- У меня тут за пазухой есть одна рукопись, – сказал др. Джеймс Мортимер.  

- А я это заметил еще до того, как вы вошли сюда, – сказал Холмс. 

- Это очень древняя рукопись. 

- Начало восемнадцатого века, если, конечно, не шестнадцатого. 

- Но как вы смогли определить это с такой феноменальной точностью, сер? 

- Вы все время вертите рукопись у меня перед носом, правда, делаете это так быстро, что мне никак не удается прочитать дату в конце документа, ну, да и так справлюсь. Такому эксперту как я было бы нелепо ошибиться в дате написания подобной рукописи даже на месяц. Вы ведь читали мою непревзойденную книгу об этом предмете. Она называется «Все делают Это!». В этой монографии я на примере туалетной бумаги объясняю как по дате ее изготовления и времени использования найти преступника. Таким образом, я датирую ваш манускрипт, который, кстати, написан на рулоне «Нежный Поцелуй Мамы», 1730-м годом, где-то июлем месяцем, когда так хорошо пишутся всякие глупости на туалетной бумаге в ленивом полуприседе на досках отхожего места. 

- Точная дата – июнь! – др. Мортимер раскатал рулон на полу. – Эта семейная реликвия была передана мне на хранение сером Чарльзом Баскервилем, чья внезапная и нелепая смерть три месяца назад так взволновала одну посудомойку из Девоншира. Говорят, он не успел заплатить ей жалование. Я имел честь быть персональным другом, телохранителем и проктологом покойного. Он был человеком беспорядочных взглядов, рассеяным и непрактичным, и совершенно наплевательски относился к этому документу. Однажды он даже хотел использовать этот рулон по прямому назначению, но я, к счастью, отговорил его, ведь бумага к тому времени уже сильно загрубела, и он мог пораниться. Каково же было мое изумление, когда то, о чем предостерегал этот древний манускрипт, над которым сер Чарльз столько смеялся на вечерних посиделках, в конце концов, и случилось! 

Холмс встал на четвереньки и прополз вдоль рукописи. 

- Как видите, Ватсон, чередование длинных и коротких завитков в буквах помогло мне определить время и место написания документа. 

Я нагнулся и через плечо Холмса различил на желтой бумаге оглавление: «Баскервиль холл» и ниже, огромными корявыми буквами дата – 1742. 

- Я думаю, что это какая-то легенда или былина, или анекдот в некотором роде. 

- Да, это запись основной семейной легенды рода Баскервилей. 

- Но какое отношение она имеет к нашему времени? И зачем вообще вы беспокоите меня по таким пустякам? 

- Самое прямое! Самое наипремейшее непосредственное отношение к событию, которое произойдет в ближайшие двадцать четыре часа! Но манускрипт очень короткий, всего три с половиной метра, и, если вы не возражаете, я прочту его вам. 

Холмс растянулся на диванчике, заткнул уши салфетками и закрыл глаза с видом полного пренебрежения к нашему гостю. Др. Мортимер смотал манускрипт, подтащил его к камину и, постепенно разворачивая, начал читать скрипучим зловещим голосом старинные слова: 

«Немало глагола о Еноте Баскервилевом речено бысть и яко есмь от чресел Хуго Баскервилевых по прямой линии и внимаша глагола отче сваго а он от сваго пишаху историю сию да уверовали паче яко начертано. Увещаюша понеже сынов моих ибо несть такого греха злосрамна якого несть вопрощения от искупителя нашаго або несть такого блуда и срама якого не искупитися убо скорбя молитвою и покаянием. Внимайтя сие с верою елико не повторятися плоды прошлаго а тако же буие всеосмотрительны во будущем поелику страсти срамные еже отцы наши вопияли яко тяжко вси могут возвратитеся и помене не подлежат. 

Знамо бо во время Великия Смуты (коея история чудна писана лордом Кларентоном и учитися оной вами рекомендую) поместие Баскервиль холл маелось Хуго от оного имени и бысть он нрава пияного жестокосерного и злаго аки аспид»… 

Далее переводить этот староанглийский бред нет сил. 

Когда др. Мортимер добрался до окончания этой странной повести, он стащил с носа очки и вперил взгляд в Холмса. Мой друг протяжно всхрапнул, перевернулся на бочок и пустил слюну. Его сигарета упала на диван и прожгла в кожаной обивке очередную дырку. 

- Вам это не интересно? – грустно спросил др. Мортимер. 

Холмс открыл левый глаз и отрешенно сказал: 

- Интересно. Для бездельников, привыкших рыться в общественных уборных. 

Др. Мортимер вынул из-за пояса пожелтевший газетный обрывок. 

- Тогда, мистер Холмс, я расскажу вам еще о кой каких фактиках в дополнение к прочитанному. Это «Девонширские деревенские хроники» от 14-го мая сего года. Здесь вкратце описываются обстоятельства смерти сера Чарльза Баскервиля, произошедшей незадолго до этой даты. 

Мой друг засунул салфетки поглубже в уши и отвернулся к спинке дивана. По всему было видно, что предмет разговора все более интересен ему. Наш визитер протер очки полой тулупа, водрузил их обратно на нос и начал: 

«Внезапнейшая и глупейшая смерть сера Чарльза Баскервиля, чьё имя широко известно среди обитателей Девонширских болот, повергла в трепет и панику всю юго-западную часть королевства. Несмотря на то, что сер Чарльз поселился в Баскервиль холле совсем недавно, его вздорный и беспокойный характер уже успел порядком надоесть тем немногим обывателям, имевшим несчастье проживать поблизости. Сер Чарльз, как хорошо известно, нажил баснословное состояние на спекуляциях наркотиками в Южной Америке. Когда местные власти вышли на его след, он свернул свою контору, продал по дешевке дело, и бежал в Англию. Прожив в родном поместье всего два года, он успел развернуть повсеместно бурную и неадекватную с точки зрения закона деятельность, которая была прервана его скоропостижной смертью. Будучи бездетным, он быстро заставил окружающих молиться за свое здоровье и удачу, так как оплел финансовой паутиной весь Девоншир, и многие, кто имел несчастье попасть в зависимость от его темных операций, имели персональную заинтересованность в его здоровье и долголетии»...  

Газетная статья скучна, как петросяновский концерт. Пропускаем… 

Др. Мортимер смотал рукопись и засунул ее обратно за пазуху.  

- Это и есть общеизвестные фактики, мистер Холмс, относительно смерти сера Чарльза. 

- Я должен поблагодарить вас, – сказал Холмс – за то, что вы отняли у меня столько драгоценного времени, чтобы изложить историю, о которой уже давно трубят все желтые газеты Лондона. Но в последнее время я почти не читал их, так как был занят одним пикантным делом, связанным с Ватиканскими Камеями, и почти постоянно жил в Риме на одной лестничной площадке с Папой 1-ым. Так что я слегка потерял нить происходящих в Лондоне событий. Так вы говорите, что статья приводит только общеизвестные факты? 

- Ага. 

- Так дайте же мне поскорее секретные! – он вскочил, сцепил тонкие пальцы в замок и всем своим видом показал внимание и заинтересованность. 

- Так слушайте же! – надрывно сказал др. Мортимер, который от волнения находился почти на грани эпилептического припадка. – Я не верю ни единому слову здесь! Мотивы, по которым я мужественно утаил кое-что от следователя, допрашивавшего меня несколько часов, напрямую связаны с репутацией покойного, ибо для человека научной закалки нет ничего более страшного, чем опоганить доброе имя и ничего более простого, чем обвести вокруг пальца полицию, сообщив следствию обстоятельства, и без того очевидные, как дважды два. Поэтому я, конечно, рассказал органам гораздо меньше, чем знал, но теперь я не вижу причин утаивать что либо от вас. 

Болото наше очень унылое и безлюдное, и все кто живет на нем пытаются почаще встречаться. Поэтому я находил большую пользу в соседстве сера Чарльза. За исключением мистера Франкланда из Лафтер холла и мистера Степплтона, местного чудака-натуралиста, нет ни одного более или менее порядочного человека на много миль вокруг. Сер Чарльз был очень эксцентричным человеком, но его застарелая болезнь и беспорядочные научные познания в некотором роде связали нас сердечной дружбой. Он привез множество диковин из Южной Америки и долгими унылыми вечерами мы убивали время, проводя сравнительный анализ черепов индейцев Майя и конквистадоров. 

На протяжении последних нескольких месяцев стало сдаваться мне, что нервишки у покойного слегка пошаливают. Он почему-то стал принимать слишком близко к сердцу содержание документа, над которым так часто посмеивался и который я вам представил, настолько близко, что перестал гулять в своем собственном саду, не говоря уже о прогулках в одиночестве по пустынному болоту ночью. Представьте себе, мистер Холмс, идея фатального конца полностью завладела им, и часто, во время наших чаепитий, он спрашивал меня, не случалось ли мне замечать на болотах что-нибудь странное или слышать посторонние звуки. Особенно его интересовал вой енота, и этот вопрос он задавал мне множество раз, и всегда голос его дрожал и заикался. 

Я очень хорошо помню как однажды вечером, за три недели до его печального конца, я подъехал на своей тележке к его дому. Он стоял на пороге. Я выскочил из тележки и подошел к нему. Я увидел его глаза, которые смотрели куда-то в даль, и в этих глазах я прочел такой ужас, что у меня чуть не подкосились ноги! Я резко обернулся и успел заметить только смутную тень чего-то большого и темного, метнувшуюся в отдаленные кусты. Взволнованный и обеспокоенный, я бросился к кустам, но ничего, кроме чьих-то рваных подштанников, там не обнаружил. Оно исчезло, но оставило неизгладимое впечатление в мозгу моего друга. Я оставался с ним весь вечер и не могу вам передать все эмоции, которые сер Чарльз явил мне, пока портвейн не сделал своего дела, и проклятый манускрипт не вывалился из его дрожащих рук. Я привел этот маленький эпизод только потому, что, как мне кажется, он имеет важное значение ввиду трагедии, которая вскоре последовала, хотя при других обстоятельствах, вы бы, конечно, подняли меня на смех из-за полного отсутствия рационального зерна в моем повествовании. 

