Один поэт сидел и сочинял. Сочинял стихотворение о Воронеже. Но дело шло очень туго, потому что он никак не мог сочинить рифму к слову Воронеж.  

Тут вернулась его уставшая грузная муза, с авоськой. В авоське была картошка. Поэт вскочил, пробежал несколько углов по комнате, сел и написал: 

Воронеж! Картошка – царица полей 

Уже отцвела, опустело кругом. 

Поэт очень гордился этим стихотворением. Он неоднократно декламировал его на улицах, вызывая бурные аплодисменты.  

Один писатель написал рассказ. Это был замечательный рассказ о старике и его семерых сыновьях. Может вы его помните, он ходил в своё время самиздатом. Вот он: 

Жил один старик и было у него семеро сыновей. Однажды он позвал их всех к себе, чтобы дать мудрое напутствие, но не успел. Потому, как умер. А сыновья его разъехались. Первый уехал в Первомайск, второй в Втоминск, третий в Трегубцы, четвертый в Чертково, пятый в Пятигорск, шестой в Шестопалово, седьмой в Семикаракорск. 

Писатель очень гордился своим рассказом, потому что города номер два, три и шесть были литературным вымыслом. 

Любите ли вы пение? 

Меня всегда привлекало хоровое пение. Стройные ряды хористов, слаженный мощный звук взмывается над пространством и наполняет все вокруг – что может быть притягательней. 

Не случайно, как только объявили о создании школьного хора, я сразу же записалась туда. Сразу – это громко сказано, нас отправили туда всей шумной параллелью, чтобы мы не бегали по коридорам и не шумели в перерыв. На большой перемене ученики третьих классов теперь чинно стояли у стены и распевали гаммы и популярные песни. 

Перед конкурсом художественной самодеятельности наш руководитель, дядя Саша, решил проверить всех участников на музыкальный слух. Он подзывал нас по очереди к себе, наигрывал на аккордеоне мелодию и просил повторить. За редким исключением все успешно выдержали испытание. Самым уникальным исключением была я, мне за мой музыкальный слух поставили единственную тройку с двумя минусами и велели больше не приходить. 

Но я так любила внеклассные музыкальные занятия, не мыслила себе их без моего участия! На следующий день снова стояла на верхней скамеечке и, упрямо наклонив голову на левый бок, смотрела на руководителя, как рыцарь перед поединком – не сдамся, но буду петь! 

Дядя Саша махнул рукой на упрямицу и велел мне петь тише и прислушиваться к соседке. А в некоторых особо опасных местах ( верхнее СИ или ЛЯ) слезно умолял только бессловесно открывать рот. Два года я гордо ходила на репетиции, выступала на смотрах и даже организовала летом отпетых хулиганов нашей улицы на концерт перед родителями. Авторитетом среди них стала совершенно случайно при первом знакомстве. Коля Насыров, подвижный и задиристый мальчик, пытался дернуть меня за косу, я с великого перепугу двинула ему в челюсть коронным ударом брата – снизу вверх. Коля, как был в нарядном белом костюмчике, так и опрокинулся в лужу, а уличная пацанва с ужасом смотрела на его низвержение. С той поры ребята с улицы стали ходить за мной толпой, и мне приходилось придумывать каждый раз новые забавы.  

В том году очередным развлечением стали уличные спевки в виде вечерних концертов. Озорные мальчишки звонко распевали перед родителями песни из школьного репертуара. Я объявляла номера и следила, чтобы они выступали хотя бы с чистыми ногами. Обувь в то время была жутким дефицитом, и всей детворе ее обновляли раз в год, к первому сентября, а все лето мы бегали босиком. 

В отличие от меня, у мальчишек оказался хороший музыкальный слух, и они успешно выступали все лето на импровизированной сценической площадке – свободном пространстве перед нашими воротами. Девочки сначала пели отдельно, но успехом не пользовались. Слабые девчачьи голоса растворялись в необъятных уличных просторах и казались комариным писком против луженых мальчишеских глоток. В конце концов, хор стал смешанным на радость всем: и детям, и родителям 

В те времена любили петь везде: на вечеринках, за застольем, на мероприятиях, и популярные передавались по радио с утра до вечера, были известны всем, их знали все от мала до велика. 

Не удивительно, что в институте, куда я поступила после школы, в нашей группе оказалось много любителей пения и хороших исполнителей. Две иногородние студентки в группе, я и Катерина, моя будущая задушевная подруга, объединились в этом увлечении. У неё был исключительно красивый голос, на слух она могла воспроизвести любую мелодию. Вдвоем мы составили замечательный тандем и подсказывали друг другу – она мелодию, я слова. И в прогулках по окраинам глухого татарского сала Аишево, куда нас, первокурсников, сослали на сельхозработы, распевая рулады на два голоса, наслаждаясь тишиной и отсутствием зрителей, отшлифовывали известный народный репертуар.  

Вскоре к нам присоединились еще три девочки – Инна, Люба и Сонечка. Мы жили вместе на квартире у одной хозяйки: наши с Катей исчезновения надолго и неизвестно куда, волновали их нешуточно. 

После пристрастного допроса про вечерние прогулки, они силком заставили повторить весь набор дружеского дуэта. Сонечка с Инной уже со второй песни подхватили знакомую мелодию. Люба присоединилась на третьей песне. Мы с восторгом глядели друг на друга – общее исполнение вышло на удивление гармоничным и красивым. И чего, спрашивается, бегали за околицу?  

Студенческая группа расквартировалась по всей деревне по пять человек на пяти квартирах. Оказалось, что поют по вечерам почти все, но наш квинтет получился более спетым и особенно блистал разнообразием репертуара: тут помогла моя память на бесчисленное множество текстов и феноменальная музыкальная память Кати. Теперь каждый вечер на молодежных посиделках в клубе мы услаждали слух собравшихся своими задушевными трелями, по крайней мере, никто не предлагал нам замолчать, или, как сейчас говорят проще, заткнуться. 

В институт мы вернулись в начале октября: спетые, спитые, и готовые к любым испытаниям. Первым неожиданным испытанием стали старшекурсники. Куратор сентябрьской поездки, аспирант Миша, рассказал им про поющих девчонок, и нашу пятерку стали осаждать ребята с четвертого и пятого курсов с предложениями выступить в составе ВИА на факультетском концерте «Будем знакомы». Предполагалось, что на этом вечере первокурсники больше узнают про институт, а подразумевалось, что старшекурсники лучше разглядят младое поколение, читай – первокурсниц! Согласитесь, сложно найти мечту всей жизни в группах, где на двадцать парней всего две-три девушки. Вот и устраивали смотрины на концертах и танцах. 

Скажите, какая первокурсница откажется от лестного предложения выступить в составе ансамбля? Мы согласились. Нашим руководителем стал Анатолий Калина. Имя ли то было, или сценический псевдоним, спросить духу не хватало. Анатолий учился на четвертом курсе, почти что небожитель, лишний раз тревожить его глупыми вопросами не стоило. Для конкурса он выбрал песню подстать его имени – псевдониму, «Ой, цветет калина!», она у нас очень хорошо получалась. Памятуя о том, что при рождении «медведь наступил мне на ухо», я по сто раз допытывалась у подруг, не искажаю ли я мотив. Ответом было единодушное, нет, все нормально, не выдумывай ерунды. 

Но небеса были против моего участия в концерте. На последней репетиции Анатолий решил проверить нас на слух, его что-то не устраивало в общем звучании, и он заставил нас спеть поодиночке.  

Да, да, повторилась школьная история, я снова опозорилась! Мое исполнение можно было сравнить с испуганным блеянием барашка перед жертвоприношением. Напрасно верная Катя напрашивалась мне помочь, доказывала, что я пою только с ней, и не стоит меня проверять отдельно. Анатолий был неумолим. А я упряма – хотите сольное прослушивание, получайте, и спела, не заботясь о мелодии и впечатлении, которое произвожу. 

Руководитель думал недолго. Сказал, 

-Будешь стоять и разевать рот, но не больше. А убрать тебя – весь вид ансамбля нарушится. 

Конечно, впятером мы очень эффектно смотрелись: две натуральные яркие высокие блондинки – голубоглазая Люба и кареглазая Катя, две длиннокосые жгучие невысокие брюнетки – это я с Сонечкой и русоволосая топ – модель Инна. 

Остаться в ансамбле из-за кос и не раскрывать рта? Такого унижения я не смогла стерпеть, повернулась и ушла из красного уголка, где мы репетировали. 

Девочки выступили средне. Ожидаемого Анатолием фурора не было. На концерте все ждали разрекламированный сарафанным радио квинтет первокурсниц и были огорчены появлением квартета: аплодисменты были жидкими и вялыми, признание недостаточным, букетами роз ансамбль не закидали. Миша, наш «колхозный папа», как мы его звали в Аишеве, не простил Калине то, что он испортил слаженный ансамбль, и предложил найти нам другого руководителя для всех пятерых. Но преподаватели уже успели завести первокурсников в дебри начертательной геометрии, матанализа, физики, и о пении не могло быть и речи. Я же для себя зареклась раз и навсегда никогда не участвовать в любом концерте. 

И опять вошла в эту же реку в третий раз. Так и хочется воскликнуть, как в знаменитом фильме: 

-Невиноватая я! Он сам! 

Это случилось в стройотряде в Казахстане, куда мы с Катериной поехали после летней сессии, две второкурсницы среди старшекурсников. Командир отряда, Гена Андрющенко, искал девушек своего возраста, но никто из их окружения не захотел ехать поваром, всех пугала перспектива кормить в течение лета сорок человек. На собеседовании Гена пугал нас немыслимыми трудностями, а мы с подругой с тупым упорством ослиц твердили одно и тоже,  

-Не боимся, справимся… 

Трудности оказались несоизмеримыми со словами командира. Готовить пришлось на двадцать человек, часть отряда расквартировалась на центральной усадьбе – в Калиновке, наша бригада – в Поляковке. Но даже, несмотря на это, было труднее, чем ожидалось. Поселили нас на отшибе от деревни. За хлебом бегали за пять километров, таская в рюкзаках по двадцать буханок. Вставали в четыре утра, готовили незамысловатые завтраки и ужины из почти не имеющихся продуктов. Достаточно сказать, что в продуктовом запасе был даже мешок овса, которым кормили лошадей. Этот овес мы использовали для натурального обмена, для еды он не годился, хотя парни и работали, как лошади. Овес шел на оплату то газовых баллонов, то зелени с огородов, то менялся на молоко – в общем, крутились, как могли. Да, кухня. Кухней назывался навес, где на песчаном грунте стояла газовая плита с баллоном. И тут же рядом грубо сколоченные стол и скамейки. О холодильнике только мечтали, это при жаре в сорок градусов! Мясо мы отваривали целыми кусками, складывали в кастрюлях, обильно просаливали, перед употреблением промывали уксусом. Нам повезло: за лето никого не отравили. 

Но главная трудность была в недостатке воды: ее привозили во флягах, и хватало лишь на приготовление пищи и кокетливое ополаскивание лица. Ребята в первые дни работали на разгрузке цемента, не смогли отмыться и стали похожи на заснеженных викингов, пока не побрили налысо напрочь зацементированные головы. 

