121. 

А мало и лип, и ксив! А показывай! А Вы за копа виски пили, о лама? 

122. 

Но он нем, именно он! 

123. 

И то – молоко около Моти! 

124. 

Рад Жутов – мол, сам Тине мазь заменит маслом! Вот уж дар! 

125. 

А не гони ламу! Дети, и те думали! Но Гена! 

126. 

Козин зал обил либо собой обособил. Либо лаз низок. 

127. 

И Лоре жетон дал, и Ладе! Но ты те ли билеты Тоне дал? И ладно – те же роли. 

128. 

У, Фил! Я нем! За тетерева – Милан, а за фазана – Лима. Вере те таз меняли – фу! 

129. 

А те: 

- Нет тут лаза, коп! Он Ваде недавно показал – тут тенёта! (е=ё) 

130. 

Ад укажу: 

- Иди мимо, мим, иди уж! 

- А куда? 

Первый, Второй и Рыжий 

//Артёму Заковряжину, бывшему ученику  

и прекрасному человеку// 

Глава 1 

Посылка 

Два маленьких суслика сидели у реки под длинными ветвями плакучей ивы и обсуждали план действий. Первый настаивал на долготрудном походе, богатом трофеями. Второй был против составления каких бы то ни было планов, сулящих пусть временные, но ограничения, а трофеи считал мусором, которого по жизни и так навалом.  

- Будьте проще, – призывал Второй (а его именно так и звали — Второй). Он лежал на боку, облокотившись на крохотную кочку. Поза его наполнялась скорее ленью, чем энтузиазмом. – Жизнь и так захламлена целиком и полностью. 

- Я удивляюсь, как ты сумел пережить три зимы с таким мировоззрением.. – Первый, не закончив поучительной тирады, вдруг выпрямился во весь рост и внимательно осмотрел сквозь ветви окружающее пространство. 

- Опять волнуешься. – от души улыбнулся, показав остальные зубы, Второй (два самых больших передних зуба у сусликов видны всегда). – Ну, свистят. И что? Это Рыжий наверняка, ты же слышишь, что свист художественный. 

- Привееееееееетики!!! – в убежище под ивой ввалился суслик, сильно отличающийся от Первого и Второго цветом шубки: по серому меху, словно огоньки, так и пляшут красные пятнышки. – Большая радость у нас! Посылка пришла от Длиннохвостика из Китая. 

- Аааааа!!! Здорово! И где она? Письмо есть? – оживились и Первый, и Второй. 

- Есть, и большущее. Вся родня подписалась. Пойдёмте, почитаем. 

Суслики выбрались из-под ветвей и побежали за Рыжим.  

Удивительное дело: обычно семейство даёт новорождённым порядковые номера, потому что их рождается много, и восемь малышей бывает одновременно, и десять, и даже двенадцать. Где ж тут имён наберёшься. А вот Рыжий стал именно Рыжим — из-за особенного окраса. Папенька сказал: «Эх. Не жилец, однако. Рыжего в нашей благословенной серости далеко видно. Коршун схватит или Лисица разглядит...»  

Но пока всё было хорошо, несмотря на то, что Рыжий получился не просто смелым сусликом, но иногда даже и безрассудным. Вот и свистеть научился не как все. Обычно свистят дозорные — пронзительно-звонко и тревожно, чтобы предупредить об опасности. А Рыжий свистел для удовольствия, и высвистывал он длиннющие мелодии, спокойные, весёлые или печальные. Поначалу сородичи пугались, разбегались и прятались. Маленького Рыжего часто обижали из-за ложной тревоги. А потом привыкли и даже время от времени похваливают его музыку. 

- Кто посылку привёз? Собак там нет? Как вспомню эту прошлогоднюю таксу... Ужас! – по дороге расспрашивал Рыжего Первый. 

- Как кто? Туристы же, как всегда. Вроде не видел собак. Посылка просто огромная. Ночью придётся потрудиться, – ответил Рыжий. – А сейчас мы письмо почитаем.  

Рыжий привёл братьев к самому берегу реки, где шумел туристический лагерь. Суслики постарались остаться незамеченными, передвигались перебежками и прятались то в траве, то среди прибрежных камней. Рыжего было хорошо видно повсюду, где бы он ни прятался, но почему-то и его никто не заметил. Человеческие ноги буквально перешагнули через рыжий пушистый «камешек» и не остановились. Рискуя свободой и даже, может быть, жизнью, суслики нашли, наконец, то, что искали.  

За оранжевой палаткой стояла огромная коробка, наполненная упакованной в лоточки китайской лапшой. Вкусные запахи будоражили воздух вокруг этой посылки, казалось, на километры. Это было волнительно: вдруг подарок Длиннохвостика отнимет кто-то более сильный и удачливый.  

Письмо прилагалось интересное. Суслики не знают букв, они читают запахи, которые говорят им, наверное, даже больше, чем наши сказки. Китайский длиннохвостый брат писал, что в степях случилась засуха, а на полях ещё не поспели рис и пшеница, поэтому семья решила залечь в спячку уже в мае — пока природа не приготовит сусликам еду. Рассказывал об опасностях, радостях, горестях, которые приключались с ним и его родственниками. Советовал оценить именно рисовую лапшу, некоторое количество которой находилось в данной посылке. Передавал много пожеланий Тринадцатому из семьи Ушастых, заядлому путешественнику.  

Первый, Второй и Рыжий опечалились, что передать привет прямо сейчас не смогут: далековато забрался Тринадцатый. В данный момент он готовится к покорению космических просторов, потому и живёт на космодроме. Очень смелый суслик! Настоящий герой! 

Тем временем, Рыжий не просто читал письмо. Он держал в лапках кусочек недоеденного людьми помидора и лакомился вкуснятинкой. А Первый рассчитывал, каким же образом удобнее получить эту огромную посылку. 

- Просто перетащить по одному лоточку сначала в убежище под ивой, а оттуда потом уже в кладовую, – подал идею Второй. – Что ж тут думать. 

- Вот и я прихожу к такому же решению, – согласился Первый. 

А Рыжий всё наслаждался. Он любил экзотическое. В норе у него уже два года благоухала апельсиновая корка. Осенью он не ленился сбегать в Далёкий Сад и приволочь оттуда вкусное яблоко. Сладкоежка Рыжий! 

- Эх, боюсь, не долежит посылка до вечера... – вздохнул Первый. 

- Может, прямо сейчас унести? – бесшабашно поинтересовался Рыжий. 

- Поймают... Перепрячут...  

- А мы осторожненько... 

И суслики рискнули. Аккуратно прогрызли коробку снизу и с огромным трудом вытянули тяжеленный лоток с лапшой.  

- О! – восхитился Второй. – Как раз рисовая. 

- Тащи уже, потом нанюхаешься. – осадил его восторг Первый. 

Братья вцепились лапками и поволокли гостинец к ивам. Ох, как это было тяжело — всюду кочки, травка путается под ногами, камни встают на пути, словно горы... Но упорства сусликам не занимать! 

И вдруг! Многоголосый грохот, взвизги, вопли! Их обнаружили!  

Бросив лапшу, Первый, Второй и Рыжий бросились врассыпную. Рыжий остановился первым. Вытянулся во весь свой высокий рост и засвистел. Тревожный свист у него, как всегда, не получился. Получилась какая-то сумбурная песня. Но Первый и Второй тоже остановились, хотя после свиста должны были бежать ещё быстрее. С этим Рыжим всё у сусликов наоборот. 

Рыжий замолчал и прислушался. Грохот утих, осталось только почти тихое прысканье и почти тихий шёпот. Человеческий! Страшно-то как! 

- Не пугайте их... – шептал один ужасающий голос. – Пусть уносят хоть всю коробку. Лично я никогда дошираком не питаюсь и никому не посоветую. Но хорошо, что на всякий случай его взяли, хотя у нас и шашлык, и печёный картофель явно останется. Зато теперь какие фотографии будут прекрасные, какое видео замечательное! Только бы эти симпатяги не убежали и не бросили свою добычу... 

- Вернутся, куда они денутся! – ответил другой, ещё более страшный, прямо-таки рокочущий шёпот. – Суслики тут непуганые, еду не бросят. 

- Они возвращаются.... – возник тоненький, как свист Рыжего, голосок. – Мамочка, давай одного с собой заберём, а? Вон того, рыженького. 

- Нет, нельзя, его папа с мамой плакать будут... 

Рыжий понял, что их не тронут. Призывно насвистывая, он неторопливо направился к драгоценному лотку с лапшой. Второй поверил в чудо почти сразу, Первый немного посомневался, но затем тоже вцепился в край пластмассового лотка. За работу!  

Иногда они всё-таки по привычке разбегались, бросая ношу, если человеческие голоса звучали чуть громче. Осторожность не помешает. Потом, осмотревшись и успокоившись, тащили лоток дальше. 

До темноты суслики унесли под иву почти всю посылку Длиннохвостика. Никто их не тронул. Сначала люди просто наблюдали, хохотали и умилялись. Чуть позже угощали своей едой. А потом отвлеклись на купание. Знакомство с этой компанией оказалось приятным. Первому особенно понравился шашлык. Второму — забавный человеческий ребёнок. А Рыжий вообще постоянно был счастлив, независимо от обстоятельств. 

Глава 2 

Подружка 

Весёлая нынче весна: речка журчит, деревья шелестят листьями, степь цветёт, словно на ней разноцветная шапка из мыльной пены надета. И луковички тюльпанов необычайно вкусны в этом году! Даже благоразумный Первый недавно так объелся, что не смог вылезти из норы. Второй с Рыжим чуть не надорвались, его вытаскивая. А тут ещё и опасности! Люди потянулись на природу, так и шныряют туда-сюда, туда-сюда. Они разные бывают — некоторые сусликов недолюбливают. Но Первому везёт. Снова попались понимающие — помогли вытянуть бедолагу из норы, хотя он верещал и кусался от ужаса. Люди смеялись, снимали Первого на свои телефоны. Вытянули, погладили и отпустили. Первый так бежал, так бежал, что даже похудел до прежнего состояния. Пришлось снова луковичками объедаться. 

А Второй — лежебока и лентяй — вдруг полюбил прогулки. И вот как это вышло. 

Прибились к семье чужаки. Двое — Девятый и Младшая. С Другого Края Степи, из-за Далёкого Сада, из-за Полей Пшеничных. Семейка Желтобрюхих хорошо там жила, сытно. Спать ложились только глубокой осенью, еды навалом. Но людям тамошним суслики совсем не нравятся, совсем-совсем. Жадные и жестокие людищи живут на Другом Краю... Пожалели пшеничку. Стали «выливать» сусликов из нор. Норы хоть и глубокие, и ходы в них длинные, но воды у людей больше. Выскакивает суслик, спасаясь от потопа, и попадает прямо в сеть...  

Спаслись немногие. Разбежались по окрестностям. А вот мама у Младшей даже и выскочить не успела...  

Грустит Младшая.  

Её друг — весельчак Девятый — так и говорит: скучная она, странная, спит всё время, даже не поест перед этим, а так у сусликов не бывает.  

И убегает Девятый с Рыжим далеко и надолго. За приключениями. Чего с ними только не случалось! От совы отбились. В реке тонули. Когда рассказывают о своих похождениях, даже старые суслики ахают. А Младшая как не слышит. На ходу спит.  

Первый жалеет девочку — приносит ей то луковку тюльпанную, то травы сочной, то червячков дождевых. Она поблагодарит и не ест.  

А Второй понимает, что не в еде счастье, а в другом совсем. Советует Девятому: не бросай ты её одну, придумай что-нибудь, развлечь её надо. На что Девятый обычно разводит лапками: ну, не знаю, мол, ничего ей не интересно, тоскует и всё тут, устал я с нею. И убегает снова. 

Тогда Второй решил помочь Младшей сам. Тормошил её, заставлял играть в догонялки и в прятки... Впрочем, прятки не удавались. Младшая пряталась настолько хорошо, что Второй однажды не мог найти её трое суток. И всё это время она не ела и не спала, всё думала о своём, о печальном. И глядела она так далеко, что казалось — в Никуда. Такой её и обнаружил Второй. С тех пор — никаких пряток. Только прогулки.  

Все достопримечательности он ей показал: и разбитое грозой дерево, которое так хочет жить, что даже сломленные щепки ствола укоренились и стараются зазеленеть, и высокий берег над речкой, где вода очень медленно вытекает из болотца за горой, по песчинке расчищая себе путь, и гнёзда диких уток в этом болотце...  

Младшая смотрела, иногда даже радовалась. Немножко. Правда, воду она не любила. Особенно текучую. Второй не понимал, как такое может быть. Ведь без воды вся жизнь на земле погибнет! А Младшая, глядя на реку, всё норовила отвернуться и бормотала: «Вода плохая. Она убийца! Бедные мои родственники... Ах, моя мамочка!..» И плакала. 