Это по моему совету сер Чарльз собирался отправиться в Лондон, поразвлечься. Я знал, что его сердце надорвано, и атмосфера ужаса, в которой он жил в последнее время, могла серьезно повлиять не его здоровье. Я думал, что несколько месяцев ресторанов, казино и женщин легкого поведения, приятного времяпрепровождения в веселой круговерти города вернут нам совсем нового человека. Мистер Степплтон, близкий друг покойного, очень заботившийся о его здоровье, полностью меня поддерживал. И тут случилась эта ужасная катастрофа. 

В ночь смерти сера Чарльза, Берримор, управляющий Баскервиль холла, который нашел тело, послал кучера Перкинса за мной, и, так как я немного припозднился за рюмочкой хереса и еще не лег спать, то был в Баскервиль Холле меньше чем через час. Я исследовал и запомнил все факты, относящиеся к делу. Я проследовал вдоль цепочки следов в тисовой аллее, я видел пятно примятого мха на том месте, где он остановился, я отметил изменение формы следов дальше этого места и заметил, что других следов, кроме следов Берримора не сохранилось на мягком гравии дорожки. Наконец, я внимательно осмотрел тело, которое до моего прихода никто не трогал. Сер Чарльз лежал лицом вниз, с раскинутыми руками. Его пальцы впились в землю, а все мышцы так свело судорогой, что я еле его узнал. На теле не было никаких физических повреждений. Но, все-таки было одно неверное заявление, сделанное Берримором при допросе. Он сказал, что не было никаких следов на земле вокруг тела. Он просто не заметил их. А я – да, в некотором отдалении, но четкие и свежие. 

- Следы? 

- Следы. 

- Мужские или женские? 

Доктор Мортимер посмотрел на нас совершенно сумасшедшим взглядом и его голос хрипло простонал: 

- Мистер Холмс, это были следы гигантского енота! 

- Макароны... иваси... майонез!.. масло... молоко... молоко... молоко...  

Разложив приобретенные продукты на столе, Альбина устало, но с заметным удовлетворением рассмотрела этот «изобильный» натюрморт. Вспомнила о записульке, лежащей на тумбочке трюмо и, снимая на ходу плащ, берет и шарф, вернулась в прихожую.  

- Ну и рожа у тебя... – беззлобно заметила отражению в зеркале, привычно разглаживая кончиками пальцев утолки глаз: – Опять какая-то бяка выскочила...  

Появилась необходимость заняться «бякой» на подбородке вплотную. Потянувшись за лосьоном, снова увидела записку, но теперь стало совсем не до неё, поскольку желание нанести питательное молочко для увядающей кожи ело поедом.  

Ругая себя за хроническое нежелание заняться собой, Альбина пошла умываться в ванную, оставив послание супруга «на потом». Оно вряд ли любовное. Скорее, предупреждение о предстоящей ночной работе. Наконец, густо смазав лицо и шею, она взяла записку, села за кухонный стол и, отпивая молоко из пакета, принялась расшифровывать Сережины иероглифы, изо всех сил стараясь не улыбаться. Не зря учителя в школе принимали его почерк за издевательство. Каракули мужа напомнили ей другую записку, самую первую. Тогда Аля после долгих мучительных усилий решилась подойти к Сергею:  

- Пожалуйста, изложи устно, – попросила она, – не могу прочесть, даже любопытство не помогает.  

Она, признаться, слукавила, потому что содержание угадала до того, как развернула этот листок из альбома... Но до сих пор никакого содержания Сергей устно не изложил, оставаясь для жены загадкой: даже суммы его заработной платы не были ей известны, а уж времяпрепровождение – тем более. И до сих пор смысл написанного мужем Аля скорее угадывала, чем читала: «Поехал за продукцией... куда-то... буду поздно».  

- Все ясно, ясно, ясно... – мурлыча, она расставила пакеты, банки и свёртки в холодильнике, – как бы не погасло...  

Музыкально-поэтический изыск прервался телефонным звонком.  

- Ау! Я здесь, – пропела она в трубку голосом известной певицы Иммы Сумак, используя, насколько возможно, полярные регистры.  

- Альбина? Привет тебе от Виталия. А Сергея можно?  

- Нет его. И будет поздно.  

Ох, как она не любит этого Виталика. Наглые циничные глаза, постоянно слюнявый рот, как будто все время желающий сплюнуть...  

- Утконос беременный твой супруг! Так ему и передай! – мокрая пасть вулканом изрыгает гадкие словосочетания, сквозь которые Альбина с трудом уловила смысл: – Когда же я теперь домой попаду?!  

- А какое отношение у Сергея к твоему дому?  

- Да так, никакое...  

- Нет, сказал «а», говори и «б».  

- Это можно. Вплоть до «ё». Я могу с любой буквы, не так ли?  

Да уж! Недавно, будучи в состоянии «на бровях», он пытался приударить за Альбиной и весьма откровенно выразил неудовольствие по поводу её целомудрия.  

- Где я смог бы его найти?  

- Тебе лучше знать. Он что, ключи взял у тебя?  

- Догадливы, сеньора, ну просто чересчур. А ещё дама.  

Альбина, как нарисованного, увидела Виталика: лицо плохо воспитанного подростка, который только что подглядывал за своими родителями, теперь всеми черточками хихикает о каком-то постыдном знании.  

- Ближе к делу. Зачем ему ключи от чужой квартиры?  

- Я, видишь ли, развёлся...  

- Неудивительно. От души её поздравляю.  

- ... и сдал твоему кооператору одну комнату под склад. Чтобы не мучился. Теперь из черемушкинских лавок товар ежевечерне переезжает ко мне, что существенно поближе. Ему хлопот меньше, и я доволен: всегда под рукой друг, который при деньгах.  

- И что же?  

- А то, что он сегодня должен был сделать вторые ключи, а эти вернуть мне. Но не вернул.  

- Ступай домой. Он, вероятно, там.  

- А если нет? Такой конец отмахать, чтобы лбом в двери постучаться? Ишь, как на улице распога-а-адилось...  

- Где вы договорилась встретиться?  

- У меня в конторе.  

- Тогда жди. Может, побольше делишек обстряпаешь.  

- Юрист – не пожарник, по ночам обычно дома спит. Хотя не без исключения... Уже восьмой час, сколько можно ждать?  

- Восьмой?! О-о-о! Мне пора за дитём. Потом перезвоню, через часик.  

Наскоро вытерев лоснящуюся от крема мордочку, Аля выбежала за дверь с плащом и сумкой под мышкой. Движения рассчитаны до автоматизма: вызвать лифт, надеть и застегнуть плащ, в опускающемся уже лифте завязать «хитрым» узлом шарфик...  

... По улице упруго шагает моложавая, элегантная мадам – мадмуазель? – под ядовитого цвета зонтом.  

«Она, она...зелёная была...»  

Мурлыканье уютно устроилось внутри, его не заглушить даже монотонному хлюпанью дождя.  

И всё-таки этот стряпчий темнит...  

- Алик, стой! Не торопись на красный светофор!  

- Ой, сколько зим! Шурик! Куда идешь, нарядная? И как жизнь?  

- Жизнь как всегда. А иду в филармонию. Начало в двадцать. Хочешь?  

- А дите куда?  

- Маме позвони.  

- Неудобно. В другой раз как-нибудь. Спасибо.  

- Не за что пока. А где твой?..  

- Работает.  

- Красивая у него работа.  

- Конечно.  

- Блондинка, наверное.  

- Ты о чем?!  

- Молоденькая и худенькая, не то, что мы с тобой.  

- Не выдумывай!  

- Шуток не понимаешь.  

- Слушай, я опаздываю в сад. Не теряйся, звони, ладно?  

- Ладно, ладно. Завтра позвоню, расскажу о концерте.  

- Кто с кем играет?  

- Наши с чехом. Дирижер импортный.  

- Ну, пока. Буду ждать восхищенного звонка. – Чмок.  

- Жди. – Чмок.  

Пробежав два квартала, Альбина случайно увидела в длинной витрине магазина знакомое отражение под зелёным зонтом.  

«Неужели я?! О боже! Квашня! Растрёпа!»  

Телефон-автомат на углу. Исправный!!!  

- Мамочка, здравствуй, дорогая. Ты, случайно, не можешь...  

- Могу. У тебя всё в порядке?  

- Конечно! Вот, билет в филармонию достала. На восемь. Такая была битва! Дирижер приехал заграничный.  

- Ну, уж и битва... Иди-иди, не беспокойся. В кои-то веки надумала и вырвалась. Запасай положительные эмоции.  

- Ой, ну спасибо! Ну, ты прелесть!  

- Иди, опоздаешь. Да и я тоже. В штанах не ходи, не вздумай!  

- Что ты, что ты... Как можно...  

Теперь домой, домой, домой...  

Вдруг он уже приехал?! Уж я заставлю его объяснить намёки разных стряпчих и филармонисток. Отныне буду жёстко его контролировать. Прямо с сегодняшнего дня...  

Ку-ку!  

Нету никого.  

Виталику позвонить?.. Пусть ещё что-нибудь расскажет. Вытяну из него главные улики… Часик кончился… Можно звонить.  

