Звучала музыка. Исходила она от большого белого рояля, за которым сидел молодой человек. Он закрыл крышку, собрал свои инструменты в небольшую сумку. Одет он был скромно, но опрятно, в сером джемпере поверх черной рубашки из мокрого шелка. Лицо его было красиво. Он обратился к женщине в белом брючном костюме, сидевшей на стуле. Она облокачивалась о белый стол и была погружена в глубокие раздумья. 

- Рояль настроен. Теперь играть на нем будет для Вас истиным удовольствием.  

Женщина вышла из оцепенения и подняла на него влажные глаза. 

- Почему Вы не станете музыкантом? 

- Музыканты играют чужую музыку. Хоть и играют виртуозно. 

- Так это была Ваша музыка? Тогда почему Вы не станете композитором? Вы так молоды... 

- Вас удивляет, почему я настройщик музыкальных инструментов? – молодой человек широко улыбнулся. – Каждый человек хорошо делает только то, к чему у него призвание. 

- Так у Вас призвание быть настройщиком? 

- Вот Вы кем работаете? 

- Журналист, пишу статьи, – теперь уже улыбнулась она. 

- Если Вы хорошо пишете, то почему бы не стать драматургом?  

Женщина немного помедлила, ее глаза сделали несколько рассеянных движений пока снова не нашли его. 

- Наверное, потому что я не умею писать драмы. 

- Но Вы умеете писать. 

Она уже открыла рот, чтобы возразить, но он не дал ей сказать. 

- То, что я играл – это музыка Вашего рояля, не моя. Я лишь нажимал на те клавиши, на которые он сам хотел, чтобы я нажал.  

Немного насладившись ее замешательством, молодой человек кивнул головой на прощание и вышел. 

Зазвонил телефон. Он отложил в сторону нож, которым только что резал овощи в тарелку, и полез в карман. 

- Да. 

- Добрый день, Вадим. Помните, Вы настраивали неделю назад белый рояль? 

- Конечно, помню. Что-то случилось? 

- Нет, с роялем все в порядке. Я бы хотела взять у вас интервью. 

- У настройщика роялей? 

- Именно у Вас. 

- Хорошо, где и когда... 

Встретились они в летнем кафе, расположенном в парковой зоне. Был будний день, поэтому людей вокруг было не много. Вадим с любопытством разглядывал ребятишек, весело верещащих и катающихся по траве в обнимку с собакой. 

- Дети прекрасны, – прервал он паузу, – Их Души открыты. Когда человек вырастает, он закрывается от мира. Музыка Души начинает искажаться под действием недружелюбного мира, и в какой-то момент он осознает, что ему не нравится то, как он звучит. И тогда он спрашивает себя: «А зачем я живу?». Начинаются метания и искания себя. Многие так и не звучат больше никогда по-настоящему. 

- Как Вы поняли свое призвание? 

- Я не помню этого. Вряд ли это был какой-то момент внезапного открытия. Я всегда осознавал себя Настройщиком Души. 

- Значит, у музыкального инструмента есть Душа? 

- Недавно в витрине магазина я увидел скрипку. И мои руки сами потянулись к ней, это Зов и он сильнее всего на свете. Я вошел, снял ее с полки, и она затрепетала в моих ладонях. 

- А как на это среагировал продавец? 

- Он мой лучший друг. Я часто захожу к нему в его магазин музыкальных инструментов. 

- А как трепещет вещь? 

- Как женщина, если положить ей руку на талию... провести по бедру... горячими губами не дотрагиваясь до ее шеи выдохнуть, тогда это даже можно увидеть – волну, побежавшую по коже, подымающую мелкий пушок ее бархата. В кончиках пальцев появляется вибрация, она растекается по всему телу. Ты наполняешься волшебным чувством единения... Сначала я долго трогал скрипку, подушечками пальцев прощупывал каждую точку поверхности. Потом стал поглаживать ладонями. Друг рассказывал, что я всегда что-то говорю в такие моменты, что-то безумно ласковое, но сам я не помню, не слышу себя. Я слушаю только ее. Струны надо затрагивать очень аккуратно, пока ищешь ее истинное звучание. Я настроил ее, взял смычок и начал играть. Она захватила все мое существо, как будто я окунулся в Океан Чувств. Сначала это были лиричные всплески, как круги на воде, томные намеки, выворачивающие наизнанку вибрации. Потом подул ветер, вода потемнела и заколыхалась тысячами падающих капель, наступило затишье... недолгое, томительное ожидание с несколькими кричащими нотами, похожими на непонятно откуда взявшиеся кучевые белые облачка посреди черной бездны Неба. Ураган разметал их, раскидал, расплескал... Когда я закончил играть, то увидел, что в самом магазине и на улице стояли люди. Они начали аплодировать. Я положил скрипку на прежнее место и сам начал аплодировать той, что открыла мне свою Красоту. 

- Если у инструмента есть... хм... Душа, возможно и характер тоже есть? А были ли такие, кто сопротивлялся или... спорил? – ей показалось, что она сама ослышалась – какую ерунду сейчас сказанула.  

Вадим все время разглядывал окружающий мир, его глаза блуждали с официантки на вершины деревьев в багровых лучах утреннего солнца, потом взгляд устремлялся на прохожих, переходил к стаканчику кофе на столе, чуть задержался на полупрозрачной белой рубашке Марины, пробежал по ее фигуре и снова углубился в пространство вокруг. У него были большие серые глаза, утонченные черты лица, какие бывают у людей чувствительных и талантливых. Когда он смотрел прямо в глаза, то создавалось жуткое ощущение, что он видит насквозь все мысли, все знает... Как будто тебе заглядывает в Душу сама Вселенная. По видимому, Вадим привык к смущению тех, на кого он обращает взор, поэтому старался не вглядываться и быстро уводил глаза в сторону. 

- Однажды я попытался настроить гитару своего знакомого – казалось бы обычный инструмент, шесть струн. Что может быть проще? Я взял ее в руки и услышал ответное негодование. Звук исходил дребезжащий, нервный, истеричный. Я сумел выровнять тональность, уменьшил расстояние от грифа до струны для уменьшения нагрузки на пальцы, даже поменял струны. Но звук все равно не выходил. Вернее он был... негармоничен. Было сопротивление. Я отложил гитару и не стал настраивать. Всегда сложно работать с тем, кто не идет на ответный диалог. 

- А можно предположить...эммм..что руки-крюки? 

- Человеку свойственно винить всех вокруг, в особенности Создателя – за что такие страдания, почему мир несовершенен? Я же смотрю на Небо, Звезды, подставляю лицо теплому Солнцу, беру зеленый листик, растирая в ладошке, и вдыхаю его наисвежайший аромат и понимаю, что Творец совершенен, как и подобия Его, выкрикивающие проклятья. А я не Всевышний, я всего лишь настройщик.  

Вадим снова заглянул ей в глаза, на этот раз смотрел долго, не отводя. Марина смутилась, кончики ушей зарделись, она сделала вид, что поправляет застежку на босоножке. Когда она снова подняла на него глаза, Вадим смотрел уже на официантку, широко улыбаясь. Та, видимо решив, что будут делать заказ, стала подходить. Поравнявшись с их столиком, она спросила: 

- Что-нибудь закажете? 

- Мне у Вас очень понравилось, я обязательно буду приходить к Вам, – сказал Вадим, – у Вас такие очаровательные ямочки на щечках, когда Вы улыбаетесь. Официантка немного растерялась, заулыбалась, появились жеманные движения. 

- Конечно приходите. 

Вадим поднялся, взял ее руку и поцеловал. Девушка растерянно хлопала глазами то на Вадима, то на Марину. 

- А у Вас мороженое здесь подают? 

- Конечно! Вам с чем? 

- А какие есть? 

- С шоколадом, с фруктовым сиропом, с мармеладом... 

- Я доверяю Вашему выбору. Что принесете, то и буду есть, – очаровательно улыбнулся он окончательно растаявшей девушке. Вадим вернулся на свое место. Теперь Марина попыталась заглянуть в его глаза. Что это было сейчас? Он флиртовал с официанткой??! 

- Вы негодуете? – он был невозмутим. 

- С чего бы мне негодовать? 

- Потому что я говорю комплименты не Вам, а другой женщине. 

- Да говорите, кому хотите! 

- Хорошо, – его взгляд снова ушел бродить. 

Марину одолела досада. Какая-то странная ситуация получается, вроде это она у него должна брать интервью, задавать вопросы, вести разговор... Он странным образом перехватил инициативу, при чем возразить под его взглядом не то чтобы и нечего было, но даже не хотелось. Почему же ее так трогает все, что он говорит? Так, стоп! Это она его пригласила. И что же она видит? Он описывает какие-то мистические переживания, при этом откровенно флиртует с официанткой и с ней самой?! Эта мысль вместо ожидаемого гнева вызвала лишь приступ необъяснимого смеха. Девушка-официантка принесла ему мороженое и одарила его лучезарной улыбкой. 

- Осторожно дотронуться до Души человека, увидеть сияние глаз и услышать звонкий смех – что может быть прекраснее этого? – он опять смотрел на Марину. – Вот Вы уже смеетесь. 

- Как мороженое? – попыталась как-то отвлечь его от себя Марина. Он кивнул, по его мимике можно было судить, что вкусно. 

- А Вы пробовали записывать музыку, которую играете в те моменты? 

- Эти моменты спонтанны. Их нельзя подготовить заранее. 

- Ну почему же. Вот Вы пришли ко мне настраивать рояль. Я бы могла подготовить все... если бы знала. 

- Эту музыку непременно назовут моей. А это не так. 

- Извините, но эта музыка и так Ваша. Сложно, знаете ли, поверить, что Вы разговариваете с ... Марина не успела договорить, потому что Вадим резко встал. Теперь в его лице не было прежнего очарования. Скорее была спокойная и холодная невозмутимость. 

- Вы ничего не поняли. Как я могу Вашу улыбку, песнь Вашей Души назвать своей? Я дотронулся до Ваших струн, увидел Ваше смущение, такое милое и обаятельное, насладился Вашими изящными жестами: то, как вы поправляете волосы, опуская глаза, слабое подрагивание ресниц, легкий румянец гуляет от кончиков ушей, разливаясь по шее и ниже... ваше божественное тело под этой блузкой – все это достойно кисти величайших художников! Разве может быть все это МОИМ?  

Он хотел что-то еще сказать, но потом запнулся от внезапно осенившей его мысли. Пауза длилась несколько секунд. Но это было равносильно целой Вечности! Вадим положил купюры на стол, развернулся и пошел прочь.  

Лишь сумасшедшее биение сердца отдавало болью в сознании Марины. Она поняла, что такое ЛЮБОВЬ. 

В кафе «Билингва» со мной приключилась странная история. 

По вечерам это заведение превращалось в литературный салон, здесь читали писатели и поэты. Завсегдатаи и проходимцы были со странностями. Однажды ко мне привязался один такой субъект. Он норовил сесть за мой столик и рассказать свою историю. Пришлось его выслушать. 

– Проездом по средней полосе России – литературно начал он, – я оказался в небольшом обособленном городке Ц. 

Он ничем не отличался от остальных поселков городского типа, если бы не одна особенность. Там не было часов и детей. Центральная площадь, вокзал, забегаловки – стянуты тишиной и безвременьем. Я списал это на нищету муниципальной власти и вырождение.  

Мне пора было двигаться дальше и, остановив редкого прохожего, старика с палкой, я спросил который час. 

– Тридцать пять тысяч четыреста сороковой – вздохнул он. 

Такой странный ответ можно было списать на алкоголизм. Я перешел дорогу. Навстречу шел молодой и резвый человек, невысокого роста, вполне нормальный на вид. 

Услышав мой вопрос, он ответил: 

– Три тысячи восемьдесят четвертый. 

– Молодой человек, не дурачьте меня! 

Он остановился и зло посмотрел на меня. 

– Я не молодой человек.  

А ведь ему было не больше двадцати. Я вспылил – он отмахнулся и пошел дальше. Но потом остановился, и, прищурясь, спросил: 

– А ваше? 

– Я не понимаю... 

– Какое ваше время? 

– Мое? – я выглядел глупо 

– Ну, сколько вам осталось? 

– Кто же это знает, кроме господа Бога. 

Он поглядел с усмешкой, потом указал рукой на далекий шпиль. 

– Председатель ратуши знает. Сходите к нему. 

Тем же вечером я уехал из города. Прошло десять лет, вы первый, кому я рассказываю об этой истории… – он посмотрел на меня. 

Я слушал чудака, не веря ни единому слову.  

– Чем же я заслужил подобную честь? 

– Ничем. Дело в том – продолжал он, глядя прямо в глаза, – что вы спросили меня, который час.  

Это правда. Я, действительно, спросил у него время, – с этого и завязалась беседа, – но так не услышал ответа. 

– Так вот, я вам отвечу, – он склонился над столом и прошептал – Пятнадцатый. 

С минуту мы смотрели друг на друга. 

– Видите бармена – быстро заговорил он, вцепившись в руку – видите или нет? 

– Вижу. 

– Подойдите к нему и скажите, что интересуетесь часами. Назовите любую марку, не важно какую... А теперь мне пора – он хлопнул по столу и ушел не расплатившись. Все это было настолько театрально, что даже не рассмешило. Сумма была небольшая. Но не хотелось платить за рассказ неопытного литератора, видимо, промышлявшего таким странным образом. 

В коридоре у выхода меня схватили за рукав. 

– Вас часы интересуют? – бармен смотрел на меня и оглядывался. 

– А какие? 

Он вытащил золотой кулон, видимо, краденный. На крышке была царапина. 

– Нет, спасибо. 

– Запомни свое число. Пятнадцать тысяч сто двадцать три. 

Людочка 

Отдел главного конструктора вытянулся по всему третьему этажу длинного серого здания. Двенадцать бригад разного профиля работали в комнатах, выходящих в узкие коридоры. Коридоров было два, и оба начинались в центре обширного холла. Здесь стоял титан, здесь находилась курилка, здесь мужчины обсуждали все новости, начиная от спорта до женщин, проще говоря, сплетничали культурно и с достоинством, маскируясь под заядлых курильщиков. 

Ни один новый человек не проходил мимо их пристального внимания. Технологи и мастера из цехов, командированные из других городов, вновь поступившие на работу молодые специалисты и специалисточки в особенности – всех встречал мужской входной контроль. 

Шесть пролетов крутой лестницы пройдены, выход на третий этаж, и оказываешься под оценивающими взглядами минимум двадцати мужчин, если попадешь в перерыв. Только закалка чисто мужского института помогла мне в первый раз не упасть с ног при первом выходе в холл. Двадцать пар мужских глаз заинтересованно рассматривали меня сверху донизу, ни слова не было сказано, только оценивающие взгляды. Надо сказать, что справилась я с этим успешно, умудрилась даже не споткнуться, а пройти внешне спокойно и надменно, как донесла потом женская разведка. Спокойствие моё объяснялась сильной близорукостью – кого там разглядишь в табачном дыму при своем ШБ. А надменность была умело замаскированной застенчивостью, от которой каменеет спина и не гнется поясница. Но разговор не обо мне. Как говорится, это была присказка, сказка будет впереди. 