- Вода бывает разная, – вдруг понял Второй. – Я покажу тебе божественную воду сегодня ночью! 

- Что значит — божественную? – спросила Младшая. 

- Это та самая вода, которая уносит сусликов в Прекрасную Страну, туда, где Вечное Лето! Иногда можно увидеть дорогу, по которой мы все когда-нибудь пойдём. Наверняка там и увидимся со всеми уже ушедшими родственниками. – пояснил Второй. 

Младшая встрепенулась и даже подпрыгнула от возбуждения: 

- А ты... А ты видел эту дорогу? 

- Конечно, много раз. И тебе показал бы. Но ты же побежишь по ней, а без приглашения нельзя. Потому что, когда придёт время, каждого суслика позовут обязательно. 

- А что будет, если без приглашения?  

- Дорога исчезнет, вот и всё. Не дойдёшь. 

Младшая призадумалась, затем тихонько попросила:  

- Ну, всё равно... Покажи мне эту дорогу, пожалуйста. 

И Второй согласился. Это было последнее средство развеселить Младшую. Ну, или предпоследнее. Потому что Второй никогда и никуда не торопился, заранее ничего не придумывал и планов не составлял. 

До вечера они бродили по степи. Лакомились тюльпанными луковицами, нюхали разноцветные лепестки этих прекрасных растений. Наблюдали закат над степью. И сторонились других сусликов, даже верных друзей, которые их наверняка потеряли — во всяком случае, призывный посвист Рыжего они отчётливо слышали несколько раз. Но не откликнулись.  

Младшая и Второй готовились хоть одним глазком взглянуть на Главную Дорогу — Последнюю Дорогу. Это дело настолько важное, что нельзя подходить к нему с бухты-барахты. Так говорил Второй. Это Скрытный Путь, он легкомысленным сусликам не показывается. 

Когда наступила ночь, на небо высыпались крупные и мелкие звёзды. Их было так много, что Младшая устала считать и сбилась. Наверное, на всех Пшеничных Полях, во всех высоких колосьях не было столько зёрен, сколько звёзд мерцало в вышине. Огромная луна медленно плыла среди своего сияния, опускаясь всё ниже, к пышным сосновым кронам на другом берегу реки. Когда она почти коснулась вершин деревьев, Второй вывел Младшую к воде. 

- Смотри теперь! – сказал он. 

- Ах! – только и ответила Младшая, увидев лунную дорожку на волнах — с рассыпающимися искрами света, яркую, волшебную и влекущую. – Такая восхитительная дорожка должна вести в самую прекрасную страну, это правда! Спасибо тебе, Второй! Мне пора! 

И она побежала изо всех сил. Но не успела. Луна погасла в густых сосновых ветвях, а дорожка исчезла. 

- Значит, не пора. – выдохнул запыхавшийся Второй и обнял плачущую Младшую. - 

Тебя позовут, можешь не беспокоиться. Нужно ждать. Посмотри, как мир хорош и интересен. Как он красив! И какой он добрый! Даже Главную Последнюю Дорогу тебе показал.  

- Да, – согласилась Младшая. – Это просто счастье — жить на такой земле и знать, что другая земля будет ещё лучше. 

- Вот именно! – обрадовался Второй. – Пойдём домой, да? Нас уже обыскались, наверное. Рыжий уж точно, да и Первый всегда без меня скучает. И Девятый без тебя. 

- Вот это вряд ли, – засмеялась Младшая, – но пойдём, повидаемся с друзьями. Только знаешь, давай не будем им про Главную Дорогу рассказывать. 

- Я тоже хотел тебя об этом же попросить, – засмеялся Второй. 

Звёзды сияют до сих пор. Тюльпаны, правда, отцветают уже. Но в мире всё равно так много интересного! Второй и Младшая сегодня тоже прогуливаются, радуясь жизни.  

Чемпионский характер 

Дорогие радиослушатели, мы начинаем наш репортаж со стадиона города Брюхово. Сегодня здесь проводится отборочный тур по фигурному катанию на Сочинскую олимпиаду. Неожиданное решение в этом олимпийском цикле приняла спортивная Федерация: дать одинаковые шансы всем желающим спортсменам – и пусть победит сильнейший!  

А вот и первая участница. Она не профессиональная фигуристка. Аделаида работает арматурщицей на бетонном заводе, а её менеджер и тренер – муж, слесарь-сантехник седьмого ЖЕКа Семёныч.  

Итак, судьи готовы. Семёныч включает магнитофон. Спонсор проката Аделаиды – ЖЭК номер семь.  

Семёныч выкатывает фигуристку на лед и начинает разгон. Несмотря на противооткатные валенки на Семёныче, разгон Аделаиды идет достаточно медленно. Ещё бы: в Аделаиде на вид килограммов сто двадцать, это почти два Семёныча.  

Аделаида двигается прямо на судей. Видимо, так задумано, чтобы не было вопросов по прыжкам. Всё-таки заявлен каскад четыре прыжка по четыре оборота. Пока это не удавалось никому. Возможно, права была Федерация, подключив к выбору в олимпийскую сборную широкие народные массы.  

Ага, Семёныч, наконец-то, набирает скорость. Аделаида энергично машет руками, готовясь к прыжкам, и, …проламывает бортик, сметая арбитров!!! Очень неожиданное завершение выступления!  

Пока судьям меняют мебель, пока над ними и фигуристкой суетится бригада врачей, у нас есть возможность провести интервью с тренером Аделины.  

- Итак, Семёныч, что Вы можете сказать по выступлению?  

- Да, не всё у нас сегодня получилось. Есть пока такая беда – не хватает льда. Едрёнтыдь, ты почувствовал, я стихами заговорил? А вот сейчас почувствовал? Ну ладно, не парься, я отвечаю – стихами! Мы с Адочкой сначала в саночники решили. Подумали: с такой-то массой, да если разогнаться…! Только не придумали еще таких санок, чтобы моя Ада в них поместилась! И тогда меня – как ключом на двадцать семь: Адка, говорю, ёршик тебе в сливное, с такой фигурой – только в фигуристки! Достали с антресолей мои старые коньки – как по ней смастрячены, если с двумя шерстяными носками. Халат у неё почти новый – года нет. Начали подготовку. Она – от мучного отказалась, кроме батонов, я – неделю ничего крепче пива. Трудно, но было бы желание и инвентарь! А характер у неё чемпионский: везде впереди, всегда сверху. Вот так, собственно. Только бы квалификацию пройти, а к Сочи мы программу ещё усложним, время есть!  

Жизнь в искусстве 

- Отелло. Дубль один. Мотор! -скомандовал Семёныч.  

Сосед Генка застрекотал старенькой кинокамерой. Аделаида взревела раненой медведицей и навалилась на Семёныча, норовя вцепиться ему в ухо зубами.  

- Едрёнтыдь! – просипел придавленный Семёныч, – Ну вот как такую задушишь? Генка, ты снимаешь? Профессионализм! Настоящая африканская страсть! И где только научилась?  

В это время ножки у старенькой тахты подломились, и Отелло с Дездемоной скатились на пол, сметая заодно обеденный стол и оператора.  

- Ну что же, – сказал Семёныч с закрытыми глазами, перемазывая гуталин с лица на Аделаидин халат, игравший роль богатого венецианского костюма, – Дубль первый, он же последний. Айда караоке петь! С чистого листа, так сказать.  

Золотая лихорадка 

- Одевайся, к Петрухиным пойдем, – заявила мужу Аделаида, крутясь перед зеркалом в новом платье, – Алка от зависти сдохнет! Подай-ка шкатулочку с золотом!  

- Где она? – Семёныч вздохнул и отложил кроссворд.  

- Да в шифанере под бельём на верхней полке!  

Через несколько минут Семёныч крикнул через коридор, – Нету ни хрена! Опять переложила, поди. Чего ты всё перепрятываешь, перепрятываешь, как будто от ЧеКи?! Дверь железная, кто залезет?  

- Дверь китайская, – уточнила Аделаида, – А знаешь, какие сейчас воры ушлые?! Под матрацем посмотри. Если там нет – на антресолях в самом заду! Тебе-то как, нравится?  

- Чему тут нравиться? Засунешь, как тампакс, сама забудешь, а мне – ищи! Что я тебе, золотоискатель на прииске?  

- Дурак, я про платье. Правда, сиреневый мне идёт?  

- ... Нету под матрацем! ... И на антресолях нету! ... Всё! Сама ищи, я курить ушёл! – хлопнул дверью Семёныч.  

- Как это нету? – забеспокоилась Аделаида, – Куда ж я его тогда?  

Когда через пять минут Семёныч вернулся, у дверей его встретило большое весёлое белое привидение.  

- Вспомнила! Я ж его из шкатулки в пакет переложила и в банку с мукой засунула! Одевайся, пошли!  

- Адка, ты, что ли? Едрить твою в сифон, так и заикой сделаешь! Ты в зеркало смотрелась, старатель? Ну на пять минут оставить нельзя! 

Ледниковый период 

- Не путайся под ногами, я холодильник размораживаю, – сказала Аделаида.  

Семёныч понятливо хмыкнул и решил пока то да сё принять душ. Вышел он минут через пятнадцать, поигрывая бицепсами и прессом, благоухающий хорошим шампунем, в любимых трусах – плавках с серпом и молотом. Сердце пело и звало на подвиги.  

Аделаида в полуприседе убирала оттаявший лед из глубины морозилки, и Семёныч игриво прижался к её полному бедру, синхронно запустив руку в вырез халатика. Аделаида так же игриво взвизгнула и высыпала Семёнычу в плавки целую пригоршню льда. Семёныч от неожиданности отпрянул, но наткнулся на табурет и, падая головой об стол, успел только выпростать руку из-под халата, при этом совершенно не нарочно заехав жене в глаз.  

Потом они сидели напротив: он – на диване, она – на злополучной табуретке. Она прижимала резиновую перчатку со льдом ему к уже шишковатой макушке, он – делал такую же холодную примочку ей к начинающему проявляться подглазнику.  

- Такой вот ледниковый период у нас получился, едрить твою на четверть оборота! – сказал Семёныч, – Да черт с ними, с синяками! Иди-ка лучше сюда, а то вымрем, как мамонты! – и потянулся губами к её щеке. 

Скрипка и виолончель 

- Мужики, я, конечно, сугубо за, но сегодня ни-ни! Жене профсоюз два билета в филармонию выделил. Идем в культуру, растак её! Скрипка, понимаете, и виолончель! Не всё же унитазы и фановые трубы, а и интеллектная жизнь, как способ самопознания и самореализации, едрить её в выгребную! – и Семёныч отодвинул налитый стакан.  

Мужики уважительно хмыкнули:  

-То-то ты сегодня весь в белом, ровно на выданье!  

Из подъезда выпорхнула нарядная Аделаида. Зелёная юбка с разрезами и розовая шелковая кофточка с цветком-брошью из искусственного малахита на груди на жениной массивной фигуре делали крупное – грузным, а грузное – вообще невообразимым, Семёныч гордо глянул на мужиков и подал своей половине руку крендельком.  

В филармонии была немножко паника. Привычный Семёныч ничего такого особенного не ощущал, а Ада уже у порога скривилась:  

- Что у них за филармония? Ты запах чувствуешь?  

- Да вроде нормально.  

- Это у тебя нос профессионально сантехнически атрофировался, говном разит просто! Вон тётка мечется, начальство, наверное. Узнал бы, что да как, а я на таком фоне отказываюсь к культуре приобщаться!  

Семёныч поймал за рукав суетящуюся даму с табличкой «Администратор» на верёвочке и строго спросил:  

- Гражданка, что у вас тут за какофония такая? Совершенно невозможно в таком запахе воспринимать скрипку и виолончель, едрёнтыдь!  

- Ой, у нас такая беда, такая беда, просим извинения! – залопотала администраторша, – женский туалет засорился, а сантехник выпил и…, прямо не добудиться, а пора начинать, а зрители, конечно, запахом недовольны, а музыканты вообще выходить на сцену отказываются, а у нас ещё и представитель из обкома….  

Семёныч глянул на морщащуюся жену, вздохнул, выругался про себя и вздохнул:  

- Покажите-ка, чего там у вас?! И откуда профсоюзы знают, кому билеты выделять?  

- Вот Вы – человек культуры. Скажите, почему когда сереешь – ни одной мысли в голове, а когда ссышь – какой только лабуды ни передумаешь, вопреки затрачиваемому времени?! – пытался вести культурную беседу Семёныч, встав с засученным правым рукавом на колени перед унитазом и шаря в сливе. – Ага! Вот она! 