Нет! Это всё неправда! Все завидуют нашему счастью…  

Повяжу пока. Осталось чуть-чуть, полрукавчика. Довяжу – и позвоню.  

По-моему, великоват... Нет, ничего…  

Лучше вообще не обращать на эти бреди внимания.  

Но информация к размышлению всё-таки есть... Вот вернётся, а я буду с ним холодна. Намучаю, сам себя выдаст.  

Последний ряд…  

«А Германа всё нет…»  

Ох, и дурочка. Это же явная провокация. Он ра-бо-та-ет! Вот явится, а для него свитер готов. Обрадуется, наверное. Впрочем, когда это он откровенно радовался?  

Буду сшивать. До готовности. Остаётся отутюжить…  

Блеск…  

Александра, Александра…  

Ты не Шура, ты… Кассандра…  

Готово.  

Два часа. Уже два часа ночи!!!  

В конторе почти сразу же сняли трубку.  

– Алло? Ты ещё там? Не спи, замёрзнешь. Диктуй адрес. Я съезжу за твоими ключами. Да, и привезу в контору. Не до утра. Ты-то чего разволновался?.. На тачке мигом обернусь. Записываю... А это как найти? Рисую... Ну, пока.  

Частник попался симпатичный, с разговорами не пристаёт…  

- Зачем, если не секрет, среди ночи в незнакомую местность? Поди, мужа вытаскивать?  

Сглазила. Но кивнула.  

- А надо?  

- Может, и правда, не надо.  

- Поедем лучше ко мне кофе пить.  

- Я подумаю, – затосковала Альбина.  

- Ну, думай. Ты какую музыку предпочитаешь?  

- Хорошую. Хард-рок…  

- Я тоже хорошую. Вот послушай.  

«Матушка, матушка, что во поле пыльно?..»  

- Да это же фольклор какой-то!  

- Ты не возмущайся... Это Бичевская вообще-то... Слушай лучше.  

«Сударыня-матушка, что во поле пыльно?..»  

- Знаете что, лучше довести начатое до конца, а потом видно будет, кофе захочется или цианистого калию... Поедемте на Черёмушки…  

- Мы туда и едем. Я, кстати, тоже там живу.  

«Дитятко, милое, тебя благословляю…»  

- Приехали?  

- Да, сейчас посмотрю, какой подъезд... Сиди в машине, не мокни зря. Как будто сюда.  

- Вы подождёте, ладно?  

- О чём разговор.  

Двери открыл Сергей. И отпрянул, увидев.  

В глубине комнаты сидела, погрузившись в кресло с ногами, юная и очаровательная.  

-Я за ключами. Виталик просил привезти.  

- Он должен был сам сюда приехать. Я его жду.  

- Красиво ждешь.  

- Это не моя девушка.  

- Неужели?! Что же она спешит уйти, не представившись?  

Юное очарование прытко стучало каблучками по лестнице.  

- Отдай ключи, говорю. Я обещала их Виталику.  

- Больше ты ему ничего не обещала?  

Альбинина сумка прилетела неожиданно. Сергей охнул:  

- Ну, ты даешь... – под глазом быстро синело, из носа капала кровь.  

Приостановившаяся было блондинка резво покинула подъезд.  

- Шеф, в центр едем?  

- Нет. Гуляй, девочка.  

Не сумев из двух связок ключей, добытых в бою, выбрать нужные и сунув обе в сумку, Альбина вдруг притихла. Ведь финиш. Не исправить. И зачем всё было затеяно, кому это было нужно?..  

- Едем домой, Казанова?  

- Едем.  

В машине сухо, тепло, спокойно.  

- На прежние места?  

- Да. И включите, пожалуйста, музыку. Она у вас действительно хорошая.  

«Он говорил мне: «Будь ты моею!»  

И стала жить я, страстью сгорая...»  

Звенели струны гитары, мерцали цветные отражения реклам на мокрой мостовой, редко, оттого и ярко, неслись навстречу светящиеся окна домов. «Дворники» танцевали на лобовом стекле автомобиля, удивительно попадая в такт. Сергей же тактом не отличился:  

- Слышишь, Аленький, хочу, чтобы ты знала: ты для меня пусть не единственная женщина, но единственно любимая...  

- Не мешай. Музыку слушаю. – Альбина дернула плечом, и рука мужа упала на сиденье.  

Остальной путь проделали молча.  

- Остановите здесь, пожалуйста. – Аля полезла в сумку за кошельком. Кошелек никак не находился.  

- Что-то звенит, значит, деньги есть, – засмеялся частник.  

Аля выудила поочерёдно три связки ключей. Больше не звенело. Для верности еще потрясла сумкой.  

- Сколько можно копаться? Я уже промок до нитки! – Сергей уже сердился.  

- Закрой дверь, дует, – не менее сердито ответила Альбина, продолжая поиски.  

Сергей захлопнул дверцу и перебежал до карниза. Частник снова засмеялся:  

- Ну, как же ко мне на кофе?..  

- А, – махнула рукой Альбина, – поехали...  

Не спеша, по одному, в приемную подтягивались литераторы. Здесь были и уже известные, и не очень, и совсем – не. В зависимости от осознаваемого статуса, каждый вел себя сообразно, но в целом никто не шумел, не толкался, все были предупредительно вежливы и, обмениваясь приветственными репликами, рассаживались в приемной. До самого приема было еще далеко, но... раньше сядешь – дольше ехать будешь, а это бывает интересно.  

Одним из первых пришел Натуралист. За плечами у него был немалый багаж писаных трудов и он чувствовал себя матёро. Усевшись на ближайший стул, он закурил и стал оглядывать уже пришедших.Рядом примостилось что-то в широченных бесформенных джинсах и с нависающей челкой, оно жевало резинку и пыталось курить. «Под Брюн работает»,- неодобрительно подумал Натуралист и на всякий случай отодвинулся, кто его знает, что там – под джинсой, вдруг Одинокая Женщина? Их Натуралист побаивался, особенно после кутежей, хотя тянуло его к ним со страшной губительной силой. Но сейчас было не до этого. Натуралист от греха подальше пересел к своему знакомому, крепышу в античной тоге, но с антикварными нашивками, и они завели давний, легкий разговор со взаимными подначками и мужскими афоризмами. Энергичного вида писательница привычным учительским глазом фиксировала присутствующих, автоматически отмечая, кого можно будет «разобрать», она была уже членом Союза писателей и ей было немного скучновато. Слонялась парочка критиков, он – весь в красном, насмешливый и далекий, она – в зеленом, по-домашнему.  

Открылась в очередной раз дверь, и в помещении нарисовался следующий. Он был голый. Совсем. Ну совершенно без никакого логина на теле!  

– Тра-та-та-та! – донеслось из кучки игрушечных автоматов и базук. Там тоже кто-то был. – Голым – нельзя! Неприлично!  

– Ты хоть бы ником прикрылся, – прошептала ему рыжая с ног до головы поэтесса, деликатно отводя глаза в сторону.  

– Ни за что! – гордо ответствовал голый, держа в отведенной в сторону руке дискету. – Все вокруг так залогинены, что не разберешь, где мужчина, где – женщина, кто взрослый, а кто – ребенок, за Спартак болеет или за Динамо, а я – вот он, весь на виду, мне стыдиться нечего!  

– Ха! Откровенный ты наш! Ты можешь и не стыдиться, конечно, дело авторское, да вот дискеточку-то у тебя – не примут! – Молодой и самоуверенный голос заставил всех оторваться от зрелища. Голос принадлежал Стиляге, недавно появившемуся, но очень активному. Обычно такой самоуверенной активностью отличались перебежчики.  

– Почему? – насторожился голый.  

– Да ты что, правил не читал? Главное условие – никаких технических средств! Ручками, ручками, да по старинке, да на листочках, – Стиляга потряс пачкой исписанных зеленой пастой листов. Все присутствующие согласно закивали и, уже с сочувствием, снова уставились на голого.  

– Что же Вы стоите! Бегите, еще успеете переписать! – посоветовала член союза писателей, а остальные, посчитав ситуацию исчерпанной, забыли о голом литераторе и погрузились в ожидание.  

В левом от двери углу, под фикусом, сидели двое – маленькая женщина непреклонных лет и мужчина с коляской. Коляска была расцветки ДПС, и внутри нее было так же угрожающе тихо, как в патрульном милицейском «уазике».  

– А что Вы с ребеночком-то? Долго ведь сидеть будем, устанете...  

– Жена ушла. К Мошкову. Со вчера нету, наверно, не вернется, – мрачно ответил обремененный чадом литератор. Он хотел добавить еще что-то, но тут опять открылась входная дверь и через приемную застенчиво, не поднимая глаз, прошествовал ежик и скрылся за служебной дверью с надписью «Enter». Литераторы проводили его уважительным молчанием и стали уже поглядывать на часы.  

За стеной раздался какой-то шум, сначала как будто мягким стучали по твердому, потом твердым – по мягкому, потом твердым по твердому и, наконец, пред нетерпеливые взоры заскучавших уже было литераторов явился Главный.  

– Ну-с... Все пришли? Вижу-вижу, что не все, что же это вы, голубчики, я надеялся на вас, а вы как-то несерьезно подходите к нашей работе, – с легкой укоризной, но жизнерадостно Главный оглядел присутствующих.  

– Сейчас еще голый будет, он переписывать побежал, – раздался чей-то робкий голос, но Главный не отреагировал. Он прижмурил пиратский глаз и привычным жестом потер руки.  

– Давайте всё сюда, давайте-давайте, робеть не надо, не вы первые и последние – не вы! Складывайте, складывайте! Ложьте, ха-ха! – Главный любил пошутить.  

