватит истерики декаденции:
мало расстреливаем профессуры!
К ногтю слюнтяев, болтунов, скептиков...
Людишек в республике не убудет...
Это, батенька, диалектика...
Посмотрим, история нас рассудит!..
Дождь...
Не пройти без зонтов и кепок.
Дрожь
от срывающихся с веток
капель.
Мостовая блестит как кафель-
холодно и высокомерно.
Апель-
синовый сок в стакане
чужероден и странен
в пепле сумерек и безмерна
хандра.
Пора
встать хотя бы с дивана;
вертикальность дел непреложна,
но можно
обозначить движенье в пространстве
просто пальцем
по запотевшей грани
слева направо
и, право,
значенье домашних тапок
ничуть не меньше, чем рапорт
о запуске очередной ракеты.
Лета
все равно не вернуть,
и это
так же верно как зонт в прихожей,
лицемерно прячущий суть.
И, похоже,
даже смена народных вождей
не отменит осенних дождей.
Давай, Зиновий, посидим,
окно откроем. Дождь апрельский
шуршит заигранным CD,
и орошает слезно рельсы,
проложенные в никуда.
Тупик. Задворки. Все не ново.
Судьба-кукушка из гнезда
с тобой нас вытолкнула снова.
Зажжем огарочек свечи
для пущей горести, покурим,
о смысле жизни помолчим,
готовясь к новой адвентуре.
Ты помнишь Пушкина, Зиновий?
Он выбрал. И не понят был.
Свободен стал ценою крови.
А что Дантес? Не он убил.
Не обвинять же инструмент,
он интересен лишь отчасти,
пока звучит дивертисмент,
финальный акт готовит мастер.
А если б не было дуэли?
А если б он прожил сто лет?
И умер бы в своей постели,
придворный старенький поэт.
Но кто-то сам свой путь отмерит,
кого-то остановит Бог,
и, в тайный план событий веря,
потомки ищут между строк.
Смотри, Зиновий, сколько славы
таланту добавляет смерть!
Домыслены тома и главы,
и все, что мог бы он успеть,
когда б не смерть,
когда б не треть
от человеческого срока;
и остается лишь скорбеть
и рассуждать о тайне рока.
Так мы о Пушкине... Зиновий?
Но зря его толкаю в бок,
нахмурив плюшевые брови,
спит поролоновый зверек,
смешная мягкая игрушка,
мы вместе уж немало лет.
Что там у Пушкина про кружку?
За Вашу жизнь и смерть, Поэт!
У всех свой крест и выбор свой...
...Апрельский дождь сменился снегом,
под толстым льдом сопит Онего,
что за погода, боже мой!
Я ждал ее тягостно долго,
Просаженность веры кляня,
В разгул обретения бога
Сошел по распутью огня.
Сошел и невольно отпрянул
От боли, от тьмы, от пурги.
Как в перекрестьях был – грянул
Гром первой и главной тоски.
По крошеву крайнего блуда
Насорился жизни песок.
И было собрался. Не буду.
От крайности пулю в висок.
Но буду в любовь и стихами,
О ней все молитвы творить,
Чтоб вышло все крайнее с нами.
И говорить, говорить…
Все высказать жадные боли,
Что тлеют в душе у меня,
И выжить остатками воли,
И кануть в распевах огня.
Забыться в рассветно-заветном
Каре легиона любви,
Песчинкой почти незаметной,
Сахарой горячей крови.
И нежиться, правдиться в ласке
О берег бескрайней души
Обряденным в избранной сказке
На выбеленном из глуши.
Пусть ждал ее тягостно долго,
Просаженность веры кляня.
В весну обретения бога
Сойду по веленью огня.
Мой страшный сон
Летит в мои объятья
Под шум ворон,
Кричащих всем проклятье,
И слышен звон
Разбившегося счастья –
Здесь бьют поклон
Всем миром от ненастья.
Здесь гордый трон
С уже безумной властью,
И горький стон
Не той сыгравших мастью…
В ночи – неон,
Светящийся развратно:
Смотрю: не Он –
Пойду опять обратно,
Куплю талон
С числом, что счастью кратно,
На горный склон
Взберусь неоднократно…
Но жизнь – не в тон,
О смерти мысль – отвратна…
Мой странный сон
Уходит безвозвратно…
О,великая Русь!Что случилось с тобой?