Семёныч достал из унитаза скомканную программку и сказал администраторше с укоризной:  

- За границей, между прочим, в туалетах специальную туалетную бумагу дают, растворимую, а у нас граждане вынуждены использовать всё от газет вплоть до того, что под руку подвернётся. Хотя бы в филармониях может государство на такие траты пойти?! Чем наши граждане хужее ихних? Мыло где у вас? Можете начинать концерт.  

Сидели в ложе, администраторша неизвестно отчего расщедрилась. Скрипка и виолончель то по очереди, то вместе играли что-то незапоминающееся. Вентиляция уносила из зала последние остатки «какофонии», и только от Семёныча по ложе распространялся некоторый аромат. 

За милых дам 

- Не сходится, заррраза! – выругалась Аделаида и нагнулась за отскочившей от кофточки пуговицей, – В чем к Алке в субботу на День рождения пойдём? Всё, срочно садимся на диету!  

- А я-то за что?! – возмутился Семёныч.  

- Не за что, а для моральной поддержки, – успокоила Аделаида, – мужчины за милых дам должны быть к любым подвигам готовы, вплоть до смерти. Греки из-за Елены сколько воевали? Дон Кихота и Дульсинею вспомни, Ромео и Джульетту, Отелло и Дездемону. Нет, с Дездемоной я погорячилась, неудачный пример, …но по сути-то?! Короче, решено – диета!  

Поужинали салатиком из помидор и огурцов, да еще не с майонезом, а с оливковым маслом. Попили чаю без сахара. Семёныч погрустнел и замкнулся в себе. Аделаида тоже не повеселела, но цель есть цель!  

Семёныч сел, было, к телевизору, но там что ни канал – кулинарное шоу или едяная реклама, просто тоска какая-то. В холодильник сунулся, но Аделаида так зыркнула, что он засобирался – засобирался, да и испарился к мужикам во дворе в домино постучать.  

- Ты чего такой потерянный? С Адкой поцапался? Борща не налила? – заинтересовались мужики.  

- Не налила! – буркнул Семёныч, – На диете мы, едрить её в растакую!  

- Мы-то не жена, мы нальём! – поддержали мужики, – Примешь для настроения?  

- А чего, – оживился Семёныч, – наливайте, если под закусь!  

Выпили по-гусарски: стоя, с оттопыренным рабочим локтем, под тост «За милых дам!». Потом уж – какое домино?! Повспоминали, кто в каких диетах поучаствовал, поговорили про разные случаи из жизни, про людоедство с голодухи и про анорексию. Страшное дело!  

Домой Семёныч поднялся под лёгким хмельком, подкованный знаниями на все четыре ноги и хвост.  

- Адка! – закричал он с порога, – Я тут такую классную диету услыхал! Можно всё, только без мучного! Кроме бутербродов, макарон и пельменей, конечно!  

Аделаида на мгновение задумалась и облегченно вздохнула:  

- Тогда сейчас пельменей наварю. Поедим по-человечески 

Мистер Но разгрыз клювом орех, ловко очистил присосками обломки скорлупы и глубокомысленно заметил:  

- Вся беда в том, что у третьей конкурсантки даже щупалец-то, по существу, пффф…. Так, одни ложноножки. Хотя хороша, конечно, слов нет. Особенно вот это, нежно-розовое по митохондриям, когда ню. Видит Верхний мир, ведь всего лишь нитевидная органелла, но чертовски, чертовски возбуждает!  

- Я тебе дам, возбуждает! – возмутилась миссис Но, – Уже детей на вторую сотню, а всё на молоденьких заглядываешься! На меня смотри, богохульник! – и изящно свернула хвост в виде буквы «зю».  

- Эх, чего-то, видимо, в организме сейчас не хватает – на тебя смотреть! – как бы огорчился мистер Но и полез в холодильник за перебродилом.  

- Хрома тебе не хватает шестивалентного. Поставь бутылку! Поставь, я сказала! За месяц третий раз уже! Ну за что мне такое наказание, муж – алкоголик? Разведусь и детей тебе оставлю!  

Мистер Но пощелкал клювом:  

- Дорогая, в сумме всего одна десятая промилле. Где ты в муже алкоголика разглядела? И вообще, оно с валерианой, а валериана положительно действует на нервную систему.  

- На твою может и положительно, а у меня от твоих пьяных песен голова болит. Дождешься, соседи заявление напишут! Верхний мир ему! Для Верхнего мира праведники не все подходят, а у тебя – пороки одни!  

Мистер Но с показным раздражением захлопнул холодильник и скорбно завернулся в уши.  

А свои прелести демонстрировала уже седьмая конкурсантка.  

- Ишь, выгибается! – желчно отреагировала на неё миссис Но, – А ведь было бы чего выгибать! Спирохета многокамерная!  

- Между прочим, очень даже ничего, – возразил мистер Но, – наверняка фитнесс-клуб посещает, а может, и личный тренер с ней занимается….  

- Знаем мы этих личных тренеров! И чем занимаются – знаем!  

- Опа! – насторожился мистер Но, – Это как же понимать?  

Тут миссис Но резко «переложила руль» и постаралась быстро сместить подозрительные акценты и выправить опасный курс:  

- По молодости все выгибаются. Посмотрим, что с ней будет к моим годам. Зато у меня, смотри сюда, двести килограммов чистой красоты, ни одной морщины и всё тело – просто комок прессованной слизи, ничем не продавишь.  

- Конечно, – философски избегая скандала откатился мистер Но, – ты у меня ещё о-го-го! Единственно, перемычку чуть потоньше. А снизу как раз на мой вкус и цвет: канонам не соответствует, зато течением не сносит. Вон как камень обволакивает безупречно! А эти сегодня хороши, а завтра….  

- А завтра конкурс закончится, они короны поделят – и живи в своё удовольствие. Наверняка замуж за богатеев выйдут, будут в Красном море жить. Мы с тобой в Красном ни разу не были. Всего один отпуск ты меня вывозил, да и то на экстрим, в Марракотову бездну. И ни разу в жизни ни губок импортных, ни кораллов, только муть какая-то искусственная. Семейное счастье, ха!  

- Зато вода более-менее. В Красном сплошная химия и радиация, поэтому губки и светятся, а к нашей экологии мы привыкли уже.  

Мистер Но переключил канал. Здоровенный альфа-самец тряс за грудки интеллигента, рыча:  

- Гнусь! Ты на кого жабры растопырил?!  

- Ой, верни лучше назад, а то у меня вся чешуя дыбом! – испугалась миссис Но, – А лучше пойдем, прогуляемся.  

Конечно, конкурс красоты был бы предпочтительнее, но мистер Но был почти примерным мужем, поэтому … прогуляемся, так прогуляемся. И они вынырнули из семейного гнезда и направились к рыбным садкам. А потом можно было заглянуть в гости к соседям, супругам Кэ, а потом – к мистеру Бо за покупками, а потом….  

Но потом как-то очень вдруг мистера Но и миссис Но подхватила Верхняя Сила и понесла всё выше и выше. Рядом трепыхалась неразумная рыба, какие-то скрученные до неузнаваемости водоросли ,и почему-то, пара небольших донных камней. Свет бил в глаза, что-то гудело и позванивало, уменьшающееся давление рвало грудь.  

- И свет был как мрак. Возносимся! – прошептал мистер Но и закрыл глаза.  

Сеть раскрыли, и на палубу рухнул серебряный поток.  

- Самую стаю захватили, – обрадовался капитан Роджер, – Повезло. Давай, ребята, рыбу – в трюм, мусор – за борт. Начали!  

И пошла настоящая работа, когда молчат машины и работают мышцы. В трюм на уложенные по днищу бруски льда гулко падала сельдь, макрель и прочая морская живность. А потом поток остановился.  

- Это еще что за уроды? – прошептал новичок Уилбур.  

Под слоем рыбы на палубе слабо дергались два существа, не похожие ни на рыбу, ни на осьминогов с кальмарами, ни на что. И похожие на всё сразу.  

- Что встали? За борт их. Теперь мутантов развелось! Работаем, работаем! – крикнул капитан Роджер, и мистер Но и миссис Но полетели за борт.  

После Верхнего мира думалось плохо а двигалось – вообще еле-еле.  

Миссис Но погружалась с неотчетливой мыслью, что Верхний мир их не принял, как грешников, не заслуживающих ничего, кроме повседневной скуки. Но это даже хорошо, потому что сегодня вечером нужно бы как следует убраться, протереть мебель и приготовить еды на завтра. И еще сериал.  

Мистер Но опускался вслед за миссис Но и … в общем-то ничего особенного и он не думал. Просто любовался массивным низом супруги, хоть перемычка, конечно, могла бы быть и поуже, …но по возрасту – и так хорошо. А Верхний мир…. Какого в нем кляпа? Хуже крабьей норы, если разобраться – не пошевелишься, как дома не уляжешься. И уроды эти – Верхние…. То ли дело миссис Но! ...Красавица! ...Тоже на конкурсе красоты нашел. 

           Куранты пробили десять часов вечера. Президент отложил в сторону планшетник, отодвинулся от массивного письменного стола, устало откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. 

           Референт, как обычно, возник из ниоткуда, словно материализовался из воздуха. 

           – Господин Президент, Волхв, как и было вами назначено, ждёт аудиенции. 

           – Пусть войдёт, – ответил Президент. 

           Референт исчез. Президент открыл глаза и увидел невысокого мужчину лет 30-35. 

           – Добрый вечер, господин Президент. 

           – Добрый… А как мне вас называть – просто Волхв? 

           – Не суть важно. Я чрезвычайно ценю ваше время и поэтому хотел бы сразу перейти к делу. 

           – Слушаю вас, Волхв… 

           – Все принятые вами меры по борьбе с чиновничьей коррупцией оказались малоэффективными. Более того – вы увеличиваете штрафы и сроки посадки, а они в ответ задирают планки откатов… 

           – Ваши предложения? 

           – Я предлагаю Цветную Революцию. 

           – ??! 

           – Это целый пакет акций. Для начала вы издаёте указ об амнистии взяточников. И далее говорите о том, что через три дня после выхода этого указа в свет, любой чиновник, снова получивший взятку, позеленеет… 

           – В смысле? 

           – В буквальном смысле – кожа станет зелёной. И ничем не отмыть, поскольку изменения произойдут на клеточном уровне. 

           Президент усмехнулся: 

           – Представляю себе министерство юстиции, где ни одного белого человека… Но… 

           – Я понимаю ваши сомнения. Но это не фокусы, не достижения науки, а обыкновенные чудеса. Так сказать, дар природы. Весьма тяжёлый дар: для себя я ничего сотворить не могу – не получается. А вот на благо общества – легко. Для подтверждения своих слов диагностирую ваше физическое состояние. Так, глаза побаливают – это от планшетника. Убираю боль и советую сменить гаджет. Камешки в почках – через год могут возникнуть серьёзные проблемы. Но я сейчас эти камешки измельчу – не сильно беспокою? Выпейте воды. Правое колено ноет – ну, это ваше падение в Сочи… Так лучше? 

           – Ловко у вас получается! Но я собственными глазами видел, как паралитики под гипнозом вставали, а потом снова впадали в ступор… 

           – Понятно. Тогда, господин Президент, более существенный аргумент. Возьмите, пожалуйста, планшетник, направьте на меня камеру и смотрите на экран. 

Президент включил камеру и стал глядеть. Волхв начал вырастать у него на глазах. Но оказалось, что он не растёт, а, оторвавшись от пола, медленно поднимается к потолку. Поднявшись примерно на метр, он улыбнулся: 

           – Этого достаточно? 

           – Вполне, – прошептал Президент. 

Волхв сделал медленное сальто назад и мягко опустился на ковровую дорожку. 

           – Обо мне никто, кроме вас, не должен знать… 

           – А референт? 

           – Он всё забудет – тут, как раз, простой гипноз. Мы будем общаться по электронной почте. Кстати, этот референт мне очень понравился. Он, во всяком случае, не позеленеет, если что. Ему бы и поручить проект указа. 

           – Вряд ли я на это решусь – слишком сложная, фантастическая задача. Пока и не вижу, как к ней подступиться с практической точки зрения. 

           – Начинать надо всегда с самого простого, наглядного. Чтобы промежуточный результат был скорым и налицо. Все так называемые сложные решения, нацеленные на дальний результат, в процессе их выполнения дискредитируются исполнителями по причине той же коррупции. Очевидно, что необходимо вмешательство внешней силы, не зависящей от обстоятельств. 

           – С этим тезисом не поспоришь. Что ж, в принципе идея цветной революции вполне безумна, а, значит, что-то в ней есть. Тем более, что в новейшей истории нашего государства в жизнь уже было воплощено столько анекдотических идей, что на их фоне ваше предложение… Итак, во главу указа ставим всеобщую амнистию коррупционеров, далее даём некий срок, после истечения которого вступают в силу объявленные условия. И, как говорится, «Бог шельму метит».  