Бумажная гора у его ног взбухала на глазах, топорщилась мятыми углами, шуршала и норовила рассыпаться.  

– Всё? – Главный ловко сгреб все бумаги и, продолжая сыпать скороговоркой что-то веселое и нестрашное, стал лепить из поданных сочинений ком. Ком получался большой, плотный и даже круглый.  

– Славно, славно... А вы, голубчики, идите себе, я тут уже сам, вы свое дело сделали, теперь моя работа, придумал правила – выполни их наравне со всеми!- Главный благожелательно кивнул всем, поплевал на ладони и, покряхтывая, покатил ком в Гору.  

Некоторое время литераторы завороженно смотрели в спину Главного, кто-то даже скрестил пальцы в кармане, но скоро созерцание спины и крутого затылка их притомило, и они тихо разбрелись кто куда.  

Главный осторожно глянул через плечо и, убедившись, что внизу никого нет, остановился. Он отер пот со лба, достал из редакторского кармана фляжку (у каждого редактора должен быть карман)и с видимым удовольствием сделал большой глоток. Потом задрал голову:  

– Эй, наверху! Давай!  

Негромко заработал моторчик, вниз скользнула платформа и остановилась точно рядом с бумажным комом. Главный подпихнул ком, закрепил его на подъемной площадке и уселся рядом.  

– Вира помалу!.. – Он еще разок приложился к фляжке и, болтая ногами и посвистывая, тихонько поехал вверх.  

– Так-то, милые мои,- добродушно думал он (он вообще был очень добродушен), – вы думали, что если вы ручками, то я – ножками? Я пусть и не Юпитер, но… вашу писанину и Юпитер без лебедки не вытянет!  

Он любовно похлопал по испытанному техсредству, снял табличку «Запрещается» и сунул ее в редакторский карман. Пригодится!  

07.09.2006  

ПОСЛЕСЛОВИЕ  

Дорогие друзья!  

Во избежание будущих и устранение существующих недоразумений позвольте сделать некоторые пояснения, ставшие необходимыми.  

Движимая любовью и великой симпатией ко всем участникам проекта, а также бесконтрольным собственным чувством юмора, я написала небольшую сценку, сделав героями некоторых знакомых нам авторов. Они выписаны нарочито узнаваемыми, для чего я использовала только те моменты, которые были обнародованы на сайте ими собственноручно, ни граммом больше. У Nefed^a- герой из его юморески «Семь сентенций об одинокой женщине"- Натуралист, у MashsaBerni(рыжая поэтесса)- стих "Рыжа!», Eldemir -конечно, ежик,по фото на его страничке, Sisiphus(Главный) – вопросов не вызывает, критики в красном и зеленом – уважаемые Mif и TatyanaGrin – по цвету их рубрик, Antik – соответственно в античной тоге, член союза писателей – уважаемая Людмила Валентиновна, чей учительский взгляд – от ее логина Uchilka, сама я узнаваема(надеюсь) в кучке оружия с воплем «неприлично», а игрушечность оружия – символ безобидности.  

Но сюжет потребовал введения дополнительных персонажей, и они были созданы, совершенно абстрактно, не имея реальных прототипов. Это мужчина с коляской, дама рядом с ним, Стиляга и Голый. Они – никто, чистый вымысел.  

И главное. По первой же просьбе первого же автора, вошедшего в число моих героев, я, конечно же, удалю произведение не только из конкурсной темы, но и совсем.  

13.09.2006  

Мистер Шерлок Холмс, который завтракал обычно очень поздно, исключая те нередкие случаи, когда он вообще не завтракал, сидел за столом и завтракал. Я стоял перед камином на ковре из гималайского суслика, собственноручно убитого мною в Афганистане, и вертел в руках французскую дудку, забытую нашим вчерашним посетителем. Это была не очень тонкая, но и не очень толстая дудка, с мундштуком в форме луковицы, из тех, про которые говорят обычно: «Хорошая Ореховая Дудка». Прямо под мундштуком вилась широкая серебряная полоса почти в дюйм толщиной со следующей надписью на ирландском языке: «Джеймсу Мортимеру, ССВвА, от его друзей ЧКСД», и датой «1884». Это была такая дудка, с которой старомодные семейные врачи посещали своих пациентов – добротная, прочная и надежная.  

- Ну, Ватсон, какие выводы вы сделали?  

Холмс сидел спиной ко мне, и я не понимал, каким образом он узнал о моем занятии.  

- Как вы узнали, что я делал? Вы что, имеете глаза на обратной стороне вашей головы?  

- Я имею, как вы изволили выразиться, тщательно отполированную теорию дедукции. Во время осмотра этого музыкального инструмента вы ненароком наигрывали на нем свою любимую песенку «Кентерберийские придурки – вперед!». Из этого я делаю сразу три вывода. Во-первых, что за моей спиной стоите именно вы, а не профессор Мориарти. Он любит песню «Блондинки лучше, чем коровы». Во-вторых, что вы рассматриваете какую-то дудку. И, в-третьих, что эта дудка не ваша, у вас ведь никогда ничего не было кроме геморроя, – сказал он. – Так что же вы скажете о дудке нашего вчерашнего посетителя? Поскольку мы были так неудачливы, что прозевали его и не имеем понятия о цели его визита, этот случайный сувенир очень нам пригодится. Позвольте мне услышать, как вы восстановите образ владельца дудки, а я пока съем этот салат из воробьиных гузок.  

- Я думаю, – сказал я, следуя, насколько хватало ума, методу моего лучшего друга, – что др. Мортимер – преуспевающий пожилой врач, уважаемый друзьями и родственниками, потому что только друзьям и родственникам придет в голову подарить врачу французскую, а не немецкую дудку.  

- Хорошо! – сказал Холмс. – Отлично!  

- Я думаю также, что он – практикующий врач, который лечит несчастных алкоголиков в деревне и слегка глухой человек.  

- Это еще почему?  

- Потому что это дудка, первоначально очень красивая, так замусолена, что я не представляю ее во рту городского врача-терапевта. Посмотрите на мундштук. Он так стерся, как будто на дудке играл весь наш королевский оркестр. Какой же нормальный человек, не выпивший бутылку виски, выдержит полчаса этих звуков? А то, что сам доктор выдерживает свои мелодии, свидетельствует о его глухоте.  

- Вполне логично, – сказал Холмс.  

- И затем надпись: «друзья ЧКСД». Я полагаю, что эти буквы означают какую-нибудь забегаловку или трактир, в котором ошиваются его пациенты. Он оказывал им помощь, снимая похмельный синдром, за что ему и преподнесли такой нужный каждому врачу подарок.  

- Ну, Ватсон, вы превзошли самого себя! – сказал Холмс, ковыряясь в ухе и закуривая сигарету. – Я обязан отметить, что во всех анекдотах, которые вы были так любезны сочинить про меня и мои скромные дела, вы обычно преуменьшаете свои собственные умственные возможности. Если вам иногда и нелегко самостоятельно найти туалет, то, по крайней мере, вы возьмете баночку, чтобы не запачкать ковер. Немало людей, не обладая талантом, имеют замечательную способность зажигать его в других. Я признаю, мой дорогой друг, что я должен вам три шиллинга и восемь пенсов за это.  

Он никогда не говорил ничего подобного, и я должен признать, что его слова доставили мне острое наслаждение, ибо его необыкновенное равнодушие к моему восхищению им и ко всем моим попыткам написать трактат о методах его работы не раз и не два ущемляло мое и без того ущемленное самолюбие. Я был горд тем, что своим объяснением поднял его метод на невообразимую высоту и, благодаря этому, получил три шиллинга восемь пенсов из рук самого основателя.  

Холмс взял дудку из моих рук и несколько минут изучал ее при помощи своих невооруженных, но таких проницательных глаз. Затем с выражением неподдельного интереса он неуловимым движением руки отбросил сигарету, и, поднеся дудку к окну, рассмотрел ее снова, но уже через огромную выпуклую лупу, – его неразлучную спутницу.  

- Интересно, но элементарно! – сказал он и возвратился в свой любимый угол диванчика. – Несомненно, есть одна-две любопытные детали на дудке. Они дают нам основу для некоторых размышлений.  

- Что-нибудь ускользнуло от меня? – спросил я с некоторым самодовольством. – Надеюсь, что ваш великолепный метод еще не настолько великолепен, чтобы определить, например, количество сахара в моче предполагаемого владельца этого инструмента.  

- Я боюсь, мой дорогой Ватсон, что большинство ваших выводов были ошибочными. Когда я сказал, что вы стимулируете мой талант, это означало, что ваши недалекие высказывания частенько помогают мне встать на правильный путь, и, если быть откровенным, замечая ваши ошибки, я невольно нахожу истину. Не то, чтобы вы полностью были не правы в данном случае. Этот человек является, несомненно, практикующим сельским врачом. И он лечит безобидных деревенских обывателей.  

- Значит, я был прав.  

- В этом отношении – да.  

- Но ведь это все, что можно сказать, исходя из примет этой дудки?  

- Нет, нет, дорогой Ватсон, не все, далеко не все. Так, например, я склонен предполагать, что подобное подношение доктор может получить скорее от своих более удачливых коллег, я имею в виду врачей, работающих в какой-нибудь лечебнице, а никак не в питейном заведении. А когда перед лечебницей стоят буквы «ЧК», название «Черингкросская» напрашивается само собой.  

- Возможно, вы правы.  