Итак, мы остановились на холле. В описываемое время предприятия работали ударно, и любители покурить собирались большой толпой только в разрешенный перерыв. С некоторых пор в нашей бригаде не стал курить разве что самый ленивый. Неожиданно резко возросло число мужчин, желающих принести кипяток для чая. Сначала старшая женская половина (дамы за 30 и выше) только радовалась такому мелкому производственному рыцарству – пустячок, а приятно получить чашку чая прямо к столу. Те, кому моложе 30, радовались, что можно не бегать несколько раз за кипятком по просьбе старших, а поиграть в крестики-нолики, почитать новую фантастику, выданную без права выноса с территории, или просто подремать, пристроившись на краешке кульмана.  

А при чем тут холл? Да с некоторого времени ВСЕ мужчины бригады в перерыв исчезали в холле, и это сильно волновало женщин, остающихся в одиночестве. Перед кем им блистать умом и нарядами? После бурных женских дебатов о причине такого загадочного явления меня, как самую молодую, командировали комнатным женсоветом за кипятком и заодно для прояснения обстановки. Дословно разведзадание выглядело так: 

- Посмотри, каким таким медом намазали курилку, что все туда прут? 

«Меда» в курилке не было, но курящих и бурно обсуждающих что–то мужчин хватало. Дорогу к титану пришлось прокладывать локтями, до него я так и не добралась, мужчины сами выдали мне чайник с кипятком и поинтересовались, почему это женщины так быстро выпили предыдущие три. Оставив вопрос без ответа, я «надменно» удалилась. Разведдонесение было кратким. Ничего не понятно, курят даже астматики, все мужские головы повернуты к лестнице. 

Кипяток срочно разлили по всем чашкам, даже наша узбечка Джамиля согласилась выпить Nю по счету пиалу чая (с утра она всегда пила вне графика много и безостановочно), хотя уже мучалась от избытка выпитого. Следующий чайник принесла Лариса. Срочно и внеурочно полили все цветы. Лишний кипяток разливали по банкам для цветов. Хорошо, цветов и банок было много. Но секрет повальной мужской любви к курению так и не прояснился. Перерыв закончился, возбужденные и оживленные конструктора мужского пола встали за свои кульманы, женщины так и мучались от неведения, и вряд ли ясная конструкторская мысль в этот день пришла кому-нибудь в голову. 

На следующее утро всех удивила Катерина, ведущий конструктор. Вместо того, чтобы послать с документами на подпись и согласование молодняк, как она говорила, исключительно для их пользы, она сама собралась идти подписывать чертежи и документы. 

В одном только документе надо было согласовать до десяти подписей, а, если документов много, то приходилось топать по коридорам службы через вышеупомянутый холл из конца в конец по нескольку раз. Каждый следующий поход затевался Катериной только для одной подписи. К вечеру, изрядно вымотанная, но довольная и одухотворенная, Катерина пригласила всех в клуб, попросту говоря, в женский туалет, огромный, просторный и недоступный для мужчин. 

- Значит, так! Говорят, к нам взяли какую-то очень, очень известную по городу…  

- девочки не слушать, 

( это в сторону молодых), а потом шепотом на ухо женщинам постарше….  

- Как это, на режимное предприятие, да надо в профком, нам не нужны такие…. 

- Говорят, начальник пожалел, молоденькая совсем, без родителей, он хочет к нам на перевоспитание… 

Старшие женщины зашептались еще оживленнее, и, в конце концов, громко было сказано: 

-Вот мужчины наши и выглядывают ее! 

Утром следующего дня мы обнаружили в комнате тихую, по виду маленькую девочку. Кожа ее казалась прозрачной то ли от худобы, то ли от неушедшей детскости. Волосы черным шелковым полотном спускались на плечи, обрамляя лицо, на котором выделялись крупные черные глаза с испуганным выражением. 

Они сидела на месте копировщицы, на вопросы отвечала, еле подняв голову, тихим полушепотом.  

-Почему так рано пришла? Перепутала время начала работы и вместо девяти утра пришла к восьми, не успела позавтракать, теперь умираю от голода. 

Её быстренько напоили чаем, успели как раз до прихода начальника группы, который, оглядев всех, веско заявил, что, наконец, у нас в бригаде три копировщицы и, чтобы он больше не видел перепачканные тушью самодельные кальки чертежей. 

Вчерашние нешуточные страсти как-то сами собой растворились в несмолкаемой череде звонков от технологов и мастеров, требующих уточнения по технологическим и производственным вопросам. Как обычно, на заключительном этапе сдачи изделия появились срочные изменения, и вся бригада погрузилась в работу, каждый на своем участке. 

О новенькой копировщице вспомнили в обед. Оказалось, что она совсем без денег, поэтому бригадой быстренько скинулись ей на недельные обеды, а профорг пообещал похлопотать о внеочередном авансе. Людочка, так звали девочку, выглядела стеснительной, с трудом взяла деньги, пообещала отдать с аванса и как-то сразу прилепилась к старшей копировщице Лиде. Они очень эффектно смотрелись вместе – миниатюрная брюнеточка с наивным детским лицом, лет пятнадцати на вид, и дородная, крупная тридцатилетняя блондинка с гордой поступью. Людочкино общежитие находилось в том же районе, что и Лидин дом, и они ушли с работы вместе. 

Мужской ажиотаж с появлением новой сотрудницы заглох на корню, новая копировщица никак не тянула на роль роковой женщины, сводящей сума. 

Она вовремя приходила на работу, старательно училась пользоваться рейсфедером и тушью, постоянно уточняла, как надо копировать ту или иную деталь, и стала сущим спасением для тех, кто привык чертить небрежно и наскоро. Скоро её стол был завален работой выше головы, а, так как копировщицам платили сдельно, то Людочка получала хорошую по тем временам зарплату. 

В бригаде полюбили её за безотказность, непосредственную доверчивость и дружелюбное внимание. Она пыталась всем угодить, с мягкой улыбкой слушала ворчливые нотации пенсионерки, сидевшей в углу, бегала с чайником к титану, и, что всем нравилось, внесла своим присутствием в будни бригады общую цель – помочь Людочке приспособиться к жизни. По ее словам, выросла она в маленькой украинской деревне, хотела поступить в институт, но не прошла по конкурсу и решила поработать на предприятии, приглядеть для себя будущую профессию. Дома остались братик и мама с отчимом. Вот из-за приставаний отчима пришлось покинуть дом, да и мать была не против, чтобы дочь уехала от греха подальше. Эту историю она по секрету рассказала Лиде, а Лида, чуть не обливаясь слезами, поведала всем женщинам в их неизменном клубе – женском туалете. 

-Представляете, – говорила Лида, 

-Я даже боялась что-то еще расспрашивать, у Людочки слезы катились из глаз, когда она рассказывала про свою жизнь. 

Поахав над трудной судьбой бедной девочки, женщины решили помочь ей одеждой, обувью, деньгами, кто сколько может. Сказано, сделано. Все через ту же Лиду выяснили, о чем мечтает ее подопечная, и всем миром собрали деньги на недосягаемую по деньгам копировщицы мечту – сабо на высокой платформе. В бригаде работал предцехкома, и женщинам не стоило труда уговорить его вручить Людочке собранные деньги под видом помощи от профсоюза. День, когда молодая девушка пришла на работу в сабо, стал счастливым днем для всех. Счастливая Людочка всем показывала свою новую обувь и радостно хвасталась желанной покупкой. 

Желанной и очень своевременной: как раз наступили летние дни с давящей и изматывающей жарой. В бетонном здании без кондиционеров уличный зной оседал на кульманах каплями пота с лица, мокрыми рубашками прилипал к мужским спинам, вынуждал женщин носить платья с огромными вырезами без оглядки на частые мимолетные взгляды мужчин в область декольте.  

В гардеробе молоденькой копировщицы появился облегающий скромненький ситцевый сарафанчик бордового цвета, который сразу же стал напрягать всех мужчин своими лямками. Лямочки были как лямочки, в меру широкие, но уж очень низко начинались, почти в области пупка, так что хрупкие, остренькие девичьи грудки каждый раз выпрыгивали из-под выреза, когда Людочка с усердием наклонялась над калькой. Первым не выдержал Илья. Его кульман находился напротив Людочкиного стола, и каждый раз, поднимая натруженный взгляд от очередного чертежа, он натыкался взглядом на изумительное невинное зрелище: Людочка, чуть высунув язычок, сосредоточенно корпела над калькой, не замечая, что ее грудки, игнорируя вырез сарафана, живут отдельной жизнью – мягко и ненавязчиво повторяют любое движение хозяйки над столом, наслаждаясь обретенной свободой. 

Илья поплыл в неге и истоме. Он уже не мог связно отвечать на вопросы по телефону, он не ходил обедать, он откладывал встречи с технологами на объекте, он только делал вид, что занят срочной работой, а сам стал похож на детскую игрушку, Ваньку – Встаньку. Правда, было существенное отличие от Ваньки – Встаньки, тот падал и вставал целиком, а у Ильи таким Макаром дергалась только голова – опускалась над столом и через миг поднималась. 

Первой странное поведение Ильи обнаружила Елизавета Петровна, преклонных лет женщина: её стол находился в углу комнаты за пышно цветущим розовым кустом и позволял наблюдать за всеми, практически не привлекая внимания. У нее как-то неожиданно возникли вопросы рабочего характера к Илье, что ввергло его в неописуемый шок. 

-Елизавета Петровна! Это не мой отсек! Я не могу дать Вам ответы на Ваши вопросы, идите к начальнику, – нервно отбрыкивался он при каждом ее подходе. 

Но Елизавета Петровна не зря проработала столько лет в оборонке, не такие крепости брала. И Илья, сломленный ее настойчивостью, наконец, с вздохом сорвался и побежал в соседнем бюро искать ответы на ее вопросы, высосанные из пальца. Она незамедлительно села на его место и стала зорко оглядывать комнату. И, конечно же, увидела Людочкино усердие. Эх, видел бы Илья, как застыла Елизавета Петровна! Соляной столп, не иначе! Недолго она просидела в немом оцепенении, вскоре прибежал запыхавшийся и взмокший от усердия Илья и кинул ей на стол кипу документов. Елизавет Петровна же деревянной походкой ушла за свой стол и оставшийся день провела в состоянии, близком к ступору: отвечала невпопад, надолго задумывалась, несколько раз порывалась встать и вновь неподвижно застывала на стуле. 

Ближе к концу работу наша блюстительница нравов тихо подошла к Людочке и неслышно для окружающих поговорила с ней. Результат разговора оказался неожиданным. Людочка встала с места, подошла к Илье и, застенчиво краснея, спросила, нет ли у него работы для нее, и что она рада была бы для такого умного и красивого мужчины начертить хоть одну кальку, даже срочную. После чего вернулась на место и развернула кульман под другим углом, оказавшись в поле зрения Ильи совсем другой частью тела, не менее соблазнительной, но не такой завлекающей.  

Илья незамедлительно приступил к разбору бумаг, заваливших его стол, и выдал к вечеру свои срочные чертежи. Так, с легкой руки и своевременного вмешательства мудрой женщины была восстановлена производственная дисциплина. С этого момента проявилось ещё одно редкое качество Людочки: мало того, что она была скромна и незаменима, она была вдвойне незаменима при выполнении срочной работы. 

И одновременно с этим она потеряла свою вторую подругу после Лиды, молоденькую замужнюю копировщицу, узбечку Азизу.  

Азизочке, смуглой волоокой красавице, исполнилось девятнадцать лет, она была замужем почти год, замуж ее выдали по узбекским канонам. Технолог из соседнего цеха увидел ее в коридорах конструкторского отдела и заслал сватов. Он только что пришел на работу после окончания института, она недавно окончила школу, по узбекским традициям подходящее сочетание возрастов для супружеской пары. До самой свадьбы Азиза не видела будущего мужа и под большим секретом поделилась своими страхами с Джамилей, узбечкой постарше. Та по-женски сочувственно прониклась неуверенностью и любопытством будущей невесты, по родственным каналам вызнала, кто будет мужем Азизы, и тайно показала ей жениха. Азиза сразу и бесповоротно влюбилась в нареченного красавца и умницу и спокойно, без особых волнений перенесла приготовления к свадьбе и саму свадьбу. Детей у неё после года семейной жизни еще не было, и вся мужняя родня терроризировала невестку подозрениями в бесплодности, угрожая развести с мужем, если дети в течение следующего года не появятся. Азиза до безумия любила своего образованного, симпатичного мужа и постоянно ходила заплаканная, боясь грядущего неминуемого развода. С приходом Людочки она ожила, часто шепталась с ней в уголочке за своим кульманом. И перспектива развода теперь уже не пугала Азизу, Людочка подкинула ей спасительную мысль, что можно поступить в институт, и тогда рождение детей отложится по уважительным причинам, а за это время и лечение от бесплодия найдется. Все это она слышала не раз и от других женщин, но слова ровесницы легче дошли до её ума. И Азиза старалась работать как можно лучше, усвоить науку черчения, собираясь осенью поступить в машиностроительный техникум. Пока Людочка работала наравне с ней, Азиза очень доброжелательно относилась к ней, но когда все поголовно стали обходить ее с заказами, она снова впала в глубокую депрессию. То и дело наша милая узбечка подходила к Людочке и о чем-то бурно с ней шепталась, затем убегала в туалет и долго там плакала, запершись в кабинке. 

Разве могли всевидящие сердобольные женщины пропустить такое неправильное развитие событий? Они принялись срочно мирить молоденьких и глупеньких, по их опытному мнению, девочек. После очередного плача Азизы в сантехническом уединении, Лида и Катерина подступили к столу Людочки и попросили, нет, потребовали срочно извиниться перед подружкой, перестать портить настроение друг другу и нервировать окружающих. Под женским конвоем её доставили в туалет, там вытащили плачущую Азизу из кабинки и прилюдно примирили девочек ради всеобщего спокойствия. 

В комнате снова воцарилась рабочая атмосфера: мужчины работали быстро и споро, сражаясь за очередь на срочное копирование документов, Азиза перестала плакать и получала новую работу через Лиду, и Лида ее не обижала. Людочка каждый вечер сопровождалась той же самой сердобольной Лидой до самого общежития, безропотно выслушивая воспитательные речи. Елизавета Дмитриевна молча дремала за розой, успевая в перерывах между бдением и дремотой выпускать срочные извещения. Казалось, наступила производственная идиллия, и никто не смог бы ее нарушить. 

Из очередного отпуска вернулся начальник отдела, тот самый, что пожалел Людочку и взял ее на работу. В первый же рабочий день он подошел к ней, интересовался ее успехами в работе, самочувствием, подробно расспрашивал об условиях жизни, хватает ли зарплаты. Людочка после разговора с начальником просто расцвела и стала открыто боготворить его. Все решили, что нескрываемым обожанием начальника она ищет себе замену несуществующему отцу. Но с каждым днем ее обожание становилось все навязчивее, она всех и вся пытала, собирая биографические сведения о начальнике, и женщины снова встрепенулись, углядев в этом нездоровый скрытый интерес. Решено было в ближайший обед объяснить восторженной девочке, что излишняя пытливость восемнадцатилетней к интимным подробностям жизни мужчины под шестьдесят лет аморальна. Но не успели. 

Начальник сам вызвал к себе для разговора Лидию и Елизавету Петровну. Полдня до назначенного часа они тряслись в ожидании неизвестного разговора: давно было замечено, что начальник вызывает к себе в кабинет только для того, чтобы поругать. Похвала обычно раздавалась прилюдно при полном собрании работников отдела. 