           – Именно. Давайте сначала ввяжемся в бой, а дальше будем действовать по обстоятельствам. Я хочу отметить ещё один важный аспект – реакцию простых людей после вашего указа, когда начнёт происходить трансформация. Это поднимет ваш, и без того высокий, рейтинг в заоблачные выси. А подобная популярность, несомненно, даёт карт-бланш… 

           – Поживём – увидим. Сегодня же поручу референту подготовить проект указа и позднее свяжусь с вами. Вот мой приватный электронный адрес – и президент подвинул на край стола визитку. Волхв мельком взглянул на неё и встал: 

           – До связи, господин Президент и спокойной ночи! 

Ночью Президенту приснился весёлый кошмар, в котором все действующие лица были зелёного цвета. 

ЧТО-ТО НЕ ТАК 

- Когда уже кончатся эти чертовы морозы? 

Хмурый снял рукавицу и стал тереть ею закоченевшие пальцы. 

- А что тебе? Не все равно? На то она и зима, – Крыж поднял глаза, прикрытые пепельными кущами густых бровей. Когда он наклонял голову, только эти заросли и было видно. 

- Не пойму я никак. За каким лешим мы поперлись в эту тайгу, а Крыж? 

Хмурый говорил куда-то в сторону, не глядя в глаза. 

Эта привычка раздражала, селила в уме напарника неуверенность и подозрения. Крыж поэтому всегда старался заглянуть в Хмурого, в его душу, которая, как известно выражает себя во взгляде. 

- Не поймешь? 

- Нет. 

- А ты как хотел бы? 

- Как нибудь по-другому... 

- На козе верхом? Ноешь опять? 

- Ною.. Это точно... Сил нет, вот и... Ладно, не серчай, повело меня что-то на жалобы. 

- Не кисни, скоро выйдем. 

Хмурый собрался с духом, повеселел, повел плечами, будто взвешивая на себе рюкзак. 

- Зелень греет. Два баула долларов – не хухры! 

- Вот и терпи. Кассу взять и дурак сможет. А вот уйти с ней... 

- Да... Догоняю теперь. 

- Вот и славно. Что? Привал? Перекусим и в дорожку. 

- Мяса вяленого есть еще немного. Сухари. Пока хватит. 

- Пока — да. А вот конец пути трудный у нас будет. 

- Не съешь меня, Крыж? 

- Я дураков не ем. Невкусные. 

Крыж рассмеялся, глядя Хмурому в лицо. 

- Ты что – сдрейфил? Решил, что я тебя на мясо с собой взял? Я не урка, Хмурый! И не папуас. Не дергайся, не заводи себя страхами. Лодку качаешь, понял, да? 

- Понял. Затыкаюсь. 

- Давай мясо, сухарик, термос вытаскивай, жрать охота — кишки скрипят. 

Хмурый медленно стянул с себя тяжелый угловатый, с широкими лямками, баул. От спины шел пар, лучи заходящего за деревья скупого солнечного света просвечивали лес насквозь. 

- Нет, все-таки мороз этот меня доконал. Когда он хоть спадет? 

- Весной, – успокоил Крыж. 

- А она тут бывает? В этом медвежьем углу? 

Крыж усмехнулся, стащил свой мешок и уселся под ель на поваленное дерево. 

- Тут все бывает. Даже восемь миллионов зеленых в кассе. 

- Это — да! – согласился Хмурый, – Стоило сюда переться через всю страну. 

- Я их пас три месяца. Свои люди сообщали. Дальше все просто — деньгам надо было только одно: попасть сюда. А уж вытащить их на свет Божий труда не составило: я в этой конторе каждую трещинку на стене знаю, столько лет тут прожжено. А вот всем тонкостям дела, как ни странно – в тюряге научился, такие там университеты прошел... с банкирами сидел, с инкассаторами, каких только пассажиров в этом зверинце не было... Ну да ладно о былом... Жуем и чешем дальше.  

Хмурый достал пласты мерзлого мяса, сухари, разлил по кружкам еле теплый чай. 

- Все. Через пару часов надо будет становиться. Солнце уходит. Зараза такая. Не греет ни шиша. 

- Чего захотел. Отопление тут за отдельную плату. Скажи спасибо за свет. 

Крыж с нетерпением принялся за еду. Напарник его вонзил острые, как у грызуна зубы в еду и некоторое время слышно было только как они оба причмокивают и постанывают от удовольствия. 

- Это ж надо — сколько человек жрет! – Хмурый быстро управился с перекусом и хлебал еле теплый чай. – Треть жизни спит. Треть жизни пашет на свой ненасытный желудок. Остальное время – жрет, сидит в сортире, моет посуду, стирает, готовится на работу, проверяет уроки у детей, ругается с женой, отвечает на звонки, чистит ботинки, собаку выгуливает, мусор выносит... это часа четыре у него занимает. И только шестую часть своей жизни он кое-как живет. Пьет, смотрит кино по ящику, забивает «козла» во дворе... 

- Ты выходные забыл... 

- Да что те выходные! Опять на то же и уходят: на спанье, скандалы и заботы всякие. Нет, Крыж. По моим подсчетам человек живет двенадцать лет. Как собака. Плюс детство. Минус школа.  

- Понимаю — куда ты клонишь. 

Крыж быстро покончил с едой, взял кружку с чаем. – Термос совсем тепло не держит. Ты покупал, между прочим, благодетель... 

- Китайский, что ты хочешь.  

- Раньше хорошие были китайские термосы. 

- Раньше были динозавры. А теперь мелочь одна. Пузатая. А клоню я в очень правильную сторону. Когда у человека четыре миллиона в чулке — жизнь превращается в жизнь! 

Даже спать обидно — времени жалко. Человек пытается обмануть сон — идет в ночные клубы, в круглосуточные бордели, в супермаркеты «24 часа», ходит там ночью и покупает, покупает... Создает себе жизнь. Утром, конечно, валится с ног, природу не обманешь, но иллюзия есть. 

- То-то и оно, – ухмыльнулся Крыж. – Иллюзия. Ладно. Пошли, философ ночной жизни, нам еще бы километров пять-семь пропилить до заката. 

Потемнело. Солнце ушло за верхушки елей и тени заполнили лес. Силы иссякли и  

Хмурый при каждом шаге постанывал. Разговорчивый он стал. На болтовню провоцирует ненужную. Первые дни все ждал погони, трясся. А тут отпустило. По дороге молчит, конечно – тут не до трепа, а на привалах трещит без умолку. Откуда силы?  

Крыж молча разглядывал качающуюся впереди спину напарника, высокий рюкзак на его спине. Керосину мало. Скоро придется выкинуть примус и каждый вечер надо будет разводить костры. А это силы отнимет немалые. Мясо и сухари на исходе, а рожа у Хмурого как у хорька. Нос длинный, глазки маленькие и хитрые. Зубки вот эти острые, мелкие. Как он сразу не заметил? Взял в напарники... Скользкий тип этот хорек. Трусливый. Теперь это видно ясно, задним-то умом. 

- Становимся? – Хмурый обернулся, будто почувствовал, что Крыж думает о нем. 

- Нет! Перевалим через сопку, там в низине станем. 

Палатку Крыж нашел хорошую. Легкая, тепло держит. Примус ее быстро обогревал, мясо аппетитно шипело на тонкой легкой сковородке, сушилась тут же промокшая одежда, а ходоки, поужинав, чаем заливали до верху термос и засыпали мертвым сном до утра. 

Ночью по очереди вставали, чтобы прогреть палатку — снова жгли примус и теплело скоро. 

- До реки три дня пути осталось, – утром Крыж развернул карту и долго изучал местность по ней. – Керосинка наша через день сдохнет: последнее залил. Еды дня на два-три можно растянуть.  

- А там что? – Хмурый нервно шевельнулся. Глянул в глаза. В душе его снова мелькнул страх. 

- Ты все думаешь, что твоя жареная задница вкуснее, чем у капитана Кука? – хмыкнул 

Крыж.- По реке зимник идет. В день хоть одна машина на этой дороге должна быть.Подберут. 

- А вдруг... 

- Какой тебе еще «вдруг»? Мы в соседней области. Упыри давно уже бабло списали, а менты поискали и успокоились. Охотники мы. Понял? Закидывались на зимнюю охоту. Возвращаемся за второй партией барахла. Несем добытое. Ружья у нас — там уже, на зимовье. Ясно? 

- Ясно... 

- Ну тогда встаем и пошли. 

Впервые дорога давалась так тяжело. Солнце — мерзлый блин. Хрустит на морозе. 

Весь день путники двигались на юг, огибали сопки, ломились сквозь чащу, пока не вышли на берег замерзшего ручья. Первый признак того, что до реки недалеко осталось. 

В душе полегчало: натерпелась она тревоги и страха, будто в темный угол ее загнали. Теперь вышла любезная на свет, появились в голове мысли о будущем, которого до сих будто не было у них обоих. 

Они греют, мысли о том, как все там дальше будет хорошо. Человек ими живет. Богатеет думками. Отодвигает от себя настоящее, забывает прошлое. Легко ему, словно все само собой уже свершилось и вот он — там, в светлом дне, без забот и переживаний. Снова в детстве, в котором изменилось главное. В нем теперь все можно.  

К вечеру мороз спал, будто истончился. Легкая оттепель южным ветром согрела холодный мир. Слышно было как сойка вскрикнула. Отогрелась. Лес ожил. 

Примус дожигал последний керосин, Крыж с Хмурым ловили уходящее тепло всем телом. 

- Плохо без керосинки... Привык к ней как к родной, – Хмурый вытянул руки над сковородой, где шкворчало, жарилось мясо. 

- Вестимо, – проговорил Крыж, шевеля лохматыми бровями. – Костер разжечь не просто сейчас, но есть сухой спирт. Справимся. 

- Скорей бы... Тепло, жратва... Одежу купим... А ведь я, признаюсь тебе честно, все боялся что нас со спутника вычислят. Аж трясло меня от этого страха. 

- Какие спутники, Хмурый! Люди делом заняты — воруют, до нас ли им? Нужны мы им больно. Ладно... Ты особо баблом сорить здесь — не вздумай. Валюту, сколько надо, не более того – у менял скинем на рубли и все, никаких банков. 

- Ясен пень. 

- Город хоть и большой, но все равно — светиться лишний раз не стоит. 

- Жить где будем? 

- Частный сектор. У бабулек. Тут без вариантов. И не больше суток. Дальше — в новом прикиде, с чемоданами двигаем на полном легале. Каждый в свою нору. Геологи. Домой едем. 

- Ох, скорее бы... 

Они спали в эту ночь легкими снами. Мороз не поджимал, вставать ночью никому не пришлось, да и керосин берегли. Утром поживились холодным и двинулись в путь. Река близко. Это чувствовали оба путника. Ее запах будто проникал сюда, в глушь. Казалось, что шум проезжающей машины слышен. Что птицы кричат по особому и снег мягче, и ветер свежее. 

После нового дня тягот и терпения, когда старались пройти как можно больше, когда силы покинули идущих, когда вдвоем, спотыкаясь и падая на снег, поставили они палатку, зажгли примус на последний обогрев, Крыж, размышляя о чем-то, вдруг сам себе под нос пробормотал: 

- Прости меня, Господи, – и сотворил крестное знамение.  

- Это ты чего? – удивленно посмотрел на него Хмурый. 

- Это я так... – растерянно проговорил Крыж, глянул в перепуганные глазки хорька-напарника и ему самому стало нехорошо. 

Товарищ его замер. Шерсть дыбом встала. Блеснул злым огнем глаз. Крыж смотрел на него изучающе, понимая, что и хорек, озверев до крайности, способен на все. Хмурый же – будто змея встал в стойку, говорил теперь решительно, пытаясь вызнать и разрешить все сразу и сейчас. 

- А ты, часом, не на два рюкзака бабла настроился, а? Хлопнешь меня перед самой рекой, дотащишь два баула сам, да и будешь богаче в два раза, так, да? Ты потому у Бога прощения просишь?  

Крыж первый раз за все время, проведенное ими в тайге запаниковал: Хмурый не на шутку струхнул. Чего доброго, сам его теперь придушит во сне от безумного страха своего. 

- Ты сбрендил, друган. Я сидел, да. Но я не мокрушник, и не для того тебя взял, чтобы ты мне второй мешок до реки донес! Ты что? Ты качели не качай! Передушим тут друг друга, а деньги достанутся случайному охотнику, если ему повезет. А то и сгниют тут понапрасну. Ты что? Мне своих хватит. Мне чужого не надо. 

- Не надо, говоришь? А деньги-то чужие умыкнул, и ничего? 