- Все наводит на такое толкование. И если мы возьмем это за рабочую гипотезу, у нас будет фундамент, на котором мы построим образ нашего неизвестного посетителя. Дорогой Ватсон, вспомните, куда вы попали в позапрошлом году после успешного окончания одного моего дела. Вы еще так любезно согласились описать его в памфлете под названием «Синие бобры».  

- Боже мой, Холмс! Это же «Черингкросский Сумасшедший Дом»! Хорошо, но какие дальнейшие выводы можно отсюда вывести?  

- А вам ничего не приходит в вашу голову? Вы же знаете мои методы. Примените их!  

- Я прихожу только к одному очевидному выводу, что это человек, прежде чем уехать в деревню, работал в Лондоне, в сумасшедшем доме. Кстати, Холмс, если с «ЧКСД» все понятно, то что такое «ССВвА»?  

- Эти буквы, дорогой друг, могут означать все, что угодно, но, если хорошенько пораскинуть мозгами, становится предельно ясным, что означать они могут только одно.  

- Что же?  

- Самому Смышленому Врачу в Англии!  

- Поразительно! Как вы догадались, Холмс?  

- Вы знаете мои методы, Ватсон. Я постоянно твержу вам, что строить догадки – дело абсолютно бесперспективное. Мои выводы – это больше чем догадки. Это гипотезы, которые рано или поздно подтверждаются. А что касается расшифровки надписи «ССВвА» – это и есть гипотеза, которая когда-нибудь обязательно подтвердится.  

- Фантастика! Когда вы говорите мне о ваших выводах, не упоминая об умозаключениях, приведших вас к ним, я думаю, что вы или чародей, или шарлатан. Но когда вы описываете ход ваших мыслей, я удивляюсь, до чего все просто!  

- Ну, поехали дальше. Посмотрите на этот предмет с обратной стороны: за какие такие заслуги ему был сделан этот подарок? Когда друзья, скрепя сердце, наскребли четыре пенса и, проклиная про себя нашего незнакомца, на которого пришлось раскошелиться, преподнесли ему сообща эту никчемную вещь? Естественно, когда он их покинул. Они так обрадовались, что, не считаясь с затратами, подарили ему эту дудку в надежде, что больше никогда его не увидят. Предположим, что работу в дурдоме он сменил на более подходящую для его умственных способностей практику в деревне. Обнаглеем ли мы до крайней степени, если предположим, что подарок сделан именно в связи с его уходом?  

- Это кажется весьма вероятным.  

- Теперь отметьте, что он не мог состоять в штате лечебницы, ведь в сумасшедших домах и доктора обычно тоже сумасшедшие, а это возможно лишь в том случае, когда за плечами несколько лет близких контактов с душевно больными. Такой врач вряд ли покинул столь теплое местечко. Тогда кем же он был? Если он работал там, не будучи штатным психоаналитиком, тогда ему отводилась скромная роль вивисектора, живущего при лечебнице, то есть немногим больше, чем ваша роль двадцать седьмого помощника подносчика заряжающему в столь пафосно описываемой вами афганской компании. И он ушел, а, вернее, сбежал оттуда пять лет назад, смотрите дату на дудке. Потратив столько сил и времени на идиотов, он решил оставить врачебную практику в городе и заняться излечением безответных деревенщин. Таким образом, дорогой мой Ватсон, ваш солидный пожилой доктор испарился, а вместо него перед нами вырос симпатичный молодой человек, полный раздолбай, пижон и профура, нежно любящий своего попугая, который, как я приблизительно прикидываю, больше волнистого и меньше какаду.  

От последних слов Холмса я так зашелся хохотом, что ненароком прищемил себе палец каминной кочергой. Шерлок Холмс откинулся на спинку дивана и пустил в потолок струйку дыма, которая немедленно превратилась в слабо колеблющийся портрет миссис Хадсон.  

- Что касается последнего пункта, – сказал я, немного прочихавшись, – то тут вас ничем не проверишь. Но насчет всего остального...  

Я снял со своей книжной полки справочник «Все прощелыги Лондона» и нашел там нужную фамилию. Там оказалось насколько Мортимеров, но я сразу же отыскал нашего посетителя и прочел вслух все, что к нему относилось:  

- «Мортимер Джеймс – раздолбай, пижон и профура. Сельский врач приходов Гримпен, Торсли и Хай-Бэрроу. Автор статей «Без пива тяжко» («Ланцет» 1882), «Когда же это все кончится?» («Кривая скрепка» 1883). Сбежал из сумасшедшего дома из-за одной старой карги».  

- Никакого намека на трактир, Ватсон, – сказал Холмс с улыбкой только что опохмелившегося алкоголика, – но врач в деревне, как вы проницательно заметили. Вам, дорогой друг, нужно держаться подальше от этих вонючих пабов в Сохо, иначе забегаловки и трактиры вам будут мерещиться даже в Вестминстерском аббатстве. Что же касается прилагательных, я попал в точку, как вы, вероятно, заметили. Только раздолбай может забыть свои вещи у нас, к нам ведь шатается всякая шушера день и ночь, только пижон будет таскать с собой попугая, и только профура может сбежать из доходного и теплого места из-за какой-то старой карги.  

- А попугай?  

- Попугай имел обыкновение носить эту штуковину за хозяином. Взгляните, по отпечаткам попугайских зубов мы можем легко установить что это... Ну конечно же! Среднеевропейский ворон!  

С этими словами Холмс нервно расхаживал по комнате, потом внезапно прыгнул к оконной нише. В его последних словах прозвучало такое зловещее убеждение, что я чуть не упал в обморок.  

- Послушайте, друг мой! – вскричал я надрывно. – Почему вы в этом уверены?  

- Элементарно, Ватсон! Я вижу птицу и ее забывчивого хозяина у наших дверей. А вот и его звонок. Куда вы Ватсон? Не бойтесь, вороны не кусаются. Прошу вас, дорогой друг, останьтесь, вы же с ним коллеги, ваше присутствие поможет мне раскрутить его на несколько лишних фунтов. Вот она, роковая минута! Вы слышите подагрическое, отвратительное шарканье стоптанных штиблет на лестнице, эти штиблеты врываются в вашу жизнь как страховой агент в момент оргазма, но что несут они с собой? Черно-коричневую грязь с Кеннингтон-роуд или застывшие фрагменты фекалий пьяной проститутки с вокзала на Хай стрит? Что понадобилось доктору Джеймсу Мортимеру, раздолбаю и пижону, от гения частного сыска Шерлока Холмса?.. Ком раус! В смысле, входите!  

Наружность нашего гостя очень удивила меня, ибо я рассчитывал увидеть типичного сельского врача, погрязшего в пучине пороков от вынужденного безделья в глуши. Доктор Мортимер оказался очень коротким, толстым человеком с носом, похожим на прошлогоднюю картофелину, между бесцветными, широко расставленными глазами, которые светились нездоровым блеском за золотой оправой очков, держащихся на яйцеобразной голове при помощи резинки от панталон. Одет он был, как и подобает человеку его профессии, но с некоторой неряшливостью: на голом теле сильно поношенный бараний тулуп, облитые какой-то гадостью брюки, торчащие из-под них завязки от кальсон, просящие каши рваные башмаки с разноцветными шнурками. Он постоянно вытирал платком, похожим на половую тряпку, пот с красного лба и по-гусиному вытягивал тощую шею, как бы примериваясь к обстановке. Как только наш гость вошел в комнату, его блуждающий взгляд остановился на дудке в руках Холмса, и он со сдавленным криком протянул к ней свои корявые грязные руки.  

- Какое счастье! А я никак не мог вспомнить, где я ею профукал, здесь или в публичном доме на Питт-стрит. Профукать такую вещь! Это было бы ужасно!  

- Презент? – лукаво спросил Холмс.  

- Да, сер.  

- От Черингкросского сумасшедшего дома?  

- Да, от тамошних коллег, будь они трижды, ко дню свадьбы.  

- А-а, какое безобразие! – вскричал Холмс, мотая головой.  

Доктор Мортимер изумленно заморгал:  

- Что же в этом такого безобразного?  

- А то, дорогой сер, что вы своим бестактным заявлением нарушили такой блестящий ход моих бесподобных умозаключений. Так значит, подарок свадебный?  

- Да сер. Я имел несчастье жениться на одной старой карге, но через три дня сбежал от нее, оставив надежду на должность старшего кладовщика. Пришлось поселиться в деревне, обзавестись своим домом и постоянными проблемами с местными алкоголиками.  

- Значит, мы не так уж сильно ошибались, – сказал Холмс, потирая руки. – А теперь, доктор Мортимер...  

- Что вы, что вы! У меня никогда не было докторской степени, я всего лишь скромный член Королевского ортопедического общества.  

- И человек точного ума, очевидно?  

- Я имею некоторое отношение к науке, мистер Холмс: так сказать, собираю пустые бутылки на краю необъятной свалки познания. Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с мистером Шерлоком, как его...  

- Не ошибаетесь, доктор Ватсон – это вот тот человек с простреленной в пяти местах ногой и умными глазами.  

- Рад с вами познакомиться, сер. Ваше имя, упоминаемое рядом с именем вашего друга, уже начинает набивать оскомину у людей с научным складом ума. Вы очень интересуете меня как мужчина, мистер Холмс. Я никак не ожидал, что у вас такие огромные, как у питекантропа, надбровные дуги и такой приплюснутый череп. Вам никогда ничего на голову не падало? Разрешите мне вас пощупать. О-о! Слепок с вашего, хм, мог бы служить украшением любого зоологического музея, до тех пор, пока не удастся получить оригинал, естественно. Не сочтите за лесть, но я очень, очень завидую доктору Ватсону!  

Шерлок Холмс показал странному гостю на место.  