Чтобы мы не благоухали на всю округу потными телами, бригадир гонял нас по вечерам на озеро купаться. Если учесть, что работали по двенадцать часов, а озеро находилось в семи километрах от нашего стана, то можно только поражаться студенческой живучести. Стройотрядовцам все было нипочем, Выстроившись в шеренгу, парни шли по селу, громко распевая песни во всю глотку. Великолепное зрелище со стороны! Во главе шеренги шел Саша с гитарой, наш единственный однокурсник, сзади топали бритоголовые, голые по пояс грязные строители и дружно, во всю глотку, распевали:  

-По тундре, 

-По мослам заключенных,  

-Где мчится поезд  

-Воркута – Ленинград  

Затем оглушительно затягивали другую строевую, всеми очень любимую: 

-Я сижу в одиночке 

-И плюю в потолочек… 

Равиль, наш бригадир, Катя и я, замыкая шеренгу, видели, что жители Поляковки испуганно закрывали ворота и ставни. Все это было странно и необъяснимо,  

В общем, нам песня строить и жить помогала. Разве могли мы с Катей не запеть при таком ежедневном музыкальном сопровождении?  

С утра с горланя Высоцкого, парни, заглянув в кухню и попросив разрешения использовать ЖО, шли по направлению к «МЫ в ЖО» (так подписали самые нужные будочки наши острословы). Репертуар, исполняемый ими, по времени суток не менялся: утром – «Парус», в обед – «Здесь вам не равнина, здесь климат иной…», вечером – «Возвращайся» дуэта «Аккорд» 

А на нашей роскошно – песчаной кухне целыми днями звучали мелодии девичьих страданий. Мы с Катериной распевали «В роще пел соловушка», «Во поле береза» и другие народные песни. Очень душевно у нас получалось подпевать лагерные куплеты на спевках после ужина под марлевыми пологами, куда миллиардами пикировали злющие комары. 

Очаги культуры на горизонте не просматривались, на танцы в клуб за пять километров грозный Равиль категорически никого не отпускал, вот и развлекались студенты, как могли. И каждый вечер продолжали вышагивать на озеро по безлюдной Поляковке, горланя все новые и новые песни. 

Неожиданно нас с Катей пригласила к себе в гости Тоня Кирш, местная почтальонка семнадцати лет. Она позвала нас якобы получить почту, пришедшую на наш адрес. Письма можно было получить и на почте, но она пригласила домой, и мы не стали ее обижать. Домик Тониных родителей оказался уютной беленой хатой с разноцветьем цветов в палисаднике. На столе стояло блюдо с варениками. Уплетая ароматные вареники с вишней, мы чуть не подавились от неожиданного вопроса: 

-Как это вы с зеками живете, за что вас-то сослали? 

-Какими зеками? Куда сослали? – ответили одновременно с Катей. 

-Ну, с теми, кто купаться ходит, и вы, бедняжки, с ними. 

Полчаса ушло на разъяснение, что такое стройотряд, и с чем его едят. Оказывается, жители Поляковки, увидев лысые головы и услышав лагерные песни, сделали логический вывод – лагерники, срок мотают. А что ещё могли подумать немцы, высланные во время войны с Волги и не имевшие права выезда из этого места? 

Узнав, что на отшибе живут не зеки, а студенты, жители стали с нами общаться и перестали прятаться во дворах, когда стройотрядовцы шли с песнями на озеро. По выходным Равиль отпускал нас в клуб на танцы и закономерно, что местные попросили выступить перед ними с концертом.  

И нашу страдательную «В роще пел соловушка» первой записали в репертуар концерта. Все в один голос уверяли нас с Катериной, что песня звучит отлично и должна открывать концерт. Как мы не упирались с ней руками – ногами от участия в концерте, бригадир и вся мужская братия настояли на своем. 

В день премьеры «Соловушка» на кухне была пропета раз сто, и уверенности в удачном выступлении у меня прибавилось, за Катю я ничего не могла сказать. 

Вот и вечер. Сельский клуб человек на двести, заполненный до отказа. Такое событие в жизни деревни – концерт! Жители говорили, что со времени приезда их сюда ничего подобного не случалось, а это почти двадцать пять лет! Сказать, что мы с Катей дрожали, не то слово. Мы тряслись мелкой дрожью, мы вибрировали каждой клеткой, ведь наш девчачий номер стоял первым! Прозвучало вступительное слово Равиля, и шквал приветственных аплодисментов обрушился на нас. Саша начал играть на гитаре. Катерина молчала. Я благоразумно молчала тоже, потому что только с ее голоса могла верно подхватить мелодию. Саша снова заиграл вступление. Катя продолжала молчать. В клубе начали тихонечко хихикать. Глянув на подругу и увидев, что она бледнее мела, не дожидаясь её, громко и с чувством начала петь, 

-В роще пел соловушка…  

В зале послышались громкие смешки…Саша подскочил, встал за спиной и стал шептать в ухо, 

- Тональность смени, или уходи… 

Уходить? Вот ещё, ведь все начатые дела всегда доводила до конца! А сменить тональность без Катиной поддержки не смогла бы, лишь на её голос была настроена, поэтому продолжала петь. Саша стал настойчиво выталкивать меня со сцены и подпевать но от волнения у него не получалось попасть мне в тон. Бледнеющую Катю в полуобморочном состоянии стали уводить со сцены. В перерыве между словами второго и третьего куплета я успела вставить, 

-Куда вы Катю уводите, мы вместе поем! 

В клубе раздался гомерический хохот, зрители с первых рядов уползали на пол. А мы продолжали единоборство на сцене – Саша не мог меня вытолкать, я не могла попасть ему в тон и из упрямства не уходила со сцены. Уж если начала, то допою. 

В конце концов, парни допели хором, выходя по одному, вставали за моей спиной и, благополучно перекричав меня, вытянули песню: только так можно было задавить бездарное исполнение. 

Номер имел оглушительный успех: зрители хлопали так, что сцена тряслась, сходили мы с нее, как с палубы корабля на берег после кругосветного путешествия. 

Концерт продолжался долго, ребята пели на «бис» два часа. Я же просидела в закутке библиотеки, сжав кулаки, и клялась страшной клятвой, 

-Никогда больше не буду петь со сцены, ни за что в жизни… 

На следующий день нам с Катей стыдно было появляться в магазине. Но на удивление жители встретили нас восторгами по поводу вчерашнего позора. Зрители подумали, что перед ними разыграли юмореску с приставаниями парня к девушке, разубеждать мы никого не стали: не скажешь же, что одна бездарно спела, другая сильно испугалась. 

С Катей мы ездили в стройотряды еще три года подряд. И уже нигде не выступали. Но на третьем курсе независимо от моего желания мне снова пришлось поучаствовать в хоре. Саша стал секретарем факультетского бюро комсомола и поручил мне по дружбе его организацию. Друзей надо выручать: я сагитировала подруг, парни сами подтянулись по объявлению – и энтузиасты запели. Вот только подруги мои без моего присутствия отказывались петь, и я стояла рядом с Людой, обладательницей самого сильного сопрано, и вполголоса подпевала. А после репетиций бежала на стадион готовиться к соревнованиям по бегу. 

Перед решающим выступлением руководитель, студент консерватории, решил всех прослушать. Его можно было понять – наш хор был для него дипломной работой. Вы догадались, кого он отсеял? В этот раз я неподдельно обрадовалась отчислению, тут же подхватила портфель с лекциями и шиповками и помчалась на стадион. И впервые за три месяца пришла в общежитие в десять вечера вместо двенадцати ночи. 

Утром, в институте меня обрадовали девочки – хористки, 

-Ты не переживай, мы упросили Расима, он разрешил тебе ходить, только петь будешь тихо… 

Ну что я могла сказать на это??? 

Так и пела на репетициях до выпускного прослушивания. Расим получил за наше пение четверку и летал от счастья. Будущие авиаторы поразили преподавателей безукоризненным четырехголосием и классическим репертуаром. Они не могли поверить, что мы поем вместе всего три месяца. После этого наш певческий коллектив выступил на конкурсе институтских хоров, на весеннем студенческом фестивале и распался. Расим закончил консерваторию, факультет занял призовое место в смотре – все цели были достигнуты. 

А я до сих пор помню тот репертуар и могу запросто спеть для вас. В хоре, разумеется, рядом с сильным сопрано и вполголоса. 

Страшный суд. Юноша с ирокезом, в наушниках и цепях. Бог: 

- Каяться будешь? 

- В чем каяться, я ничего не сделал. 

- А-а-а, ничего? Ясно. Ну, раздевайся! 

- Зачем? Мне итак хорошо! 

- Не тяжело будет? 

- Нет, я привык. 

-Ясно. Я тебе щас брата покажу, он у меня интересный. (кричит брату) Эй, разберись с ним! 

Выходит качек. Бог уходит. 

- Ты кто? 

-Я бес, я всех смущаю. Снимай цепи! 

- Зачем? Мне итак хорошо. 

- А-а-а, ясно. 

Бес растирает руки мукой, бьет в голову. Голова раскалывается. 

- За что? 

- Ты ж о самоубийстве думал! 

Опять растирает руки, бьет в сердце. Сердце вылетает. 

- За что? 

- Так тебе ж жалость к маме мешала! 

Бьет в самое сокровенное. Оно отваливается. 

- За что?  

- Ты ж смысла в детях не видел! 

Юноша падает. Видит свет. Бес разворачивается, чтоб уйти. Юноша кричит вдогонку: 

- А это что? 

- Это тебя щас Бог прощать будет. 

Юноша ищет, чем убить себя, но не находит. 

- Сенсация! – послышался радостный крик редактора. 

- Как? Опять? – Я с сожалением оторвал взгляд от монитора. Главред сиял, как отмоченный в кока-коле пятак. 

- Да! Самая настоящая сенсация! – торжественно проговорил редактор, – Мужики из Малых Куличей живого черта в лесу поймали! Так и сказали – черт. И участковый подтверждает. 

Скомканным платком он промокнул выступившие на лысине капли пота. 

- Черт? – недоверчиво повторил я, – Ну с самогона и не такое увидишь. 

- Да хоть и не черт! Дыма без огня не бывает. Короче, Костя, – сердито подытожил главред, – ноги в руки, и дуй в Малые Куличи. Газета мы или не газета, в конце концов? 

Газета… Четыре листа, полторы тысячи тираж, три человека в штате… 

Я закрыл окошко с побежденным Солитером. 

- О чем речь, Николай Семеныч? Конечно, газета! Сейчас поеду. 

Деревня Малые Куличи находилась на самой окраине леса. Добравшись до нее, я остановил УАЗ возле небольшого деревянного дома, где держали черта. Это было жилище одного из охотников. Я вышел. В тени деревьев, за дубовым столом, обедали пятеро мужиков. С местным участковым и лесником я пересекался и раньше.  

- Приветствую, Константин! – радушно воскликнул участковый, – Такая у нас занятная история вышла. Как в кино! Какой только нечисти на земле не встретишь! – участковый кивнул в сторону мужиков, – А вот и наши герои! 

Все это время «герои» угрюмо молчали, поглощая разложенную на столе снедь. 

Я поздоровался. 

- Может, за знакомство? – хрипловатым басом спросил здоровенный мужик, до краев наполняя стакан самогоном. 

- Спасибо, но сперва – работа…- возразил я – Для начала, хотелось бы на черта взглянуть. 

- Да вот же он, – показал бугай, – Мы его к заборчику привалили. 