- У упырей стащил. У жирных. Они народ дурят и жиреют. Им эти лимоны, как слону дробина, еще наворуют, нажулят. Скотов этих жалеешь, что ли? Ну иди верни им тогда свои лимоны. Думаешь, спасибо тебе скажут? Ухайдокают в лесочке, сам себе могилку еще копать будешь. После того, как расскажешь им — где еще четыре лимона находятся.  

- Тревожно мне что-то... 

Хмурый опустил глаза. Казалось, он вот-вот заплачет как ребенок.  

- Не верю я... Никому не верю, и тебе тоже. 

Крыж смотрел на товарища с жалостью. Он понял ход его мыслей. Выходило так, что Хмурый убить его не сможет: духу не хватит, а о себе печалится так, будто его уже хоронят. 

- Ладно. Я вижу ты совсем раскис. Скажу тебе правду. Я эти деньги взял у малиновых, чтобы построить храм. У нас в селе. Храм. Понятно? 

Хмурый поднял глаза. В уголках их, и в самом деле блестели искорки слез. Нервы сдали совсем. 

- Храм?... Ты?... – он глядел в глаза: в первый раз — открыто, широко. – Не может быть! Все бабки пустить на невесть что? Для чего? Ты врешь мне, Крыж! А? Скажи честно! 

- Нет. Не вру. Честно тебе говорю. Дед у меня был священник. Отец тоже. Деда большевики-комсомольцы живым в могилу закопали вместе с матушкой. К отцу стукача приставили, дельце состряпали, из мухи такого слона раздули, что на семь лет лагерей потянуло. Отец умер от туберкулеза, в Магаданской области, под Сусуманом. А храм наш, большой, каменный, красивый... Взорвали его. Сильно им эта красота мешала. Посередь изб покосившихся да бараков. Вызывающе красиво. Бог им тоже мешал. Правда была им как вызов. Как будто перчатку бросили. А ну, злодеи, висельники — идите-ка, сразимся! Труханули облезлые. Взрывать стали красоту, веру, ум, совесть... Вот так, друг мой криминальный... Будет теперь храм у нас в селе снова. Красивее и богаче прежнего, и монастырь при нем будет, и часовенка у реки. Веришь? 

Хмурый смутился. Крыж, похоже, говорил правду. Только как-то странно все выходило, нелепо... 

- Что-то тут не так... – Хмурый недоверчиво глядел под лохматые брови напарника. – А второй храм тебе не хочется построить? Прибьешь меня Христа ради... Два храма будет... И на монастырь еще хватит, и на панихидку по мне, убиенному... 

– Ну что не так? – Крыж улыбнулся открыто. – Не дури, Хмурый! Мне одного храма хватит. Своего, родного, где дед мой службы служил, людей наставлял, венчал, отпевал, крестил... Ну что ты несешь? Вот у тебя кликуха совсем тебе не подходит. Откуда она к тебе прилепилась? Вот тут — точно что-то не так. 

- Откуда, говоришь? А оттуда. Все от судьбы той же. В пятнадцать лет отца и мать потерял. 

Сгинули где-то в Казахстане: на заработки уехали и пропали на веки вечные. У бабки жил. Горевал сильно. Отсюда и кликуха. Теперь уж улеглась боль. Жизнь лечит. Время бинтует раны-то... 

- Ну вот видишь, и у тебя своя история есть. И как тебе не верить? И ты мне поверь. Поверь, брат. Не убивец я. Не нужны мне твои деньги. Ну? Веришь? 

- Верю... 

Хмурый отозвался эхом, глянул наконец-то по-доброму, ожил. 

- Но, все-таки... Что-то не так тут, Крыж... Злом добро лечить?... Ты уж меня прости, я в церковных делах не силен, но разве можно так? 

- Да почему нет? Врач тебе боль несет, операцию делает, ножом по живому режет. Чтобы вылечить. Ну разве нет? 

- Да, вроде все правильно. Только вот... Необычно как-то это все... Такую прорву денег взять, уйти с ней, мыкать горе по тайге, и все ради чего? Чтобы потом вот так вывалить на стол — берите, ребята, стройте храм!... 

- А счастье, Хмурый, бывает не только в том чтобы взять, а и в том, чтобы отдать. Так вот... 

Такие дела... Библию почитай, на досуге. Между пьянками. Поймешь, может тогда. 

Они успокоились. Сон навалился тут же. Примус горел вяло, грел едва-едва, из последних капель, и вскоре испустил дух, выдав из себя смрадный всполох угасающего огня. Веки смыкались, голова пустела, избавляясь от мыслей и тревог. Крыж уже почти провалился в сон, когда Хмурый, ворочаясь, проговорил в сомнении:  

- Нет. Все-таки...Что-то не так в этой жизни. Понимаешь, Крыж? Все было так просто и понятно. Хапнул. Удрал. Живи как сыр в масле и ни о чем не терзайся. Красота... А тут ты со своим храмом... Пустота какая-то навалилась. Я не урка. Мне жить не так просто, как им. У них понятия. У меня душа живая. Шевельнул ты ее. Сомнения посеял... Темно мне теперь... Душно... Совсем все не так просто, как было раньше... 

Крыж не ответил ему. Он спал. До реки оставалось не более двух дней пути. 

Утром они проснулись, стуча зубами. 

Тела будто остекленели в холодной палатке. Разводить костер было некогда, и они прыгали, махали руками, пытаясь согреться, но это мало помогало. Лишь когда, наскоро перекусив и выпив горячего, не остывшего еще за ночь чаю, взвалив на себя рюкзаки, они пошли через чащу по берегу ручья — только тогда тепло пришло к ним, с каждым трудным шагом разливаясь по телу. 

Они вышли на замерзший ручей, который становился все шире, и радовал близостью реки. 

Многочисленные родники в теплое время питали, наполняли его — от того ручей разливался, становился широким и полноводным в устье. Идти теперь было просто, ровная поверхность облегчала путь и можно было пройти за день намного больше, возможно, выйти к реке уже к утру следующего дня. Сил прибавилось. Хмурый снова повеселел, хотя разговорчивость его куда-то пропала, зато бодрости прибыло и он смело вышагивал вперед, предвкушая там, впереди, тепло и еду, отдых телу и баню, ну конечно, баню — до изнеможения приятную, добрую, щедрую на удовольствия.  

Пошел снег. 

Путники шли по низине ручья мимо сопок и крутых утесов с одной стороны, а с другой стелилась равнина, пожухлые кусты виднелись из-под снега: там были болота, замерзшие теперь, ждущие своего часа от короткой, холодной в этих краях весны. 

Внезапно Хмурый встал и оглянулся назад. 

- Ты ничего не слышал, Крыж? 

Тот, усталый, глянул вокруг и помотал головой: 

- Нет. Ничего не слышал. 

- Гул какой-то... 

Они стояли у края высокого утеса, подпиравшего ручей по правому берегу, и снег вдруг повалил так, что одна лишь белая стена его встала перед глазами. Тогда Крыж, действительно услышал отчетливый гул. Земля под ногами дрогнула, будто вздулась немного, да так, что ноги тряхнуло и тело потеряло на миг равновесие. 

- Это что? – прокричал Хмурый и инстинктивно пошел назад, чтобы быть поближе к своему сильному духом напарнику, от которого всегда исходила утешающая, придающая сил уверенность. 

- Да что ты паникуешь? Должно быть, военный полигон рядом. Их, знаешь, на карте не обозначают. 

- Шарахнут по нам... 

- Не дрейфь! Надо идти и все. Полигон, видать, далеко. Нет же свиста никакого, болванки не летают. Взрывают, видать, что-то мощное. Надо идти. 

- Да куда идти-то? Не видно ни фигуры! 

- Ну, ручей-то разглядим по-любому. 

- Валит как из бочки! Надо переждать немного. 

Снег, действительно, делал всякое движение невозможным, сбиться с пути было не мудрено, однако, это же не навсегда — такая свистопляска. Пол-часа, ну час еще повалит и успокоится. Хмурый прав, лучше немного выждать. 

- Хорошо. Станем ненадолго. Давай перекусим пока. Есть там еще? 

- На сегодня и завтра на утро, и аминь, как говорится. 

- Не трясись. Завтра выйдем к реке. Потерпим денек, если что. А там подберет кто-нибудь. Хоть в кузове, но доедем. Подкормят... люди же, не звери. Севера тут: путника не бросают в беде. Грех большой. Позор это. Так что не дрейфь. 

Когда Хмурый открыл свой рюкзак, чтобы достать еду, Крыж ощутил внутри себя странное беспокойство. Не то, чтобы его этот полигон смутил, или еще что... Нет. Оно было глубинным, из души идущим. Будто там, в душе что-то заболело. 

Снова встряхнуло землю и гул раздался громкий, раскатом идущий прямо на них. 

Он шел как волна и ощутили они его именно так — волной, которая вдруг вспучила землю, подбросила их, растрясла и оглушила. 

- Землетрясение! Это землетрясение! – Крыж поднялся и встряхнул Хмурго за плечи. – Слышишь? 

Хмурый прислушался, вгляделся в белую круговерть и вдруг отрешенно как-то сказал: 

- Ты знаешь, я сейчас увидел мать с отцом. 

- Как это? – растерялся Крыж. – Где увидел? 

- Да вот тут. Рядом с нами... 

Треск и движение чего-то большого неподалеку от них заставили путников замереть, прислушиваясь. 

Серая, в белом молоке снега, крутящаяся, тяжелая, давящая сущность наползала. Треск усилился. Пугающий, растущий шум заставил их застыть, остолбенеть посреди ручья, в водопаде снега, в кружащей метели. 

Удар большого, тяжкого, летящего огромного тела разбросал их в стороны. 

Все померкло, и снег перестал быть, и земля под ногами... 

Когда метель прошла и все очистилось в безучастных небесах, Крыж вздохнул тяжело и открыл глаза.  

Он лежал навзничь, лицом в небо, которое светило ему голубым, чистым светом. 

Правая сторона тела словно ушла от него куда-то. Крыж не чувствовал боли, но шевельнуться не мог. 

Скосив глаза, он увидел лежащего в снегу своего товарища. Тот, кажется. и не дышал, лежал в снегу недвижно. Крыж пригляделся и увидел его раздробленную ногу, из которой шла кровь и белая кость торчала, прорвав ткань комбинезона. Руки у Хмурого не было. Какое-то месиво. Крыж оглядел себя и удивился. Нога у него была странно вывернута, смята, горячая тонкая струйка текла красным ручейком в снег, а боли не было, словно все это было не с ним. Словно его сознание вышло из тела и теперь спокойно и беззаботно парило над землей глядя на то, как почти лишенные жизни тела распластались на снегу. 

Обескураженный таким странным видом, он глянул в сторону болота и увидал там огромный валун, пробивший в сугробах широкую дорогу. Крыж медленно соображал: что все это значит: он сам, разбитый и обездвиженный, Хмурый, лежащий в снегу без признаков жизни, и вот этот валун в долине ручья... Постепенно видимая им картина сложилась как мозаика в произошедшее с ними ужасное событие. 

Рюкзак валялся, невредимый, неподалеку. То же и у Хмурого. Деньги целы... 

Крыж подивился этой мысли, она вызвала у него короткий нервный смех, и это означало только одно: сознание возвращается.  

Да, оно вернулось, и не одно, не с пустыми руками. Боль, острая, выворачивающая наизнанку прошила тело. Крыж застонал, а потом и взвыл как волк. Стоны, кажется, помогали. Отвлекали от страшного, от чувства непоправимой беды, от ужаса при виде своего исковерканного тела, и от этой проклятой боли, пропади она пропадом. 

- Господи! За что? – Крыж посмотрел в небо, покосился на Хмурого и лихорадочно стал соображать, мысли крутились вокруг одного и того же, но натыкались каждый раз на неизбежность – как на камень, разбиваясь о него вдребезги. 

Неожиданно Хмурый отозвался таким же волчьим стоном. Он был жив! 

- Что это? Что это было? Почему я лежу здесь? 

- Держись, Хмурый. Будь мужиком. Смерть к нам пришла, – простонал Крыж в ответ. – Камнем нас прибило. Ноги, руки раздробило обоим. В метели не увидели как он с утеса на нас скатился: вон, в болоте валяется, чертова каменюка. 

- Ааа! – выкрикнул Хмурый, – Больно! Ой, как больно! Зачем так? Я не хочу так! 

Пришла она к нему, боль – крадущая сознание, властная, убийственная... 

- Конец нам... – Крыж, стиснув зубы, сумел чуть перевернуться на бок и теперь видел как корчится в снегу и воет его напарник. 

- Деньги... Пропали... – стонал Хмурый. 

- Дурак, – ласково прохрипел ему Крыж. – Что тебе эти бумажки? Мы с тобой – пропали!  

Хмурый не ответил. Сил говорить не было ни у кого. Солнце скрылось и в ясную ночь пришел сильный мороз. Тела застыли, боль стала уходить из стекленеющих костей и мышц, из умирающего мозга и еле слышно бившихся из последних сил сердец. 