Женщины вернулись нескоро, на их лицах блуждали загадочно–таинственные улыбки, и на все вопросы они отвечали коротко и емко: 

-Завтра все узнаете. 

Завтра наступило. Лида с утра долго секретничала с Елизаветой Петровной, после чего пожилая женщина прошлась в другой конец комнаты до Катерины, постояла около нее, сказала что-то быстро и снова спряталась за розой до самого обеда. Все усиленно делали вид, что заняты работой, но по-разному: мужчины кучковались для обсуждения производственных вопросов, но обсуждали их очень тихо, не как обычно во всю глотку на грани мата. Женщины пытались помочь друг другу поскоблить кальки, написать технические требования в чертежах, совместно чинили карандаши, точили рейсфедеры. 

Женсовет собрался в обед на своем излюбленном месте – подоконниках женского туалета. 

- Лида, не томи, рассказывай, – нарушила молчаливое ожидание Катерина. 

- Ой, даже не знаю, как начать… 

- Начни, не тяни. 

- На Людочку жалоба из общежития пришла…. 

- Как??? – дружно выдохнули собравшиеся хором, 

– Она же сущий ангел! 

- Вот и мы так сказали Семену Марковичу. Он просил проверить, поэтому мы молчали вчера. 

- На что жалуются? 

- Да вроде бы целую неделю мучает соседок, грубит, огрызается, раздражает сильно… 

-Людочка? Огрызается…, – снова дружное недоумение. 

-Да, представьте, как жара началась, вторую неделю голышом по общежитию ходит. 

Наступила молчаливая сцена, достойная «Ревизора». Первой очнулась Катерина: 

-Как, по всей общаге? 

-Да нет, только в комнате. 

Зашевелились и остальные участницы женсовета, но, опережая их вопросы, Лидия продолжила свой рассказ: 

- А девочек это раздражает, просят хотя бы трусики одеть, а Людочка огрызается, говорит, что ей жарко. Вот я и пришла в общежитие без предупреждения, чтобы самой убедиться, поговорить с девочками из комнаты. 

-И что? 

- 0й…Пришла, комната открыта, девочки в комнате сказали, что она на кухне и слезно просили усовестить. Прихожу в кухню, с желанием прочесть нотацию, Люда стоит спиной ко мне, что–то жарит на плите… 

-Голая? 

-Голая… Я кашлянула, Людочка оборачивается, с визгом бросается мне на шею, кричит, как она рада. И что мне оставалось делать? Сказала, что зашла по пути, фрукты принесла ей из сада. Мы с ней чай попили, и я ушла. 

Вопросы посыпались градом. Женщины, перебивая друг друга, заговорили так, будто целую неделю сидели в одиночных камерах: 

-Так голышом и пили? 

- Что ты чувствовала, когда ее обнимала? 

-Это же противно, за столом так сидеть… 

-Ничего не сказала? 

-Нет! Не смогла я, понимаете, она такая красивая, такая непорочная показалась, язык не повернулся сказать, что эту красоту надо прятать. Я, хоть и женщина, залюбовалась ее телом, как художник. Девочки просто завидуют ей, были б так красивы, не было бы жалобы. 

После этой информации каждая женщина исподтишка пыталась подглядеть за Людочкой. И их глазам открылась гордая походка девочки, абсолютно прямая спинка, танцующие бедра. Всякий раз, когда она шла, она несла свое тело, как драгоценный хрустальный сосуд, и каждый проходящий мимо мог любоваться этим. Только Елизавета Петровна недовольно ворчала вдогонку: 

-Не кончится это добром, не кончится, смотрите, она даже белье под платьем не носит, нельзя в таком возрасте так соблазнять, да и место неподходящее 

Наша неизменно добрая Лида пыталась защищать свою воспитанницу, но пожилая женщина все равно ворчала и ворчала. 

И наворчала. Наступили жаркие дни сдачи объекта. Семен Маркович зачастил к конструкторам с контрольными проверками, поскольку от результатов работы бригады зависел срок сдачи изделия. В этой авральной кутерьме никто не заметил странного поведения Людочки. При виде начальника она прекращала свою работу и неотрывно следила за ним немигающим туманным взглядом. Так продолжалось дня три. В очередной приход начальника Людочка снова молча отслеживал его перемещения по комнате. Когда увидела, что он вышел в коридор, спешно выскочила из-за кульмана, пытаясь догнать. 

- Людочка, ты куда?- это неусыпная Елизавета Петровна выскочила из своего угла. 

- Не мешайте, мне Семену Марковичу надо кое-что сказать, – раздраженно отмахнулась девушка 

- Людочка, это крупный начальник, тебе не стоит его отвлекать. 

- Не лезьте в мою жизнь, откуда вы знаете, что мне стоит, а что не стоит делать! И так еле терпела ваши уси – пуси, плевать я на вас хотела, – резко и неожиданно для всех закричала копировщица. 

Дружное«Ах!»пронеслось по комнате, все рванулись защищать Елизавету Петровну от взбесившегося ангелочка. А Люда разъяренной фурией рвалась из комнаты, отталкивая стоящую в дверях женщину. 

-Пустите меня! Я хочу его! Это мой мужчина, вы не знаете, вам ли понять, что такое мужчина… 

Сообразительная Катерина подбежала к другой двери, крикнув мужчинам, застывшим в нерешительности: 

-Подержите ее минут пять, я начальника уведу, потом отпускайте. 

Людочка продолжала в остервенении биться в руках женщин, мужчины так и стояли поодаль, не вмешиваясь. Через пять минут зашла Катерина. 

-Да иди, кто тебя держит, может, и вправду он тебе нужен. Но, если выгонит, уходи сразу, не позорься. 

Людочка ушла через два дня. Эти два дня Семен Маркович не появлялся на работе. Не потому, что знал о ее выходке, а потому что был на сдаче объекта в сборочном цехе, куда копировщицам не было доступа. К увольнению Людочки он не имел никакого отношения. Все думали, что это дело рук Елизаветы Петровны, но как доказать, не докажешь. 

Подробности мы узнали после ее увольнения. Никогда она не сбегала из дома, а была выгнана с треском собственным отцом, когда дочь в четырнадцать лет совратила пожилого соседа, женатого мужчину. Азиза плакала не потому, что не поделила с ней работу, а потому, что Людочка предлагала ей уединиться в туалете и наглядно показать, как надо соблазнять мужчин, что для целомудренной, хоть и замужней женщины, было непристойно. А мужчины стояли нерешительно потому, что Людочка поочередно изредка одаривала их своей благосклонностью, втайне хихикая над глупыми курицами, как она звала добрых женщин. Первым список покорённых мужчин открывал Илья. 

Вот и вся история. 

Нет, не совсем вся. Лет через десять я встретила ее в центре города. Она была весела и добра, как обычно, спешила, как она сказала, на свидание, похвасталась, что теперь у нее есть квартира. Перед прощанием я задала мучавший нас долгие годы вопрос: 

-А ты вправду влюбилась тогда в начальника? 

-Конечно, нет, я хотела позлить глупых куриц, а то, что уйду, я уже знала. У меня тогда парень был, а его не пускали в общежитие. 

- У него живешь? 

- Что ты, не будь глупой курицей. У другого. Но честно скажу, нравился мне Семен Маркович, очень нравился. Да, кстати, глупым курицам привет мой, особенно Елизавете Петровне, ох и хитрая она. 

Елизавета Петровну от ее привета скрючило, она пыталась что-то вымолвить, но махнула рукой и сказала очень странные слова, 

- Эх, дурочка, разве так надо было себя вести, ведь говорила ей … не торопись. 

За окном раздавался шум людских голосов. Хор протестующих яростно критиковал действия безмозглых и бессердечных, по их разумению, политиков. «Нет войне! Нет войне!» – эхом разносилось по улицам города. Они изрядно опустели, так как весь народ стянулся на главную площадь, где проходил митинг.  

Энди сидел в своем офисе и, так как это была суббота – выходной день, читал книгу. Иногда он позволял себе это удовольствие. Особенно когда рядом не было начальства. Да и работы в выходные практически не было. А в последние дни так вообще наступило затишье. Буквально пару дней назад в новостях на всю страну прозвучало известие о начале войны. Войны с ближайшими соседями. Люди ходили в молчании… И это молчание тягостно витало в воздухе, перемешиваясь с болью и беспокойством. По улицам бродили толпы активистов. То и дело, в разных концах города вспыхивали митинги, пока проходящие достаточно мирно. Все предвидели, сколько крови еще прольется. Лишние жертвы были ни к чему. В то же время все отчетливо понимали, что эта война – всего лишь уловка, всего лишь разогрев перед тем, что еще предстояло пережить. Мировые гиганты все продумали. Им всем это на руку. Они уничтожают нас изнутри. Подбираются к нам как шакалы, как подлые твари, – исподтишка. Они давно начали нас атаковать. Давно велась скрытая война, теперь местами она вырывалась на поверхность и показывала зубы. Они действуют по всем фронтам – агитация, реклама, фильмы, жизненные ценности, фальсификация данных по всем областям… расширенная компания. Сколько бы не твердила история, что нас победить невозможно, но сейчас в это верится с трудом, глядя на происходящее. Но мы же патриоты и наш патриотизм невозможно с чем либо сравнить. Поэтому мы вновь одержим победу. И пусть наши заокеанские «партнеры» задохнутся от злости и отравятся своим же ядом. Мы будем стоять до победного. 

Энди вслушивался в грохот толпы. Черные строки букв перед глазами больше не вызывали у него интереса. С волнением он смотрел в окно, а потом снова переводил глаза на раскрытую книгу, стараясь опять увлечься чтением. Но у него не получалось. Мысли никак не покидали его голову. «Что я тут, в конце концов, сижу?!» – возмущенно сказал про себя парень. Он хотел было встать со стула, но что-то остановило его. Нерешительность. Он поколебался секунду-другую и вновь опустил глаза в книгу. «Нет, я должен туда пойти!»- Энди рывком встал со стула, закрыл книгу, бросив ее на стол, натянул пиджак и выскочил во двор.  

- Ты к посольству? – спросил охранник проходившего мимо него Энди. 

- Именно, как ты догадался?  

- Все туда идут. За поворотом направо. 

- Спасибо – Энди слегка улыбнулся, смутившись. «Как он понял, что я не имею понятия где оно находится?» – парень немного удивился ходу своих мыслей. Он был слишком рассеян, чтобы думать логически. Энди поднял ворот пиджака и завернул за угол дома.  

Как только парень вышел из арки своего офиса, он заметил толпу молодежи в разноцветных футболках. «Видимо из какой-то партии. Наверное тоже идут на митинг» – подумал он. Несколько девушек обратили на него внимание, но вскоре отвернулись и пошли следом за остальными.  

Энди невольно смутился, осознав тот факт, что идет один. Это по какой-то причине задело его. Он робко завернул за угол дома и оказался на оцепленной полицией улице. Толпа молодежи, которую он увидел ранее, шла впереди него и вскоре остановилась. Он остановился неподалеку от них. У него было желание к ним присоединиться, но почему-то его проклятая робость не дала этого сделать. Он отошел в сторонку. Оглянувшись, Энди заметил операторов с камерами, автобусы с эмблемами различных политических партий, журналистов… У него сжалось сердце. Он прекрасно представлял то, что вполне мог находиться сейчас среди них как коллега или даже начальник, если бы в свое время не испугался того неведомого для него и пугающего мира вспышек, слухов, политики, грязи и «свежести», интриг и разоблачений. И поэтому сейчас он был лишь сторонним наблюдателем.  

Энди обошел ограждение и окинул взглядом собравшихся. Потом развернулся и пошел прочь, борясь с щемящим ощущением беспомощности. Он хотел быть полезным, хотел помогать, хотя бы тем, чем мог, но он был слишком слабым. Прежде чем смотреть в глаза войне, которая приобрела реальные черты, он должен был выиграть сражение в самом себе, и его главным врагом был собственный страх. Энди завернул за угол дома и пошел прямо, не разбирая дороги. «Нужно пойти взять поесть и вернуться в офис» – эта мысль скользнула машинально, и он направился в магазин. Выйдя из него, он, наконец, очнулся и посмотрел, что же взял себе сегодня в качестве обеда. Заглянув в сумку, Энди с радостью понял, что вполне продержится еще несколько часов и не умрет с голоду. Но он настолько был поглощен своими мыслями, что даже не сообразил, чтобы ему хотелось съесть за сегодняшним обедом, и взял первое, что попалось под руку. 

Зайдя в свой офис, Энди погрузился в тяжелые размышления. Сумка с продуктами так и осталась стоять не разобранной. Он сел на стул, взял в руки книгу и прикинул, сколько еще страниц осталось прочитать до конца. Машинально убрав закладку, он принялся с упоением читать, пытаясь избавиться от грустных мыслей: 

«Всю ночь он рыл песок в указанном месте, но ничего не нашел. С вершин пирамид безмолвно смотрели на него тысячелетия. Однако он не сдавался – копал и копал, борясь с ветром, который то и дело снова заносил песком яму. Сантьяго выбился из сил, изранил руки, но продолжал верить своему сердцу, которое велело искать там, куда упадут его слезы. 

И вдруг в ту минуту, когда он вытаскивал из ямы камни, послышались шаги. Сантьяго обернулся и увидел людей – их было несколько, и они стояли спиной к свету, так что он не мог различить их лиц. 

- Что ты здесь делаешь? – спросил один. 

Юноша ничего не ответил. Страх охватил его, ибо теперь ему было что терять. 

- Мы сбежали с войны, – сказал другой. – Нам нужны деньги. Что ты спрятал здесь? 

- Ничего я не спрятал, – отвечал Сантьяго. 

Но один из дезертиров вытащил его из ямы, второй обшарил его карманы и нашел слиток золота. 

- Золото! – вскричал он. 

Теперь луна осветила его лицо, и в глазах грабителя Сантьяго увидел свою смерть. 

- Там должно быть еще! – сказал второй. 

Они заставили Сантьяго копать, и ему пришлось подчиниться. Но сокровищ не было, и тогда грабители принялись бить его. И били до тех пор, пока на небе не появился первый свет зари. Одежда его превратилась в лохмотья, и он почувствовал, что смерть уже близка. 

*** 

- Я ищу сокровища! – крикнул Сантьяго. 

С трудом шевеля разбитыми и окровавленными губами, он рассказал грабителям, что во сне дважды видел сокровища, спрятанные у подножья египетских пирамид. 

Тот, кто казался главарем, долго молчал, а потом обратился к одному из подручных: 

- Отпусти его. Ничего у него больше нет, а этот слиток он где-нибудь украл. 

Сантьяго упал. Главарь хотел заглянуть ему в глаза, но взгляд юноши был устремлен на пирамиды. 

- Пойдемте отсюда, – сказал главарь остальным, а потом обернулся к Сантьяго: – Я оставлю тебя жить, чтобы ты понял, что нельзя быть таким глупцом. На том самом месте, где ты сейчас стоишь, я сам два года назад несколько раз видел один и тот же сон. И снилось мне, будто я должен отправиться в Испанию, отыскать там разрушенную церковь, где останавливаются на ночлег пастухи со своими овцами и где на месте ризницы вырос сикомор. Под корнями его спрятаны сокровища. Я, однако, не такой дурак, чтобы из-за того лишь, что мне приснился сон, идти через пустыню. 