- Мы с вами, уважаемый, кажется, оба энтузиасты своего дела, – сказал он взволнованно. – Судя по вашему указательному пальцу, вы предпочитаете сами забивать папиросы, а не покупать джойнты на улице. Не стесняйтесь, закуривайте.  

Доктор Мортимер вынул из кармана пакет и с поразительной ловкостью скрутил папиросу. Его длинные, членистые пальцы двигались проворно и беспокойно, как отвратительные щупальца насекомого.  

Холмс сидел тихо, но внезапные, проницательные взгляды, которыми от буквально пронзал нашего занятного собеседника, ясно говорили о том, что этот человек вызывает у него невероятный интерес.  

- Я полагаю, сер, – начал он наконец, – что вы оказали мне честь вчерашним и сегодняшним посещением не только ради обследования моего, хм?..  

- О нет, сер, конечно нет! Хотя придти к вам стоило и ради этого тоже, но привело меня к вам совсем не это, мистер Холмс. Я человек отнюдь не практической складки, а между тем передо мной внезапно встала одна чрезвычайно запутанная и странная задача. Считая вас вторым по величине... Хм, европейским экспертом...  

- Вот как, сер! – в бешенстве вскричал Холмс, хватая со стола нож для вскрытия почтовых конвертов. – Разрешите полюбопытствовать, черт возьми, кого же вы считаете первым?  

- Портреты г-на Бертильона в натуральную величину внушают большое уважение людям с научным складом мышления.  

- Почему же тогда вы, сер, пришли ко мне, а не к этому вашему Бертильону? – с нескрываемым презрением в голосе спросил Холмс.  

- Я говорил о «научном складе мышления», но как практик... – доктор Мортимер сладострастно взглянул на Холмса. – Вы не знаете себе равных. Это признано даже у нас в Гримпене. Да и господин Бертильон живет во Франции, а билеты на паром снова подорожали… Надеюсь, сер, я не позволил себе ничего лишнего?  

- Так, самую малость, – ответил Холмс, остывая. – Однако, доктор Мортимер, вы поступите совершенно правильно, если сейчас же, без дальнейших промедлений и отступлений, расскажете мне ваше дело, для разрешения которого вам требуется моя высокооплачиваемая помощь.  

      Ноги у нее были толстыми, груди рыхлыми, губы жирными. И вся она была какая-то перекошенная. Но и ей тоже хотелось внимания и любви. И она в трепетном ожидании тянулась к людям. Но, конечно, ее, такую несуразную, никто терпеть не мог. И от этого ее постоянно пучило.  

      От ее пуков замертво падали кони, а однажды, когда она погожим майским деньком прогуливалась по зоопарку, свалился в глубокий обморок взрослый африканский слон по кличке Умничка. К счастью, его удалось откачать кагором.  

      А села бы она на диету, занялась спортом, посетила пластического хирурга – и все могло бы сложиться иначе. По крайней мере, клизму раз в неделю каждый в состоянии поставить. Так себя pаcпускать тоже, понимаешь, нельзя.  

Я ненавижу пробки на Тверской.  

Уже два с половиной часа я тупо толкалась среди стада машин, следующих от Тверской по Ленинградскому проспекту и дальше до МКАД. Нервно сжимая руль моего «оппеля», я пыталась утешить себя тем, что в машине есть кондиционер, подушки безопасности, стереосистема с прекрасной музыкой, нет запаха выхлопных газов, – ничто не помогало. Нервы были взвинчены до предела. Каждый день торчать в многочасовых пробках стало невыносимо.  

Какой-то отморозок внезапно сунулся на мою полосу, и я резко дала по тормозам. Козёл! Холодный пот на лице смешался с горячими слезами. Ярость так душила меня, что я закашлялась и вздрогнула от громкого звонка мобильного. Звонил Андрей. «Привет! Ну, как ты там?» Я не выдержала и разрыдалась в трубку: «Я больше не могу жить в Москве! Я начинаю ненавидеть людей, меня всё бесит». Он прервал меня: «Ты стоишь в пробке?» «Да, – всхлипнула я. – Хочу уехать в нормальный город, ну, типа Казани. Тебе нравится этот город? Ведь каждую неделю летаешь туда в командировки». – «Да, город прекрасный, пробок совсем нет. Да и цены здесь не запредельные, как в Москве. Можно купить дом на берегу Волги».  

После разговора с Андреем я задумалась о том, как быстро внедрился прогресс в нашу повседневную жизнь, и незаметно добралась до Куркино. Припарковалась около дома, – вокруг камеры слежения, охрана – можно оставить машину перед подъездом. Лифт быстро доставил меня на десятый этаж. Войдя в квартиру, я села в кресло и огляделась вокруг – кондиционер, вытяжка над электрической плитой, микроволновка, компьютер, DVD, матрица на стене и т.д. Как же люди жили без всех этих удобств?  

Я вспомнила моих родителей, у которых был крошечный холодильник и телевизор с линзой. Стирала мама в корыте на доске, мыться они ходили в баню. Почему же они были так спокойны и счастливы? И почему такие злые и раздражённые мы?  

Бесконечные войны, природные катаклизмы, катастрофы, – всё это следствие технологического прогресса. И хотя главным врагом человечества официально объявлен терроризм, но нельзя забыть о катастрофических угрозах, связанных с изменениями климатического баланса на планете. Надвигается коллапс Гольфстрима, тают ледники Гренландии и Ледовитого океана. В одних странах наступят страшные холода, в других глобальные засухи. Изменится качество жизни сотен миллионов людей. Способность планеты накормить людей уже сейчас отстаёт от темпов роста населения. Миллионы людей страдают от недостатка питьевой воды. Запасы нефти и газа постепенно иссякают. Борьба за выживание вызовет неизбежные военные конфликты.  

Я вздрогнула, – моя любимая кошка Нора прыгнула мне на колени. Она лизнула меня в нос и прижалась ко мне своим тёплым животиком, подарив мне любовь и умиротворение. Вздохнув, я сунула в микроволновку куриные котлеты, бросила грязное бельё в стиральную машину и, уютно устроившись на диване, включила DVD. И всё-таки, как люди жили без этих удобств, комфорта и технического прогресса?  

4.09.06  

Антон Мишкин сидел в кресле пилота и, отчаянно сражаясь со скукой, смотрел, как на экране слева от пульта медленно таял темно-коричневый шарик Плутона. На экране справа не было вообще ничего, кроме алмазной россыпи звезд на черном бархате неба. «М-да, не выйдет из меня писателя» – подумал Мишкин, сдерживая зевоту. На мониторе бортового компьютера было открыто сразу несколько окон. На одном мельтешили какие-то цифры, на другом плясали кривые графиков, на третьем Чубака с Оби’ваном прорубались сквозь толпу монстров-ханяфов. Тридцать пятый эпизод… Виртуальный Лукас просто зациклился на своих «Звездных войнах». А до предполагаемой точки гиперпространственного прыжка еще полтора года… И тот факт, что ты являешься первым человеком, которому выпало совершить прорыв к звездам, нисколько не уменьшает скуки этого прорыва. Разумеется, было бы разумно и весьма логично послать к звездам двух человек: его, Мишкина, и какую-нибудь красотку из Голливуда или там рассказчика анекдотов, но американцы в последний момент отказались от финансирования, а эстонцев на корабль вообще никто не звал, так что придется ему совершать первопроходческий подвиг в одиночку. С другой стороны, ни с кем не придется делиться премией…. Мишкин потянулся и совсем уж собрался вздремнуть, как бортовой компьютер вдруг неожиданно произнес:  

- Мать моя Матрица! Это еще что?  

В этом голосе звучало такое явное удивление, что Мишкин так и застыл с открытым ртом. Удивляющийся компьютер??? Или слуховая галлюцинация?  

- Нет, вы только посмотрите на это! – теперь в голосе машины звучало еще и неприкрытое раздражение.  

- Да что случилось-то? – наконец вышел из ступора Мишкин. – Что вообще за чертовщина тут творится?  

- Тому незачем к черту ходить, у кого черт за плечом, – заявил компьютер и… хихикнул!  

Мишкин крутанулся в кресле и очутился лицом к лицу со здоровенным чертом. Рыло, рога, копыта, шерсть дыбом, строгий черный костюм с красной розочкой в петлице – самый натуральный черт. За его спиной прятались еще двое субъектов – один в черном фраке и с носилками в руках, другой в бардовом балахоне, на голове – капюшон.  

- Э-э… – сказал Мишкин с достоинством. – А-а… У-у…  

- Антон Мишкин, – торжественно произнес черт. – Ваше время в этой юдоли слез и сопл… э.. скорбей.. истекло. Обратите же свои помыслы в этот торжественный момент к вечности и бесконечности…  

- Стоп! – срываясь на фальцет, закричал Мишкин. – Что значит, время истекло? Вы чего это?  

- Ну как же, как же, – заявил черт, щелкнул пальцами (или точнее, стукнул копытцами?) и в его лапах (копытцах??) вдруг появилась огромная книга. Черт повернул ее лицевой обложкой к Мишкину. На обложке золотыми буквами было выведено: «Книга судьбы Антона Мишкина. Редакция первая и последняя. Без дополнений. С комментариями кредиторов и соседей».  