Истуканам хранишь свою верность во страхе,
В ожидании смерти томишься на плахе,
Не решаясь бороться с коварной судьбой!
Неужели тебе не желанна свобода,
О которой так сладко поют соловьи?
Так сорви ненавистные шоры свои –
Иллюзорную власть трудового народа!
Я влез. Я точка на вершине.
А думал: стану великаном.
Внизу я в тайном был повинен,
А здесь... Еще чуть выше – кану.
Я думал: к звездам буду ближе,
Их жаром, светом ясным стану...
А здесь... Лишь космы ветер лижет.
И для друзей... Чуть выше – кану.
Я думал ярче здесь рассветы
И в облаках поэтом стану.
А здесь... Туман и холод света.
И для любимой... Выше – кану.
Мы последние из детей
наших мам и отцов,
переживших войну.
Наши пряди седеют
не от бомб, что взрываясь,
пугают вокруг тишину.
Мы успели забыть
давку в хлебных очередях.
Мы не знаем, как быть
хочет тенью жена,
что почуяла гибельный страх,
лишь завидев конверт,
что надписан чужою рукой,
твердо зная-ответ
не напишет она никакой.
Нам смертельной обидой
была кличка-презренный фашист.
И немецкий язык не хотели
мы знать и учить
в этом мире израненных
и измученных тою войной
наших мам и отцов,
что с победой вернулись домой.
Наряжали нам елки
и дарили они апельсин,
три ореха в пакете,
пять конфет и шарик один,
И сквозь слезы смотрели
на счастливых своих детей
наши мамы , отцы,
что дожили до мирных дней.
мы отдали бы долг,
только некому-лишь одному
из шеренги большой
довелось не упасть, а дожить.
Скоро некому будет
в День Победы сказать нам УРА!
и на площади тихо
плача видеть, как детвора-
внуки , правнуки их
вальс танцуют прифронтовой...
Мы -последние из детей
наших мам и отцов,
что с Победой
Вернулись домой.
Только б не было больше,
только не было больше войны..
Заклинаньем твердили
они посреди тишины..
Ах, какое же счастье
просто воздухом мирным дышать.
Ах, какое же счастье
Детям МИР на земле завещать.
Как одиноко ждать и знать, что там,
За этими огромными домами,
Есть что-то, что становится меж нами
И не дает соприкоснуться нам.
Невмоготу мне ждать! Хочу идти
Тебе навстречу, ход часов нарушив!
По непогоде, по грязи, по лужам,
Не замечая встречных на пути.
Еще один, последний поворот,
Еще чуть-чуть и ветер не догонит!..
И вот мое лицо в твоих ладонях,
И вот целуешь ты меня, и вот...
...Как медленно сгорают свечи дня,
Какие тусклые, бестрепетные свечи.
Смотрю на них и жду – ТЕБЕ НАВСТРЕЧУ,
Тебе навстречу, ждущему меня.
С нацизмом воевали наши деды,
Не зная, что в канун своей победы,
Они услышат горькие слова,
И снова поседеет голова:
По улице чужими голосами
Кричат подростки: «Фюрер с нами»
И бреют головы, и водку пьют,
И страшной правды не осознают:
Что к расе избранных себя причислив,
Они не допускают даже мысли,
Что среди них татары и мордва,
Цыганская мелькнула голова…
Но не хочу делить я их на расы,
На нации, на группы, касты, классы,
Ведь есть в друзьях моих и турок, грек,
Еврей, араб и русский – Человек…
А старики, поняв свое бессилье,
Чтобы бороться заново с насильем,
Все говорят, не раскрывая век:
– Очнись, опомнись, ты же – человек…
23.04.2006.
Бастионы жизни пали,
Угасая в темноте,
Одинок в своей печали,
Пребываю в пустоте.
Незаконченные строки,
Как наброски по холсту,
Лягут словно шлакоблоки,
На могильную плиту.
Стихла музыка Шопена,
Заунывный женский плач,
Я был раб мирского плена –
Гнет оков из неудач.
Жизни смешанные слайды,
И скупой судьбы барраж,
В глубине могильной хлады,
Растворяться, как мираж.
Растелилась сон-трава
По смутному сознанию –
Яд в игле под троном сна,
В неслыханном призвании.
Повелевая в сонном всем:
Любовью, женщиной, полетом,
Коронному не страшен тлен.
Коронный назван главным мотом.