Перед смертью им стало тепло. 

Будто застывающая кровь взыграла, плеснула, отдав им этим толчком оставшуюся толику сил. Приходило спокойствие, понимание неотвратимости, смирение. 

Тела будто дождались горячей парилки, глотка холодного пива, пробирающей кожу мелкими иголками ледяной купели. Баня... Она им обоим грезилась своим добрым теплом. 

Оба умирали спокойно, в приятной истоме, в безмятежности, в радости бездействия, в непротивлении и покое... 

Ресницы Крыжа смерзлись, закрытые глаза покрылись инеем и лицо побелело.  

Горячая слеза огнем обожгла щеку. 

Он шевельнулся, с трудом разлепил глаза, из последних сил взглянул на умирающего друга и прошептал едва слышно: 

- Нет, Хмурый... В самом деле... Что-то не так в этой жизни. Что-то не так... 

111. 

О, да, не накопаете! А пока не надо! 

112. 

Ясли. Доход. Я доходился... 

113. 

Но нам ругали Нила – гурман он! 

114. 

Тот ли Путин? А у Ани тупил! Тот! 

115. 

О, мим Саня, и ты бос! События нас мимо... 

116. 

У темы: вот сор – просто вымету! 

117. 

А, вижу, те за газету! Жива! 

118. 

А леди В. у Нила Галину видела. 

119. 

Я нем – ужат стаж у меня! 

120. 

А на раба дала Лада барана. 

«Боже мой, какой бред! – огорчился автор, когда прочитал то, что написал. Такое могло прийти в голову только молодому прозаику, а не такому как я, на восьмом десятке. Этой истории, вообще, не могло быть, а может быть и была, но другая». 

Он решил сжечь рукопись. Зажег спичку. Поднёс дрожащий лист к трепетному огоньку. Уголок листа загорелся, но огонёк, дойдя до первой буквы, сразу же погас, вместе со спичкой. «Рукописи не горят», холодея от ужаса, вспомнил он и пришел в отчаяние. 

Но, поразмыслив, решил оставить всё как есть – в конце концов, в жизни нет ничего такого, что не могло бы случиться. Тем более, если об этом было напечатано тремя словами в незаметной подмосковной газете. В газетах случается даже то, чего, вообще, не бывает. 

Однако, пора начинать. Герои уже ждут. Вон по улице идёт Иван и скоро встретит соседа Мыколу.  

И так, эта история началась на Волыни в селе Тэрэм, что рядом с древним городом Луцком. А нарекли это село этим именем неспроста. Стоял там в дремучие времена терем Волынского князя, по понятиям нашего времени – правительственная дача. 

Половина жителей Тэрэма, сельчан Ивана Луцюка, о котором рассказ, тоже Луцюки. И правда это или нет, но они утверждают: город поставил киевский князь Владимир Святославович по совету их предка Луки. И за это, благодарный князь повелел наречь город Луцком. Вторая половина жителей Тэрэма – нелуцюки, которые смеются над вошедшими в историю, гордыми Луцюками, решительно им завидуя. Но речь не о них.  

Село небольшое: церква, школа да ставок. А вокруг всего этого, хаты да подворья. Два десятка лет тому Тэрэм знал лучшие времена. Иван работал на текстильном комбинате в строительном отделе – «добра була робота». Теперь комбинат не работает. А на его огромной, разорённой территории, как говорит Иван: «тилькы собакы бигають». 

Наконец-то Иван подошел к подворью Луцюка Мыколы.  

– Доброго здоровья, сусидэ! – широко улыбаясь в усы, поздоровался Мыкола. 

– И тоби, Мыколо, доброго здоровья! Ты що вчёра прыбув? 

– Ага! Заходь, побалакаемо. 

Жинка Мыколы поставила на стол сковороду, не на много меньше банной шайки. В ней, почти вровень с венцом, плавала в янтарном сале, благоухала и шкварчала золотистая яешня. Рядом со сковородой стояли глиняные миски с квашеной капустой, солёными огурцами и помидорами, мраморным салом и дымящей, горячей картошкой. А в центре этого натюрморта мерцала и подмигивала, вызывая жажду, банка самогона, прозрачного, как якутские алмазы. Давай и мы, мой читатель, если ты хоть немного пьющий, присядем к краешку стола и послушаем о чём они говорят. 

Мыкола разлил житняк по стаканам. Выпили. Закусили. 

– Роскажы, Мыколо, як там в Москви? – поинтересовался Иван после первой. 

– Москва, як Москва. Головнэ, робота е. Я в брыгади строив коттэдж. Добрэ заробыв. 

– А що то такэ, коттэдж? 

– Як тоби сказаты. Палац такый, як в Луцьку замок Любарта, тилькы трохы мэншэ. В ных багати москали жывуть. 

– А яки воны москали? 

– Та ризни. Люды, як люды, як и в нас: бидни и багати, добри и зли. Правда, скажу тоби, Иванэ, бандэровщына у ных, як на Волыни писля вийны. Тилькы цэ воны зовуть крыминалом. А ты як жывэш? 

– Та хиба цэ жыття. Роботы нэмае. Грошэй нэма. Хату нэ достроив. Диты голи та боси. 

– Так чого ж ты сыдыш? Тоби трэба в Москву. Я порэкомэндую тэбэ прорабу Петрову Павлу Стэпановычу – золотый чоловик, – убеждал Мыкола, не забывая о перваче. Выпили. Закусили. 

– Розумиеш, Мыколо, я ж в Москви, крим Лэнина, никого нэ знаю. Роботы нэ боюсь. Алэ дэ грошэй на дорогу взяты? – вздохнул Иван. 

– Тю! Знайшов горэ. Мий кум провиднык на поизди. Вин тебе задарма провэзэ. 

– Розумиеш, Мыколо, до пэршои получкы на що я жыты буду? 

– Пустэ говорыш. Кабанчык в тэбэ е? 

– Е. Хорошый кабанчык. 

– Так то ж сало. А сало – валюта. Заколыш кабанчыка. Повэзэш в Москву. Кум поможэ продаты. 

Выпили. Закусили. Выпили. Выпили. Выпили... 

Когда клумба ночного волынского неба зацвела букетами созвездий, Москва оказалась совсем рядом – почти в огороде Мыколы. Проблемы стали легко разрешимыми, а деньги уже хрустели в кармане. В хату, чисто случайно, набилось много пьющего народа – луцюков и нелуцюков. 

После трёх дней гульбы Мыкола стал вспоминать, кому и что обещал. Ивану работу в Москве. Куму огород – «А на що вин мэни трэба». Сэмэну Луцюку хату – «Та хай вона згорыть». Своему псу Сирку новый ошейник – «Будэш бигать, як человек». После воспоминаний Мыкола опохмелился и позвонил прорабу Петрову. Договорились – Иван через месяц должен быть в Москве. 

Остальные обещания Мыкола не выполнил. Потому как, обещанное ему, тоже не исполнилось. Цистерна сырой нефти и новый КАМАЗ застряли где-то в пути. Красавицу Олесю за его сына не просватали. Мыколу в Верховну Раду Украины не выбрали, хотя он три дня баллотировался в своей хате, полной избирателей.  

II 

И вот Иван, благодаря куму Мыколы, сидит в его купе. А точнее, в огромном мешке с грязным бельем. Поэтому, мой читатель, мы его не видим. Кум забросал его простынями, наволочками и мокрыми полотенцами, но разрешил проковырять дырку для носа. Учись, читатель, как инкогнито, без билета и визы пересекать государственную границу. И хотя кум и убеждал Ивана, что у него «вси хлопци свои», на всякий случай спрятал его в мешок. «Ничого, годынку посыжу – нэ вэлыкый пан», – успокаивал себя Луцюк.  

Наконец-то пограничники, с заметно растопыренными карманами, покинули поезд. Состав тронулся, Иван вылез из мешка, смачно чихнул и покатил дальше, легально, до самой Москвы. 

На Киевском вокзале он помог куму выгрузить из купе и передать каким-то людям пакеты, узлы, мешки, чемоданы, сумки, корзины, ящики и картонные коробки. Люди расплачивались с кумом и очень благодарили. После этого в купе кума зашел сержант милиции и вышел из него с чувством выполненного долга на бесстыжем лице. Провожал его кум и тоже его, как отца родного, очень благодарил. После благосклонного сержанта, хозяйской походкой, в купе зашел здоровенный качок, с высокомерной и тупой мордой. Иван со стороны наблюдал за происходящим и, когда качек ушел, спросил у кума: 

– А хто цэ до тэбэ заходыв?  

– Рэкэт, одным словом – бандыт. Милиция и рэкэт говорять, що воны мене крышують. Нэ заплачу – убьють. 

– Та ты що? – испугался Иван и покачал головой. 

Кум ушел и вернулся с москалём кавказской национальности. 

– Иванэ, ось покупатель на твого кабанчыка. Домовляйся.  

Покупатель – тёртый калач, долго торговался. Уходил и приходил, и снова уходил, и снова приходил. Наконец-то сошлись в цене и ударили по рукам. Кум, прощаясь с Иваном, напутствовал: 

– Памятай, Иванэ,гроши тяжко заробыты, а щэ тяжчэ получыты. 

Иван отправился в город искать прораба Петрова. По указанному адресу ни фирмы, ни Петрова не оказалось. 

– Съехала твоя фирма. А Петрова замочили. Вот так-то, брат, – с грустью в голосе сказал ему пожилой охранник на проходной. – Хороший был мужик, но, видно, кому-то перешел дорогу. 

Иван не понял, что такое «замочили», но сообразил, что случилось непоправимое и Петрова нет в живых. От проходной он уходил с гнетущим чувством растерянности, в полном замешательстве  

- почти паники. «Поиду на вокзал на мэтро. Можэ Мыколын кум, щось пидскажэ», – решил Иван. 

В метро, над дверью вагона он увидел объявление: «Приглашаем на работу строителей рабочих профессий. Зарплата от 700 долларов. Гарантируем регистрацию и жилье». Иван сорвал отрывной листик с номером телефона фирмы и положил в нагрудный карман. 

Кума на вокзале уже не было – поезд ушел в Луцк. И пошел Иван по Москве куда глаза глядят. Он шел по тротуару широченной улицы, с мостовой запруженной машинами, стоящими в пробке. А навстречу ему неслась толпа. Ивану в Тэрэме бегать по улице не приходилось, поэтому он с трудом уворачивался от бегущих прямо на него людей, вызывая их справедливое недовольство. В свой адрес он услышал массу нареканий, высказанных в очень понятной форме и убедительных по содержанию. «А я думав, що нэ розумию руськои мовы», – подумал Иван. 

Он спрятался в уголок, образованный двумя, рядом стоящими домами, и оторопело смотрел на людской поток, почувствовав себя совершенно одиноким – песчинкой в бесконечной пустыне толпы. «И куды их нэсэ. За грошыма, за баксамы. Божэ! Божэ! Нэ дай, щоб хто упав – воны ж ёго затопчуть. Воны ж никого нэ бачать. Бидни люды», – сокрушался Иван. Он со страхом подумал о том, что ему уже никогда не выбраться из этого бегущего города, не увидеть свой родной Тэрэм, жену – «мое сонэчко» и детей – «моих зайчат».  

«Хоч бы одна людына повэрнула голову назад в цьому гурти», – подумал Иван. С огромным усилием он переборол свой страх и решил: «Нэ такый страшный чорт, як ёго малюють. Найду роботу и навчусь бигать як вси». Он вытащил из кармана оторванный от объявления клочок бумаги. Подошел к парню, который говорил по мобильному телефону, дождался окончания разговора и обратился с просьбой: 

– Слухай, хлопчэ, будь ласка, дай мэни позвоныты, я заплачу. 

Парень с озорством посмотрел на Ивана и рассмеялся: 

– Может тебе, дядя, и ключи от квартиры? Гони сто баксов. 

– А за пять ты згодэн? – смущенно попросил Иван. 

– Давай номер телефона. Ты, наверное, и звонить-то не умеешь? 

Иван протянул ему клочек объявления. Парень набрал номер, услышал ответ и передал ему мобильник: – Говори. 

Луцюк долго и сбивчиво объяснял – кто он, откуда и какая у него родня. Потом попросил у парня ручку и бумагу. Записал адрес и информацию – как добраться до фирмы. Наконец-то закончил, нелегкий для себя разговор, вытер рукавом рубашки испарину пота на лбу и полез в карман за деньгами. 

– Ты что, отец, шуток не понимаешь. Я же от души. Пока. Удачи тебе, гастарбайтер. «Яки люды! – растрогался Иван, а Мыкола говорэ: бандэровщына». 

