– Дебил несчастный! – ругается мамонтиха Зина, – Совсем крышу снесло! Посмотри, зима кругом! Вечная зима! Везде зима! Лед-ни-ко-вый пе-ри-од! 

– ...Вечного и везде ничего не бывает, – философски замечает мамонт Гоша, Зинин супруг. 

– А зимы на наш мамонтиный век хватит, – повышает голос Зина, переходя в следующую октаву, – значит, вечная! Этому периоду еще быть да быть! Сиди дома, я сказала! 

И Гоша сидит. 

Сидит и думает, что вот уйди они с молодняком на юг, к экватору – и могли бы стать когда-нибудь какими-нибудь индийскими слонами. Пусть даже без шерсти по всему телу, пусть с бивнями поменьше, но зато сытыми и прогрессивными. 

От имени нашей Грибницы, я, Председатель, через своего поверенного, Высшего Жреца Псилоцибе, требую от представителей вида homo sapiens исполнения ряда условий. В случае неповиновения мы вынуждены будем объявить Грибную Революцию. Вы предупреждены. 

Наши требования: 

1. Запрещение запрещения, преследования и всяческого притеснения нас, представителей вида psilocybe semilanceata. 

2. Возрождение грибного культа и утверждение шаманизма как официальной государственной религии всех стран мира. 

3. Введение обязательной грибной диеты для представителей вида homo sapiens на законодательном уровне. 

4. Из вышеприведенного пункта автоматически истекают отмена всех войн и культивация Любви. Исключения составляют войны за грибы.(За них воевать разрешается) 

5. Обеспечение Высшего Жреца Псилоцибе нами в количестве, достаточном для выдвижения новых требований. 

Дата: 2011-10-04 

Место нахождения: Высший Жрец Псилоцибе 

Подпись: Председатель Грибницы 

21.  

О, Дане не надо!  

Вариант:  

А лего Дане не надо, Гела!  

22.  

Я напишу «уши», Паня.  

23.  

Кот, а кот, то каток!  

Вариант:  

Кот, а кот, тут-то каток!  

24.  

Дог Санули жил у нас год.  

25.  

Я на манеже – не жена Маня.  

Вариант 2:  

О, не жена Маня, а я на манеже, но...  

Вариант 3:  

Но не жена Маня, а я на манеже, Нон.  

26.  

Нила в загул слуга звал, Ин.  

27.  

Ала, к лоту толпа плот утолкала.  

28.  

Затри, Ир, таз!  

Вариант: 

У! Микки – за! Три, Ир, тазик Киму! 

29.  

Илона – типа капитан Оли.  

30.  

Он дал указ, а казаку ладно.  

11.  

Ерепов леди видел в опере.  

12.  

А Тоша украл Ларку Ашота.  

13.  

У, к нам, Ася, милиция! Ищи яиц или мяса, манку!  

14.  

Соли, Саша, силос.  

15.  

И сыр упал в лапу рыси  

16.  

О, Данилка, ту бабу так ли надо!  

17.  

О, видите ли билет и диво!?  

18.  

Имя луны – нулями.  

19.  

А Кругом быть ты б мог, урка?  

20.  

Могу ли, Кать, так и лугом?  

Смена выдалась тяжелая: еще вечером вырвало прокладку на шламопроводе, и всю ночь Александр Сергеевич проработал с лопатой и тачкой. К утру ноги почти не держали, а пришедший не в духе (ну, недолюбливал он Александра Сергеевича за «дворянский снобизм») начальник участка устроил «показательную порку» за «лентяйство и наплеватизм» в отношении рабочего места. Александр Сергеевич обиделся, было, но еще с полуночи в голове звенела и просилась на бумагу пронзительная строка, она и поддерживала тонус.  

Уже последним из смены, наскоро ополоснувшись в душе, поскальзываясь на холодном каменном полу, Александр Сергеевич поспешил переодеться в цивильный фрак, нахлобучил цилиндр и кинулся на конку. Опоздал он совсем немного: издевательски подсвечивая красненькими задними габаритками, экипаж уже скрывался за поворотом. Пришлось плестись пешком, на извозчика не хватило.  

- Дорог частный извоз в царской России. Сатрап наш царь, не думает о народе! – всю дорогу размышлял Александр Сергеевич, – Вот наступит светлое «завтра»...!  

Домой Александр Сергеевич пришел уже в десятом. Наташенька опять не встретила, хотя уже не спала – сидела у компьютера. Александр Сергеевич со вздохом поставил на плиту чайник и крикнул в глубину квартиры:  

- С добрым утром, Натали! Ты завтракала?  