С этими словами разбойники ушли. 

Сантьяго с трудом поднялся, в последний раз взглянул на пирамиды. Они улыбнулись ему, и он улыбнулся в ответ, чувствуя, что сердце его полно счастьем. 

Он обрел свои сокровища. 

Юношу звали Сантьяго. Было уже почти совсем темно, когда он добрался до полуразвалившейся церкви. В ризнице по-прежнему рос сикомор, а через дырявый купол, как и раньше, видны были звезды. Он принялся копать. 

Через полчаса лопата наткнулась на что-то твердое, а еще час спустя перед Сантьяго стоял ларец, полный старинных золотых монет. Там же лежали драгоценные камни, золотые маски, украшенные белыми и красными перьями, каменные идолы, инкрустированные бриллиантами, – трофеи завоеваний, о которых давным-давно забыла страна, добыча, о которой ее владелец не стал рассказывать своим детям. 

"Жизнь и в самом деле щедра к тем, кто следует Своему Пути...» 

Энди удивленно поднял глаза и рассеяно уставился в окно. Рука скользнула, нащупав трубку телефонного аппарата.  

- «Эир Лайнс», слушаем. 

- Ближайший рейс до Мойста. Свободные места есть? 

- Мойст находится на границе с Саренией, в связи с начавшейся войной пассажирские рейсы идут из города, за исключением гуманитарных правительственных самолетов. Остались последние два рейса в Мойс. Далее сообщение с этим городом будет приостановлено до конца урегулирования обстановки. 

- Отлично, значит, я успел – Энди облегченно вздохнул. 

С высоты в несколько десятков километров открывался потрясающий вид! Энди зачарованно смотрел в иллюминатор. Погода стояла превосходная! Парень закрыл глаза и погрузился в свои мысли: «На что же я пошел? Это же буквально смертный приговор самому себе!» Энди глянул в иллюминатор, чтобы последний раз окинуть взором родную землю – он не знал, что ждет его впереди; земля была окрашена ярко-красным светом заходящего солнца. Кровавое поле… Он знал, что будет нелегко… 

Самолет пошел на снижение. Через несколько минут он уже был на земле. Спускаясь вниз по трапу, парень невольно стал оглядываться по сторонам. Была глубокая ночь. Фонари взлетно-посадочной полосы светились во мраке, который проникал буквально в каждый миллиметр пространства. Еще издалека Энди увидел толпу людей, стоявшую возле автобуса на приаэродромной дороге. У всех в руках были небольшие сумки, почти все были мужчинами. Энди подошел к полицейскому, который находился у трапа самолета и наблюдал за порядком спуска.  

- Извините, не могли бы вы мне помочь? 

Полицейский нахмурил брови. 

- Я прибыл добровольцем… – Энди не успел закончить, его перебил полицейский: 

- Видите толпу сзади вас у автобуса? Подойдите к вожатому. Это тот стройный мужчина в белой футболке с флажком, его зовут Лори.  

- Спасибо! 

Энди быстрым шагом пошел в сторону автобуса. Посадка уже началась. 

- Лори! – окликнул его Энди. Мужчина заметил его и жестом приказал поторапливаться. 

- Я доброволец, мне сказали… Энди вновь не удалось договорить. 

- Раз доброволец, то залезай и поскорее! Вскоре ты поймешь, что каждая секунда дорога. 

Энди хотел было сказать, но капитан уже исчез из его поля зрения. 

Автобус ехал по пустынной улице, в салоне шумели голоса людей. Энди откинулся в кресле и решил подремать. Его разбудил незнакомый голос: «Ты не числишься ни в одной группе добровольцев!» Энди поднялся: «Я… я…» – он промямлил и сразу же почувствовал себя паршиво. Словно плаксивая девчонка он испугался грозного голоса капитана.  

На остановке возле приемного пункта, Энди вывели из автобуса и направили к сержанту. Тот быстро навел о нем справки и дал добро на продолжение дороги. Оставшуюся часть ночи, парень провел не сомкнув глаз. 

Под утро голоса в салоне окончательно смолкли. Это порадовало Энди. Он не любил шума. Также он не любил, когда на него обращают внимание. 

- Я Горин. Серж Горин – мужчина на соседнем сидении протягивал ему руку.  

- Энди. Энди Стикс – парень неохотно улыбнулся.  

- Какими судьбами здесь? Тоже решил проверить себя на прочность? – уголки губ мужчины играли в улыбке. 

- Можно сказать и так… – ответил Энди, чуть смутившись неожиданным знакомством. 

- Я прошел войну в Тарсии, когда был еще совсем молодым, как ты – он подмигнул парню – а когда вернулся, создал семью, у меня даже сын родился – с гордостью проговорил Горин, но потом его глаза потемнели – сына убили недавно, да и жена умерла… и вот я здесь, уже не молодой, но, думаю, еще могу сослужить службу – Серж широко улыбнулся. А ты почему оказался тут? 

- Оу, ну по сравнению с вашим рассказом… 

- Давай на «ты»? Не хочу чувствовать себя стариком – Горин рассмеялся. 

- Хорошо – Энди слегка улыбнулся – я неудавшийся журналист. А здесь потому, что думаю, пришло время менять себя самого и свою жизнь. Горин засмеялся. 

«Не слишком уж много он смеется?» – Энди рассердило поведение его нового знакомого. 

- Знаю я вас, журналистов! – Серж вновь одарил Энди своей лучезарной улыбкой – для того, чтобы начать двигаться, вам нужен хорооооошенький пинок! 

- Похоже на то! – в первый раз Энди искренне улыбнулся Горину.  

- А теперь серьезно, мальчик – лицо Сержа стало непроницаемо холодным – ты понимаешь, под чем ты подписался? 

- Вполне. 

- Так знай, чтобы не случалось в твоей жизни, все происходит не просто так. То, что кажется тебе совпадением, вовсе таковым не является. Все, даже самые незначительные детали, все они звенья цепочки, которую ты собираешь, а потом в итоге повесишь на свою шею. И, после того как ты закончишь ее плести… Кстати, ты христианин? – неожиданно спросил Горин. 

- Я атеист. 

- Оооо, мой мальчик… – Горин рассмеялся – тебе еще многое предстоит познать! Ну так вот, после того, как ты закончишь ее плести, ты должен будешь повесить на нее крестик. Запомни это. – Серж отвернулся со странной полуулыбкой и закрыл глаза. Энди продолжал сидеть, глядя в его сторону непонимающим взглядом. Но Серж, по-видимому, больше не желал ни о чем говорить. В конце концов, Энди пришел к выводу, что старик сумасшедший… помешанный на традициях, как это свойственно всем старикам, и видящий в простых предрассудках истину в первой инстанции.  

Выходя из автобуса, Энди поежился. На улице было прохладно и дул промозглый ветер, не смотря на то, что ночью была такая жара, что хотелось вылезти из собственной кожи. Добровольцев высадили в заброшенной деревне. Повсюду находились вооруженные люди в военной форме. Группу вновь прибывших распределили в трех ветхих домах. Ближе к обеду всех собрали, раздали оружие, дали рекомендации. Две военные машины с добровольцами двинулись в сторону гор.  

На Энди был потертый костюм маскировочной расцветки. В руках он сжимал автомат и то и дело проверял наличие ножей в карманах штанов. Он оглядел людей, сидевших рядом с ним. Их лица были полны энтузиазма и какой-то еле заметной отчужденности… Теперь Энди понимал, как выглядят люди, идущие на смерть. Интересно, у него самого такое же выражение лица?.. 

На протяжении дороги люди о чем-то переговаривались друг с другом. Вновь поднимающийся шум начал раздражать Энди. До того сидевший спиной ко всем, он повернулся и услышал резкий свист. Мужчина, который находился с ним рядом тихо вскрикнул… По его лбу текла густая бардовая кровь. Энди нагнулся. Прозвучало еще несколько выстрелов. Началась ответная пальба. Но все без толку. Машина прибавила скорость и мчалась по горной дороге. Через некоторое время стрельба прекратилась. Машины въезжали в город. Едкий дым разъедал глаза. Энди смотрел на развалины некогда прекрасного города. Вон там, помнил он, было здание университета, куда он ездил в студенческие годы на конференции, а там, откуда сейчас валил дым, – правительственное здание… Парень был ошеломлен. Он вздрогнул, когда кто-то толкнул его. От сильной тряски окровавленный труп мужчины, подстреленного в горах, швыряло из стороны в сторону. Вся куртка Энди мигом оказалась в крови. Он отодвинул от себя убитого и трясущимися руками взялся за стенку кузова. Закрыв глаза, парень шептал: «Господи! Господи!…» 

Машины преодолели большую часть пути. Впереди уже виднелись посты, занятые силами миротворцев. Машины остановились. Потихоньку стали вытаскивать раненых и убитых. Таковых было немного, к счастью. Жаль, что они вообще были! Энди переносил раненых солдат в медпункт. Вдалеке слышались выстрелы, пулеметные очереди, взрывы… Энди поначалу немного вздрагивал, но позже привык.  

- Не могли бы вы мне помочь? – раздался голос за спиной Энди. Он обернулся. Девушка в старом синем свитере и белых медицинских перчатках стояла, согнув руки – они были в крови – У него сильное кровотечение, я не успеваю справляться, ему необходимы частые перевязки, вы умеете их делать? 

Энди подошел к ней поближе. 

- Покажите как, я сделаю. 

Девушка достала новую упаковку бинта. Смотрите… Она ловко управилась с рукой раненого. 

- Справитесь? – улыбнувшись, спросила она. 

- Справлюсь! – кивнул в ответ Энди. 

Она вышла за дверь. Помещение наполнилось тишиной, лишь звуки выстрелов на улице иногда прерывали ее. 

К ночи стрельба практически прекратилась. Наступило какое-то гнетущее затишье. Всех солдат подняли на ноги.  

- Мы продвигаемся вглубь города, там еще остались жители. Им необходимо гуманитарная помощь. Они прячутся в подвалах. У них практически закончилась вода и питание. Шанс укрепиться в городе у нас велик, поэтому я думаю, нужно использовать его при первой возможности. Сейчас на подкрепление нам идут танки. Мы должны эвакуировать оставшихся жителей. Вполне вероятно, что вскоре в этом городе камня на камне не останется – командир Рейган закончил свою речь. 

На утро Энди и еще сотня солдат уже были на подходе к центру города, блокируемого ранее силами противника. Он был наполовину разрушен, не так сильно как его окраины. Все дело в том, что Уанхилц находился в котловине. Вражеское командование, прекрасно об этом зная, в первую очередь отдало распоряжение захватить высокогорные районы, из которых можно было прямой наводкой расстреливать базы «сепаратистов». Город был как на ладони… Чем ближе подходили солдаты, отстаивающие независимость своей непризнанной страны, тем яростнее были обстрелы противника. Но уничтожить его было целью жизни тех, кто приехал сюда. Добровольно приехал. Но было ли это целью Энди? Он преследовал свои цели на этой войне…  

Наступил день. Не было слышно ни единого выстрела.  

- Слышали, президент Сарагосты объявил, будто бы прекращает какие бы то ни было боевые действия и дает нам возможность самим выбрать свою судьбу! – солдат рассмеялся, но было в его смехе что-то угрожающее – как он, этот олух, не поймет, что мы не откажемся от своей свободы?! 

Слова солдата слышали многие. Вскоре вышел и командир, доложив официальное заявление. Но оно лишь еще больше разожгло в груди солдат пламя ненависти к своему врагу. Тем временем, люди стали покидать свои убежища и готовиться к эвакуации. Дети, женщины, старики собирались на улице, их размещали в автобусах и обеспечивали всем необходимым. К вечеру первые автобусы отправились в путь. Сообщили, что танки уже на подходе и готовы обеспечить более-менее безопасный коридор для вывоза беженцев и раненых солдат. Тем временем безнадежно темнело. Последние автобусы заполнялись людьми, но не всех успели эвакуировать.  

Послышалось гудение. В воздух взмыли самолеты. Прозвучали выстрелы. Люди в панике кинулись в убежища.  

- Командованию сообщили, что сбит самолет – разведчик! – голос слышался где-то вдалеке. Энди помогал людям укрыться. Тут градом посыпались бомбы, оставляя большие воронки. Камни разлетались и падали с высоты, поражая тех, кто не успел уйти от обстрела. Обвалившаяся стена здания закрыла вход в убежище. Люди были замурованы. Десятки человек вмиг были погребены под грудой камней и земли. Энди объяла паника. Он попытался найти укрытие, но перед его глазами развернулась ужасная картина, парализовавшая все его движения: снаряд взорвался в нескольких метрах от пожилой женщины и девушки, бегущих вдоль разрушенной стены дома. Старушка упала на землю, пораженная осколком в голову. Девушка вскрикнула и упала рядом с ней, ее тот час накрыл кусок каменной плиты. Энди подбежал и ухватил плиту, пытаясь сдвинуть. Откуда-то в нем появилась сила, о которой он даже не подозревал. Девушка была без сознания. Ее нога кровоточила. Синий свитер! Это медсестра, он узнал ее. Энди схватил девушку на руки и, пригнувшись, побежал в сторону укрытия…  

Перед глазами девушки все плыло. Было невообразимо душно, душно до тошноты! Но она стерпела. Наклонившись, над ней сидел молодой человек, она окликнула его. Он поднял на нее свои усталые глаза и заметно оживился. 

- Вы в порядке? 

- Почти. Нога болит – она поморщилась – что вы делаете?! 

- Перевязку, как вы мне показывали – он широко улыбнулся. 

- Да, знания не бывают лишними, особенно на войне – она закрыла глаза. 

На войне. На войне… Энди только теперь начал осознавать, что значит это слово. 

В маленьком помещении ютились люди. В основном все они были ранены. Энди и Юргис, так звали девушку, всем оказывали помощь по силам. Медикаментов не хватало, так же как и воды и питания. Вместе с ними в убежище оказались репортеры. Журналистка была в порядке, а вот оператор ранен. Осколочное ранение. Но он двигался, хоть и с трудом, но не показывал этого.  

Яркий свет осветил тоннель.  

Я веду репортаж из убежища, где сейчас находятся несколько десятков человек. Обстановка… 

Энди услышал только начало репортажа, остальные слова он пропустил мимо ушей. Какое ему дело, как эту историю переделают и покажут по телевидению, когда он сам, сам являлся частью этой истории. Настоящей истории, которую не знает никто, кроме тех, кто сейчас находится рядом с ним.  

Юргис спала на сложенных стопкой куртках. Энди сидел, погрузившись в раздумья… И чего он, собственно сидит?! Он должен сражаться! Страха его практически не осталось. Теперь он начал осознавать, что может изменить чью-то жизнь… Вот сейчас он спас эту девушку. Не будь его здесь, быть может, она бы умерла под той плитой… Он потихоньку встал. Юргис проснулась 

- Куда ты? 

- На базу, мне тут не место, я нужен там. 

Прежде чем она успела возразить, он уже затерялся в толпе… 

Выбраться наружу из душного помещения оказалось не так то просто. Оказавшись на поверхности, Энди совершенно не узнавал город… Сейчас это была груда камней. Просто груда камней. Солдаты собирали трупы. Энди добрался до штаба и доложил о том, что знает: сколько человек в убежище, сколько раненых и мертвых… Парень увидел насколько постарел их командир. Щеки впали, под глазами были синие круги, движения стали медленнее и давались с трудом.  