III 

До Гильинского Иван ехал автобусом. Рядом с ним стояли молодые парни восточной наружности. «Тэж, выдно, гастарбайтеры,- подумал Иван». Вели они себя вызывающе развязно. Громко говорили, размахивали руками, хохотали, не обращая внимания на других пассажиров. 

– Молодые люди, не шумите. Вы здесь не одни, – прозвучал голос кондуктора. 

– Понаехали сюда, – возмутилась пожилая женщина, раздражённым голосом. 

– Ми ни понаехальи. Ми приехальи вместо вас, – под громкий хохот друзей, прокричал, самый старший из них. 

По автобусу пробежала цепная реакция. Пассажиры начали шуметь, возмущаться, кричать, перебивая друг друга. 

Автобус остановился. Водитель открыл заднюю дверь, вышел из кабины в салон, с монтировкой в руках. 

– Кто сюда приехал вместо меня?! Ты? – взревел водитель на старшего и поднял монтировку. 

Перепуганная компания, во главе с вожаком, ломонулась в плотную массу пассажиров и вывались через заднюю дверь автобуса. 

Произошедшее в автобусе взволновало Ивана и оставило в его душе неизгладимое, нехорошее впечатление. По спине его пробежал неприятный холодок. 

К обеду он добрался до деревни Гильинское. Сошел на остановке и пошел искать строительную фирму. 

В приемной за столом сидела секретарь, перебирая бумаги. Она подняла голову и, улыбаясь служебной, деревянной улыбкой, холодно спросила: 

– Что Вам угодно? 

– Я по объявлению, насчёт роботы. 

– Николай Сергеевич будет через час. Ждите. 

Бугров Николай Сергеевич не появился ни через час, ни через два. Иван вышел на улицу, сплошь застроенную новыми коттеджами. Прошелся по ней, удивляясь нагромождённой, причудливой и вычурной архитектуре – с колоннами, пилястрами, башенками, балкончиками и эркерами. Затем вернулся в офис. Бугров был на месте. Секретарь пригласила Ивана в кабинет. 

За столом сидел уже немолодой человек. Тучный, грузный толстяк – более, чем очевидно, не похож на тень отца Гамлета. Бугров сидел в кресле, заполнив его своим текучим телом, подчиняясь закону гравитации. Черты его лица казались, на первый взгляд, приятными, но было в этом лице что-то нехорошее. Особенно нехорошими были глаза, серо-мутные, цвета ила, в стоячем пруду. Точки зрачков копошились в этой мути, то возникая, то прячась. Иван нутром почувствовал какое-то непонятное беспокойство. 

– Чего тебе? – строго, ледяным тоном, спросил Бугров, и его зрачки выплыли из мути. 

– Я насчёт роботы, по объявлению, – переминаясь с ноги на ногу, промямлил Иван. 

– Что умеешь? 

– Всэ роблю: и кладку, и кровлю, и отделку. Що трэба, тэ й роблю. 

– Сколько хочешь за работу? 

Иван потупился, на его лице проступила растерянность. 

– Ты что язык отсидел? 

– Хотив бы симьсот долларив, як по вашому объявлению. 

– По тебе, хохол, вижу – сморкаешься двумя пальцами, а ещё просишь семьсот баксов. Не хило. Ладно, поработай три дня в бригаде. Докажи, что ты строитель, а не парикмахер. Паспорт отдай секретарю для регистрации. Завтра приходи сюда к шести часам утра.Тебя завезут в Петрякино. 

– Можно я подумаю? 

– Мне думающие не нужны. У меня не академия. Или да, или нет. 

– Добрэ, я згодэн, – с трудом, против своей воли, выдавил из себя Иван и вышел из кабинета. 

– Договорились? – спросила секретарь. 

– Договорылысь – ответил Иван и протянул ей паспорт. 

– За регистрацию пятьдесят долларов. 

– Я такых грошэй нэ маю. 

– А сколько есть? 

– Двадцять, – слукавил Иван. 

– Ладно, давайте двадцать. Остальные удержим из заработка. 

Иван вытащил из кошелька двадцать долларов, и, с глубоким огорчением на лице, протянул девушке.  

Он вышел из офиса, перешел дорогу и зашел в кафе. Заказал борщ и биточки по-киевски, сел за столик у окна. 

«Поважають нэньку-Украину: готуют наши стравы – возгордился он». Но когда пришлось расплачиваться за уважение, ему стало не по себе: «Нэ дотяну до получкы, пропаду» – затосковал он. 

Переночевал Иван недалеко от деревни, в лесу, в коробке  

из-под холодильника: «Нэ вэлыкый пан. Хочь в коробци, затэ задарма» – подумал он, засыпая. 

VI 

Характер у Ивана был не затейливый, простой и покладистый. Достаточно было заглянуть ему в лицо, чтобы предположить всю его предсказуемость. В своих внешних проявлениях он совпадал с внутреннем содержанием доброй, в чём-то даже детской, души. У него были устойчивые представления о том, как он должен жить. Любить родителей, жену и детей, работать по совести, жить в дружбе с людьми и быть им полезным, пить с пониманием. Жить Ивану было нелегко. У каждой эпохи свой исторический контекст, свои Боги и палачи. 

Работал Иван в молдавской бригаде. Правда, строителями они были неважными, кроме старшего – Ионы Сырбу. Прорабом был москвич Павел Петрович. Он хлопотал по снабжению строительными материалами, распределял и принимал работу. Бригада достраивала трёхэтажный коттэдж. Иван три дня работал на кладке, исправляя допущенный брак в ранее выполненной работе. 

– А ты настоящий мастер, не то, что эти цыгане,- сквозь зубы процедил прораб, принимая у него работу, и кивнул в сторону молдаван, – доложу Бугру, что испытание ты выдержал. 

Работала бригада полный световой день, без выходных. Жили в старом деревянном вагончике. Кормились вскладчину. Коттедж рос на глазах. Прораб нахваливал Ивана и ставил на самую сложную работу. 

– Хто цэ такэ наробыв? – возмущался Иван, натыкаясь на брак в работе. 

– Это твои земляки до тебя наворочали,- сказал прораб. – Пришлось выгнать. Сам понимаешь, кому такая работа нужна. Халтура. 

– Халтура, – соглашался Иван и лез со шкуры, чтобы не было стыдно за свою работу. 

Прошел месяц. 

– Пэтровыч, пора за роботу платыть, – напомнил он прорабу. 

– Потерпи маленько. С деньгами туго. Заказчик ещё не перечислил. 

– Пэтровыч, я вид брыгады. Грошэй нэмае навить на жратву. Хлопци голодни. По дачам и огородам промышляють. Бида будэ. На нас дачныкы и так косо дывляться. 

На следующий день прораб выдал деньги, но только на прокорм. 

– Заказчик сказал, что деньги заплатит только после сдачи коттэджа под ключ, – сообщил прораб. – Крутой. Против него не попрёшь. Не горюйте, хлопцы! Вам сейчас заработок дай – всё пропьёте. Получите в конце, сразу и много, будет что домой везти. 

– Ай, правда, пропьемо! – рассмеялся Иван. Но с того дня он всё чаще и чаще стал вспоминать слова кума: «Гроши тяжко заробыты, а щэ тяжчэ получыты». Иван поделился своими сомнениями с Ионом Сырбу. 

– Я тоже об этом думаю. Паспорта нам не отдали – значит не регистрируют. Давай ещё немного потерпим, но тэмпы сбавим. Пусть хозяин подумает, – сказал Ион. 

Настроение у бригады упало. Деньги закончились. Гастарбайтеры, втихую, начали воровать стройматериалы и продавать дачникам. Пошли разговоры об отъезде домой. В конце месяца прораб, подводя итоги, выразил своё недовольство: 

– Что-то объёмы упали. Так мы до зимы не закончим. 

– Нэма стымула, Пэтровыч. Хай хазяин заплатэ нам зароблэнэ – будуть тэмпы. Чому нам нэ отдалы паспорта? 

– Ты что? Чего ты выёживаешься?! Не веришь хозяину? 

– Хай дивчата гадають на ромашках – «вирю – нэ вирю», а я гадаты нэ буду. Заплатить гроши, виддайте паспорта, тоди и поговорымо. 

Бригада забастовала. Прошло три дня. Прораб рвал и метал, но бывшие соотечественники стояли на своём. 

На четвёртый день прораб пришел к Бугрову. 

– Бригада бастует. Я из них всё выжал, что мог. Коттэдж почти готов, но работы по мелочам ещё много. 

– Что предлагаешь? 

– Как всегда, обычную схему. Завтра подошлю к ним Шмыгу с предложеним продать автокран. А послезавтра ночью Бугай с ними так разберётся, что они навсегда забудут дорогу в Россию. 

– А кто будет заканчивать стройку? 

– Об этом у меня голова не болит,- хихикнул прораб. – Есть кого взять. 

– Таджиков что-ли? – недовольно проворчал Бугров. 

– Нет, бригаду белорусов из Берёзы. Они уже в Москве. Настоящие строители. Наши братья по крови.  

– Хорошо. Белорусы так белорусы. Мне всё едино, но платить я им не собираюсь. Понял! – рявкнул на притихшего прораба Бугров. 

V 

На следующий день на территории стройки появился пожилой, солидный человек. 

– Мне бы вашего старшого, – обратился он к Ивану. 

– Ион, тут до тэбэ клиент. Хочэ с тобою поговорыты. 

Ион подошел к солидному и поздоровался. Они отошли в сторонку для разговора. 

– Как дела, бригадир? Какие заработки? 

– Заработки ещё в глаза не видели. Третий месяц пашем. 

– Я так и предполагал. Такое у нас часто бывает. Похоже, что вас разводят. Ни хрена вы не получите. Я этих удавов знаю. Выгонят вас и копейки не заплатят. У меня к тебе предложение. 

– Какое? 

– А слышал ты о случае в Звенигороде? 

– Что там случилось? 

– Бригаду хохлов, так как и вас, за нос водили. А они не дураки. Продали технику хорошим ребятам и с деньгами уехали домой. 

– Ничего себе! – покачал головой Ион. 

– Я тебе предлагаю вариант – продать вон тот автокран, – солидный повернулся и показал пальцем на автокран, стоящий за вагончиком. 

– Не знаю, не знаю, – сказал Ион. – Бригада может не согласиться. Это же воровство. 

– А вас не обворовали? Вот тебе телефон. Надумаете – звони. Спросишь Андрея Ивановича. В полночь, сегодня, вы мне кран – я вам пятнадцать тысяч баксов. Деньги возьмёте – ноги в руки и без оглядки домой, с деньгами. 

Ион собрал бригаду и сообщил о предложении Андрея Ивановича. 

– Решайте сами, как скажете, так и сделаем, – сказал он. 

Молдаване подняли такой гвалт, что Ивану стало ясно, без переводчика, – к согласию они не придут. 

– А как ты, Иван, считаешь – соглашаться нам или нет? – спросил Ион. 

– Я счытаю, що брыгада в Звэныгороди зробыла всэ справэдлыво. Давайтэ подумаемо, що мы будэмо робыты без паспортив и грошэй? Мы гастарбайтеры бэзправни, як рабы. Хто за нас заступыться? Вы вси знаетэ, що таджикы, яки строилы он той коттэдж, – махнул Иван рукой в сторону коттэджа, – получылы гроши. Так их на вокзали взяла милиция, забрала гроши и так побыла, як собак не бьют. Що милиция, що бандыты – ни якои ризныци нэмае. Правыльно зробылы мои зэмлякы в Звэныгороди. Чого довго говорыты. Давайте проголосуем, як голосувалы пры совецкий влади. 

Все проголосовали единогласно – как при советской власти. Ион позвонил солидному. Никто не спал. Все ждали Андрея Ивановича с деньгами. Но в полночь вместо Шмыги к вагончику подкатил микроавтобус. Из него выскочили люди в масках, в каммуфляжной форме, с автоматами и окружили вагончик. Вытащили из него рабочих и стали зверски избивать. Ивана, забившегося в угол вагончика, били до смерти, с остервенением. Теряя сознание, он, сквозь шум побоища, крики и стоны избиваемых, узнал голос прораба: «Я вам покажу, сволочи, и зарплату, и паспорта и автокран!». 

Микроавтобус так же внезапно уехал, как и появился. 

Иван очнулся на даче. Он лежал на старом диване. Рядом с ним сидел Ион и хлопотала незнакомая женщина. 

– Слава Богу, очнулся. Мы уже думали, что ты не придёшь в себя – сказал Ион. 

– Вас не первых здесь убивают. Через этот коттэдж прошло уже три бригады, – сказала женщина, продолжая обрабатывать раны Ивану. 

В груди у него всё клокотало. Он закашлялся. Через губы потекла тонкая струйка крови. 