В ответ раздалось почти стандартное:  

- Нет еще. Не успела. Устрой что-нибудь сам на двоих, душенька, я в «одноклассниках»!  

Пока Александр Сергеевич «устраивал» яичницу с гренками, варил кофе и накрывал на стол, звенящая прежде строка перестала казаться такой яркой, какой была сначала. Тем не менее, после завтрака Александр Сергеевич полусонно прошел в кабинет, очинил перо и приготовил бумагу. Тут вбежала Натали, с размаху плюхнулась к нему на колени и защебетала:  

- Пусик, сегодня бал у Балконских. Пойдем? Будут великий князь с княгиней, вицеканцлер и кавалергарды. Мне девчонки кинули мессагу, звали потусоваться.  

- Какой бал, Наташенька? Мне же опять в ночную! – грустно ответил Александр Сергеевич, снимая Наталью с колен. – Сейчас пару строчек напишу – и спать!  

Наташа легко упорхнула к своему виртуальному общению, а Александр Сергеевич наконец записал заветную строку и, погрызывая перо, задумчиво зафиксировал взгляд на трещине в штукатурке:  

- Сейчас – сейчас!...Любовь, ...кровь, ...морковь, ...свекровь.... Ускользает чертова рифма! Ускользает.... Ускользает....  

... Почему-то дальше не писалось.  

... Летела ракета.  

... Думала:  

- Эх, дурища я военная! Ща ка-ак бабахну – мало не покажется! Сам в говно ...тьфу ты, сам главнокомандующий похвалит. Скажет: «Вот уж бабахнули, так бабахнули! Орлы!». ...Нет, пожалуй, я не бабахну, а он не скажет: Головка-то у меня не боевая, а учебная! ... Ну ладно, зато хоть научусь. С другой стороны – зачем учиться, если я одноразовая? ... Ну, хоть на мир посмотрю. ... И опять же, зачем мне мир, если я – военная? ... Вон, людишки какие мелкие внизу: таких и не жалко. А я же еще и высокоточная! ... Была, пока прапорщик Сидоренко блок наведения ни спёр и ни загнал. Теперь – только стрельба по площадям, хорошо бы хоть в полигон попасть. Ну, зато я современная и грозная! ... Правда, современная – тоже относительно, меня ж еще в прошлом веке создавали. Но новее-то нет ведь! Значит, всё-таки современная, хотя бы в смысле – со времён СССР осталась. ... И грозная – тоже относительно: пять предыдущих пусков – в белый свет, как в копеечку. Кто такую испугается? Всё доводят, доводят, а довели только до слёз. Президент конструкторов, генералов в кучу согнал, спрашивает: «Где деньги? Я вам, гадам, на доводку ракеты давал? Давал! Где деньги? Где ракета?» Ему честно отвечают: » Деньги все при... то есть освоили, ракеты все позапускали.Теперь найдём, куда приземлились, и будем результаты испытаний обрабатывать. Ночей не досыпаем, даже глаза слезятся, видите? Довела нас эта работа, господин наш любимый товарищ Президент, до самого что ни на есть нервного срыва.» То есть сорвались, мол, и освоили «бабки», ну и понервничали, конечно.  

...Зато имя у меня гордое, крылатое – «Булава»! Оружие для ракетных подводоносцев! Осталось подводоносцы построить, а то пока с одного отстреливают. Это чтобы враг знал: есть еще из чего пульнуть! ... Нет, если найдется такая богатырская десница, чтобы мной по бОшкам колотить – вполне за булаву сойду!  

... Пофиг, в принципе, что подводных лодок не строят, а ракеты не летают, как им положено: репортёру заплатят – он так про успешную стрельбу распишет! И фотографию в фотошопе сделает – мама не горюй!  

...Куда же я попаду-то? Хотя, моё попадалово – дело десятое, ведь учебная же! Зато стартовала, улетела – для репортёра это факт! Не лететь же за мной для проверки на другой такой же!  

... Ой, что-то я расслабилась, рассопливилась. А ну, готовсь! Равнение на ...право! Или налево? А-а, какая разница! Нормально всё! И блок наведения мне не нужен, всё-равно наводиться не по чему: навигационные спутники-то попадали ещё при запусках!  

А я, хоть неизвестно куда, но всё-таки лечу!  

А может, ещё и бабахну!  

Вдруг не досмотрели, и нормальную боеголовку поставили?  

... Или в склад боеприпасов попаду случайно!  

... Летела ракета.  

1. 

Диван и шорох, казак, хороши на вид.  

2.  

Ладно, кору и урок он дал.  

Вариант:  

Ладное, нам кору и урок Мане он дал.  