- Мы почти разбиты… Боюсь, эту ночь не переживем… – Рейган стоял, оперевшись о стол, лицо его выражало боль и безысходность. 

- Мы будем стоять до последнего! До последней капли крови! – слова сорвались с губ парня. Он сам не верил тому, что говорил. Рейган поднял на него прищуренные глаза и тяжко вздохнул – Недолго нам стоять осталось… 

Эти слова обожгли Энди. Он вовсе не собирался умирать. Он приехал сюда не за этим! И даже не за славой. «А зачем я вообще сюда приехал?» – спросил себя наконец Энди. И не нашел ответа. «Неужели все это просто от того, что меня заела скука? Неужели я приехал сюда ПРОСТО ТАК, за впечатлениями?! ...» Он развернулся и хотел было выйти, как в дверях столкнулся с Гориным.  

- Опачки! – Серж открыл рот от изумления и тут же вытянул его в улыбке – малыш Энди! Как продвигается работа над собой? Много впечатлений получил? – сказал он с ухмылкой.  

Тот одарил его недружелюбным взглядом.  

- Да как вы можете! Тут люди умирают – почти шепотом отозвался парень. 

- Мы же договорились, что будем общаться на «ты»! – недоуменно воскликнул Горин. Глаза Энди вспыхнули. Он оттолкнул мужчину, преграждавшему ему путь. Тот не сдвинулся с места. 

- Ну не кипятись ты! На вот, лучше возьми – Горин протянул ему крестик с изображением Девы Марии посередине. 

- Вы же знаете, я не верю во всю эту ерунду! – горячо выпалил Энди. 

- На, сынок, возьми – лицо старика сделалось по-отечески теплым – возьми. Я с ним войну прошел, он меня оберегал. Пусть тебя теперь оберегает – с этими словами Горин положил крестик в нагрудный карман Энди и обнял его. 

Парень вышел совершенно расстроенным и выбитым из колеи. Вся его прежняя жизнь казалась ему чем-то далеким и нереальным. 

Ночь спустилась на город, от которого остались развалины. Целью было – держать оборону. Скоро будет подкрепление. Главное продержаться эту ночь. Людей осталось немного, но они будут биться до последнего. Вновь послышались выстрелы – в город начала продвигаться вражеская пехота и танки. Энди и другие солдаты собрали все оружие, какое осталось, и пошли сражаться. Точнее сказать, пошли на навстречу смерти. Последним воспоминанием Энди были стройные колонны техники, движущиеся на город, сотни солдат и отчаянные крики тех немногочисленных воинов, сдерживающих наступление. Враг шел по трупам к своей цели. 

Энди пришел в себя и сразу почувствовал дикий холод. Его начала бить крупная дрожь. Вокруг бегали врачи. Ледяные пальцы коснулись его кожи, укол и… он вновь провалился в сон. 

- Юргис?! – изумленно воскликнул Энди, очнувшись после сна.  

- Анжела.  

- Извините, я перепутал. Просто сейчас… вы мне дико напомнили… Юргис. Мою знакомую.  

Медсестра улыбнулась и продолжила обрабатывать рану. 

- Где я? Что случилось? Кто еще выжил? Что с городом? – вопросы слетали с его губ с бешеной скоростью. 

- Для тяжелораненого вы слишком активны. Быть может, вы симулируете? – медсестра сказал это с легкой улыбкой – вы в моистской больнице, вы попали под обстрел, мы вас по кускам собирали! Вы везунчик! – она вновь улыбнулась. Энди остался хмурым. 

- Кто еще выжил? 

- Из тех, кто сражался с вами? 

- Да. 

- Никто. 

- Как?... 

- Это война, мой дорогой, война… 

Медсестра закончила обработку и на секунду призадумалась, теребя в руках серебряный крестик, висевший на ее груди на простой тонкой веревке. 

- Войнааа… – пробормотала она и вышла.  

Энди уставился в потолок. Где-то недалеко шумел телевизор. 

Войска Сарении и ее союзников проводят боевую операцию по оттеснению войск Сарагосты на их территорию. Уже сейчас Уанхилц и большинство территорий Сарении находятся под контролем местных властей и сил союзников. Можно сказать, что это завершающий этап войны между непризнанной республикой Саренией и Сарагостой. 

«О Боже! Неужели! Мы добились этого! – на лице Энди сияла улыбка – Но сколькими жертвами…» Он вспомнил Рейгана и его усталый взгляд, Пола и Тори, Джэя и Уилли – он помнил их всех по именам, наконец Горин… Этот странный мужик, который относился к нему как к сыну. «Ну почему, почему я выжил, а они нет?! Почему на моем месте сейчас ни кто-то из них?! У некоторых была семья, родные и близкие, кто-то просто был ДОСТОЕН жизни… Почему я? У меня никого нет, к тому же, я неудачник и мне, в общем-то, всегда было плевать на свою жизнь…» Крест. Тот, что дал мне Горин. Он был в грудном кармане. Энди потянулся за курткой и его пронзила острая боль. Превознемогая ее, он взял куртку, открыл карман. Дева Мария. Она смотрела на него тепло и нежно. По щекам Энди потекли слезы. «Это не справедливо! Это не справедливо!» Он швырнул куртку на пол и потерял сознание. 

Через месяц Энди вполне мог ходить без посторонней помощи. Он подумывал вернуться домой и написать книгу о том, что пережил. Но все его планы сломали осложнения. И вновь долгие месяцы на больничной койке. Но он не терял времени. Теперь он никогда не будет терять ни секунды. Слишком они дороги в этой жизни. Он принялся писать. Вскоре возле его постели лежали горы исписанной бумаги. К окончанию лечения он справился со своей книгой, и рукопись была закончена. Энди ликующе оглядел кипу листов, сшитых по краю, отложил ее в сторону и решил немного прогуляться по парку, который располагался на территории больницы. Прихрамывая, он спустился с лестницы и вышел на улицу. Вдыхая сладкий весенний воздух, он стоял на крыльце и мечтал, как вернется домой, как теперь изменится его жизнь. Энди больше не журналист-неудачник, он теперь человек, прошедший войну, писатель [его книга неизменно произведет фурор], теперь он сложившаяся личность. Но все равно какая-то пустота внутри не покидала его. Он не мог понять, в чем дело. Наверное, это вина за то, что он, Энди, жив, а его друзья теперь на том свете. Как ни уговаривал он себя, так и не смог смириться и эта мысль мучила его. В конце аллеи Энди заметил темную большую фигуру, которая медленно, но уверенно приближалась к главному входу в больницу. Это был батюшка. На его груди в лучах солнца блестел большой золотой крест. Батюшка увидел Энди и пристально посмотрел на него, потом тепло улыбнулся и перекрестил его, сделав несколько движений поднятой в воздух рукой. После чего он отвернулся и вошел в здание. Сердце Энди трепетало. Почему-то этот батюшка в своей нелепой одежде и с этим здоровенным крестом принес ему умиротворение. Душа Энди стремилась к покою и обретению света, но он не понимал этого и сопротивлялся. Вернувшись в свою палату, Энди достал крестик Горина из кармана и положил на тумбочку рядом с кроватью. Сегодня его выписывают. Парень собрал свои вещи, последний раз оглядел комнату, взглянул на сверкающий крест на тумбочке и вышел… 

Рейс Мойст – Колете задерживается. 

Энди сидел в зале ожидания и нервно постукивал ногой. Рядом с ним, шумно опустившись на кресло, расположилась молодая девушка с множеством сумок. Она явно скучала.  

Юргис Редхок, пройдите в 7й терминал 

Девушка встала. 

- Юргис?! – крикнул, волнуясь, Энди. Девушка обернулась. 

- Боже, Энди! – она влетела в его объятия – вот уж не думала, что встречу тебя здесь! Я была в больнице, но ты уже уехал, когда я зашла. Я приходила к тебе, когда ты был без сознания… 

Энди был безумно рад ее видеть и даже не подозревал о том, что она приходила к нему в больницу. Да что там говорить, он практически ее забыл… 

- Я принесла вот это. Ты забыл – Юргис протянула ему крестик. Энди недовольно поморщился.  

- Не верю я во все это! Оставь его себе. Мне его отдал Горин, чтоб тот охранял меня – Энди засмеялся – теперь мне нечего опасаться. Для меня он сослужил службу, пусть остается у тебя. Юргис подумала минуту и положила крестик в карман Энди. 

- Пожалуйста, я прошу – с мольбой в глазах сказала она. Энди непонимающе уставился на нее. 

- Ну хорошо… раз ты так хочешь… 

- О, я совсем забыла! Мне же нужно в 7й терминал. Энди, оставь мне свой адрес, я была бы не прочь увидеться с тобой по возвращении обратно. 

- Конечно! – радостно отозвался Энди. 

- Тогда жди здесь, я быстро! – Юргис мгновенно испарилась и вскоре вновь появилась, вся сияющая. – Похоже, мы летим одним рейсом – она подмигнула. 

- О, ну это отлично! – улыбнулся ей в ответ Энди – на, держи! – он протянул ей свернутый листок с его адресом, Юргис поблагодарила и убрала листок в сумку. 

- Похоже, нам пора! – весело сказал Энди, посмотрев на Юргис. Она улыбалась. «Ослепительная улыбка» – подумал Энди. «Эта девушка заслуживает счастья. Истинного счастья. Она вся такая светлая, словно ангел…» – он поймал себя на таких мыслях и порадовался им.  

Они прошли для регистрации.  

Эндиан Стикс? Эконом класс. Место 4.5 

Энди подмигнул Юргис. 

Идет посадка на борт, пожалуйста, пройдите к самолету. 

Полицейские провожали пассажиров до выхода на взлетную полосу, чтобы те не толпились. Юргис стояла долго, похоже, возникли какие-то проблемы при регистрации, такое бывает.  

Юргис Редхок, сожалеем, но вам придется лететь следующим рейсом. Мест нет. 

- Ну как же, как же?! – Юргис махала руками вне себя от недовольства. 

Место, указанное в вашем билете, уже занято. 

- Кем, черт возьми?! 

Эндианом Стиксом, эконом-класс, место 4.5 

Энди побледнел: «Как такое может быть?» 

- Как так, как так?!  

Простите. Произошла ошибка. Вам оформили уже ранее проданный билет. Пройдите для перерегистрации или возврата денег. 

Кровь стучала в висках Энди, Юргис была бледна, словно призрак. Она подошла к стеклу, которое разделяло ее и Энди, что-то прошептала и коснулась его губами. Энди не мог лететь.  

Эндиан Стикс, пройдите на борт. 

Энди пытался уговорить полицейских, что произошла ошибка, чтоб его выпустили. Но они отказались этого делать. Его вели ко взлетной полосе. 

На прощание Юргис отправила ему воздушный поцелуй и знаками показала, что заедет, как только будет на месте. Он кивнул, сказав, улыбнувшись: «Я буду с нетерпением ждать… дорогая…» – но она этого уже не слышала.  

Поднимаясь по трапу самолета Энди думал, что наконец таки нашел свою любовь. Вот так, нежданно-негаданно в нем вспыхнули самые яркие чувства, которые он когда-либо испытывал. «Моя поездка не была случайной, ведь теперь я обрел счастье и самого себя». 

Самолет поднимался в воздух. Земля постепенно сливалась в радужные переплетения цветов… Энди достал свою рукопись из чемодана-сейфа, вырвал последнюю страницу и переписал концовку своей книги. 

Юргис прилетела днем позже. Ее встречали родственники. Все весело сели за стол, отмечая приезд дочери. Она рассказывала о том, что с ней случилась, о войне, о долгих голодных ночах, о раненых, о страхе смерти и радости победы, о Энди и о его книге, которая, по ее словам, непременно должна быть скоро напечатана.  

- Ой, а сколько сейчас времени? – торопливо спросила Юргис бабулю, которая сидела рядом с ней – я хотела заехать к Энди.  

- Не знаю, детка, сейчас включу телевизор, посмотрим! – бабушка щелкнула кнопкой пульта. 

Вчера в окрестностях Колете, не долетев до аэродрома несколько сотен метров, самолет, следующий рейсом из Мойста, разбился. Выжили двое. Их имена уточняются. По всем вопросам о погибших звонить на номер «горячей линии»… 

- Баб, где ручка?! – в ужасе кричала Юргис. 

- Держи, держи! 

Девушка быстро нацарапала номер «горячей линии» на клочке бумаги и помчалась к телефону. 

«Боже! Боже! Мы ведь должны были лететь вместе!» – пульсировало в голове Юргис. 

- Алло, «горячая линия», слушаем. 

- Я – Юргис Редхок, мой друг Эндиан Стикс летел этим рейсом, скажите, что с ним? 

На том конце провода повисло молчание. 

- Мисс Редхок, Эндиан Стикс числится в списках погибших. 

Внезапно Юргис почувствовала волну беспомощности и боли, захлестнувшую ее… 

- Это не может быть ошибкой? 

- Нет. Выжили только два члена экипажа. Мне очень жаль. 

Внутри Юргис что-то оборвалось. Она положила трубку и осталась стоять на месте, как вкопанная. Слезы ручейками текли по ее щекам. 

Обеспокоенная бабушка подбежала к внучке. 

- Что случилось деточка? 

В ответ девушка лишь пожала плечами – Его больше нет.  

На следующий день она пришла на опознание.  

- Это нашли при нем, я думаю, единственное, что мы сейчас можем сделать для вас – это передать вам этот чемодан. Мы так понимаем, вы его родственница. 

- Да. Да… задумчиво ответила Юргис. 

Ключа от чемодана-сейфа она не нашла. «Быть может, у него дома есть копия?»- подумав, она развернула листок с его адресом. Что-то выпало и укатилось под педаль. Она остановила машину. Открыв дверцу, чтоб в кабину проникало больше света, она принялась искать. Но долгого времени это не заняло. Крестик Энди лежал на коврике под педалью и поблескивал на солнце. На глаза Юргис навернулись слезы.  

«Он защитил Энди во время войны, а теперь меня от авиакатастрофы. Энди спас меня дважды....» Девушка набрала код. Чемодан открылся. В нем лежали сшитые листы. Все, кроме последней. На ней была небольшая запись, завершающая книгу Энди Стикса: 

Знай, чтобы не случалось в твоей жизни, все происходит не просто так. То, что кажется тебе совпадением, вовсе таковым не является. Все, даже самые незначительные детали, все они звенья цепочки, которую ты собираешь, а потом в итоге повесишь на свою шею. И, после того как ты закончишь ее плести, ты должен будешь повесить на нее крестик. Запомни это. 

P. S.: цепочка моей жизни закончена, сегодня она замкнулась. Осталось лишь повесить крестик… Все, что я пережил, сложилось в единую картину. Моя жизнь была нужна для того, чтобы дать старт другим людям, чьи цепочки еще далеки до завершения. Я вешаю крестик… Окончанием моего пути становится любовь – начало жизни. Я вешаю крестик… засыпая с Вашими именами на губах. 