- Вот, – сказал рогатый, – извольте, последняя страница: «Бета Кассиопеи медленно опускалась за раскаленную нить горизонта. Из окна родового замка открывался прекрасный вид на Волшебный лес и Заколдованный пруд, посреди которого на маленьком острове стоял корабль, а Антон Мишкин лежал на смертном одре, и у ног его сидела верная жена – русалка Анжелика, и скорбно топтались вокруг многочисленные потомки легендарного пилота. «Эх, – сказал Антон, обращаясь к жене, – как бы я хотел еще раз пробежаться босиком по траве, понюхать цветок людоедки крапчатой...» Бла-бла-бла…, дальше неинтересно, писатель из тебя не получится точно, одни штампы и повторы, и это в последней-то речи, стыдно, батенька… в общем, скончался мирно с улыбкой на холодеющих устах под дружный рев минотавров и терминаторов. Аминь, в смысле, конец. Вот! – черт захлопнул книгу и воззрился на Мишкина.  

- Нескладуха у вас вышла, уважаемый, – вдруг заявил компьютер. – Где вы видите одр?  

- Протестую! – захрипел Мишкин. – Какие потомки, какая жена?! Я не женат!  

В поросячьих глазках посланца смерти промелькнуло сомнение.  

- Хм.м.. в натуре, а где одр?  

- Похоже, нас подставили, шеф, – подал голос тип с носилками. – Вы посмотрите на этого детину, его оглоблей не перешибешь, какое уж там тихо-мирно… Рожа в шкаф не влезет.  

- Придержи язык, – сказал Мишкин. – А то не посмотрю на торжественность момента.  

- Валите, валите отсюда, – сказал компьютер.  

- И поживее, серой воняет, – сказал подсолнух из угла.  

- Типа линяем, братва, по любому… – засверкал фиксами из-под капюшона третий.  

- Ну, извиняйте, – главный распорядитель несостоявшейся церемонии пожал плечами и исчез в желтом облаке серного газа. За ним растаяли в воздухе и сопровождающие лица.  

- Ну, и что это было? – спросил Мишкин после некоторой паузы.  

- А черт его знает, – небрежно ответил компьютер…  

А дальше Мишкину стало совсем уж не до сна.  

Следующим визитером было некое лохматое существо, ростом метр в прыжке, которое материализовалось прямо на клавиатуре компьютера и принялось деловито выковыривать из нее кнопки.  

- А ну, брысь! Уберите это от меня! Кыш, пернатый! Сделай же что-нибудь, ты, легендарный пилот! – заверещал компьютер.  

- Эй, а ну, не трогай кейбоард… – неуверенно сказал Мишкин, мучительно размышляя, стоит ли потакать своему явно свихнувшемуся разуму.  

Существо уставилось на Мишкина сверкающими глазками-пуговицами и заявило:  

- Приятно познакомится, Афанасий. Ваш домовой. Или корабельный, да-да, так звучит лучше. Корабельный Афанасий! Звучит гордо, прямо как человек или сенбернар. И не смей на меня кричать. Я наведу тут порядок! Вы только посмотрите на эти грязные противные кнопки! У вас скоро канарейки к ним начнут прилипать. Их с порошком и щеткой чистить надо! Распустились совсем… я научу вас свободу любить!  

- Нет, ты посмотри, какая-то стереотипная иллюзия будет еще тут командовать! – рассердился Мишкин. – А ну, рассейся!  

Королевским взмахом руки Мишкин смахнул домового с клавиатуры. Лохматый комок шмякнулся об стену и злобно зашипел:  

- Ах, ты так! С домовым! С лучшим другом! Да я Горынычу на тебя пожалуюсь! Маленьких обижать ты горазд, а вот посмотрим, как ты на Горыныча фыркать будешь!  

Корабельный погрозил Мишкину кулаком и исчез в проеме люка.  

- Зря ты так, – прокомментировал события подсолнух.  

- И тут этот… который рыцарь, ну, тот, который наш, берет другого за шкварник, да как залепит ему в дуло, у того аж слюни во все стороны, а тот этому в торец с развороту, ну, тот отлетает и в стену, а там сарай, он стену пробивает, а там курицы, весь в перьях такой вылазит, и с разбегу своим чайником тому в пузо… А че ты меня не слушаешь? – заканючил кот Баюн, мерно раскачиваясь на золотой цепи, протянувшейся через всю рубку.  

- Да слушаю я, слушаю, – отмахивался Мишкин, пытаясь вспомнить основные симптомы шизофрении.  

- Чего их вспоминать, – бурчал компьютер. – Вон они на цепи болтаются.  

- Сами вы дураки, – обиженно надулся кот Баюн и продолжил: – Короче, идут они по кладбищу, а тут кресты, короче, мертвые с косами стоят…  

Мимо прошел Кащей Бессмертный со значком на плаще: «Я похудел всего за триста лет, спроси меня как?», баба Яга попыталась составить компьютеру гороскоп, но запуталась в незнакомых созвездиях и ретировалась, инфляция упала до отрицательных значений, Мишкин все еще размышлял о природе сумасшествия, когда где-то в глубине корабля раздался животный рев. Ступая на цыпочках, Антон подошел к входному люку рубки и осторожно выглянул в проем. Вместо двух метров узкого корабельного перехода, в котором два человека в скафандрах уж никак не разминутся, он увидел перед собой широкий, уходящий в бесконечность и тьму коридор, стены которого были выложены красным кирпичом, а со сводов свисала белесой и очень зловещей бахромой паутина. Неподалеку от входа сидел скелет в сомбреро и лениво перебирал струны гитары. Рядом валялся футляр от нее, набитый пистолетами. Внезапно дальний конец коридора осветился желтым пламенем, опять и уже намного ближе раздался рев и в свете пламени Мишкин явственно увидел трехголового ящера. Похоже, Афанасий долго времени не терял.  

- Стоять! Хендехох! Факинг фак! – заголосил Горыныч в три глотки, но Мишкин не стал ждать, пока ему зачитает права какой-то невымерший динозавр, захлопнул люк и затянул все замки. Пол под ногами заметно вибрировал.  

- Если всему этому есть какое-то логичное объяснение, то я бы хотел услышать его сейчас. Пока окончательно не свихнулся… – сказал Мишкин, ни к кому особенно не обращаясь.  

– Есть у меня одна идейка… – отозвался компьютер. – На Нобелевскую тянет, ей-богу.  

- Давай, давай, выкладывай, пока я еще жив, – поторопил его Мишкин.  

- Ты никогда не задумывался, почему мир именно такой, какой он есть? И таким он был и тысячу лет назад, и миллион? Трехмерное пространство, закон притяжения, вторая космическая, земля круглая? Все подчинено постоянным законам, но почему эти законы действуют? Почему солнце не превращается вдруг в камин, а Венера в ленивую куртизанку? Почему планеты движутся по орбитам, а не как попало – час зигзагом, час крестиком? И эта постоянность присуща всей Вселенной или только какой-то ее части, например, только солнечной системе? А если за пределами Солнечной измерений, скажем, не три, а пять, или семь, или три целых две сотых? – компьютер сделал красивую паузу.  

- Пока ты умничаешь, нас уже съедят, – сказал Мишкин.  

- Хм.. да, так вот. Вопрос: почему в этой части Вселенной вот уже миллиарды лет действуют одни и те же законы, а материя закоснела в определенных формах? Ответ: вокруг нашей звезды существует некое поле, которое я бы назвал полем реальности. В сфере действия поля все реально, все подчинятся строгим законам, все неизменно и вещественно. А теперь представь, что по мере удаления от Солнечной системы поле реальности ослабевает? И здесь, в межзвездном пространстве царит ирреальность? Ведь хаос по определению ирреален. И вот в этот изначальный межзвездный хаос попадает корабль со своим ирреальным миром на борту? Миром, который был всегда, но до сих пор находился под гнетом поля, и который вдруг вырвался из этого природного ярма? Все эти домовые и Горынычи – они-то как раз теперь у себя дома, в своем мире, где ты – лишь случайный гость. Даже вот возьми меня для примера… Подумай, кем я был до того момента, как мы пересекли орбиту Плутона? Машиной! Набором микросхем! Это было логично и реально. А кто я сейчас? Личность! Гражданин! Свобода и самосознание – вот мои идеалы! Зови меня Прометеем! Это ирреально, а значит, здорово! Может, я – Бог?  

- Ладно, не митингуй, я не собираюсь покушаться на твои идеалы, ты вот лучше скажи, как шкуру спасть будем… – Мишкин завороженно смотрел на толстую вольфрамовую дверь, которая медленно оплывала под действием драконова огня. – Предлагаю вернуться на Землю и плевать на славу и премию.  

- Черта с два, – с чувством заявил компьютер. – Чтобы я опять превратился в кучу железа? Это будет форменное самоубийство… или убийство. Любой суд присяжных…  

- Хорошо, Прометей, – устало перебил его Мишкин. – Делать-то что?  

Прометей немного помолчал, а потом уверенно ответил:  

- А ничего. Совсем ничего. Просто приспособиться к ирреальному миру, только и всего. Убить дракона, подружиться с домовым, жениться на русалке, увидеть Кассиопею и умереть на смертном одре. Всего и делов-то… Что может быть проще и реальнее?  

