|
|
От взрывов первых дрожит страна,
Погибших давят домов обломки.
На сборы – сутки, не ждёт война,
Он сложит вещи на дно котомки.
Полынной ночью не до любви,
И тени в окнах тревожат душу.
Но лето бродит в её крови,
И волны страсти тревогу тушат.
Не слышат дети ни стонов их,
Ни скрипа ложа, ни тихий шёпот.
А двое тают от слов своих,
И пальцы ищут по телу тропы
В лесках, пригорках. И влажность губ
Не сушит южный полночный ветер.
Надёжен старый сосновый сруб
И нет ни зла, ни войны на свете.
- к весне рожу я тебе сынка,
побъёте немца, вернутся птицы...
Мужчину крестит её рука
И ничего не должно случиться...
Минутной стрелкой прощальный час,
Пройдя по кругу, не обернётся.
Она целует в последний раз,
Ведь он уходит.
И не вернётся...
.
* * *
Я ночью отважен и смел,
Знаток я характеров дамских,
Я даже однажды имел
Свидание с кошкой сиамской…
С тех пор стал хромать и косить…
Частенько я так пролетаю, –
За это все наши коты
Зовут меня: «кот-пролетарий»…
…Ручей вдруг заплакал, раскис,
Запел-зажурчал песню марта, –
Тебя я ищу – «Кс-кс-ксссс!..» –
По крышам Тверской и Монмартра,
Волнуюсь, как школьник, бегу,
Несу молока я пол-банку, –
На рыжем, дырявом снегу
В весеннем закружимся танго!..
(Ты так же дышала неровно,
И ухо жевала, опешив,
Когда – прошлым летом, на бревнах –
Пробил в твоей крепости брешь я...)
На крыше – лучшей из сцен! –
Отметим начало сезона,
Повиснув на люстре антенн,
Сольемся с печалью Кобзона!..
О, дай – о тебя я потрусь!
Все прежние – были так грубы!..
Ты даже – я мамой клянусь! –
Ты даже теплее, чем… трубы!..
Ты даже изящней, чем… штопор!..
Ты даже… добрее коня!..
Ты даже… ты даже… Да что там! –
Ты даже
красивей
меня!..
...Послушай мурлыканье ночи…
Сияет нам лунное блюдце…
…Не рви же ты шкуру мне в клочья,
Не вой так – котята проснутся…
.
Пушистое красное сердце на белом шнурке
Мне дочь подаёт, на колени кладёт полотенце.
И просит покрепче игрушку зажать в кулаке,
И туго кулак пеленает, как будто младенца.
К груди прижимает послушную руку мою,
Качает и шепчет: «Ну, что оно, мама? Стучится?..».
- Стучится…
А сердце моё в неизвестном краю
Лежит в равнодушной руке бесполезной вещицей…
Я помню, что самый ненужный и блёклый предмет
Под детской волшебной рукою всегда оживает.
А сердца далёкого тесный невидимый свет
Я слышу, когда оно скачет, болит, замирает.
- Упругое, влажное, алое – как ни крутись,
И как не пытайся упрятаться в тёмном покое,
Когда ты во мне остановишь – как будто бы жизнь -
Тогда я успею поверить: ты было живое.
«Летят перелётные птицы...» -
Так в песне стояли слова.
Я пел их за взрослым застольем,
И будто плыла голова.
Мне словно казалось, что песня
Несёт нас к высоким горам,
Летим, и в руках чемоданы,
И там хорошо будет нам.
Все мамины пели подруги,
Все папины пели друзья
Звенели стаканами, пели,
И с ними старался и я:
«А я остаюся с тобою...» -
Разгорячённый, кричал.
Они от меня улетали,
А я это не понимал.
Когда впервые запахнет летом
совсем особенно и волнующе,
простых цветов полевым букетом,
дождём, в степи босиком танцующим,
украсят небо браслеты радуг,
двойных, как в детстве,
и краски те же все...
Намокших листьев вдохни прохладу,
почувствуй кожей касанье свежести.
Июньский полдень заманит в сети -
медовым светом, мерцаньем бабочек,
и сложит крылья попутный ветер
над ароматом лугов дурманящим.
У кромки леса трезвоном птичьим
тебя еловые встретят пагоды,
и стайку розовых земляничин
предъявит солнцу пригорок ягодный...
К озёрной глади спуститься мне бы,
где волн серебряное скольжение,
раскинуть руки – и падать в небо,
в его безмолвное отражение...
Я думал, что умру, и я и вправду умер.
Я кем-то был и чем-то дорожил,
И две-три ноты в окаянном шуме
Я слышал иногда, пока я жил.
То музыка – о, нет. Всего три ноты,
Случайный отголосок, жизнь моя.
По вечерам, когда я шёл с работы,
В кустах царицынских я слышал соловья.