Его Величество Случай снова показал мне язык. Это ужасно! Как мне теперь с этим жить? А ведь я уже думал, что вряд ли случится что-нибудь, что окончательно сведет меня с ума и практически заставит верить чуть ли не в существование помидоров с другой планеты. А виной всему... ну, конечно же, женщина. Мало того, что она совершенно не обращала на меня никогда своего восхитительно неземного внимания, от одной мысли о котором по телу пробегала крупная дрожь, так еще и умудрялась провоцировать. Ну, вот скажите мне, вот Вы бы случайным образом увидев номер телефона вашей возлюбленной, неужели бы не воспользовались случаем и не записали в своей записной книжке? А я распечатал на принтере в красивом обрамлении цветных ромашек и повесил на стену, мысленно переживая те прекрасные моменты, когда, наконец, смогу воспользоваться данным мне Удачей моментом. Однажды я даже переписывался с ней, совсем не долго, да и переписка была сухо-деловая. Ах, как романтично смотрелись ее данные в подписи: «С уважением, Марина». По тональности ее писем я угадывал ее волнение, ах, это чудное «Вы бредите?»! Да-да! А еще она всегда слушала, о чем я разговариваю с другими сотрудниками. По ее нахмуренному личику я всегда безошибочно определял, в какую тему следует увести нить разговора, какие истории нужно рассказать, чтоб ее лобик расправился, а глаза улыбчиво отвернулись к окну... И все-таки тревога мне подсказывала, что все слишком хорошо. 

Все говорили, что она недоступна. Она идеал, мечта, фантазия! Иногда мне казалось, что это не человек, но Ангел, спустившийся к нам, грешным, чтобы напоминать о Вечном и Неземном. Так и не дождавшись ее внимания, я был переведен в другой отдел. И о чудо! Она пришла ко мне в гости! Повод был умопомрачительно гениален – она принесла мне цветок в горшке, мило улыбнулась и попросила присмотреть за ним. Я уже боготворил это тщедушное зеленое создание, которому повезло в жизни больше, чем мне – он был ее собственностью какое-то время. А я нашел в его лице благодарного слушателя. Всю нерастраченность чувств выливал я ему по вечерам, воспевая его неземную хозяйку...  

А через два дня я узнал, что она уволилась и исчезла навсегда из моей вдруг обессмыслившейся жизни. Я сидел дома и пил водку. В полнейшем одиночестве. Уже три дня. Зеленый друг откинул корни на первой же рюмке. Из пьяного тумана ослепительной вспышкой молнии прогремл звонок в дверь. Эта дурацкая майка зацепилась за дверную ручку, я упал на спину и в голове загудело от удара о дверь. Ну, вот кому и что понадобилось от такого жалкого неудачника как я? Встав на четвереньки, я все же дополз до двери и открыл ее. Перед моим лицом вырисовывались изящные женские ножки в беленьких босоножках. Медленно подымая глаза вверх в попытке охватить весь образ, я сел. Передо мной стояла Она! Она пришла за своим цветком, а я как последняя свинья валяюсь на полу, дебильно открыв рот от изумления... И частичкой где-то застрявшего одной ногой в говне разума вспоминаю о зеленой сухой пакости, что произрастала теперь на месте ее цветка. О, прекрасная Немезида, застрели меня своей маленькой царственной ручкой, как пса подзаборного, выверни меня наизнанку и вытряхни в лужу ссаки мои грязные потроха и мое разбитое сердце, не достойное того, чтобы ты наступила в него острой шпилькой... Она присела рядом, заглянула смеющимися глазами в душу и сказала: 

- Ах ты, холостяцкая морда! 

А потом подхватила меня под руку, отвела в ванную, сняла с меня все шмотья и окунула в теплую пенную воду... 

Эпиграф. 

Это правда. Но у Вас всегда есть право не верить. Именно им Вы и воспользуетесь. 

- Как ты могла?! 

- Я люблю тебя... 

- Ты любишь Его, а не меня!!! 

- Но ведь это был ты... 

- Но ты ТОГДА этого не знала! И не могла знать. 

- Сердце не знает, оно чувствует... 

- Это мог быть кто угодно, не я, и ты бы отдалась ему! 

- Невозможно, ведь я ТЕБЯ люблю. 

Его ревность боролась с разумом. В конце концов, он хотел проверить верность жены, а что получил? Абсолютно непонятную ситуацию. Да, она ответила на его ухаживания, он смог поцелуем возбудить ее – ах, эти чувственные губки всегда набухали и чуть подрагивали от желания, дыхание учащалось, и этот румянец на щечках выдавал ее страсть. Но он никогда не видел, чтобы она так реагировала на кого-то другого. Если она права, и только он способен пробудить ее, то все вполне обосновано. А значит, он недоверчивый кретин должен сейчас же упасть ей в ноги и облобызать их... Но она была с другим! Вернее с ним – другим! Он пнул стул, тот отлетел к столу, ножка одна чуть покосилась. Живучая мебель... Он подошел, взялся за спинку и со всего размаха размазал его об пол, щепки с треском разлетелись в разные стороны. Она вздрогнула. Хорошо, он не учел такую возможность. Она действительно могла узнать его по запаху, по характеру прикосновений, да он сам бы ее узнал с завязанными глазами. Почему она не дала ему понять, что узнала? Может, ее узнавание было неосознанным? И у него опять нет никаких гарантий, что она не «узнает» его в ком-то там еще! Его жена красивая женщина, на нее всегда обращают внимание другие мужчины, любой из них может оказаться лучше его. И в тот момент вряд ли она думала о нем. Скорее всего она просто не могла противостоять его ласкам. Руки его непроизвольно потянулись к ее шее. Вот так положить их ладонями на ее нежную пульсирующую кожу и сдавить... Кулаком выбил штукатурку из стены. На свежеободранных костяшках стали набухать частички крови, гипнотически наливаясь до округлых крупных густых капель. Он никогда не сделает ей больно, никогда! Лучше разбить в мясо эти руки. Стремительно вышел в подъезд, хлопнув дверью, сбежал по лестнице вниз и, глубоко вдохнув в себя холодную вечернюю свежесть, пошел быстрым шагом вперед. 

Оставшаяся одна женщина медленно поднялась со стула, теплый шерстяной платок соскользнул с колен и упал на пол. Перешагнув, она направилась к огромному зеркалу в коридоре. Рукой провела по шее, изящными тонкими пальцами подцепила платье и скинула с плеча. На спине в районе лопатки пульсирующе проявился розовый бугристый шрам. Крылья она потеряла, когда влюбилась в человека... Длинные ресницы дрогнули, по щеке прочертилась прозрачная дорожка и оборвалась, разбрызгав капли на свежем рубце у основания ладони. Влажные серые глаза чуть удивленно осматривали отражение. В тот раз он приревновал ее к своему другу. Другой рукой она убрала платье со второго плеча, мягкий шелк стек к ее ногам. В районе сердца просматривалась небольшая треугольная рана. Этот удар он ей нанес, сказав «Ты сама виновата, что он к тебе прицепился». В чем ее вина? В том, что она красивая женщина?.. Она встала в вполоборота к зеркалу, и подняла руку. Эти удары плетью по ребрам она получила от него за то, что не ответила на телефонный звонок. Ей так захотелось зайти в церковь, а он начал настойчиво звонить, она выключила телефон всего на пять минут и перезвонила ему уже на улице. Каждое слово его кромсало Душу, раздирало плоть, забирало жизнь. Утирая окровавленные губы, добежала она тогда до лавочки и упала в изнеможении, выбросив телефон в кусты. Почему Любовь для нее – это боль? Адская боль! Что она здесь делает? Она – Прекраснейшее Небесное Создание! Наисвежайшие лиловые круги вокруг шеи опутывали ее словно змея, стягивая и удушая... 

Спустя час он вернулся, тихо открыл дверь, разделся и прошел на цыпочках в спальню. Жена спала сном ангела, уткнувшись в подушку, чуть покрасневшие глаза говорили о выплаканности горя. Он наклонился и нежно поцеловал в белую шею, провел рукой по ее стану. Она чуть всхлипнула, так и не просыпаясь. Он лег рядом, обняв ее и крепко прижав к себе. Самое большое и невероятное Чудо его жизни – это встреча с ней. Огромной и жгучей завистью завидовал он себе, вдыхая аромат ее волос... 

В стародревние времена, за горами и лесами, за глубокими морями стояло невиданное государство. Теперь оно совсем опустело, травой поросло, но прежде не было на всем свете державы обширней и богаче. И правили той страной три горных великана, три злых богатыря. 

Откуда эти великаны взялись, никто толком уже не помнит, и люди сочиняют про них разные сказки. Рассказывают, что родились они чародейским способом – выросли из гор, как уродливые, корявые деревья, в самом начале времен. Матерью им приходилась колючая Метель, а отцом – Подземный Змей.  

Долго жили они в пещерах, кормились тем, что воровали овец, да ловили иногда заблудившихся путников. В ту пору между людьми была лютая война, и никто не мог в этой войне победить, и никто не мог договориться – уже сломалось все оружие и все доспехи, а воины обессилили от ран. Тогда люди попросили великанов, чтобы они спустились с гор, и взяли власть в свои руки. Только одно маленькое государство – Зефирия, что ютилось у самого края Западного моря, отказалось поклониться трем чудовищам, но об этом мы расскажем позже. 

В столице, где всегда было много купцов и путешественников, стоял чудесный дворец, с тремя башнями – одна из белого мрамора, другая железная, а третья – золотая, которая в погожий день сияла так, что на нее невозможно было смотреть. Теперь, на месте дворца возвышаются три травяных холма, а по разбитой мостовой ходят одичавшие козы. Во времена великанов все было по-другому: каждый день устраивались парады, на площади перед дворцом маршировали солдаты, одетые в драконью чешую, по вечерам в небе, словно гвоздики рассыпались огненные фейерверки. 

Приезжие удивлялись такому великолепию, ходили по столице, раскрыв рот, смотрели на ровные, чистые домики с белыми стенами, и зеленой черепицей, фонтаны, в которых вода как шелк. Никто из них не знал, что каждую ночь великаны ели людей. 

Делали они это не от голода, – такова уж была их великанья природа. Великаны злы от рождения – сердца у них из черного галечника, из которого древние люди делали наконечники для копий.  

Первый великан был самым хитрым и расчетливым – жил он в мраморной башне. Этот богатырь был знаменит тем, что учредил двухпалатный парламент, а себя назначил в нем бессменным председателем обоих палат – вечным спикером. Первая палата звалась палатой господ – в ней заседали внуки и правнуки королей присягнувших на верность великана. Господа великанов любили и почитали. На всех государственных собраниях, они должны были поддакивать трем людоедам, и их людоедским решениям – а те щедро платили им за их трусость, а также за трусость их дедов и прадедов. 

Нижняя палата – общин собиралась из мелких помещиков, купцов и мастеровых. Умытые, расчесанные сидели они на заседаниях, потупив в пол взгляд, и свое согласие с богатырями выражали мычанием. Были они малограмотны, и кроме лени не имели за душой ничего.  

Второй брат был самым сильным и свирепым – он командовал всей армией. Звали его все Маршалом. Он мечтал развязать войну с каким-нибудь заморским государством, любил парады, и бывало, сам шел впереди колонны солдат, и распевал строевую песню. От его топота подпрыгивали крыши на домах, и гудела железная башня. Пел он так громко, что солдаты затыкали уши толстыми кусками войлока, чтобы не оглохнуть. Командиры и полководцы больше всего боялись попасться ему на глаза в броне, не начищенной до блеска, или с небритой щетиной – великан съест, и орденами не подавится. 

Третий брат был самым богатым. Кроватью ему служил старый торговый корабль, когда-то выброшенный на берег штормом. Одеялом служила ему целая китовая шкура. То был великан-казначей. Золота у него было больше чем у всех купцов на белом свете. Дни свои он проводил за огромными счетами, из красного дерева – чтобы изготовить эти счеты, пришлось извести весь лес в стране. Он подсчитывал, сколько денег у него, а, сколько – у народа. Он рассчитал, что если собрать вместе все золото, что было у людей, оно свободно поместилось бы под ногтем его мизинца, и был этим очень доволен. От скуки он воровал из казны, сам у себя, а потом сам себя на этом ловил, и дивился своей наглости. 

Жили великаны припеваючи. Заморские гости смотрели на то, как послушно и тихо вели себя горожане в столице, и думали, что в счастливой стране нет ни преступников ни хулиганов. На самом же деле, люди просто боялись шуметь – великан-Маршал всюду имел своих слухачей и доносчиков, если кто-нибудь где-нибудь вздыхал больше трех раз, его тут же хватали, и тащили во дворец к великанам, – для судебного разбирательства. Больше несчастного никто никогда не видел. 

Раз в месяц Великан-Спикер собирал парламент. В одно из таких заседаний, секретарь – желтолицый, маленький человек – вскарабкался на носок великанского сапога, и в рупор прокричал, что Западное государство готовится к войне. 

Великан-Спикер удивился, что за государство такое. Ему притащили карту – везли ее на семи больших телегах, свернутую в огромный свиток, замотанный якорной цепью. 

Когда развернули карту, она накрыла всю нижнюю палату. Только и слышно было шуршание, как от тараканов – это шелестели под бумагой представители общин. Увидев, что вокруг темно, они решили, что наступила ночь, и заварили в самоварах чай.  

На карте Спикер увидел огромное темное пятно, разбитое, словно фарфоровая тарелка на множество мелких кусочков – государство великанов. Слева от этого пятна был небрежно обведенный белый кусочек, с маленькой черной надписью – Зефирия – Западное государство. 

- Что это? Неужели эта букашка пойдет на нас войной? – захохотал Спикер. От этого смеха, господа попадали со своих мест, словно спелые яблоки. 

- У них есть деньги? – спросил Казначей, хлопая себя по необъятному брюху. 

- Откуда им быть? – пожал плечами секретарь – они пытались вести с нами торговлю, и совсем разорились. Живут впроголодь, в маленьких землянках – не у каждого рубаха есть. 

- А какое у них войско? – прорычал Маршал. 

- Их солдаты – кожа да кости. Им с мышами воевать, а не с вашими солдатами, – да и мыши их одолеют. 

- Как же они будут воевать с нами? – удивился Спикер. 

- Они сказали… – секретарь набрал в грудь побольше воздуха, и закричал во всю глотку – они сказали, что продадут все свои рубахи, и все землянки, а на эти деньги купят за морем такого богатыря, который и вас, и все ваше войско одолеет! 

Услышав это, великаны испугались не на шутку. От волнения они даже начали есть членов палаты господ – одного за другим, пока Спикер не опомнился, и не обнаружил, что истреблена половина законодательного аппарата. 

- Олухи! Дубины! – заорал он на братьев, хотя сам съел больше всех – нельзя вас пускать на правительственные заседания! 

Великаны выгнали уцелевших членов парламента, и держали между собой тайный совет. 

Маршала с ходу поставил вопрос об испарении Зефирии водородной бомбой. Спикеру эта идея не понравилась. 

- Чтобы водородную бомбу взорвать – сказал он – нужно сперва водородную бомбу соорудить, а чтобы бомбу соорудить, ее еще нужно изобрести. А для этого мы должны строить университеты, и развивать науки. Зачем нам ученый народ? 

- Хватит и того, что некоторые из них умеют читать! – согласился Великан-Казначей. 

- Кроме того… – Великан-Спикер – разве вы забыли, почему люди нас призвали? 