Я обернулся и заметил полулежащую связанную фигуру в окружении зевак. Существо и в правду походило на черта. Человекоподобное тело полностью покрывала ярко-рыжая шерсть. Голова напоминала кабанью, только без выпирающих клыков. На этом схожесть с представителем нечистой силы заканчивалась. У «черта» не было ни рогов, ни хвоста. Казалось, он дремал. Подбежавший мальчишка осторожно ткнул того палкой, и «черт» очнулся. Когда существо открыло невероятно большие глаза, я испытал настоящий шок. Это были фасеточные глаза насекомого, поделенные на сотни зрительных секторов. От навалившейся слабости я присел. Рука оказалась в лужице крови, которая набежала из раны на ноге существа. Удивительное создание слегка повернуло ко мне голову, и я заметил сотни собственных отражений в его глазах.  

- Это Федька Слон чертяге ногу-то прострелил, – разъяснила мне стоящая рядом бабка. 

Я сильно сомневался, что странное существо могло быть чертом. Однако кем оно было на самом деле, я тоже предположить не мог. 

- Кто ты? – спросил я. Существо промолчало. Взгляд множества миров завораживал. 

Невообразимый образ был так далек от границ человеческого сознания, что мозг отказывался соображать, впадая в ступор от своей беспомощности. Почти на автомате я сделал несколько снимков. 

- Ну что, господин Газетчик, хорошую тему мы вам для статейки подкинули? – крикнул невысокий пузатый мужичек. Я подошел к столу, сел. Нащупав стакан с самогоном, тут же залпом осушил его. 

- Что вы собираетесь с ним делать? – немного отойдя от шока, спросил я. 

- Убил бы тварь! – процедил мужик, левая половина лица которого была слегка продавлена внутрь, – Пусть в ад катится! Нечего ему на земле делать! 

Для убедительности он с силой воткнул в столешницу охотничий нож. 

- Уймись, Падальщик, – урезонил того здоровяк, – Не забывай, что за живого черта бабла немерено отвалить могут. 

- Слон прав, – согласился Пузатик, хитро щуря свиные глазки, – Как только про него газеты напишут, отбоя не будет от покупателей.  

Опустошив еще один стакан самогона, я вдруг почувствовал острую необходимость в дневном покое. 

- Пойду, немного в машине отдохну, – с трудом проговорил я, и, едва забравшись в казенный джип, вырубился.  

Мне снилось рыжее, большеглазое существо. Огромными прыжками оно проносилось над зеленой травой, все дальше удаляясь в сторону леса. Я открыл глаза. Начинало темнеть. Во рту было мерзко. Где-то недалеко шла гулянка. До слуха доносились пьяные песнопения. Выбравшись из УАЗа, я тут же принялся искать взглядом «черта», однако найти не смог. Только окровавленные веревки лежали возле сарая.  

- Сбежал он, – мрачно проговорил здоровяк, – Веревки перегрыз и сбежал. 

Не считая спящего головой в тарелке участкового, только один бугай по-прежнему сидел за столом. В руке он держал кусок жаренного мяса. 

- Может свининки? – предложил Слон, вытирая рукавом размазанный по щекам жир. 

Мужики, готовившие на костре жаркое, загоготали.  

- У нас тут закусон кончился, – пояснил Падальщик, переворачивая куски, – Вот Слон и подсуетился. Кабанчика по-быстрому раздобыл. 

Истерический смех Пузатика срывался на глупое повизгивание. Отражение пламени мерцало в глазах громилы. Его зубы вгрызались в обожженное огнем мясо, отдирая куски. Внезапно подул ветер, и пламя метнулось в мою сторону, опалив жаром. Едкий дым выжал из глаз слезы. От запаха горелой плоти перехватывало дыхание. Меня мутило. Словно во сне, пошатываясь, я прошел несколько метров, и замер перед неожиданно попавшей в поле зрения фигурой. Опираясь на здоровенный топор, над кусками разрубленной туши возвышался Лесник. Он был невероятно высок и худ. Рядом, на земле я увидел голову «кабанчика». Осторожно поднял ее. Огромные фасеточные глаза переливались сотнями зеркальных отражений. И в каждом из них был я. 

-Понимаешь, – Женя отхлебнул пива, – я физически ощущаю, что любовь умерла, её труп валяется посреди коридора, и если я сейчас не уйду, начнёт разлагаться и вонять. И кольцо это дурацкое мне никогда не нравилось, но я носил, не снимая, а теперь – натирает. 

Обручальное кольцо у него и в самом деле было некрасивое. Противного самоварного цвета и дутое – свадьба была студенческая, выбирали самое дешёвое, лишь бы по размеру подходило. Даже если он был хорошо одет, а хорошо одеться Женя любил всегда, кольцо сразу делало его похожим на принарядившегося пролетария. На том месте, где много лет было кольцо, и в самом деле розовый след, похожий на не очень давний операционный шрам. Про себя отмечаю, что Женя на сидячей работе стал полнеть, и кольцо, скорее всего, натёрло из-за этого, а не по каким-то мистическим причинам, но вслух этого не говорю. Зачем? 

В принципе ответа этот монолог не требовал, но удержаться я не смогла: 

-А если ты уйдёшь – труп разлагаться не будет? 

Он театрально вздохнул: 

-Какая ж ты, мать, зануда. Одно слово – филолог. 

«Филолог» – это почти ругательство. Мы познакомились на вступительных экзаменах на журфак, но ему хватило баллов для поступления, а мне нет (хотя английский он списал у меня). В результате у меня красный диплом филфака пединститута, а у Жени – неоконченное высшее. По официальной версии он бросил учёбу, чтоб кормить семью, но я на правах боевой подруги знаю, что дело в не сданном вовремя курсовике. Как и все талантливые люди, Женя очень неорганизован, и работы, на которые другим требовались недели, делал за день, но уже после крайнего срока сдачи. Старый преподаватель, смотревший на это сквозь пальцы, ушёл на пенсию, а новый сразу заявил, что это лучшая работа, виденная им за последние годы, но так как сдано на неделю позже, он её из принципа не зачтёт. Опытные товарищи говорили, что принципиальность этого человека значительно снижается, если принести бутылку коньяка, но тут уже Женя и сам упёрся. Каждый год планирует восстановиться и получить диплом, но, увидев в комиссии знакомую фамилию, разворачивается и уходит. 

Некоторое время мы сидим молча: я не знаю, что сказать, и он, видимо, тоже. Пью очень маленькими глотками и жалею, что не курю. С сигаретой в руках человек выглядит, как будто занят важным делом (по-моему, многие ради этого и курят), и пауза в разговоре не такая гнетущая. 

Официант нарисовался ровно в тот момент, когда Женя сделал последний глоток. 

-Ещё кружку тёмного и для девушки кофе со сливками без сахара и сырные гренки. 

Он всегда точно знает, что я буду есть и пить. Это даже смешно, потому что когда-то очень давно я то ли сама придумала, то ли от кого-то услышала про кофейный тест. Выходить замуж можно только за того, кто может запомнить, какой кофе ты любишь. До сих пор его прошёл один Женя, никогда не предлагавший руку и сердце даже в шутку. Все остальные засыпались, когда через полтора месяца близкого знакомства спрашивали, сколько мне ложек сахара. Кретины. Я вообще не ем сладкое. У меня диабет. 

Кофе в этом заведении сильно испортился с тех времён, когда мы прогуливали тут пары. Раньше он был едва ли не лучшим в округе, а теперь напоминает отвар половой тряпки. 

У Жени вообще тихий голос, а сейчас его слова ещё и заглушаются музыкой, которая тут просто неприлично громкая, но я всё равно откуда-то знаю, что он говорит – может, это уже телепатия? Раньше он думал, что Таня – темпераментная женщина, а теперь, получив по физиономии принесённым в качестве извинения букетом, точно знает, что она просто-напросто истеричка. 

Танин характер в последнее время и в самом деле стал портиться, но кому же, как не мне, знать, что и он далеко не ангел. Да и схлопотал, между нами говоря, за дело. И, кстати, мог бы и поблагодарить, что я его надоумила нести жене не дежурные розы, а её любимые астры, а то бы так легко не отделался. Таня употребляет слово «роза» исключительно с эпитетом «протокольная», а Женя, конечно же, забыл бы об этом, если б не я. Сейчас уже и сама почти не верю, но изначально она была моей близкой подругой, а он – добрым приятелем, а сейчас всё наоборот. Я, когда наконец поняла, что это называется не «мы дружим втроём», а «я при них», ужасно обиделась на Таню и решила, что всё это время была ей нужна для того, чтоб на моём фоне выгодно выделяться. На семнадцатом-восемнадцатом дне рождения некоторые дымят сигаретами, хлещут вино из горла и время от времени уединяются парочками в ванной или даже в родительской спальне, если повезет, и никто не сообразит занять её раньше. А другие разве что «Каравай-каравай» не поют и мучительно краснеют, когда (или лучше сказать – если вдруг) кто-то скажет: «А ты красивая»… Я была из вторых, и Танюша на моём фоне смотрелась ещё взрослее, а между совершеннолетием и окончанием института взрослость заменяет и красоту, и бог знает что ещё, хотя и всего этого у неё тоже было с лихвой. А меня везде звали исключительно за компанию с ней, и я мигом становилась этакой младшей сестрой полка. Меня лет до двадцати разве что на каруселях покататься не водили (кстати, я бы даже согласилась, но мальчикам в этом возрасте на каруселях неинтересно) и в любви к Тане в основном признавались мне. С уговором ни за что никому не рассказывать. Если бы однажды она не поссорилась не ко времени со своим кавалером, это могло бы продолжаться до сих пор. Мы тогда втроём собрались в театр (Таня, как всякая филфаковская барышня, на «культурный багаж» клевала не меньше, чем на зелёные глаза с длинными ресницами), а потом у них начались какие-то мексиканские страсти. Они стали по очереди звонить мне – то «скажи ему, чтоб он!», то «скажи ей, чего она!». Осоловев от всего этого, я в первый раз в жизни стукнула кулаком по столу и приняла волевое решение: Эдик (где она только брала кавалеров с выпендрёжными именами – то Эдуард, то Мартин, в лучше случае – Арсений!) отдыхает, а в театр мы идём с моим другом Женей. Оба возмутились – ссорились они не с целью разойтись, а просто от переизбытка энергии, но контрамарку доставала я, поэтому пришлось подчиниться. Через две недели я поймала себя на том, что с тех пор не видела Таню и Женю по отдельности, а через месяц, когда мы всей компашкой заночевали у кого-то в гостях, моё сердце стучало от обиды в висках в ритме скрипящей в соседней комнате кровати. Даже не знаю, на что я больше обиделась – то ли на то, что она мне ничего не рассказала, то ли на то, что мне он за несколько лет знакомства даже намёков никаких не делал… 

Женя начинает размышлять, не пора ли ему домой. С одной стороны, чем позже придёт, тем меньше будет общаться с женой. С другой – придёт за полночь – скандал точно обеспечен… Я принимаю решение за него – говорю, что уезжаю, и заказываю такси (ненавижу ездить одна в метро после 22:00; да и до – честно говоря тоже; мне всегда кажется, что все вокруг – вместе и сплотились против меня). Женя расплачивается за обоих – после истории с букетом считает меня практически ангелом-хранителем, а у ангелов кошельков не водится, и выходит вместе со мной на крыльцо ждать машину – обещали синий «Опель», номер 438. Когда машина приезжает, он открывает мне дверь, целует в щёку с наказом позвонить, как доеду, и протягивает водителю крупную купюру, хотя поездка стоит почти вдвое меньше: «Шеф, доверяю тебе сестру, вези аккуратней!». 