3.  

Анина я тётя. А Нина?  

4.  

Ого, вижу арбуз у зубра у живого!  

5.  

А то! Пел удод удоду – лепота!  

6.  

Уже и шорохи хороши ежу.  

7.  

Тане рады деды да Ренат.  

8.  

Лёш, от Тома сам Отто шёл.  

9.  

А Тоне и Ладе дали енота.  

10.  

Дай Але дело, а Оле делай ад.  

"я бессилен когда я злюсь" 

Б-Г 

ну вот... 

понедельник и дожил до нас 

темнело 

вечерело 

Да...есть в односоставности и назывном куле предложений сквозящая обреченность одинокого странника которого хотят видеть  

пешеходом... 

как в любом одиночестве... 

обреченность оброка разматывать клубок времени 

имени 

возраста 

который ты ни у кого не просил... 

как хорошо..если тебя связали в узел любя...твои родители..любители... 

матрица русского языка.. 

с сострадательностью причастий 

с прошлым временем прилагательных 

с испугом суффиксов 

с нежностью соединительных гласных 

с хварной сложносочиненности 

с дательностью предлогов 

с привязанностью приставок 

с нормой относительности 

с не ы после ш и ж 

с нирваной шепота над ухом 

когда тебе нужен не смысл слов 

а тембр родного голоса 

только шепотом говорят самое самое 

только тебе 

навсегда 

с нирваной всех эти стонущих междометий 

твое какое любимое 

йок 

вайч 

кекль 

ёу 

мое как у тебя 

есть в прошедшем времени петля незавершенной необратимости 

когда в ушедшем поезде не твоя жизнь 

а только пустое окно 

пил 

жил 

крокодил 

приходил  

уходил 

вил 

выл  

вилы 

построил 

посадил 

родил 

остыл 

я знаю почему 

потому что везде ИЛ... 

ил финальности и застывшей формы 

льда а не воды 

но есть глагол 

который имеет только формальное выражение прошлого 

там  

где мы выходим из себя 

из тебя 

из неба 

из моря 

потому что это больше нас 

это не провода 

не волна Wi-Fi 

не формула скорости времени с катарсисом простыни и катализом вздоха ..ты есть... 

не бином фантома 

не строка фонтана мокрым по асфальту 

не... 

прошлого нет у глагола 

любить 

потому что там нет времени 

там мой маленький внутренний мир 

который можно натянуть изнанкой на все что я вижу из тебя 

я бессилен когда я злюсь... 

я тоже 

я люблю 

даже ИХ... 

потому что я знаю тебя 

а ты умеешь делать искусственное дыхание даже одуванчикам 

ферштейн? 

их провода 

не сильнее твоего сердца 

которое я люблю ребенком 

с горы необратимой фантазии 

и воздух сильнее лбов 

особенно 

когда я не злюсь 

что такое HTML и НЛП...жалкие отрыжки и эхо Вед.. 

Аз Буки Веди Глаголь Добро Есть 

Иг раем с ними тальше и любим... 

Ты знаешь как ровно горит огонь на твоем амвоне у глиняной фигурки с... 

Я конечно не гладиатор..но фигурки как оттуда..с глиной..замешанной на невидимой капле не крови.. 

Да..той..самой первой... 

Ритуальный танец возле клетки 

право обручиться встречей в тело 

в жизнь 

сжав спирали до предела 

серпантины ДНК 

словно штопальные нити 

времени латентности латать 

где между титаником и льдиной 

вечная любовь 

с мириад 

настойчивый один 

рвет на части целостность 

и мелом вечность нарисует 

на небе 

притворно 

плюс один 

шанс  

не оказаться здесь никем 

чтобы 

войти в клетку 

вместо дикого зверя 

«Надо же что-нибудь сделать, – подумал Иван, – папаша, хрен старый, пожалел нормального коня!»  

Царевна сидела в тереме у резного оконца и терпеливо ждала, пока какой-нибудь жених доскакнет на коне до третьего этажа, возьмет у нее из руки вышитый платок и поцелует в сахарные уста. Желающих (претендентов) после каждой неудавшейся попытки становилось всё меньше, а зрителей за счет неудачников – больше. Наконец из «добрых молодцев» остался только Иван. Он долго примеривался, разгоняя от стартовой черты и тормозя у самого крыльца старого коняку, что-то бормотал себе под нос и, наконец, решился.  

Конь неплохо для своего возраста взял с места, но перед прыжком вдруг истерично заржал и, резко остановившись, навалил кучу. Зрители захохотали. Иван глянул на царевну. Та махала перед курносым носом вышитым платочком.  