- Не помню – хрюкнул Великан-Казначей. 

- Хоть на куски режьте – отозвался Великан-Маршал. 

- Это люди тебе скоро устроят – невесело хмыкнул Спикер – они нас позвали, чтобы мы прекратили все войны и распри. А если мы войну развяжем… будут нас люди терпеть? 

- Ты что,- боишься народа? – удивился Великан-Казначей. 

- Боюсь – говорил Спикер – я, – сын Подземного Змея, внук жестокого Борея, больше всего боюсь народа. Хоть я и силен, а народ сильнее меня. Народ – самый большой и сильный великан. Сейчас он ходит под стенами нашего дворца, опустив голову, а завтра… 

- Что завтра? – спросили хором братья. 

- Завтра он устроит… бунт! 

- Бунт! – как заклинание, повторили братья. 

- Восстание! 

- Восстание… 

- Вот я вас и спрашиваю – как нам быть? Что делать? Как бы нам мирно присоединить к себе Западное государство? 

Тут подал голос секретарь, который все еще сидел на носке сапога Великана-Спикера. О нем все забыли, а он сидел, слушал, и все записывал – в большую книгу, обитую кожей. 

- Граждане Западного Государства говорят…– сказал он, капая чернилами на сапог Спикера – они говорят, что в нашей стране процветает олигархия. 

- Что-что? – спросил Казначей. 

– Мне слово не нравится – заметил Маршал. 

- Олигархия – это такой государственный порядок, когда власть сосредоточена в руках круга лиц, и соответствует их личным интересам, а не всеобщему благу – объяснил Спикер – вся власть, и все деньги в руках олигархов. 

- Это получается что… мы олигархи? – гоготнул Казначей. 

- Да. Олигархи не всегда уживаются друг с другом – грызутся из-за власти. Мы же поступили мудро – сразу поделили между собой влияние и полномочия – сказал Великан-Спикер – между прочим, это я так умно придумал. 

- Умно – безусловно – снова заговорил секретарь – да вот, государству нужен глава. 

- Глава Государства? – хором спросили Казначей и Маршал – где же нам его достать? 

- Я знаю – оскалился Великан-Спикер – мы устроим выборы, всенародное голосование. Каждый из нас представит свою программу… живо, бестолочи, придумывайте себе партию! 

- Партия Кровопролития… – мечтательно завел Маршал. 

Братья подняли его на смех. Они еще долго спорили, пока Спикер, наконец, не принял решение – в выборах будет участвовать он, и Казначей. Партия Казначея будет назваться «Стабильность», а партия Спикера «Процветание». Маршал тем временем, должен был как-то остановить заморского героя. 

- Будешь у нас министром обороны, и начальником тайной полиции – сказал ему Спикер на прощание. 

- Лучше министром нападения – оскалился Маршал. 

*** 

А жители Западного Государства, тем временем, продали все свои рубашки, и из далекой жаркой страны, невиданного богатыря. Он прибыл по морю, да не на корабле, а на слоне. Слон был таким большим, что волны только слегка щекотали ему брюхо. И сам богатырь не промах – роста огромного, силы великой – сам всем великанам великан, кожа черная, словно нефть, глаза блестят кварцевым блеском. Одежда его – львиные шкуры. В руке копье, с жалом из алмаза, и окаменевшей морской пены – таким только копьем и можно было сразить великана. 

По небу рассыпалась звездная ночь. Слон тяжело ступает сквозь накипающие буруны. Вот увидел богатырь черную кромку берега. Смотрит – что за чудо? – над берегом гора, и не растет эта гора из земли, как всякой горе положено, а стоит на каких-то столбах. Это возвышался Великан-Маршал широко расставив ноги, и сложив руки за спиной. Тут же, на берегу собралось все его войско, две роты даже уселись на железных наплечниках Маршала. 

Увидев героя, великан пророкотал: 

- Вы нарушили государственную границу! Незаконный ввоз оружия и редких животных! 

Заморский герой выпучил глаза, распахнул мясистый рот, в котором, словно ровные кусочки гипса белели зубы: 

- Моя пришел сражаться с великанами! Моя не знай не про какой граница! 

- Незнание закона не освобождает от ответственности! Вы арестованы! – громыхал Маршал. Он был доволен собой, – своей внушительностью и полномочиями. 

Но герой не собирался сдаваться. Слон протрубил боевой клич, подняв хобот высоко к небу. 

Солдаты зароптали – никому не хотелось бежать наперекор волнам, под ноги к этому страшному зверю. Тогда Великан-Маршал сдул с неба все тучи, и вокруг луны стало видно серебристое гало. Маршал сорвал с неба гало, и ловко забросил слону на шею. Одна из струн лунного света осталась у великана в руке. Маршал поднатужился, и вытянул слона вместе с седоком на берег. 

И заморский герой, и слон его тут же потеряли всю свою силу, лунный свет сковал их сном. Солдаты опутали их крепчайшими канатами и цепями, как пауки. Маршал взвалил слона на плечи, будто ягненка, и размашистым шагом направился к столице. Он должен был успеть до восхода солнца, чтобы гало не растаяло в утренних лучах. Нужно было спрятать героя в самом темном подземелье дворца. 

*** 

В столице, Спикер начал приготовления к голосованию. Он пригласил на выборы людей со всей своей страны, а заодно и граждан Зефирии. Написал он им такое письмо: 

«Когда вы увидите, что в нашей стране теперь настоящая демократия, вы сразу захотите к нам присоединиться! За вами выбор – голосовать за Стабильность, или за Процветание. Всех вас мы будем рады видеть в своей Столице». 

Стражникам же, он велел арестовывать и бросать в темницу всех, кто явится во дворец без рубашки. 

И когда стали приходить граждане Зефирии – худые, изможденные, в исподнем белье, солдаты хватали их, и тащили в подземелья. Их всех ждала страшная участь – попасть к великанам на обеденный стол. 

В минуту, когда кованные двери темницы распахнулись, и солдаты втащили спящего слона, с привязанным к нему героем, знахарь шепнул своему ученику – совсем еще мальчишке: 

- Наше дело еще можно поправить. Я знаю средство против лунных чар. Когда двери начнут закрываться, проскочи тенью, сыщи залитый солнцем луг, нарви одуванчиков, только молодых тех что похожи на солнце, и не старых – они больше похожи на луну. Сорви их, и быстрее неси ко мне. Я изготовлю из них отвар, и напою им героя… 

Мальчик кивнул – ему ничего не стоило проскочить мимо стражников. Он был ловким и сильным, этот мальчик, знахарь часто давал ему опасные поручения, ему приходилось карабкаться на крутые скалы, и воровать яйца из ласточкиных гнезд. Он легко скакал по болотным кочкам, обманывал хищных зверей, запутывая следы. Словно кошка он проскочил мимо стражников, когда те волочили огромную спящую тушу сквозь подземные тоннели. Лунное гало на шее слона превратило легонькую фигурку в тень, в невесомый сквознячок, который вылетел наружу, и превратился в вихрь босых ступней, и черных от солнца лопаток. 

Мальчик бежал как никогда быстро. Он не мог допустить, чтобы из-за его промедления кого-нибудь съели. Оказавшись за воротами, он на бегу зачерпнул ладошкой воды из ручья, и тут же всю расплескал, не донеся до рта. 

Наконец он выбежал на поле одуванчиков, ему повезло – через пару дней солнечные одуванчики превратились бы в лунные, и все было бы кончено. Но сейчас поле было до краев залито желтым цветом. Мальчик набрал целую охапку, и побежал обратно. 

Невидимый, он проскочил мимо стражи, старый травник изготовил из одуванчиков отвар, разгоняющий сон, и обрызгал спящего героя. Тот пошевелился, зашлепал спросонья большими своими губами, потянулся – и пробил потолок! Тут же в темницу полился солнечный свет. Пленники заликовали. 

*** 

Выборы завершились – все на ком были рубашки, проголосовали. Победил, с большим отрывом, Спикер. Страшно довольный этим обстоятельством, и тем, какую ловушку задумал он для жителей Зефирии, Спикер точил когти о кремневую скалу – готовился к инаугурации – церемонии вступления в должность. 

- Все-таки не зря я стал политиком – говорил он, щеря клыки – что бы вы без меня, балбесы, делали? Вмиг бы вас народ растоптал. 

Маршал хвастался своей победой над Заморским героем, но никто не слушал – Казначей стучал счетами, злой и всклокоченный: у народа завелось лишнее золото, а великан все не мог придумать, как бы его отобрать. 

- Нужен новый налог! На воду, на воздух, на птичье пение! – рычал он – за каждый вдох одну плату, за каждый выдох – вдвое дороже… а если люди не будут платить за птичье пение, мы сожрем всех птиц! 

- Лучше сожрем всех людей – заметил Спикер. 

Вдруг земля задрожала, раздался протяжный голос трубы, великаны встрепенулись – из-под земли, посреди площади вырастал серый бугор, на котором во весь свой рост стоял Заморский герой – знахарь разбудил его своим отваром. Исполинский слон рушил своды темницы. Вокруг него, из множества трещин, и провалов, словно муравьи из разоренного муравейника, выбегали люди – бывшие пленники, граждане Зефирии. 

- Сму-у-ута! – закричал Спикер. 

- Бу-у-унт! – взревел Маршал. 

- Гра-а-абеж! – завыл Казначей. 

- Великан! Драться выходи, давай-давай! – сказал Заморский Герой. 

Спикер выбежал на площадь, земля загудела под его ногами. Он размахивал огромной палицей, разбивая дома, лавки, дворцы, он обрушивал на Героя куски городских стен и караульные башни. Слон крушил эти обломки бивнями, надвигаясь на врага могучей серой волной. 

Герой поднял копье, прицелился и метнул великану в грудь. Новоявленный Глава государства зашатался и рухнул на землю, только и слышно было, как хрустят под ним дома, раздавленные в черепки. И тотчас зашаталась и рухнула Мраморная башня, погребя под собой весь двухпалатный парламент, собравшийся для церемонии инаугурации. 

Народ ликовал. 

- Ура! – кричали люди – Да здравствует наш Герой! Он убьет великанов, и мы будем свободны, наконец! 

Но Герой сказал: 

- Вы заплатить мне за один великан. За три великан – вы не платить. Я убил один великан. Я пронзил его копье – волшебный копье. У меня больше нет такое. Он один на белом свете был – такой копье… 

Народ присмирел, снова потупил взоры. Кто-то плюнул вслед Заморскому Герою, который уже спускался к океану.  

Все вроде бы стало по-прежнему. Жители Зефирии разбежались – кто-то вернулся на родину, кто-то уплыл за море – искать новую землю, подальше от великанов. Но старый знахарь и ученик остались – затаились до поры. 

Великаны же, оплакав гибель своего брата, взялись делить свою власть. Ничего путного у них получиться не могло: у Казначея от жадности случилось помрачение ума, а у Маршала ума не было от рождения. 

- Посмотри… ты посмотри только – говорил Казначей – твои солдаты нас разорят… сколько они съедают в день… а в неделю? Ох-ох… а в год? 

- Ты жрешь больше чем все мое войско! – злился Маршал – вот скоро пойдем на Зефирию войной, тогда попомнишь мои слова… 

- Да никогда не пойдем! Твои солдаты только и умеют, что по площади маршировать. Говорю тебе – нужно войскам поек урезать, да и сами войска сократить... 

- Ах вот как?! Тогда я все твое имущество экспроприирую! 

- Что? – не понял Казначей. 

- Отберу! 

- Это как? 

- А вот как! – взревел Маршал, и вцепился зубами Казначею в ухо. 

Наутро все узнали, что один великан сожрал другого. 

Золотая башня рухнула. Из-под обломков, словно жуки в сырую погоду выползли члены нижней палаты парламента. Каждый схватил столько, сколько мог унести и был таков. Говорят, больше всех утащил маленький, желтолицый секретарь. 

Маршал понял, что вся власть теперь у него, провозгласил в стране военную диктатуру. Он вышел из дворца, оглядел разрушенные улочки, с белыми стенами, и скривился. Ему больше нравились прямые и серые гарнизонные казармы.  

Первым его указом было сжечь все города, и построить на их месте крепости. Все люди теперь должны были жить в казармах. 

- Все у меня в солдаты пойдете! Все! – грозил он, из своей железной башне. 

По улицам теперь можно было передвигаться только строевым шагом. Семьи, великан переименовал во взводы, улицы в роты, города в дивизии… 

Боялись его все – даже далеко за морем при упоминании Великана-Диктатора все вздрагивали. 

Однажды он устроил пир, и созвал всех генералов. Великан расселся на большом пустыре за городом. Люди приволокли ему огромные меха с вином, согнали несколько коровьих стад, и сверх того подали кашалота в кляре. 

Великан ел и пил, похваляясь своей силой, и чем больше он пил, тем сильнее клонило его в сон. Наконец, он развалился посреди гарнизонного плаца, и захрапел. Генералы потихоньку расползлись кто куда, заткнув уши, чтобы не слышать страшного рокота, похожего на пушечную канонаду. 

День дрыхнет великан, два дрыхнет с – и не просыпается. А храп все глуше, все тише. Стали люди утекать из столицы. А великан все спит: год спит, другой. Стали говорить, что старый травник подмешал в вино лунное зелье, и великан теперь никогда не проснется. 

И вправду, спустя сотню лет, Диктатор так окаменел и порос лесом, что теперь и отвар из одуванчиков не смог бы его разбудить. Железная башня заржавела и рухнула, все казармы рассыпались от морского ветра. Страна пришла в запустенье, люди ушли, кто куда и стали жить по-новому. 

А великан и сейчас лежит на прежнем месте, только теперь он совсем превратился в гору. Внутри этой горы еще тлеет живое тепло, и зимой куропатки собираются на ее склонах – погреться. 

А люди смеются, и говорят: «Глядите, – из этого великана вышел какой-то толк». 

Что до знахаря и его юного ученика, то они вернулись в Зефирию, и продолжили лечить людей. А когда ученик сам стал знахарем, и обзавелся длинной седой бородой, он рассказывал маленьким детям страшные сказки про трех великанов, и когда те взвизгивали от испуга и восторга, он поглаживал бороду, и говорил: 

- Не бойтесь, никаких великанов нет, и уже не будет – и смеялся, уверенный в своей правоте. Конец. 

а йоги умеют останавливать сердце,  

когда становится незачем жить 

зачем же жить,  

если всё равно становится незачем? 

зачем вместе с биркой про дату рождения и пол  

на ногу новорожденному не привязывают бирку  

с номером участка на погосте?  

можно было бы ходить туда в минуты сердечной смуты 

и складывать цветочки  

или игрушечки – как на могилки к умершим деткам 

а йоги умеют останавливать сердце,  

когда становится пусто жить 

зачем же жить,  

если везде так пусто? 

– Был тут недавно в ГУМе – Серый умудрялся одновременно и говорить, и мурлыкать какую-то песенку – Знаешь, какой там отдел открыли? 

- Ну? – Андрюха постучал ногтем по пивной бутылке. 

- «Одежда для стариков».  

- Че, так и написано? 

– Ну да. Я даже туда зашел. И действительно. 

- Что действительно? 

- Действительно для стариков. Знаешь, такие шапки, пальто… Штаны… Вроде бы и новые, а как будто древние какие-то.  

- Страшные? 