Он пел, как будто всё ему доступно,
Как будто славная мелодия его
Рождалась вместе с ним ежесекундно
Из веток, тишины, из ничего.
И нищета моя, три звука честной песни:
Хранил тебя и, кажется, любил.
И соловьиную малиновую бездну
Тропинкой смертной тихо обходил.
Огонь освещает не вещи,
А в нас притаившийся мрак.
Мы думали пламя трепещет,
Оно заикается так.
Не ведает пламя немое,
Как высказать всё сгоряча...
Нас двое, но пережитое –
Одна восковая свеча.
Никто из нас толком не знает -
Зачем мы и кем зажжены.
Свеча не горит, а сгорает
И с этой, и с той стороны.
Из трёх вещей я выбирал все три:
Неясную свободу, свет покоя,
Я не хотел остаться без любви
И выбирал любовь. И ты со мною
Летела с детства на вечерний свет,
И мы, смеясь, его сачком ловили,
И было нам тогда по десять лет,
И мы тогда уже живыми были.
Любовь моя. Молчала ты, когда
Гурьбой нестройной уходили годы,
И был прилив, и длинная вода
Нас отняла от сонной той свободы,
И были звёзды. Миллионы звёзд.
И каждая звезда своё сулила,
И в одиночестве, поджавши хвост,
Собака нам в ночи своей скулила.
Когда пришлось мне снова выбирать,
Я выбрал не тебя. Я выбрал что-то,
Что может не любить, но утешать.
Мне больше не нужна была свобода,
Мне больше не нужна была любовь,
Была среда. Уже стояла осень.
И клён высокий, как когда-то, вновь
Лист пятипалый, как подарок, бросил.
...из карманов в карманы
за зубами под снегом укрой
знаю – эти обманы
называются детской игрой
ах ты Боже мой кожею
чувствую сбереги
и сегодня пусть тоже я
встал не с нужной ноги
не азарт не нажива
не магнолии розовый цвет
на разрыв сухожилий
мне не нужен ответ и совет
предпоследних иллюзий
незнакомый еще аромат
если выдержат шлюзы
не подсуден и не виноват...
Я всех сильнее за твоей спиной
Глядишь сощурившись ну как в бинокль
И видишь всё во мне и что за мной
Ты всех красивей у меня в глазах
И взглядом ни налево ни назад
И кто бы что попробовал сказать
Не сомневаюсь в том что ты права
Уверенность не трудно доставать
Она в карманах тех же что слова
Я говорю что мне с тобой легко
Очередной заглатывая ком
Зализывая раны языком
Ты жмёшь меня не чувствуя вины
К себе затем чтоб только вслух не ныл
И чтобы слёзы были не видны
А мне то плохо то так хорошо
Ни к чёрту нервы – лезу на рожон
Ну что теперь так мучает и жжёт?
2009-06-11 12:02Е4 / Саша Легко ( Lehko)
Было же хорошо
В омут к чертям и рыбам
Камушком-голышом
Прыгать с разбега прыгать
Лапой волны под дых
Блюдо лица под солнце
Выплюнуть соль воды
Кожи руки коснётся
Пудинг медузы. Лень
Звёздочкой распластает
Ищут меня: теплей…
Рыбы метут хвостами
Шустрые не словить
Из-под руки всё ниже
Я среди них как вид
Что по другому дышит
Мелко вода дрожит
В маске лицо. Глазею
Дразнят меня ежи
Иглами из лазеек
Я тебя забуду, мне надо тебя забыть.
Ты как будто рядом – но вот уходишь.
Всё яснее и проще: больше не говорить
Ни о чём, больше не говорить.
Подъезжает автобус – просто смотреть в окно:
Каждый лист на дереве имеет особую резкость,
Человек с тросточкой, как в кино...
Наплывает какая-то мерзость.
Всё человеческое, всё лучшее – вот оно:
Честная жизнь, доброта простая,
Лучший друг, правильное вино.
Большего я не знаю.
А когда я смотрел на тебя, я мир иной,
Невозможный видел, счастливый.
Лес еловый, шелест воды морской,
И ты мне: «останемся» – говорила.
На болоте, за лесочком
Слышно тихое «клик-клик»;,
Это, прыгая по кочкам,
Распевается...
Шумно в проруби купается!
Он с руками и ногами!
А еще так называется
Тот, что в море и с клыками!
Молока не предлагает,
Не дает и мяса тоже!
И не ходит, а летает!
Знать, не зря зовется – божья!
Два нароста на спине -
Не животное, а чудо!
И в безжизненной стране
Нет выносливей...
Были с папой мы в лесу,
Нам увидеть довелось
Не медведя не лису -
Это был огромный...
Очень легкая загадка:
Кто мне быстро назовет
Полосатую лошадку
И такой же переход!?