Как только Женя отходит на три шага, водитель с явным уважением говорит мне: «Серьёзный у вас брат, с таким не пропадёшь! Настоящий мужик!». Я подтверждаю. За столько лет – уже, пожалуй, и брат. А остальное – моё личное дело. 

Автобус уже тронулся с места, но N успел проскользнуть в дверцу. Створки тс терском, сомкнулись за его спиной.  

Автобус был полон только наполовину, трое пассажиров стояли, повиснув на поручнях. N сел у окна, и уставился на дорожную суету. Автомобили толклись в клубах пыли, убегая вперед, по тротуару быстро шли люди, одинаковые в этой солнечной пыли. 

Кондукторша-ракшаска медленно двигалась по салону, постоянно меняя обличья. С теми, кто расплачивался сразу же, она была розовощекой женщиной лет сорока, пышной и здоровой хохотушкой. Им она улыбалась, мужчинам стреляла глазками, женщинам вежливо, почти по-дружески кивала. Дл тех, кто мешкал, а и тех, кто имел при себе проездной билет, она была бледной, и сухой старухой, с холодным, безразличным взглядом. Когда же она подошла к N, вместо лица у нее была плоская чешуйчатая морда. 

N передернуло, от ее обличья. Он уже понял, что зря забрался в этот автобус, что здесь его непременно убьют, но что-либо менять было уже поздно. 

- Освобождаем переднюю площадку! – крикнула ракшаска в сторону. У N что-то неприятно дрогнуло и похолодело внизу живота. Кондукторша повернулась к нему, выпучив огромные желтые глаза, похожие на две медные плошки, с черной сердцевиной. Солнце отразило на выпуклых линзах свет окон, и они превратились в бесконечную галерею желтых плоскостей, уводящих в темноту.  

- Так у вас денег нет? – медленно проговорила она. 

- Как же нет… я всегда плачу… 

N сунул руку в карман, но тот оказался пуст.  

- Вы правы. У меня нет денег – торопливо сказал он – простите, я на следующей выйду. 

Но ракшаска не слушала его – она достала из-за пазухи огромную булавку и приколола плечо N к спинке сиденья. Пассажиры зажимали уши, чтобы не слышать его воплей. Ракшаска отвернулась, но N еще слышал ее бормотание: 

- Посиди пока здесь, вечером мы с водителем тебя съедим.  

N попытался вырваться, но тщетно – проклятая булавка намертво пришила его к месту. Тут он заметил разрывы на дерматиновой обивке, из которых торчали куски поролона. Значит он не первый, кто так глупо попался. 

«Какая глупость, безрассудство – нанимать на работу ракшасов – думал N – впрочем, говорят, из них получаются хорошие швейцары. Но эта ракшаска здесь явно не на своем месте». Пассажиры смотрели на него, кто-то с сочувствием, кто-то с веселым злорадством. Плечо горело, но крови было на удивление мало – она только чуть-чуть замарала рубашку. N повернулся к окну, и забылся. Так он проехал несколько остановок. Иногда он приходил в себя, и сквозь зубы выпускал тихий стон, чем-то похожий на гудение выкипающего чайника. 

Очнувшись в очередной раз, он обнаружил, что рядом с ним сидит мальчик двенадцати лет.  

- Что с тобой случилось? – спросил он тихо, с брезгливым любопытством разглядывая булавку, и бурое пятно на рубахе N. 

- У меня нет денег на проезд, и теперь, наверное, меня съедят – просто ответил N. 

- Ты же взрослый – пожал плечами мальчик – почему ты позволяешь им так с собой обращаться? 

- Мне кажется все по тому, что у меня нет варны – N пошевелился, и тут же сморщился от боли – из раны снова потекла кровь, теперь она протянулось липкой бурой полоской почти до самого пояса. 

Он потерял бы сознание, если бы мальчик не ухватил его за руку. Он сделал это не для того чтобы поддержать N, ему просто хотел растормошить его. Однако для N это прикосновение сейчас значило очень много – тем более, что остальные пассажиры смотрели на мальчика с осуждением, и даже с гневом. 

Ракшаска суетилась на передней площадке, оттуда доносились ее хриплые выкрики: 

- Рассчитываемся, рассчитываемся, граждане! Не задерживаем! 

N повернул голову, чтобы смотреть прямо на мальчика. Это причинило ему новые страдания. 

- Я, наверное, шудра – сказал он, облизнув пересохшие губы – мною с детства помыкали, никто не воспринимал меня всерьез. Я никогда не отвечал ударом на удар, и всегда сносил любые оскорбления, даже когда не стоило терпеть. Рано или поздно со мной должно было случиться что-нибудь подобное. Чего я ждал, садясь в один автобус с дваждырожденными? Конечно, эта кондукторша сразу учуяла, кто я таков, и не стала со мной церемониться. 

- Мне тебя не жалко – сказал мальчик – Ты сам виноват в свой судьбе. В прошлой жизни ты, наверное, много грешил, раз боги дали тебе такую жалкую жизнь. Я не за что не вырасту таким как ты. 

- Наверное, ты прав – произнес N устало. Он понял, что с мальчиком говорить бесполезно, что тот никогда не проявит сострадания к шудре. Он уже презирает его, и с годами это презрение в нем только укрепится. 

Вскоре он сошел, и N сразу стало легче.  

Наступил полдень Третий раз автобус проехал остановку, на которой N должен был выйти. Рашкаска ходила по салону румяная и довольная – пассажиры, боясь, что их постигнет участь N, расплачивались без промедления. 

- Отпустите меня… пожалуйста – одними губами прошептал N. 

Кондукторша на миг замерла. N осенила смутная надежда на спасение: 

- Я целый день уже здесь сижу. Вам не кажется, что я уже достаточно наказан? 

– И правда – кивнула ракшаска – Вы, конечно, настрадались – что уж говорить. Но и вы нас поймите – нельзя залезать в автобус, не имея при себе мелочи на проезд. Можете булавку вытащить… 

Сказав это, она пошла дальше. N приподнял левую руку, и одним мизинцем коснулся булавки, торчавшей из плеча. Булавка отозвалась горячей болью, и N надолго впал в забытье. 

Салон постепенно наполнялся, вскоре на место мальчика подсел усталого вида мужчина с черной щетиной на щеках. У него была большая спортивная сумка, которую пришлось поставить в проходе, – N невольно занял большую часть сиденья. Мужчина бранил его за ненужность, все время надвигаясь, и прижимая к оконному стеклу. Что N мог сказать в ответ? Как он мог извиниться за свое существование перед этим человеком? Можно было сказать: «Поглядите, я же погибаю, вытащите булавку из моего плеча, черствый вы человек». Может быть, этот человек откликнулся бы, опомнился, или хотя бы устыдился своих слов? Однако, N молчал. Странная слабость овладела им. Он прожил еще четыре остановки, и перед самой кончиной впал в беспамятство и бормотал что-то о медных колесницах, и мнимости атмана. Вскоре пассажиры заметили, что голова его неестественно поникла, и мотается из сторон в сторону при каждом повороте автобуса. Ракшаска ощупала и обнюхала тело, отметила, с досадой, что на такой жаре оно до вечера испортится, и на следующей остановке вышвырнула его на тротуар. 

15.07.06. День первый «По образу и подобию». 

Экспедиция началась с ошибки – я оставила документы всех участников экспедиции в школе, из-за чего в Москве чуть не остались мои близкие друзья, люди, с которыми мы вместе готовились встретить Соловецкий остров. Такое «небольшое недоразумение» чуть не выбило меня из работы, поскольку моя безответственность меня очень расстроила. Но это событие послужило для меня настроем на экспедицию, поскольку я больше не была уверена в себе и вслушивалась в любое движение вне меня. Это значило, что все мои действия в экспедиции будут совершаться медленно и неуверенно. Так и было.  

После того, как мы высадились на остров Кижи и оставили все бытовые вопросы за его пределы, мы отправились к отцу Николаю. По пути я, видимо, вспомнила старую забытую из детства ценность – близость к природе. Я поражалась естеству острова, где от земли начинается небо, и нет преграды для того, чтобы цветок стремился к солнцу. Я вспомнила Кровопусково, где я одна гуляла среди полей, а передо мной было безграничное небо – единственный мой собеседник. И чтобы видеть небо, совсем не обязательно залезать на крышу (как в Москве). Это очень меняет сознание человека, ибо ему уже не надо пересекать излишние рассуждения, ребусы, чтобы знать «как надо», чтобы ценности были в своем приоритетном порядке. Я вовсе не стала утверждать, что нам нужно жить как аборигенам, однако мне очень ценно, когда любое действие, совершенное человеком, любое слово, произнесенное им, происходит в присутствии неба. Мне ценно, когда любой циник видит великое и бескрайное и хотя бы подсознательно отмечает, что, может быть, оно мудрее, если движется из века в век вопреки человеческим смертям. Мне ценно, если он, хотя бы краем своей души соотносит себя и свое творение с творением Бога. Тогда может быть, меньше происходит искажение совести, т.к. перед ней не стоит хаос искаженного мироощущения, где человеческие творения занимают большую часть окружающего мира. Где мусоропровод не становится центром жилища, как это оказывается в бетонных зданиях города Москвы. Перед совестью не стоит ряд настроенных понятий, которые располагают к самооправданию. В течении всей экспедиции я думала про этот прямой путь к истине. В противовес этому меня пугал опыт фанатизма в революционных идеологиях, да и вообще, в любой 100%-ой уверенности, особенно в религии. Я очень остерегалась этого, т.к. понимала, что сама имею расположенность к фанатизму (хотя это зачастую неплохо: чего-то достигнуть могут только истинные фанаты в своей области). И хотя на этих основаниях я остерегалась религий и конфликтов между ними, мне было важно увидеть ту глубину, которую открыло христианство, тот опыт и идеал, который так рьяно защищает любой христианин.  

Встреча с отцом Николаем не состоялась. Есть ряд внешних причин, однако, я знаю, что была не готова к встрече. Просто мои вопросы еще не дошли до такого пика, чтобы быть названными для поиска ответа. Однако, меня поражал Николай, хотя бы тем, что осмелился поставить своей целью – восстанавливать и продолжать культуру русского народа. Что такое русский народ? Этот вопрос волновал меня, живущую в России. А он – эмигрант в нескольких поколениях, только теперь вернувшийся в Россию. Я поражалась этому, хотя и понимала, что когда я задаю этот вопрос, я вижу из окна рекламу диванов, когда он смотрит в окно, он видит русский пейзаж с древнерусскими домами и небом над ними. Конечно, у него нет этого вопроса.  

Но на службу я пошла. […] Мне было сложно, так как я не привыкла к службам. […] Ничего не поделаешь – так было. Теперь я стояла и просила Бога, чтобы он помог мне коснуться этого таинства […] без посредников и фанатов. Последние полчаса у меня безумно колотилось сердце, а голова, разум не слушались меня. Это было потому, что я стремилась к настолько большему, чем я, что физическая боль была только признаком изменений.  

16.07.06. День второй «Встреча с безликостью в святой обители». 

Весь день был сплошным ожиданием. Мы всегда были в дороге и почти не останавливались. В дороге я читала про Соловки и была под большим впечатлением. Но мне было не очень хорошо в дороге, и на грани между явью и сном я видела лишь холодное северное море и его горизонт. Таким безграничным предстал предо мной Соловецкий остров. Огромные темные камни стояли вопреки ветру и холоду. Соловецкие камни больше привычных глазу кирпичей, поэтому маленький человечек, вышедший с туристического кораблика не мог оставаться обычным гражданином возле этих стен. В каждый камень была вложена молитва и труд во славу Бога, каждый камень был хранилищем тайны острова, каждый камень был чудом.  