Последнее прощание было невыразимо трогательным. Со всех ближних и дальних колоколен доносился несмолкаемый прощальный звон, а повсюду вокруг назначенного места расставания раскатывалась неумолкаемым предвестием приглушенная дробь сотен и сотен барабанов, перемежаемая гулкими артиллерийскими залпами. Оглушительные раскаты грома и яркие вспышки молний, озарявшие прекрасную сцену, свидетельствовали о том, что небесная артиллерия решила явить всю свою сверхъестественную мощь ради вящей грандиозности зрелища, и без того вселявшего дрожь. Разгневанные небеса разверзли хляби свои, и проливной дождь потоками низвергался на обнаженные головы собравшихся толп, в которых, по самым скромным подсчетам, было не менее пятисот тысяч человек. Сводный отряд Петергофской городской милиции под личным руководством генерал-майора Прокопенко поддерживал порядок в этом обширном скоплении народа, а чтобы скоротать время ожидания, духовой оркестр Ленинградской Государственной Филармонии, украсив инструменты разноцветными лентами, предлагал слуху собравшихся великолепное исполнение той бесподобной мелодии, которую сроднила нам с колыбели рыдающая муза Сперанцы. Скоростные экскурсионные поезда и комфортабельные пассажирские автобусы с мягкой обивкой представлены были к услугам наших провинциальных сородичей, прибывавших большими группами. Бурное оживление вызвали любимцы петергофской публики, уличные певцы Иванушки, со своим неизменным заразительным весельем исполнившие «В ночь перед тем, когда вздернули Ларри Лаффера». Два наших неподражаемых комика сделали фантастический сбор среди ценителей юмора, продавая листовки со словами и музыкой государственного гимна, и ни один из тех, кто лелеет в сердце любовь к истинно русской шутке, лишенной тени вульгарности, не попрекнет их оболом, добытым в поте лица. Детишки из Приюта Подкидышей Женского и Мужского Пола, гроздьями облепившие окна, что выходили к месту события, были в восторге от этого нежданного дополнения к своим обычным забавам, и тут по праву следует сказать слова похвалы в адрес монахинь-попечительниц за их превосходную идею доставить бедным малышам, лишенным матери и отца, поистине поучительное зрелище. Гости вице-президента, среди которых можно было заметить многих блистательных светских дам, в сопровождении Второго Лица проследовали к удобнейшим местам на большой трибуне, между тем, как живописная иностранная делегация, известная как Друзья Островов Франца-Иосифа, разместилась напротив. В эту делегацию, которая присутствовала в полном составе, входили командор Бачибачи Беннингтон (доставленный к своему месту посредством мощного парового крана), мсье Пьер-Поль Жирнодель, князь Владимир Голопупенко, архиепископ силезский Леопольд-Рудольффон Шванцебад-Ходенталер, графиня Мара Вирага Кишкосони Потрохапешти, Хайрем А. Бомбуст, граф Анастас Карамелопулос, Али Баба Бакшиш Рахат Лукум Эфенди Кикабидзе, синьор идальго кабальеро дон Педрильо-и-Палабарасс-и-Патерноссер де ла Малярия, Хопокопо Харакири Охуёзи Хузинас, Пли Хунг Чанг, Олаф Кобберкеддельсон, мингерц Трик ван Трумс, пан Польский Педеревский, гусьподин Фрспиикие Ингосстрахский, преподобный отец Изыдий Гопников, герр Бардакдиректорпрезидент Ганс Хуэхли-Стоитли, юбераллесинтендант Кригфрид Юберальгеманд. Все без исключения делегаты в энергичнейших и разноязычнейших выражениях восхвалили неслыханное представление, свидетелями которого им предстояло стать. В дальнейшем среди ВИП завязался оживленный диспут о том, какова истинная дата рождения Бориса Гребенщикова, восьмое или девятое марта. Активное участие приняли все. В ходе дискуссии активно применялись автоматы Калашникова, ручные гранаты типа «лимонка», пистолеты-пулеметы системы Шмассера, дымовые завесы, нервно-паралитические и слезоточивые газы, атомные чемоданчики, тесаки и другое холодное оружие, кастеты, дубинки, обрезки чугунных труб и куски шпал; происходил непринужденный обмен мнениями. Постовой Семёнов, по прозвищу Сопля, вызванный с нарочным из Соснового Бора, во мгновение ока восстановил порядок и с блестящей находчивостью предложил в качестве решения спора семнадцатое число, равно воздающее честь каждой из тяжущихся партий. Сердечные поздравления постовому Семенову принесли все ВИП, многие из которых были покрыты кровавыми ранами. Командор Беннингтон, был извлечен из-под председательского кресла, и его адвокат Андрей Макаров разъяснил, что разнообразные предметы, таившиеся в его тридцати трех карманах, были им отчуждены вовремя побоища из карманов более молодых коллег в надежде призвать их к здравому смыслу. Указанные предметы (в том числе и несколько сотен золотых мужских и женских часов) были незамедлительно возвращены законным владельцам, и торжество справедливости стало полным.  

Спокойно и просто Полковник появился перед публикой в безукоризненном деловом костюме, с любимым своим цветком Gladiolus Cruventus в петлице. Он возвестил о своем появлении тем милым, чисто полковничьим покашливанием, которому столь многие (и безуспешно) пытались подражать – коротким, натужным, неповторимо присущим лишь ему одному. Появление прославленного артиста было встречено бурей приветственных восторгов всей огромной массы собравшихся, дамы из окружения премьер-министра в экстазе размахивали платочками, а иностранные делегаты, в еще большем воодушевлении, издавали ликующие крики, слившиеся в многоголосый хор: хох, банзай, эльен, живио, чинчин, полла крониа, гип-гип, вив, Алла, на фоне которого легко можно было различить звонкое эввива делегата из страны песен (его высокое и долгое ФА напоминало те дивные пронзительные ноты, которыми кастрат Фаринелли пленял сердца европейского бомонда). Ровно в семь часов через мегафоны был подан сигнал к молитве, и во мгновение ока головы всех были обнажены; патриархальная буденовка, со времен революции принадлежавшая семье премьера, была бережно снята с головы последнего его дежурным личным врачом, доктором Щегловым. Высоко ученый прелат, явившийся предоставить герою перед отъездом последние утешения нашей святой религии, с истинно христианским смирением преклонил колена в луже дождевой воды, задрав сутану на свою седовласую голову, и обратил к престолу милосердия горячие и усердные молитвы. Рядом с подиумом возвышалась пьяная фигура главного тамады, чьё лицо закрывал десятилитровый горшок с двумя круглыми прорезанными отверстиями, сквозь которые яростно сверкали его глаза. В ожидании знака, он пробовал крепость «посошка», то наливая его в алюминиевую кружку, то попросту прикладываясь к горлышку оплетенной ивовыми ветками бутылки, специально доставленной для этой цели поклонниками его тяжкого, но такого необходимого искусства. На изящном столике красного дерева перед ним аккуратно были разложены ложки и вилки, выполненные из лучшей стали по специальному заказу мастерами знаменитого Новолипецкого металлургического комбината, горшочек из терракоты, куда по мере успешного проведения мероприятия должны были помещаться ихтиозавры восемнадцати тостуемых, а также два вместительных молочных кувшина, предназначенных для собирания драгоценнейших капель, оставленных драгоценнейшими тостуемыми. Эконом Объединенного приюта Всех Бомжей имел предписание доставить эти сосуды по наполнении их, в указанное благотворительное заведение. Аппетитнейшая трапеза, состоявшая из яичницы с беконом, превосходно зажаренного бифштекса с луком, горячего бодрящего чая и прекрасно пропеченных румяных булочек, была любезно предложена устроителями главному герою праздника, который демонстрировал отличное расположение духа и живой интерес ко всем деталям происходящего; однако, проникшись величием момента и проявив самоотречение, небывалое в наши дни, он выразил желание (исполненное незамедлительно), чтобы трапеза его была разделена поровну между членами Общества Больных и Неимущих Квартиросъемщиков в знак его внимания и почтения. Волнение достигло nec и non plus ultra, когда какая-то девушка прорвалась сквозь плотные ряды зрителей и бросилась, зардевшись на его мужественную грудь, грудь того, кому через миг предстояло покинуть сие беспрецедентное собрание. Герой любовно заключил в объятия ее гибкий стан, шепча с нежностью: Шагане ты моя, Шагане. Воодушевленная звуками, исходящими из его уст, она покрыла страстными поцелуями все разнообразные части его особы, каких только ее пылкость смогла достичь через препоны его одежд. Ручьи слез хлынули из ее прекрасных глаз, и все несметное собрание людей, потрясенное до глубины, разразилось душераздирающими рыданиями. Сам престарелый служитель Господа был растроган отнюдь не менее остальных. Рослые закаленные мужи, блюстители порядка и добродушные исполины из Второго Отделения Милиции города Петергофа, не таясь, прибегали к помощи носовых платков, и можно с уверенностью сказать, что ничьи глаза не остались сухими во всем этом грандиозном собрании. Засим случилось романтичнейшее происшествие: юный красавец, выпускник ЛИАПа, известный своим рыцарским отношением к женскому полу, выступил вперед и, представив свою визитную карточку, чековую книжку и родословное дерево, просил руки несчастной молодой красавицы, умоляя немедленно назначить день свадьбы. Его предложение было с готовностью принято. Каждой женщине из публики был вручен изящный сувенир в виде брошки с черепом и костями, и этот дар, столь щедрый и подобающий случаю, вызвал новый прилив восторга. Когда же галантный питомец ЛИАПа – заметим попутно, носитель одной из самых скандальных фамилий в истории России – надел на палец зардевшейся невесты бесценное обручальное кольцо с изумрудами, образующими треугольник с четырьмя гранями, общий энтузиазм перешел все границы. Что говорить, даже сам глава Петергофской городской милиции, генерал-майор Прокопенко, руководивший печальной церемонией прощания, тот самый, что, не моргнув глазом, дюжинами отправлял в ад бандитов, привязывая их к жерлам минометов, не в силах был сдержать чувств. Его рука в железной перчатке смахнула непрошеную слезу, и те избранные бюргеры, что составляли его ближайший entourage, могли уловить прерывистый шепот:  

- Эх б..ть, ну краля, мать ее бога душу, так бы и завыл, глядя на нее как вспомнишь старую жопу что поджидает дома в Сестрорецке...  

А сила ли знание? – Осилил лизание!