С пупырками лягушек
В тенечке мы найдем -
Ловить умеют мушек
Не лапой – языком!
Он мурлыкая поет
И гуляет по ночам,
Но прочти наоборот -
Побежит по проводам!
Называем эту утку
Мы писателем – не шутка!
Но не пишет никогда!
Вот поплавать – это да!
Поросенок, но лесной!
Он с горбатою спиной,
А детишки поросята
Со спиною полосатой!
Ответы вразбивку: жаба, зебра, кулик, кот-ток, морж, кабан, божья коровка, гоголь, лось, верблюда.
От других не гудит пчелиный улей,
и мёд не проступает наружу.
От других – слова навылет, как пули,
холодный смех и холодный ужин.
От других стена, а с ним иное –
окно, распахнутое в середину лета,
и кино, цветное, но почти немое,
потому что слова звучат нелепо
там, где губы для утоленья жажды,
а мёд, чтобы не умереть от голода,
и если до него она растворялась в каждом,
то этот в ней – разноцветьем всполохов.
От других – нет имени, и даже запаха,
выжжена плоть, и тело выжжено.
Но душа, умытая и отплаканная,
лишь ему на выдохе – Выжила! Выжила!
Я немного пошедеврю,
Чувствам ветренным послушный,
Я стихами поманеврю -
О Маринке-хохотушке.
Я предамся нежнословью
С чувством, капельку серьёзным,
Зашифрованным любовью
И с улыбочкою слёзной.
А потом мой пыл увянет,
Отодвину карандаш я,
И подумаю о Тане,
О Ларисе и Наташе...
Посижу беспечно-грустный, -
Ну, зачем мне тратить нервы,
Я пишу про эти чувства
Не последний и не первый.
Всё томительно-пустое,
И старо – пылить словами,
Гениального не стоит
Всё, не связанное с Вами...
20.10.08
 Ножик готов к закланию, Герцеговина Флор Кисло дымит бараниной, Кончен досрочно спор. Мысли стекают пенисто, Капают на бетон, Красногвардейцев-ленинцев Из мясорубки стон Глухо впотьмах доносится. Псам под хвосты почин, Роем разноголосица, Не по одёжке чин. Коль анемия мучает, Члены на сгиб скрипят, Режь по такому случаю, В перед коли и в зад. А лагеря под драпами Чутко добычу ждут, Как мы под Брестом драпали! Нам ли палить салют? Клио, старуха вздорная, Трёт о хребет клюку, Время вписать в Нагорную Очередную строку.
***
Мы боимся зайти далеко,
Только пробуем воду ногой.
Вот и дуем на молоко –
Не обжечься б живою водой.
Отцветает шальная сирень
И напрасно рассветы ясны,
И такой ограниченный день –
Кто бы знал – вдруг последней весны.
Стерта временем явственность лиц,
Май отцветшею веткой поник.
Между виз, паспортов и границ
Задыхаюсь и рву воротник.
***
Так хотелось бы жить вольнее,
И желаниям потакать –
Только падать мне всё больнее,
А приходится привыкать.
Чувство такта иль чувство долга –
Будто дождик на спины крыш…
Если падаешь слишком долго,
Даже кажется, что летишь.
Когда как зори, что встретились в день равноденствия,
с тобой мы встречаемся посередине судьбы,
мне кажется – всё это только следствие
задуманной кем-то и прискучившей вскоре игры.
Мне кажется, что это я – выпадающий
шуруп или винт, или просто забытый конверт,
письмо из которого ветром смахнуло в пожарище,
именно это и есть причина того, что ответа всё нет и нет.
А зори встречаются запросто в вечной и нежной привязанности,
и некому запретить эту вакханалию света и чувств,
но смысл не в этой ли томительной недосказанности,
и не в том ли, что разум взыскующий пуст?
. . . . . . . . . . . Саше Григорьеву
Ты держишь суховатый чёрный хлеб
В ладони, как в распахнутом бутоне.
Медлительно ступая по земле,
Подходят к нам стреноженные кони.
Смотри, какие рыжие они,
А губы от травы зеленоваты.
Ты шепчешь: «Сыромятные ремни…
В них лошади, как пленные солдаты».
Я вижу и выдумываю ложь:
Стреноженность растолковать не сложно,
В ней острые слова – стрела и нож,
А может быть, слова – стрела и ножны.
Вы слушаете – лошади и ты,
Обдумывая странное значенье.
В оружии немного правоты,
Но, что ещё придумать в утешенье…
Не вздумай посмотреть по словарю,
Вот – луг, вот – чёрный хлеб, вот – жеребята…
А в слове «сыромятный», – говорю, -
Примятая дождём, сырая мята.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...160... ...170... ...180... 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 ...210... ...220... ...230... ...240... ...250... ...300... ...350... ...400...
|