«Вся в веснушках, как чушка деревенская! – подумал Иван и крикнул неудавшейся невесте, – Да пошла бы ты нафиг с такой любовью! Сама дура, а сама конкурсы устраивает!» И еще подумал: «А как доскакнул бы – полюбил, наверное...! Ишь ты – смешливая какая!»  

Конь, неизвестно которой «думе» в согласие, трубно выпустил «пар» из подхвостья.  

Напуганные голуби, громко хлопая крыльями, взмыли ввысь. 

Московская любовь 

И вот я снова в Москве. После долгих, тоскливых, тягучих, как резина, лет в Норвегии.. В Москве, которую всегда не любил за суетность, временность, равнодушие да безразличие. А теперь.. Теперь она для меня – просто сказочное место, место, где появился Дом – Наш дом, где я жду ту, дороже которой нет, ту, которой дышу – и не могу надышаться ею, которую ждал всю свою безалаберную жизнь.. 

Прилетел, как всегда, на рассвете – удачный рейс через Хельсинки – самолет ныряет в первые лучи московского утра – до боли ставшая родной «однушка» во дворах ленинградки встретила тепло – потому что давно уже и до краёв была переполнена нежным теплом – Её теплом. 

Балконную дверь – как душу – нараспашку, Останкинской башне – приветливый кивок, птицам орущим – привет. В рассвет розово-дымный – с головой.Розы красные – в вазу, чайник, свежей водой залитый, пнуть – заработало! Диск с Менсоном в пасть дивидюшную закинуть – и на «мах». Очень с утра «Nobodys» способствует. Рекомендую.  

В жарень самую московскую, в дым и гарь, когда ночами было спать невозможно и вентиляторы не спасали, выходил на балкон в липкую ночь покурить, часика в три; музон орал на полную, а тут сосед вывалился на соседнюю голубятню, нос к носу.  

Увидел меня, кашлянул смущённо: «Здрасьте». И я – «Здрасьте. Ничего, что музыка? Я вам не мешаю?». «Нет-нет, что вы». Так что теперь орут у меня дни и ночи напролёт и «Раммштайн», и «Марсы», и «Битлз» с «Роллингами», и «Пёрпл» с «Флойдами», и все-все-все совершенно безболезненно. 

А я – жду. Полы протёрты начисто – не признаёт она тапки, всегда босая ходит – ногами стройнющими с умопомрачительно пальцами, я такие до сих пор лицезрел только на ножках античных женских скульптур в Эрмитаже. Аристократка, ёжкин кот.. И я рядом – небрито-лохматый, с помятой кривой рожей. Обалдеть... 

Я прожил свою разновсякую жизнь ожиданием Чуда. Не верил по большому счёту – но ждал. И я – дождался, добрёл до того дня, когда мучительно-волшебные сны, после которых весь день так щемит сердце сладкой печалью, вдруг стали реальностью.  

Через такие страхи я к Ней шёл, душу свою и тело в кровавые лоскуты драл, но – дошёл, дотащился, и утонул в ней – с головой. Я не знаю, что будет дальше. Я не знаю, что будет завтра. Но я твёрдо знаю, что будет сейчас, вот совсем уже скоро.. 

Булькнет смс-кой телефон – и замрёт моё сердце, когда стану читать её суховато-деловитое письмо: «Я прилетела. Еду домой. Что купить? Или – вместе?». И я отвечу – конечно, вместе.  

А потом буду курить, и пить кофе, и снова ждать – ждать, когда во дворе под окном рыкнет раскалённым движком её аспидно-чёрный «Денди», как она его называет, хлопнет дверца, дробно простучат каблуки до подъездной двери, заскрипит привычно-устало лифт и резкий дверной звонок пронзит душу. 

И я выскочу в «тамбур», и увижу за мутным рифлёным стеклом то, отчего неизменно бросает в дрожь счастливую. Торопливо и растерянно – как ни готовлюсь всегда, не могу привыкнуть, никогда уже не привыкну – открою дверь и тут же на пороге буду распят её холодноватыми с дороги, пронзительно-голубыми и не совсем человечьими глазами, в которых увижу всё сразу: изучающий взгляд, немного вопросительный – ждал ли? Скучал ли? Любишь ли? 

И эти глаза – знаете, так немного внешними уголками приподняты, очень волчьи напоминают – пропихнут меня вместе с сумкой её походно-полевой назад в квартиру. 

Пробежит по кухне, на ходу верхнюю одёжку скидывая не глядя, пальцами своими невозможными лепестки роз ласково переберёт, полыхнёт глазищами через плечо – «Спасибо.», подойдёт стремительно ко мне, шпильки свои километровые уверенно так в пол всаживая, наш третий камушек от солнца попутно вращая – для себя, для меня, для нас.. 