Был спьяну вычурно спесив
Приказчик памятных решений,
Отпущенный без лестных ксив
На каторгу для объяснений.
А там любовь и там весна...
Так неожиданно, так странно
Быть в перипетиях у сна
В былом и в будущем обманно.
Прорастают цветы, зеленеет трава,
Снова в воздухе пахнет весной...
И банальною рифмой сольются слова,
Как и ты этой ночью со мной.
Я не молод уже, да и ты не свежа,
Нам обыденна горечь морщин...
Ты прижмешься ко мне, незаметно дрожа,
Вспоминая ушедших мужчин.
Посвятив эту ночь, без остатка тебе,
Я забуду про свой «энурез»...
Горделиво отправлюсь навстречу судьбе,
Прославляя научный прогресс!
Нечаянное утро, солнце, город!
И дождь слепой! И грусть моя легка.
В окне синеет небо, на котором
Совсем не дождевые облака.
Я распахну окно навстречу лету!
Рассыпавшись алмазами в лучах,
Игривый дождь, прищуренный от света,
Смывает память о пустых ночах.
Мальчишки во дворе подняли лица –
Без тучи дождь!
Нелепо, хоть убей!
И кошка собирается умыться
У лужицы со стайкой голубей!
Да ты со мной играешь, дождь, не так ли?!
А он в ответ, как радости зарок,
В ладонь насыпал радужные капли,
И в каждой капле крохотный мирок!
Если жизнь моя – дорога,
а в конце ее – дворец,
значит, сидя у порога,
будет ждать меня отец.
Я приду из ниоткуда
(пыль не сохранит следов...),
виноватый, как Иуда,
и прощенный, как Иов.
Сяду рядом. Сигарету
незажженной уроню.
Я устал бродить по свету,
я устал носить броню.
Тишины я не нарушу,
от любви не заслонюсь.
Неприкаянную душу
обнажить не побоюсь.
Одинаково седые,
одинаковы с лица,
безнадежно молодые...
на крылечке у дворца.
Утро. Солнце. На работу.
День. Работа. Перерыв.
Сердце загуляло что-то.
Тихий вечер. Нервный срыв.
Ночь. Искусанные губы.
Танец бешеной тоски.
Лазеры ночного клуба
рвут реальность на куски.
Сладко липнут поцелуи
К окровавленным губам.
Толстощекие холуи.
Мостовая. Грязь. Туман.
Улица. Фонарь. Аптека.
Звезды страшно далеки.
Кровью налитые веки.
Переулки. Тупики.
Утро. Зеркало и бритва.
Ужас в загнанных глазах.
Бесполезная молитва
Затерялась в облаках.
Расписание на стенке:
День. Работа. Перерыв.
Два удара под коленки.
В сердце бомба.
Таймер.
Взрыв...
Сегодня самый грустный день,
В истории еврейства.
И с нами вечно будет тень,
И память злого действа.
Когда сквозь вены, прямо в кость,
В здоровую Германию,
Вкололи ненависть и злость,
Вкололи наркоманию.
Она затмила разум им,
Зажгла огнем их разум,
И повела на бой с иврим,
Чтобы убить всех разом.
И тысячи ужасных дней,
еврейские тела,
Ложились в печи лагерей,
Сгорая все дотла….
Прошли с тех пор десятки лет,
Но не исчезли ломки,
И вот опять фашизм воспет –
Его призывы – громки.
Одна мечта у них, поверь –
Загнать евреев в склеп.
Но им не счесть своих потерь,
Народ иври окреп!
Тёплый ветер, расплавляя воском
южной ночи приторную лунность,
на пустынном пляжике приморском
нам наворожил любовь и юность...
Капелькой на дне воспоминаний
нежится разгаданное слово.
Помнишь, мы ещё не понимали,
что оно сорваться с губ готово?
Ночь прозрачно-жёлтыми мазками
рисовала лунную дорожку...
Август сыпал звёздными жуками
на причала узкую ладошку.
Море разгадало все желанья,
принимая нас в свои объятья.
Помнишь, показались все признанья
лишними, как сброшенное платье?
Молоды, свободны и красивы –
вот богов весёлая беспечность!
Времени приливы и отливы,
и прикосновений бесконечность...
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...380... ...390... ...400... ...410... 418 419 420 421 422 423 424 425 426 427 428 ...430... ...440...
|