Мы вошли в гостиницу и стали раскладывать вещи. Я стала делать ужин и вошла в общую столовую. Там сидела компашка молодых людей и рассказывала анекдоты. У меня нет, и не было ненависти к этим людям, но то, что с ними происходило, вызывало во мне отвращение. Мне было страшно, что такое безобидное дельце может ненароком разрушить смысл того, что было на Соловецкой земле, обесценить. Место, где любое событие предельно в своем развитии. Они задали глупый вопрос и я, чуть ошеломленная, дала глупый ответ: «Так Богом дано». Это было действительно глупо на тот момент. Но это не важно. Важно, что я очень сильно испугалась оказаться просто туристом на этом острове. Еще с репетиции «Гамлета» я помню принцип: «Все священное – тайно». Я знала, что тайна открывается не каждому. Но я знала, что тайна Соловецкого острова хранит в себе истину и знает ответы на все мои вопросы […] Я сильно захотела вырваться из гостиницы, где все было не серьезно, не важно, не значительно. Я убежала на улицу и радовалась тому, что ощутила тот же холод, что и те, кто строил этот монастырь, кто рушил его и кто умер в нем. Я села на холм и просила Бога не оставлять меня, помочь мне не быть туристом, который не соотносит себя с тем, что видит вокруг, поэтому не видит все до конца. 

17.07.06. День третий «В поисках человечности». 

Рано утром мы помчались на службу. Ночью я не видела снов, и новый день стал продолжением предыдущего. Это было время белых ночей. На службе я выразила свое негодование. Меня все так же возмущал туризм на Соловках. Я не могла понять, почему люди не помнят смерти и мучения целого поколения. Я ненавидела себя, т.к. не всегда, переступая порог, камень, бревно, я знала, что было здесь, в этом месте. Мне было сложно, так как я была на службе, среди людей, которые ходят в храм, как домой. Я нет. Я боялась, что разговор с Богом, который у меня был, уйдет. Я забуду и предам тем самое важное, что было на этом разговоре. Со мной такое происходило несколько раз в жизни. Я пыталась молчать, но все во мне говорило, я пыталась назвать, но слова расплескивались, как вода. Я не знала, как прожить эти четыре дня достойно (не как турист). 

После службы мы вернулись в номер, нужно было поговорить с заместителем директора гостиницы, которая кому-то отдала наши номера, хотя мы их бронировали заранее три раза. Задача была вернуть раздельные для мужчин и женщин номера […]. Я, понимая несправедливость, вступила на ступени гостиницы. Эта женщина очень быстро сделала меня виноватой, хотя вины моей не было. Моя настоящая вина была в том, что я ей поверила и не стала разбирать ситуацию еще детальней. Мне было стыдно, ведь, видимо, виновата я, а задерживаю ее. Я сменила конфликтный тон на просьбу, но помочь она не могла – у нее не было лишних номеров. Я извинилась перед ней и вернулась – дура. По-настоящему сработала Ольга Алексеевна. Она конкретизировала ситуацию и получилось, что они не записали нашу бронь, а хозяйка сего дома хитрит, чтобы ничего не менять. Тут хозяйка начала кричать, видимо, от слабости: «Не кричите на меня! Не кричите!» Никто не кричал на нее, Ольга Алексеевна чуть повысила тон. Конфликт был ясен: на острове, где все предельно, находятся рядом и священная тайна и искушение. Видимо, ее сильно искушала мысль о том, чтобы не ждать нас весь день до вечера, а получить в это время деньги от других посетителей гостиницы. Когда она делала это, она не понимала, как сложно будет пожилому человеку (польскому монаху, приехавшему с нами) на холодном нижнем этаже, не думала, что девушкам неудобно перед молодыми людьми, не думала, что русским неудобно перед польскими гостями за страну, которую они представляют. Теперь она ничего не видела и не слышала, мы разошлись с целью довести конфликт до конца перед начальством. Эта история меня смутила, так как я видела, что одной моей готовности сражаться не хватит для борьбы. Нужно уметь быстро вникать, а не искать свою ошибку сто лет. В игре «вышибалы» при всей моей храбрости мне не хватает скорости реакции и тогда все становится бесполезным. С другой стороны я понимала, что, пребывая в периоде созерцания, поисков главного, я вижу бытовой пласт еще хуже, чем обычно. Григорий Соломонович Померанц писал, что, не видя мелочей и конкретики, человек знает смысл целого. Смыслом целого, наверное, и является общий механизм, приводящий естественный мир в гармонию, гармонию, за которой следит только Бог. Итак, в этой экспедиции я особенно переключилась на это, т.к. истина – это то, что не ломает общей гармонии, а человеческая идея зачастую ломает. Единственное, что может меня спасти – это умение быстро переключаться с одного на другое в одну секунду. Вопросы были такими больными, что, через них я видела все, что было вокруг. Мучило, однако, одно и тоже: Как на этом острове умещается святое и позорное? Я знала, что в этом есть баланс острова, понимала, зачем он нужен, но, видя перед собой конкретного человека, я не хотела видеть его в числе вторых. 

Мы должны были встретиться с Георгием Георгиевичем Кожокарем (кресторезных дел мастером) и задать ему все волнующие нас вопросы. Я готовилась к встрече, когда мы остановились на берегу Святого озера. Я старалась назвать конкретные вопросы из всего наболевшего, однако, тогда это было еще сложно. Теперь я знаю, что тогда меня волновало два вопроса: Во-первых, как оградить остров от туризма? Я понимала, что это самое важное, что происходит сейчас в стране: все святое раскрыто для посещения, но не имеет больше цены, т.к. человек, который приходит к этому святому, встает в позицию туриста, а не человека. У туриста нет лица, у человека есть, турист ни за что не отвечает, человек отвечает. Но как тогда оградить от туризма Россию и все самое дорогое, что она имеет? Во-вторых, меня волновало, как можно сохранить народную память о том, что случилось с этим народом 100 лет назад? 

Мы пришли к Георгию Георгиевичу. Он усадил нас и сказал: «Ну, задавайте вопросы.» Было неловкое молчание. Никто не соотнес свою жизнь с этой встречей. Однако, вопросы появились. Разговор превратился в лекцию про историю креста. Я стояла за камерой и готовилась задать вопрос. Но слова расползались в моем сознании. Тут Георгий Георгиевич заговорил про туристов в «святой обители» и обратился ко мне: «Соня, ты имеешь вопрос?» Я открыла рот, чтобы ответить, а вместо этого зарыдала. Это был момент отчаянья в экспедиции, так как я поняла, что не могу даже говорить о том, что меня волнует. Кожокарь Г.Г. все понял, но я была очень на себя зла. Я готова была перевернуть все, чтобы найти ответ. Отступать стало некуда. 

Следующей была встреча с отцом Севастьяном, живущем в Соловецком монастыре. Там состоялся особенно странный разговор. Все началось снова с неловкого молчания перед главным вопросом. Но теперь я готова была говорить, я не могла больше плакать. Мне было противно от слез. Я спросила: «Что вы делаете для защиты острова от туристов? И что вы самое главное продолжаете в этом монастыре? В чем смысл именно этого места и как вы его оберегаете? Я была осторожна, т.к. знала, что при столкновении с тем, что больше меня, надо быть аккуратней, ведь моими аргументами защиты были чудеса Соловецких святых и история острова. Аккуратно, но я выразила свое негодование по поводу туризма. На что отец Севастьян мне сказал, что нужно смирение, что все по воле Бога, делать ничего не надо – это невозможно. Меня сконфузил подобный ответ, так как мне казалось, что милость Бога надо заслужить собственными действиями. Для этого воля и нужна, чтобы перед Богом, любя, менять мир вокруг. Я пыталась возражать, но отступила. Тогда со мной произошла странная вещь: я смирилась, за неимением ответа. Я решила, что, наверное, я имею внутри не точный вопрос. Это был пик болезненных переживаний, в котором я не могла просто просуществовать. Куда двигаться теперь, я не знала. 

Но жизнь продолжалась. Как только мы пришли обратно в гостиницу, меня с Ольгой Алексеевной вызвали в 105 кабинет, видимо, с целью выкинуть нас из гостиницы вовсе. Перед нами стоял молодой человек, лет тридцати. Он всегда фальшиво улыбался, стараясь доказать себе и всем вокруг, что он спокоен. Но за его улыбкой нелепо торчали ненависть и желание провернуть нехорошее дельце. Он был безумен, как одержимые герои Ф.М.Достоевского. Ольга Алексеевна снова рассказала ситуацию, но в своей установке просила о помощи. Он уловил это и решил найти нам частную квартиру, где мы могли бы жить. Но это было, по-видимому, сложно и он не стал дальше себя утруждать. Конфликт разгорелся еще пуще, так как наступила ночь, а Яцек и отец Мартин (польские монахи) сильно устали. И когда Ольга Алексеевна задала ему отчаянный последний вопрос: «Имеете ли вы совесть?» Этот человек вскипел, и его уже ничего не могло остановить. Видимо, это был для него больной вопрос. Чтобы вылечить себя от воспаления глупой совести, он сделал все вопреки ей – выставил нас за дверь посреди ночи с полуживым отцом Мартином, который уже далеко не молод и уставшим Яцеком. Мне вослед хозяин сказал: «Иди в монастырь» 

В последствии мы посмеивались над этим восклицанием, поскольку именно эту фразу говорил мне Гамлет, когда я играла Офелию в октябре прошлого года. Тот спектакль сильно перевернул мою жизнь. 

18.07.06. День четвертый «Живой бунт. Дорога вопреки». 

Безумное отчаянье прошлого дня не могло не принести новые сюрпризы. Произошло самое страшное, что я могла себе представить: я стала равнодушной, равнодушной, как турист.  

Я пришла на службу, но ничего мне не отвечало, все было прямым и чистым. Не было никакого таинства, никакого разговора. Это была катастрофа для меня. Выйдя к огромным стенам монастыря, я почувствовала себя в числе тех, кто, позируя, фотографируется на фоне многострадальных стен. Монастырь выкинул и меня. Этот день пришелся на самое важное событие, к которому я готовилась – встреча с Секирной горой. Не прожить эту встречу это самое страшное, что я могла себе представить. 

Перед отъездом я спустилась к морю, которое так тянулось к стенам монастыря, море, которое ограждало остров от суеты остальных материков. Я обратилась к Богу с просьбой, чтобы он не оставлял меня. И тогда у меня впервые проскользнула мысль, что надо искать радость людей, самое дорогое, за что они умирали. Не нужно останавливаться на факте смерти. Смысл острова в том, что он живет вопреки беззаконию, безбожности, а освобождение от греха наступает с каждой смертью человека на острове. 

Однако тогда это был лишь блеск радости, а так как я не назвала его – он улетел. 

Новое мучение равнодушия сбило меня с толку. Сознание нарушило свой круговорот и билось, как белое море: из края в край, пытаясь пересечь границы.  