– Потерпи, милок, я тебя не первого выхаживаю. Я тебя поставлю на ноги, – утешала женщина, вытирая салфеткой кровь. Все мы люди. Все под Богом ходим. 

«Здохну, додому нэ поиду, покы с хазяином нэ поквытаюсь, – мысленно поклялся себе Иван, проваливаясь в беспамятство». 

VI 

Бугров подъехал к своему дому. Зашёл в подъезд. Лифт почему-то не работал. Он устало потащился на седьмой этаж, цепляясь правой рукой за перила лестницы, задыхаясь, пыхтя и глядя себе под ноги. До площадки седьмого этажа оставалось три ступеньки. Он, буквально кожей почувствовал на себе чей-то взгляд. Поднял голову и увидел на площадке бомжа, который стоял в угрожающей позе, загораживая ему дорогу. Его левая рука, согнутой кистью что-то держала в длинном рукаве грязного и рваного плаща. У бомжа, казалось, не было лица, только страшные, переполненные ненавистью очи. 

– Тебе чего надо? – с трудом переводя дыхание, спросил Бугров. 

– Нэ пизнаеш мэнэ? Забув, як я сморкався двома пальцямы? А тэпэр харкаю кровью, – зловещим голосом прохрипел бомж. 

– Тебе деньги нужны? – спросил Бугров. 

– Я за твоею поганою душою прыйшов – щоб ты бильшэ людэй нэ топтав. 

Взгляд Ивана, полный ненавести, вонзился в мутные глаза Бугрова. Правой рукой из левого рукава Иван выхватил кусок арматуры и ударил Бугрова по голове. Тот осел, опрокинулся назад и кубарем покатился по лестнице вниз. 

Очнулся он только на четвёртый день. Сквозь нестерпимую боль и туман мерцающего сознания, попытался вспомнить – что с ним произошло: «Бомж...Да, да...Бомж... Отказался от денег...Хохол.» Ценой невероятного напряжения он вспомнил лицо своего убийцы и снова провалился в чёрную дыру мрака и боли. 

Смерть посредница между Богом и человеком. Она в своём величии уступает только бессмертному Богу. Она не всегда сильнее жизни, но способна изменить душу человека одним своим дыханием, даже в последние мгновения жизни. И в эти мгновения она может сделать то, что жизни не под силу за долгие-долгие годы. Жизнь можно постигнуть. Смерть не постижима. Она почти никогда не ошибается. Она, убивая тело, созидает и возвышает душу. 

В редкие минуты просветления Бугров чувствовал и понимал – смерть рядом и ему от неё не уйти. Но даже в бреду, на грани жизни и смерти, в нём что-то происходило, что-то менялось. Он, неожиданно, обнаружил в себе душу, а в душе великую тьму. 

Душа страдала, каялась, искала и не находила оправдания его подлой жизни. И это было сильнее физической боли. 

У постели умирающего сидел следователь и ждал момента, когда он придёт в сознание. Когда Бугров очнулся, следователь спросил: 

– Вспомните, кто на Вас напал? 

Бугров, с фотографической чёткостью, вспомнил Ивана, то переминающегося с ноги на ногу в его кабинете, то того, другого – без лица, с очами убийцы. 

– Не знаю... Я сам себя убил... Давно – с большим трудом, невнятно промычал Бугров. – Дайте умереть по-людски. 

Через сутки он попросил пригласить нотариуса и священника. Всё движимое и недвижимое Бугров завещал сыну. Но вступить в права собственника сын мог только после выплаты долгов. К завещанию прилагался длинный список, обманутых Бугровым людей, который он вёл по придуманной им форме: Ф.И.О., национальность, адрес, сумма долга. Десять лет он профессионал-кидала скрупулёзно пополнял список новыми именами, радуясь своему обогащению. Теперь в список на выплату долгов он внёс изменение – первым в списке поставил Луцюка Ивана Михайловича. 

ПОСЛЕСЛОВИЕ 

Смерть поверила в преображение души Бугрова и отступила. Но он обманул и смерть, и свою душу. После выздоровления сжег завещание. Вычеркнул из списка Ивана Луцюка. И снова, как обычно, продолжил свою зловещую статистику. 

Весной, около деревни Гильинское, в лесу, в картонной коробке из-под холодильника, нашли мёртвого бомжа, без документов, а значит, без имени и родства. 

Вот и пришло время расставания с тобой, мой читатель. Я не умею учить людей, как правильно жить. Но знаю, что все мы рождаемся не чурками, жидами, москалями и хохлами, не кидалами, скинхедами и шахидами. Мы рождаемся людьми. И жить, и умирать должны, как люди. Всё в жизни и смерти должно быть человечно. Я не знаю, надо ли подставлять левую щеку, когда бьют по правой, но знаю, что это больно. Живи долго и счастливо, мой дорогой. 

2006 – 2013 г.г. 

Любовь – химия, болезнь,- так утверждают ученые. Но она приходит неожиданно и тогда мы становимся ее жертвами, даже не замечая этого. Так случилось с одной моей знакомой – Машенькой, чудным курносым созданием. 

Жених появлялся у нее с букетиком цветов, эдакий щеголь, с бегающими глазками и сладкими речами. Машенька влюбилась. Она суетилась, Лешеньке нужно то, да сё для нормальной жизни. И вот она ему при очередном свидании накрывает роскошный стол по европейским стандартам с изящной сервировкой. Он три часа просидел за трапезой, а она думала, что он скажет: 

-Что ты, милая ? Это ты – моя пища!- И кинется ее обнимать, целовать, ласкать. 

Вот она ему за папины деньги – новый бизнес. А он стал пропадать в нем допоздна. А она думала, он скажет: 

-Что ты, дорогая! Ты – важней бизнеса! Я с тобой хочу проводить все свободное время! 

Вот она ему путевку на Мальдивы, работает ведь милый много. А он не взял ее с собой, сказал, что отдохнуть хочет от всего. А она думала, он скажет: 

-Что ты, солнышко! Я куплю нам с тобой остров. У меня бизнес процветает. Мы устроим там наш маленький рай… 

Вскоре богатый отец умер, Машенька попала в аварию, прикована к постели. Теперь мы, ее друзья, выхаживаем, а он...ушел к другой, которая ему и стол, и бизнес, и Мальдивы. 

Мораль: сердце всегда победит ГЛУПЫЙ УМ, но РАЗУМ способен победить сердце, которому трудно приказывать... 

Недавно я стал студентом и получил комнату в общежитии. Наше общежитие №2 в народе называют «Бастилия». При уборке помещения я обнаружил этот интереснейший документ, который привожу ниже полностью, без сокращений и каких-либо моих правок. 

Письмо. 

Ваше Королевское Величество!  

К милости Вашей припадает узник Бастилии. Обращаюсь к вам с нижайшей просьбой: сократите срок моего пребывания, ибо нет моих сил человеческих терпеть это. Прошу у Вашего Величества прощения, что не обращаюсь по-французски, боюсь оскорбить незнанием хитроумной грамматики. Только крайняя необходимость побудила меня к этому посланию. Обязуюсь к концу пятилетки разобраться в употреблении conditionnel présent, passé immédiat, а также других времён французских глаголов, безусловно, вызубрить и сами глаголы, и, наконец, изложить свою просьбу на языке Вольтера и Рабле. 

Крайняя перенаселённость темницы вызывает тревогу не только у меня, честного узника, но и у Администрации сего заведения. Несмотря на то, что Мудрый Архитектор (говорят, что он лишился разума сразу после возведения данного здания и был отправлен в соответствующее лечебное учреждение) предусмотрел аж 13 этажей, рассчитанных не только на три привычных, но и на четвёртое измерение, все: третий, шестой, девятый и двенадцатый этажи густо заселены, а другие этажи – отсутствуют по дальновидной задумке Мудрого Архитектора. Как Вы заметили, все номера этажей кратны магической цифре три, кроме того, числа 9 и 12 – сами по себе имеют сакральный смысл, что доказали ещё пифагорейцы. Жить в таких гнетуще магических условиях невозможно. Разум бунтуется от одной только мысли, что соседними с твоей камерой (находящейся в начале) могут быть камеры из противоположного конца и с противоположной стороны того самого коридора.  

Кроме того, несмотря на густую заселённость простыми узниками, в Бастилии обитают вечно голодные и алчные несанкционированные узники, такие как, тараканы рыжей и белой масти, коты всевозможных мастей, обыкновенные Mus musculus. Они лишают бедных узников и без того скудного их питания. Вот, накануне был случай: только получил один из узников от добрейших родственников своих колечко первосортной вкуснейшей французской колбаски, и вывесил её за форточку, дабы насладиться позже, как был ограблен наглым Рыжим Котом. Грабитель добычу унёс в камеру своего хозяина, соседа нашего узника, где и был застигнут с поличным. Сосед оказался человеком честным и истинным дворянином и вернул остатки колбасы. Mus musculus создают честным узникам ещё более проблем. По природе своей, они чрезвычайно домовиты и плодовиты. Поэтому, их гнёзда часто находят в матрацах кроватей бедных узников или в ботинках прошлого сезона. Иногда, в гнёздах оказываются детёныши, что ставит нашедшего перед экзистенциональным выбором: сожрать их самому или покормить всё того же Рыжего Кота. А как известно, неразрешимые вопросы могут приводить личность к фрустрации, что, безусловно, отягощает и без того бедственное положение узников. 

А недавно у меня под кроватью поселилась Рассомаха из Массачусетса, чему я, надо сказать, нисколько не удивился. Поначалу, мне было трудно находить язык с Россмахой, по причине незнания английского. Однако, когда был открыт холодильник и извлечена банка килек в томате, начался диалог культур. Рассомаха оказался «своим парнем» и, после пятой рюмки чая, вприкуску с кильками, уже отлично «шпрехал» по-нашему. От него я, кстати, узнал, что кильки по-ихнему «анчоусы». О цели же своего визита гость так меня и не уведомил, сообщив, что поселиться на продолжительный срок. Мы заключили с ним договор аренды помещения под моей кроватью сроком в одну жизнь. Условиями соглашения остались довольны обе стороны: я обязался не раскрывать инкогнито гостя, а он – не мешать моим свиданиям с особами женского пола, кои иногда заглядывают в мою скромную темницу исключительно с целью повышения общего интеллектуального уровня. 

Злые языки говорят, что якобы тюрьму нашу Бастилию снесли ещё в 1789 году, и на месте её организовали танцы. Дескать, даже праздник утвердили L'anniversaire de la prise de la Bastille или Le Quatorze Juillet. Смею Вас уверить, что если танцы и организуются, то исключительно внутри Бастилии, но никак не на её месте. Происходит это обычно в коридоре между блоками с камерами по большим праздникам, гордо называемым «фойе». Из наиболее активных узников (и узниц) организуется инициативная группа, которая создаёт условия для танцев. Всё делается сугубо с разрешения Администрации Учреждения и носит крайне пристойный характер. Однако, некоторые обитатели Бастилии неприлично напиваются втихую и совершают, в состоянии глубокого алкогольного опьянения, девиантные поступки. Так на праздновании Дня Узника, маркиз де Сад нецензурно выражался, за что был выдворен из Бастилии решением Совета Узников. Впоследствии приезжала Мать маркиза и слёзно просила Администрацию вернуть сыночка обратно по причине бедственного материального положения семьи, но Администрация, в лице хоть и страдающего лишним весом, но всё-таки справедливого Коменданта, сей благородной женщине отказала. Кстати, несмотря на предлагаемую бочку прекрасного бургундского вина из собственных виноградников семейства де Садов. 

Вчера же произошло событие, собственно, побудившее меня написать вам сие послание. В мою камеру подселили ещё двоих узников (а это всё из-за проклятой перенаселённости). Дворяне эти в высшей степени благородные и достойные, но их «эпюра восходящего момента» никак не хотела вписываться в мою космогоническую картину, отчего мы и повздорили. Так же не вписался в пространство камеры кульман. Разумеется, последовала дуэль: двое против двух. Мы с Рассомахой из Массачусетса дрались отчаянно. Рассомаха даже отправил одного из обидчиков вниз головой по лестнице из четвёртого измерения в третье, однако, вскоре фортуна отвернулась от нас... И вот сейчас обращаюсь к Вам, Ваше Величество, с нижайшей просьбой сократить мне срок или, если просьба моя столь дерзка, хотя бы перевести меня в какую-либо другую тюрьму. 

Шлю нижайший поклон супруге Вашей Марии Антуанетте (урождённой Марии Антонии Йозефе Иоганне Габсбургско-Лотарингской), а также вашим августейшим деткам (запамятовал их количество). Храни Вас Провидение от Революций и прочих неурядиц. 

Преданный Вам узник камеры 1211/3 тюрьмы Бастилия. 

Письмо было вложено в конверт с надписью: 

Голубиной почтой 

N-ский государственный университет, 

Ректору (лично в руки)