Закинет сильные руки мне на плечи, и – в глаза, в самую душу – загораживайся – не загораживайся.. Пальцами прохладными по лицу пробежится, губами теплеющими растерянную мою рожу всю исследует, и только потом уже, губами к моим прижавшись нежно, выдохнет неповторимо – "Здравствуй" 

Вот так я теперь, ребята, и живу – ожиданием волшебных московских встреч, ожиданием родных волчьих глаз, из которых свет пролился – и льется – в мою одинокую до сих пор душу. И льдинки, в синеве глаз её бездонных ещё позвякивающие, тают. Пусть медленно, но – тают. А свет её – чистый, ослепительно-яркий – отогревает меня, совсем уж было заиндивевшего, коматозного. И, верите ли – сам чище становлюсь, и крылья перья меняют – на новые, белые, сильные.  

А ещё.. Ещё я увидел своего ангела-хранителя, сразу как прилетел, перед самым её приходом. Только на кухню зашёл, дверь балконную отворил – а он сидит. Первый раз его так близко и увидел, оторопел даже. 

Сидел он на перилах балконных, ногами, обтянутыми некогда чёрными кожаными штанами, согнутыми в коленях, упирался в бетонную перегородку, и курил, и на меня смотрел – молча. Ноги босые – чёрные, грязные, все исцарапанные, в синяках каких-то да кровоподтёках, штаны истёрты добела, изорваны, дыры скотчем залеплены наспех. 

Майка на нём была интересная. Линялая, ветхая, но я смог прочесть, хоть и не до того вроде было. Да и по-аглицки, который я «проходил-проходил» в школах да институтах, да так мимо и прошёл. Вот что там было: «Ты живёшь только раз, но если ты живёшь правильно – одного раза достаточно+». У меня аж сигаретка изо рта выпала, да так и осталась тлеть на линолеуме, который давно надо было поменять. 

А он сидел, смотрел на меня, курил – и молчал. Длинные белесые его волосы давно свалялись, засалились и потемнели. Лицо, ими обрамлённое – узкое, длинное, не очень-то и на ангельское похожее – всё глубокими морщинами прорезано, небритое, измождённое. 

Очень я растерялся, задёргался.. Хочу что-то сказать, и не знаю – что. Протянул ему сдуру пачку сигарет своих – по инерции. Посмотрел он на меня пристально – глазами, до боли знакомыми, родными, немного наискосок расположенными, рассмеялся хрипловато-тихо, но сигаретку взял – пальцами длинными, чистыми – и за ухо её себе засунул. 

Потом ещё раз посмотрел – и увидел я в его глазах такую бескрайнюю любовь, и такую боль вечную – что затрясло меня всего. Уцепился я за косяки дверные, чтобы не сверзиться в постыдный гимназистский обморок.  

А он подмигнул неожиданно, улыбнулся снова губами потрескавшимися да запёкшимися, и опрокинулся резко назад, камнем вниз. Я к перилам бросился, вслед глянул.  

Летит мой ангел вниз головой, крылья за спиной сложены, майка пузырём. А под самым балконом нагло-жирный кот, паскудно-радостный, тащит в зубах несчастного отловленного воробья, непроснувшегося ещё и так бездарно попавшегося в пасть смердящую. Но – не в этот раз, не в этот.. 

Перед самой землёй гулко лопнул горб за спиной ангельской, расправились крылья огромные – истёртые, опалённые по краям, и оттого кажущиеся ещё белее, ослепительнее, чем самый яркий свет, и в невообразимом пируэте, в лучших традициях воздушного боя, задев левым крылом грязный асфальт, вышел мой ангел из смертельного пике, и на вираже, чертя крылом грешную землю, изящно вытянув длинную ногу, так мой небесный странник от души и с удовольствием пнул кота, что тот пузырём пролетел метров пять, и, жирно шмякнувшись о тополь, свалился на газон ошарашенным комком.  

Воробей же, вырвавшись из кошачьей пасти, заполошно вопя ринулся в небо. Прямо за моим хранителем, который тем временем, наискосок и вверх, прошил ветви деревьев и истаял в чистом утреннем небе. Падали сбитые с тополей листья, внизу на заднице сидел совершенно обалделый кот с растопыренными задними лапами, между которыми трясся в священном ужасе его толстый хвост, и тщетно пытался навести резкость.. 

А я стоял на балконе, впившись побелевшими пальцами в перила, и смотрел в бездонное небо, в котором парила моя душа, и ждал, и знал – она обязательно вернётся...