На службу мы не успели, я поклонилась иконам и вышла на улицу. У порога из храма меня остановил Севастьян. Он сказал, что я должна оправдать значение своего имени Софья (от греч. «мудрость»). С этими словами я двинулась со всеми участниками экспедиции на Секирную гору, с которой во времена ГУЛАГа скидывали провинившихся заключенных. У подножья горы уже не было живых. Теперь мы ехали в машине по неровной дороге. Нас трясло и кидало от каждой кочки, словно выбивало нас из обычного состояния. Я всеми силами пыталась увидеть эту дорогу с ее историей, ведь по ней везли обреченных… но меня укачивало и я уводила взгляд. Я очень трепетала, т.к. была не готова к встрече. Я не знала, что делать – опасно быть в таком месте и ничего не «видеть». Я стала подниматься на гору, специально выворачивая ноги. Это ни к чему не привело, кроме того, что я стала задыхаться.  

И вот мы уже на Секирке.  

Каждый шаг на пути к подножью сопровождался стараниями вспомнить, вспомнить несколько поколений назад то, что здесь было. Ну что это за гора? Я никак не могла понять, что здесь множество людей оторвалось от тела и обрело свободу. Здесь стояли люди, которые собственными руками вершили правосудие, как это возможно? Я не верила этому. Множество муравьев бежало со мной вниз. И вот оно – подножье горы. И ничего, кроме истоптанной земли, ничего нет. Одни комары кусают, прогоняют меня наверх. И от неприятия собственной слепоты все во мне поднялось и взбунтовало: «Кто заплатил за все эти смерти, если так легко их забыть? Отчего так сложно сохранить живое чувство о том, что было? Никто ничего не помнит, никто не заплатил, а значит все повториться. Я видела свою ответственность, т.к. именно я стояла лицом перед горой смерти, я задавала себе вопрос: «Чем я плачу за то, что произошло?». В этом вопросе для меня оказался весь смысл экспедиции. Дальше вопросов быть не могло. И действительно, это был пик, который изменил все.  

Самым главным событием, которое подвело все итоги, стал ночной поход на остров Муксолму на велосипедах. В 23:15 мы выехали. Муксолма – это Соловецкий остров близ главного архипелага. Монахи в 16 веке из огромных камней сделали дамбу, по которой можно дойти до острова. Для киношколы это ритуальное место, где каждый новичок посвящается в Соловецкое братство. После ритуальных действий у определенного дерева взять камень и без единого слова нести его несколько километров до креста, в память о том, как несли эти камни монахи, а потом заключенные.  

Итак, мы выехали. Я давно не каталась на велосипеде, поэтому любой трюк на кочке сопровождался страхом и риском. Но это ничего. Меня только поразила в этом одна мелочь: когда очень рисково ехать (а дорога была плохая), когда понимаешь, что усилием не удержишь ситуацию, то спасает только доверие. Я отпускаю руль, ноги с педалей и полностью доверяю велосипеду. Его бросает из стороны в сторону, но он хладнокровно движется вперед. Весь фокус был в том, что я смирилась, смирилась с тем, что не удержу руль, я доверила руль случаю. Случай работал на меня.  

Я ехала дальше, но вдруг чуть не остановилась. Я увидела волка, с опущенными глазами и побоялась задавить его. Он приостановился и вошел в колесо велосипеда Ольги Алексеевны, которая ехала позади меня. Потом он исчез – мне привиделось. Оказалось, что волк – это животное Ольги Алексеевны по индейской мифологии. Так ей сказал Глен– Канадский индеец.  

Когда мы выехали из леса, меня потрясла картина: Белые ночи не похожи на день и не похожи на ночь, поэтому время словно отсутствовало здесь. Холодное белое море, у которого из-за тумана стерся горизонт, чьи волны казались миражем, билось со всей дури об огромные камни. Такая извилистая дорога тянулась глубоко вдаль, где что-то темнело, по-видимому, тоже каменное. Мы тихо шли вперед. Это не было похоже не на какую реальность. Слишком большие были камни, слишком сильное было море, слишком бескрайним было небо. А мокрый ветер дико хлестал нас, проверяя на прочность. Мы уже промокли, и стало очень холодно, но мы пока этого не ощутили в полной мере – восторг переполнял нас. И, двигаясь дальше и дальше, не остывала мысль о том, что все вокруг вечно, проверено веками, что не стоит здесь быть человеческому телу, ибо оно смертно. Но и это приводило в восторг. 

Мы дошли до острова, который состоял из глыб, бело-зеленого мха и редких деревьев, которые буквально вырастали из камней. Стволы у них тоже были каменные, но вопреки всему листья их не теряли своей нежности. Пока мужчины готовили ужин, мы с Ольгой Алексеевной отправились искать наше ритуальное дерево. Оно оказалось меньше всех, но нагло стояло в центре острова. 

Перед ритуалом мы поели. Мы шутили и смеялись, хотя это было больше похоже на безумье, чем на веселье. В этот момент все было на своих местах, каждый был в лучшем своем качестве. Яцек и Ваня очень по-мужски делали еду, ухаживали и не давали себе повода распуститься. Но в этот момент никто не сдерживал себя, а именно жил вопреки. В этом была правда, и на это Бог нам давал силы.  

После нескольких ритуальных действий (которые я не буду описывать, т.к. все важное и святое должно быть скрыто) мы отправились к кресту. По правилам не должно было быть произнесено ни одного слова. Я знала, что это время дано, чтобы встретиться с теми, кто уже перешел границы смерти на этом острове. Я думала, что я могу в своей жизни посвятить им? Я обернулась к Ольге Алексеевне и она улыбнулась мне. Ее улыбка не раз переворачивала ситуации у моих друзей и одноклассников, так же было и со мной. В этот раз я поняла, что должна подарить собственное счастье, собственную улыбку вопреки ужасу, который был на этом острове, вопреки холоду, вопреки всему. В этот момент все мои вопросы отпустили меня и, как талая вода, я бежала и бежала вперед. Весь обратный путь стал для меня ликованием, тихой радостью, наградой за непонятные мучения и вопросы. Я поняла, что должна жить вопреки. Всего лишь вопреки всему оставаться человеком-творцом; вопреки, как живет листок с дерева, бултыхаясь в суровом ветре. Нужно в себе нести те ценности, которые рушатся от варварских мыслей, людей, действий, времени. Так же, как отец Николай став эмигрантом, смог сохранить культуру страны и, вернувшись в разрушенную страну, стал сохранять и оживлять ее осколки – остров Кижи. 

Мы вошли в лес, он был теплым, т.к. не пропускал ветра. Честное слово, дорога обратно была легче. И, возвращаясь обратно, у меня не было страха, а путь наш показался коротким. Мы быстро доехали до креста. Поднимаясь к нему, я вспомнила, что монахи вкладывали в камень молитву. Я вспомнила молитву Богородице, которая спасала меня в экспедициях в Таиланд и Польшу. Я стала читать ее. Последнее слово «Аминь» было произнесено у самого креста […] 

18.07.06. День пятый «Воскресение». 

Мы спали, кажется, час. Но это вовсе не плохо, очень ценны последние часы на острове. Сегодня последний день. Опаздывая к назначенному времени, мы пытались поехать на Анзер. Мы опоздали и не уехали. Рано утром, по избитой дороге, мы ехали обратно к монастырю. Я понимала, что на Анзер мы не попадем, т.к. это новое испытание, а второпях, перед отъездом остров нам не позволит его пережить.  

Добравшись до монастыря, мы попали на самый конец службы. Но это была уже совсем другая служба: ничего не ныло, не разжигало слезных раскаяний – этот этап был уже завершен. Настал черед благодарности. Я стояла на службе и благодарила Бога за пройденный путь, за встречи, которые произошли на острове, за друзей, которые были мне даны. Никаким жестом иль словом я не умею выразить ту любовь, которая существует и живет во мне для cамых близких людей […] И поэтому для меня праздник, когда возвращаюсь мыслями или телом к этим людям. Но пока не найду я нужную форму для выражения этой любви, так и будет она меня преследовать. Как мне дорого, что первая встреча с Соловками произошла у меня вместе с Ольгой Алексеевной! – с ней мое сердце никак не могло закрыться. Как я предана теперь Ване и Алесе, хотя они, видимо, еще не понимают это – не важно. Эта благодарность жила так явно в моих мыслях на службе и так и живет во мне и по сей день. Ничего не увяло.  

Несколько часов мы провели на воде. На лодках мы плыли по каналам, которые построил игумен Филипп Колычев и множество монахов Соловецкого монастыря. Соловки собрали нас вместе, в одной лодке и окружили водой и солнцем. Это был последний момент, когда мы были так близки к друг-другу и когда мы могли увидеть друг-друга и подумать о друг-друге именно на этом острове. Сойдя на берег, мы уже не могли позволить себе расстановок. Мы помчались в дом, собрали вещи и побежали прощаться с монастырем. Нас попросил подождать просфорник Алеша и выбежал из монастыря с подарком – просфорой в виде птицы. Он сразу исчез, не дожидаясь благодарности. 

Когда все уже шли к катеру, я добежала до Филипповской церкви и поклонилась мощам Савватия, Германа, Зосимы. И так я до сих пор радуюсь и все во мне приходит в гармонию, когда я вспоминаю монастырь и этот поклон.  

Июль 2007 

Наступала ночь. В зоопарке гасли фонари, смотрители последний раз проверяли замки на клетках с животными. Лёгкий ветерок дул по уже безлюдным дорожкам, где ещё час назад ходили любопытные зеваки и экскурсоводы водили за собой стайки экскурсантов из детских садов и школ. В вольерах и клетках дремали могучие тигры и львы, сопели грузные бегемоты, крепко спали непоседливые обезьяны, распластавшись на земле, у края бассейна предавались сну страшные крокодилы. В зоопарке царила тишина, а на небе появились первые робкие звёзды. 

Но не все обитатели зоопарка, утомлённые громкими возгласами надоедливо любопытных посетителей, спали мирно и безмятежно. Если бы охранники лучше пригляделись к утонувшим во тьме клеткам с медведями, то были бы удивлены тем, что медведи не дремлют как обычно, а озабоченно глядят в небо, туда, где у полюса мира раскинулись созвездия Большой и Малой Медведицы. Но охранников не было, и медведи могли предаваться своим наблюдениям в тишине. Только время от времени они переговаривались на своём медвежьем языке. Послушаем и мы, о чём они говорят. 

- Что-то вы все стали о себе слишком высокого мнения, – проворчал большой старый медведь-гризли. – Конечно же, выберут меня, потому что я самый старый и опытный. 

- Да хватит тебе ворчать, – заговорил молодой очковый медведь. – Медведица Каллисто послала известие ещё вчера ночью, они наверняка уже выбрали, кого взять с собой на праздник Полярной звезды. 

- А они точно могут взять только одного? – спросил бурый медведь, который жил в одной клетке с медведицей и двумя маленькими медвежатами. 

- Да, точно, – ответила медведица по имени Вега. 

- Мы с белым медведем Айсбергом хорошо слышали, как неведомый голос сказал, что на Полярной звезде устраивается большой Галактический 

бал, и хозяйка праздника, Большая Медведица Каллисто, приглашает представителей медвежьего племени со всей галактики, – добавила Вега. 

- А почему же мы не слышали? Эй, Айсберг, то, что сказала Вега, правда? – прорычал старый медведь-гризли по кличке Ворчун. 

Молодой белый медведь, которого все называли Айсбергом, ответил: 

- Да, это чистая правда. А вы не слышали, потому что спали, наевшись 

мяса на ужин. 