– Ну, по своему. Как спецодежда. На складах, что ли, лежали… 

Андрюха допил пиво и встал. Скамейка под ним была устлана листьями. – Пошли. 

Они прошли двор, обогнули футбольную площадку. Изнутри, об стенку, бухнул мяч. 

«Сука, почти» – футбольный голос был неожиданно пискляв. Андрюха и Серый с улыбками переглянулись. 

- Послушай – Андрюха тряхнул головой – а кепки там были? 

Серый замедлил шаг – Ну, были какие-то. Да ты бы такую не надел. 

- Да я не себе. Я тут сковородку на дедушкину кепку поставил. А он ее носил, оказывается. 

- Сковородку? 

Андрюха скривился, посмотрел на Серого с учительским видом: – Два, Заславцев. Садись.  

Серый ухмыльнулся. – Да были, были. Но я говорю, уродливые. Хотя… Наверное, как раз. А он у тебя воевал? 

- Нет, прадед воевал. Дед у нас мирный. На рыбалку ходит, в лес. Я с ним в детстве все время торчал, в Подмосковье.  

- А у меня воевал. Все медали пропил, я его уже плохо помню. Помню, как на колено меня сажал, пьяный. Они с бабушкой на войне познакомились. А ребенка лет в сорок только родили, социализм строили. 

- Да уж… А ты детей собираешься?  

- Я нет, я ученым буду.  

- Кипяченым. 

Мысли каждого устремились в своем направлении, словно начав описывать огромные круги. Андрей представлял себе лес, такой лес, какой он помнил из детства, и думал, что сейчас этот лес показался бы ему совсем другим. А вот дед его каждую осень ходит в тот самый лес, и приносит все новые грибы, и кепка на нем та самая, хоть и с прожженным сковородкой пятном. И никакая другая ему просто не нужна.  

Серега думал: вот есть его мать, отец, старая бабушка. И дедушка есть, просто как будто все договорились думать о нем в прошлом. И все глядят друг на друга и тихо подмигивают: «Помнишь о нашем уговоре? Помню, конечно, помню». И ученым Серый тоже вряд ли будет, а будет тоже строить что-то непонятное, не социализм, а что-то непонятное вообще, и конечно будет жена, и конечно дети, и всех будет жаль, и всех он будет любить. 

Небо со своими редкими облаками неслось навстречу, подгоняемое холодным ветром. По улице грохотали частые грузовики, замер на желтом светофор.  

- Ну что? – Серый поглядел на Андрея – Значит, ты так мне и не поверил? 

- Ты о чем? 

- Об одежде. Об отделе для стариков. 

- Н-не знаю. А была? 

- Может, и была. А вообще… А вообще, нет. Это…шутка просто. 

- Да ты и в ГУМе, наверное, лет сто не был. Что ты там забыл? 

– Это точно. 

К горлу обоих подступила физически ощущаемая тишина, которую надо было сглотнуть, и… и с ней хорошо было просто молчать. Что-то медленно придвигалось со стороны дальних домов, то, в чьей перспективе шли по делам люди, одетые в разные, но похожие одежды, ехали машины, везущие разных, но похожих людей. Это что-то было невидимым, но хотелось стоять и смотреть, не в смысле: «что же будет дальше?», а в смысле: «я вижу себя, я уже там». 

Б.Д. Сподынюк. 

Не такой. 

Рассказ. 

Часть третья. 

На следующий день у клетки Ублюдка собрались и стар и млад, но ближе чем на пять шагов к клетке никто не подходил, Ублюдок вызывал страх у людей. Опять, старики начали пугать односельчан, называя Ублюдка оборотнем, и рассказывая об оборотнях всякие небылицы. Прошло три дня, страсти поутихли, но к Максиму зашли в дом делегация уважаемых в деревне стариков. Как все пожилые люди, знающие, что такое жизнь, они были деликатны, и, смущаясь, завели с Максимом разговор. Польстив Максиму, что он хороший охотник, они осторожно намекнули ему, что общественное мнение в деревне желает Ублюдку смерти, что старухи, наперебой, трещат, что это оборотень, и клетка ему не помеха. Мы-де понимаем, что это обыкновенный Ублюдок, 

но на каждый роток, не накинешь платок.  

Максим всё это и сам понимал, но его, что-то смущало, что-то останавливало его от крайней меры. Глядя на то, с каким чувством собственного достоинства, ведёт себя Ублюдок, он понял, что какие-то признаки интеллекта в этом гибриде есть, и решил приручить этого свирепого гиганта. 

Поэтому, выслушав стариков, проявив к их мнению своё уважение, он, смиренно, попросил один месяц на работу с Ублюдком, объяснив свою точку зрения в данном вопросе. Старики, посовещавшись, разрешили Максиму заняться дрессировкой Ублюдка на протяжении месяца, начиная с завтрашнего дня. И предупредили, что если не будет видимых результатов, то спустя разрешённый срок, ему придётся убить опасное животное. 

На следующий день, Максим отварил перловую кашу, сдобрил её ливерной колбасой и, подойдя к клетке вплотную, держа в руках миску с едой, заговорил с Ублюдком. У того при виде Максима, подходящего к клетке напряглись все мышцы, губы на пасти вздернулись, обнажив огромные клыки, и раздался какой-то клекот, полу – рычание, полу вой. 

Максим, держа в руке миску с едой так, что запах её, щекотал ноздри Ублюдка, 

заговорил с ним: « Ты знаешь, – говорил Максим ровным голосом, – тебе народ дал срок на исправление. Всего один месяц, и если спустя месяц, ты не будешь мне подчиняться, я буду вынужден тебя убить. А ведь ты ещё молод, и жизни в тебе много, так что давай, зверюга, исправляйся. В качестве первого шага к нашей будущей дружбе, я принёс тебе покушать. От той овцы, что ты убил четыре дня назад, у тебя в желудке ничего не осталось, и это хорошо. Сейчас, попробуешь нормальную пищу, которой будешь в дальнейшем питаться». 

С этими словами, Максим подсунул миску с едой в нижнюю щель клетки, затем просунул туда же миску с водой. Ублюдок не пошевелился, но клекот в пасти прекратился в тот момент, когда Максим заговорил с ним. Ублюдок старался понять, что ему говорил Максим, и как настоящая собака, повернул голову, прислушиваясь к речи человека. 

Максим, отойдя в тень, присел на деревянную чурку, и продолжил разговор с Ублюдком. Он рассказывал ему, что нельзя убивать домашний скот, о том, как его искали, как устраивали облавы, чтобы поймать его. В общем, проговорил Максим с Ублюдком больше часа. Ублюдок не двигался с места, но было видно, что сдерживает он себя из последних сил. Прозрачная слюна стекала из его пасти, усиливая течь, как только ветер доносил запах еды в его ноздри. 

Максим мог бы уйти, не смущая зверя, но он специально сидел и ровным голосом говорил с Ублюдком. Максим хотел, чтобы Ублюдок начал есть на его глазах, тогда, он будет понимать, что пищу ему, даёт Максим. 

Наконец, Ублюдок не выдержал, но подошел не к миске с едой, а к миске с водой и, начал лакать воду. Он пил минут двадцать, с короткими передышками, а когда напился, за один момент, опустошил миску, затем, отойдя в угол клетки, долго крутился на одном месте, как бы выбирая, где получше лечь, и, наконец, улёгся, свернувшись в клубок как собака, прикрыв пушистым хвостом нос, закрыл глаза. 

Ну, вот и хорошо, вот это ты молодец, – сказал ему Максим ровным голосом, – если ты себя будешь и дальше так вести, то мы с тобой подружимся. Ублюдок, на секунду, открыл глаза, подернутые как у щенка голубой плёнкой, глубоко вздохнул и закрыл их опять. 

Вечером Максим дал Ублюдку остатки щей на мясном бульоне, смешанных с перловой кашей сдобренной ливерной колбасой, поменял в миске воду. Присел у клетки, разговаривая с ним. Ублюдок уже не раздумывал, быстренько покончил с едой, попил воды и опять лёг в дальнем углу клетки, свернувшись в клубок. Когда Максим специальным стальным крючком забирал миску из-под еды, он увидал что Ублюдок все съел кроме капустных листов, которые облизанные лежали в миске отдельной кучкой. Максим, видя это рассудил, что Ублюдок намекнул ему, что не надо обижать его капустой, он не коза. 

Намёк твой понял, – сказал ему Максим, – больше капусты тебе давать не буду. 

И дни потянулись чередой, день за днём. Ублюдок потихоньку привыкал к Максиму, когда Максим подходил к клетке даже начинал дружелюбно помахивать хвостом, но Максим не обольщался на свой счёт, а списывал это дружелюбие на еду. 

Съездив в областной центр, Максим, в специальном магазине, купил самый большой намордник, который, только, смогли найти в магазине, и прочный поводок со строгим, затягивающимся ошейником, имеющим внутренние шипы. 

Спустя две недели, Максим, давая утром еду Ублюдку, намеренно, поставил миску у самой передней стенки клетки, и когда Ублюдок начал есть, протянул сквозь прутья руку и начал гладить Ублюдка по голове. Тот, съёжился на какой-то момент, но затем расслабился и, продолжал есть, а Максим, продолжал его гладить, ероша шерсть на его голове. 

Прошло ещё три дня и Максим решил рискнуть, прогулять Ублюдка по двору. На секунду, открыв дверцу клетки, он положил у передней решётки намордник так, чтобы он смог, протянув руку через прутья клетки, достать его. Затем, поставив миску с едой, он начал гладить и ерошить шерсть на голове Ублюдка левой рукой, а правой взял намордник и как только Ублюдок закончил есть, он накинул намордник на его пасть и защелкнул его на голове Ублюдка, продолжая его гладить левой рукой. Ублюдок отпрыгнул от передней стенки и попытался снять намордник, стягивая его с морды обеими лапами, но у него ничего не получилось. Он, по сражался какое-то время, потом лег и, вывалив язык, смотрел на Максима. Максим не переставая говорить с Ублюдком, открыл дверь клетки, и, войдя внутрь, подошёл к Ублюдку. Продолжая говорить всякую чушь Ублюдку спокойным и ровным голосом, он надел на Ублюдка поводок, проверил, как закреплен намордник, и, выйдя из клетки, слегка потянул поводок. Ублюдок не пошевелился, тогда Максим слегка дернул поводок, он стянулся и острые шипы прижались к коже Ублюдка на шее. Он поднялся, тогда Максим ещё раз слегка дернул и подал отчётливую команду: «Рядом». Когда Ублюдок вышел из клетки, Максим поводком обвел его вокруг себя и остановив у левой ноги, нажав пальцами левой на его крестец, скомандовал: «Сидеть», и Ублюдок сел. Затем Максим водил его по периметру двора, время от времени подавая команду: «Рядом». Судя по тому, с какой охотой Ублюдок выполнял команды Максима, ему самому, эта игра нравилась. К наморднику он привык и, даже, не обращал на него внимания, видимо понимал, что с его репутацией, ничего другого ему пока не светит. Намордник не мешал и Максиму, расстояние между стальными прутиками намордника, позволяло Максиму, в знак поощрения, просовывать через прутики кусочки колбасы, за правильно выполненную команду. 

И вот, наступил день экзамена для Ублюдка и Максима, та же делегация стариков пришла убедиться, что Ублюдок управляем и для общества не опасен. Максим пригласил всех во двор. Ублюдок был в клетке. Максим попросил своего приятеля встать с ружьём на пути к делегации, вдруг Ублюдок кинется на кого-нибудь. Затем он открыл дверь клетки, вошел в неё, погладил Ублюдка по голове, надел на него намордник и поводок. После этого он вывел его из клетки и продемонстрировал, что Ублюдок выполняет все команды общего курса дрессировки. Делегаты были поражены и наперебой хвалили Максима. Ублюдок, как –будто понимал, что их хвалят и довольно щурился, глядя своими янтарными глазами на Максима. Вопрос смерти Ублюдка отпал, но просьба, водить его через село в наморднике, была. Максим согласился, и с тех пор Максим начал брать Ублюдка на охоту. Особенно в те места, где раньше он ходил и охотился. И этот экзамен Ублюдок выдержал с честью. 

Однажды, в конце зимы, Максим взял Ублюдка на охоту. В окрестностях их района начала бесчинствовать банда волков, они зарезали солидное количество домашнего скота, пробираясь в овины и скотники. На коров они не нападали, но овцы и козы были их добычей. 

Максим, как помощник районного егеря, должен был сделать рекогносцировку местоположения этой волчьей стаи, вычислить, по следам, маршруты их миграции, найти логова их самок, которые, месяца через три, нарожают волчат. Максим уходил в лес дня на три, рассчитывая ночевать в лесной заимке, из которой и будет, не торопясь, исследовать лес. К концу третьего дня, когда основная работа была им выполнена, Максим решил не возвращаться на заимку, а идти домой. В конце марта в лесу опускаются сумерки уже не так рано как зимой, и Максим надеялся до ночи добраться домой. Когда до выхода из леса оставалось около трёх километров, Максим почувствовал преследование, он остановился и закуривая сигарету, заметил серые тени волков окружавших его. Он сорвал с плеча ружьё, сломав его, зарядил патроны с картечью, пошел вперёд. Ублюдок был рядом с ним, но в наморднике. Максим подозвал его и снял с него намордник. Волки, закончив окружения сжимали кольцо, Максим уже ясно видел огоньки их глаз, но на месте они не стояли, постоянно перемещаясь. Максим выстрелил в одну тень и, судя по визгу, подранил одного волка и захотев, перезарядить ружьё, сломал его. Ижекторы соскользнули с буртика заклинившей гильзы, но ружье, теперь,не будет работать. Если не достать гильзу затвор не закроется, а все необходимое, чтобы извлечь гильзу, находилось в рюкзаке, и там это нужно было разыскивать, то есть терять драгоценное время. В это время, крупный волк из-за кустов прыгнул на Максима и сбил его с ног, тут же, на Максима набросилось два или три волка и принялись рвать его. Максим крутился, не давая волкам впиться зубами в своё тело, если они почувствуют кровь, то Максиму конец. В какой-то момент, Максим, уже попрощался с жизнью, но вдруг, он услыхал, до боли знакомое клекотание, и подумал, что Ублюдок предал его, и так же, как волки, будет рвать его тело. Но, уже через минуту, волки, что напали на Максима, с визгом отскочили и попадали с разорванными глотками, затем опять, раздалось это ужасное клекотание и, ещё два волка, с раздробленными шейными хрящами упали, окрашивая снег своей тёмной кровью. Затем ещё одна атака Ублюдка и два матёрых волка распластались на снегу, остальные, поджав хвосты, покинули поле боя. Ублюдок, подошел к Максиму и начал его обнюхивать. Не почуяв крови, уселся рядом, довольно щуря свои желтые глаза. Максим сел и обнял Ублюдка за шею. Он целовал Ублюдка в его окровавленную пасть, гладил его по голове и говорил ему, не переставая, что-то такое, от чего Ублюдок щурился с огромным удовольствием. Затем, он задрал свою пасть наверх и захотел завыть, но из его пасти вылетал собачий лай, лай огромной и сильной собаки-победителя. 

Услыхав этот лай, Максим сказал: « Всё!!! Ты больше не Ублюдок, ты не такой, ты мой друг и моя любимая собака!» 

Конец.