Вдруг маленькие медвежата заворочались, бросив обычную игру с гладкой костью, засуетились, загалдели: 

- Мама, а можно нам полететь на праздник? 

- Нет, вы ещё маленькие, – ответила Вега и, легонько шлёпнув их, отправила малышей спать. 

В ночной тишине послышался нарастающий шум, и все медведи замолчали, настороженно прислушиваясь. Их беспокойство можно было понять – в спокойной размеренной жизни зоопарка редко происходили интересные дела. Медвежья жизнь в просторных вольерах, где были ещё и небольшие бассейны, состояла из сытных обедов и ужинов, сладких угощений от многочисленных посетителей, безделья в тени в жаркий день. 

Незнакомый звук всё нарастал, в тёмном небе показалось что-то блестящее, и, наконец, большой серебристый летающий аппарат мягко опустился на площадку возле медвежьих вольеров. Из полукруглого отверстия выглянули два абсолютно зелёных медведя и торжественно проговорили: 

- Здесь живёт белый медведь по имени Айсберг? Ему приглашение от хозяйки Галактического праздника! – в их лапах вдруг появился огромный билет, 

переливающийся всеми цветами радуги. 

Айсберг удивлённо спросил: 

- А кто Вы такие? 

- Мы из созвездия Малой Медведицы, нас послала Каллисто, чтобы привезти вас на праздник! 

-Ну вот, теперь я не попаду на бал, – огорчённо промолвил очковый медведь. – А я так хотел оказаться там! 

- Мы можем взять только одного медведя с каждой планеты, – ответил зелёный медведь, тот, что был побольше ростом. 

Малый медведь открыл клетку невесть откуда взятым ключом и со словами «Пора в дорогу» проводил Айсберга к звездолёту. 

- А куда мы летим? – встревожился Айсберг. 

- Как куда? В созвездие Малой Медведицы, и нам надо торопиться, пока 

не проснулись небесные чудовища, – ответили ему зелёные гости. 

Маленький зелёный медведь захлопнул люк, сразу в звездолёте зажёгся свет – он осветил удобную кабину с белым матрацем на полу. Стены кабины были сделаны из белого материала, на белой панели управления мигали цветные лампочки, горели разноцветные кнопки, большой экран показывал часть площадки с вольерами. Медведи поудобнее уселись на матраце. Младший зелёный медведь включил панель управления и начал нажимать на различные кнопочки. Раздался звук двигателей, и космолёт медленно поднялся над землёй и полетел, набирая скорость. Замелькали дома, улицы, дороги. У Айсберга голова закружилась от такого зрелища. Но вот они поднялись над облаками, город стал невидим, и, наконец, звездолёт вылетел за пределы атмосферы. 

Первым прервал молчание Айсберг: 

- А как Вас зовут? 

- Меня Алькор, а его Мицар – нам дали имена звёзд из созвездия Большой 

Медведицы. Хотя и родились мы в созвездии Малой Медведицы, предки наши 

были с Большой, – сказал старший медведь. 

- Мы братья, – добавил маленький медведь Мицар. 

- Понятно, – ответил Айсберг, – а меня назвали в честь большой льдины, с 

которой меня подобрали учёные полярники, когда льдина откололась от острова, 

на котором я жил. Братьев у меня нет, но весной обещают привезти в наш зоо¬ 

парк белую медведицу. 

- Кстати, а кто такие небесные чудовища, о которых Вы говорили? - 

спросил Айсберг. 

- Э-э-э, брат, да ты плохо знаешь созвездия, – откликнулся Алькор. – Небесные чудища – это такие созвездия, как Рак, Скорпион, Кит, Гидра, Лев и Дракон. Если они нападут – то жди беды! От Скорпиона можно спрятаться за Орионом, от Рака защитит Геркулес. В борьбе с Китом поможет Персей, но немного - 

Кит огромен. А вот от Гидры, Льва и Дракона спасу нет: они слишком большие, 

к тому же Лев и Дракон изрыгают метеоритные дожди потоков Леонид и Драконид. 

Подвижная карта звёздного неба средних широт Северного полушария 

Айсберг задумался: 

- Ну, кита-то я видел, – они каждый год к нам приплывают кормиться - 

так ничего страшного. Куда хуже касатки, схватят – так мигом сожрут. 

Мицар усмехнулся: 

- Это ты нашего Кита не видел, он хуже любой касатки. Он, если хочешь 

знать... Ой! Вот же он! 

Медведи прильнули к экрану, где уже два часа были видны звёзды, мирно плывущие по чёрному океану планеты, быстро проносящиеся мимо метеориты и астероиды. Всё спокойно... Но нет, не всё! Прямо по курсу Айсберг заметил странную группу звёзд. Присмотревшись, Айсберг ужаснулся – кучка звёзд внезапно на его глазах превратилась в такое страшное создание, какое Айсберг ещё никогда не видел. У этого создания был рыбий хвост, шипастая спина, чешуйчатые бока, две мощные лапы и огромная клыкастая морда, как у дикого кабана. И самое жуткое, что это чудовище приближалось к ним! Это было созвездие Кита. 

Алькор потянул на себя большой синий рычаг, и космолёт послушно двинулся к созвездию Персея, контуры которого стали более чёткими и постепенно обрисовали могучего воина с головой медузы в руке. Персей поднял Горгону-Медузу над своей головой, из глаз её полились красные лучи и остановили Кита. 

Айсберг бросил взгляд на чудовище: 

- Какой ж это кит? Он снова стал кучкой ярких звёзд. 

- Придётся сделать крюк, – сказал Алькор. – Долго взгляд Медузы его не 

удержит, к тому же к нам приближается Скорпион. 

Айсберг оглянулся и увидел, как группа звёзд справа от него превратилась в огромного скорпиона. Айсберг никогда не видел живых скорпионов, но догадался, что это именно он – туловище покрыто панцирем, две огромные клешни и ядовитый хвост. Чудовище зашипело и защёлкало клешнями. В этом созвездии Айсберг разглядел очень яркую звезду Антарес. Медведь Мицар развернул корабль к Ориону. Охотник Орион, размахивая дубиной, теснил ужасного Скорпиона от медвежьего звездолёта, а Скорпион в ответ бил Ориона клешнями и пытался ужалить ядовитым жалом на кончике хвоста. В это время ожил Кит и, сметая всё на своём пути, ринулся к Персею. Айсберг изумлённо смотрел на битву титанов, кончиться которой не суждено никогда. Звездолёт быстро удалялся от страшного места. Айсбергу уже стало плохо от бесконечных разворотов и мёртвых петель, которые выделывали во время полёта братья-пилоты. Ему был уже не мил огромный мягкий белый матрац, на котором он успел отсидеть и отлежать все бока. Ему хотелось выйти и пробежаться, но выходить было бы глупо, ибо выходить было некуда. Спустя некоторое время Мицар нарушил молчание, царящее в кабине:  

- Скоро мы будем пролетать мимо созвездия Льва, лишь бы всё прошло удачно Айсберг откликнулся: 

- Знал я одного льва у нас в зоопарке. Когда он рычал, то замирали не 

только звери, но и посетители... А одна старушка, услышав его рёв, охнув, села 

возле моей клетки. Алькор нахмурился: 

- Этого Льва пройти не просто, он очень сильный. ..Ай! Что это?!! 

Дело оказалось ложной тревогой: Айсберг, которому надоело сидеть на матраце, отстегнул державшие его ремни и взмыл к потолку. Не ожидая такого поворота событий и не зная, что такое невесомость, он неловко замахал лапами, пытаясь опуститься на пол кабины. В это время он и задел панель сигнализации- раздался вой сирены, а следом и рёв напуганного Айсберга. Братья-медведи решили, что в звездолёт врезался астероид, и тоже заревели. Рёв в три глотки сотряс корабль и затих... Медведи успокоились. Алькор отвязал свои ремни и взмыл к потолку. Он помог Айсбергу спуститься вниз и пристегнул его на ремни безопасности к матрацу. Но Белый медведь ещё долго не мог прийти в себя и всё бормотал себе под нос: 

- В молодости в Арктике я плавал в море, охотясь на тюленей и рыбу, но что можно плавать в воздухе, что мне суждено стать первым летающим полярным медведем – этого я не знал! 

Алькор уже задремал, а Айсберг всё боялся сделать лишнее движение, не зная, что ему ещё ожидать, как вдруг Мицар объявил, что впереди созвездие Льва. Айсберг внимательно вглядывался в чёрную бездну миллионов звёзд. Его взгляд остановился на созвездии, похожем на утюг. Внимательно приглядевшись, он увидел, что «утюг» превратился в огромного Льва. Алькор умело повернул вправо от этого созвездия. Теперь впереди было тусклое созвездие Рака. Он злобно шипел и щёлкал клешнями. 

Мицар предложил спрятаться в созвездии Секстанта, крошечном, малоприметном. Оттуда хорошо были видны созвездия Льва, Рака и Гидры. Теперь Айсберг мог хорошо рассмотреть их. Лев оказался довольно большим созвездием из семи ярких звёзд. Мицар объяснил, что альфа Льва – голубой гигант, к тому же расположенный не очень далеко от Земли, поэтому светит очень ярко. Он называется Регул, что значит «царственный». В Раке не было ярких звёзд, он походил на кучку слабых звёздочек с тремя поярче. Рак находился около Близнецов. Гидра оказалась очень длинным созвездием с неяркими звёздами. Кит же действительно походил на морское чудовище с хвостом, туловищем и головой. Альфа Кита – Менкар. Скорпион был похож на стрелу и имел альфу Антарес. По рассказу Мицара, созвездие Дракона напоминало изогнувшегося дракона с длинной шеей. Альфа этого созвездия – Тубан. 

- Что нам делать? – спросил Айсберг. 

- Придётся сидеть здесь, – ответил Алькор. 

- Как же нам попасть на праздник? – воскликнул Мицар. – Если мы не 

доставим пассажира на Полярную звезду, Красный Медведь нам головы оторвёт! 

- А кто это такой – Красный Медведь? – поинтересовался Айсберг. 

- Это наш начальник, командир. Он, если хочешь знать, самый известный 

вояка во всей Малой Медведице, он с репторами знаешь, как воевал! – увлечённо 

рассказывал Мицар. 

- А кто такие репторы? – спросил Айсберг. 

- Это такие огромные ящерицы из созвездия Дракона. Они подчиняются 

своему повелителю Ладону. Раньше с нами воевали, а сейчас перестали, так... 

изредка стычки бывают мелкие, – ответил Алькор. 

- Значит, каждое созвездие покровительствует своим животным: Медведица – медведям, Дракон – рептилиям, а Кит, значит, китам? – задумался Айс¬ 

берг. 

- А Жираф – жирафам, Рысь – рысям и прочее... – шутливо продолжил 

мысль Мицар. 

- Много ли видов медведей в Галактике? – поинтересовался Айсберг. 

- О, великое множество, – оживился Мицар. – Их очень много: и зелёные, 

и синие, и красные, даже лиловые, смотря с какой планеты. 

Вдруг раздался удар, и звездолёт закачался из стороны в сторону. -Это метеориты, Леониды! – завопил Алькор и повёл корабль в неизвестном ему самому направлении. 

- Лев нас обнаружил и теперь послал нам вдогонку метеоритный дождь, 

чтобы нас подбить! – крик Мицара перешёл на визг: – Алькор, ты ведёшь нас 

прямо к Гидре! 

- Если мы пролетим мимо её головы, то попадём прямо в созвездие Малого Пса! – быстро ответил ему Алькор. 

Айсберг ничего не понимал и поэтому очень перепугался. Но в настоящий ужас он пришёл, когда осознал, куда они летят. Длинное созвездие, к которому они направились, превратилось в огромную страшную змею, которая сворачивалась кольцами и щёлкала ядовитыми зубами. Корабль неуклонно приближался к её, вселяющей ужас, голове. Айсберг успел разглядеть эту голову – её бугристую кожу, вертикальные зрачки и два костяных нароста, похожих на рога, раздвоенный язык, который непрерывно ощупывал стремительными движениями 

112 

пространство. Белый медведь от страха съёжился, вжался в матрац и закрыл ла¬пами глаза. 

- Айсберг, Айсберг! Ты живой? – вопил Мицар. Алькор в это время усиленно дубасил Айсберга по спине. 

Айсберг открыл глаза и воскликнул: 

- Как? Вы живы? Разве Вас не съела Гидра? 

- Нет, всё в порядке, мы проскользнули мимо её головы и теперь в созвездии Малого Пса. 

Вот остались позади созвездия Близнецов, Возничего и Персея, потом Жирафа, а там дальше и Полярная звезда – альфа Малой Медведицы. 

Корабль приближался к заветной цели. В иллюминаторе появилась небольшая планета, покрытая густым еловым лесом. Стали видны высокие горы в белых шапках ледников и огромное озеро. Звездолёт мягко вошёл в атмосферу. Внизу виднелось широкое горное плато, на котором стоял огромный дворец из хрусталя с высокими остроконечными куполами, он был полупрозрачным и необыкновенно красивым. Откуда-то изнутри лился мягкий голубоватый свет. 

Корабль плавно опустился на землю. Медведи-путешественники ступили на покрытую снегом каменистую площадку. Они направились к мосту, протянувшемуся над каналом с кристально чистой водой. Она протекала по сети маленьких каналов, проходящих через дворец и близ него. Огромные, метра четыре, резные ворота медленно отворились, искрясь гранями и разбивая лучи на тысячи отражённых бликов. Шестигранный коридор длился метров десять. По полу стелился мягкий пуховый ковёр, с потолка и из стен струился мягкий белый свет, хотя ламп, как ни всматривался Айсберг, он не заметил. В конце коридора находилась хрустальная дверь, очень массивная, совершенно непрозрачная и без всяких узоров, кроме двух изображённых на ней ковшей – одного большого, а другого, сверху, поменьше, перевёрнутого вверх ногами. У хрустальных дверей стоял огромный чёрный медведь в шипастых латах и шлеме. «Наверное, охранник», – подумал Айсберг. Охранник кивнул головой, Мицар показал билет Айсберга и удостоверение. Охранник ещё раз кивнул и открыл дверь... 

Перед взорами медведей предстал зал потрясающей красоты. Купол с изображением созвездий, стены из хрустальных блоков, сквозь которые лился свет. Зал был пронизан хрустальными каналами, по которым текла чистейшая горная вода. В середине зала находился огромный сверкающий ледяной трон. Спинку трона венчали острые пики. Но на троне никого не было, хотя рядом сидела Малая Медведица с серебристой шерстью и с непропорционально длинным хвостом. На голове у неё была хрустальная диадема с зелёными изумрудами. 

Айсберг огляделся и увидел, что зал полон медведями разных цветов, размеров и форм. Одни были покрыты короткой щетиной, другие были похожи на меховые шары, одни были размером с собаку, другие – гиганты под семь метров. 

Среди таких великанов Айсберг заметил одного красного, воинственного вида, медведя в латах и при шлеме. «Наверное, Красный капитан», – подумал Айсберг. Он не решался подойти к грозного вида капитану, пока тот сам не обратился к нему: 

- Откуда Вы? 

- С Земли, – ответил белый медведь. 

Постепенно разговор перешёл в дружескую беседу. Красный Антарес, как выяснилось, изначально жил в медвежьей колонии в созвездии Скорпиона, а перебрался на Полярную звезду, где и стал Капитаном. Он рассказывал о своей военной карьере, вспоминал былые подвиги, жаловался, что теперь военным нечего стало делать. А Айсберг, в свою очередь, рассказывал о жизни в Арктике и зоопарке. 

Вдруг появились медведи со стеклянными подносами в лапах и стали предлагать гостям вкуснейшую рыбу, тюленье мясо, восхитительные ягоды и многое другое. Когда гости наелись, послышалась дивная мелодия, и погас свет. Большие хрустальные двери распахнулись, и в зал вошла огромных размеров белая медведица. На голове у неё была сверкающая корона, на плече накинута пушистая мантия, шерсть её искрилась под тоненькими лучиками звездного света. Теперь Айсберг понял, что звёзды на небе были настоящие – потолок просто сделан из прозрачного стекла!  

По залу пробежал восторженный шёпот: 

- Каллисто! Повелительница всех медведей прибыла на бал! 

Каллисто взошла на трон и промолвила ясным искрящимся голосом: 

- Дорогие медведи! Медведи со всех планет, Медведи со всей Галактики! 

Сегодняшняя ночь – единственная в тысячу лет! На прошлом празднике присутствовали Ваши праотцы. Я всех их помню и рада, что их потомки тоже явились на этот бал! Сегодняшний праздник особенный – это день, когда Полярная звезда горит ярче всех других звёзд! Ныне мы отметим этот день с величайшей радостью! 

Каллисто ещё долго говорила, её заворожённо слушали все медведи. Айсберг тоже внимательно слушал и, сам того не сознавая, вникал в историю и тайны медвежьего рода. 

Каллисто закончила свою речь, а медведи ещё долго пребывали в раздумье. 

Неожиданный грохот сотряс дворец, стены задрожали от громкого хохота, идущего извне. Раздался хриплый голос, похожий на рычанье: 

- Вы, медведи, самые ненавистные мне существа! Вы устроили бал прямо у 

меня под носом и думали, что я вам это просто так оставлю! Но нет! Ты, Каллисто, неужели ты думаешь, что сильнее меня? Сильнее меня нет никого! Я – Дракон Ладон – уничтожу ваш праздник! 

Айсберг лихорадочно соображал, что произошло. Из речей Каллисто он понял, что между Драконом и Малой Медведицей ранее была битва за обладание полюсом Земли. Долгое время полюс был у Дракона в Тубане. Но Полярная звезда, в конце концов, победила. Тем не менее, война не закончилась и не закончится никогда. 

Его размышления прервал звонкий голос Каллисто: – Ты прав, ты сильнее меня, но сегодня Полярная звезда могущественнее всех звёзд и созвездий! Я имею право на сегодняшнюю ночь превратить тебя в лёд, Ладон! 

- Ты так считаешь?! Попробуй! – раздался грубый насмешливый голос и внезапно затих. Все медведи подняли головы вверх и увидели жуткое зрелище – вместо созвездия Дракона появился чешуйчатый ящер, изрыгающий пламя. Его глаза были наполнены яростью, червеобразный язык извивался в пасти, могучее тело было покрыто панцирем. Дракон внушал Айсбергу ужас и отвращение. Но Каллисто была спокойна. Она подняла лапы, и из площадки перед ней вырос хрустальный колодец. После того, как Каллисто сказала магическое слово, из колодца вырвался белый столб света. Медведи разом восхищённо ахнули. Столб света устремился к Дракону – Дракон жутко взвыл и исчез.  

Айсберг проснулся. Уже поднялось солнце, и зачирикали птицы в вольерах. Он огляделся – это его зоопарк. Как его доставили на Землю? Из соседних клеток на него глядели пытливые глаза. Первым начал задавать вопросы Ворчун, а уже через несколько мгновений на Айсберга посыпались вопросы со всех сторон. 

- Что там было? 

- Что стряслось с тобой в пути? 

- Как выглядит Каллисто? 

Айсберг едва успевал ответить на эти вопросы. 

Ещё долго после этого дня медведи собирались поближе и, глядя в звёздное небо, слушали рассказы отважного космического путешественника Айсберга.А весной к нему в клетку поселили белую медведицу по имени Дубхэ. Зимой у Айсберга и Дубхэ родилось двое медвежат. И долгими зимними вечерами они слушали рассказы отца о звёздном небе. 

Немудрено запутаться – бормотал он, поглядывая на распечатку местности. Нужный дом по всем расчетам должен быть на этой стороне. Перед поворотом чернела низкая арка. Внутри – двор тесно сжатый домами. Табличка с желанным номером. Он постоял на крыльце, докуривая сигарету, и вошел. Дверь вела в прямой, плохо освещаемый коридор. Через десять метров он остановился. Серые стены, сырой запах. Где-то булькала вода.  

«Странное дело, скорее всего дом не жилой». Он глянул на адрес посылки. Фамилия получателя – Савченко Олег, инженер «Серпинвест».  

Он прошел еще немного и посмотрел назад. Дверь подъезда в темноте уже не различить. «Эй, кто-нибудь!». Он вернулся. На улице было светло и по-доброму шумно. Оставалось выяснить, что делать с конвертом. Возвращаться в офис было неразумно – поездку могли не зачесть и не оплатить. Пятиэтажный дом уходил вглубь двора. На балконах висело белье. Выругавшись на самого себя и обстоятельства, он решительно вошел в коридор и, не сбавляя темпа, двигался все далее и далее. В его направлении продолжал гореть свет, не уменьшаясь не увеличиваясь. Он снова позвал. Впереди послышался шорох.  

- Кто здесь? 

Что-то мелкое прошмыгнуло у ног. Мышь. Двигаясь дальше на свет, он стал замечать, что потолок садится, трубы идущие вдоль стены стали тоньше. «Откуда этот свет...» Он шел, не останавливаясь, беспокойство смешалось с любопытством и злобой. Стало так низко, что пришлось идти, опустив голову. Еще через десяток метров стены подступили вплотную, он опустился на колени и закричал. Свет горел ровно и тихо. Ползти было трудно, он завалился на спину и отдышался. Осталось немного, свет становился ярче – он пополз на брюхе – то что было потолком стало верхней стеной и не давало встать. Наконец, он оказался сдавленным четырьмя стенами. Постепенно его глаза привыкали к свету. Источником его служила длинная узкая щель. Он хотел бы посмотреть, что горело оттуда, горело таким матовым и далеким розовым светом. Он лежал, вытянув руки, но и рукой было не дотянуться – не хватало совсем немного, а проползти еще чуть-чуть было невозможно. Тут он сообразил, что в левой руке сжимает конверт. Он опустил его на землю, осторожно разгладил, взял за самый край, поднял и балансируя на весу продел в щель. Но не отпустил, что-то подсказывало, что письмо – единственный выход.  

Где-то далеко позади него капала вода. Олег Савченко – так звали одноклассника. Он разбился на стройке, когда они прогуливали занятия.  

Стало очень холодно. Надо думать, как выбираться отсюда. Он шел впереди по деревянному мосту, щель между досками – такое бывает. 

Кап, кап, кап... – так можно свихнуться. 

Он прислушался, ему все мерещилось шуршание. Его съедят крысы, а он и пальцем не пошевелит. Третий товарищ ничего не видел, так как отстал. Но Катя… – она по глазам все поняла. Двадцать лет этой истории, он все давно забыл и вот. 

«Ты убил его! Ты убил его!»  

Он крикнул, что было сил и прислушался. Тишина. Не было даже эха. 

«Олег!» – тишина.  

«Олег! Олег!»